Юджин онил создатель подлинно амерканской драмотургии. Эволюция Ю.О'Нила от реализма к модернизму (“Косматая обезьяна”, “Все дети бога имеют крылья”, “Любовь под вязами”, “Великий бог Браун” и др.). Темы жертвы и рока: "Император Джонс", "Крылья даны всем
100 р бонус за первый заказ
Выберите тип работы Дипломная работа Курсовая работа Реферат Магистерская диссертация Отчёт по практике Статья Доклад Рецензия Контрольная работа Монография Решение задач Бизнес-план Ответы на вопросы Творческая работа Эссе Чертёж Сочинения Перевод Презентации Набор текста Другое Повышение уникальности текста Кандидатская диссертация Лабораторная работа Помощь on-line
Узнать цену
О"Нил (1888-1953) драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе (1936).Художник сложный и многогранный, испытавший разные влияния - от античноготеатра до А. Стриндберга и М. Горького, он обладал совершенно оригинальным дарованием и создавал пьесы разного стиля, преимущественно в жанре драмы и трагедии. Только одно произведение написано им в комедийном ключе - "О, молодость" (Ah, Wilderness!, 1932). В целом же его творчество представляет собой одно из наиболее впечатляющих исследований трагических сторон американской действительности. Не парадная, благополучная и внешне процветающая Америка, а рядовые
люди, обывательская среда, простые труженики, даже представители "дна" - таковы персонажи его драм. Писатель ставил задачей проникновение во внутренний мир человека, художественное обнажение глубинных мотивов поведения людей. Новаторские искания молодого О"Нила совпали с театральным экспериментаторством Джорджа Крэма Кука и Сьюзен Гласпел, создавших летом 1916 г. театральную труппу "Провинстаун плейере". В переоборудованной ими заброшенной верфи Провинстауна впервые появились на подмостках одноактные пьесы О"Нила "Жажда" и "К востоку, на Кардифф". Уже самые сюжеты ранних произведений О"Нила - а он написал их множество - решительно отличали молодого драматурга от авторов салонных и семейно-бытовых драм. Действие происходит в матросском кубрике, в портах, его персонажи - трудяги и забулдыги моряки, портовый люд и проститутки. У этих "простых" людей свои проблемы, и внутренний мир их далеко не примитивен.
С 1912 по 1919 г. длился "ученический" период О"Нила. Впоследствии он опубликовал лишь немногие из своих ранних пьес, но они почти все сохранились и в настоящее время изданы в Соединенных Штатах.
В 1920 г. на нью-йоркской сцене появилась первая многоактная драма О"Нила "За горизонтом" (Beyond the Horizon, Пулитц. пр.), и с этого времени началась его активная деятельность реформатора американского театра. "За горизонтом" и следующие за ней пьесы американские критики определяли как "натуралистические" из-за подробного изображения темных сторон действительности. Вернее все же говорить о них как о реалистических драмах, сочетающих непосредственное изображение американской жизни с большой психологической разработкой характеров и острой постановкой нравственных проблем. Неудавшиеся жизненные судьбы, личности, сломленные обстоятельствами, предстают в пьесе "За горизонтом" в образах двух братьев, из которых один мечтатель, другой практик, и оба терпят крушение надежд. В "Анне Кристи" (1921) снова возникают герои одноактных пьес - спившийся моряк, его дочь-проститутка Анна. В пьесе "Крылья даны всем детям человеческим" (1924) показано, как эти "крылья" обрезает жизнь. Конфликт между мужем и женой здесь осложняется специфически американской проблемой межрасового брака. В "Любви под вязами" (1924) жажда обладания - землей, деньгами, любимым существом - ведет к мрачной семейной трагедии. Напряженность действия в этих пьесах достигается глубокими и острыми конфликтами, возникающими на почве того, что персонажи следуют не прописной
морали, а могучим страстям.
Одновременно с реалистическими О"Нил создает ряд экспериментальных пьес, в которых подчас пренебрегает внешним равдоподобием, использует условные сценические приемы. Герой пьесы "Император Джонс" (1920), бежавший от восставшего народа на остров, оказывается во власти страхов, его преследует память о совершенных им преступлениях, ему чудятся ужасы. Еще более экспрессионистична и символична проникнутая антикапиталистическим пафосом пьеса "Косматая обезьяна" (1922). Пьеса "Великий бог Браун" (1926), затрагивающая тему успеха, наглядно показывает приемами условного театра с использованием масок раздвоение личности героя.
В 1923 г. издательство "Бонн и Ливрайт" выпускает первое собрание пьес О"Нила - в пяти книгах, а три года спустя появляется первая монография о нем, написанная Барретом Кларком. Интерес О"Нила к тайникам человеческой психики с особой полнотой
раскрылся в "Странной интерлюдии" (1928, Пулитц. пр.), грандиозной девятиактной драме, в которой персонажи (помимо диалогов) выражают в длинных монологах и репликах в сторону то, что они чувствуют и думают на самом деле. Эти речи слышит зритель, но другим действующим лицам они недоступны. В образе Нины Лидс и других персонажах пьесы ощутимо влияние психоанализа.
В трилогии "Траур к лицу Электре " (1931) история семьи генерала-южанина Маннона, возвращающегося с Гражданской войны, драматизирована в духе античных трагедий в прямую параллель с мифом об Агамемноне. Автор определил это произведение как воплощение "греческого понятия судьбы, которое может воспринять и при этом испытать волнение современная публика".
В середине 30-х гг. драматург переживает внутренний кризис, усугубившийся периодическим нездоровьем и известиями о накаляющейся обстановке в мире. "Продавец льда" (1939, пост. 1946) невольно наводит на параллель с пьесой "На дне" Горького, но в отличие от горьковского реализма у О"Нила преобладают условно-символическое начало, а также неверие в возможность персонажей подняться со дна жизни. После долгого перерыва О"Нил создает глубокие психологические драмы,содержащие автобиографические мотивы и основанные на драматически преображенных образах членов своей семьи - отца, матери, брата. Их характеры
под пером драматурга стали новыми вариантами неудачников, которых так пристально изучал писатель. "Долгий день уходит в ночь» рисует семейный ад, в котором властвует Джеймс Тайрон-старший; актер-романтик на сцене, расчетливый прагматик в семейном быту, он довел свою жену до наркомании. Джеймс-младший - пьяница, Эдмунд, больной и мечтательный молодой человек, тяготится ужасной
обстановкой в доме. В "Луне для пасынков судьбы" (the1943, опубл. 1957) изображено дальнейшее падение беспутною
Джеймса Тайрона-младшего, его метания и беззаветная любовь к нему Джози,женщины необыкновенно большого роста. С этой дилогией тематически связана пьеса "Душа поэта" (1942, опубл. 1957), хотя действие ее происходит в прошлом веке. Тема неудавшейся жизни и самообмана получила воплощение в образе ирландца Корнелиуса Мэлоди, отставного военного, ныне трактирщика, мнящего себя вторым Байроном. Пьеса была частью грандиозной драматической эпопеи "Сага о собственниках, обокравших самих себя" (A Tale
of Possessors Self-Dispossessed), над которой О"Нил начал работать еще в середине 30-х гг. Писатель намеревался проследить возвышение, духовное оскудение и распад американской семьи от Войны за независимость до 1932 г., чтобы добраться до корней "драмы американского материализма и страсти к обладанию". Незадолго до смерти О"Нил уничтожил рукописи цикла: помимо "Души
поэта" случайно сохранилась лишь огромная незаконченная пьеса "Дворцы побогаче" (More Stately Mansions, 1939, опубл. 1964), действие которой отнесено к 70-м гг. прошлого столетия.
О"Нилу были присущи восприимчивость к новейшим естественнонаучным и
общественным доктринам, непрестанное творческое горение, поиски новых
драматургических форм, способных воплотить его глубокие замыслы. Из школы
О"Нила вышли крупнейшие из современных американских драматургов,
продолжившие искания мастера, развивавшие дальше его традицию
психологической трагедии.
О переменах, происходящих в литературе на рубеже 1910-20-х гг, свидетельствует опыт как проза¬ический, так и театральный. Будущий Нобелевский лауреат (1936) Юджин О"Нил (1888-1953) в начале 2-десятилетия 20в. постепенно отказывается от принципов натуралистически ориентированной драмы («За горизонтом»; «Анна Кристи»; «Крылья даны детям Божьим») в пользу экспрессионистической поэтики («Косматая обезьяна», 22; «Великий бог Браун»,26), с тем, чтобы в дальнейшем творчестве эти две тенденции до некоторой степени примирить. Этапным произведением для О"Нила стала трагедия «Страсть под вязами» (24 ). С одной стороны, это драма о желании обладать (землей, женщиной, деньгами), о столкновении противоположных начал: мужского и женского, «отцов» и «детей», «покойников» и «живых», природы и творчества, удобной лжи и жестокой правды. С другой - пьеса об убывании жизненной силы в некогда крепком семействе, которая разворачивается в Новой Англии с участием ярко выраженных новоанглийских характеров. Однако символические аспекты метода позволяют говорить о том, что в свою мрачную драму под влиянием Г. Ибсена, А. Стриндберга, идей Ницше и Фрейда, О"Нил привносит много черт, не свойственных натуралистической драматургии. В пьесе "Косматая обезьяна" автор достигает боль¬шого экспрессионистского эффекта, анализируя крах кочегара Янка. Молодой и сильный Янк ловко орудует в недрах судна. Топка, где он работает при постоянной жаре, напоминает клетку. Потерпев неудачу в люб¬ви, Янк готов отступить назад, но и в прошлом не находит себя. Пьеса заканчивается символической сценой в зооло¬гическом саду: доведенный до отчаяния Янк умирает в объя¬тиях гориллы.
Драма "Крылья даны всем детям человеческим» посвящена расовым проблемам. Название ее составила строка популярной спиричуэле. Духовная песня музыкального фольк¬лора американских негров, подобно глубинному лейтмотиву, как бы сопровождает историю любви чернокожего Джима Харриса и белой Эллы Даун и. Они выросли вместе и были бы счастливы в другом мире. Но их любовь обречена под косыми взглядами соседей, в мире, где цвет кожи значит больше, чем цвет души, а совесть и мораль удушены небоскребами холод-ного города-спрута. Юджин О"Нил продолжает следовать своему эстетическому кредо и изображает жизнь как трагедию, которая путает все формулы и несет освобождение "от мелочных забот каждодневного существования".
Драматургия Юджина О"Нила (Eugene O"Neill, 1888-1953) сыграла решающую роль в становлении американской драматургии и американского театра XX века в целом. ОНил создаёт театр, порывающий с чисто развлекательной, псевдоромантической традицией, с одной стороны, и несколько провинциальными пьесами национального колорита - с другой. Впервые на американской сцене заявляет о себе высокая трагедия, имеющая не только национальное, драматургическое, но и общелитературное мировое звучание.
О"Нил - один из величайших трагиков XX века. Пристальное внимание к трагическому в искусстве и современной действительности в целом (1910-е - 1940-е годы) явилось причиной того, что драматург фактически ни разу не обратился к другому жанру. Трагедия стала для него наиболее адекватной формой воплощения художественных и философских идей. Вместе с тем, его сценический язык чрезвычайно богат: приметы экспрессионизма соседствуют в нём со стилистикой театра масок, традиции поэтического театра - с отличительными чертами психологической драмы.
Можно наметить определённый круг проблем, интересующих О"Нила. Характерной особенностью его пьес не без оснований считают трагический разлад между мечтой и реальностью. Обычно эта ситуация ведёт к утрате иллюзий, невозможности для личности, хранящей веру в некий идеал, найти своё место в окружающей действительности. Слепком социума у О"Нила оказывается семья - то сжатое пространство, где бушуют различные конфликты: между отцами и детьми, мужем и женой, сознательным и бессознательным, полом и характером. Их истоки коренятся в прошлом, с трагической неизбежностью подчиняющем себе настоящее. Былая вина требует искупления, и часто действующие лица пьес вынуждены взять на себя ответственность за грех, совершённый не ими. Отсюда дополнительные измерения как трагического конфликта, так и определённой им о"ниловской философии трагедии. Герой находится в борьбе с самим собой, с своим призванием, природой, Богом.
С.М. Пинаев
Творчество Ю. О’Нила отмечено своеобразным парадоксом: с одной стороны, его пьесы - общепризнанная вершина в развитии американского театра XX в., следы его влияния находят ныне у всех видных драматургов США, с другой стороны, «отец американской драмы» уже при жизни многим казался старомодным, не соответствующим духу времени - с его склонностью к глобальным философским умозаключениям, мрачным пафосом неприятия «материалистической» американской цивилизации, которую он назвал «величайшей в мире неудачей», тяжеловесностью стиля, отсутствием чувства юмора, способности подвергнуть ироническому осмеянию «абсурдность» современного мира. Трагизм мировосприятия, проявившийся в лучших произведениях американской литературы 20-30-х годов, в послевоенные годы все чаще уступал место сардоническому всеотрицанию, «черному юмору», сглаживанию социальных углов, тенденции судить о самых серьезных вещах легковесно, не затрагивая сферы чувств. «Мы так искусно замаскировали от самих себя интенсивность наших собственных чувств, ранимость наших сердец, что пьесы в трагедийной традиции стали казаться нам ложными», - говорил младший современник О’Нила Т. Уильямс.
Расцвет творчества О’Нила совпадает с высшими достижениями американской литературы 20-х годов, и этим многое сказано. Подлинную силу его драмам сообщает именно трагический ракурс, изображение жизни американского общества как «трагедии, самой потрясающей из всех написанных и ненаписанных» Не случайно немецкий критик Ю. Бэб уже в начале 30-х годов усматривал сходство о’ниловского «Императора Джонса» с «Макбетом», Р.Д. Скиннер возводил «Желание под вязами» к еврипидовской «Медее», а Б. Гэскойн - к расиновской «Федре»; Л. Триллинг в 1936 г. (год присуждения О’Нилу Нобелевской премии за драматические произведения, отмеченные оригинальной концепцией трагедии) писал, что художник решает проблему зла, выражая сущность этого жанра - смелое утверждение жизни перед лицом индивидуального поражения.
Однако подлинного понимания противоречивой природы трагического как важнейшего компонента о’ниловского мировосприятия мы, как правило, не находим в работах западных исследователей. Чаще всего они впадают в крайности, полагая, что трагизм драм О’Нила - это не более чем выражение трагизма и неустроенности его внутреннего мира, оторванного от окружающей реальности (Ф. Карпентер), следствие разрыва с католицизмом и тщетных попыток устранить этот разрыв (Р.Д. Скиннер, Л. Триллинг), художественная трансформация ницшеанских (Д. Алексендер, Л. Чэброу) или фрейдистско-юнгианских (Д. Фальк, К. Боуэн) концепций. Для некоторых отечественных литературоведов, напротив, характерна чрезмерная «социологизация» художественного метода драматурга, некоторое выпрямление, упрощение его эстетических принципов.
В чем же источник «трагического видения» писателя? Известно, что О’Нил неоднократно заявлял о том значительном влиянии, которое оказали на его творчество древнегреческие драматурги. Свой долг художника он видел в восстановлении духа античной трагедии в современной жизни и воплощении его в творчестве. Америка, считал писатель, потеряла собственную душу, погрязла в «мелочной жадности повседневного существования». Возможность глубокого «духовного восприятия вещей» дает лишь античная трагедия, искусство, мечта, заставляющая «бороться, желать жить», но действительность США не оставляет человеку никаких перспектив. Отображая острые общественные коллизии (точнее, их психологические последствия), драматург не мог до конца понять суть описываемых им явлений, увидеть логику исторических процессов. Отсюда ощущение некоего Фатума, Судьбы (что во многом идет и от увлечения античной трагедией), влияющего на ход событий и жизнь людей - «Рока, Бога, нашего биологического прошлого - как ни назови, во всяком случае - Тайны». В таких пьесах, как «Жажда», «Фонтан», «Лазарь смеялся», «Дни без конца», акцентируется отношение человека к некоему независимому от него абстрактному, даже мистическому началу. «Я - убежденный мистик, - писал драматург в 1925 г., - ибо всегда пытался и пытаюсь показать Жизнь через жизнь людей, а не просто жизнь людей через характеры». Но с другой стороны, «Желание под вязами», «Крылья даны всем божьим детям», «Долгий дневной путь в ночь» строятся на конкретных человеческих взаимоотношениях, отражающих важные общественные процессы. В ряде произведений («Волосатая обезьяна», «Великий Бог Браун», «Динамо») конкретная общественная ситуация, в которой ощущает себя современный человек, воспринимается в глобальном философском масштабе относительно радужной «древности» и мрачной безысходной «современности»; О’Нил воплощает здесь античную идею времени, тесно переплетенную с идеей судьбы, когда «судьба, рок не что иное, как абсолютность событийного, неотделимого от действия времени», как правило, враждебного человеку.
С античной трагедией пьесы О’Нила сближает и удивительное сочетание фатализма и прославления неукротимости человеческого духа. Его персонажи сознают, что ввергнуты в непостижимую «паутину обстоятельств», но вместе с тем никто из них не смиряется. «Человек в борьбе с собственной судьбой», по мнению писателя, «навсегда останется единственной темой драмы». Причем в этой борьбе всегда «побеждает смелый индивидуум», поскольку «судьба никогда не может сломить его... духа». В этом столкновении, в словосочетании «безнадежная надежда» (hopeless hope), которое художник употреблял применительно к греческой трагедии, - один из ключей к пониманию драматургии О’Нила.
Трагическая коллизия в драмах писателя обусловлена столкновением человека с тем, что мешает его естественным жизнепроявлениям. В ранних одноактных миниатюрах враждебное человеку «состояние мира» еще лишено конкретных очертаний. Конфликт носит абстрактно-философский характер. Неблагосклонная к человеку судьба выступает здесь под видом «непостижимых жизненных сил» (inscrutable living forces). Герой О’Нила противостоит Универсуму, косной враждебной Природе. Но природа не всегда выступает у американского писателя в роли бога, изначально враждебного человеку, как, например, в «Жажде», «Китовом жире» или «Анне Кристи». В ряде случаев она выражает «скрытую силу» «Жизни», карающую того, кто нарушил ее основные неписаные законы, изменил своему предназначению («Там, где помечено крестом», «Золото»). В «Луне над Карибским морем», как и в других пьесах из цикла о матросах «Гленкэйрна», главным героем сам автор называл «дух моря». «Вечная истина моря» является здесь своеобразной точкой отсчета, помогающей установить факт «выпадения» человека из жизни, из природы, трагическую дисгармонию существования. В этой же связи поминается море в пьесах «За горизонтом», «Крылья даны всем божьим детям», «Электре подобает траур». О’ниловские символы - вязы, море, солнце - полноправные участники его драм, полномочные «карать» или «поддерживать» персонажей. В поздних своих пьесах писатель дешифрует понятие судьбы. «Трагедия развивается подобно классической греческой драме, - пишет о пьесе “Долгий дневной путь в ночь” С. Финкелстайн, - только вместо “рока” и “богов” выступает живой общественный строй, при котором деньги играют роль всемогущего существа».
В античной трагедии она подчеркивала расхождение между надеждами, намерениями персонажей и результатами их действий, причиной чему было вмешательство рока в жизнь людей. А что же в произведениях О’Нила?
Капитан Бартлет («Золото») рассчитывает найти сокровище и разбогатеть, но в результате способствует убийству, превращается в маньяка, утрачивает чувство реальности и отравляет сознание собственного сына. Кристина Мэннон («Электре подобает траур»), убивая мужа, надеется обрести счастье со своим любовником, но, узнав о его гибели от руки ее сына, кончает с собой. Кон Мелоди («Печать поэта»), намереваясь защитить свою честь, подвергается в доме Харфорда унизительному избиению.
Источником трагической вины о’ниловского героя является его дезориентация в мире, враждебном человеку, поэзии, красоте. Он обрекает себя на катастрофу, когда, идя наперекор самому себе, совершает ошибку, начинает жить по законам этого мира, исполнять чужую роль, изменяя своему природному предназначению или высшим законам нравственности. В «Волосатой обезьяне» это клетка, предметы из стали, в «Золоте» - карта, в «Печати поэта» - конь Мелоди. Внешним разрешением конфликта и является определенное воздействие на такого рода объект. Капитан Бартлет рвет карту, Янк выпускает из клетки гориллу, Мелоди убивает коня. Эти символические акты свидетельствуют о том, что человек вернулся к самому себе, но уже в новом качестве, перерожденный в страдании. Это особенно характерно для ранних пьес писателя, герои которых «возвращаются к себе» только в преддверии смерти.
В пьесе «К востоку, на Кардифф» воспроизведены последние минуты жизни простого матроса Янка, который во время шторма упал и получил смертельную травму. Драматург уже в декорациях стремится выразить диссонанс между жизнью сегодняшней, тяжелой и той, которая существует лишь в мечтах умирающего: он создает макет замкнутого пространства, внутри которого заключен страдающий одинокий человек, потерянный в чужом и враждебном мире. Чтобы зримо выразить физические и духовные страдания героя, создать ощущение своеобразного заточения в жизненной клетке, художник помещает Янка в самую узкую часть комнаты-треугольника, отделенную от места, где спят его товарищи. Он как бы ощущает больной спиной катастрофическую замкнутость жизненного пространства, его тупик. Закрытость помещения отчетливо контрастирует с необъятной распахнутостью звездного неба.
Трагическая ирония находит здесь выражение в емких драматургических символах. Матросу Дрисколлу игра на расстроенном аккордионе напоминает завывания бэнши, духа смерти в ирландской мифологии. Он требует прекратить игру, но в наступившей тишине еще слышней становится вой сирены, предупреждающий об опасности столкновения в тумане - ироническая констатация того, что дух смерти по-прежнему преследует героев О’Нила. Вся пьеса проникнута подобными ироническими сопряжениями. Дрисколл советует Янку не думать о смерти, но в это время раздаются удары судового колокола и слышится крик вахтенных: «Aaall’s welll» (все в порядке). Столкновение обнадеживающей реплики Дрисколла с отпевающим звуком колокола как бы находит продолжение в звуковой метафоре: «all’s well» - словосочетание, информирующее о благополучии. «Aaall’s welll» - звукосочетание, напоминающее заунывный сигнал колокола. Целостный семантико-фонетический образ способствует созданию трагического настроения пьесы.
В ранних произведениях О’Нила преследующее героев зло, как правило, еще лишено социальной конкретности. Их герои, подобно древним грекам, ощущают себя игрушкой в руках немилостивой судьбы. «Туман, туман, туман, хоть глаз выколи - один туман... и не знаешь, куда тебя несет... Один только старый бес знает. Море», - эти слова завершают пьесу «Анна Кристи». Человек ничего не может знать о своей судьбе, о собственном будущем. Об этом знают Море, Природа, Жизнь. Но уже тогда, в первых своих драматургических опытах, художнику удавалось иногда связать понятие судьбы с конкретными фактами истории. События пьесы «В зоне» происходят во время Первой мировой войны. В атмосфере всеобщей подозрительности и страха матросы хватают и связывают своего товарища, приняв за немецкую бомбу пачку любовных писем, хранящуюся у него под подушкой. Антивоенный пафос пьесы «Снайпер» сводится к выразительной драматургической детали: неизбывная красота природы воспринимается сквозь брешь, оставленную артиллерийским снарядом. Разрушение, смерть «очуждаются» вечной истиной природы, естества. Преступление, зло, война не могут убить надежду на возрождение.
Излюбленной темой американской литературы и искусства 20-х годов становится утрата человеком души, его отторжения от самого себя как результат собственнических отношений в обществе и как следствие «машинизации» общества. Многие писатели видели в науке и технике новую религию, подчиняющую и подавляющую человека, а в машине - «требовательный и неумолимый фетиш», поклонение которому приняло видимость подлинного богослужения». Немецкий драматург-экспрессионист Г. Кайзер соотнес науку с богом в своей пьесе «Газ», а виднейший американский писатель С. Льюис в 1927 г. заявил, что тенденция к обожествлению машин «гибельна для жизни». В этой связи знаменательны слова О’Нила о «смерти старого Бога и неспособности науки и материализма выдвинуть нового, удовлетворяющего первобытный религиозный инстинкт поисков смысла жизни...». В пьесе «Волосатая обезьяна» символом «науки и материализма», выражением «нового Бога» служит сталь. На протяжении всего действия герою приходится вести борьбу с «производными» этого металла, со столь ненавистным О’Нилу обществом достатка и «материализма», которая на деле оказывается борьбой Янка с самим собой, внутренним столкновением человека «со своей судьбой».
Уже в 1-й сцене герой, заблуждающийся относительно своего могущества, называет себя сталью: «Да, я сталь, сталь, сталь! Я - мускулы стали! Я - сила стали!» При этом он ударяет кулаком по стальным брусьям, так что его голос заглушается звучанием металла. Делая человеческий голос и металлический звук нерасторжимыми, О’Нил с самого начала подчеркивает, что главенствующий компонент этого единства - сталь, а не человек. Заглушаемый грохотом металла, голос Янка уподобляется мычанию животного, а сам персонаж соотносится со зверем в клетке (вновь образ клетки, тема трагического порабощения человека жизнью). Эта ассоциация станет отчетливее впоследствии, когда Янк будет трясти решетку в тюремной камере.
Конфликт между человеком, ощущающим себя главным звеном «механизированного» общества, а потому сравнивающим себя со сталью, и самим этим обществом, символом которого является сталь, принимает отчетливые очертания в 3-й сцене. В обобщающей звуковой картине слышится скрежет «стали о сталь», предваряющий столкновение Янка и Милдред. Оскорбленный дочерью «стального короля», Янк швыряет ей вслед лопату, которая «с лязгом ударяется о стальную переборку» и с грохотом падает на пол. Это последнее в пьесе столкновение стали со сталью. Считавший себя центром вселенной, Янк после встречи с Милдред низвергается с воображаемого пьедестала. Но и героиня - не повелительница и не олицетворение могущества стали, а, по ее словам, «отброс от закалки и получающихся от этого миллионов». О’Нил делает вывод: «механический бог» современности поработил Янка, подчинил и физически выхолостил Милдред - представителей низшего и высшего сословий общества. Герои пьесы оказываются не столько антиподами, сколько жертвами общества. Не столкновение представителей разных общественных сословий создает трагическую коллизию, а противопоставление в сознании Янка «древности», когда человек был «на месте», и «современности», когда он ощущает себя в клетке. «Принадлежать» современным бездуховным «джунглям» может только горилла, а человек лишь в далеком прошлом мог ощущать гармонию с жизнью.
В пьесе «Крылья даны всем божьим детям» кажущиеся антиподы ведут борьбу не столько друг с другом, сколько с общим врагом: глубокими общественными пережитками, сконцентрированными в их сознании. Негр Джим Хэррис и белая девушка Элла Дауни оказываются париями в современном обществе: соблазненная и покинутая боксером Микки, Элла становится женщиной легкого поведения; Джим мечтает стать адвокатом, чтобы приносить пользу своему народу, но не заинтересованная в этом белая Америка чинит ему препятствия.
Как и в «Желании под вязами», О’Нил с удивительной психологической достоверностью показывает, как истинные человеческие чувства борются с извращенным представлением о мире, с традиционной системой ценностей. Внутреннее столкновение подлинно человеческого со стереотипом общественного мировосприятия вызывает у героини душевную болезнь, приводит к раздвоению личности. Элла понимает, что ее муж - самый «белый» из всех, кого она знает; но в то же время не может допустить, чтобы он стал адвокатом, его «возвышения» - ведь тогда он, негр, «возвысится» и над ней, «падшей», потерпевшей в жизни фиаско. Важная драматургическая деталь - конголезская маска, которая висит в доме Хэррисов. Для Джима и его сестры Хетти это произведение искусства, выражение народного самосознания, а для Эллы - напоминание о том кажущемся ей унижении, на которое обрекло ее общество. Пронзая маску ножом, она убивает «дьявола», свое больное сознание и возвращается в исконное, «невинное» состояние.
Если в «Волосатой обезьяне» образ клетки-тюрьмы возникает в самом начале и в дальнейшем только меняет формы, то в этой пьесе все движение предметно-сценической обстановки постепенно формирует образ. Стены в доме, где живут Джим и Элла, оседают, потолок нависает, в то время как мебель кажется все более громоздкой для комнаты, которая постепенно превращается в тюремную клетку. Общество окончательно уничтожило человека: Джим теряет надежду стать адвокатом, а Элла в своем безумии доходит до крайности - покушается на жизнь мужа.
Немалую роль в разрешении конфликта играют здесь световые эффекты. В 1-й картине сумерки опускаются как раз в то время, когда негр Джим и белая девочка Элла признаются друг другу в любви. Дети так же равны в своих чувствах, их отношения столь же гармоничны, как день и ночь (белое и черное), слившиеся в сумеречном свете. В дальнейшем события преимущественно развертываются при «бледном» и «безжалостном» свете уличного фонаря. И только в последней сцене, когда Элла через безумие как бы вновь возвращается в детство и герои вторично обретают утраченную гармонию, белый и черный - цвета дня и ночи - снова сливаются в сумеречном свете. Ужасна та эпоха, как бы говорит драматург, в которой люди могут соединиться и успокоиться лишь сойдя с ума.
В «Желании под вязами» трагическая коллизия проявляет себя наиболее интенсивно, ибо здесь природа человеческих отношений подавляется собственническими инстинктами, сложными психологическими комплексами, а также пуританской моралью, отрицающей жизнь в ее органических проявлениях. Противоестественные с точки зрения высшей нравственности желания (обладать, иметь) коверкают и извращают естественные чувства: любовь сосуществует с ненавистью, предательство - с высокой жертвенностью. В этом мире извращенных ценностей даже убийство ребенка служит подтверждением любви и верности. Мы наблюдаем как бы два взаимодействующих процесса: борьбу персонажей за обладание фермой и зарождение чувства любви молодых людей, зреющей подспудно и, наконец, прорывающейся бурным всплеском. Почвой для трагического является в данном случае состояние объективной действительности, при котором «всякое прекрасное явление в жизни должно сделаться жертвой своего достоинства». Сказанное относится и к пьесе «Крылья даны всем божьим детям».
Столкновение двух противоборствующих в пьесе стихий приобретает символические формы выражения. Желая остаться единственным претендентом на ферму, Эбин «откупается» от братьев. Получив деньги и почувствовав, наконец, свободу, Симеон и Питер «затевают вокруг Кэбота дикий танец индейцев...» В последнем действии уже сам Кэбот, устроив пир по случаю рождения «своего» ребенка, выкидывает «невероятные коленца» «в каком-то диком индейском танце». Наказанный Эбином, Кэбот, танцуя, напоминает, с одной стороны, людей, побежденных им (индейцев, убитых им в юности), а с другой - сыновей, притесняемых им долгое время. Убийство Кэботом индейцев можно рассматривать в свете основной темы как одну из попыток подавления им языческого, жизнеутверждающего начала. Но это начало присутствует и в нем самом: когда он уверен, что его плоть способствовала новому рождению, старый фермер раскрепощается, его жизненные токи, так долго сдерживаемые, высвобождаются, и он, опьяненный радостью, кружится в неистовом танце, совсем как его сыновья, получившие возможность уйти на золотые прииски Калифорнии. В декорациях к пьесе симптоматично сочетание мрачного дома и зеленых вязов, каменной стены и деревянных ворот. Стена - алтарь, воздвигнутый Кэботом для поклонения богу, который, по его словам, «в камнях», воплощение силы и бессердечия. Около деревянных ворот (дерево - жизнь) останавливаются полюбоваться красками неба (небо - антитеза фермы) Эбин, его братья. Этим словно подготавливается последний трагико-поэтический эпизод пьесы, когда Эбин и Абби, окончательно обретшие друг друга в любви, отрешенные от всего земного и корыстного, останавливаются у ворот, «благоговейно и восхищенно смотрят на небо».
Эбин Кэбот подобно тому, как это было в трагедии эпохи Возрождения и классицизма, становится жертвой заблуждения, «запоздалого узнавания». Его поведение обусловлено не столько внутренней коллизией между любовью и непреоборимым духом стяжательства, а (как, например, в трагедии Шекспира) разочарованием в только что обретенном и, как ему кажется, утраченном человеческом идеале. Здесь не просто разочарование алчного претендента, которого ловко обошел более удачливый конкурент, а трагедия другого, высшего порядка. Молодых персонажей уводят на смерть, но настроение финала нельзя назвать безысходным. Эбин перерождается, вновь обретает веру в любовь как цельное и единственно существующее, по-настоящему находит Абби, находит себя. В этом - очистительный эффект трагедии. Но пьеса еще не кончается. О’Нил вводит в действие шерифа, который произносит одну-единственную реплику: «Прекрасная ферма... Не отказался бы от нее». Того и гляди начнется новый трагический цикл, в котором человечность вновь будет принесена в жертву.
Мечтая о возрождении трагедии в современных условиях, пытаясь вернуть театр к «своему высшему... назначению - служить храмом, в котором религия поэтической интерпретации и символического прославления жизни передавалась бы всем присутствующим», О’Нил обращается к работе Ф. Ницше «Рождение трагедии из духа музыки». Его привлекает концепция взаимодействия «дионисийского» и «аполлонического» начал, культ Диониса как умирающего и возрождающегося божества. Наиболее отчетливо эта концепция, преломленная сквозь призму оригинального о’ниловского мироощущения, проявилась в пьесах «Великий Бог Браун» и «Лазарь смеялся». Главному герою первой из них дано символическое имя - Дайон Энтони, и этим подчеркивается, что в его душе столкнулись две силы: «созидательное языческое восприятие жизни» (дионисийское начало) и «мазохистский, отвергающий жизнь дух христианства, олицетворенный святым Антонием». Но, по мысли автора, ни одна из этих сил не может взять верх, поскольку в современном обществе человек утратил и радостное, гармоническое ощущение жизни, и христианскую веру в бога. На смену им пришел «невидимый полубог нашего нового материалистического мифа» - успех, выразителем которого в пьесе предстает Билли Браун. Настоящий художник выглядит в этом обществе аномалией и может существовать в нем лишь проституируя своим искусством. Отсюда его мучительный разлад с самим собой и ощущение трагической неустроенности жизни. Однако О’Нил прибегает здесь к своего рода дублированию. Подлинный трагизм - следствие несовместимости творческой личности с буржуазным обществом - писатель дополняет мнимым трагизмом, вытекающим из природы художественной натуры как таковой. Маска Пана, которую Дайон надевает на себя еще ребенком, не только служит средством защиты от общества «для сверхчувствительного художника-поэта», но и, по мысли автора, является «неотъемлемой частью его артистической натуры». Именно внутренняя раздвоенность Дайона, противоречие между лицом и маской делает его художником, истинно «живым», в то время как внутреннее равновесие Брауна означает духовную неполноценность, творческую бесплодность «типичного американца».
Философия этой пьесы выходит за пределы «игры масок» и сводится к двум основным идеям. «Великий Бог Браун», подобно «Волосатой обезьяне», является «комедией древности и современности», в которой современность ощущается как регресс, тупик на пути человечества, что подчеркивается образами сгущающейся тьмы. Темноту и холод - вот что в первую очередь ощущает современный человек. Но основной пафос драмы не сводится к этой пессимистической концепции. Безысходный мрак современности - лишь ступень в вечном обновлении жизни, природы, мира. Ницшеанскую идею вечного повторения, циклического возрождения жизни писатель вкладывает в уста Сайбель, которая в философско-аллегорическом плане воспринимается как Кибела, «языческая Земная Матерь». Эта же идея вечного повторения выражена и в композиции произведения, когда эпилог практически повторяет пролог по времени, месту действия и ключевым моментам содержания.
Стремление О’Нила возродить дух трагедии было взаимосвязано с его интересом к мифу как особому вневременному ракурсу восприятия действительности. Показательна в этом плане трилогия «Электре подобает траур», перекликающаяся с эсхиловской «Орестеей». Драматург, который постоянно задумывался над тем, что является ныне эквивалентом античному року, находит его в генах, в биологических, родовых связях. Источник драматургического конфликта вновь заключен в столкновении стихии любви, стремления к жизни с миром пуританской нетерпимости к чувству, в котором смерть и убийства являются нормой.
Действие в «Электре...» происходит в период окончания Гражданской войны в США (аналогия с Троянской войной в античном варианте), однако персонажи О’Нила как бы выхвачены из истории. В сюжете об Атридах американского художника привлекает идея наследственного проклятия. Трагический клубок отношений начинает разматываться с того момента, когда предок действующих лиц Эйб Мэннон впервые совершил преступление против любви и воздвиг свой «храм ненависти». С тех пор каждый из его потомков пытается так или иначе освободиться от тяготеющего над ним проклятия, но не может этого сделать - судьба («internal psychological fate») воздействует на человека изнутри. Если древнегреческий автор не расставался с надеждой, что изначально справедливый порядок вещей будет восстановлен, а поступки людей согласованы с мудрой волей богов, то американский драматург не видит для современного человека возможности достижения гармонии с жизнью.
В этом произведении трагический конфликт проявляет себя на всех уровнях драматургической поэтики. «Мрачная серость камня» противопоставляется в ремарках «яркой зелени» лужайки и кустарника, ассоциирующейся с зеленым платьем Кристины, чем подчеркивается ее слияние с духом природы. Ствол сосны, «напоминающий черную колонну», соотносится с черным платьем ее дочери Лавинии. Вечнозеленая сосна, контрастирующая со всеми окружающими растениями, проходящими обычные жизненные фазы, ее траурно-черный ствол выражают мэнноновскую изолированность и вырождение. Белый греческий портик диссонирует с тусклой серой стеной дома. В этом сочетании заключен иронический подтекст. История Мэннонов воспринимается как подавление «греческого», языческого начала в их взаимоотношениях. Несуразное сочетание греческого портика с общей архитектурой дома воспринимается как насмешка над тщетными попытками Кристины, а позднее Лавинии преодолеть тяготеющее над ними проклятие и отстоять свои права на любовь. Действие пьесы только в одном эпизоде протекает вне дома Мэннонов. Особняк, как и ферма Кэботов, ассоциируется с неотвратимой судьбой. В его стенах находят смерть все основные персонажи трилогии. Характерно, что и действие последних произведений О’Нила также развивается в пределах одной предметно-сценической обстановки (салун Гарри Хоупа, таверна Мелоди, гостиная Тайронов, ферма Фила Хогена), что способствует нагнетанию внутреннего драматизма, косвенно усугубляет трагическую безвыходность положения действующих лиц, невозможность для них покинуть «темницу собственной души».
Если трагическая вина ранних протагонистов О’Нила заключалась в их отступлении от своей природы, предназначения, среды, естественных человеческих взаимоотношений, и во искупление вины они нередко приносили в жертву собственную жизнь, то теперь писатель смещает акценты. Трагическое - в самопостижении, в соприкосновении больного, отягощенного ощущением собственной вины сознания с реальной действительностью, которая, по словам Эдмунда Тайрона, «все три Горгоны вместе. Взглянешь им в лицо и окаменеешь». Но и в смерти как средстве искупления вины и достижения высшей гармонии за пределами жизни драматург отказывает своим поздним персонажам. Обязательный для О’Нила внутренний, психологический конфликт сводится к столкновению иллюзорного восприятия действительности с катастрофической реальностью. Причем драматург уже, как правило, не прибегает к его внешнему разрешению - трагически значимому поступку персонажа.
Воздействуя своим «лекарством» на обитателей салуна («Разносчик льда грядет»), Хикки только усугубляет трагическую ситуацию. Каждый из героев этой пьесы (за исключением Дона Пэррита) совершает поступок, который не ведет к каким-либо переменам. В драме «Долгий дневной путь в ночь» писатель окончательно отказывает своим персонажам в поступке, внешнем действии как форме трагической антитезы, отчаянного вызова судьбе. Все уже произошло, и этот последний день - вершина сходящихся линий, момент обнажения трагических, уже достигнутых итогов. Действие пьесы развивается как ряд параллельных внутренних коллизий, основываясь на противоборстве в душах людей чувства вины и самооправдания, обиды и любви, презрения и жалости, прошлого и настоящего.
В этом произведении, как и в ранней пьесе «К востоку, на Кардифф», О’Нил вводит сирену, оповещающую о появлении тумана. Но в «Долгом дне» художник прибегает к более общей и безысходной аллегории. Если в первом случае действие происходит на корабле, плывущем сквозь ненастную ночь, то теперь границы «особой» ситуации стираются. В «Кардиффе» сирена, напоминающая завывания бэнши, ассоциируется с умирающим человеком; в поздней пьесе, где персонажи еще сравнительно далеки от смерти, она выступает как более прозорливый и мрачный ясновидец - деталь, весьма красноречиво характеризующая мироощущение писателя в последние годы жизни. О’Нил использует также прием повторения или параллелизма, с помощью которого выявляется обобщающий, философский смысл произведения. Персонажи «Долгого дня» говорят как будто о посторонних событиях и людях, но мы не можем не чувствовать постоянных ассоциаций между судьбами упоминаемых в разговоре поэтов, родственников, знакомых и положением членов семьи Тайронов. Это создает своеобразный фон пьесы, раздвигает границы обобщения, позволяет увидеть в семейной драме Тайронов трагедию гораздо большего масштаба. В параллелизме символов, ситуаций, поступков героев отражено фаталистическое восприятие жизни, свойственное драматургу. Слова Мэри Тайрон о том, что «прошлое это и есть настоящее. Оно же и будущее», находят воплощение не только в содержании, но и в форме пьес О’Нила. Этот аспект был особенно важен для писателя, стремящегося выразить «греческое чувство судьбы в современном понимании».
Трагическое у О’Нила не сводится к пессимистическим итогам, к безысходному. В большинстве его пьес герои, проигрывая в реальных жизненных коллизиях, не достигая того, к чему они стремились с самого начала, находят то, что не входило в их намерения, но что, в сущности, оказывается значительнее их первоначальных желаний и целей. Брутус Джонс теряет власть над себе подобными, но причащается судьбе своего народа, своим исконным корням. Джим и Элла, утратив, казалось бы, последние жизненные позиции, приходят «у самых врат царства небесного» к духовной гармонии. Эбин и Абби, забыв о своих притязаниях на ферму, на исходе жизни по-настоящему обретают друг друга. Даже в «Разносчике льда», самой мрачной пьесе О’Нила, критик Э. Паркс справедливо усматривает «отрицательное утверждение», имея в виду поэтическую возвышенность (хотя и не без доли иронии) образа Ларри Слэйда, а также глубокое сострадание автора к своим героям. В одной из монографий О’Нил назван «одаренным поэтом», чья поэзия выражается не в словах, а в общем восприятии жизни, в том «созидающем духе», который знаменует все виды подлинного искусства.
Ключевые слова: Юджин О’Нил,Eugene O"Neill,критика на творчество Юджина О’Нила,критика на пьесы Юджина О’Нила,скачать критику,скачать бесплатно,американская литература 20 века
Глава I. Философия трагедии Ю. О"Нила.
Глава II. Трагический универсум Ю. О"Нила
Часть 1. Темы жертвы и рока: "Император Джонс", "Крылья даны всем детям Божьим", "Луна для пасынков судьбы".
Часть 2. "Безнадёжная надежда": "Разносчик льда грядёт".
Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Философия трагедии в творчестве Ю. О Нила»
Драматургия Юджина О"Нила (Eugene O"Neill, 1888-1953) сыграла решающую роль в становлении американской драматургии и американского театра XX века в целом. О"Нил создаёт театр, порывающий с чисто развлекательной, псевдоромантической традицией, с одной стороны, и несколько провинциальными пьесами национального колорита - с другой. Впервые на американской сцене заявляет о себе высокая трагедия, имеющая не только национальное, драматургическое, но и общелитературное мировое звучание.
О"Нил - один из величайших трагиков XX века. Пристальное внимание к трагическому в искусстве и современной действительности в целом (1910-е - 1940-е годы) явилось причиной того, что драматург фактически ни разу не обратился к другому жанру. Трагедия стала для него наиболее адекватной формой воплощения художественных и философских идей. Вместе с тем, его сценический язык чрезвычайно богат: приметы экспрессионизма соседствуют в нём со стилистикой театра масок, традиции поэтического театра - с отличительными чертами психологической драмы.
Можно наметить определённый круг проблем, интересующих О"Нила. Характерной особенностью его пьес не без оснований считают трагический разлад между мечтой и реальностью. Обычно эта ситуация ведёт к утрате иллюзий, невозможности для личности, хранящей веру в некий идеал, найти своё место в окружающей действительности. Слепком социума у О"Нила оказывается семья - то сжатое пространство, где бушуют различные конфликты: между отцами и детьми, мужем и женой, сознательным и бессознательным, полом и характером. Их истоки коренятся в прошлом, с трагической неизбежностью подчиняющем себе настоящее. Былая вина требует искупления, и часто действующие лица пьес вынуждены взять на себя ответственность за грех, совершённый не ими. Отсюда дополнительные измерения как трагического конфликта, так и определённой им о"ниловской философии трагедии. Герой находится в борьбе с самим собой, с своим призванием, природой, Богом.
Общность проблематики свидетельствует о том, что стилистическое богатство и разнообразие пьес неслучайно. О"Нил - один из самых ищущих авторов театра XX века. Его поиск сопровождался творческими кризисами и даже угрозой провала. Цель нашей диссертации - доказать, что трагедия видится О"Нилу не раз и навсегда сложившимся, "каноническим", жанром с определённой тематикой и средствами её театрального воплощения. Модернистская трагедия требует от своего создателя принципиального эклектизма, способности творчески осмыслить самые разные взгляды на трагическое, для того чтобы предложить новый взгляд на назначение этого древнейшего вида драмы. Тем более это верно по отношению к О"Нилу: его творчество действительно позволяет говорить о вполне оригинальной философии трагедии. В центре нашего внимания оказывается не столько трагедия как жанр, сколько о"ниловская "версия" трагедии человека XX столетия.
Термин "философия трагедии", заимствованный нами у русских мыслителей (Н. А. Бердяева, Льва Шестова), позволяет указать на те стороны драматургии О"Нил а, которым до сих пор, на наш взгляд, не уделялось достаточного внимания, тогда как они составляют сердцевину художественного мира, созданного американским писателем.
В работе 1902 года "К философии трагедии. Морис Метерлинк" Бердяев утверждает, что Метерлинк понимает самую внутреннюю сущность человеческой жизни как трагедию: "Трагическое миросозерцание Метерлинка проникнуто глубоким пессимизмом, он не видит исхода и примиряется с жизнью только потому, что «мир может бьггь оправдан как эстетический феномен». Метерлинк не верит ни в могущество человеческой воли, активно пересоздающей жизнь, ни в могущество человеческого разума, познающего мир и освещающего путь"1. Важно, что, говоря о философии трагедии, Бердяев концентрирует внимание на миросозерцании не мыслителя, но драматурга, для которого философствование - не самоцель, но органическая составляющая собственно художественных поисков. "Человек пережил новый опыт, небывалый, потерял почву, провалился, и философия трагедии должна этот опыт обработать"2, - читаем в работе "Трагедия и обыденность" (1905). Акцент, нам думается, сделан именно на художественной обработке опыта, и, что немаловажно, опыта индивидуального. Драматург должен найти адекватную форму воплощения трагедии именно конкретной личности, своего современника.
На связь философии трагедии с конкретной человеческой судьбой обращает внимание Шестов в работе "Достоевский и Ницше. Философия трагедии" (1903). Подобно Бердяеву, он говорит о "небывалом" опыте: "Есть
1 Бердяев Н. А. К философии трагедии. Морис Метерлинк // Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. - Т. 1. - М.: Искусство, 1994. - С. 206.
2 Бердяев Н. А. Трагедия и обыденность // Там же. - С. 220. область человеческого духа, которая не видела ещё добровольцев: туда люди идут лишь поневоле. Это и есть область трагедии. Человек, побывавший там, начинает иначе думать, иначе чувствовать, иначе желать. <.> Он пытается рассказать людям о своих новых надеждах, но все глядят на него с ужасом и недоумением"3. Приобретение нового знания о страшных и загадочных сторонах жизни даётся дорогой ценой, грозит всеобщим отчуждением. Тем не менее, оно необходимо. Трагедия, по мысли Шестова, неизбежно ведёт к "переоценке всех ценностей", а значит, не позволяет довольствоваться готовыми истинами, провоцирует на поиск своей "правды". Таким образом, согласно Шестову, "философия трагедии" противостоит "философии обыденности", то есть нетворческому отношению к жизни.
Термин "философия трагедии" удобен также тем, что не исключает парадоксальности, неоднозначности понимания трагического. Для О"Нила на первом месте оказывается, конечно, не строгая системность его умозаключений, но художественная правда. Его высказывания о трагедии могут на первый взгляд показаться противоречивыми. Но, облекая свои идеи в образы, он выводит их на авансцену посредством сценических символов, призванных не постулировать истину, но лишь предвосхищать её.
Стилистика термина, как нам кажется, соответствует не только специфике о"ниловскош миросозерцания, по сути своей постромантического, постницшевского, но и общему движению западной культуры на рубеже веков - от символистской изощрённости (эстетики недоговорённости) к искусству более персоналистски акцентированному. Ведь "философия трагедии" -
3 Шестов Л. Достоевский и Ницше. Философия трагедии. - P.: Ymca-Press, 1971. - С. 16. явление, тесно связанное с неоромантической идеей личности, творящей свой кодекс поведения, свою религию и мифологию, чтобы освободиться от власти обыденности. Тем более уместно исследование "философии трагедии" драматурга, чьи художественные поиски, органически вырастающие из культуры рубежа веков, связаны с важнейшим вопросом, поставленным новым веком - вопросом об экзистенциальной природе человека, о возможности воплотить свою свободу. На эту культурную преемственность указывает российский исследователь В. М. Толмачёв: "Наиболее последовательно неоромантическая идея личности в XX веке представлена в философии (М. Хайдеггер, Ж.-П. Сартр) и литературе экзистенциализма (Э. Хемингуэй, А. Камю), где ценность личного поступка, пусть отрицательно выраженная, даётся на фоне «смерти богов», столкновения со стихией, «ничто», «абсурдом»"4.
Итак, научная новизна диссертации определяется тем, что творчество американского драматурга рассматривается сквозь призму "философии трагедии". Соответственно, жанровые особенности трагедии оказываются за пределами нашего внимания. Вернее, каноны жанра интересны нам только в той степени, в какой они позволили О"Нилу реализовать его замыслы философствующего художника. О"Нил - трагик, самостоятельно творящий законы, по которым существует его художественный универсум.
Наиболее авторитетные исследователи драматургии О"Нила (Дж. Рэли, О. Каргилл, Э. Торнквист, Т. Богард) традиционно делят его творчество на три периода. К первому (середина 1910-х - начало 1920-х годов) относят ранние
4 Толмачёв В. М. Неоромантизм и английская литература начала XX века // Зарубежная литература конца XIX - начала XX века / Под ред. В. М. ТолмачСва. - М: Изд. центр «Академия», 2003. - С. одноактные, так называемые "морские" пьесы: сборник "Жажда и другие одноактные пьесы" (Thirst and Other One-Act Plays, 1914), сборник "Курс на восток, в Кардифф и другие пьесы" (Bound East for Cardiff and Other Plays, 1916). Сюда же следует отнести пьесы: "За горизонтом" (Beyond the Horizon, 1920), в которой впервые оппозиция реальность - мечта воплощается в противопоставлении осёдлой жизни на ферме путешествиям в дальние страны; "Золото" (Gold, 1921) с центральной темой собственничества; "Непохожий" (DifFrent, 1921), "Анна Кристи" (Anna Christie, 1922), где парадоксы современной души рассматриваются сквозь призму женских судеб; "Император Джонс" (The Emperor Jones, 1920) и "Косматая обезьяна" (The Hairy Аре, 1922), испытавшие влияние экспрессионизма; "Спаяны" (Welded, 1924) и "Крылья даны всем детям Божьим" (All God"s Chillun Got Wings, 1924), развивающие стриндберговские мотивы "любви-ненависти" между полами.
Второй период творчества (середина 1920-х - 1930-е годы) в большей степени связан с формальным экспериментированием: "Великий Бог Браун" (The Great God Brown, 1926), где маска - основной элемент выразительности; "Лазарь смеялся" (Lazarus Laughed, 1927) с его необычной музыкально-смеховой "партитурой"; "Марко-Миллионщик" (Marco Millions, 1927), вписывающийся в традицию поэтического театра; "Динамо" (Dynamo, 1929), где современным "богом" становится электричество. "Католическая" драматургия ("Дни без конца", Days Without End, 1934) соседствует с оригинальным неоязычеством ("Траур - участь Электры", Mourning Becomes Electra, 1931), позволяющим использовать древний миф для создания современной трагедии. Интерес к трагическому конфликту между сознательным и бессознательным в полной мере отразился на образности "Странной интерлюдии" (Strange Interlude, 1928).
Поздний период творчества драматурга приходится на 1940-е годы, следует за несколькими годами "молчания" (конец 1930-х годов). Внешне близкие жанру психологической драмы, пьесы "Долгий день уходит в ночь" (Long Day"s Journey into Night, 1940), "Разносчик льда грядёт" (The Iceman Cometh, 1940; пост. 1946), "Луна для пасынков судьбы" (A Moon for the Misbegotten, 1945; пост. 1947), "Душа поэта" (A Touch of the Poet, 1946) придают любимым о"ниловским темам (утраченные иллюзий, власть прошлого над настоящим) символическое измерение, возводят противоречия современности в ранг истинно трагических.
В изучении творчества О"Нила можно выделить несколько этапов5. Первый (1920-е - середина 40-х годов) связан с интерпретацией его ранних пьес. Наибольшего внимания заслуживают четыре работы, поскольку в них, по нашему мнению, намечены главные направления исследований на ближайшие тридцать лет.
Первая - монография Э. Микла "Шесть пьес Юджина О"Нила" (Six Plays of Eugene O"Neill, 1929). Критик уделяет внимание пьесам "Анна Кристи" (Anna Christie, 1922), "Косматая обезьяна" (The Hairy Аре, 1922), "Великий бог Браун" (The Great God Brown, 1926), "Источник" (The Fountain, 1926), "Марко-Миллионщик" (Marco Millions, 1927), "Странная интерлюдия" (Strange Interlude, 1928). Микл чрезвычайно высоко оценивает эти пьесы, сравнивая О"Нила с Шекспиром, Ибсеном, Гёте. Он одним из первых подмечает в них характерные
5 Miller J. Y. Eugene O"Neill and the American Critic: A Summary and Bibliographical Checklist. - L.: Archon books, 1962. - VIII, 513 p.; Atkinson J. Eugene O"Neill: A Descriptive Bibliography. - Pittsburgh (Pa.): Pittsburgh UP, 1974. - XXIII, 410 p.; Eugene O"Neill: Research Opportunities and Dissertation Abstracts / Ed. by T. Hayashi. - Jefferson (N. C.), L.: McFarland, 1983. - X, 155 p.; Фридштейн Ю. Г. Юджин О"Нил: Библиографический указатель / Сост. и авт. вступит, ст. Ю. Г. Фридштейн. -- М.: Книга, 1982. - 105 с. черты трагедии, высокой драмы: "The man who went forth to face the daily domestic round is suddenly shown face to face with the tremendous, unconquerable, elemental forces against which is spent all the vital energy of man. The great human dramatists use exactly the same methods"6. Таким образом, Микл обращает внимание на определённую сюжетную модель, которая лежит в основе о"ниловских пьес. В одном из пассажей он даёт ей дополнительную характеристику: "The characters never lose touch with the real, but are never out of touch with the beyond-real" 7.
Противоположные трактовки не заставили себя долго ждать. В работе В. Геддеса "Мелодраматичность Юджина О"Нила" (The Melodramadness of Eugene O"Neill, 1934) трагедия в о"ниловской интерпретации низводится до уровня мелодрамы, которой, к тому же, отказывается в театральности ("In the world of theatre. O"Neill is not at home"8). В сущности, работа эта чрезвычайно проницательно подмечает "слабости", действительно свойственные театру О"Нила 1920-х - 1930-х годов. Можно согласиться с мнением Геддеса относительно пьесы "Дни без конца" (Days Without End, 1934: "Drama and philosophy in his plays do not harmonize in a smooth convincing rhythm"9. Исследователь подмечает тот перевес в сторону философских умозаключений, который и в дальнейшем будет отрицательно сказываться на художественной целостности пьес.
6 Mickle A. D. Six Plays of Eugene O"Neill. - L.: Cape, 1929. - P. 19.
8 Geddes V. The Melodramadness of Eugene O"Neill. - Brookficld (Mo.): The Brookficld Players, 1934. - P. 8.
9 Ibid - P. 12 - 13.
Интересно различие в трактовке о"ниловского "косноязычного * красноречия" у последующих исследователей и в работе Геддеса: "Не is an example of a man at war with art. Expression with him is something he does not love to do; it is too much like a confession, an embarrassment of the heart wrung from him against his will" 10. Что же касается мелодраматичности, то использование 9 СУНилом клише (эффектное появление главного героя, солилоквий, апарте, запоминающиеся звуковые и живописные образы) будет последовательно рассмотрено Дж. Рэли в монографии "Пьесы Юджина ОНила" (The Plays of Eugene O"Neill, 1965). Критик демонстрирует связь этих клише с водевилем "Монте-Кристо", спектаклем, в котором главную роль исполнял отец драматурга.
Третье интересующее нас исследование принадлежит Р. Скиннеру:
Юджин О"Нил: поэтические искания" (Eugene O"Neill: A Poet"s Quest, 1935). Драматург воспринимается критиком как поэт-католик (наличие своего рода католического мировидения у О"Нила несомненно; как и у многих англоамериканских модернистов отношение у него к вере и католической традиции двойственное, соткано из любви-ненависти), воплотивший в пьесах противоречия своего духовного мира Этот поэт сравнивается Скиннером со святым, а поэтическая способность понимания другого Я, равно как и заложенные в поэте возможности многих Я, сопоставлены с соблазнами ("temptations"), возникающими перед святым: ". it is precisely because the poet reacts as he does to his own potential weaknesses that he is able to create the objective material for his work of art. Like the saints, he, above most other men, understands the
10 Ibid. - P. 7. sinner and fears the sin"11. Подобный подход позволяет исследователю сформулировать определённое лирическое свойство драматургии О"Нила: ".the quality of continuous poetic progression, linking them
19 merely a chapter in the interior romance of a poet"s imagination" .
Ещё одно направление исследований - это рассмотрение драматургии О"Нила в свете идей психоанализа. Первая работа подобного рода принадлежит В. Хан: "Пьесы Юджина О"Нила: психологический анализ" (The Plays of Eugene O"Neill: A Psychological Analysis, 1939).
Следует отметить, что всплеск интереса к творчеству драматурга пришёлся на 1950-е годы, когда выходят, в частности, две литературных биографии: "Часть долгой истории" (A Part of a Long Story, 1958), принадлежащая Агнес Боултон, второй жене О"Нила, и "Проклятье пасынков судьбы" (The Curse of the Misbegotten: A Tale of the House of O"Neill, 1959) К. Боуэна, написанная совместно с сыном О"Нила, Шином. В это же время появляются две монографии, в оценке творчества О"Нила придерживающиеся трактовки, намеченной ещё Э. Миклом. Первая - Э. Энджела, "Преследуемые герои Юджина О"Нила" (The Haunted Heroes of Eugene O"Neill, 1953). Вторая принадлежит Д. Фол к - "Юджин О"Нил и трагические противоречия" (Eugene O"Neill and the Tragic Tensions, 1958). Исследовательница сравнивает героев О"Нила с персонажами Э. По, Г. Мелвилла и Ф. М. Достоевского, выявляя в них черты некоего архетипа (Эдип - Макбет - Фауст - Ахав). Д. Фолк обращает внимание на сходство
11 Skinner, Richard D. Eugene O"Neill: A Poet"s Quest. - N. Y. (N. Y.): Russel & Russel, 1964. - P. 29.
12 Ibid. - P. IX. взглядов К. Г. Юнга (оказавшего большое влияние на американского драматурга) и О"Нила в отношении к "вечно существующему" противоречию между сознательным и бессознательным: "Men must find self-knowledge and a middle way which reconciles the unconscious needs with those of the conscious ego. This means that life inevitably involves conflict and tension, but that the significance of this pain is the growth which Jung calls "individuation" - the gradual realization of the inner, complete personality through constant change, struggle and process" 13. Именно в силу этого обстоятельства персонажи о"ниловской драматургии обречены вновь и вновь бороться с самими собой.
В 1960 - 1970-е годы появляется несколько содержательных биографий драматурга. Это работы Д Александер "Становление Юджина О"Нила" (The Tempering of Eugene O"Neill, 1962); Артура и Барбары Гелб - "О"Нил" (O"Neill, 1962); Л. Шеффера - "О"Нил: сын и драматург" (O"Neill: Son and Playwright, 1968), "О"Нил: сын и художник" (O"Neill: Son and Artist, 1973).
В 1965 году выходит уже упоминавшаяся монография Д. Рэли "Пьесы Юджина О"Нила", ставшая во многом классической. Исследователь рассматривает как содержательную, так и формальную стороны драматургии О"Нила. Он начинает с анализа особой космологии пьес и приходит к мысли, сходной с мнением Д. Фолк. В основе художественного универсума О"Нила - принцип полярности, напряжения между противоположными полюсами, которые одновременно несовместимы и неотделимы друг от друга. Рэли подходит к данному вопросу менее абстрактно, чем Фолк, и рассматривает вселенную О"Нила в её разделённости на море и сушу, сельскую местность и
13 Falk, Doris V. Eugene O"Neill and the Tragic Tension: An Interpretive Study of the Plays. - New Brunswick (N.J.): Rutgers UP, 1958. - P. 7. город, день и ночь. Имея в виду такую полярность, Рэли рассуждает об основных темах драматургии О"Нила, о том, каким предстают перед нами о"ниловские Бог, история, человечество. В своём разборе исторических пьес исследователь приходит к выводу, что О"Нилу близок викторианский подход к передаче исторических реалий в литературе. Он приводит слова самого драматурга: "I do not think that you can write anything of value or understanding about the present. You can only write about life if it is far enough in the past. The present is too much mixed up with superficial values; you can"t know which thing is important and which is not"14. Прошлое и настоящее - это тоже своего рода полюса.
Главу "Человечество" (Mankind) - одну из лучших в книге - Рэли посвящает расовой проблеме у О"Нила (негры и белые, ирландцы и янки), теме мужского и женского начал, а также концепции личности. Рассматривая драматическую структуру ("dramatic structure or organization") о"ниловских пьес, а также функцию ремарок и диалога в них, Рэли аппелирует к мысли М.Пруста, согласно которой каждый большой художник выхватил из бесконечного потока опыта некую картину ("basic picture"), ставшую для него метафорой всего человеческого существования. Понятие такой картины-метафоры чрезвычайно уместно при разборе именно драматического произведения. Рэли полагает, что основная картина-метафора творчества О"Нила - скорбящая женщина.
Технике О"Нила специально посвящены две работы, вышедшие в конце 1960-х годов: монография Э. Торнквиста "Драма душ" (A Drama of Souls: Studies in O"Neill"s Supernaturalistic Techniques, 1968), а также исследование Т. Тиусанена "Сценические образы О"Нила" (O"Neill"s Scenic Images, 1968). Автор первой
14 Raleigh, John Н. The Plays of Eugene O"Neill. - Carbondale-Edwardsville (II.): Southern Illinois UP, 1965. P. 36. работы приводит слова драматурга, произнесённые им в интервью 1924 года: "I hardly ever go to the theatre, although I read all the plays I can get. I don"t go to the theatre because I can always do a better production in my mind than the one on the stage."15. Казалось бы, О"Нил, на основании подобных взглядов на творчество, должен создавать "драмы для чтения", не заботясь об их сценичности. Действительно, продолжая свои рассуждения, Торнквист замечает, что О"Нил уделял обширным ремаркам в своих пьесах не меньше внимания, чем диалогу, что наделяет их свойствами эпических произведений. По мнению исследователя, драматург пытался доказать, что пьеса, не поставленная на сцене, ценна как литературное произведение. Тем не менее, Торнквист принимает во внимание возможность сценической интерпретации пьесы и видит свою задачу в определении смысловой значимости её собственно драматургической структуры: "In agreement with O"Neill"s own usage of the term as I understand it, «supernaturalism"» will thus be employed in a wide sense. Any play element or dramatic device - characterization, stage business, scenery, lighting, sound effects, dialogue, nomenclature, use of parallelism - will be considered supernaturalistic if it is dealt with in such a way by the dramatist, that it transcends (deepens, intensifies, stylizes or openly breaks with) realism in the attempt to project what O"Neill terms «behind-life"» values to the reader or spectator"16.
Попытка рассмотрения пьес О"Нила как произведений драматического искусства удалась автору лишь второй из упомянутых монографий. Тиусанен специально оговаривает основополагающий принцип чтения пьесы: ". the stage
15 Tornqvist, Egil. A Drama of Souls: Studies in O"Neill"s Super-Naturalistic Technique. - New Haven (Ct):
Yale UP, 1969, -P. 23.
16 Ibid.-P. 43. is, or should be, ever present in our imagination as readers - as it has been in the
I *j playwright"s mind" . В своей работе он уделяет внимание четырём из шести составляющих трагедии, обозначенных в аристотелевской "Поэтике": 1) "фабуле" 18 или структуре пьесы (plot or structure), в той мере в какой на них влияют сценические выразительные средства; 2) "словесному выражению"^(Люп); 3) "музыкальной композиции" ("the Lyrical or Musical element provided by the Chorus"); 4) "сценической обстановке" ("the Spectacular"). Тиусанен обращает особое внимание на то, что драматург достигает своей цели не только с помощью языка, диалога, но и посредством освещения, музыки, сценографии.
К работам, посвященным рассмотрению драматургического мастерства О"Нила, относятся также две монографии, вышедшие в 1970-е годы. Это - работа Т. Богарда "Контуры времени: пьесы Юджина О"Нила" (Contour in Time: The Plays of Eugene O"Neill, 1972) и исследование Л. Чеброу "Ритуал и пафос - театр О"Нила" (Ritual and Pathos - The Theatre of O"Neill, 1976). В работе Чеброу наиболее убедительно доказывается связь формальных поисков драматурга с древнегреческой трагикой.
Довольно нетрадиционная для исследователей О"Нила монография принадлежит Дж. Робинсону: "Юджин О"Нил и мысль Востока. Двойное видение" ("Eugene O"Neill and Oriental Thought: A Divided Vision, 1982). В ней анализируется влияние индуизма, буддизма, даосизма на тематику и образность о"ниловских пьес. Вместе с тем Робинсон приходит к выводу, что драматург не
17 Tiusanen, Timo. (Weill"s Scenic Images. - Princeton (N.J.), Princeton UP, 1968. - P. 3.
18 Русскоязычные термины приведены в переводе В. Г. Аппельрота // Аристотель. Об искусстве поэзии. М: Худож. лит., 1957. - С. 58. мог отрешиться от дуалистического западного мировосприятия, лежащего в основе его трагического видения.
В последние годы возрос интерес к исследованию творчества драматурга с позиций психоанализа, что подтверждают работы Б. Воглино - "«Расстроенная психика»: Борьба О"Нила с замкнутостью" («Perverse Mind»: Eugene O"Neill"s Struggle with Closure, 1999), а также и С. Блэка - "Юджин О"Нил: За пределами траура и трагедии" (Eugene O"Neill: Beyond Mourning and Tragedy, 1999). Монография Блэка представляет собой первый опыт последовательной психоаналитической биографии драматурга. Основная мысль Блэка заключается в том, что О"Нил сознательно использовал писательство как средство подвергнуть себя психоанализу. Уделяя значительное внимание о"ниловскому восприятию трагедии, Блэк ставит целью показать, как происходило движение от осознания трагичности бытия через длительный период самоанализа к представлениям, находящимся за пределами трагического мироощущения.
В книге "Современные теории драмы: Избранные статьи о драме и театре, 1840 - 1990" (1998), вышедшей под редакцией Г. У. Бранда, о"ниловское представление о задачах театрального искусства рассматривается как пример "антинатурализма" ("anti-naturalism") и вписывается в одну традицию с французскими сюрреалистами (Г. Аполлинер), итальянскими футуристами (Ф. Т. Маринетти), такими видными деятелями европейского театра, как А. Аппиа, Г. Крейг, А. Арто.
Работы немца К. Мюллера "Реальность, воплощённая на сцене" (Inszenierte Wirklichkeiten: Die Erfahrung der Moderne im Leben und Werk Eugene O"Neills, 1993) и американского исследователя 3. Брицке "Эстетика неудачи" (The Aesthetics of Failure: Dynamic Structure in the Plays of Eugene O"Neill, 2001) объединяет интерес к формальным поискам драматурга, к его стремлению найти современный сценический язык для воплощения основных тем его творчества.
Из русскоязычных работ следует упомянуть книгу А. С. Ромм "Американская драматургия первой половины XX века" (1978), в которой творчеству О"Нила отведена одна из глав, а также монографию М. М. Кореневой - "Творчество Ю. О"Нила и пути американской драмы" (1990), многостороннее освещающую обозначенную проблематику. Исследовательница не только анализирует творчество О"Нила, но и помещает его драматургию в контекст развития американского театра в целом. Коренева рассматривает два вида трагедий у О"Нила - "трагедию личности", строящуюся вокруг одного центрального героя, и "всеобщую трагедию", где конфликт "рассеян", не исчерпывается прямым столкновением протагониста с антагонистом. М. М. Коренева настаивает на социально-политических причинах "глубинной трагедии современного человека, отчуждённого от своей истинной сущности, человека, чьё достоинство попрано различными формами узаконенного неравенства, чьи духовные устремления растоптаны обществом, подчинившимся грубо материальным целям"19. На наш взгляд абсолютизация роли "среды" в о"ниловских пьесах искажает его трагическое видение. В этом смысле проницательнее понимание трагического О"Нилом сформулировал российский исследователь С. М. Пинаев, автор монографии "Поэтика трагического в американской литературе. Драматургия О"Нила" (1988): "Под «сегодняшней болезнью» он понимал «смерть старого Бога и неспособность науки и материализма выдвинуть нового, удовлетворяющего первобытный природный инстинкт поисков смысла жизни и избавления от страха перед смертью». С
19 Коренева М. М. Творчество Ю. О"Нила и пути американской драмы. - М.: Наука, 1990. - С. 11. большим мастерством отображая симптомы «болезни» души и сознания современного человека, он тщетно искал причины, вызвавшие эту болезнь"20.
Но и это замечание нуждается, на наш взгляд, в некоторой корректировке. Трагедия для О"Нила не средство указать на "болезни" века, он не занимается классификацией общественных недугов. Обращение именно к трагедии продиктовано природой его дарования, характером артистического темперамента, литературными склонностями. Для того, чтобы увидеть в американской действительности материал для создания трагедии, был нужен художник особого склада. Поклонник Уайлда и Бодлера, Стриндберга и Ницше, личность с неординарной судьбой, О"Нил "искал" адекватную форму для воплощения собственных замыслов. Указывая на критическую направленность драматургии О"Нила, исследователи забывают о глубоко оптимистической трактовке драматургом самой сути трагедии (см. Глава I), ставшей для него путём к пониманию современной души.
Итак, главная цель данной диссертации проанализировать философию трагедии О"Нила, вокруг которой строится весь художественный мир драматурга.
Для решения этой задачи нами выбраны пьесы "Император Джонс", "Крылья даны всем детям Божьим", "Разносчик льда грядёт", "Луна для пасынков судьбы". С одной стороны, они позволяют проследить трансформацию традиционных трагических тем (роковое проклятье, жертвоприношение) в театре одного из самых оригинальных драматургов XX века. С другой, - именно эти пьесы убедительно доказывают, что О"Нил создал трагический универсум,
20 Пинасв С. М. Эпоха выскочек или второе открытие континента // Американский литературный ренессанс XX века / Сост. С. М. Пинасв. - М: Азбуковник, 2002. - С. 42. существующий по собственным, неповторимым законам. "Император Джонс" и
Крылья даны всем детям Божьим" - яркие образцы пластического театра, t дающие возможность указать на сценическую выразительность о"ниловской трагедии. Позднейшие пьесы обнаруживают другие стороны художественного мира драматурга. В "Разносчике льда" и "Луне для пасынков судьбы" скрупулёзная психологическая разработка характеров неотделима от их символической трактовки. Следовательно, выбранные пьесы позволяют представить философию трагедии О"Нила в её динамике.
Исследуя творчество американского драматурга, мы опирались на общие работы по теории и истории трагедии. Среди них монографии, ставшие по-своему классическими: "Сокровенный Бог" (Le Dieu Cache, 1959) Л. Гольдмана, "Трагическое видение" (The Tragic Vision, 1960) М. Кригера, "Смерть трагедии" (The Death of Tragedy, 1961) Дж. Стайнера, "Трагедия и теория драмы" (Tragedy and the Theory of Drama, 1961) Э. Ольсона. Описание основных черт трагического видения подводит авторов к анализу конкретных философских и литературных произведений. Непосредственно трагедии О"Нила уделяется внимание в работе Э. Ольсона, а также в монографиях Р. Б. Хейлмана "Разносчик льда, Поджигатель и Страдающий Протагонист" (The Iceman, the Arsonist, and the Troubled Agent: Tragedy and Melodrama on the Modern Stage, 1973), P. Б. Сьюэла "Видение трагедии" (The Vision of Tragedy, 1980), Дж. Oppa "Трагическая драма и современное общество" (Tragic Drama and Modern Society, 1989). Плодотворным для данной диссертации оказалось различение "трагического", "трагедии" и "трагического видения", сформулированное, в частности, американским исследователем У. Стормом в книге "После Диониса" (After Dionysus: A Theory of the Tragic, 1998): "Whereas vision and tragedy are man-made, the tragic is not; it is, rather, a law of nature, a specific relationship of being and cosmos"21.
Следует особо сказать* почему нами выбраны именно эти работы. В них представлены два принципиально разных подхода. Цель одних исследователей (Ольсон, Хейлман) - определить соответствие или несоответствие трагедий О"Нила гипотетическим законам жанра, что, на наш взгляд, искажает неповторимый художественный мир писателя. Уместнее попытаться увидеть в драматурге неканонического трагика. Именно с этих позиций к его творчеству обращается Сьюэл в "Видении трагедии". Он утверждает, что в XIX веке "эстафету" шекспировской трагедии подхватил не театр, а роман (Н. Готорн, X. Мелвилл, Ф. М. Достоевский). Только с появлением X. Ибсена и Ю. О"Нила театр вновь обрёл оригинальных трагиков. Следовательно, "трагедия" понимается исследователем широко, не как жанр, а как квинтэссенция особого мировидения. В этом Сьюэл следует за Кригером, полагающим, что к современной трагедии следует подходить не формально, а тематически.
При анализе конкретных текстов мы опирались на методологию "тщательного чтения", предложенную американской "новой критикой", в частности К. Бруксом и Р. Б. Хейлманом в "Понимании драмы" (Understanding drama, 1948). * *
Первая глава данного исследования посвящена рассмотрению философии трагедии О"Нила на материале писем, статей, интервью драматурга. В ней анализируется влияние М. Штирнера, А. Шопенгауэра, Ф. Ницше на о"ниловское понимание трагедии и её художественное воплощение.
21 Storm W. After Dionysus: A Theory of the Tragic. - Ithaca: Cornell UP. 1998. -P. 18.
Вторая глава состоит из двух разделов, в которых в свете данной проблематики подробно рассмотрены пьесы О"Нила: "Император Джонс", "Крылья даны всем детям Божьим", "Луна для пасынков судьбы", "Разносчик льда грядёт".
В заключении подводятся итоги исследования. Философия трагедии О"Нила вписывается в контекст литературных и общекультурных исканий межвоенной эпохи.
Заключение диссертации по теме «Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)», Рыбина, Полина Юрьевна
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
XX век был отмечен довольно быстрой сменой разнообразных направлений в драме и режиссёрском искусстве. Условно-метафорическая традиция (интеллектуальная драма экзистенциалистов и Брехта, театр абсурда) соседствует со стремлением к натуралистическому жизнеподобию (драматургия английских и немецких "рассерженных") и эстетике документа (немецкая документальная драма 1960-х годов). Требованию шокового воздействия на зрителя (А. Арто) противостоит отказ от эмоций в пользу критического суждения (Б. Брехт). Несмотря на монополию прозаического начала в драматургии, не исчезает и стихотворная драма (Т. С. Элиот). Предпочтение отдаётся то собственно театральному представлению (дадаистские и сюрреалистические спектакли), то тексту пьесы, в которой монологическое слово преобладает над сценическим действием (драматургия немца П. Хандке, француза Б.-М. Кольтеса).
На этом фоне драматургия Юджина О"Нила - явление в высшей степени оригинальное. Чуткий к европейским театральным веяниям, он создаёт современную трагедию на "американском" материале. Действительность Америки, в его интерпретации, столь же богата подлинно трагическими коллизиями (вина, искупление), как и древнегреческая драма. В нашей диссертации философия трагедии Юджина О"Нила рассматривалась на материале пьес, интервью и писем драматурга. Для неё характерна трагическая неразрешимость целого ряда противоречий. Трагична, по мнению О"Нила, внутренняя раздвоенность человека XX века, неспособного найти своё место (лейтмотивом проходит понятие "belong") в мире. Трагичен разлад между идеалом и реальностью, ставящий героя перед дилеммой: как отказаться от сокровенной мечты и остаться самим собой? Трагична зависимость человека от таинственных сил (рок, Бог, наследственность), над которыми он не властен.
Уместно напомнить, что интерес к трагедии возник у О"Нила под воздействием разных, а порой и весьма противоречивых влияний. Конечно, важно его обращение к греческим трагикам (Эсхил, Софокл) или к Шекспиру. Но намного большее влияние на него оказали непосредственные европейские предшественники и современники (X. Ибсен, А. Стриндберг, Г. Гауптман, А.-Р. Ленорман). И не только драматурги, но, может быть, в большей степени - поэты (Ш. Бодлер, Ч. А. Суинберн, Д. Г. Россетти, Э. Даусон). О"Нил также испытал значительное влияние немецкого экспрессионизма, ярко заявившего о себе в европейском театре и кинематографе 1910-х-1920-х годов. В данной работе большое внимание уделялось философам, знакомство с которыми наложило отпечаток на о"ниловское понимание трагедии.
Следует особо сказать о национальном колорите трагедии О"Нила. Он проявляется, в частности, в том, что важнейшим для героя-американца оказывается выбор между двумя моделями жизнестроительства. Он должен решить, что предпочтительней - "быть" или "иметь". По мнению драматурга, его современники однозначно разрешили эту дилемму в пользу "иметь". Соответственно, О"Нил видит один из главных недугов века в жажде обладания, в жертву которой собственник неизбежно приносит свою душу. Показательно в этой связи название задуманного О"Нилом огромного цикла пьес - "Сказание о собственниках, обокравших самих себя" (A Tale of Possessors, Self-Dispossessed).
На трагическую подоплёку "американской мечты" указывали многие современники О"Нила. В прозе об этом, хоть и очень по-разному, заявили Т. Драйзер и Ф. С. Фицджералд. Трагическое неблагополучие, неудовлетворённость, конфликт между внешними формами жизни и подсознанием, - удел персонажей Ш. Андерсона. У Э. Хемингуэя трагические коллизии намеренно загнаны в подтекст, "мерцают" сквозь словесную ткань. О"Нил по-своему вписывается в традицию развенчания общественных иллюзий, но акценты расставлены им иначе. Для него важен не социальный критицизм и даже не фиксация душевной опустошённости соотечественников, "полых людей". Он видит, что "американская мечта" скрывает уход жизни, гибель живых импульсов, а также несёт весть о мести природы. "Nature"ll beat ye, Eben" - утверждает Эбби ("Страсть под вязами"). Живое оказывается "на дне", продолжает своё существование в искажённом виде (болезненные состояния, алкоголизм, преступление). Форму гротеска принимает, например, противостояние "живых" собственническим инстинктам: Эбби идёт на детоубийство, Тайрон отказывается от обладания любимой девушкой. Бездуховность делает из людей манекенов. Невозможность расстаться со своей живой душой превращает их в "пасынков судьбы", вынужденных вечно страдать от нереализованности, "безнадёжной надежды". Однако это не абстракция, а глубоко продуманное понимание дегуманизации Америки. Философия трагедии, по О"Нилу, представляет собой противоположность американской философии успеха.
В американском театре трагическая интонация характерна не только для драм О"Нила. Её можно расслышать как в пьесах его современников (Э. Райе, Т. Уильяме), так и у последующих поколений драматургов (Э. Олби). Но именно в случае О"Нила можно говорить о последовательной философии трагедии. О"Нил создаёт особую художественную модель бытия. И философия трагедии придаёт ей целостность. Именно трагические коллизии дают ему возможность расшифровать ребусы современного сознания, представить его в противоречивой динамике.
Поэтому важнее универсальный, наднациональный смысл философских умозаключений американского драматурга.
В контексте театральных исканий XX века интерес О"Нила к трагедии не является исключительным. К примеру, современник О"Нила, Ф. Гарсиа Лорка, ощущая связь своей драматургии с традициями испанского театра, говорил о необходимости вернуть на современную сцену трагедию. "Кровавая свадьба" (1933), "Йерма" (1934) и "Дом Бернарды Альбы" (1945) являются одними из самых ярких образцов этого жанра в театре XX века. Для Лорки, как и для О"Нила, происходящее в трагедии помимо своей конкретной стороны имеет и общечеловеческий характер (любовь, смерть, необратимый ход времени, одиночество). Поэтому персонажи "Кровавой свадьбы", например, лишены индивидуальных имён - Мать, Жених, Невеста. Они суть "поэтические варианты душ человеческих" (Лорка). И хотя язык и напевы Андалузии являются неотъемлемой частью этих "душ", местный колорит для драматурга второстепенен. "Этот миф души человеческой, - говорил Лорка о "Чудесной башмачнице", -я мог бы воплотить и в эскимосском колорите"1.
Выразителем противоположных взглядов на трагедию является Б. Брехт, с именем которого традиционно связывается образ "эпического театра". В 1920-е годы Э. Пискатор противопоставил современный театр "аристотелевскому", а иначе говоря - драматургии, основанной на драматическом напряжении, создании сценической иллюзии и зрительском сопереживании чувствам и поступкам героя. Брехт усиливает этот тезис Пискатора. Он отрицает аристотелевское учение о катарсисе, сообщающем древнегреческой трагедии сценическую привлекательность. По Брехту, трагедия начинала казаться зрителю "красивой", эстетически оправданной. Соответственно, несчастье, страдание, поражение были мифологизированы театром и в этом "позолоченном" виде выставлены как облагораживающая публику сила. "Знаете ли вы, как создаётся жемчуг в раковине Margaritifera? - комментирует эту ситуацию брехтовский Галилей. - Эта устрица смертельно заболевает, когда в неё проникает какое-нибудь чужеродное тело, например песчинка. Она замыкает эту песчинку в шарик из слизи. Она сама едва не погибает при этом. К чёрту жемчуг, я предпочитаю здоровых устриц"2.
Подобное наблюдение Брехта было не единичным.
Немецкий философ-экзистенциалист К. Ясперс обращает внимание на то ("Об истине", 1947), что зрительское сопереживание персонажу ведёт к
1 Гарсиа Лорка Ф. Интересное начинание // Гарсиа Лорка Ф. Избран, произв.: В 2 т. - Т. 2. -
М.:Худож. лит., 1986. - С. 427.
2 Брехт Б. Жизнь Галилея // Брехт Б. Стихотворения. Рассказы. Пьесы. - М: Худож. лит., 1972. - С.
742. двойственному ощущению - причастности к происходящему и отстранённости от него. Эта отстранённость рождает приятное чувство безопасности, превращает зрителя не в участника, а лишь в свидетеля трагедии, которая, по большому счёту, его "не касается".
Таким образом, брехтовское отрицание трагедии связано с тем, что она не может быть ему "полезна", не служит пробуждению социально-критической активности зрителя.
Французские экзистенциалисты, стремясь вернуть трагедию на современную сцену, вновь обратились к интерпретации античных сюжетов ("Мухи", 1943, Ж.-П. Сартра; "Антигона", 1944, Ж. Ануя). "Театр ситуаций" - так Сартр обозначил тип своей драматургии, подчёркивая важность исключительных обстоятельств, в которые он помещает своих персонажей. Именно эти, по существу трагические, обстоятельства (смертельная опасность, преступление) дают представление о том, чем является "свободный выбор", sine qua поп экзистенциализма. Иными словами, "ситуация" - не постепенно складывающееся психологическое измерение, но некая изначально существующая площадка трагедии. На её подмостках экзистенциалистские герои борются прежде всего с самими собой.
Данное исследование позволяет сделать вывод, что о"ниловская философии трагедии по-своему оказывается близка экзистенциализму, поскольку связана с проблемой индивидуальности и свободы индивида. Трагедия - удел одиночек, не желающих придерживаться общепринятых правил, ставящих под сомнение идеалы и ценности машинной цивилизации. Это также удел тех, кто по-язычески чутко откликается на зов природы, способен расслышать глубинные ритмы, и при этом не способен защититься от них, не властен даже над собственной природой. Отсюда, кстати, неприятие пуританизма, который превращает своих приверженцев, согласно О"Нилу, в людей-манекенов, сообщает их лицам сходство с безжизненными масками.
Трагедия для ярко выраженной индивидуальности - способ противостояния стандартизации образа жизни, чувствования, мышления. Трагедия "скроена" для каждого персонажа по особой, только для него подходящей "мерке". Таким образом, в мире стереотипном, механистическом через трагедию индивидуальность заявляет о себе как о "непохожем" ("difFrent"), "не принадлежащем" ("don"t belong").
Это подчас сообщает что-то гротескное поискам истины. Но в о"ниловском художественном универсуме правда - за личными поисками абсолюта, куда бы они в результате ни завели (вариаций множество: зоопарк, остров в Тихом океане, дно бутылки).
Оставаясь собой, следуя своей истине (обычно явленной не в понятиях, а в особом внутреннем ритме, в акценте речи, в косноязычии), герой противостоит безличной судьбе, таинственной силе (Бог, рок, наследственность), сам творит свою жизнь. Он зависим от этой силы, но она нейтральна. А в его власти сообщить ей трагический смысл.
И трагедия освобождает. Она позволяет подняться, с одной стороны, над меркантильной цивилизацией, а с другой - оказаться вне поля воздействия непостижимого фатума, который, как и общество, способен нивелировать личность, навязать ей судьбу.
Так о"ниловский человек пытается нащупать твёрдую почву в мире без Бога, придать смысл (пусть трагический) своему существованию, научиться "смеяться" (только не как персонажи драмы абсурда, а как Лазарь) перед лицом смерти. Когда Шестов говорит о том, что "последнее слово философии трагедии" - "уважать великое безобразие, великое несчастие, великую неудачу" , он, в сущности, призывает не закрывать глаза на трагические стороны жизни, потому что в этом - залог свободы. Для о"ниловского героя трагедия - это самоутверждение с отрицательным знаком, своеобразное доказательство от противного. Герой доказывает (в первую очередь самому себе), что является индивидуальностью, свободной личностью, не утратившей "души поэта".
3 Шестов Л. Достоевский и Ницше. Философия трагедии. - P.: Ymca-Press, 1971. - С. 244.
Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Рыбина, Полина Юрьевна, 2003 год
1. O"Neill Е. Thirst, and Other One-Act Plays. - Boston: The Gorham Press, 1914. - 168 p.
2. O"Neill E. Beyond the Horizon. - N. Y. (N. Y.): Dramatists Play Service, 1920. - 81 p.
3. O"Neill E. The Emperor Jones // O"Neill E. The Emperor Jones. - Diffrent. - The Straw. - N. Y. (N. Y.): Boni and Liveright, 1921. - 285 p.
4. O"Neill E. The Hairy Ape. - Anna Christie. - The First Man. - N. Y. (N.Y.): Boni & Liveright, 1922. - 322 p.
5. O"Neill E. All God"s Chillun Got Wings // O"Neill E. All God"s Chillun Got Wings.
6. Welded. - N. Y. (N. Y.): Boni and Liveright, 1924. - P. 7 - 79.
7. O"Neill E. All God"s Chillun Got Wings. - Desire Under the Elms. - Welded. - L.: Cape, 1925, -279 p.
8. O"Neill E. The Great God Brown. - The Fountain. - The Moon Of the Caribbees and Other Plays. - N. Y. (N. Y.): Boni & Liveright, 1926. - 383 p.
9. O"Neill E. Lazarus Laughed. - N. Y. (N. Y.): Boni & Liveright, 1927. - 179 p.
10. O"Neill E. Marco Millions. - N. Y. (N. Y.): Boni & Liveright, 1927. - 180 p.
11. O"Neill E. Strange Interlude. - N. Y. (N. Y.): Boni & Liveright, 1928. - 352 p.
12. O"Neill E. Dynamo. - N. Y. (N. Y.): Liveright, 1929. - 159 p.
13. O"Neill E. Mourning Becomes Electra. - N. Y. (N. Y.): Liveright, 1931. - 256 p.
14. O"Neill E. Nine Plays by E. O"Neill; Selected by the Author / Introd. by J. W. Krutch.
15. N.Y. (N.Y.): Liveright, 1932. - XXII, 867 p.
16. O"Neill E. The Plays of Eugene O"Neill: In 3 vol. - N.Y. (N.Y.): Random House, 1928-1934.
17. O"Neill E. Days Without End. - N. Y. (N. Y.): Random House, 1934. - 157 p.
18. O"Neill E. The Iceman Cometh. - N. Y. (N. Y.): Random House, 1946. - 280 p.
19. O"Neill E. Long Days Journey Into Night. - New Haven (Ct.): Yale U P, 1956. - 176p.
20. O"Neill E. A Moon For the Misbegotten. - N. Y. (N. Y.): Random House, 1952. - 156 p.
21. O"Neill E. Hughie. - New Haven (Ct.): Yale U P, 1959. - 37 p.
22. O"Neill E. All God"s Chillun Got Wings // O"Neill E. Ah, Wilderness! - The Hairy Ape. - All God"s Chillun Got Wings. - Harmondsworth (Mx.): Penguin Books, I960,-P. 191-235.
23. O"Neill E. A Moon For the Misbegotten // O"Neill E. The Later Plays of Eugene O"Neill. - N. Y. (N. Y.): Random House, 1967. - P. 294 - 409.
24. O"Neill E. The Emperor Jones // O"Neill E. Beyond the Horizon. - The Emperor Jones. - N. Y. (N. Y.): Bantam Books, 1996. - P. 109-154.
25. О"Нил Ю. Крылья даны всем детям человеческим / Пер. с англ. Е. Корниловой // О"Нил Ю. Пьесы: В 2-х т. / Сост. и вступ. статья А. Аникста. - М.: Иск-во, 1971. - Т. 1. - С. 335 -384.
26. О"Нил Ю. Пьесы: В 2-х т. / Сост. и вступ. статья А. Аникста. - М.: Иск-во, 1971.
27. Долгий день уходит в ночь / Пер. с англ. В. Воронина. - Душа поэта / Пер. с англ. Е. Голышевой и Б. Изакова. - Хьюи / Пер. с англ. И. Бернштейн. - Заметки, письма, интервью / Пер. с англ. Г. Злобина // О"Нил Ю., Уильяме Т. Пьесы. -М.: Радуга, 1985.2.
28. O"Neill Е. Eugene O"Neill at Work: Newly released ideas for plays / Ed. and annot. by V. Floyd. - N.Y. (N.Y.): Ungar, 1981. -XXXIX, 407 p.
29. O"Neill E. "The Theatre We Worked for": The Letters of Eugene O"Neill to Kenneth Macgowan / Ed. by J. Bryer; with introd. essays by T. Bogard. - New Haven (Ct.): Yale UP, 1982. -Х1П, 274 p.
30. O"Neill E. "Love and Admiration and Respect": The O"Neill - Commins Correspondence / Ed. by D. Commins. - Durham (N.C.): Duke UP, 1986. - XXI, 248 p.
31. O"Neill E. Eugene O"Neill: Comments on the Drama and the Theatre / Coll. and ed., with crit. and bibliogr. notes, by U. Hafmann. - Tubingen: Narr., 1987. - XXXV, 255 p.
32. O"Neill E. The Unknown O"Neill: Unpubl. or unfamiliar writings of E. O"Neill / Ed. with comments by T. Bogard. -New Haven (Ct.): Yale UP, 1988. - IX, 434 p.1.. Работы по теории и истории драмы, драматургия США XX века.
33. Craig Е. G. On the Art of the Theatre. - L.: Heinemann, 1914. - 296 p.
34. Shaw B. The Quintessence of Ibsenism // Shaw B. The Works of Bernard Shaw: In 30 vol. - Vol. 19. - L.: Constable, 1930. - P. 3 - 161.
35. Bentley E. R. The Playwright as Thinker: A Study of Drama in Modern Times. - N. Y. (N. Y.): Reynal & Hitschcock, 1946. - Vin, 382 p.
36. Eliot T. S. "Rhetoric" and Poetic Drama // Eliot T. S. Selected Essays. - L.: Faber & Faber Limited, 1962. - P. 37 - 42.
37. Eliot T. S. A Dialogue on Dramatic Poetry // Eliot T. S. Selected Essays. - L.: Faber & Faber Limited, 1962. - P. 43 - 58.
38. Bentley E. R. The Life of the Drama. - N. Y. (N. Y.): Atheneum, 1964. - IX, 371 P
39. Brook P. The Empty Space. - L.: Macgibbon & Kee, 1968. - 141p.
40. Artaud A. The Theatre and its Double / Transl. by V. Corti // Artaud A. Collected Works: In 4 vol. Vol. 4. - L.: Calder & Boyars, 1974. -223 p.
41. Brustein R. The Theatre of Revolt. - Boston, Toronto: Little, Brown & Co., 1964.1., 435 p.
42. Styan J. L. Drama, Stage and Audience. - L.: Cambridge UP, 1975. - 256 p.
43. Amerikanisches Drama und Theater im 20. Jahrhundert / Hrsg. von A. Weber und S. Neuweiler. - Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1975. - 363 S.
44. Grotowski J. Towards a Poor Theatre. L.: Methuen-Eyre Methuen, 1976. - 218 p.
45. American Drama Criticism: Interpretations, 1890 - 1977 / Сотр. by E. E. Floyd.
46. Hamden (Ct): The Shoe String Press, 1979. - VIII, 488 p.
47. Styan J. L. Modern Drama in Theory and Practice: In 3 vol. - Cambridge: Cambridge UP, 1981.
48. Bordman G. The Oxford Companion to the American Theatre. Oxford: Oxford UP, 1984, - VI, 734 p.
49. Dukore B. F. American Dramatists, 1918 - 1945. - N. Y. (N. Y.): Grove Press, 1984,-XIV, 191 p.
50. Robinson M. The Other American Drama. - Cambridge: Cambridge UP, 1994. - VIII, 216 p.
51. Brandt G. W. Modern Theories of Drama: A Selection of Writings on Drama and Theatre, 1840 - 1990. - N. Y. (N. Y.): Oxford UP, 1999. - 334 p.
52. Theoharis Т. C. Ibsen"s Drama: Right Action and Tragic Joy. - N. Y. (N. Y.): St. Martin"s Press, 1999. - 307 p.
53. Connoly T. F. George Jean Nathan and the Making of Modern American Drama Criticism. - Cranbury (N. J.): Fairleigh Dickinson UP, 2000. - 172 p.
54. Dukore B. F. Shaw"s Theatre. - Gainesville (Fl.): UP of Florida, 2000. - 267 p.
55. Gilman R. The Making of Modern Drama. - New Haven (Ct.): Yale UP, 2000. - 292 p.
56. Hischak T. S. American Theatre: A Chronicle of Comedy and Drama, 1969 - 2000. - N. Y. (N. Y.): Oxford UP, 2000. - 432 p.
57. Bigsby C. Modern American Drama, 1945 - 2000. - Cambridge: Cambridge UP, 2001,-472 p.
58. The Cambridge History of American Theatre: In 3 vol. / Ed. by D. B. Wilmeth and C. Bigsby. - Cambridge: Cambridge UP, 2002.
59. Брехт Б. О театре / Пер. с нем. - М.: Изд. иностр. лит., 1960. - 351 с.
60. Аникст А. А. Теория драмы. От Аристотеля до Лессинга. - М.: НаукаД967. -454 с.
61. Аникст А. А. Западная драма середины XX века // Современный зарубежный театр. -М., 1969.
62. Сахновский-Панкеев В. А. Драма. - Л.: Искусство, 1969. - 232 с.
63. Зингерман Б. И. Очерки истории драмы XX века. - М.: Наука, 1979. - 390 с.
64. Аникст А. А. Теория драмы от Гегеля до Маркса. - М.: Наука, 1983. -288 с.
65. Пави П. Словарь театра / Пер. с франц. - М.: Прогресс, 1991. - 504 с.
66. Макарова Г. В. Сцена сбывшихся пророчеств // Западное искусство: XX век. Между Пикассо и Бергманом. - СПб.: Дм. Буланин, 1997.
67. Евреинов Н.Н. В школе остроумия. М.: Искусство, 1998. - 366 с.
68. Чехов М. А. Об искусстве актёра. - М.: Искусство, 1999. - 271 с.
69. Поляков М. Я. О театре: поэтика, семиотика, теория драмы. - М.: Межд. агенст. "AD & Т", 2000. - 384 с.
70. Зингерман Б. И. Человек в меняющемся мире. Заметки на темы театра XX в. // Западное искусство: XX век. Проблема развития западного искусства XX века.
71. СПб.: Дм. Буланин, 2001. - С. 51 - 88.
72. Макарова Г. В. Экспромты, фуги и оратории. Немецкий театр XX в. и дух музыки // Западное искусство: XX век. Проблема развития западного искусства XX века. - СПб.: Дм. Буланин, 2001. - С. 229 - 254.
73. Проскурникова Т. Б. Театр Франции. Судьбы и образы. - СПб.: Алетейа, 2002.472 с.
74. Театр во времени и пространстве / Под ред. А. Якубовского. - М.: Гитис, 2002. - 342 с.
75. Брук П. Секретов нет // Брук П. Пустое пространство. Секретов нет / Пер. с англ. - М.: Артист. Режиссёр. Театр, 2003. - С. 207 - 280.
76. Гротовский Е. От Бедного театра к Искусству-проводнику / Пер. с польск. - М.: Артист. Режиссёр. Театр, 2003. -351 с.
77. Зарубежная литература конца XIX - начала XX века / Под ред. В. М. Толмачёва. - М.: Изд. центр "Академия", 2003. - 496 с.
78. I. Работы по теории и философии трагедии.
79. Yeats W. В. The Tragic Theatre // Yeats W. В. Essays. - L.: Macmillan, 1924. - P. 294 - 303.
80. Krieger M. The Tragic Vision. - N. Y. (N. Y.): Holt, Rinehart & Winston, 1960. - 271 p.
81. Olson E. Tragedy and the Theory of Drama. - Detroit: Wayne, 1961. - 269 p.
82. Steiner G. The Death of Tragedy. - N.Y. (N.Y.): Alfred A. Knopf, 1961. - VIII, 355p.
83. Heilman R. B. The Iceman, the Arsonist, and the Troubled Agent: Tragedy and Melodrama on the Modern Stage. - Seattle: U of Washington Press, 1973. - XVIII, 357 p.
84. Sewall R. B. The Vision of Tragedy. 2-nd ed. - New Haven (Ct.): Yale UP, 1980. - 209 p.
85. Segal C. Tragedy and Civilization. - Cambridge (Ma), L.: Harvard UP, 1981. - ХП, 506 p.
86. Belsey C. The Subject of Tragedy. - L., N. Y. (N. Y.): Methuen, 1985. - XI, 253 P
87. Simon В. Tragic Drama and the Family Psychoanalytic Studies from Aeschylus to Beckett. - New Haven (Ct.): Yale UP, 1988. - ХШ, 274 p.
88. Orr J. Tragic Drama and Modern Society. - L.: Macmillan, 1989. - XIX, 302 p.
89. Storm W. After Dionysus: A Theory of the Tragic. - Ithaca (N. Y.): Cornell UP., 1998.- 186 p.
90. Tragedy and the Tragic: Greek Theatre and Beyond / Ed. by M. S. Silk. - Oxford: Oxford UP, 1998. - IX, 566 p.
91. Canfleld J. D. Heroes and States: On the Ideology of Restoration Tragedy. - Lexington (Ky.): U. of Kentucky Press, 1999. -272 p.
92. Wiles D. Tragedy in Athens: Performance Space and Theatrical Meaning. - N. Y. (N. Y.): Cambridge UP, 1999. - 230 p.
93. Шестов Л. Добро в учении гр. Толстого и Фр. Ницше. - СПб.: Тип. Стасюлевича, 1900. - XVI, 209 с.
94. Шестов Л. Достоевский и Ницше. Философия трагедии. - СПб.: Тип. Стасюлевича, 1903. - 245 с.
95. Аристотель. Об искусстве поэзии / Пер. с древнегреч. В. Г. Аппельрота. - М.: Худож. лит., 1957. - 184 с.
96. Гегель Г. В. Ф. Эстетика: В 4 т. - М.: Искусство, 1968.
97. Аристотель. Поэтика И Аристотель и античная литература / Под ред. М. Л. Гаспарова. - М.: Наука, 1978. - С. 115 - 164.
98. Ницше Ф. Рождение трагедии, или эллинство и пессимизм // Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. - Т. 1 - М.: Мысль, 1990. - С. 47- 157.
99. Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. - Т. 2 - М.: Мысль, 1990. - С. 5 - 237.
100. Шопенгауэр А Две основные проблемы этики // Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. -М.: Республика, 1992. - С. 19 - 124.
101. Шопенгауэр А Афоризмы житейской мудрости // Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. -М.: Республика, 1992. - С. 260 - 420.
102. Кьеркегор С. Страх и трепет/Пер. с дат. - М.: Республика, 1993. -383 с.
103. Киркегор С. Наслаждение и долг / Пер. с дат. - Киев: Air Land, 1994. - 504 с.
104. Шестов Л. На весах Иова // Шестов Л. Соч.: В 2 т.- Т. 2. - М.: Наука., 1993.1. С. 3 - 551.
105. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление: В 2 т. - М.: Наука, 1993.
106. Белый А. Фридрих Ницше // Белый А. Символизм как миропонимание. - М.: Республика, 1994. - С. 177-194.
107. Белый А. Театр и современная драма // Белый А. Символизм как миропонимание. - М.: Республика, 1994. - С. 153 - 167.
108. Бердяев Н. А. К философии трагедии, Морис Метерлинк // Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. - Т. 2. - М.: Искусство, 1994, -С. 187 - 210.
109. Бердяев Н. А. Трагедия и обыденность // Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. - Т. 1. - М.: Искусство, 1994. - С. 217 - 246.
110. Иванов В. И. Ницше и Дионис // Иванов В. И. Родное и вселенское. - М.: Республика, 1994. - С. 26 - 34.
111. Штирнер М. Единственный и его собственность / Пер. с нем. - Харьков: Основа, 1994. -310 с.
112. Ясперс К. Ницше и христианство / Пер. с нем. - М.: Медиум, 1994. - 113 с.
113. Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского // Бердяев Н. А. Собр. соч.: В 5 т.
114. Т. 5. - P.: Ymca-Press, 1997. - С. 203 - 379.
115. Гайденко П. П. Прорыв к трансцендентному. - М.: Республика, 1997. - 495 с.
116. Гольдман Л. Сокровенный Бог / Пер. с франц. - М.: Логос, 2001. - 480 с.1.. Монографии и статьи по творчеству Ю. О"Нила.
117. Mickle A. Six Plays of Eugene O"Neill. - L.: J. Cape, 1929. - 166 p.
118. Geddes V. The Melodramadness of Eugene O"Neill. - Brookfield (Mo.): The Brookfield Players, 1934. - 48 p.
119. Engel E. The Haunted Heroes of Eugene O"Neill. - Cambridge (Ma): Harvard UP, 1953, -X, 310 p.
120. Boulton A. Part of a Long Story. - Garden City (N.Y.): Doubleday, 1958. - 331 p.
121. Falk D. Eugene O"Neill and the Tragic Tension: An Interpretive Study of the Plays.
122. New Brunswick (N.J.): Rutgers UP, 1958. - 211 p.
123. Bowen C. The Curse of the Misbegotten. - N.Y. (N.Y.): McGraw-Hill, 1959. - XVIII, 384 p.
124. Alexander D. The Tempering of Eugene O"Neill. - N.Y. (N.Y.): Brace & World, 1962. - XVII, 301 p.
125. Skinner R. Eugene O"Neill: A Poet"s Quest. - N.Y. (N.Y.): Russel & Russel, 1964.1. XIV, 242 p.
126. Raleigh J. The Plays of Eugene O"Neill. - Carbondale-Edwardsville (II.): Southern Illinois UP, 1965. -XVI, 304 p.
127. Tiusanen T. O"Neill"s Scenic Images. - Princeton (N.J.): Princeton UP, 1968. - VIII, 388 p.
128. Tornqvist E. A Drama of Souls: Studies in O"Neill"s Super-naturalistic Technique. - New Haven (Ct): Yale UP, 1969. - 283 p.
129. Bogard Т. Contour in Time: The Plays of Eugene O"Neill. - N.Y. (N.Y.): Oxford UP, 1972.- XX, 491 p.
130. Gelb A., Gelb B. O"Neill. - N.Y. (N.Y.): Harper & Row, 1973. - XX, 990 p.
131. Sheaffer L. O"Neill: Son and Artist. - Boston (Ma.): Little, Brown & со, 1973. - XVIII, 750 p.
132. Chabrowe L. Ritual and Pathos: The Theatre of O"Neill. - L.: Assoc. UP, 1976. - XXIII, 226 p.
133. Robinson J. Eugene O"Neill and Oriental Thought: A Divided Vision. - Carbondale-Edwardsville (II.): Southern Illinois UP, 1982. - 201 p.
134. Eugene O"Neill"s "The Iceman Cometh". A Collection of Critical Essays / Ed. and with an introd. by H. Bloom. - N. Y. (N. Y.) etc.: Chelsea House, 1987. - VII, 120 P
135. Eugene O"Neill"s "Long Day"s Journey into Night". A Collection of Critical Essays / Ed. and with an introd. by H. Bloom. - N.Y.(N.Y.): Chelsea House, 1987. - VIII, 150 p.
136. Sheaffer L. O"Neill: Son and Playwright. - N.Y. (N.Y.): Paragon House, 1989. - XVI, 453 p.
137. Mliller K. Inszenierte Wirklichkeiten: Die Erfahrung der Moderne im Leben und Werk Eugene O"Neills. - Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1993. - VI, 218 S.
138. Black S. A. Eugene O"Neill: Beyond Mourning and Tragedy. - New Haven (Ct.): Yale UP, 1999. -XXIV, 543 p.
139. Voglino B. "Perverse Mind": Eugene O"Neill"s Struggle with Closure. - Cranbury (N. J.): Fairleigh Dickinson UP, 1999. - 166 p.
140. King W. D. A Wind is Rising: The Correspondence of Agnes Boulton and Eugene O"Neill. - Cranbury (N. J.): Fairleigh Dickinson UP, 2000. - 328 p.
141. Brietzke Z. The Aesthetics of Failure: Dynamic Structure in the Plays of Eugene O"Neill. - Jefferson (N. C.): McFarland, 2001. -258 p.
142. Murphy B. O"Neill: Long Day"s Journey Into Night. - Cambridge: Cambridge UP, 2001,-288 p.
143. Аникст А. А. Юджин О"Нил // О"Нил Ю. Пьесы: В 2-х т. - М.: Иск-во, 1971.1. С. 5 -40.
144. Ромм А. С. Юджин ОИил // Ромм А. С. Американская драматургия перв. пол. XX века. - Л.: Иск-во, 1978. - С. 91-146.
145. Фридштейн Ю.Г. Юджин О"Нил: Библиографический указатель. - М.: Книга, 1982. -105 с.
146. Коренева М. М. Творчество Ю. О"Нила и пути американской драмы. - М.: Наука, 1990.-334 с.
147. Фридштейн Ю.Г. Горизонты творчества Юджина О"Нила // О"Нил Ю. Пьесы.
148. М.: Гудьял пресс, 1999. - С. 5- 17.
149. Пинаев С. М. Эпоха выскочек или второе открытие континента // Американский литературный ренессанс XX века / Сост. С. М. Пинаев. - М.: Азбуковник, 2002. - С. 41 - 48.
Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.
Юджин О"Нил
Пьеса в одном действии
Hughie by Eugene O"Neill
Перевод И. Берштейн
Действующие лица
Эри Смит , мастер рассказывать сказки
Ночной портье
Вестибюль маленькой гостиницы на одной из улиц нью-йоркского Вест-Сайда. Время действия - между тремя и четырьмя часами ночи летом 1928 года.
Это одна из тех гостиниц, которые наоткрывались в 1900–1910 гг. вблизи «Великого Белого пути» и были поначалу недорогими, но вполне приличными заведениями, однако потом, чтобы выжить, вынуждены были сдать позиции. Первая мировая война и сухой закон принудили ее владельцев отказаться от претензий на респектабельность, и теперь это обыкновенная низкосортная «хаза», где за деньги разрешается все и где обслуживается любой, кого удастся заманить. Но и при этом ей далеко до процветания. «Большой ложный бум» 20-х годов ее не коснулся. «Вечное изобилие» Нового экономического закона обошло стороной. И сегодня гостиница существует только благодаря тому, что здесь сведены почти на нет все накладные расходы на обслуживание, ремонт и уборку помещений.
Стойка расположена слева, перед ней - часть обшарпанного вестибюля, несколько обшарпанных кресел. Вход с улицы - слева за сценой. Позади стойки - щит телефонного коммутатора, перед ним - вертящийся табурет. Правее обычные нумерованные почтовые гнезда, над ними часы. Ночной портье сидит на табурете спиной к телефонному щиту, лицом к авансцене. Делать ему решительно нечего. Он ни о чем не думает. Спать не хочет. Просто сидит, понурясь и безропотно вперившись в пустоту. На часы смотреть - только себя растравлять. Он и так знает, что до конца его смены далеко. Да ему и не нужны часы. За долгие годы, что он проработал ночным портье в нью-йоркских гостиницах, он научился определять время по звукам улицы.
Он средних лет - немного за сорок, - долговязый, худой, шея тощая, кадык торчит. Узкое, вытянутое бледное лицо лоснится испариной. Нос большой, но безо всякой характерности. Так же, как и рот. И уши. И даже припудренные перхотью жидкие каштановые волосы. Остановившиеся карие глаза за стеклами роговых очков вообще лишены выражения. Кажется, они не помнят даже, каково это - чувствовать скуку. Он одет в мешковатый синий костюм, белую рубашку с пристегивающимся воротничком, синий галстук. Костюм старый, пиджак на локтях лоснится, словно навощенный.
В безлюдном вестибюле гулко раздаются шаги - кто-то вошел с улицы. НОЧНОЙ ПОРТЬЕ устало подымается на ноги. Глаза его по-прежнему пусты, но губы сами собой резиново растягиваются в некоем подобии радушной улыбки в соответствии с известным законом: «Клиент всегда прав». При этом видны его крупные, неровные гнилые, зубы. Появляется ЭРИ СМИТ и подходит к стойке. Он примерно того же возраста, что и НОЧНОЙ ПОРТЬЕ, и у него такое же нездорово-бледное, рыхлое, в испарине лицо полуночника. Однако этим сходство исчерпывается. ЭРИ среднего роста, но кажется ниже из-за того, что у него массивный торс и толстые ноги, слишком короткие относительно туловища. И руки тоже. Квадратная голова глубоко сидит на шее, которая сливается с массивными плечами. Лицо круглое, нос сильно вздернутый, широкий. Голубые глаза с припухшими верхними веками, под глазами - темные мешки. Волосы белесые, заметно поредевшие, на макушке - плешь. Он подходит к стойке развязной непринужденной походочкой, слегка враскачку из-за коротких ног. В одной руке ЭРИ держит панаму; он вытирает лицо шелковым красно-синим платком. Одет в светло-серый костюм, пиджак с широкими лацканами и в обтяжку, по бродвейской моде, в глубоком вырезе видна старая, застиранная, но дорогая шелковая рубашка неприятного, до отвращения, синего оттенка и пестрый красно-голубой шейный платок с засаленным узлом. Брюки на плетеном кожаном ремне с медной пряжкой. Туфли бежевые с белым, носки белые, шелковые.
Он держится эдаким лихим завсегдатаем притонов, знатоком, которого на мякине не проведешь, и, действительно, играет по маленькой, ставит на лошадей и вообще кормится на периферии бродвейского рэкета. Он и ему подобные обитают повсюду в темных углах, в подъездах, в дешевых забегаловках и барах, самим себе они представляются эдакими циничными оракулами ипподромов, посвященными в жгучие тайны Бродвея. ЭРИ обычно разговаривает вполголоса, с оглядкой, подозрительно высматривая из-под полуприкрытых век, нет ли поблизости любопытствующих. Выражение лица непроницаемое, как полагается завзятому игроку. Маленький поджатый ротик кривит всегдашняя надменная улыбка знатока, которому известно все, и притом достоверно, из первых рук, а беглый, цепкий взгляд безошибочно различает на всем и вся ярлыки с обозначением цен. Но что-то в этом есть напускное, под личиной многоопытного деляги спрятана сентиментальная слабинка, не вяжущаяся с образом.
ЭРИ не смотрит на НОЧНОГО ПОРТЬЕ, он словно бы что-то против него имеет.
Эри (повелительно) . Ключ. (Но видя, что НОЧНОЙ ПОРТЬЕ безуспешно силится его вспомнить, нехотя.) Ну да, ты же меня не знаешь. Эри Смит я. Старый обитатель этого клоповника. Номер четыреста девяносто два.
Ночной портье (с усталым облегчением, оттого что не надо ничего вспоминать, снимая ключ) . Да, сэр. Вот четыреста девяносто второй.
Эри (берет ключ, смерив НОЧНОГО ПОРТЬЕ привычным оценивающим взглядом. Впечатление у него сложилось скорее благоприятное, но говорит по-прежнему недоброжелательно) . Давно на этой работе? Дней пять? А меня не было. В запое обретался. Только-только очухался. В себя прихожу. Хорошо, что уволили того сопляка, которого взяли на место Хьюи, когда он заболел. Строил из себя. Такому ничего не расскажешь. Очень приятно познакомиться, друг. Надеюсь, ты не слетишь с должности.
ЭРИ протягивает руку. НОЧНОЙ ПОРТЬЕ послушно ее пожимает.
Ночной портье (с услужливой безразличной улыбкой) . Рад с вами познакомиться, мистер Смит.
Эри . Как звать-то тебя?
Ночной портье (словно и сам уже почти забыл, потому что, вообще-то говоря, не все ли равно?) . Хьюз. Чарли Хьюз.
Эри (вздрагивает) . Что? Хьюз? То есть ты не шутишь?
Ночной портье . Чарли Хьюз.
Эри . Ну надо же! Подумать только. (С возросшим расположением к НОЧНОМУ ПОРТЬЕ.) А правда, если присмотреться, ты, конечно, не похож на Хьюи, но все-таки чем-то мне его напоминаешь. Ты ему часом не родня?
Ночной портье . Тому Хьюзу, что работал здесь столько лет и недавно умер? Нет, сэр. Не родня.
Эри (мрачно) . Ну, да, конечно. Хьюи говорил, что у него никого родных не осталось - кроме жены и детишек, понятно. (Помолчал и еще мрачнее.) Д-да. Отдал бедняга концы на той неделе. С его похорон-то я и запил. (Хорохорясь, словно защищаясь от мрака.) Задал небу жару! У меня это не часто бывает. В моем деле пьянство - погибель. Теряешь бдительность и, того гляди, выболтаешь что-нибудь, а придешь в себя, и находятся люди, которым спокойнее, если б тебя не было. Вот что значит много знать. Послушай моего совета, друг: никогда ничего не знай. Живи губошлепом и береги здоровье.
Речь его становится таинственной, в ней слышны зловещие призвуки. Но НОЧНОЙ ПОРТЬЕ этого не замечает. Благодаря богатому опыту общения с постояльцами, которые среди ночи останавливаются у стойки поговорить о себе, у него выработалась безотказная техника самозащиты. Он делает вид, будто покорно, любезно, даже сочувственно слушает, а сам отключается и остается глух ко всему, кроме прямо обращенных к нему вопросов, а бывает, что не слышит и их. ЭРИ думает, что произвел на него впечатление.
Ну, да у меня, черт побери, всегда шарики вертятся, трезвый ли, пьяный - не важно. Я им не дурачок какой-нибудь. Так что я говорил? Да, про запой. Закутил так, что небу было жарко. Ты бы посмотрел, какую блондинку я позапрошлой ночью отхватил. Обобрала меня до нитки. Блондинки - моя слабость. (Замолчал и смотрит на НОЧНОГО ПОРТЬЕ с презрительной насмешкой.) Ты небось женат, а?
Ночной портье (которому давно уже безразлично, тактичные вопросы ему задают или бестактные) . Да, сэр.
Эри . Так и знал! Я готов был поставить десять против одного. Вид у тебя такой, сразу скажешь. И у Хьюи такой был. Может, в этом и все сходство между вами. (Презрительно хмыкает.) И детишки, поди?
Ночной портье . Да, сэр. Трое.
Эри . Ну, брат, тебе еще похуже, чем Хьюи. У него только двое было. Трое, надо же! Н-да, вот к чему приводит неосторожность. (Смеется.)
НОЧНОЙ ПОРТЬЕ, как положено, улыбается постояльцу. Поначалу он немного обижался, когда слышал от постояльцев эту затертую шутку, в первый раз лет, наверное, десять назад - ну да, старшему, Эдди, теперь одиннадцать - или, может быть, двенадцать?
16 октября 1888 года родился Юджин Гладстон О’Нил (Eugene Gladstone O"Neill) - американский драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе 1936 года, неоднократный лауреат Пулицеровской премии (1920, 1922, 1928, 1957 (посмертно)).
Юджин О’Нил, потомок переселенцев из Ирландии, родился в Нью-Йорке в семье "актера одной роли" (отец любил играть роль графа Монте-Кристо). Детство его прошло "на колесах" - театр часто переезжал из города в город. О’Нил сначала учился в католической школе -интернате, потом в колледже, в 1906 г. вступил в Принстонский университет, но после первого курса бросил его. До 30 лет он объездил десяток стран: в Аргентине и Англии бродяжничал, в Гондурасе занимался коммерцией, был там также и золотоискателем, два года плавал к Африке и Южной Америке, пока в Нью-Лондоне не устроился репортером. Там он заболел на туберкулез и после шестимесячного лечения "родился вторично".
О’Нил начал писать одноактные пьесы (книга "Жажда", 1914). Всего же в его заделе сорок одноактных пьес, но некоторые он уничтожил. Как и в предыдущем сборнике, так и в следующем "Луна над Карибским морем" и шесть других пьес о море" (1918) О’Нил в противоположность салонной драматургии вводит в свои произведения новых героев - моряков, бродяг, пьяниц, проституток или попрошаек, чей внутренний мир отнюдь не более простой чем мир героев семейно-бытовых драм.
Первым произведением, поставленным на сцене, была пьеса "На восток, к Кардиффу" (1916) и шла в помещении заброшеной корабельни. Она же стала нью-йоркским дебютом автора.
Большую огласку имела пьеса "Жажда", в которой показана трагедия троих людей, которые после катастрофы корабля оказались среди открытого моря. Это произведения с трагическим звучанием, условия жизни героев и ситуации требовали от автора изображения вплоть до натуралистических тонов.
В 1918 г. О’Нил написал первую большую пьесу "За горизонтом". Она была поставлена 1920 г. на Бродвее и имела грандиозный успех. В надоедливом всем любовном треугольнике О’Нил сумел найти новые грани. Любовь ломит жизнь героям. Под его влиянием романтик становится практиком, брат, который любил землю, - неудачным спекулянтом. Несчастной осталась и девушка. Раз принятое неправильное решение приводит к катастрофе в жизни. Немного иначе, уже с растленным влиянием золота, изображена низость действий человека в пьесе "Золото" (1920). В этом же году была поставлена "Анна Кристи", в которой позже автор кое-что изменил акценты. Старший боцман бережет дочь от жизни в портах и на море: отправляет к родным. Но там из-за стечения обстоятельств и жестокости окружающих она оказывается в борделе. Душа у нее все же остается чистой, и лишь через открытие правды возлюбленному она чувствует себя счастливой.
В пьесе "Любовь под вязами" (1924), которая обошла все сцены мира, всего три персонажи - старый фермер Эфриам Кэбот, еще сильный мужчина с железной волей к жизни, его молодая жена Абби, практичная, но и страстная натура, и его сын Эбин, немного грубый, но и с прорывами глубокой душевности, - действуют в этом произведении. Это произведение за могущественной силой первобытных страстей напоминает античные трагедии. Он писал: "Практические жизненные интересы и даже корыстные расчеты так тесно сплелись с душевными порывами высокого полета, что иногда тяжело решить, чем обусловлен тот или другой поступок - настоящим чувством или желанием донять другому". И действительно, желание владеть - землей, деньгами, любимым существом - ведет к страшной семейной трагедии.
Экспериментальные пьесы "Император Джонс" (1920) - о проводнике вагона, который после совершения преступления убежал в Африку и стал вождем островитян, и "Косматая обезьяна" (1922) - о бунте маленького человека, который выбрал в друзья гориллу, также имели большой успех. Авангардизм в драматургии США, считают критики, начался с пьесы Юджина О’Нила "Великий бог Браун" (1926), созданной на материале жизни художников. Здесь автор использует приемы условного театра и театра масок. Антирасистским пафосом пронизана пьеса "Крылья даны всем детям человеческим" (1923).
Девятиактовая драма "Странная интерлюдия" (1928) - произведение оригинальное, где герои, кроме диалога, делятся со зрителями своими мыслями, обращаясь к залу. Трилогия "Электре подобает траур" (1929) - перенесение античной трагедии об Агамемноне в XIX век во времена после гражданской войны в США. Но гибель целого рода произошла не только по воле судьбы, а и через страсти самых людей. Единственная комедия О’Нила - "О, дикость" (1933) - лирическое произведение, в котором прочитываются автобиографические мотивы.
В 1936 г. О’Нил первым из американских драматургов был удостоен Нобелевской премии "за силу влияния, правдивость и глубину драматических произведений, которые по-новому, оригинально истолковывают трагедии". Из-за болезни лауреат не прибыл на церемонию вручения премии, но в тексте речи, которую прислал Комитету, подчеркнул: "Для меня - это символ того, что Европа признала зрелость американского театра".
После получения Нобелевской премии О’Нил создал еще три шедевра. "Разносчик льда грядет" (1939) созвучный с пьесой М. Горького "На дне". Там тоже герои - люди "дна", пивнушек и мест разврата. Двенадцать лет О’Нил не печатался, но писал величественную серию драм - показал жизнь США на протяжении 100 лет - "История зажиточных, которые обездолили себя". Однако создал лишь две пьесы "Величественные здания" (1939) и "Душа поэта" (1942). Другие произведения автор незадолго до смерти уничтожил.
Вторым шедевром стала пьеса "Долгий день уходит в ночь" (1941). Здесь четко видны автобиографические черты. Отец героя - актер-романтик, мать - наркоманка, старший сын - пьяница, который медленно опускается на дно жизни. А сам герой страдает от семейной атмосферы, несправедливых оскорблений.
В пьесе "Луна для пасынков судьбы" (1943) О’Нил продолжил рассказ о судьбе старшего сына семьи из предыдущего произведения - дальнейшее падение героя.
В 1943 году драматург заболел. Это были тяжелые 10 лет - обессиливание, разлад здоровья, болезнь Паркинсона. Пьесы О’Нила ставились в театрах всего мира, тем не менее он не мог даже писать. И ко всему разлад в семье, самоубийство старшего сына доконали его.
