Ябеда произведение. Лебедева О.Б. История русской литературы XVIII в. «Ябеда» и «Недоросль»: традиция прозаической
Николай Семёнович Лесков
Христос в гостях у мужика
Христос в гостях у мужикаНиколай Семёнович Лесков
«…Настоящий рассказ о том, как сам Христос приходил на Рождество к мужику в гости и чему его выучил, – я слышал от одного старого сибиряка, которому это событие было близко известно. Что он мне рассказывал, то я и передам его же словами…»
Николай Семенович Лесков
Христос в гостях у мужика
Рождественский рассказ
Посвящается христианским детям
Настоящий рассказ о том, как сам Христос приходил на Рождество к мужику в гости и чему его выучил, – я слышал от одного старого сибиряка, которому это событие было близко известно. Что он мне рассказывал, то я и передам его же словами.
Наше место поселенное, но хорошее, торговое место. Отец мой в нашу сторону прибыл за крепостное время и России, а я тут и родился. Имели достатки по своему положению довольные и теперь не бедствуем. Веру держим простую, русскую. Отец был начитан и меня к чтению приохотил. Который человек науку любил, тот был мне первый друг, и я готов был за него в огонь и в воду. И вот послал мне один раз Господь в утешение приятеля Тимофея Осиповича, про которого я и хочу вам рассказать, как с ним чудо было.
Тимофей Осипов прибыл к нам в молодых годах. Мне было тогда восемнадцать лет, а ему, может быть, с чем-нибудь за двадцать. Поведения Тимоша был самого непостыдного. За что он прибыл по суду на поселение – об этом по нашему положению, щадя человека, не расспрашивают, но слышно было, что его дядя обидел. Опекуном был в его сиротство да и растратил, или взял, почти все его наследство. А Тимофей; Осипов за то время был по молодым годам нетерпеливый, вышла у них с дядей ссора, и ударил он дядю оружием. По милосердию создателя, грех сего безумия не до конца совершился – Тимофей только ранил дядю в руку насквозь. По молодости Тимофея большего наказания ему не было, как из первогильдейных купцов сослан он к нам на поселение.
Именье Тимошино хотя девять частей было разграблено, но, однако, и с десятою частью еще жить было можно. Он у нас построил дом и стал жить, но в душе у него обида кипела, и долго он от всех сторонился. Сидел всегда дома, и батрак да батрачка только его и видели, а дома он все книги читал, и самые божественные. Наконец мы с ним познакомились, именно из-за книг, и я начал к нему ходить, а он меня принимал с охотою. Пришли мы друг другу по сердцу.
Родители мои попервоначалу не очень меня к нему пускали. Он им мудрен казался. Говорили: «Неизвестно, какой он такой и зачем ото всех прячется. Как бы чему худому не научил». Но я, быв родительской воле покорен, правду им говорил, отцу и матери, что ничего худого от Тимофея не слышу, а занимаемся тем, что вместе книжки читаем и о вере говорим, как по святой воле Божией жить надо, чтобы образ создателя в себе не уронить и не обесславить. Меня стали пускать к Тимофею сидеть сколько угодно, и отец мой сам к нему сходил, а потом и Тимофей Осипов к нам пришел. Увидали мои старики, что он человек хороший, и полюбили его, и очень стали жалеть, что он часто сумрачный. Воспомнит свою обиду, или особенно если ему хоть одно слово про дядю его сказать, – весь побледнеет и после ходит смутный и руки опустит. Тогда и читать не хочет, да и в глазах вместо всегдашней ласки – гнев горит. Честности он был примерной и умница, а к делам за тоскою своею не брался. Но скуке его Господь скоро помог: пришла ему по сердцу моя сестра, он на ней женился и перестал скучать, а начал жить да поживать и добра наживать, и в десять лет стал у всех в виду как самый капитальный человек. Дом вывел, как хоромы хорошие; всем полно, всего вдоволь и от всех в уважении, и жена добрая, а дети здоровые. Чего еще надо? Кажется, все прошлое горе позабыть можно, но он, однако, все-таки помнил свою обиду, и один раз, когда мы с ним вдвоем в тележке ехали и говорили во всяком благодушии, я его спросил:
– Как, брат Тимоша, всем ли ты теперь доволен?
– В каком, – спрашивает, – это смысле?
– Имеешь ли все то, чего в своем месте лишился?
А он сейчас весь побледнел и ни слова не ответил, только молча лошадью правил. Тогда я извинился.
– Ты, – говорю, – брат, меня прости, что я так спросил… Я думал, что лихое давно… минуло и позабылось.
– Нужды нет, – отвечает, – что оно давно… минуло – оно минуло, да все-таки помнится…
Мне его жаль стало, только не с той стороны, что он когда-нибудь больше имел, а что он в таком омрачении: Святое Писание знает и хорошо говорить о вере умеет, а к обиде такую прочную память хранит. Значит, его святое слово не пользует.
Посвящается христианским детям
Настоящий рассказ о том, как сам Христос приходил на Рождество к мужику в гости и чему его выучил, - я слышал от одного старого сибиряка, которому это событие было близко известно. Что он мне рассказывал, то я и передам его же словами.
Наше место поселенное, но хорошее, торговое место. Отец мой в нашу сторону прибыл за крепостное время и России, а я тут и родился. Имели достатки по своему положению довольные и теперь не бедствуем. Веру держим простую, русскую (То есть герой принадлежит к староверам) . Отец был начитан и меня к чтению приохотил. Который человек науку любил, тот был мне первый друг, и я готов был за него в огонь и в воду. И вот послал мне один раз Господь в утешение приятеля Тимофея Осиповича, про которого я и хочу вам рассказать, как с ним чудо было. Тимофей Осипов прибыл к нам в молодых годах. Мне было тогда восемнадцать лет, а ему, может быть, с чем-нибудь за двадцать. Поведения Тимоша был самого непостыдного. За что он прибыл по суду на поселение - об этом по нашему положению, щадя человека, не расспрашивают, но слышно было, что его дядя обидел. Опекуном был в его сиротство да и растратил, или взял, почти все его наследство. А Тимофей; Осипов за то время был по молодым годам нетерпеливый, вышла у них с дядей ссора, и ударил он дядю оружием. По милосердию создателя, грех сего безумия не до конца совершился - Тимофей только ранил дядю в руку насквозь. По молодости Тимофея большего наказания ему не было, как из первогильдейных купцов сослан он к нам на поселение. Именье Тимошино хотя девять частей было разграблено, но, однако, и с десятою частью еще жить было можно. Он у нас построил дом и стал жить, но в душе у него обида кипела, и долго он от всех сторонился. Сидел всегда дома, и батрак да батрачка только его и видели, а дома он все книги читал, и самые божественные. Наконец мы с ним познакомились, именно из-за книг, и я начал к нему ходить, а он меня принимал с охотою. Пришли мы друг другу по сердцу.
Родители мои попервоначалу не очень меня к нему пускали. Он им мудрен казался. Говорили: “Неизвестно, какой он такой и зачем ото всех прячется. Как бы чему худому не научил”. Но я, быв родительской воле покорен, правду им говорил, отцу и матери, что ничего худого от Тимофея не слышу, а занимаемся тем, что вместе книжки читаем и о вере говорим, как по святой воле Божией жить надо, чтобы образ создателя в себе не уронить и не обесславить. Меня стали пускать к Тимофею сидеть сколько угодно, и отец мой сам к нему сходил, а потом и Тимофей Осипов к нам пришел. Увидали мои старики, что он человек хороший, и полюбили его, и очень стали жалеть, что он часто сумрачный. Воспомнит свою обиду, или особенно если ему хоть одно слово про дядю его сказать, - весь побледнеет и после ходит смутный и руки опустит. Тогда и читать не хочет, да и в глазах вместо всегдашней ласки - гнев горит. Честности он был примерной и умница, а к делам за тоскою своею не брался. Но скуке его Господь скоро помог: пришла ему по сердцу моя сестра, он на ней женился и перестал скучать, а начал жить да поживать и добра наживать, и в десять лет стал у всех в виду как самый капитальный человек. Дом вывел, как хоромы хорошие; всем полно, всего вдоволь и от всех в уважении, и жена добрая, а дети здоровые. Чего еще надо? Кажется, все прошлое горе позабыть можно, но он, однако, все-таки помнил свою обиду, и один раз, когда мы с ним вдвоем в тележке ехали и говорили во всяком благодушии, я его спросил:
Как, брат Тимоша, всем ли ты теперь доволен? –
– В каком, - спрашивает, - это смысле?
Имеешь ли все то, чего в своем месте лишился? А он сейчас весь побледнел и ни слова не ответил, только молча лошадью правил. Тогда я извинился.
Ты, - говорю, - брат, меня прости, что я так спросил… Я думал, что лихое давно… минуло и позабылось.
Нужды нет, - отвечает, - что оно давно… минуло - оно минуло, да все-таки помнится… Мне его жаль стало, только не с той стороны, что он когда-нибудь больше имел, а что он в таком омрачении: Святое Писание знает и хорошо говорить о вере умеет, а к обиде такую прочную память хранит. Значит, его святое слово не пользует. Я и задумался, так как во всем его умнее себя почитал и от него думал добрым рассуждением пользоваться, а он зло помнит… Он это заметил и говорит:
Что ты теперь думаешь?
А так, - говорю, - думаю что попало.
Нет: ты это обо мне думаешь.
И о тебе думаю.
Что же ты обо мне, как понимаешь?
Ты, мол, не сердись, я вот что про тебя подумал. Писание ты знаешь, а сердце твое гневно и Богу не покоряется. Есть ли тебе через это какая польза в Писании?
Тимофей не осерчал, но только грустно омрачился и лице и отвечает:
–Ты святое слово проводить не сведущ.
Это, - говорю, - твоя правда, я не сведущ.
Не сведущ, - говорит, - ты и в том, какие на свете обиды есть. Я и в этом на его сдание (Сдание - ответ, возражение.) согласился, а он стал говорить, что есть таковые оскорбления, коих стерпеть нельзя, - и рассказал мне, что он не за деньги на дядю своего столь гневен, а за другое, чего забыть нельзя.
Век бы про это молчать хотел, но ныне тебе, - говорит, - как другу моему откроюсь.
Я говорю: - Если это тебе может стать на пользу - откройся.
И он открыл мне, что дядя смертно огорчил его отца, свел горем в могилу его мать, оклеветал его самого и при старости своих лет улестил и угрозами понудил одних людей выдать за него, за старика, молодую девушку, которую Тимоша с детства любил и всегда себе в жену взять располагал.
Разве, - говорит, - все это можно простить? Я его в жизнь не прощу.
Ну да, - отвечаю, - обида твоя велика, это правда, а что Святое Писание тебя не пользует, и то не ложь.
А он мне опять напоминает, что я слабже его в Писании, и начинает доводить, как в Ветхом Завете святые мужи сами беззаконников не щадили* и даже своими руками заклали. Хотел он, бедняк, этим совесть свою передо мной оправдать. (См.: Евангелие. Деяния Святых апостолов, 2:23.)
А я по простоте своей ответил ему просто.
Тимоша, - говорю, - ты умник, ты начитан и все знаешь, и я против тебя по Писанию отвечать не могу. Я что и читал, откроюсь тебе, не все разумею, поелику я человек грешный и ум имею тесный. Однако скажу тебе: в Ветхом Завете все ветхое и как-то рябит в уме двойственно, а в Новом - яснее стоит. Там надо всем блистает. “Возлюби, да прости”*, и это всего дороже, как злат ключ, который всякий замок открывает. А в чем же прощать, неужели в некоей малой провинности, а не в самой большой вине? (* См.: Евангелие от Матфея, 5:44.)
Он молчит. Тогда я положил в уме: “Господи! Не угодно ли воле Твоей через меня сказать слово душе брата моего?” И говорю, как Христа били, обижали, заплевали и так учредили, что одному Ему нигде места не было, а Он всех простил.
Последуй, - говорю, - лучше сему, а не отомстительному обычаю. А он пошел приводить большие толкования, как кто писал, что иное простить яко бы все равно что зло приумножить. Я на это упровергать не мог, но сказал только:
Я-то опасаюсь, что “многие книги безумным тя творят”*. Ты, - говорю, - ополчись на себя. Пока ты зло помнишь - зло живо, - а пусть оно умрет, тогда и душа твоя в покос жить станет. (* Цитата из Библии в древнерусском переводе (Екклезиаст, 12:12).)
Тимофей выслушал меня и сильно сжал мне руку, но обширно говорить не стал, а сказал кратко: - Не могу, оставь - мне тяжело.
Я оставил. Знал, что у него болит, и молчал, а время шло, и убыло еще шесть лет, и во все это время я за ним наблюдал и видел, что все он страдает и что если пустить его на всю свободу да если он достигнет где-нибудь своего дядю, - забудет он все Писание и поработает сатане мстительному. Но в сердце своем я был покоен, потому что виделся мне тут перст божий. Стал уже он помалу показываться, ну так, верно, и всю руку увидим. Спасет Господь моего друга от греха гнева. Но произошло это весьма удивительно.
Любил он особенно цветы розаны и имел их у себя много и на окнах, и в палисаднике. Все место перед домом было розанами покрыто, и через их запах был весь дом в благовонии.
И была у Тимофея такая привычка, что, как близится солнце к закату, он непременно выходил в свой садик и сам охорашивал свои розаны и читал на скамеечке книгу. Больше, сколь мне известно, и то было, что он тут часто молился. Таким точно порядком пришел он раз сюда и взял с собою Евангелие. Пооглядел розаны, а потом присел, раскрыл книгу и стал читать.
Читает, как Христос пришел в гости к фарисею* и Ему не подали даже воды, чтобы омыть ноги. И стало Тимофею нестерпимо обидно за Господа и жаль Его. Так жаль, что он заплакал о том, как этот богатый хозяин обошелся со святым гостем. Вот тут в эту самую минуту и случилося чуду начало, о котором Тимоша мне так говорил:
Гляжу, - говорит, - вокруг себя и думаю: какое у меня всего изобилие и довольство, а Господь мой ходил в такой ценности и унижении… И наполнились все глаза мои слезами и никак их сморгнуть не могу; и все вокруг меня стало розовое, даже самые мои слезы. Так, вроде забытья или обморока, и воскликнул я: “Господи! Если б ты ко мне пришел - я бы тебе и себя самого отдал”. (* См.: Евангелие от Луки, 7: 36,44.)
А ему вдруг в ответ откуда-то, как в ветерке в розовом, дохнуло:
- Приду!
Тимофей с трепетом прибежал ко мне и спрашивает:
Как ты об этом понимаешь: неужели Господь ко мне может в гости прийти?
Я отвечаю:
Это, брат, сверх моего понимания. Как об этом, можно ли что усмотреть в Писании? А Тимофей говорит: В Писании есть: “Все тот же Христос ныне и вовеки”*, - я не смею не верить. (* Евангелие. Послание к евреям Святого апостола Павла.)
Что же, - говорю, - и верь. - Я велю что день на столе ему прибор ставить.
Я плечами пожал и отвечаю:
Ты меня не спрашивай, смотри сам лучшее, что к его воле быть может угодное, а впрочем, я и в приборе ему обиды не считаю, но только не гордо ли это? - Сказано, - говорит, - “сей грешники приемлет и с мытарями ест”*. (* См.: Евангелие от Матфея, 9: 11, от Марка, 2: 16, от Луки, 5:30.)
А и то, - отвечаю, - сказано: “Господи! Я не достоин, чтобы ты взошел в дом мой”*. Мне и это нравится. (* Евангелие от Матфея, 8: 8.)
Тимофей говорит: - Ты не знаешь.
Хорошо, будь по-твоему.
Тимофей велел жене с другого же дня ставить за столом лишнее место. Как садятся они за стол пять человек - он, да жена, да трое ребятишек, - всегда у них шестое место и конце стола почетное, и перед ним большое кресло.
Жена любопытствовала: что это, к чему и для кого? Но Тимофей ей не все открывал. Жене и другим он говорил только, что так надо по его душевному обещанию “для первого гостя”, а настоящего, кроме его да меня, никто не знал. Ждал Тимофей Спасителя на другой день после слова и розовом садике, ждал в третий день, потом в первое воскресенье - но ожидания эти были без исполнения. Долгодневны и еще были его ожидания: на всякий праздник Тимофей все ждал Христа в гости и истомился тревогою, но не ослабевал в уповании, что Господь свое обещание сдержит - придет.
Открыл мне Тимофей так, что “всякий день, говорит, я молю: “Ей, гряди, Господи!” - и ожидаю, но не слышу желанного ответа: “Ей, гряду скоро!””* (* Евангелие. Откровение Святого Иоанна Богослова, 22:20.)
Разум мой недоумевал, что отвечать Тимофею, и часто я думал, что друг мой загордел и теперь за то путается в напрасном обольщении. Однако Божие смотрение о том было иначе.
Наступило Христово Рождество. Стояла лютая зима. Тимофей приходит ко мне на сочельник и говорит:
Брат любезный, завтра я дождусь Господа. Я к этим речам давно был безответен, и тут только спросил: - Какое же ты имеешь в этом уверение?
Ныне, - отвечает, - только я помолил: “Ей, гряди, Господи!” - как вся душа во мне всколыхнулася и в ней словно трубой вострубило: “Ей, гряду скоро!”
Завтра его святое Рождество - и не в сей ли день он пожалует? Приди ко мне со всеми родными, а то душа моя страхом трепещет.
Я говорю: - Тимоша! Знаешь ты, что я ни о чем этом судить не умею и Господа видеть не ожидаю, потому что я муж грешник, но ты нам свой человек - мы к тебе придем. А ты если уповательно ждешь столь великого гостя, зови не своих друзей, а сделай ему угодное товарищество.
Понимаю, - отвечает, - и сейчас пошлю услужающих у меня и сына моего обойти села и звать всех ссыльных - кто в нужде и в бедствии. Явит Господь дивную милость - пожалует, так встретит все по заповеди. Мне и это слово его тоже не нравилось.
Тимофей, - говорю, - кто может учредить все по заповеди? Одно не разумеешь, другое забудешь, а третье исполнить не можешь. Однако если все это столь сильно “трубит” в душе твоей, то да будет так, как тебе открывается. Если Господь придет, он все, чего недостанет, пополнит, и если ты кого ему надо забудешь, он недостающего и сам приведет.
Пришли мы в Рождество к Тимофею всей семьей, попозже, как ходят на званый стол. Так он звал, чтобы всех дождаться. Застали большие хоромы его полны людей всякого нашенского, сибирского, засыльного роду. Мужчины и женщины и детское поколение, всякого звания и из разных мест - и российские, и поляки, и чухонской веры.
Тимофей собрал всех бедных поселенцев, которые еще с прибытия не оправились на своем хозяйстве. Столы большие, крыты скатертями и всем, чем надобно. Батрачки бегают, квасы и чаши с пирогами расставляют. А на дворе уже смеркалося, да и ждать больше было некого: все послы домой возвратилися и гостям неоткуда больше быть, потому что на дворе поднялась мятель и вьюга, как светопреставление. Одного только гостя нет и нет - который всех дороже. Надо было уже и огни зажигать да и за стол садиться, потому что совсем темно понадвинуло, и все мы ждем в сумраке при одном малом свете от лампад перед иконами. Тимофей ходил и сидел, и был, видно, в тяжкой тревоге. Все упование его поколебалось: теперь уже видное дело, что не бывать “великому гостю”.
Прошла еще минута, и Тимофей вздохнул, взглянул на меня с унылостью и говорит:
Ну, брат милый, вижу я, что либо угодно Господу оставить меня в посмеянии, либо прав ты: не умел я собрать всех, кого надо, чтоб его встретить. Будь о всем воля Божия: помолимся и сядем за стол. Я отвечаю:
Читай молитву. Он стал перед иконою и вслух зачитал: “Отче наш, иже еси на небеси”, а потом: “Христос рождается, славите, Христос с небес, срящите*, Христос на земли…” (* Срящите - встречайте.)
И только он это слово вымолвил, как внезапно что-то так страшно ударило со двора в стену, что даже все зашаталось, а потом сразу же прошумел шум по широким сеням, и вдруг двери в горницу сами вскрылися настежь.
Все люди, сколько тут было, в неописанном страхе шарахнулись в один угол, а многие упали, и только кои всех смелее на двери смотрели. А в двери на пороге стоял старый-престарый старик, весь в худом рубище, дрожит и, чтобы не упасть, обеими руками за притолки держится; а из-за него из сеней, где темно было, - неописанный розовый свет светит, и через плечо старика вперед в хоромину выходит белая, как из снега, рука, и в ней длинная глинянаяплошка с огнем - такая, как на беседе Никодима пишется… Ветер с вьюгой с надворья рвет, а огня не колышет… И светит этот огонь старику в лицо и на руку, а на руке в глаза бросается заросший старый шрам, весь побелел от стужи. Тимофей как увидал это, вскричал:
Господи! Вижду и приму его во имя твое, а ты сам не входи ко мне: я человек злой и грешный. - Да с этим и поклонился лицом до земли. А с ним и я упал на землю от радости, что его настоящей христианской покорностью тронуло; и воскликнул всем вслух:
Вонмем*: Христос среди нас! (* Вонмем - слушайте (буквально: восслушаем).) А все отвечали:
Аминь, - то есть истинно.
Тут внесли огонь; я и Тимофей восклонились от полу, а белой руки уже не видать - только один старик остался. Тимофей встал, взял его за обе руки и посадил на первое место. А кто он был, этот старик, может быть, вы и сами догадаетесь: это был враг Тимофея - дядя, который всего его разорил.
В кратких словах он сказал, что все у него прошло прахом: и семьи, и богатства он лишился, и ходил давно, чтобы отыскать племянника и просить у него прощения. И жаждал он этого, и боялся Тимофеева гнева, а в эту мятель сбился с пути и, замерзая, чаял смерти единой.
Но вдруг, - говорит, - кто-то неведомый осиял меня и сказал: “Иди, согрейся на моем месте и поешь из моей чаши”, взял меня за обе руки, и я стал здесь, сам не знаю отколе. А Тимофей при всех отвечал:
Я, дядя, твоего провожатого ведаю: это Господь, который сказал: “Аще алчет враг твой - ухлеби его, аще жаждет - напой его”*. Сядь у меня на первом месте - ешь и пей во славу его, и будь в дому моем во всей воле до конца жизни. (* Евангелие. Послание к римлянам Святого апостола Павла, 12:20.)
С той поры старик так и остался у Тимофея и, умирая, благословил его, а Тимофей стал навсегда мирен в сердце своем.
Так научен был мужик устроить в сердце своем ясли для рожденного на земле Христа. И всякое сердце может быть такими яслями, если оно исполнило заповедь: “Любите врагов ваших, благотворите обидевшим вас”*. Христос придет в это сердце, как в убранную горницу, и сотворит себе там обитель. (* Из заповедей Христа, обращенных к апостолам и народу Иудеи (Евангелие от Матфея, 5:44, и от Луки, 6:27).)
Ей, гряди, Господи; ей, гряди скоро!
Текст святочного рассказа взят из книги: Серебряная метель. Большая книга рождественских произведений. Сост. Т. В. Стрыгина . Художник А. Кольцов. М.: Никея, 2015. - 592 с.: ил. - (Рождественский подарок).
Его императорскому величеству государю императору Павлy Первому
Монарх! приняв венец, ты правду на престоле
С собою воцарил: вельможа в пышной доле
И раб, в поту лица ядущий хлеб дневны?й,
Как перед Богом, так перед тобой равны.
Нелицемерного ты образ нам закона:
Перуном власти там, с превознесенна трона,
Злодейство, клевету, пристрастие разишь;
Тут скипетром щедрот невинность ты бодришь,
Возводишь истину, заслуги награждаешь
И тем в сотрудники всех россов привлекаешь.
Прости, монарх! что я, усердием горя,
Мой труд, как каплю вод, в глубоки лью моря.
Ты знаешь разные людей строптивых нравы:
Иным не страшна казнь, а злой боятся славы.
Я кистью Талии порок изобразил,
Мздоимства, ябеды всю гнусность обнажил
И отдаю теперь на посмеянье света;
Не мстительна от них страшуся я навета:
Под Павловым щитом почию невредим;
Но, быв по мере сил споспешником твоим,
Сей слабый труд тебе я посвятить дерзаю,
Да именем твоим успех его венчаю.Верноподданный Василий Капнист
Действующие лицa
Праволов , отставной асессор.
Кривосудов , председатель Гражданской палаты.
Фекла , жена его.
София , дочь его.
Прямиков , подполковник служащий.
Бульбулькин, Атуев, Радбын, Паролькин – члены Гражданской палаты.
Хватайко , прокурор.
Кохтин , секретарь Гражданской палаты.
Добров , повытчик
Анна , служанка Софии
Наумыч , поверенный Праволова.
Архип , слуга Праволова.
Действие происходит в доме Кривосудова.
В углу комнаты стоит стол, красным сукном покрытый. В комнате три двери.
Действие I
Явление 1
Прямиков и Добров.
Прямиков
Добров
Да вы, сударь, зачем в дом этот завернулись?
Неужли за грехи какая вас напасть
Иль тяжба, Бог храни, втащила в эту пасть?
Прямиков
Так именно: процесс на шею навязался;
Я от него уйти хоть всячески старался,
Мирился, уступал, но потерял весь труд.
И так уездный уж и верхний земский суд
Прошед, где моему не льстили супостату,
Вступило дело к вам в Гражданскую палату.
Добров
Прямиков
Сосед мой Праволов не весть с чего вцепился…
Добров
Кто? Праволов?
Прямиков
Да, он.Чему ж ты удивился?
Добров
Дивлюся, право я, как с умной головой
Могли связаться вы с такой, сударь, чумой?
Прямиков
Сутяга хитрый он, однако ж не опасен.
Добров
Прямиков
Уж в двух судах был труд его напрасен.
Добров
Не знаете, сударь, сего вы молодца.
Другого в свете нет такого удальца.
Напрасен в двух судах! Да там лишь разбирают,
А ведь в Гражданской вдруг решат и исполняют.
Что за беда ему, что в тех его винят;
Лишь только для него в Палате был бы лад,
То он получит вдруг и право и именье.
Вас с Праволовым в суд? Какое дерзновенье!
Прямиков
Да чем же страшен так он мне? Прошу сказать.
Я, в армии служа, не мог соседей знать.
По замирении я в отпуск отпросился;
Лишь в дом – он на меня с процессом и взвалился,
И тут-то я узнал уж не от одного,
Что он злой ябедник, да только и всего.
Добров
Да только и всего! Так этого и мало?
Вы добрый человек, мне жаль, сударь, вас стало!
Покойный ваш отец мне благодетель был, -
Я милостей его отнюдь не позабыл:
Я помню, что его хлеб-соль едал довольно.
В сетях сих видеть вас мне, право, очень больно.
Коль нужен в чем, готов для ваших я услуг.
Прямиков
Чувствительно тебя благодарю, мой друг!
Я должен искренно теперь тебе признаться,
Что я не знаю, как за дело мне приняться.
Во-первых, мне скажи: чем так соперник мой
Мне страшен?
Добров
Господи! что за вопрос такой!
Он ябедник: вот всё уж этим вам сказали.
Но чтоб его, сударь, получше вы узнали,
То я здесь коротко его вам очерчу:
В делах, сударь, ему сам черт не по плечу.
В Гражданской уж давно веду я протоколы,
Так видны все его тут шашни и крамолы,
Которы, зеркалу судебной правоты
Представ, невинности явили в нем черты.
А сверх того еще, глас Божий – глас народа,
Подлоги, грабежи, разбои разна рода,
Фальшивы рядные, уступки, векселя.
Там отмежевана вдруг выросла земля,
Тут верхни мельницы все нижни потопили;
Там двести десятин два борова изрыли,
Здесь выморочных сел наследничек воскрес;
Там, на гумне, его дремучий срублен лес;
На брата иск за брань и за бесчестье взносит,
А пожилых с того и за умерших просит;
Там люди пойманы его на воровстве,
Окраденным купцам сыскалися в родстве
И брали то, что им лишь по наследству должно.
Но всех его проказ пересказать не можно:
Довольно и того, что вам слегка сказал.
Притом как знает он всех стряпчих наповал!
Как регламе?нт нагнуть, как вывернуть указы!
Как все подьячески он ведает пролазы!
Как забежать к судье, с которого крыльца,
Кому бумажек пук, кому пуд сребреца,
Шестерку проиграть, четверку где иль тройку,
Как залучить кого в пирушку, на попойку;
И, словом, дивное он знает ремесло
Неправду мрачную так чистить, как стекло.
Так вам возможно ли с сим молодцом тягаться?
Прямиков
И подлинно, его мне должно опасаться.
Но дело ведь мое так право, ясно так!..
Добров
Как солнце ясно будь, то будет аки мрак.
Прямиков
Но на судей ужли не можно положиться?
Хозяин здешний?..
Добров
(осматривается кругом)
Ах! Боюсь проговориться,
Но вы не скажете, не слышит нас никто.
Извольте ж про себя, сударь, вы ведать то,
Что дому господин, гражданский председатель,
Есть сущей истины Иуда и предатель,
Что и ошибкой он дел прямо не вершил,
Что с кривды пошлиной карманы начинил,
Что он законами лишь беззаконье удит
И без наличного дово?да дел не судит.
Однако хоть и сам всей пятерней берет,
Но вящую его супруга дань дерет:
Съестное, питьецо – пред нею нет чужаго,
И только что твердит: даянье всяко благо.
Прямиков
Вот на! Возможно ль быть? А члены?
Добров
Всё одно:
У них всё на один салтык заведено.
Один член вечно пьян, и протрезвленья нету, -
Так тут какому быть уж путному совету?
Товарищ же его до травли русаков
Охотник страстный: с ним со сворой добрых псов
И сшедшую с небес доехать правду можно.
Прямиков
А заседатели?
Добров
Когда сказать не ложно,
В одном из них души хотя немножко знать;
Так что ж? Лих та беда, что не горазд читать,
Писать и поготовь, а на словах заика;
И так, хотя б и рад, помеха лих велика;
Другой себя к игре так страстно пристрастил,
Что душу бы свою на карту посадил.
В суде по чермному с ним фараон гуляет,
И у журналов он углы лишь загибает.
Прямиков
А прокурор? Ужли и он…
Добров
О! прокурор,
Чтоб в рифму мне сказать, существеннейший вор.
Вот прямо в точности всевидящее око:
Где плохо что лежит, там зетит он далеко.
Не цапнет лишь того, чего не досягнет.
За праведный донос, за ложный он берет,
Щечит за пропуск дел, за голос, предложенья,
За нерешение решимого сомненья,
За поздний в суд приход, за пропущенный срок,
И даже он дерет с колодников оброк.
Прямиков
А о секретаре?..
Добров
Дурак, кто слово тратит.
Хоть гол будь, как ладонь, он что-нибудь да схватит.
Указы знает все, как пальцев пять своих.
Экстрактец сочинить без точек, запятых,
Подчистить протокол, иль лист прибавить смело,
Иль стибрить документ – его всё это дело;
И с Праволовым он запазушны друзья.
Он вам накаверзит, весьма уверен я.
И дельцо, знать, к себе он прибрал по секрету,
По крайности его в моем повытье нету.
Прямиков
Изрядно мне ты эту шайку описал!
Какая сволочь!
Добров
Я вам истину сказал,
Но Бога ради…
Прямиков
Будь, пожалуй, будь спокоен.
Но чем же мне начать? Я, право, так расстроен…
Добров
Из слов, сударь, моих могли вы то понять,
Что нечем тут начать, как тем, что дать и дать.
Прямиков
(дает ему кошелек)
Изволь тебе, мой друг! Так, как знакомцу древню…
Добров
(не принимая)
Никак: благодарю. Давно бы я деревню
Купил, когда б так брал, как многие берут,
Впредь до решенья дел, за предлежащий труд.
Таких неправедных нажитков я чуждаюсь;
С женой, с детьми трудом и правдою питаюсь.
А если правое чье дело верх берет
И правый мне за труд в признательность дает,
То, признаюсь, беру. Мне совесть не пеняет:
Я принимаю дар, бездельник вынуждает.
И не из прибыли я вам служить хотел,
Я уж сказал, сударь, я вашу хлеб-соль ел.
Прямиков
Ну, как же ты, мой друг, совет мне предлагаешь,
Которого ты сам исполнить не желаешь?
Ты бедный человек, имеешь малый чин,
Породы ты простой, не князь, не дворянин;
Ты дому моему уже служил довольно,
Но ты не взял, что я хотел дать добровольно.
А мне советуешь, чтоб я пошел дарить, -
Кого ж? Мне равного! Как может это быть!
И как мне сметь его унизить, уничтожить!
Добров
Не должно это вас, поверьте мне, тревожить.
До рода, до чинов какая нужда тут?
Давайте тем, сударь, которые берут.
А чтоб предохранить их от уничтоженья,
То придержитеся вы только умноженья:
Чтоб чина пред другим вам не уничтожать,
То по чинам лишь им извольте прибавлять.
Прямиков
Но оставляя их, о мне бы что сказали,
Когда б меня одни лишь деньги оправдали?
Не вправе ли тогда б и мой соперник был
Сказать, что в кошельке я совесть задушил?
Добров
Пусть врал бы он тогда, что на язык попало,
Не переделалось тем дело бы нимало.
И вы б сказать могли, что право в деле сем
Вы были подкрепить должны не только тем,
Что требовал закон, но и закона руки.
Прямиков
Нет, нет, не сроден я на эдакие штуки.
Пускай подарками мой враг марает руки.
Я мыслю, что мою тем правость помрачу,
Когда я за нее монетой заплачу.
Добров
Вы слишком песенку поете нам высоку,
А на Руси твердят: не всяко лыко в строку.
Прямиков
Но я всё правдою привык, мой друг, строчить,
Имений могут всех они меня лишить,
Но не принудят ввек на подлость и пронырства.
Добров
Что ж, вам от этого прибудет богатырства?
Прямиков
Добров
Честь, сударь, не в честь, как нечего с ней есть!
Но надобно же вам подумать как ни есть…
Прямиков
Я думаю, я прав.
Добров
И неужель стоите
Упрямо в том?..
Прямиков
Добров
И им вы не дадите?
Прямиков
Ни шелега не дам.
Добров
Однако истец ваш,
Я думаю, прислал тяжелый свой багаж
И под фортецию суда подкоп уж роет.
Прямиков
Добров
Ну, а как он залп из кошелька откроет,
То праву вашему на воздухе гулять.
Прямиков
Добров
(подняв плечи)
О Боже! положи устам моим храненье!
Но хоть подумайте – и это, ей, не вздор, -
Что исполняется палатской приговор
И что ощиплют вас, как коршуны синицу,
А с апелляцией уж голый дуй в столицу.
Прямиков
Нет, права моего ничто не помрачит.
Я не боюсь: закон подпора мне и щит.
Добров
Ах, добрый господин! Ей-ей, законы святы,
Но исполнители – лихие супостаты.
Закон желает нам прямого всем добра,
Но мы хотя и все из одного ребра,
Но не равно мы все к добру расположенны.
В Зерцало взглянь судов: Петра черты священны
Безмездно там велят по истине судить,
Божествен суд таков! Да где судей найтить?
Закон старается вселить в нас души новы,
Навычки умягчить развратны и суровы,
Ко бескорыстию желание вперить
И с правдою судей сколь можно примирить,
Наградою их льстит и казнью угрожает,
Но против ябеды ничто не помогает.
Ее-то бойтесь вы, сударь, а то роса,
Покуда солнышко взойдет, пробьет глаза,
И чтоб насущного вам хлеба не лишиться,
То должны с ябедой как ни на есть сойтиться.
Прямиков
Всё так, мой друг, но я из правил уж моих
Ни для каких причин не выйду ни на миг.
И я решился раз; что скажешь, всё пустое.
Добров
Прямиков
Добров
Не знаю, как сказать: иль ангел, или бес,
Вняв челобитчиков умильному моленью,
Присутственны места все предал всесожженью;
А как домов таких нельзя здесь вдруг найтить,
Где выгодно суды могли бы поместить,
То председатель наш в свой дом вместил палату,
С казны себе за то приобретая плату.
Прямиков
Так мы нечаянно в святыню забрели?
Добров
Но святость, знать, в ней спит, а день уж на земли.
Дивлюсь: для праздника хозяйска именинна
И для сговора…
Прямиков
Чей сговор?
Добров
У них едина
Лишь дочь. Я слышал вскользь, – таят,
Прямиков
Да за кого?
Добров
Не знаю истинно. Да вам что до того?
Прямиков
Как что? Но на тебя могу ль я положиться?
Добров
Я предан вам, сударь! Нет нужды и божиться,
Уж после всех тех тайн, что вам…
Прямиков
Так знай, мой друг,
Что страстью нежною пылает к ней мой дух.
В Москве у тетки, где она и воспиталась,
Увиделся я с ней, – она мне показалась;
Влюбился, был ей мил. Но сколько ни влюблен,
Я на войну спешить был честью принужден.
Простились горестно. Она мне поклялася
Любить меня по смерть. Потом война зажглася.
Я дрался, отличен; и сведал наконец,
Что в город сей велел ее привезть отец.
Спешил сюда, – в дому процессом задержался;
Приехал, к ней иду, с тобою повстречался,
И слышу, – Боже мой! Но может ли то быть?
Возможно ль клятву ей так скоро позабыть?
Да за кого?
Добров
Таят, сударь, к чему-то.
Да вот ее идет служанка к нам.
Явление 2
Прямиков и Добров и Анна.
Прямиков
Анюта!
Ах! как я рад тебе!..
Анна
И я вам. Да отколь
Принес вас Бог?
Прямиков
Постой, и прежде мне позволь
Спросить – правдив ли слух по городу несется,
Что барышня твоя уж замуж отдается?
Анна
Что отдается, в том, наверное, вам лгут,
Но то не солгано, сударь, что отдают.
Прямиков
Скажи мне искренно, скажи все, что ты знаешь;
Или и ты меня в печали оставляешь?
Хоть словом успокой, Анютушка! меня.
Анна
Нет, я всегда, сударь, желала вам добра,
Но вспомнить бы о нас давно, давно пора.
Как в воду канули; где сгибли вы, пропали?
По этот день, сударь, ведь вовсе мы не знали.
Прямиков
Как, вы ведь знаете, что я был на войне.
Но средь опасностей и между пуль, в огне
Любезный образ той, котору обожаю,
Преследовал меня; я к ней писал, и чаю,
Сто писем, но представь, от ней ни на одно
Мне ни полстрочкою ответа не дано.
Я был в отчаяньи, в отчаяньи и ныне.
Анюта, пожалей ты о моей судьбине:
Хоть словом услади жестокости ея.
Анна
Да что мне вам сказать?
Прямиков
Скажи, любим ли я?
Анна
Хотя и не совсем, сударь, вы правы сами,
Но правды потаить я не хочу пред вами.
Вас любят, но беда, что принуждают нас
Женою быть того, кто не похож на вас…
Вот это плод, сударь, походов да сражений,
А больше не могу я дать вам объяснений.
Прямиков
За перву весть тебя я рад поцеловать,
И сердце несколько уж стало отдыхать.
Пожалуйста, поди, скажи ты ей, Анюта.
Анна
Да вот она сама.
Явление 3
Софья , Прямиков , Анна и Добров .
Прямиков
Счастливая минута!
Я вижу вас опять, с восторгом вижу вас.
Софья
Ах, да откуда вы?
Прямиков
Я в город лишь сейчас
Приехал, и мое желание сердечно…
Софья
Вы позабыли нас!
Прямиков
Ах, нет! Я помнил вечно
И вечно и в уме и в сердце вас носил,
Но вам я?..
Софья
Признаюсь, ты мне всегда был мил.
Ах! что сказала я?
Прямиков
Что вдруг все те печали,
Которые мой дух доселе отягчали,
Разбило и меня в миг драгоценный сей
Счастливейшим из всех соделало людей.
(Целует ее руки.)
Софья
Где был ты долго так? Ах, друг мой! ты не знаешь
Несчастья нашего, всего, что ты теряешь.
Прямиков
Ах, нет! Уж я узнал, что нежну нашу страсть
Стремится разорвать родительская власть,
Но льщусь надеждою, когда они узнают,
Что горесть вам одну лишь тем приготовляют,
То переменят мысль и отдадут тому,
Кого вы избрали по сердцу своему.
Софья
Желаю, чтобы ты тем не напрасно льстился
Прямиков
Открыться им во всем теперь же я решился.
О деле разговор подаст к тому мне след.
Но кто счастливой тот?
Софья
Вот батюшка идет.
Явление 4
Те же и Кривосудов .
Прямиков
(к Кривосудову)
Позвольте вам, сударь, отдать мое почтенье.
Я Прямиков. Процесс мой к вам на рассмотренье
Вступил. Я в правости на ваш надеюсь суд.
Кривосудов
(К Софии)
А ты что, чего зеваешь тут?..
Поди в уборную: ты видишь, челобитчик.
София и Анна уходят.
Явление 5
Кривосудов , Прямиков и Добров .
Прямиков
Осмелюсь вам сказать…
Кривосудов
А! господин повытчик!
Добров
С днем ангела, сударь, я поздравляю вас,
Желаю новых благ на всякий день и час.
Кривосудов
Благодарю, дружок!
Прямиков
Я смелость принимаю…
О деле вам моем…
Кривосудов
Да я сказал, что знаю.
Надолго ль в город к нам?
Прямиков
То должно вам решить.
Кривосудов
Мы рады гостю.
Прямиков
Кривосудов
Рассмотрим мы его на этой же неделе.
Прямиков
Но я хотел, сударь, вам прежде изъяснить…
Кривосудов
Напрасно вы себя изволите трудить:
Мы дело на письме увидеть можем ясно,
И предуведомлять хотите вы напрасно.
Прямиков
Однако я прошу…
Кривосудов
Вам не о чем просить:
Мы по законам все должны дела вершить.
Без просьбы оправдим, коль право ваше свято,
А сколько ни просить, коль дело плоховато…
Прямиков
Не о потачке я упрашивать хотел,
Бесчестьем вам и мне такую б просьбу счел.
Но дело в сторону; я к вам имею ну?жду,
Процесса всякого и всякой тяжбы чужду,
Важнейшую всего на свете для меня.
Простите мне, что вам откроюсь прямо я.
Вам дом известен мой, порода и поместья:
Я льщусь, сударь, что вам не сделаю бесчестья
И искренность моих поступков докажу,
Когда вам как отцу признательно скажу,
Что вашей дочери прелестной красотою
Пленен смертельно я, что счастливой судьбою
Почту я сыном вам, а ей супругом быть.
Ник. Смирнов-Сокольский
Арестованная комедия
Ник. Смирнов-Сокольский. Рассказы о книгах. Издание пятое
М., "Книга", 1983
OCR Бычков М. Н.
В 1798 году, во времена Павла I, вышла из печати комедия известного поэта и драматурга Василия Васильевича Капниста "Ябеда". Сюжет "Ябеды" был подсказан В. Капнисту личными его переживаниями и злоключениями на собственном судебном процессе, проигранном им в Саратовской гражданской палате по поводу какого-то имения.
"Ябеда" Капниста занимает значительное место в истории русской драматургии.
Одна из первых обличительных комедий на нашей сцене, она явилась предшественницей грибоедовского "Горя от ума" и гоголевского "Ревизора".
Сам Капнист находился под непосредственным влиянием "Недоросля" Фонвизина.
Комедия зло обличала произвол и взяточничество, царившие в судах того времени. Уже фамилии действующих лиц говорили сами за себя: Кривосудов, Хватайко, Кохтев...
Один из героев комедии, председатель суда Кривосудов, поет, например, такие куплеты:
Бери! Большой в том нет науки.
Бери, что только можно взять,
На что ж привешаны нам руки,
Как не на то, чтоб брать! Брать! Брать!
Комедия была написана в 1793--1794 годах, еще при Екатерине II, но годы эти были такие, что автор не рискнул выступить с ней перед зрителями и читателями. Только при Павле I, 22 августа 1798 года, она впервые была представлена в Петербурге.
Успех у зрителей комедия имела громадный. Ряд фраз из "Ябеды" был тут же подхвачен, и некоторые из них вошли в поговорки. "Законы святы, да исполнители лихие супостаты", -- повторяли потом много лет.
Позже В. Г. Белинский, который был невысокого мнения о поэтическом таланте Капниста, писал о его комедии, что она "принадлежит к исторически важным явлениям русской литературы как смелое и решительное нападение сатиры на крючкотворство, ябеду и лихоимство, так страшно терзавшие общество прежнего времени"2.
Одновременно с постановкой комедии на сцене Капнист решил ее напечатать, для чего обратился к придворному поэту Ю. А. Нелединскому-Мелецкому со следующим письмом:
"Милостивый государь мой, Юрий Александрович!
Досады, которые мне и многим другим наделала ябеда, причиной, что я решился осмеять ее в комедии; а неусыпное старание правдолюбивого монарха нашего искоренить ее в судах внушает мне смелость посвятить сочинение мое его императорскому величеству. Препровождая оное вашему превосходительству, аки любителю российского слова, покорнейше прошу узнать высочайшую волю, угодно ли будет усердие е. и. в. и благоволит ли он удостоить меня всемилостивейшим позволением украсить в печати сочинение мое, одобренное уже цензурою, священным его именем.
Имею честь быть и проч. В. Капнист.
Спб. Апреля 30 дня 1798 г."3.
Хотя цензура и разрешила комедию, но весьма основательно изуродовала ее, выбросив примерно восьмую часть текста вовсе. На письмо В. Капниста последовал следующий ответ Нелединского-Мелецкого:
"Его императорское величество, Снисходя на желание ваше, всемилостивейше дозволяет сочиненную вами комедию под названием "Ябеда" напечатать с надписанием о посвящении оного сочинения августейшему имени его величества. С совершенным почтением и преданностью честь имею пребыть вашим, милостивый государь мой, покорнейшим слугой Юрий Нелединский-Мелецкий. В Павловске, июня 29 дня 1798 г."
Получив разрешение, Капнист подарил право печатания комедии понравившемуся ему актеру А. М. Крутицкому, исполнителю роли Кривосудова в комедии.
В том же 1798 году актер Крутицкий очень быстро успел напечатать комедию в количестве более 1200 экземпляров. Несколько экземпляров сверх этого Крутицкий напечатал в качестве "подносных", на особой бумаге. В эти экземпляры, а также в какую-то часть общего тиража он кроме гравированного фронтисписа и посвящения комедии Павлу I добавил еще страницы, на которых были напечатаны вышеприведенное письмо Нелединского-Мелецкого к Капнисту и письмо самого Капниста к актеру Крутицкому, издателю "Ябеды". Письмо это таково:
"Милостивый государь мой, Антон Михайлович! Препровождая вам при сем комедию мою "Ябеду", прошу покорно принять от меня право к напечатайте оной в пользу вашу. Верьте, милостивый государь мой, что к сему побуждаюсь я единственно желанием доказать перед всеми уважение, которое к дарованиям вашим ощущаю, и надеждою, что сочинение мое также благосклонно принято будет от вас читателями, как зрителями принято было. Есмь с истинным почтением и т. д. В. Капнист. 1798 г. Сентября 30-го дня".
Привожу текст этих любопытных писем потому, что "особые" экземпляры "Ябеды", в которых они напечатаны, представляют большую библиографическую редкость. Почти все библиографы указывают число страниц в ней 135, т. е. описывают "обыкновенные" экземпляры, без приведенных выше писем, тогда как в "особых" экземплярах страниц 138. На добавочных страницах и были напечатаны указанные два последних письма.
Появление "Ябеды" на сцене, вызвав восторг одной части зрителей, пробудило ярость и негодование у другой. К этой второй части принадлежали крупные бюрократы-чиновники, увидевшие в образах комедии свои собственные портреты. На автора посыпались доносы, адресованные на имя самого Павла I. Торопливый в своих решениях, Павел тут же приказал комедию запретить, напечатанные экземпляры арестовать, а автора немедленно сослать в Сибирь.
Комедия прошла в театре всего четыре раза. Вышедшие к этому времени в свет печатные ее экземпляры в количестве 1211 были немедленно арестованы. По этому поводу сохранился любопытный документ такого содержания:
"Милостивый государь, Дмитрий Николаевич (Неплюев. -- Н. С.-С.)!
По высочайшей воле государя-императора, отобранные мною от господина Крутицкого, иждивением его напечатанные 1211 экземпляров комедии "Ябеды", при сем имею честь препроводить вашему превосходительству. Барон фон дер Пален"4.
Подобные дела при Павле I делались быстро. Комедию запечатали сургучом в сундуке цензуры, а автора ее Капниста фельдъегерские кони помчали в Сибирь.
Но вечером того же дня, как рассказывают некоторые, Павел пожелал вдруг проверить правильность своего "повеления". Он приказал дать этим же вечером комедию у себя, в "Эрмитажном" театре.
Трепещущие актеры разыграли комедию, причем в зрительном зале находилось всего два зрителя: сам Павел I и наследник его Александр.
Эффект был совершенно неожиданный. Павел хохотал, как безумный, часто аплодировал актерам, а первому же попавшемуся на глаза фельдъегерю приказал скакать по дороге в Сибирь за автором.
Возвращенного с дороги Капниста всячески обласкал, возвел в чин статского советника и до своей смерти оказывал ему покровительство5.
Так ли это было точно или нет, документов по этому поводу не сохранилось, но то, что напечатанная комедия была арестована, а автор едва не угодил в Сибирь, -- правда. Правда и то, что Павел I после действительно оказывал некоторое покровительство Капнисту. "Впрочем, "покровительство" это не распространялось на комедию "Ябеда". К представлению и к печати она все-таки дозволена не была и увидела снова свет рампы только в 1805 году, далеко не сразу даже после смерти Павла I. Находившиеся же под арестом экземпляры комедии появились в продаже несколько раньше, получив "амнистию" в 1802 году. Подтверждением этому служит хранящаяся сейчас в Пушкинском Доме расписка актера Крутицкого, издателя комедии. Текст этой расписки таков: "Тысяча восемьсот второго года, июля 12 дня получил я из канцелярии его превосходительства г. действительного тайного советника и сенатора Трощинского следующие мне в отдачу по высочайшему повелению экземпляры комедии "Ябеда" сочинения Капниста, всех числом 1211 -- в чем и подписуюсь: Российского придворного театра актер Антон Крутицкий"6.
Имеющийся у меня экземпляр "Ябеды" принадлежит к числу "подносных", печатавшихся обычно в самом ничтожном количестве.
В этом экземпляре имеется, как уже говорилось выше, великолепный гравированный фронтиспис и добавочный лист с письмами Нелединского-Мелецкого и Капниста. Отпечатана вся книга на особой, плотной бумаге. Это сделало экземпляр комедии весьма массивным, более чем вдвое толще всех прочих ее экземпляров. Книга переплетена в роскошный золототисненый зеленого цвета марокен с золотым обрезом.
Таких экземпляров я ни в одной библиотеке не видел и имею основание думать, что если он не уникален, то во всяком случае особо редок.
Попал он ко мне из собрания покойного библиографа Н. Ю. Ульянинского, при жизни всегда ахавшего и охавшего вокруг этой своей замечательной находки.
Весь остальной тираж комедии в свою очередь подразделялся на два вида:
a) Полные экземпляры, с количеством страниц 138, с хорошими отпечатками гравюры. Эти экземпляры отличаются от моего "подносного" только качеством бумаги.
б) Экземпляры на худшей бумаге (иногда даже неодинакового цвета), с гравюрой, отпечатанной плохо и слепо, явно с "усталой" доски. Во многих экземплярах эта гравюра отсутствует вовсе. Количество страниц в этой части тиража -- 135. Нет страниц 137--138 с письмами Нелединского-Мелецкого и Капниста.
Дореволюционные антиквары знали эту разницу между двумя видами издания комедии и ценили "Ябеду" с 138 страницами значительно дороже, считая книгу большой редкостью, в - во время как обыкновенные экземпляры, с количеством страниц 135, расценивали от рубля до трех рублей в зависимости от наличия или отсутствия гравюры. Редкостью такие экземпляры не считались.
Между двумя указанными видами издания "Ябеды" кроме разного количества страниц, качества бумаги и качества отпечатка гравюры существует еще одно различие: некоторые страницы второго вида набраны заново тем же шрифтом, с весьма незначительными разночтениями: в одном случае исправлена опечатка, в другом допущена новая; в одном случае концовочная линейка длиннее, в другом -- короче и так далее.
Подобная разница в наборе некоторых страниц одного и того же издания в XVIII и первой половине XIX веков была отнюдь не редким явлением.
Мы уже знаем, что считалось в обычае печатать некоторые книги непременно в нескольких видах: какое-то количество особо роскошных, или "подносных", экземпляров, затем часть тиража на хорошей бумаге, "для любителей и знатоков" и, наконец, простые экземпляры -- для продажи.
"Подносные" экземпляры печатались иногда с большими полями, иногда на шелке или на бумаге другого цвета.
Разумеется, каждая перемена бумаги, изменение полей, изъятие гравюр (если они были в тексте) требовали новой приправки набора, иногда и переверстки. При этом могли происходить частичные изменения: замена букв, украшений, а иногда и полная перемена набора той или иной страницы.
Библиографы знают, например, что книга "Торжествующая Минерва" 1763 года печаталась вообще сразу двумя наборами, с некоторой разницей в украшениях.
Менялся набор частично или полностью в некоторых книгах времен Петра I. Это происходило иногда по причине значительного тиража книг, при котором литеры набора "уставали", сбивались.
Да мало ли, наконец, какие случайности могли быть в процессе печатания книги? Техника была примитивная, печатали не торопясь, с оглядкой. Замечали опечатку -- исправляли, замечали, что лист начал давать плохие оттиски, -- останавливались, меняли приправку, иногда шрифт. Все это никого не удивляло, и все считали книгу, вышедшую под одним заглавным листом, с одной и той же датой печатания,-- одним изданием, а не несколькими.
Совершенно иначе отнесся к этим особенностям типографской техники прошлого киевский литературовед, доцент А. И. Мацай. В выпущенном недавно исследовании о "Ябеде" В. Капниста А. И. Мацай, основываясь исключительно на мелких типографских "разночтениях", замеченных им в разных экземплярах комедии, сделал заключение не только о существовании какого-то одновременного "второго" ее издания, но и определил его как якобы подпольное, нелегальное, являющееся "едва ли не первым в России подпольным изданием художественного произведения вообще"7.
А. И. Мацай пишет: "Экземпляры комедии, разошедшиеся по рукам до отобрания большей части тиража у Крутицкого, не могли удовлетворить огромного на нее спроса. Это и родило идею издать "Ябеду" нелегально, под видом первого, "дозволенного цензурой" и частью разошедшегося по рукам издания".
Никаких других доказательств, кроме замеченных им в экземплярах разных видов "Ябеды" опечаток и перестановок запятых, А. И. Мацай не приводит, и поэтому предположение его малоубедительно.
Огромный спрос на комедию основанием для такого предположения тоже служить не может, так как, скажем, на "Путешествие из Петербурга в Москву" А. Н. Радищева спрос был куда больший, но, однако, о подпольных и нелегальных изданиях его книги никто даже не смел и думать. Во времена Екатерины II и в особенности Павла I с такими делами не шутили. Они пахли не только Сибирью...
Спрос на книгу Радищева удовлетворялся ходившими по рукам многочисленными рукописными списками. Именно благодаря им "Радищев, рабства враг -- цензуры избежал".
Избежала цензуры и комедия Капниста "Ябеда". Она тоже ходила по рукам в списках, тем более, что по размеру своему она была значительно легче для переписки, чем радищевское "Путешествие".
Все, что далее сообщает А. И. Мацай в защиту своей гипотезы, так же бездоказательно. По его словам, "...Капнист и Крутицкий, по-видимому, были участниками нелегального, подпольного издания..."
Еще далее сообщается: "Для того, чтобы осуществить нелегальное издание, комедию пришлось вновь набрать тем же шрифтом, каким было набрано первое издание..." "Но как ни велико было мастерство рабочего-наборщика, -- пишет А. И. Мацай, -- он не смог выполнить свою совершенно необычную работу, требующую поистине изумительной витруозности, с абсолютной точностью".
Поэтому, по мнению А. И. Мацая, и получились некоторые мелкие несовпадения: фамилия издателя в одном случае набрана "Крутицкого", а в другом -- "Крутицкаго", в "легальном" издании напечатано "потряхает", а в "нелегальном" -- "потряхивает" и так далее.
Отстаивая свою точку зрения, А. И. Мацай сообщает, что им изучено тринадцать экземпляров "Ябеды", из которых пять он считает первого, "легального" издания и восемь якобы второго, "подпольного". Подсчитывая в них типографские разночтения, которые можно найти только с лупой и сантиметром, А. И. Мацай почему-то обходит молчанием главное разночтение между первыми и вторыми.
По его же словам, все первые пять экземпляров "легального" издания имеют 138 страниц текста, в то время как все восемь экземпляров "подпольного" -- только 135.
Так где же "виртуозность" подделывателя-наборщика? Сумев сделать подделку так, что "два издания "Ябеды" специалисты принимали за одно целых полтора столетия", подделыватель спокойно не набирает и не печатает вовсе две страницы текста, и этой его "ошибки" не замечает никто?
Думается, что не было никакого второго, "подпольного" издания "Ябеды". Было одно, но напечатанное, по манере того времени, в трех видах: несколько экземпляров роскошных, "подносных", какое-то количество -- просто хороших, "для любителей и знатоков" и остальные -- "обыкновенные", для продажи.
В экземпляры первого и второго вида издатели посчитали необходимым приложить страницы с письмами, а третий вид выпущен без них.
Исследователь "Ябеды" А. И. Мацай нашел в библиотеках пять экземпляров, относящихся ко второму виду издания, а восемь -- к третьему. Первого, "роскошного" вида ему не попалось.
Экземпляры "роскошные", так же как и экземпляры второго вида издания "Ябеды" 1798 года, и по количеству страниц, и по набору абсолютно одинаковы.
При переводе типографской машины на печать третьего, "обыкновенного" вида издания по каким-нибудь техническим причинам пришлось некоторые страницы набрать заново. Вот, собственно, и все.
Какие-либо другие, более смелые предположения либо надо подтверждать документально, либо они так и остаются только предположениями.
В общем, вокруг "Ябеды" создалось две легенды. Одна в том, что Павел I приказал отдельно для себя поставить комедию, остался ею доволен и велел вернуть с дороги высланного в Сибирь Капниста.
Другая легенда повествует о наличии какого-то второго, якобы "нелегального", "подпольного" издания "Ябеды".
Думается, что первая легенда заслуживает большего доверия. Павел I был именно таким: сумасшедшим, стремительным, могущим в секунду возвысить своего подданного или тут же ввергнуть его в узилище.
Произошла ли подобная история с Капнистом или не произошла, но она очень похожа на правду.
Вторая легенда -- о "подпольном" издании "Ябеды" -- не внушает доверия прежде всего по именам лиц, в ней участвующих. Очень был вольнолюбивый и смелый человек В. Капнист. Автор исследования "Ябеды" А. И. Мацай говорит об этом верно и убедительно.
Но ни сам создатель "Ябеды", ни тем более актер Крутицкий "свергателями воли монаршей" отнюдь не были.
И это, мне думается, самый действенный аргумент против существования какого-то второго, "нелегального и подпольного" издания "Ябеды".
Ко всему этому считаю не лишним добавить, что в моем собрании имеется, например, книга басен моего друга Сергея Владимировича Михалкова с рисунками Е. Рачева, изданная в Москве в 1957 году. Книга, эта -- подарок автора. На ней его автограф: "Старателю-собирателю книг редкостных и обыденных тоже -- Николаю Смирнову-Сокольскому от Сергея Михалкова". Далее идет его же шутливое двустишие:
Среди Крыловых и Зиловых
Есть место и для Михалковых.
Сообщаю я об этом не для того, чтобы похвастаться дружбой с писателем (хотя дружбу эту я очень ценю), а потому, что экземпляр книги его вовсе не "обыденный". Это один из "сигнальных" экземпляров, несколько отличающийся от тех, которые после поступили в продажу. Между ними есть кое-какие типографские и прочие разночтения, чуточку похожие на те, которые были в разных видах одного и того же издания "Ябеды" Капниста 1798 года. Как видите -- это случается и теперь.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Капнист В. Ябеда, комедия в пяти действиях. С дозволения Санктпетербургской цензуры. В Спб., 1798, печатано в Имп. тип. Иждивением г. Крутицкого Гравир фронтиспис, загл. л., 6 ненум., 138 с. 8® (22x14 см).
В обычных экземплярах -- 135 с.; это -- особый, "подносной".
2 Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 7. М., 1955, с. 121.
3 "Русская старина", 1873, кн. 5, с. 714.
4 Там же, с. 715.
5 Впервые напечатано в No 5 "Виленского портфеля", 1858 г.; перепечатано в "Библиографических записках", 1859, т. 2, с. 47.
6 Пушкинский Дом. Архив, фонд 93, оп. 3, No 556, л. 5.
7 Мацай А. "Ябеда" Капниста. Киев: Изд-во Киевского ун-та им. Т. Г. Шевченко, 1958. Глава "История изданий", с. 175.
В доме Кривосудова, председателя Гражданской палаты, встречаются подполковник Прямиков и повытчик Добров. Прямиков рассказывает, что его сосед, Праволов, затеял против него процесс. Добров жалеет Прямикова: ведь Праволов - «сутяга хитрый», «злой ябедник». Он уж поднаторел в подобных делах, умеет и «вывернуть указы», и дать взятку судье. Кривосудов же - отъявленный взяточник, прокурор и секретарь - под стать ему, члены палаты - один почти что неграмотный, заика, а другой - азартный игрок, думающий лишь о картах. Добров советует Прямикову прибегнуть к взяткам. Но Прямиков не хочет давать судьям денег: он уповает на свою правоту и на закон: «Закон подпора мне и щит».
Здесь, в доме Кривосудова, и происходят суды. «Председатель наш в свой дом вместил палату, с казны за то приобретая плату», - объясняет Добров. Повытчик рассказывает, что нынче именины хозяина дома и сговор его дочери, Софьи.
Прямиков взволнован этим известием. Он с давних пор влюблён в Софью. Познакомились они в Москве, где девушка воспитывалась у тётки. Уходя на войну, Прямиков простился с возлюбленной. Когда он вернулся, его уже ожидала тяжба. Прямиков ещё не видел Софью после разлуки.
Служанка Кривосудова Анна говорит Прямикову, что Софья любит его, но её против воли выдают за другого. Появляется Софья, и Прямиков с радостью узнает, что действительно любим ею. В комнату входит Кривосудов. Прямиков говорит ему о своём процессе и просит руки Софьи. Кривосудов по обоим вопросам предлагает ему обождать. Когда Прямиков уходит, Кривосудов высказывает своё недовольство этим сватовством. Он хочет такого зятя, который бы умел наживать деньги. А Прямиков, как представляется Кривосудову, хоть и богат, но денег беречь не умеет. Добров подаёт Кривосудову дела, которые уж давно требуют решения. Но судья без взятки ничего подписывать не хочет.
От Праволова приносят подарки в честь именин Кривосудова. Судья приглашает Праволова на обед. Поверенный Праволова, Наумыч, заводит речь о Прямикове. А Кривосудов говорит, что уже «оттёр его» и «с рук сжил».
Беседуя с женой, Кривосудов отмечает, что с иском на Прямикова дело у Праволова плоховато. Но жена, Фёкла, убеждает мужа, что можно найти такой закон, чтобы решить дело в пользу Праволова. Кривосудов рассказывает о сватовстве Прямикова. Фёкла возмущена. Она хочет выдать дочь замуж за Праволова. Правда, Софья не любит его, потому что он стар и не пригож, но матери до этого дела нет: стерпится - слюбится.
Пришедший к Кривосудову на обед Праволов советуется о своих делах с Наумычем. Судьи уже подкуплены, подставные свидетели готовы, соглядатаи к Прямикову приставлены... В общем, всё готово. Впрочем, иные из старых дел Праволова уже дошли до наместника. Но Праволов надеется, что дружба с Кривосудовым спасёт его. На Софье он не собирается жениться: считает её дурой, «которая приход с расходом свесть не знает».
Секретарь Гражданской палаты Кохтин приносит Праволову радостную весть: оказывается, Богдан Прямиков на самом деле был окрещён Федотом. В этом он видит зацепку, чтобы доказать, что Прямиков владеет своим наследством незаконно.
Праволов поздравляет Кривосудова и заводит с ним разговор о своём деле. Но тот только твердит: «Да! Дело плоховато!». Тогда Праволов заводит речь о деревне, которую Кривосудов хотел купить. Он даёт судье «в долг» требующуюся сумму. И Кривосудов соглашается содействовать Праволову.
К имениннику собираются гости. Среди них - прокурор Хватайко и члены Гражданской палаты: Бульбулькин, Атуев, Радбын и Паролькин. Праволов всем потихоньку напоминает о сделанных им подарках.
Разговор заходит о назначении нового губернатора - Правдолюба. Члены палаты опасаются, как бы не попасть в беду из-за взяток: новый губернатор честен, рассматривает все просьбы и жалобы.
Когда гости напиваются, Софья с досады уходит от них. Мать выходит вслед за дочерью и упрекает её. Фёкла объявляет Софье, что выдаст её замуж за Праволова. Девушка умоляет мать на коленях, чтобы её избавили от такого мужа.
Гости начинают играть в карты. За игрой Праволов рассказывает, что Богдан Прямиков незаконно присвоил наследство, предназначавшееся куда-то пропавшему Федоту Прямикову.
Приходит Прямиков. Он хочет объяснить собравшимся сущность своего дела, но его никто не хочет слушать. Праволов отказывается объясниться с Прямиковым: «Я неуч в ябедах...». Тогда Прямиков, отведя соперника в сторону, угрожает: если Праволов вздумает жениться на Софье, то он, Прямиков, оставит его «без носа, без ушей». Затем подполковник уходит.
Софья играет гостям на арфе и поёт песню о справедливости. Но гости затягивают другую песню: «Бери, большой тут нет науки, / Бери, что только можно взять...». Пьяные гости уходят.
Наутро Софья горюет о своей участи. Всю ночь ей снился «несносный Праволов». Приходит Прямиков. Он хочет оказать услугу Кривосудову, которому в Сенате «враги несчастие куют». Но жена Кривосудова грубо обращается с непрошеным гостем. Не дав мужу и слова сказать, она указывает Прямикову на дверь. Кривосудов опасается, что слова Прямикова могут оказаться правдой, но жена упрекает его за трусость.
Приходит Наумыч и приносит конверт с деньгами от Праволова - это «штраф», который Праволов готов заплатить в случае своей неправоты. А секретарь уже подобрал законы, которые помогут решить дело в пользу Праволова. Кривосудов рассказывает секретарю Кохтину о неприятностях в Сенате. Они вместе перебирают прошлые неправедные дела: уж не всплыло ли какое-нибудь из них?
Анна с Добровым пытаются превратить место вчерашней попойки в зал судебных заседаний. Бутылки они прячут под стол и накрывают сукном.
Члены палаты входят в комнату. Добров читает названия очередных дел. Многие иски Кривосудов не желает рассматривать - кладёт под сукно. Очередь доходит до иска Праволова к Прямикову. Добров зачитывает дело. Тем временем члены палаты находят под столом недопитые бутылки и опохмеляются.
Богдан Прямиков - законный владелец оставленного отцом имения. Но Праволов пытается доказать, что купил это имение у некоего дальнего родственника Прямикова-отца. Сам же Богдан якобы незаконно вступил во владение наследством. Все выводы построены на разнице в именах. Впрочем, члены палаты даже не слушают молоденького барчука-гвардейца. Не раздумывая, они присуждают отдать имение Прямикова Праволову. Все подписывают бумагу, отдают Праволову, и тут приходят два пакета из Сената.
В первом предписано немедленно взять под стражу Праволова - ябедника, злодея и душегуба. А во второй - приказ: всю Гражданскую палату судить уголовным порядком за взятки и несправедливости. Появляется Фёкла. Она, как и все остальные, поражена этими двумя новостями. Члены палаты разбегаются, и тут приходит Прямиков. Он просит руки Софьи. Кривосудов и Фёкла с радостью встречают его и дают согласие на брак. У них остались лишь надежды, что «всё... с рук сойдёт слегка». Или, по крайней мере, при ближайшем торжестве выйдет амнистия.