Евгений Яковлевич ВЕСНИК
(15.1.1923 - 10.4.2009).
Актер театра и кино, народный артист СССР.

Хорошему артисту необходимо быть наблюдательным, подмечать мелочи, которые можно использовать в своем искусстве. Евгений Весник в этом отношении — был человек уникальный. Одних походок у него в арсенале более шестидесяти. Когда, к примеру, к нему обратился артист Николай Гриценко с просьбой помочь выбрать поход-ку для Каренина, Весник предложил ему «ино-ходца»: это когда одновременно выступают впе-ред левая нога и левая рука, затем правая нога и правая рука... Эту походку Весник подсмотрел у композитора С. Прокофьева, у администрато-ра ЦДРИ и у одного из артистов цирка. После съемок Гриценко позвонил Веснику, поблагодарил и признался, что едва он начинал идти «ино-ходью», как мгновенно и легко настраивался на роль, что очень важно для всякого артиста.

Евгений Весник родился в 1923 году в Петрограде. Затем семья перебралась в Кривой Рог. Отец Евгения Весника был назначен первым директором Криворожского комбината.

В 37-м отца арестовали и расстреляли. После ареста родителей, Евгения отправили в специальный детский дом для детей врагов народа. Его вместе с другими детьми повезли на грузовике. Но по дороге он умудрился сбежать. Мальчик на трамвае добрался до Курского вокзала и сел на поезд. Приехал в Харьков и пришел к Ивони, адвокату, который работал с его отцом на заводе. Ивони, узнав о его судьбе, позвонил жене Орджоникидзе Зинаиде Гавриловне, и та порекомендовала, чтобы Евгений обратился в приемную к Калинину.

Евгений Весник вспоминает: "Меня провели мимо всех, кто там ждал своей очереди. Калинин знал меня еще маленьким, потому что отец слесарил на питерском заводе, где Михаил Иваныч был начальником цеха. Он мне и говорит: "Возьми деньги, сейчас тебя привезут в квартиру, где вы жили. Я дал приказ, чтобы тебя, несовершеннолетнего, прописали постоянно". За этот месяц квартира уже была занята, кроме двенадцатиметровой комнаты, где я и поселился".

Оставшись один, Евгений жил на то, что продавал одежду родителей, библиотеку. С пятнадцати с половиной лет он пошел подсобным рабочим в цех, где проверяли целостность противогазов.

Во время Великой отечественной войны Весник отправился на фронт. "Мы все шли воевать за высшую цель. Я забыл свои обиды. Я воевал за свою родину и за светлую память о моих родителях" - говорит Евгений Яковлевич.

После войны Весник поступил в Театральное училище имени М.С.Щепкина, которое окончил в 1948 году. В том же году он устроился работать в драматического театра имени К.С.Станиславского. С 1954 года Весник - актер театра Сатиры, а с 1963 - академического Малого театра.

"Я поступил в Малый театр, когда там играли Пров Михайлович Садовский, Рыжова, Турчанинова. Я горжусь тем, что был партнером Елены Николаевны Гоголевой в ее последнем спектакле "Мамуре" совсем недавно. Когда "старики" ушли, ушла моя влюбленность в этот театр" - говорит Евгений Яковлевич. В 1992 году он покинул Малый театр.

В 1990 на сцене Криворожского музыкально-драматического театра имени Т.Шевченко поставил спектакль о судьбе своих родителей "Чистка" (пьеса В.Козака).

В кино - с 1955 года, первая роль - Родриго ("Отелло"). В 60-е - 70-е Весник снимался особенно много. Самые известные фильмы: "Старик Хоттабыч" (1956), "Семь стариков и одна девушка" (1968), "Вас вызывает Таймыр" (1970), "Офицеры" (1971), "Летучая мышь" (1979).

В 90-е годы Весник снимался мало. Самые известные работы - доктор в комедии "Ширли-мырли" и роль в экранизации романа Булгакова "Мастер и Маргарита", которая так и не вышла на экран.

О своей работе в "Мастере и Маргарите" Весник отозвался так: "Я же там недоснялся, поругался, психанул. Вторую половину снимался Игорь Кваша. Я играл врача в сумасшедшем доме, куда попадает поэт Бездомный. По-моему, сыграл смешно. Мне вообще интересны простые люди, работяги. Я вожжаюсь среди шпаны, рыбаков, матерщинников, пьяниц. У меня в записной книжке столько сюжетов! В жизни тех, кого мы иногда называем малообразованными, бывают такие бешеные интриги - вот где Отелло-то…".

Актерские байки

Как-то Михаил Светлов на банкете, устро-енном после премьеры спектакля, написал всем актерам по несколько стихотворных строк. Каждому следовало прочитать их вслух, только Весник делать этого не стал. Когда банкет закончился и Весник вышел со Светловым на ули-цу, автор «Гренады» поинтересовался:

— А ты почему не прочел мои стихи?

— Да глупость какая-то, — ответил Весник. — Неловко было читать вслух...

— Ну-ка, покажи, — попросил Светлов и громко продекламировал:

На сцене ты чудесник-чародей, Когда отдашь мне двадцать пять рублей?

— Но ведь я не брал у вас никаких денег, — стал оправдываться Весник. — Что ж я буду во всеуслышание объявлять себя человеком, кото-рый не отдает долги... Несправедливо...

— Пожалуй, ты прав, —согласился Светлов. — Я просто не сумел подыскать рифму к слову «чародей», пришлось вставить эти злосча-стные «двадцать пять рублей». Но раз уж сказа-но... Ну-ка, пойдем поближе к фонарю...

С этими словами Светло» подошел к фона-рю, вытащил кошелек и вручил Веснику двад-цать пять рублей.

ПОКЛОННИКИ ЛЯЛИ ЧЕРНОЙ

Однажды во время гастрольной поездки по Грузии Евгений Весник отстал от поезда. Вы-скочил на перрон в дорожной пижаме и тапоч-ках, и пока торговался с продавцом привокзального киоска, поезд ушел. Ни денег, ни докумен-тов, ни знакомых... Но по странной случайности в кармане пижамы оказалась фотография, на которой Весник был снят рядом со знаменитой цыганской певицей Лялей Черной. В привок-зальной милиции, куда артист обратился, сказа-ли, что поезд будет только завтра. И тут Весник увидел, что в привокзальном скверике располо-жился небольшой табор. Словно по наитию, артист отправился к цыганам, показал фотогра-фию и поразился тому, как благоговейно они относятся к своей звезде. Его тут же одели с го-ловы до ног, подарили часы, дали денег, накор-мили, напоили, посадили в легковой автомобиль и отправили догонять поезд.

Вскоре после возвращения в Москву Весник отправил деньги цыганам, но те вернули их об-ратно телеграфным переводом.

УЧИТЕЛЬ МАТЕМАТИКИ

Когда Веснику дали роль учителя математи-ки в фильме «Приключения Электроника», то, по его собственному признанию, некоторые ха-рактерные черты, например, манеру разговари-вать немного в нос, он взял от Маршака, поход-ку — у знакомого врача и т.д. Получился очень симпатичный и смешной человек. Настолько симпатичный, что вскоре после выхода фильма на экраны Весник получил письмо от учащихся одной школы с просьбой прийти к ним препо-давать математику.

СЕКРЕТНАЯ СОТРУДНИЦА

На гастролях в Ялте как-то вечером у Весника с друзьями закончилось вино. Отправились в гостиничный ресторан. Там гуляла немецкая делегация. У входа две ярко накрашенных девицы в мини-юбках. Весник прошел в зал, взял пару бутылок, по пути спел какой-то куплет на немецком языке для пьяных немцев, крикнул «ауфвидерзеен!» и пошел из зала. У входа одна из накрашенных девиц сказала:

— Весник, ведите себя осторожней. По-сажу!..

Через год в Москве Весник опаздывал в те-атр, ловил машину. Остановилась легковушка.

— Пожалуйста, к театру, — попросил Вес-ник. — Опаздываю на спектакль...

— В тот раз в Ялте не посадила, а теперь по-сажу! — улыбаясь, сказала девица за рулем. Довезла до театра и денег не взяла.

КРАСНОЕ ИСКУССТВО

Евгений Весник впервые должен был по-ехать с театром на гастроли во Францию. Перед поездкой артистов вызвали в партийные органы для беседы. Опасаться провокаций, ни в какие связи не вступать, в одиночку не ходить — инструктаж по полной программе. Особенно гроз-ным был запрет посещать злачные места, вся-кие там «площади Пигаль» и «Мулен Ружи...» Весник выслушал и спросил:

— Простите, а, к примеру, в театр «Красная мельница» можно сходить?

— Это сколько угодно, — разрешил инструк-тор. — В красный — сколько угодно...

Ирония в том, что знаменитый «Мулен Руж» переводится на русский язык как «Красная мельница».

СЦЕНИЧЕСКАЯ НАХОДКА

Овгений Весник, будучи еще студентом, Де-бютировал на сцене Малого театра. Играл он в массовке: нужно было просто стоять у стены и изображать гостя в доме Фамусовых. И, как это частенько случается, молодого и неопытного ак-тера стали подначивать коллеги постарше и поопытнее.

Два таких шутника подходят во время спек-такля к Веснику и спрашивают вполголоса:

— Простите, вы не Чацкий будете? Надо знать атмосферу сцены и ощущения дебютанта, чтобы понять, с каким трудом он сдерживает истерический смех, услышав этот нелепый вопрос.

Во время антракта Весник попросил прекра-тить издевательства. Шутники вежливо изви-нились и пообещали. Однако едва началось дей-ствие, они снова подошли к молча стоявшему Веснику и спросили:

— Вы не подскажете, где здесь туалет? Этой фразы оказалось достаточно для того, чтобы юный артист, согнувшись пополам, уполз за кулисы. В страхе ожидал он окончания спек-такля, рассчитывая получить взбучку от режис-сера.

Но самое удивительное, что режиссер похва-лил Весника:

— А вы правильно сделали, что ушли со сце-ны. Это хороший ход, чего вам в самом деле торчать столбом... Правильно...

В ОДЕССЕ

несколько веселых историй, произошед-ших в Одессе, рассказал сам Весник. Во время гастролей в этом городе он жил не в гостинице, а у знакомых, в большом многоквартирном до-ме. Слышит утром крик за окном:

— Дворник опять не хотел открывать ночью ворота моей дочери и обозвал ее шлюхой. А вот артист Весник пришел позже нее, и он открыл и поздоровался... Где же конституция, черт подери?!

На остановке городского транспорта в Одес-се стоит женщина, мимо проходят пьяные, ко-торые громко матерятся. Когда они удаляются, Весник обращается к женщине:

— Извините, что я не вмешался и не сделал этимгрубиянам замечание. Мне в театре высту-пать, а могла быть драка, синяки, ссадины...

— Та шо вы! — замахала руками женщина. — При чем тут грубость, они же искренне!..

На сцене Весник выступает с номером, кото-рый называется «Габровские уловки». Расска-зывает, как габровец разбил бутылку водки и стоит, — ждет мороза, чтобы собрать куски за-мерзшего спиртного. Все это изображается — как упала бутылка, как бедняга всплескивает руками, как наклоняется и т.д.

После выступления. на сцену выползает то-щий драный тип и начинает что-то искать. По-том кричит в зал разочарованно и злобно:

— Врет, гад! Никакой бутылки тут нет! Ни единого осколочка... Все наврал!

НАРОДНАЯ ЦЕНЗУРА

В одном провинциальном городке в антрак-те к Веснику подошел лысый человечек с ка-кой-то юбилейной медалькой на груди и строго спросил:

— Так, вы по какому праву тут критику раз-водите? Кто вам разрешил такие тексты читать?

— Как кто? У меня концертная программа...

— Какая такая программа? Кто позволил?

— Кто позволил? Никто не позволил, просто у меня номер такой...

— Вы тут не юлите! Кто-то же должен раз-решать все это, то, что вы со сцены произноси-те. Кто разрешил, я вас спрашиваю?..

Весник посмотрел на сердитого человечка с недоумением, а потом рассерженно буркнул:

— Кто, кто? Брежнев!

— Сам Брежнев? — ахнул человечек. — Ну тогда вопрос решен. Тогда поздравляю и желаю успехов!

Позже из расспросов выяснилось, что чело-вечек этот когда-то занимал весьма важную должность в местных органах.

ИГРА В ШАХМАТЫ С ПЕРЕМЕННЫМ УСПЕХОМ

Евгений Весник частенько играл в шахматы с кинорежиссером А. Золотницким, но никогда не выигрывал, поскольку соперник играл гораз-до сильнее и даже имел какой-то шахматный разряд. Однажды Весник привел в гости к Золотницкому какого-то незнакомого ему челове-ка. Посидели, попили чаю, а потом, как обычно, решили сыграть в шахматы. Но на этот раз Вес-ник сослался на головную боль и предложил вместо себя своего приятеля. Расставили фигу-ры, игра началась, и вот через десяток ходов Золотнипкий растерянно говорит:

— Ничего не пойму... Но положение у меня безнадежное, сдаюсь...

— Знаете, у меня тут одна мысль мелькнула по поводу вашей защиты. Дайте-ка я доиграю вашу партию, — вежливо говорит незнакомец.

Доску развернули, и игру продолжили. Че-рез несколько ходов Золотницкий вскочил в сильнейшем волнении:

— Что за чертовщина! Я теперь почти выиг-ранную партию проигрываю.

— А давайте-ка поменяемся, — снова пред-лагает незнакомец. — У меня есть кое-какие мыслишки...

Снова перевернули доску, и через несколько ходов все повторилось снова.

— Да кто же вы такой, скажите, пожалуй-ста? — взмолился потрясенный Золотницкий. — Я еще ни с кем таких партий не играл...

— Гроссмейстер Ефим Геллер, — скромно говорит незнакомец под веселый хохот Евгения Весника.

ЛЕТЯТ УТКИ

Евгений Весник вспоминает, как неудачно начались съемки фильма «Стежки-дорожки» в колхозном селе под Винницей. Нужно было снять взрыв на переправе. Председатель колхо-за, взволнованный и обрадованный тем, что у него происходят съемки, разрешил использо-вать для этого небольшое озерцо на окраине се-ла. Причем договорились, что если взрывом убьет несколько колхозных уток, То съёмочная группа заплатит, но мясо уток оставит колхозу.

Режиссер фильма был молод и неопытен, но, главное, неопытен был пиротехник, и когда ста-ли готовиться к взрыву, заложили около сорока взрывпакетов.

Ну и, конечно, взрыв получился чудовищной силы. К счастью, никто не успел приблизиться к переправе и пострадавших не было. Но вмес-то озера чернел глубокий котлован, а в воздухе носились перья от двух десятков колхозных уток, которые только что мирно качались на воде.

Когда я пришел в театр, Георгий Павлович Менглет был уже ведущим актером, но положение это никак не отражалось на характере его взаимоотношений с товарищами. С теми, кто впервые ступал на сцену, он держался как с равными - на репетициях и спектаклях, в беспечных закулисных шутках или в серьезных разговорах о вечных актерских проблемах. Рядом с ним всегда было как-то особенно легко. Участливым советом, добрым словом, а чаще шуткой он всегда снимал напряжение, страх перед новой работой. На репетициях и спектаклях он создавал атмосферу игры и заражал ею окружающих.

Менглет - актер хулиганистого склада, в хорошем смысле этого слова. Мы без конца разыгрывали друг друга на сцене. Розыгрыши и шутки он очень любил. Как-то мы вместе играли в спектакле «Обнаженная со скрипкой» Н. Кауарда. Через каждые пять слов мы вставляли «дю-дю-дю». Никто в зале не понимал, что происходит. Я, к примеру, говорил: «Знаете, дю-дю-дю, произошла такая история». А он отвечал: «Да, дю-дю-дю, я об этом слышал». И так все время. Причем это была полная импровизация. Иногда он не выдерживал и «кололся», начинал смеяться и пропускал реплику. Иногда «кололся» я. Теперь по телефону мы не здороваемся. Просто я набираю его номер и спрашиваю: «Дю-дю-дю дома?» Он подходит и отвечает: «Дю-дю-дю слушает».

Мы с ним совершенно разные по складу люди, но всегда симпатизировали друг другу. Было у нас нечто общее. Во-первых, страсть к футболу, хотя мы и болели за разные команды: я - за «Спартак», а он - за ЦСКА, но мы с уважением относились друг к другу. Он же просто фанатик футбола - ведет картотеку, чертит графики, глядя на его невозмутимое лицо, заподозрить это невозможно.

Второе, что нас очень сблизило, - любовь к Алексею Дикому, нашему кумиру. Мне посчастливилось учиться у него, а Георгию Павловичу - работать в его студии, играть в его спектаклях. Проводить время в обществе этого самобытного и, не побоюсь сказать, гениально одаренного человека было великим счастьем. Мы часто вспоминали и его самого, и его потрясающие спектакли. Я рассказал Георгию Павловичу, чем покорил меня Алексей Денисович Дикий. Впервые я услышал его имя еще мальчишкой в Кривом Роге, где впервые попал в чудесный мир, именуемый Театром. О Диком всегда рассказывали что-то заманчивое. Он завораживал всех своей загадочностью, самобытностью. Я был влюблен в него заочно. И надо же было случиться такому счастью, что я попал на его курс. Он был для меня почти пророком. И вот как-то на одном из занятий я, этакий бравый вояка, задал ему какой-то вопрос. И вдруг этот талантище, умница задумался! После огромной паузы он мне, мальчишке, растерянно сказал: «Не знаю». После чего я и влюбился в него на всю жизнь. После моего рассказа Менглет тоже часто при случае повторял: «Не знаю!»

Знакомство с Диким было для нас не только великим счастьем, но и трагедией. Если встречаешь режиссера такого уровня, как Дикий, то все другие, какими бы замечательными они ни были, кажутся мельче и обыкновеннее.

В творчестве, мне кажется, Георгию Павловичу все давалось легко. Конечно, может быть, это казалось только со стороны, но впечатление было именно такое. Он всем видом показывал, что это ему ничего не стоит. Ролью он овладевал быстро.

У него много прекрасных работ. Стоит назвать хотя бы его Олега Баяна в «Клопе». Самые смешные слова и положения он играл совершенно серьезно, с характерностью, органично присущей только данному лицу. Походка Баяна, его замашки, когда он приобщал к культуре бедного Присыпкина, убежденного, что он возвышает «свой класс своим благоустройством», сама логика сатирического персонажа доводилась Менгле-том до комического совершенства. В историю театра вошел и его Победоносиков. Он был монументален во всем. В наглости. В своей убежденности, что он есть самый образцовый гражданин нового мира, который вполне достоин быть отобранным в «будущий век». Когда он узнавал о растрате, то говорил важно, с расстановкой, с достоинством: «Чудовищно! Непостижимо!», затем вставал с кресла, вытягивался, как монумент, и, поглядывая на портрет Маркса, продолжал: «Кто? Растратчик? Где? У меня? В какое время?… В то время, когда я веду мое учреждение к социализму по гениальным стопам Карла Маркса и согласно предписаниям центра…»

Он замечательный партнер. Играть с ним легко. Он не любит банальностей, но сразу заражается фантазией, стоит что-то придумать, загорается мгновенно.

Он - профессионал высочайшего класса. Мне кажется, он мог играть в любом большом театре.

Менглет всегда выделялся своим интеллектом. Если что-то его не устраивало, он очень тактично, мягко говорил: «Может быть, не стоит так делать» -и не делал. Он, как большой актер, парадоксален. Например, он был матюршинником, но в его устах мат звучал как песня, а вот при нем ругаться было как-то неприлично. Неудобно было приглашать его в какую-то компанию. Он был таким «пастором». Он в наших компаниях не участвовал, в рестораны с нами не ходил, никогда не пил. Когда начинались выпивки, он, улыбаясь, уходил, но не осуждал никого. Мы были гуляки, но Менглет нас не раздражал, мы ему, честно говоря, даже завидовали. Он нас дисциплинировал.

Они с Ниной всегда были прекрасной парой, очень внимательны и нежны друг с другом. Это выглядело очень красиво и для всех нас служило примером.

Георгий Павлович всегда поддерживал меня. Я, человек горячий, мог кого-нибудь послать, а он при этом приговаривал: «Правильно, правильно!»

Но при кажущейся доступности с ним невозможны панибратские отношения. При кажущейся мягкости - он достаточно резкий человек. Хотя выглядит этаким «тюфячком», на самом же деле умен и принципиален. Он всегда без обиняков и откровенно высказывался по вопросам творческой жизни театра, никогда не владел искусством приспосабливаться к обстоятельствам. Он, мне кажется, вообще неприспособлен для обходных маневров. Он всегда вел себя независимо - никогда не поддавался общему мнению.

Меня привлекает в Георгии Павловиче многое. Роднит с ним и нежелание раскрываться перед людьми. Сейчас, когда у меня уже вышло восемь книг, мне многие говорят: «Я вас представлял другим». Менглет тоже раскрывался не каждому человеку. Ему нравилось, что его считали ловеласом, а ведь на самом деле он - «домашний кот» и очень редко и мало отвлекался от своих семейных обязанностей, даже когда был со своей первой женой.

Вспоминается такая смешная история. Мы впервые собирались на гастроли в Париж. Перед поездкой, куда мы везли спектакли Маяковского «Клоп» и «Баня», нас почти месяц инструктировали. Инструктаж был удивительно глупый. Как-то я спросил: «A „Myлен Руж“ посещать можно?» Какой-то генерал мне испуганно ответил: «Ни в коем случае - никаких мулен-ружов. Вам все объяснят на месте. Нужна дисциплина». А Толя Папанов следом задает вопрос: «А в „Красную мельницу“ сходить можно?» - «В „Красную мельницу“ можно, идите».

Нам вдалбливали, что ни к кому нельзя подходить, ни с кем нельзя разговаривать возможны провокации. В Париже с нами ходил сопровождающий, которого, как и Плучека, звали Валентин Николаевич. Ходили мы «пятерками».

Мы с Толей Папановым приходили на инструктаж пьяными и тихонько смеялись, а Менглет все слушал внимательно и на трезвую голову. Он всего этого наслушался. И вот наступает наше первое утро в Париже. Мы идем небольшой компанией - я с Ольгой Аросевой, Толя Папанов со своей женой Надей и Георгий Павлович с Ниной. Менглет красивый, элегантно одетый, сам похож на француза. Вот именно к нему, интеллигентному красавцу, и подошла аккуратная старушка с лорнетом, видимо приняв его за своего соотечественника. Она тронула его за плечо: «Месье…» Не успела она досказать, как он в ужасе отшатнулся от нее, замахал руками и послал ее по-русски. Это было безумно смешно.

Менглет относится к тем людям, которых я называю «породистыми». Такого рода «породистые» актеры могут не беспокоиться, производят они впечатление или не производят. Они выходят на сцену -и это уже эстетическая акция. Менглет всегда приносит на сцену интеллект, культуру, элегантность и породу, которая, увы, уходит. Если сравнивать людей с собаками, то раньше были доберманы-пинчеры, доги, а сейчас преимущественно таксы и шпицы. Я не могу объяснить, в чем дело. Сейчас есть не менее талантливые актеры, чем раньше, но таких породистых нет. В Малом театре порода ушла с Еленой Николаевной Гоголевой. Хорошо, что в Театре сатиры существует Менглет.

ИСКУССТВО ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЯ

Хорошему артисту необходимо быть наблюдательным, подмечать мелочи, которые можно использовать в своем искусстве. Евгении Весник в этом отношении - человек уникальный. Одних походок у него в арсенале более шестидесяти. Когда, к примеру, к нему обратился артист Николай Гриценко с просьбой помочь выбрать поход­ку для Каренина, Весник предложил ему «ино­ходца»: это когда одновременно выступают впе­ред левая нога и левая рука, затем правая нога и правая рука... Эту походку Весник подсмотрел у композитора С. Прокофьева, у администрато­ра ЦДРИ и у одного из артистов цирка. После съемок Гриценко позвонил Веснику, поблагодарил и признался, что едва он начинал идти «ино­ходью», как мгновенно и легко настраивался на роль, что очень важно для всякого артиста.

ЛОЖЬ РАДИ РИФМЫ

Как-то Михаил Светлев на банкете, устро­енном после премьеры спектакля, написал всем актерам по несколько стихотворных строк. Каждому следовало прочитать их вслух, только Весник делать этого не стал. Когда банкет закончился и Весник вышел со Светловым на ули­цу, автор «Гренады» поинтересовался:

А ты почему не прочел мои стихи?

Да глупость какая-то, - ответил Весник. - Неловко было читать вслух...

Ну-ка, покажи, - попросил Светлов и громко продекламировал:

На сцене ты чудесник-чародей, Когда отдашь мне двадцать пять рублей?

Но ведь я не брал у вас никаких денег, - стал оправдываться Весник. - Что ж я буду во всеуслышание объявлять себя человеком, кото­рый не отдает долги... Несправедливо...

Пожалуй, ты прав, -согласился Светлов. - Я просто не сумел подыскать рифму к слову «чародей», пришлось вставить эти злосча­стные «двадцать пять рублей». Но раз уж сказа­но... Ну-ка, пойдем поближе к фонарю...

С этими словами Светло» подошел к фона­рю, вытащил кошелек и вручил Веснику двад­цать пять рублей.

ПОКЛОННИКИ ЛЯЛИ ЧЕРНОЙ

Однажды во время гастрольной поездки по Грузии Евгений Весник отстал от поезда. Вы­скочил на перрон в дорожной пижаме и тапоч­ках, и пока торговался с продавцом привокзального киоска, поезд ушел. Ни денег, ни докумен­тов, ни знакомых... Но по странной случайности в кармане пижамы оказалась фотография, на которой Весник был снят рядом со знаменитой цыганской певицей Лялей Черной. В привок­зальной милиции, куда артист обратился, сказа­ли, что поезд будет только завтра. И тут Весник увидел, что в привокзальном скверике располо­жился небольшой табор. Словно по наитию, артист отправился к цыганам, показал фотогра­фию и поразился тому, как благоговейно они относятся к своей звезде. Его тут же одели с го­ловы до ног, подарили часы, дали денег, накор­мили, напоили, посадили в легковой автомобиль и отправили догонять поезд.

Вскоре после возвращения в Москву Весник отправил деньги цыганам, но те вернули их об­ратно телеграфным переводом.

Евгений Весник рассказывает забавные истории, случаи из жизни артистов, с которыми его сводила судьба: Александр Папанов, Иван Пырьев, Василий Ливанов, Леонид Утесов...

Передача 1-я. Весник вспоминает, как шутил с поступающими в училище МХАТа артист Л.И. Леонидов, рассказывает, как он сам ищет прототипы для своих ролей, как Алексей Дикий подсказал ему решение роли в , посоветовав скопировать походку пингвина. О забавных случаях с артистом Усиным, об эстрадном коллективе "Синяя птичка". Байки о "шуте Сталина" - артисте Смирнове-Сокольском.

Передача 2-я. Розыгрыши циркового артиста Ивана Байды; опасная шутка Смирнова-Сокольского об оркестре Утесова; о лодочнице, влюбившейся в гастролирующего в ее городе циркача Новака; об артисте Николае Крючкове. Шутки вернувшегося на родину Александра Вертинского; анекдотические случаи с Весником, подтверждающие его небывалую популярность в народе, после фильма "Трембита".

Передача 3-я. Евгений Весник вспоминает истории, связанные с его учителем - великим артистом Алексеем Диким; о впечатлении, которое производил на зрителей Сталин в его исполнении на сцене Малого театра. Далее - анекдотические истории о споре Весника с Михаилом Яншиным и о том, как Яншин помогал своим друзьям.

Передача 4-я. Артист рассказывает о своем друге - Михаиле Светлове, а также вспоминает забавные истории, случившиеся с Александрой Яблочкиной, Еленой Гоголевой. Евгений Весник рассказывает почти детективную историю о том, как они с Александром Вертинским пытались отпраздновать встречу в чужом городе, и как это приключение превратилось в состязание в благородстве.

Передача 5-я. Впечатления Евгения Весника от гастролей Театра им. Станиславского в Одессе. Наблюдения, сделанные артистом на улицах города, высказывания одесситов и примеры непосредственности одесской публики. Любимая история Леонида Утесова об Одессе.

Передача 6-я. Историю о споре Эраста Гарина с Иваном Пырьевым (кто из них быстрее снимает кино) сменяют новогодние приключения артистов под руководством Ростислава Плятта. Весник вспоминает курьезные истории про маршала Тимошенко и про Петра Алейникова.

Передача 7-я. Рассказ о Петре Алейникове, его славе и слабостях, о Борисе Андрееве. Историю с шуткой Анатолия Папанова сменяют кремлевские приключения Ивана Пырьева, Бориса Ливанова и Леонида Утесова.

Евгений Весник: «Телевидение, на мой взгляд, должно, прежде всего, заниматься образованием и просвещением людей. Не просто беспрерывно показывать фильмы, но и рассказывать о режиссерах, актерах, сценаристах, операторах. Что касается юмора, то он требует особенно тщательного отбора, наличия таланта и мастерства».

Ниже приведен фрагмент из воспоминаний советского актера театра и кино, театрального режиссера, народного артиста СССР Евгения Весника (1923-2009) о Великой Отечественной войне. Весник окончил артиллерийское училище в звании младшего лейтенанта, ушёл на фронт, был командиром огневого взвода 1-й гвардейской корпусной артиллерийской бригады, гвардии лейтенант. Участник штурма Кёнигсберга. Был награждён боевыми орденами и медалями. Цит. по изданию: Весник Е. Дарю, что помню. - М.: Вагриус, 1997.

"Война приняла меня в свои объятия в 19 лет и отпустила на волю 22-летним. Ушел на войну романтически настроенным юнцом, фантазером. Воевать даже нравилось… когда наступали, и не очень, когда отступали. Когда, например, разрушали своими орудиями вражеские коммуникации или часть сопротивлявшегося населенного пункта, да еще получали награды за это, то, конечно, чувствовали себя «орлами», Чапаевыми и Петьками… Но, вернувшись с войны, я осознал свое, хочешь не хочешь, причастие к человекоубийству, случайность того, что сам остался в живых; понял, сколь трагична и никчемна бывает суета человеческая, но в то же время - настолько могуче человеческое единство во имя любой цели! Любой! Мы воевали за как бы непременный, уже осязаемый рай! Но рая нет! Есть что-то сатанински «разъединительное», нет ничего «объединяющего». Есть лабиринты самоуверенности! И нет - Примера! Высокого!

Назрела необходимость изменить жанр нашего существования - трагикомический, с туманными декорациями несколько надуманной демократии сверху - на светлый народно-реалистический жанр истинной демократии, основанной на нормальных деловых человеческих взаимоотношениях, приносящих людям благо и счастье. Такой демократии, которая опиралась бы на человеческий разум, образование, профессионализм и интеллигентность, что позволила бы остановить разгулявшуюся дьявольщину зла, некомпетентности. Остановить все то, что открывает путь в самое страшное для разумных человеков - в возможность кому-то сделать всех своим подобием и рабами одной идеологии! К черту печаль! Когда вспоминаю войну - вспоминаю добрых, смелых, душевно красивых людей; вспоминаю все, что связано с юмором, дружбой, взаимовыручкой, добром, любовью… Как ни странно, самое смешное случалось и придумывалось в самые опасные для жизни мгновения. Итак, о дружбе, любви, преданности…

В день годовщины начала войны, 22 июня 1942 года, я был призван в армию и зачислен в ряды курсантов Смоленского артиллерийского училища, эвакуированного в уральский городок Ирбит. Факт принадлежности к искусству усложнил мою военную жизнь. Занятия надо было совмещать с работой в художественной самодеятельности. И конечно, чего греха таить, на самодеятельность уходило времени значительно больше, чем на изучение артиллерии. В январе 1943 года более семисот молодых людей, стоя в строю, слушали, затаив дыхание, приказ о присвоении им офицерских званий. Всем было присвоено звание «лейтенант», лишь мне одному - «младший лейтенант». Вот что сделала со мной художественная самодеятельность. Я установил второй за свою жизнь оригинальный рекорд. Первый - в школе на уроке украинского языка, когда в диктанте из 300 слов было 122 ошибки. Второй - в артиллерийском училище. Самое распространенное, помимо пребывания на гауптвахте, наказание в армии - наряды вне очереди. Это означает: мыть пол, чистить картошку, стирать скатерти и занавески сверх тех дней, когда тебе это положено по расписанию. Рядового курсанта нарядами вне очереди могли «награждать» и твой сержант, и старшина батареи, и командиры-офицеры. Чем больше чин, тем большим количеством нарядов вне очереди мог он одаривать.

Как курсант я должен был всех приветствовать словами: «Здравия желаю, товарищ…» - и далее произносить звание того, кого приветствовал. Я с трудом привыкал к жизни по уставу, к муштре, к военной службе: все-таки недоучившийся артист, да еще руководитель самодеятельности! Вместо уставного приветствия часто говорил: «Здорово!» Вместо того чтобы произносить звание, просто добавлял имя: «Здорово, Петя или Ваня». За это, как правило, - награждение двумя-тремя нарядами вне очереди. За то, что не успевал постирать воротничок и ходил в несвежем - три-четыре наряда. За то, что задерживался на репетициях в клубе позже отбоя и являлся в казарму тогда, когда все спали, - тоже минимум пять нарядов. За то, что смешил анекдотами на занятиях и не успевал приготовить уроки - наряды, наряды, наряды… Одним словом, рекорд мой равнялся 52 нарядам вне очереди за месяц! За настоятельную просьбу заменить нарядов десять на один день ареста и пребывания на гауптвахте мне влепили еще два наряда вне очереди - «за разговорчики в служебное время».

«Семибратские кустики» - так называется место под городом Коломна, где во время войны формировались и готовились к отправке на фронт разного рода воинские части, в том числе и 1-я гвардейская артбригада резерва Главного командования, с которой мне предстояло отправиться на фронт. Я младший лейтенант, командир огневого взвода, в моем подчинении 17 человек, в том числе заряжающий орудие рядовой Богаев. На очередной утренней перекличке на фамилию Богаев никто не откликнулся. Меня вызвали в штаб бригады. Командир бригады полковник Сергей Петрович Гудзюк, выслушав мой доклад, говорит: «Позор на всю бригаду! Гвардейскую бригаду! Что хочешь делай - найди!» На следующее утро Богаева тоже нет. Оформляю документы, беру с собой ординарца, едем в родной город дезертира, недалеко от Москвы. У военного комиссара узнаем адрес матери Богаева, берем лошадь, телегу. Приехали к матери. Так, мол, и так, ваш сын дезертировал.

Мать в слезы:
- Боже мой, это я виновата! Мой сынок ухаживал за девчонкой, был влюблен. Потом его в армию забрали, а ее черт попутал! С местным попом стала жить. Недавно поп умер. Я сыну об этом написала. У нее он, наверное. Это я виновата. Не надо было ему писать!
До поповского дома несколько километров, добрались к шести часам утра. Дом около церкви, на околице села. Света в окнах нет. Ушел Богаев из части с автоматом, так что шутки плохи!
- Давай из автомата очередь - выше дома! - приказываю ординарцу.
Свет не зажигается.
- Еще очередь!
Зажегся свет. Проходит минута, другая, затем, как в сказке: открывается дверь и появляется ОНА! Красави-ца-а, диво дивное, распущенные светлые волосы ниже плеч, длинная полотняная рубаха. Падающий из горницы свет контражуром вычерчивает фигуру. Удивительное, волшебное зрелище. Спрашивает:
- Что ему будет?
- Ничего не будет, - говорю довольно грубовато. - Пускай автомат отдаст, оденется и едет со мной. Даю честное офицерское слово, что ничего ему не будет. Мне бы было, если б не нашел его: сослали бы в штрафную роту. И его бы потом туда же. А сейчас пусть одевается. Автомат только сначала вынеси и патроны, которые у него есть.
- Сейчас.
Ушла. Через десять минут появляется и в руках, словно хлеб с солью, несет автомат с патронами. Спускается к нам с крыльца. Мой ординарец забирает автомат, патроны, я повторяю, что телега его ждет.
- Ладно, ждите.

Опять ушла в дом, закрыла дверь. Сидим на телеге, ждем. Погас свет. Ждали минут тридцать. Курили, не разговаривали. Наконец появился…
Дальше - как в немом фильме. Я не сказал ему ни слова. Ехали молча. Богаев сидел в конце телеги спиной к нам, свесив ноги. Приехали к матери. Мать вышла во двор, подошла к сыну да как влепит ему пощечину, заплакала и тут же стала целовать. Никаких слов! Потом погладила его и, утирая слезы, ушла в дом. Молча доехали до военкома. Сдал я лошадь, потом на вокзал. К вечеру добрались до расположения части. Утро следующего дня, перекличка: Иванов! Я! Петров! Я! Богаев! Я! Воевал Богаев очень хорошо. В середине 50-х годов, когда я стал появляться на экране, очевидно, был узнан Богаевым в каком-то фильме. На «Мосфильм» на мое имя пришло письмо, в котором он сообщал мне, что женился на девчонке, которая «вам известная», стал папой, мать свою похоронил. До сих пор чувствует себя виноватым за доставленные неприятности, но в конце оправдался: «Не махнул бы тогда домой - счастья не нашел бы!»

Настал день отправки на фронт. Станция Голутвин под Коломной. Никто из нас не знал, куда мы едем. Знали день погрузки, знали, кто в каком вагоне едет, знали все, кроме направления. И командир бригады не знал, полная секретность. Разместили нас по вагонам: офицеры в одних, солдаты в других, на платформах пушки, прикрытые брезентом. Едем. Подъезжая к Ленинграду, стали догадываться, что ждет нас Ленинградский фронт, или Карело-Финский. Остановились на станции Шаткуса. Ясно, что мы на Карело-Финском будем форсировать реку Свирь. Добрались до города Олонец. Здесь в штабе отступивших финнов обнаружили документы. Среди них - донесения финской разведки, что такого-то числа 1-я гвардейская бригада под командованием полковника Гудзюка в составе такого-то количества офицеров, такого-то количества орудий, полков, дивизионов, батарей и т. д. отправляется со станции Голутвин. Далее следовали характеристики на всех офицеров бригады.

Я нашел характеристику и на себя. Там было написано, что я молод, курю, позволяю себе выпить, темпераментный, впечатлительный, что у меня неоконченное театральное образование. В донесениях был расписан не то что по дням, а по часам наш маршрут следования, где и как будет происходить разгрузка, указывалась станция Шаткуса, поставленная перед бригадой боевая задача… Мы не знали ничего, а финны знали все! Кто предал?

По дороге на фронт несколько офицеров играли в «дурачка». Всякий раз перед отправкой на фронт или началом серьезной операции всеми овладевала особая внутренняя сосредоточенность. Исчезала привычная шумливость солдатской жизни. Команды подавались негромко. Песен не пели, никто не смеялся, радио не гремело, даже сапоги не так стучали об землю. И вот даже в карты играли молча, молча разливали и выпивали где-то добытое зелье. Звякали лишь стаканы, когда картежники чокались, да постукивали, вызывая тревогу или уныние (что впереди?), увозившие нас в неизвестном направлении колеса. Тук-тук-тук…

Капитан Мирошниченко - самый старший в офицерском вагоне по возрасту и по званию - вдруг резко бросил карты и, побледневший, с каким-то блуждающим взглядом, тихо произнес: «Хлопцы, а ведь меня первого убьют!» Его успокоили, налили, и игра продолжалась в еще более гнетущей тишине и сконцентрированной до предела внутренней сосредоточенности.
На Карело-Финском фронте при первом артиллерийском налете первым был убит капитан Мирошниченко…

Первые фронтовые шаги, форсирование реки Свирь. Мы - на одном берегу, финны - на другом. Видим друг друга в бинокль, а иной раз и без него. Когда бой? Никто не знает.
Командование договаривается с противником, и мы на недельном курорте! Именно так мы называли неделю перед форсированием реки - «курортная неделя». С согласия противоположной стороны мы выходили на берег и с 6 до 7 утра мылись, проводили физзарядку под музыку, звучавшую из репродукторов, играли в футбол и волейбол. Курорт!
То же самое делали финны с 7 до 8 утра.

Райская неделя кончилась, прошло несколько дней. И рано-рано утром - два часа беспрерывного артиллерийского огня и авиационной бомбардировки. Раскалившиеся стволы орудий, гул сотен самолетов, беспрерывные команды «огонь!», «огонь!». Смерчи разрывов на том берегу, языки пламени «катюш». В этом давящем, принижающем тебя разгуле машинерии, как нигде в другой обстановке, чувствуешь себя козявочкой. Чуть побольше, когда идешь вперед на врага, и совсем маленькой козявочкой, когда драпаешь назад. Мне кажется, много говорящие о войне, о героизме не были в настоящих переделках. Только нюхнувшие запах беспощадной войны говорят мало, они не хотят даже вспоминать войну или говорить о ее возникновении вновь. Поэтому, собравшись на встречу, настоящие фронтовики предпочитают вспоминать смешное, несуразное, вспоминать любимых женщин, петь песни и плакать, поминая убитых друзей.

Поэтому истинные фронтовики ищут возможностей быть полезными обществу и семье, заниматься делом, стараются быть примером детям и внукам. Они многое хотят делать и делают. Но не орут, как те, не прошедшие настоящего пекла, что могут в полупьяном состоянии выйти с хулиганскими плакатами в руках, за бутылку водки или за 100 рублей, на любую площадь, по любому поводу, в любой день и орать, но ничего не мочь. Плакат и лозунг не съешь. Недаром говорят, что хлеб всем открывает рот; от себя добавлю - а отсутствие хлеба развязывает язык. Но язык не сеет!

Я отвлекся. Итак, не встречая никакого сопротивления (на нашем участке), мы навели понтонный мост, переправили людей, пушки и обнаружили… только одного убитого солдата. И это после такой артиллерийской и авиационной подготовки! Почему финны ушли, куда ушли, как узнали о начале наступления? Неизвестно. Стоило нам углубиться на территорию противника, как мы тут же почувствовали коварность и мастерство врага. Финны меняли направление своих атак, появлялись то слева, то справа, то в нашем тылу, отличались сверхточностью в стрельбе из минометов, ничуть не уступали в дисциплинированности немцам. Каждая из воюющих сторон имеет своих героев!

В один из жарких боевых дней я помогал своими мощными тягачами вытаскивать грузовые машины пехотной части. Как же я был обрадован, когда узнал в командире этого подразделения своего друга, тоже воспитанника Щепкинского училища, артиста Якова Сергеевича Беленького. Ни опасная обстановка, ни надвигавшаяся ночь не помешали повару нашей батареи быстро приготовить «праздничный ужин» и найти даже «кое-что». Читали вслух стихи, вспоминали театр, спектакли, любимых артистов, училище. Незаметно нас окружили солдаты и офицеры, и наша встреча вылилась в импровизированный концерт.

В нашей бригаде было хорошее правило: после занятия нашими войсками отвоеванной территории, по которой мы вели прицельный огонь во время артподготовки, проверять точность попадания и подсчитывать количество воронок от снарядов наших пушек-гаубиц. Для этого подсчета выделялись поочередно разные офицеры. Делалось это нечасто, но при благоприятных условиях и явной полезности делалось. Дошла очередь до меня и еще одного офицера. К тому времени я из командира взвода был переведен в адъютанты командира бригады. Это очень ответственная должность: адъютант должен уметь вести на карте корректировку огня бригады, четко передавать команды командира по полевому телефону и выполнять множество других функций.

Долго бродили мы по хвойным лесам и пескам, подсчитывая наши воронки. От нечего делать, в ожидании куда-то удалившегося напарника я решил потренироваться в стрельбе. На бруствере окопа лежала пустая консервная банка. Вытаскиваю свой старенький наган, выпаливаю все патроны. Доволен - промазал только один раз. Хочу положить наган в кобуру, и вдруг из окопа рядом с простреленной банкой поднимается, держа руки вверх, финский солдат! Он замер, и я замер. Он - с поднятыми руками и испуганными глазами, я - с не дотянувшейся до кобуры рукой с наганом, уже без патронов, и тоже наверняка с испуганными глазами. Подошел мой напарник. За бруствером окопа он не мог видеть финна, но, увидев меня в окаменелой позе, спросил, что со мной. Я не мог ответить, потому что перехватило дыхание, словно нырнул в холодную воду. Перепрыгнув окоп, он повернулся, глянул туда, куда я вперил свой взгляд, и все понял. Финн очень пригодился начальству, так как рассказал много полезного, а мне впервые пришлось испытать чувство настоящего испуга. Не познав страха, не испытаешь и бесстрашия!

В январе 1945 года мы начали победное шествие по Восточной Пруссии. Я в составе 5-й гвардейской артиллерийской бригады на 3-м Белорусском фронте. Кстати, во время первой мировой войны мой отец, рядовой царской армии, прошел тот же путь, что и я: от Кибартай до Пилау, через Фишгаузен и Кенигсберг. С большой осторожностью, под носом у противника мы строим наблюдательный пункт. Вызывают к полевому телефону: «Срочно явитесь в штаб бригады!» Снять меня с важной работы - я руководил строительством - командование могло только при особых обстоятельствах. Что же случилось? Оставляю сержанта вместо себя, даю инструктаж, пробираюсь к своему замаскированному «виллису» и через несколько минут уже докладываю начальнику штаба: «Товарищ гвардии полковник, гвардии лейтенант (уже лейтенант!) Весник по вашему приказанию прибыл!» Полковник ничего не объясняет, лукаво улыбается и приказывает немедленно побриться, помыться, почистить сапоги и срочно отправиться к начальнику штаба армии. Молниеносно привожу себя в порядок и мчусь дальше. Приезжаю. Докладываю: «Товарищ генерал-майор, гвардии лейтенант…»

«Срочно идите вон в тот дом, - приказывает генерал. - Там вы все сами узнаете и поймете!» Вхожу в дом. Вместительный зал забит офицерами. Идет спектакль. Смотрю на сцену. Что такое? Не верю своим глазам. Неужели они? Да-да! Борис Кордунов, Галина Сперантова, Метельцев играют спектакль. Наши «щепкинцы»! Спрашиваю рядом сидящих: «Что за театр, Малый?!» - «Нет, не малый. Фронтовой». Ребята знали, что я на 3-м Белорусском фронте. Узнали в штабе, где я сейчас. Начальство разрешило вызвать. И вот сижу в душном зале и плачу. На меня смотрят, как на идиота: пьеса смешная, а я реву. От счастья неожиданной встречи, от внимания, проявленного ко мне. Незабываемый вечер!

…Необходимо было узнать расположение немецкой танковой дивизии. Нужен был «язык». Еду на «виллисе» к наблюдательному пункту командира дивизии и вдруг вижу, как с подбитого немецкого самолета на парашюте спускается летчик. Определить место его приземления было трудно, но вместе с водителем мы пробрались через канавы, кустарники и развалины до немца. При нем был только пистолет. Вести прицельный огонь ему было нелегко - расстояние, нервы, ветер, неотцепленный парашют. Несколько пуль прошли мимо меня. Остальное, как говорят, было делом техники. Через несколько минут рыжеватый молодой человек сидел рядом со мной в машине. Я владею немецким языком в достаточной степени, чтобы объяснить человеку, что при хорошем поведении ему будет сохранена жизнь.

Привез его на наблюдательный пункт и при генерале начал допрос. Показываю на карту, спрашиваю, где находится пятая танковая дивизия. Летчик молчит.
- Ну-ка, напугай его пистолетом, - говорит генерал. Я вытащил наган, наставил ему в лицо. Взвел курок, но немец, вместо того чтобы испугаться, улыбаясь, засвистел. Да так, что я и сейчас могу воспроизвести эту мелодию. На меня это произвело колоссальное впечатление! Он долго мне снился. Ас!
Но при летчике была оперативная карта, и разобраться, где находится пятая танковая, специалистам оказалось несложно. Через час огонь наших орудий уже сокрушал расположение немецких танков. За этого летчика-«языка» я получил свою первую награду - медаль «За отвагу». А ведь мог проехать и мимо.

Второй «язык» и вторая медаль «За отвагу». Однажды командир бригады полковник А. Ф. Синицын и я, пользуясь нашими неточными картами местности, забрались чуть ли не в расположение немцев. Случилось так, что у меня было небольшое отравление и мне понадобилось… выйти из машины. Укрылся в кустах над балкой, и вдруг на дне балки появляется немец с автоматом. За ним несколько солдат без оружия, без ремней. Я понял, что ведут немецких «гауптвахтников». Проходят по дну балки и скрываются за поворотом. Идущий последним решил задержаться. Приспичило человеку. Я, толком не застегнув как следует штанов, тихонько свистнул. Немец повернулся на свист, и я ему показал пистолетом, чтобы он шел ко мне. Немец поднял руки, подошел. Я его довел до машины, привезли в штаб, и он оказался очень полезным «языком»!

Меня назначили временно исполняющим обязанности раненого командира батареи управления дивизии. Должность ответственная, капитанская, а не лейтенантская. В батарею управления входили и переводчики, и разведчики, взвод тяги, взвод строителей наблюдательных пунктов, хозяйственный взвод. Прошло несколько дней. Вызывает начальник политотдела подполковник Якимюк.
- Вот шо, Евгений. Приихалы до менэ гарни хлопчики - два генерала и тры полковника. Узналы, шо мы на отдыхе. (Отдых - это два-три свободных от боевых действий дня для приведения в порядок материальной части.) Трэба трошки посидеть, побалакать с друзьями. Так вот, просьба у мэнэ до тэбэ - возьми в хозвзводе жбанчик водки и принэси. (Жбанчик - это двадцатилитровая канистра.)

Парень я был независимый, молодой:
- Товарищ подполковник, я не могу этого сделать. У меня все распределено: по сто граммов на разведчика, по сто граммов строителям. Что вы! Это же скандал будет!
- Ну, добрэ. Я тэбэ у другий раз говорю, шо до мэнэ приихалы гости. Разумиешь? Дуже гарни хлопцы. Трэба трошки посидеть. Принэси жбанчик водки.
Я не сдаюсь.
- У третий раз прошу - принэси жбанчик водки!
- Не могу! Это воровство, товарищ подполковник!
- Правильно, Евгений, воровство! Молодец, - улыбается Якимюк. - Но в каких условиях воровство? В трудных условиях Великой Отечественной войны! Так шо - принэси. А отвечать перед солдатами буду я!
Я принес. Через два дня жбанчик водки он мне вернул. Зря я волновался, так как по неопытности не знал, что у командира его ранга был законный неприкосновенный запас продуктов, которым он мог распоряжаться как хотел. Просто у него в тот день не было этого запаса, и он одолжил его у меня. И вернул. Должен признаться, что упрямство мое ему явно понравилось и его доброе ко мне отношение вскоре проявилось в очень неприятной для меня истории.

Каюсь! Был грех - ударил человека за невыполнение приказа. Я был временно назначен командиром огневой батареи в один из полков нашей 5-й бригады. Полк был придан стрелковой части, находившейся в некотором отдалении от командира бригады полковника А. Ф. Синицына. Командиром огневой батареи я пребывал по совместительству с должностью его адъютанта. В разгар нижеследующей истории связь с ним была затруднена, а с дивизионным начальством связаться было легко, тем более что после моего пребывания на должности командира батареи управления все секретные телефонные позывные я знал наизусть.
Итак, грех! Я, офицер, ударил солдата. По моему приказу он должен был взвалить на себя «катушку» с телефонным проводом и под обстрелом, стоя на подножке едущей автомашины «додж», стравливать нитку до тех пор, пока машина может продвигаться по бездорожью. Затем ползком или бегом дотянуть «нитку связи» до окопов и, подключив ее к аппаратуре, обеспечить тем самым мою связь с командиром стрелковой части. Мы должны были помочь пехоте своими орудиями, четырьмя мощными 152-миллиметровыми пушками-гаубицами.

Времени для выполнения приказа давалось 20 минут. Они проходят - связи нет. Проходят 25 минут. Отсутствие связи могло выглядеть как моя нерасторопность, что влекло за собой весьма неприятные последствия. Состояние взвинченное, кругом разрывы снарядов. Одним словом, «жарко». Вскакиваю в свои «виллис», еду по «нитке» и наталкиваюсь на сидящего под деревом, трясущегося от страха моего связиста.
- Ты что же делаешь, такой-сякой? Хочешь, чтобы меня расстреляли? Батарея не знает, куда стрелять! Почему сидишь здесь?
- Живот заболел, схватило. Не могу идти, - отвечает.
Взбешенный, выхватил пистолет, но сдержал себя, только ударил.
Сам дотянул провод. Все наладилось. Но замполит полка, который невзлюбил меня за умение дружить с солдатами, решил за рукоприкладство предать меня офицерскому суду. Такие суды в случае доказанности вины для офицера кончались разжалованием в рядовые и отправкой в штрафную роту. А штрафная рота - это минимум шансов остаться живым!

Что делать? Дозвониться до комбрига по своей связи никак не могу. Решаюсь и звоню подполковнику Якимюку. Все коротко рассказываю. Приказывает - ночью прибыть к нему вместе с замполитом полка.
- Шо вин зробыв?
- Ударил солдата. Рукоприкладство, товарищ гвардии подполковник. Недопустимо.
- Так. А шо зробыв солдат?
- Он не выполнил приказ командира. Но все-таки это рукоприкладство.
- Добрэ. Значит, лейтенант Весник ударил солдата. И вы его, значит, решили судить. Так, товарищ капитан? А шо написано в уставе по поводу нэвыполнения приказа командира в боевой обстановке?
- Расстрел на месте.
- Так. А шо зробыв лейтенант Весник?
- Ударил солдата…
- Давайте еще разок. Значит, шо зробыв лейтенант?
- Он ударил солдата.
- А шо вин должон был зробыть по уставу? За невыполнение боевого приказа?
- Расстрелять на месте.
- Так. Давайте, значит, у третий раз: шо зробыв Весник?
- Ударил…
- А шо должон был зробыть?
- Расстрелять…
- Значит, так. Вам, товарищ капитан, объявляю выговор за неправильную трактовку устава воинской службы, а гвардии лейтенанту Веснику объявляю благодарность за сохранение жизни боевой единице в лице солдата Красной Армии. Вы свободны, товарищ капитан!
Гвардии подполковник позвонил моему командиру бригады и порекомендовал освободить меня от временного командования батареей и вернуть к исполнению обязанностей адъютанта.

Кенигсберг. Передовая. Из каждого окопа - выход в сторону противника. Выход из окопа, о котором речь, простреливался немецким снайпером. И лежало там два трупа, которые из-за этого снайпера не могли убрать. Мне срочно понадобилось пройти мимо выхода. Миновать его и не получить пулю - почти невозможно. Что делать? Я знал, что снайперская винтовка укреплена на подставке и упирается в плечо снайпера. После выстрела она, хочешь не хочешь, немного смещается и ее приходится каждый раз возвращать в исходную позицию. Знаю, что у снайпера на поправку прицела уходит пять-шесть, максимум десять секунд. Снимаю с головы фуражку и бросаю в простреливаемый выход из окопа. Снайпер спустил курок. И когда я увидел, что пулька ударилась в тыловую часть окопа, кинулся бегом через опасную зону. Проскочил! Да еще успел послать снайперу воздушный поцелуй!
Для подобных выходок надо быть молодым. Очень молодым! Мне было 22 года. После этого «циркового» номера самоуверенно написал матери: «Меня не убьют!»

Пригород города Гольдап. Сидим с ординарцем в двухэтажном доме, налаживаем связь. Толком не осознавая, почему я это делаю, забираю рацию и говорю:
- Пойдем отсюда. Здесь будет что-то нехорошее. Я почувствовал. Пойдем…
Вышли из дома, отошли метров на сто, закурили. Через 30 минут дом взлетает на воздух.
И после этого случая писал матери: «Мама, меня не убьют». Не убили!

Единственный раз в жизни я видел настоящего профессионального разведчика. Когда 9 апреля 1945 года мы взяли часть Кенигсберга, за высоким забором во дворе какого-то учреждения был выброшен белый флаг. Сошлись парламентеры с нашей и с немецкой стороны, открыли ворота и сдалось огромное количество офицеров и солдат. Первым сдался в плен человек в немецкой офицерской форме. Он подошел к командиру нашей части, обнял его, расцеловался с ним и сказал по-русски:
- Черт, устал, как собака.
Мы были чуть ли не в шоке. С него сняли немецкий китель, накинули полушубок - было еще прохладно. Подкатил «виллис», человек сел в машину и укатил.
Потом нам рассказали, что он-то и «сколотил» эту группу сдавшихся без боя немецких солдат и офицеров. А сдавшихся было более двух тысяч!"

Из всех воспоминаний о войне извлекаю лишь то, что имеет отношение к добру, к человеческой дружбе! Основа дружбы - это способность сопереживания и сострадания! Без этих подарков Бога людям не существует дружбы! Если человек говорит о том, что дружба - надуманное свойство людей, это означает, что он обделен, что он грешен, что он в лапах Сатаны! В страшной войне Добро было сильнейшим оружием! Странная формулировка, да? Нет, не странная. Когда ощущаешь доброе к тебе расположение солдат, начальства, пишущих тебе письма - о! - это так помогает побороть в себе страх, сомнения. Это удваивало и духовные и физические силы и, если хотите, обязывало быть мужественным. Вообще на войне трудно было быть плохим. На войне человек - как на «рентгене»!

И в заключение мне хочется сказать несколько слов молодым людям. Да, вам трудно только позитивно (или, пользуясь современной избитой терминологией, - однозначно) размышлять по поводу выигранной нами адской войны. Не стоит тратить энергию и время на то, чтобы оценивать то так, то эдак то, что сделали мы - старшие! Не надо пилить опилки, надо лишь поверить тому, что большинство из нас воевало с чистыми сердцами и совестью. Надо обязательно поверить тому, что все свои силы люди должны тратить на Единение во имя того, чтобы не повторился тот кошмар, в котором под грохот моторов, металла и огня скрежетала чудовищная, неописуемая мешанина лжи и героизма!..