Урок изучения нового материала по рассказу А.И. Солженицына "Один день Ивана Денисовича". Солженицын «Один день Ивана Денисовича» – история создания и публикации

Разделы: Литература

4 августа 2008 г. ушёл из жизни крупный русский мыслитель, прозаик, драматург XX в., лауреат Нобелевской премии по литературе, академик Российской академии наук Александр Исаевич Солженицын. Для русской культуры он стал символом XX в. В связи с чем Департамент государственной политики и нормативно-правового регулирования в сфере образования рекомендовал изучение в школе творчества писателя, обусловленное масштабом его личности и тем значением, которое эта фигура имеет для истории развития общественной мысли России второй половины XX в. и истории литературы того же периода.

Изучение рассказа "Один день Ивана Денисовича" в курсе литературы XX в. связано прежде всего с "лагерной темой" в русской литературе XX в. Обращение к этому произведению позволяет поднять тему трагической судьбы человека в тоталитарном государстве и ответственности народа и его руководителей за настоящее и будущее страны.

Предлагается текстуальное, а не обзорное изучение данного произведения на уроках литературы в 11 классе, т.к. "лагерная тема" может быть не понята учащимися, если они не обращаются к тексту произведения.

Изучение "Одного дня:" позволяет показать, какова роль художественной литературы в процессе открытия трагических страниц отечественной истории XX в.

Используется групповая форма работы (примерные ответы приведены частично), элементы театральной педагогики.

Цели и задачи урока:

• познакомить с жизнью и творчеством А.И.Солженицына, историей создания рассказа "Один день Ивана Денисовича", его жанровыми и композиционными особенностями, художественно-выразительными средствами, героем произведения;
• отметить особенности художественного мастерства писателя;
• рассмотреть отражение трагических конфликтов истории в судьбах героев;

Оборудование: портрет и фотографии А.И.Солженицына, литературные листы по творчеству писателя, выставка его книг, фрагмент художественного фильма "Холодное лето 53-го", опорная схема по тексту произведения, ретроспектива (1977, 1970, 1969, 1967) дат в жизни писателя, таблички с именами писателей для импровизированного заседания Союза писателей СССР (К.Федин, А.Корнейчук, А.Сурков, Я.Яшин, А.И.Солженицын).

Вопросы на доске для актуализации восприятия:

- В чём видит писатель своё назначение в литературе?

Откуда исходят истоки его творчества?

Что позволяет человеку выжить в нечеловеческих условиях?

Как в условиях фактической несвободы человек может остаться свободным?

Словарная работа:

• ретроспектива -

то, что содержит ретроспективный обзор (ретроспективная выставка, описание)

ретроспективный -

посвящённый рассмотрению прошлого, обращённый назад к прошлому (от лат.retro - назад и spectare - смотреть)

ретроспекция -

ретроспективный обзор, обращение к прошлому

Ход урока

1. Определение цели и задач урока.

Ретроспектива подборок газетных статей с критикой в адрес А.И.Солженицына.

Театрализованное заседание Союза писателей СССР.

Краткая биографическая справка о писателе.

Кадры из кинофильма "Холодное лето 53-го".

Анализ рассказа "Один день Ивана Денисовича":

1) история создания и публикации, жанр произведения;

2) тема, основная мысль, сюжет рассказа;

3) предлагерная биография героя;

4) черты характера и душевные качества Ивана Денисовича;

5) "лагерь глазами мужика";

6) широта тематики произведения;

8) значение эпитета к слову "день", вынесенному в название рассказа;

Почему не только горе сжимает сердце при чтении этой замечательной книги, но и свет проникает в душу.
Это от глубокой человечности, оттого, чтолюди остались людьми и в обстановке глумления.
Ж.Медведев.

Вступительное слово учителя:

:В один из сырых февральских дней 1974 года по трапу советского самолёта, прибывшего вне всякого расписания из Москвы во Франкфурт- на- Майне, сошёл единственный пассажир. Этот пассажир в демисезонном пальто, со срезанными пуговицами на вороте рубахи, ещё три часа назад хлебавший тюремную похлёбку в знаменитом Лефортове, и сейчас не знал, что точно его ожидает.

Встречавшие необычного русского гостя поневоле (или титулованного изгнанника) немецкие чиновники, а затем и известнейший немецкий писатель Генрих Бёлль, конечно, не могли не заметить на его лице следы явной усталости, венчики морщин у глаз, зорких и наблюдательных, бороздки на лбу: Это были приметы непрерывной работы мысли.

Кто же был этот одинокий русский пассажир-изгнанник, молчаливый, скупой в движениях и крайне немногословный в первых беседах с прессой? В нём было всё "отжато" до предела, пружина воли не распущена. Границы, визы, паспорта! Они для него мелькают, сменяя друг друга, но его внутренний мир не изменен. Ничто ни на миг не отрывало его - как показало ближайшее будущее - от континента русской истории, от России.

Этим пассажиром, наотрез отказавшимся от множества вопросов журналистов, был Александр Исаевич Солженицын, прошедший на родине множество кругов испытаний. И на данном уроке предлагается рассмотреть эти круги в ретроспективе, то есть обратиться назад, к прошлому писателя, и выяснить, почему же А.И.Солженицын оказался за границей, в чём видит Александр Исаевич своё назначение в литературе как писатель, что явилось истоками его творчества на примере рассказа "Один день Ивана Денисовича".

Вслушаемся в некоторые газетные подборки тех лет с красноречивыми заголовками, выбранные из многочисленных писем писателя (учащиеся выносят даты и зачитывают сообщения).

Сообщение ТАСС: Указом Президиума Верховного Совета СССР за систематическое совершение действий, не совместимых с принадлежностью к гражданству СССР и наносящих ущерб Союзу Советских Социалистических Республик, лишён гражданства СССР и выдворен за пределы Советского Союза Солженицын А.И.

С чувством облегчения прочитал о том, что Верховный Совет СССР лишил гражданства Солженицына, что наше общество избавилось от него. Гражданская смерть Солженицына закономерна и справедлива. Валентин Катаев.

От секретариата правления Союза писателей РСФСР: Своим открытым письмом Солженицын доказал, что стоит на чуждых нашему народу позициях, и тем самым подтвердил необходимость, справедливость и неизбежность его исключения из Союза советских писателей...

Слово учителя: 22 сентября 1967 года состоялось заседание секретариата Союза писателей СССР. И нам сегодня предоставляется уникальная возможность воспроизвести его часть. На заседании присутствовало 30 писателей. Председательствовал К.Федин. Приглашён был А.И.Солженицын. Заседание по разбору его писем началось в 13 часов, закончилось после 18-ти (в роли писателей участвуют учащиеся, они выходят с табличками, на которых написаны имена писателей, и садятся за стол, затем по очереди выходят к импровизированной трибуне с выступлением).

К.Федин: Меня покоробили письма Солженицына. И сегодня мы должны будем говорить о его произведениях, но мне кажется, что надо говорить в общем по письмам.

А.Корнейчук: Своим творчеством мы защищаем своё правительство, свою партию, свой народ. Мы ездим за границу вести борьбу. Мы возвращаемся оттуда измотанные, изнурённые, но со знанием исполненного долга. Мы знаем, что вы много перенесли, но не вы один (обращаясь к Солженицыну). Было много других людей в лагерях, кроме вас. Старых коммунистов. Они из лагеря шли на фронт. В нашем прошлом было не только беззаконие, был подвиг. Но вы этого не заметили. Всё, что вы пишете - это злобно, грязно, оскорбительно!

А.Сурков: Солженицын для нас опасней Пастернака. Пастернак был человек, оторванный от жизни, а Солженицын - с живым, боевым, идейным темпераментом. Это идейный человек, это опасный человек.

А.Яшин (Попов): Автор "Пира победителей" отравлен ненавистью. Люди возмущаются, что есть в рядах Союза писателей такой писатель. Я хотел бы предложить исключить его из Союза. Не он один пострадал, но другие понимают трагедию времени.

К.Федин: Давайте предоставим слово самому писателю - А.И.Солженицыну.

А.И.Солженицын: Я считаю, что задачи литературы и по отношению к обществу, и по отношению к отдельному человеку не в том заключаются, чтобы скрывать от него правду, смягчать её, а говорить истинно то, как оно есть: Задачи писателя касаются тайн человеческого сердца и совести, столкновения жизни и смерти, преодоления душевного горя и тех законов протяжённого человечества, которые зародились в незапамятной глуби тысячелетий и прекратятся лишь тогда, когда погаснет солнце. Скажите, о чём моё письмо?

А.И.Солженицын: Ничего вы тогда не поняли, если о цензуре. Это письмо о судьбах нашей великой литературы, которая когда-то покорила и увлекла весь мир. Я - патриот, я люблю свою родину. Под моими подошвами всю мою жизнь - земля отечества, только её боль я слышу, только о ней пишу.

Слово учителя:

Историческая справка. Речь идёт об "Открытом письме", написанном А.И.Солженицыным 16 мая 1967 года делегатам IV Всесоюзного съезда и посланном Александром Исаевичем в президиум съезда как выступление, поскольку сам он уже тогда не был избран делегатом.

А.И.Солженицын: Не имея доступа к съездовской трибуне, я прошу обсудить то нестерпимое дальше угнетение, которому наша художественная литература из десятилетия в десятилетие подвергается со стороны цензуры. Литература не может развиваться в категориях "пропустят - не пропустят". Литература, которая не есть воздух современного ей общества, которая не смеет передать обществу свою боль и тревогу, в нужную пору предупредить о грозящих нравственных и социальных опасностях, не заслуживает даже названия литературы.

Обо мне заявляют: "Его освободили досрочно!" Сверх 8-летнего приговора я просидел месяц в пересыльных тюрьмах, затем без приговора получил вечную ссылку, с этой вечной обречённостью просидел три года в ссылке, только благодаря XX съезду освобождён - и это называется досрочно!

Я - один, клевещут обо мне сотни. Утешает только то, что ни от какой клеветы я инфаркт не получу никогда, потому что закалили меня в сталинских лагерях.

Никому не перегородить путей правды, и за движение её я готов принять и смерть. Но, может быть, многие уроки научат нас, наконец, не останавливать пера писателя при жизни. Это ещё ни разу не украсило нашей истории.

Приводится (кратко) биографическая справка о писателе , подготовленная учащимися.

Слово учителя: "Родина моя там, сердце моё там, вот поэтому я и еду",- сказал писатель перед отлётом в Россию 27 мая 1994 года. Он оказался пророком собственной судьбы, так как предвидел своё возвращение ещё в застойном 1984 году: "Я ещё вернусь туда, не только книги мои вернутся, а я живым туда вернусь: Почему-то мне кажется, что я умру у себя на родине".

Летом 2008 года Россия понесла большую утрату: умер писатель-гражданин, горячо и преданно любящий свою Родину, болеющий за неё всей душой; человек с чётко выраженной жизненной позицией, идущий до конца в отстаивании своих нравственных принципов; стойкий, мужественный человек (примерно такой словесный портрет должен появиться у учащихся в тетрадях).

Свой поиск во имя человека Солженицын начал в пределах одного человека, героя рассказа "Один день Ивана Денисовича".

Историческая справка: жертвами террора с 1947-1953 годы (данные во всех источниках приводятся по материалам, собранным А.И.Солженицыным) стали от 5,5 до 6,5 млн. человек.

В 1970 году в Норвегии снимался фильм по сюжету рассказа. В российском кинематографе создан художественный фильм "Холодное лето 53-го", несколько кадров которого помогут перенестись в атмосферу тех лет и ответить на вопрос: в чём общность судеб Ивана Денисовича Шухова и героев фильма (просмотр). В своём произведении А.И.Солженицын отразил трагические конфликты истории в судьбах героев; показал, как люди стали рабами "культа личности". И всё равно: дух народа пробивался, как росток, ломающий асфальт (Ж.Медведев).

Групповая работа над текстом рассказа "Один день Ивана Денисовича" (каждой группе было дано предварительное домашнее задание по тексту произведения).

1. История создания и публикации, жанр произведения.

"Один день "задуман автором на общих работах в Экибастузском Особом лагере зимой 1950-51 года. Осуществлён в 1959 сначала как "Щ - 854 (Один день одного зека)" (щ-854 - лагерный номер самого писателя). После XXII съезда писатель впервые решился предложить что-то в открытую печать, выбрал "Новый мир" А.Твардовского. Добиться опубликования было непросто.

"Как это родилось? Просто был такой лагерный день, тяжёлая работа, я таскал носилки с напарником и подумал, как нужно описать весь лагерный мир - одним днём. Конечно, можно описать свои 10 лет лагеря, там, всю историю лагерей, а достаточно в одном дне собрать только один день одного среднего, ничем не примечательного человека с утра до вечера. И будет всё.

Это родилась у меня мысль в 52-м году. В лагере. Ну, конечно, тогда было безумно об этом думать. А потом прошли годы. И вот в 59-м году думаю: кажется, я уже мог сейчас эту идею применить. Семь лет она лежала просто. Попробую-ка я написать один день одного зека. Сел - и как полилось! Со страшным напряжением! Потому что в тебе концентрируется сразу много этих дней. И только чтоб чего-нибудь не пропустить, я невероятно быстро написал "Один день:"

Образ Ивана Денисовича сложился из солдата Шухова, воевавшего с автором в советско-германскую войну (и никогда не сидевшего), общего опыта пленников и личного опыта автора в особом лагере каменщиком.

Жанр рассказа привлекал писателя, так как в малой форме можно очень много поместить, и это для художника большое наслаждение - работать над малой формой, потому что в ней можно "оттачивать грани с большим наслаждением для себя".

2. Определить тему, основную мысль, раскрыть сюжет рассказа.

"Один день Ивана Денисовича" - это не только портрет одного дня нашей истории, это книга о сопротивлении человеческого духа лагерному насилию.

3. Хотя сюжетную основу рассказа составили события одного дня, воспоминания главного героя позволяют представить его предлагерную биографию. Коротко опишите её.

4. Отметьте черты характера и душевные качества Ивана Денисовича.

Что за фигура перед нами? Какое впечатление вызывает герой?

Иван Денисович Шухов прежде всего крестьянин, ему свойственны рассудительность, обстоятельность в мыслях, он несуетен, въедлив в мелочи жизни; знает, что именно из них жизнь и состоит; находчив, рассудителен, никогда не теряет человеческого достоинства.

Его характер открывается в целой череде небольших эпизодов.

Возможно не случайно имя "Иван" в переводе др.-евр. - (Бог) смилостивился, (Бог) помиловал.

5. Что же такое лагерь у Солженицына в этом рассказе? Как в нём человеку жить и выжить? Какова логика компоновки персонажей?

Каторжный лагерь взят у Солженицына не как исключение, а как порядок жизни.

Человеку можно, собравшись с силами, сразиться с обстоятельствами. Выжить можно, лишь сопротивляясь лагерному порядку принудительного насильственного вымирания. И весь сюжет, если всмотреться, это сюжет непротивления живого - неживому, Человека - Лагерю. Лагерь создан ради убийства, нацелен на погубление в человеке его главного - внутреннего мира: мысли, совести, памяти. "Здешняя жизнь трепала его от подъёма до отбоя, не оставляя праздных воспоминаний: И вспоминать деревню Темгенёво и избу родную ещё меньше было ему поводов".

Лагерный закон: "Подохни ты сегодня - я завтра" Это общее "руководство жизнью" ставит человека по ту сторону добра и зла. Не допустить себя до этого, если ты хочешь называться Человеком - вот задача Шухова.

Вопрос к учащимся всего класса: что спасает человека в этой бесчеловечной жизни?

1) Спасает причастность к сообществу людей . Здесь это бригада, аналог семьи в вольной жизни.

2) Спасает труд (перечитывается эпизод кладки стены на объекте: "Работу он правил лихо, но вовсе не думая:"). Иван Денисович вернул и себе, и другим - пусть ненадолго! - ощущение чистоты и даже святости труда. Вся сцена кладки - это сцена раскрепощения человека, так как перестали страшиться, даже забыли про охрану.

6. Только ли жизнь в лагерной зоне составляет тематическое содержание рассказа? Какие его фрагменты свидетельствуют о большей широте тематики?

1) Современная жизнь деревни;

2) воспоминания о деревне;

3) обсуждение фильма Эйзенштейна "Иван Грозный";

4) подробности советской истории в связи с судьбами солагерников (в судьбе бригадира Тюрина отразились последствия коллективизации в стране).

Описание места действия подчинено принципу расширяющихся концентрических кругов: барак - зона - переход по степи - стройка. Замкнутое пространство ограничивается проволочным заграждением. Лагерь - это дом, так и говорят все: " Домой идём". О другом, настоящем, доме за день и вспомнить некогда, но он существует в рассказе благодаря внутреннему зрению героя. И тогда возникает следующий ряд концентрических кругов : дом - деревня - край - Родина . (опорная схема)

Декрет о времени.

Никто из зеков никогда в глаза часов не видит, да и к чему они, часы, зеку только надо знать - скоро ли подъём, до развода сколько? До обеда? До отбоя? Заключённым часов не положено, время за них знает начальство.

Время определяют по солнцу и месяцу:

"Шухов поднял голову на небо и ахнул: небо чистое, а солнышко почти к обеду поднялось. Диво дивное: вот время за работой идёт! Сколь раз Шухов замечал: дни в лагере катятся - не оглянешься. А срок сам - ничуть не идёт, не избавляется его вовсе".

"Утром только этим зеки и спасаются, что на работу тянутся медленно. Кто быстро бегает, тому сроку в лагере не дожить - упарится, свалится".

8. Найти эпитет к слову "день", вынесенному в название рассказа.

"Почти счастливый день:" - думает Иван Денисович Шухов в конце прожитого им дня. Назовём счастливые события жизни героя этого дня:

Замешкался на подъёме - в карцер не посадили;

Бригаду не выгнали в чистое поле на мороз от самих себя проволоку натягивать;

В обед удалось "закосить" кашу;

Бригадир хорошо закрыл процентовку, следовательно, следующие пять дней будут "сытыми" бригадники;

Нашёл кусок ножёвки, забыл про неё, но на "шмоне" не попался;

Подработал вечером на Цезаря и табачку купил;

И не заболел, перемогся.

"Ничем не омрачённый", счастливый день простого советского зека Шухова И.Д. "Прошёл день, ничем не омрачённый, почти счастливый". "Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов - три дня лишних набавлялось:"

Вопрос к учащимся всего класса: почему автор показал нам "счастливый" лагерный день? (Думается потому, что главная цель автора - показать русский народный характер в различных обстоятельствах, показать через событие, цепь событий - личность. Лагерь и есть такое "событие". А личность - Иван Денисович Шухов).

9. Вывод по анализу рассказа.

Каков же герой рассказа?

"Иван Денисович Шухов, русский мужик, смекалистый, деликатный, работящий, в ком жестокая эпоха культивирования зависти, злобы и доносов не убила той порядочности, той нравственной основы, что прочно живёт в народе, не позволяя никогда в глубине души путать добро и зло, честь и бесчестье, сколько бы к этому ни звали, - во имя чего, во имя какого социального эксперимента, какой игры ума и фантазии - оторван от семьи, от земли и брошен в огромный барак, населённый другими номерами. (А.Латынина).

Значение произведения А. Солженицына не только в том, что оно открыло прежде запретную тему репрессий, задало новый уровень художественной правды, но и в том, что во многих отношениях (с точки зрения жанрового своеобразия, повествовательной и пространственно-временной организации, лексики, поэтического синтаксиса, ритмики, насыщенности текста символикой и т.д.) было глубоко новаторским.

Шухов и другие: модели поведения человека в лагерном мире

В центре произведения А. Солженицына - образ простого русского человека, сумевшего выжить и нравственно выстоять в жесточайших условиях лагерной неволи. Иван Денисович, по словам самого автора, - образ собирательный. Одним из его прототипов был солдат Шухов, воевавший в батарее капитана Солженицына, но никогда не сидевший в сталинских тюрьмах и лагерях. Позже писатель вспоминал: «Вдруг, почему-то, стал тип Ивана Денисовича складываться неожиданным образом. Начиная с фамилии - Шухов, - влезла в меня без всякого выбора, я не выбирал её, а это была фамилия одного моего солдата в батарее, во время войны. Потом вместе с этой фамилией его лицо, и немножко его реальности, из какой он местности, каким языком он говорил» (П . II: 427) . Кроме того, А. Солженицын опирался на общий опыт заключённых ГУЛАГа и на собственный опыт, приобретённый в Экибастузском лагере. Авторское стремление к синтезу жизненного опыта разных прототипов, к совмещению нескольких точек зрения обусловило выбор типа повествования. В «Одном дне Ивана Денисовича» Солженицын применяет очень сложную повествовательную технику, основанную на попеременном слиянии, частичном совмещении, взаимодополнении, взаимоперетекании, а иногда и расхождении точек зрения героя и близкого ему по мироощущению автора-повествователя, а также некоего обобщённого взгляда, выражающего настроения 104‑й бригады, колонны или в целом зэков-работяг как единого сообщества. Лагерный мир показан преимущественно через восприятие Шухова, но точка зрения персонажа дополняется более объёмным авторским видением и точкой зрения, отражающей коллективную психологию зэков. К прямой речи или внутреннему монологу персонажа иногда подключаются авторские размышления и интонации. Доминирующее в рассказе «объективное» повествование от третьего лица включает в себя несобственно-прямую речь, передающую точку зрения главного героя, сохраняющую особенности его мышления и языка, и несобственно-авторскую речь. Помимо этого встречаются вкрапления в форме повествования от первого лица множественного числа типа: «А миг - наш!», «Дорвалась наша колонна до улицы…», «Тут-то мы их и обжать должны!», «Номер нашему брату - один вред…» и т. д.

Взгляд «изнутри» («лагерь глазами мужика») в рассказе чередуется со взглядом «извне», причём на повествовательном уровне этот переход осуществляется почти незаметно. Так, в портретном описании старика-каторжанина Ю-81, которого в лагерной столовой разглядывает Шухов, при внимательном чтении можно обнаружить чуть заметный повествовательный «сбой». Оборот «его спина отменна была прямизною» вряд ли мог родиться в сознании бывшего колхозника, рядового бойца, а ныне прожжённого «зэка» с восьмилетним стажем общих работ; стилистически он несколько выпадает из речевого строя Ивана Денисовича, еле заметно диссонирует с ним. По всей видимости, здесь как раз пример того, как в несобственно-прямую речь, передающую особенности мышления и языка главного героя, «вкрапляется» чужое слово. Остаётся понять - является ли оно авторским , или же принадлежит Ю-81. Второе предположение строится на том, что А. Солженицын обычно строго следует закону «языкового фона»: то есть так строит повествование, чтобы вся языковая ткань, в том числе и собственно авторская, не выходила за круг представлений и словоупотребления персонажа, о котором идёт речь. А так как в эпизоде речь заходит о старике-каторжанине, то нельзя исключить возможности появления в данном повествовательном контексте речевых оборотов, присущих именно Ю-81.

О долагерном прошлом сорокалетнего Шухова сообщается немного: до войны он жил в небольшой деревушке Темгенёво, имел семью - жену и двух дочерей, работал в колхозе. Собственно «крестьянского», правда, в нём не так уж и много, колхозный и лагерный опыт заслонил, вытеснил некоторые «классические», известные по произведениям русской литературы крестьянские качества. Так, у бывшего крестьянина Ивана Денисовича почти не проявляется тяга к матушке-землице, нет воспоминаний о корове-кормилице. Для сравнения можно вспомнить, какую значительную роль в судьбах героев деревенской прозы играют коровы: Звездоня в тетралогии Ф. Абрамова «Братья и сестры» (1958–1972), Рогуля в повести В. Белова «Привычное дело» (1966), Зорька в повести В. Распутина «Последний срок» (1972). Вспоминая своё деревенское прошлое, о корове по имени Манька, которой злые люди прокололи вилами брюхо, рассказывает бывший вор с большим тюремным стажем Егор Прокудин в киноповести В. Шукшина «Калина красная» (1973). В произведении Солженицына подобные мотивы отсутствуют. Кони (лошади) в воспоминаниях Щ-854 тоже не занимают какого-либо заметного места и мимоходом упоминаются лишь в связке с темой преступной сталинской коллективизации: «В одну кучу скинули <ботинки>, весной уж твои не будут. Точно, как лошадей в колхоз сгоняли» ; «Такой мерин и у Шухова был, до колхоза. Шухов-то его приберегал, а в чужих руках подрезался он живо. И шкуру с его сняли» . Характерно, что этот мерин в воспоминаниях Ивана Денисовича предстаёт безымянным, безликим. В произведениях же деревенской прозы, рассказывающих о крестьянах советской эпохи, кони (лошади), как правило, индивидуализированы: Пармен в «Привычном деле», Игренька в «Последнем сроке», Весёлка в «Мужиках и бабах» Б. Можаева и т.д. Безымянная кобыла, купленная у цыгана и «отбросившая копыта» ещё до того, как её обладатель сумел добраться до своего куреня, естественна в пространственно-этическом поле полулюмпенизированного деда Щукаря из романа М. Шолохова «Поднятая целина». Не случайна в этом контексте и такая же безымянная «телушка», которую Щукарь «подвалил», чтобы не отдавать в колхоз, и, «от великой жадности» объевшись вареной грудинкой, вынужден был в течение нескольких суток беспрестанно бегать «до ветру» в подсолнухи.

У героя А. Солженицына нет сладостных воспоминаний о святом крестьянском труде, зато «в лагерях Шухов не раз вспоминал, как в деревне раньше ели: картошку - целыми сковородами, кашу - чугунками, а ещё раньше, по-без-колхозов, мясо - ломтями здоровыми. Да молоко дули - пусть брюхо лопнет» . То есть деревенское прошлое воспринимается скорее памятью изголодавшегося желудка, а не памятью истосковавшихся по земле, по крестьянскому труду рук и души. У героя не проявляется ностальгии до деревенскому «ладу», по крестьянской эстетике. В отличие от многих героев русской и советской литературы, не прошедших школы коллективизации и ГУЛАГа, Шухов не воспринимает отчий дом, родную землю как «утраченный рай», как некое сокровенное место, к которому устремлена его душа. Возможно, это объясняется тем, что автор хотел показать катастрофические последствия социальных и духовно-нравственных катаклизмов, потрясших в XX столетии Россию и существенно деформировавших структуру личности, внутренний мир, саму природу русского человека. Вторая возможная причина отсутствия у Шухова некоторых «хрестоматийных» крестьянских черт - опора автора рассказа прежде всего на реальный жизненный опыт, а не на стереотипы художественной культуры.

«Из дому Шухов ушёл двадцать третьего июня сорок первого года» , воевал, был ранен, отказался от медсанбата и добровольно вернулся в строй, о чём в лагере не раз сожалел: «Шухов вспомнил медсанбат на реке Ловать, как он пришёл туда с повреждённой челюстью и - недотыка ж хренова! - доброй волею в строй вернулся» . В феврале 1942‑го на Северо-Западном фронте армию, в которой он воевал, окружили, многие бойцы попали в плен. Иван Денисович же, пробыв в фашистском плену всего два дня, бежал, вернулся к своим. Развязка этой истории содержит скрытую полемику с рассказом М.А. Шолохова «Судьба человека» (1956), центральный персонаж которого, бежав из плена, был принят своими как герой. Шухова же, в отличие от Андрея Соколова, обвинили в измене: будто он выполнял задание немецкой разведки: «Какое ж задание - ни Шухов сам не мог придумать, ни следователь. Так и оставили просто - задание» . Эта подробность ярко характеризует сталинскую систему правосудия, при которой обвиняемый сам должен доказывать собственную вину, предварительно придумав её. Во-вторых, приведённый автором частный случай, касающийся как будто бы только главного героя, даёт основания предположить, что «Иванов Денисовичей» проходило через руки следователей так много, что те были просто не в состоянии каждому солдату, побывавшему в плену, придумать конкретную вину. То есть на уровне подтекста речь здесь идёт о масштабах репрессий.

Кроме того, как заметили уже первые рецензенты (В. Лакшин), данный эпизод помогает глубже понять героя, смирившегося с чудовищными по несправедливости обвинениями и приговором, не ставшего протестовать и бунтовать, добиваясь «правды». Иван Денисович знал, что если не подпишешь - расстреляют: «В контрразведке били Шухова много. И расчёт был у Шухова простой: не подпишешь - бушлат деревянный, подпишешь - хоть поживёшь ещё малость» . Иван Денисович подписал, то есть выбрал жизнь в неволе. Жестокий опыт восьми лет лагерей (семь из них - в Усть-Ижме, на севере) не прошёл для него бесследно. Шухов вынужден был усвоить некоторые правила, без соблюдения которых в лагере трудно выжить: не спешит, в открытую не перечит конвою и лагерному начальству, «кряхтит и гнётся», лишний раз не «высовывается».

Шухов наедине с самим собой, как отдельная личность отличается от Шухова в бригаде и тем более - в колонне зэков. Колонна - тёмное и длинное чудовище с головой («уж голову колонны шмонали»), плечами («колыхнулась колонна впереди, закачалась плечами»), хвостом («хвост на холм вывалил») - поглощает заключённых, превращает их в однородную массу. В этой массе Иван Денисович незаметно для самого себя меняется, усваивает настроение и психологию толпы. Забыв о том, что сам он только что работал «звонка не замечая», Шухов вместе с другими зэками озлобленно кричит на проштрафившегося молдавана:

«А толпу всю и Шухова зло берёт. Ведь это что за стерва, гад, падаль, паскуда, загребанец? <…> Что, не наработался, падло? Казённого дня мало, одиннадцать часов, от света до света? <…>

У-у-у! - люлюкает толпа от ворот <…> Чу-ма-а! Шко-одник! Шушера! Сука позорная! Мерзотина! Стервоза!!

И Шухов тоже кричит: - Чу-ма!» .

Другое дело - Шухов в своей бригаде. С одной стороны, бригада в лагере - это одна из форм порабощения: «такое устройство, чтоб не начальство зэков понукало, а зэки друг друга» . С другой, бригада становится для заключённого чем-то вроде дома, семьи, именно здесь он спасается от лагерного нивелирования, именно здесь несколько отступают волчьи законы тюремного мира и вступают в силу универсальные принципы человеческих взаимоотношений, универсальные законы этики (хотя и в несколько урезанном и искажённом виде). Именно здесь зэк имеет возможность ощутить себя человеком.

Одна из кульминационных сцен рассказа - развёрнутое описание работы 104‑й бригады на строительстве лагерной ТЭЦ. Эта бесчисленное число раз прокомментированная сцена даёт возможность глубже постичь характер главного героя. Иван Денисович, вопреки усилиям лагерной системы превратить его в раба, который трудится ради «пайки» и из страха наказания, сумел остаться свободным человеком. Даже безнадёжно опаздывая на вахту, рискуя попасть за это в карцер, герой останавливается и ещё раз с гордостью осматривает сделанную им работу: «Эх, глаз - ватерпас! Ровно!» . В уродливом лагерном мире, основанном на принуждении, насилии и лжи, в мире, где человек человеку - волк, где проклят труд, Иван Денисович, по меткому выражению В. Чалмаева, вернул себе и другим - пусть ненадолго! - ощущение изначальной чистоты и даже святости труда.

В этом вопросе с автором «Одного дня…» принципиально расходился другой известный летописец ГУЛАГа - В. Шаламов, который в своих «Колымских рассказах» утверждал: «В лагере убивает работа - поэтому всякий, кто хвалит лагерный труд, - подлец или дурак» . В одном из писем к Солженицыну Шаламов высказал эту мысль и от своего имени: «Те, кто восхваляет лагерный труд, ставятся мной на одну доску с теми, кто повесил на лагерные ворота слова: «Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства» <…> Нет ничего циничнее <этой> надписи <…> И не есть ли восхваление такого труда худшее унижение человека, худший вид духовного растления? <…> В лагерях нет ничего хуже, оскорбительнее смертельно-тяжёлой физической подневольной работы <…> Я тоже «тянул, пока мог», но я ненавидел этот труд всеми порами тела, всеми фибрами души, каждую минуту» .

Очевидно, не желая соглашаться с подобными выводами (с «Колымскими рассказами» автор «Ивана Денисовича» познакомился в конце 1962 года, прочитав их в рукописи, позиция Шаламова была ему известна также по личным встречам и переписке), А. Солженицын в написанной позже книге «Архипелаг ГУЛАГ» вновь скажет о радости созидательного труда даже в условиях несвободы: «Ни на что тебе не нужна эта стена и не веришь ты, что она приблизит счастливое будущее народа, но, жалкий, оборванный раб, у этого творения своих рук ты сам себе улыбнёшься».

Ещё одной формой сохранения внутреннего ядра личности, выживания человеческого «я» в условиях лагерного нивелирования людей и подавления индивидуальности является использование заключёнными в общении между собой имён и фамилий, а не зэковских номеров. Так как «назначение имени - выражать и словесно закреплять типы духовной организации», «тип личности, онтологическую форму её, которая определяет далее её духовное и душевное строение» , утрата заключённым своего имени, замена его номером или кличкой может означать полное или частичное распадение личности, духовную смерть. Среди персонажей «Одного дня…» нет ни одного, полностью утратившего своё имя, превратившегося в нумер . Это касается даже опустившего Фетюкова.

В отличие от лагерных номеров, закрепление которых за зэками не только упрощает работу надзирателей и конвоиров, но и способствует размыванию личностного самосознания узников ГУЛАГа, их способность к самоидентификации, имя позволяет человеку сохранить первичную форму самопроявления человеческого «я». Всего в 104-й бригаде 24 человека, но выделены из общей массы, включая Шухова, четырнадцать: Андрей Прокофьевич Тюрин - бригадир, Павло - помбригадира, кавторанг Буйновский, бывший кинорежиссёр Цезарь Маркович, «шакал» Фетюков, баптист Алёша, бывший узник Бухенвальда Сенька Клевшин, «стукач» Пантелеев, латыш Ян Кильдигс, два эстонца, одного из которых зовут Эйно, шестнадцатилетний Гопчик и «здоровенный сибиряк» Ермолаев.

Фамилии персонажей нельзя назвать «говорящими», но, тем не менее, некоторые из них отражают особенности характера героев: фамилия Волковой принадлежит по-звериному жестокому, злобному начальнику режима; фамилия Шкуропатенко - зэку, рьяно исполняющему обязанности вертухая, словом, «шкуре». Алёшей назван всецело поглощённый размышлениями о Боге молодой баптист (здесь нельзя исключать аллюзийную параллель с Алёшей Карамазовым из романа Достоевского), Гопчиком - ловкий и плутоватый юный зэк, Цезарем - мнящий себя аристократом, вознёсшийся над простыми работягами столичный интеллигент. Фамилия Буйновский подстать гордому, готовому в любой момент взбунтоваться заключённому - в недавнем прошлом «звонкому» морскому офицеру.

Однобригадники чаще называют Буйновского кавторангом , капитаном , реже обращаются к нему по фамилии и никогда - по имени-отчеству (подобной чести удостаиваются только Тюрин, Шухов и Цезарь). Кавторангом его именуют возможно потому, что в глазах зэков с многолетним стажем он ещё не утвердился как личность, остался прежним, долагерным человеком - человеком -социальной ролью . В лагере Буйновский ещё не адаптировался, он всё ещё ощущает себя морским офицером. Потому, видимо, своих собригадников и называет «краснофлотцами» , Шухова - «матросом» , Фетюкова - «салагой» .

Едва ли не самый длинный перечень антропонимов (и их вариантов) у центрального персонажа: Шухов, Иван Денисович, Иван Денисыч, Денисыч, Ваня. Надзиратели именуют его на свой лад: «ще-восемьсот пятьдесят четыре», «чушка», «падло».

Говоря о типичности этого персонажа, нельзя упускать, что портрет и характер Ивана Денисовича выстраиваются из неповторимых черт: образ Шухова собирательный , типический , но вовсе не усреднённый . А между тем нередко критики и литературоведы делают акцент именно на типичности героя, его неповторимые индивидуальные особенности отводя на второй план или вовсе ставя под сомнение. Так, М. Шнеерсон писала: «Шухов - яркая индивидуальность, но, пожалуй, типологические черты в нём преобладают над личностными» . Ж. Нива не увидел в образе Щ-854 принципиальных отличий даже от дворника Спиридона Егорова - персонажа романа «В круге первом» (1955-1968). По его словам, «Один день Ивана Денисовича» - «это «отросток» от большой книги (Шухов повторяет Спиридона) или, скорее, сжатый сгущенный, популярный вариант зэковской эпопеи», ««выжимка» из жизни зэка» .

В интервью, посвящённом 20-летию выхода «Одного дня Ивана Денисовича», А. Солженицын высказался как будто бы в пользу того, что его персонаж - фигура преимущественно типическая, по крайней мере, таким он задумывался: «Ивана Денисовича я с самого начала так понимал, что <…> это должен быть самый рядовой лагерник <…> самый средний солдат этого ГУЛАГа» (П . III: 23). Но буквально в следующей фразе автор признался, что «иногда собирательный образ выходит даже ярче, чем индивидуальный, вот странно, так получилось с Иваном Денисовичем».

Понять - почему герой А. Солженицына сумел и в лагере сохранить свою индивидуальность, помогают высказывания автора «Одного дня…» о «Колымских рассказах». По его оценке, там действуют «не конкретные особенные люди, а почти одни фамилии, иногда повторяясь из рассказа в рассказ, но без накопления индивидуальных черт. Предположить, что в этом и был замысел Шаламова: жесточайшие лагерные будни истирают и раздавливают людей, люди перестают быть индивидуальностями <…> Не согласен я, что настолько и до конца уничтожаются все черты личности и прошлой жизни: так не бывает, и что-то личное должно быть показано в каждом» .

В портрете Шухова встречаются типические детали, делающие его почти неразличимым, когда он находится в огромной массе зэков, в лагерной колонне: двухнедельная щетина, «бритая» голова , «зубов нет половины» , «ястребиные глаза лагерника» , «пальцы закалелые» и т. д. Одевается он точно так же, как и основная масса зэков-работяг. Однако в облике и повадках солженицынского героя есть и индивидуальное , писатель наделил его немалым числом отличительных особенностей. Даже лагерную баланду Щ-854 ест не так, как все: «В любой рыбе ел он всё, хоть жабры, хоть хвост, и глаза ел, когда они на месте попадались, а когда вываливались и плавали в миске отдельно - большие рыбьи глаза - не ел. Над ним за то смеялись» . И ложка у Ивана Денисовича имеет особую метку, и мастерок у персонажа особенный , и лагерный номер у него начинается на редкую букву.

Не зря В. Шаламов отмечал, что «художественная ткань <рассказа> так тонка, что различаешь латыша от эстонца». Неповторимыми портретными чертами в произведении А. Солженицына наделён не только Шухов, но и все остальные выделенные из общей массы лагерники. Так, у Цезаря - «усы чёрные, слитые, густые» ; баптист Алёша - «чистенький, приумытый» , «глаза, как свечки две, теплятся» ; бригадир Тюрин - «в плечах здоров да и образ у него широкий», «лицо в рябинах крупных, от оспы», «кожа на лице - как кора дубовая» ; эстонцы - «оба белые, оба длинные, оба худощавые, оба с долгими носами, с большими глазами» ; латыш Кильдигс - «красноликий, упитанный» , «румяный», «толстощёкий» ; Шкуропатенко - «жердь кривая, бельмом уставился» . Максимально индивидуализирован и единственный развёрнуто представленный в рассказе портрет зэка - старого каторжанина Ю-81.

Подробного, развёрнутого портрета главного героя, напротив, автор не даёт. Он ограничивается отдельными деталями внешности персонажа, по которым читатель должен самостоятельно воссоздать в своём воображении целостный образ Щ-854. Писателя привлекают такие внешние подробности, по которым можно составить представление о внутреннем содержании личности. Отвечая одному своему корреспонденту, приславшему самодельную скульптуру «Зэк» (воссоздающую «типический» образ лагерника), Солженицын писал: «Иван ли Денисович это? Боюсь, что всё-таки нет <…> В лице Шухова обязательно должна проглядывать доброта (как бы она ни была задавлена) и юмор. На лице же Вашего зэка - только суровость, огрубелость, ожесточённость. Всё это верно, всё это и создаёт обобщённый образ зэка, но… не Шухова» .

Судя по приведённому высказыванию писателя, существенной особенностью характера героя является отзывчивость, способность к состраданию. В этой связи не может восприниматься простой случайностью соседство Шухова с христианином Алёшей. Несмотря на иронию Ивана Денисовича во время разговора о Боге, несмотря на его утверждение, что он не верит в рай и ад, в характере Щ-854 отразилось в том числе и православное мироощущение, для которого свойственно прежде всего чувство жалости, сострадания. Казалось бы, трудно представить себе положение худшее, чем у этого бесправного лагерника, однако сам он не только о своей судьбе печалится, но и сопереживает другим. Иван Денисович жалеет жену, которая много лет в одиночку растила дочерей и тянула колхозную лямку. Несмотря на сильнейшее искушение, вечно голодный зэк запрещает присылать ему посылки, понимая, что жене и без того нелегко. Сочувствует Шухов баптистам, получившим по 25 лет лагерей. Жаль ему и «шакала» Фетюкова: «Срока ему не дожить. Не умеет он себя поставить». Шухов сочувствует неплохо устроившемуся в лагере Цезарю, которому приходится ради сохранения привилегированного положения отдавать часть присылаемых ему продуктов. Щ-854 иногда сочувствует охранникам («<…> тоже им не масло сливочное в такой мороз на вышках топтаться») и конвоирам, на ветру сопровождающим колонну («<…> им-то тряпочками завязываться не положено. Тоже служба неважная»).

В 60-е годы критики нередко упрекали Ивана Денисовича в том, что он не сопротивляется трагическим обстоятельствам, смирился с положением бесправного зэка. Такую позицию, в частности, обосновывал Н. Сергованцев . Уже в 90‑е высказывалось мнение, что писатель, создав образ Шухова, якобы оклеветал русский народ. Один из наиболее последовательных сторонников такой точки зрения Н. Федь утверждал, что Солженицын выполнил «социальный заказ» официальной советской идеологии 60‑х годов, заинтересованной в переориентировке общественного сознания с революционного оптимизма на пассивную созерцательность. По словам автора журнала «Молодая гвардия», официозная критика нуждалась в «эталоне этакого ограниченного, духовно сонного, а в общем, равнодушного человека, не способного не то что на протест, а даже на робкую мысль какого-либо недовольства», и подобным требованиям солженицынский герой будто бы отвечал как нельзя лучше:

«Русский мужик в сочинении Александра Исаевича выглядит трусливым и глупым до невозможности <…> Вся философия жизни Шухова сводится к одному - к выживанию, несмотря ни на что, любой ценой. Иван Денисович - опустившийся человек, у которого воли и самостоятельности хватает лишь на то, чтобы «набить брюхо» <…> Его стихия - подать, поднести что-нибудь, пробежать до общего подъёма по каптёркам, где кому надо услужить и т.п. Так и бегает он, как пёс, по лагерю <…> Его холуйская натура двойственна: к высокому начальству Шухов полон подобострастия и затаённого восхищения, а к низшим чинам питает презрение <…> Истинное удовольствие Иван Денисович получает от пресмыкательства перед обеспеченными заключёнными, особенно если они нерусского происхождения <…> Солженицынский герой живёт в полной духовной прострации <…> Примирение с унижением, несправедливостью и мерзостью привело к атрофированию всего человеческого в нём. Иван Денисович - законченный манкурт, без надежд и даже какого-либо просвета в душе. Но это же явная солженицынская неправда, даже какой-то умысел: принизить русского человека, лишний раз подчеркнуть его якобы рабскую сущность» .

В отличие от Н. Федя, крайне тенденциозно оценивающего Шухова, В. Шаламов, за плечами которого было 18 лет лагерей, в своём разборе произведения Солженицына писал о глубоком и тонком понимании автором крестьянской психологии героя, которая проявляется «и в любознательности, и природно цепком уме, и умении выжить, наблюдательности, осторожности, осмотрительности, чуть скептическом отношении к разнообразным Цезарям Марковичам, да и всевозможной власти, которую приходится уважать». По словам автора «Колымских рассказов», присущие Ивану Денисовичу «умная независимость, умное покорство судьбе и умение приспособиться к обстоятельствам, и недоверие - всё это черты народа».

Высокая степень приспособляемости Шухова к обстоятельствам не имеет ничего общего с униженностью, с потерей человеческого достоинства. Страдая от голода не меньше других, он не может позволить себе превратиться в подобие «шакала» Фетюкова, рыскающего по помойкам и вылизывающего чужие тарелки, униженно выпрашивающего подачки и перекладывающего свою работу на плечи других. Делая всё возможное для того, чтобы и в лагере оставаться человеком, герой Солженицына, тем не менее, отнюдь не Платон Каратаев. Свои права он готов при необходимости отстаивать силой: когда кто-то из зэков пытается отодвинуть с печки поставленные им на просушку валенки, Шухов кричит: «Эй! ты! рыжий! А валенком в рожу если? Свои ставь, чужих не трог!» . Вопреки распространённому мнению о том, что герой рассказа относится «робко, по-крестьянски почтительно» к тем, кто представляет в его глазах «начальство», следует напомнить о тех непримиримых оценках, которые даёт Шухов разного рода лагерным начальникам и их пособникам: десятнику Дэру - «свинячья морда»; надзирателям - «псы клятые»; начкару - «остолоп», старшему по бараку - «сволочь», «урка». В этих и подобных им оценках нет и тени того «патриархального смирения», которое иногда из самых благих побуждений приписывают Ивану Денисовичу.

Если и говорить о «покорности перед обстоятельствами», в чём иногда упрекают Шухова, то в первую очередь следовало бы вспомнить не его, а Фетюкова, Дэра и им подобных. Эти нравственно слабые, не имеющие внутреннего «стержня» герои пытаются выжить за счёт других. Именно у них репрессивная система формирует рабскую психологию.

Драматический жизненный опыт Ивана Денисовича, образ которого воплощает некоторые типические свойства национального характера, позволил герою вывести универсальную формулу выживания человека из народа в стране ГУЛАГа: «Это верно, кряхти да гнись. А упрёшься - переломишься» . Это однако не означает, что Шухов, Тюрин, Сенька Клевшин и другие близкие им по духу русские люди покорны всегда и во всём. В тех случаях, когда сопротивление может принести успех, они отстаивают свои немногочисленные права. Так, например, упрямым молчаливым сопротивлением они свели на нет приказ начальника передвигаться по лагерю только бригадами или группами. Такое же упорное сопротивление колонна зэков оказывает начкару, долгое время продержавшему их на морозе: «Не хотел по-человечески с нами - хоть разорвись теперь от крику» . Если Шухов и «гнётся», то только внешне. В нравственном же отношении он оказывает системе, основанной на насилии и духовном растлении, сопротивление. В самых драматических обстоятельствах герой остаётся человеком с душой и сердцем и верит, что справедливость восторжествует: «Сейчас ни на что Шухов не в обиде: ни что срок долгий <…> ни что воскресенья опять не будет. Сейчас он думает: переживём! Переживём всё, даст Бог - кончится!» . В одном из интервью писатель говорил: «А коммунизм захлебнулся, собственно, в пассивном сопротивлении народов Советского Союза. Хотя внешне они оставались покорными, но работать под коммунизмом, естественно, не хотели» (П . III: 408).

Разумеется, и в условиях лагерной несвободы возможен открытый протест, прямое сопротивление. Такой тип поведения воплощает Буйновский - бывший боевой морской офицер. Столкнувшись с произволом конвоиров, кавторанг смело бросает им: «Вы не советские люди! Вы не коммунисты!» и при этом ссылается на свои «права», на 9‑ю статью УК, запрещающую издевательство над заключёнными. Критик В. Бондаренко, комментируя этот эпизод, называет кавторанга «героем», пишет о том, что он «ощущает себя как личность и ведёт себя как личность», «при личном унижении восстаёт и погибнуть готов» и т.п. Но при этом упускает из виду причину «геройского» поведения персонажа, не замечает, из-за чего тот «восстаёт» и даже «погибнуть готов». А причина здесь слишком прозаична, чтобы быть поводом для гордого восстания и тем более героической гибели: при выходе колонны зэков из лагеря в рабочую зону охранники записывают у Буйновского (чтобы заставить вечером сдать в каптёрку личных вещей) «жилетик или напузник какой-то. Буйновский - в горло <…>» . Критик не почувствовал некоторой неадекватности между уставными действиями охраны и столь бурной реакцией кавторанга, не уловил того юмористического оттенка, с которым смотрит на происходящее главный герой, в общем-то сочувствующий капитану. Упоминание о «напузнике», из-за которого Буйновский вступил в столкновение с начальником режима Волковым, отчасти снимает «героический» ореол с поступка кавторанга. Цена его «жилетного» бунта оказывается в общем-то бессмысленной и несоразмерно дорогой - кавторанг попадает в карцер, про который известно: «Десять суток здешнего карцера <…> это значит на всю жизнь здоровья лишиться. Туберкулёз, и из больничек уже не вылезешь. А по пятнадцать суток строгого кто отсидел - уж те в земле сырой» .

Люди или нелюди?
(о роли зооморфных сравнений)

Частое использование зооморфных сравнений и метафор - важная черта поэтики Солженицына, имеющая опору в классической традиции. Их применение - наиболее короткий путь к созданию наглядных экспрессивных образов, к выявлению главной сути человеческих характеров, а также к опосредованному, но весьма выразительному проявлению авторской модальности. Уподобление человека животному даёт возможность в некоторых случаях отказаться от развёрнутой характеристики персонажей, так как применяемые писателем элементы зооморфного «кода» имеют прочно закреплённые в культурной традиции и потому легко угадываемые читателями значения. А это как нельзя лучше отвечает важнейшему эстетическому закону Солженицына - закону «художественной экономии».

Однако иногда зооморфные сравнения могут восприниматься и как проявление упрощённых, схематичных представлений автора о сути человеческих характеров - прежде всего это касается так называемых «отрицательных» персонажей. Присущая Солженицыну склонность к дидактизму и морализаторству находит разные формы воплощения, в том числе проявляясь в активно используемых им аллегорических зооморфных уподоблениях, более уместных в «нравоучительных» жанрах - в первую очередь, в баснях. Когда эта тенденция властно заявляет о себе, писатель стремится не к постижению тонкостей внутренней жизни человека, а к тому, чтобы дать свою «завершающую» оценку, выраженную в иносказательной форме и имеющую откровенно нравоучительный характер. Тогда-то в образах людей начинает угадываться аллегорическая проекция животных, а в животных - не менее прозрачная аллегория на людей. Самый характерный пример подобного рода - описание зоопарка в повести «Раковый корпус» (1963–1967). Откровенная иносказательная направленность этих страниц приводит к тому, что томящиеся в клетках животные (винторогий козёл, дикобраз, барсук, медведи, тигр и др.), которых рассматривает во многих отношениях близкий автору Олег Костоглотов, становятся по преимуществу иллюстрацией человеческих нравов, иллюстрацией типов человеческого поведения. Ничего необычного в этом нет. По словам В.Н. Топорова, «животные в течение длительного времени служили некоей наглядной парадигмой, отношения между элементами которой могли использоваться как определённая модель жизни человеческого общества <…>» .

Наиболее часто зоонимы , применяемые для именования людей, встречаются в романе «В круге первом», в книгах «Архипелаг ГУЛАГ» и «Бодался телёнок с дубом». Если посмотреть на произведения Солженицына под таким углом зрения, то тогда архипелаг ГУЛАГ предстанет чем-то вроде грандиозного зверинца, который населяют «Дракон» (властелин этого царства), «носороги», «волки», «псы», «кони», «козлы», «гориллоиды», «крысы», «ежи», «кролики», «ягнята» и тому подобные существа. В книге «Бодался телёнок с дубом» известные «инженеры человеческих душ» советской эпохи тоже предстают как обитатели «зверофермы» - на этот раз писательской: тут и К. Федин «с лицом порочного волка», и «полканистый» Л. Соболев, и «волковатый» В. Кочетов, и «отъевшаяся лиса» Г. Марков…

Сам склонный видеть в персонажах проявление животных черт и свойств, А. Сол­же­ницын нередко наделяет такой способностью и героев, в частности, Шухова - главного героя «Одного дня Ивана Денисовича». Изображённый в этом произведении лагерь населяет множество зооподобных существ - персонажей, которых герои рассказа и повествователь многократно именуют (или сравнивают с) собаками , волками , шакалами , медведями , лошадьми , баранами , овцами , свиньями , телятами , зайцами , лягушками , крысами , коршунами и т.д.; в которых проступают или даже превалируют повадки и свойства, приписываемые или на самом деле присущие этим животным.

Иногда (это бывает крайне редко) зооморфные сравнения разрушают органическую целостность образа, размывают контуры характера. Такое обычно происходит при чрезмерном обилии сравнений. Явно избыточны зооморфные сравнения в портретной характеристике Гопчика. В образе этого шестнадцатилетнего заключённого, вызывающего у Шухова отцовские чувства, контаминированы свойства сразу нескольких животных: «<…> розовенький, как поросёнок» ; «Он - телёнок ласковый, ко всем мужикам ластится» ; «Гопчик, как белка, лёгкий - по перекладинам взобрался <…>» ; «Гопчик сзади зайчишкой бежит» ; «Тонюсенький у него голосочек, как у козлёнка» . Героя, в портретном описании которого совмещены черты поросёнка , телёнка , белки , зайчишки , козлёнка , а кроме того, волчёнка (надо полагать, Гопчик разделяет общее настроение голодных и озябших зэков, которых держат на морозе из-за заснувшего на объекте молдаванина: «<…> ещё бы, кажется, полчаса подержи их этот молдаван, да отдал бы его конвой толпе - разодрали б, как волки телёнка!» ), весьма трудно представить, увидеть, как говорится, воочию. Ф.М. Достоевский считал, что, создавая портрет персонажа, писатель должен отыскать главную идею его «физиономии». Автор «Одного дня…» в данном случае этот принцип нарушил. «Физиономия» Гопчика не имеет портретной доминанты, а потому его образ теряет отчётливость и выразительность, оказывается размытым.

Проще всего было бы считать, что антитеза звериное (животное ) - человечное в рассказе Солженицына сводится к противопоставлению палачей и их жертв, то есть создателей и верных слуг ГУЛАГа, с одной стороны, и лагерных узников, с другой. Однако такая схема разрушается при соприкосновении с текстом. В какой-то мере, применительно прежде всего к образам тюремщиков, это, может быть, и справедливо. Особенно в эпизодах, когда они сравниваются с собакой - «по традиции «низким», презираемым животным, символизирующим крайнюю отверженность человека от себе подобных» . Хотя здесь, скорее, не сравнение с животным, не зооморфное уподобление, а использование слова «собаки» (и его синонимов - «псы», «полканы») в качестве ругательства. Именно с этой целью обращается к подобной лексике Шухов: «Сколько за ту шапку в кондей перетаскали, псы клятые» ; «Хоть бы считать-то умели, собаки!» ; «Вот собаки, опять считать!» ; «Без надзирателей управляются, полканы» и т. д. Конечно, для выражения своего отношения к тюремщикам и их пособникам Иван Денисович использует как ругательства слова-зоонимы не только с собачьей спецификой. Так, десятник Дэр для него - «свинячья морда» , каптёр в камере хранения - «крыса» .

В рассказе встречаются и случаи прямого уподобления конвоиров и надзирателей собакам, причём, следует подчеркнуть, собакам злым. Зоонимы «собака» или «пёс» в таких ситуациях обычно не применяются, собачью окраску получают действия, голоса, жесты, мимика персонажей: «Да драть тебя в лоб, что ты гавкаешь?» ; «Но надзиратель оскалился…» ; «Ну! Ну! - рычал надзиратель» и т. д.

Соответствие внешнего облика персонажа внутреннему содержанию его характера - приём, характерный для поэтики реализма. В рассказе Солженицына по звериному жестокой, «волчьей» натуре начальника режима соответствует не только внешность, но даже фамилия: «Вот Бог шельму метит, фамильицу дал! - иначе, как волк, Волковой, не смотрит. Тёмный, да длинный, да насупленный - и носится быстро» . Ещё Гегель отмечал, что в художественной литературе образом животного обычно «пользуются для обозначения всего плохого, дурного, незначительного, природного и недуховного <…>» . Уподобление в «Одном дне Ивана Денисовича» служителей ГУЛАГа хищным животным, зверям имеет вполне объяснимую мотивацию, так как в литературной традиции «зверь - это прежде всего инстинкт, торжество плоти», «мир плоти, освобождённой от души» . Лагерные надзиратели, охранники, начальство в рассказе Солженицына часто предстают в облике хищных зверей: «И надзиратели <…> кинулись, как звери <…>» . Заключённые, напротив, уподобляются овцам, телятам, лошадям. Особенно часто с конём (мерином) сравнивается Буйновский: «С ног уж валится кавторанг, а тянет. Такой мерин и у Шухова был <…>» ; «Осунулся крепко кавторанг за последний месяц, а упряжку тянет» ; «Кавторанг припёр носилки, как мерин добрый» . Но и другие однобригадники Буйновского во время «стахановской» работы на ТЭЦ уподобляются лошадям: «Подносчики - как лошади запышенные» ; «Снизу Павло прибежал, в носилки впрягшись…» и т. д.

Итак, по первому впечатлению, автор «Одного дня…» выстраивает жёсткую оппозицию, на одном полюсе которой - кровожадные тюремщики (звери , волки , злые собаки ), на другом - беззащитные «травоядные» зэки (овцы , телята , лошади ). Истоки этой оппозиции восходят к мифологическим представлениям скотоводческих племён. Так, в поэтических воззрениях славян на природу , «губительная хищность волка по отношению к лошадям, коровам и овцам представлялась <…> аналогичною с тою враждебною противоположностью, в какую поставлены тьма и свет, ночь и день, зима и лето» . Однако концепция, основанная на установлении зависимости нисхождения человека по лестнице биологической эволюции до низших тварей от того, к кому он принадлежит - к палачам или жертвам, начинает пробуксовывать, как только объектом рассмотрения становятся образы заключённых.

Во-вторых, в системе ценностей, накрепко усвоенных Шуховым в лагере, хищность далеко не всегда воспринимается как отрицательное качество. Вопреки издавна укоренившейся традиции , в ряде случаев даже уподобление зэков волку не несёт отрицательной оценочности. Напротив, волками Шухов за глаза, но уважительно именует самых авторитетных для него в лагере людей - бригадиров Кузёмина («<…> старый был лагерный волк») и Тюрина («А и думать надо, прежде чем на такого волка идти <…>») . В данном контексте уподобление хищнику свидетельствует не об отрицательных «звериных» качествах (как в случае с Волковым), а о положительных человеческих - зрелости, опытности, силе, мужестве, твёрдости.

Применительно к заключённым-работягам традиционно отрицательные, снижающие зооморфные уподобления далеко не всегда оказываются негативными по своей семантике. Так, в ряде эпизодов, построенных на уподоблении зэков собакам, отрицательная модальность становится почти незаметной, а то и вовсе исчезает. Высказывание Тюрина, обращённое к бригаде: «Не нагреем <машинный зал> - помёрзнем как собаки…» , или взгляд повествователя на бегущих к вахте Шухова и Сеньку Клевшина: «Запалились, как собаки бешеные…» , не несут отрицательной оценочности. Скорее наоборот: подобные параллели лишь усиливают сочувствие к героям. Даже когда Андрей Прокофьевич обещает «в лоб огре[ть]» своих однобригадников, сунувшихся к печке, прежде чем оборудовать рабочее место, реакция Шухова: «Битой собаке только плеть покажи» , указывающая на покорность, забитость лагерников, вовсе не дискредитирует их. Сравнение с «битой собакой» характеризует не столько зэков, сколько тех, кто превратил их в запуганные существа, не смеющие ослушаться бригадира и вообще «начальства». Тюрин использует уже сформированную ГУЛАГом «забитость» заключённых, причём, заботясь об их же благе, думая о выживании тех, за кого он несёт ответственность как бригадир.

Напротив, когда речь заходит об оказавшихся в лагере столичных интеллектуалах, по возможности старающихся избежать общих работ и вообще контактов с «серыми» зэками и предпочитающих общаться с людьми своего круга, сравнение с собаками (причём даже не злобными, как в случае с конвоирами, а лишь обладающими острым чутьём) вряд ли свидетельствует о симпатии к ним героя и повествователя: «Они, москвичи, друг друга издаля чуют, как собаки. И, сойдясь, всё обнюхиваются, обнюхиваются по-своему» . Кастовая отчуждённость московских «чудаков» от повседневных забот и нужд простых «серых» зэков получает завуалированную оценку через сравнение с обнюхивающимися собаками, которое и создаёт эффект иронического снижения.

Таким образом, зооморфные сравнения и уподобления в рассказе Солженицына имеют амбивалентный характер и их смысловая наполненность чаще всего зависит не от традиционных, устоявшихся значений басенно-аллегорического или фольклорного типа, а от контекста, от конкретных художественных задач автора, от его мировоззренческих представлений.

Активное использование писателем зооморфных сравнений исследователи обычно сводят к теме духовно-нравственной деградации человека, оказавшегося участником драматических событий русской истории XX столетия, втянутого преступным режимом в круговорот тотального государственного насилия. А между тем, проблема эта заключает в себе не только социально-политический, но и экзистенциальный смысл. Она имеет самое непосредственное отношение и к авторской концепции личности, к эстетически претворённым представлениям писателя о сущности человека, о цели и смысле его земного бытия.

Принято считать, что Солженицын-художник исходит из христианской концепции личности: «Человек для писателя - существо духовное, носитель образа Божьего. Если же в человеке исчезает нравственное начало, то он уподобляется зверю, в нём преобладает животное, плотское» . Если спроецировать эту схему на «Один день Ивана Денисовича», то, на первый взгляд, она как будто бы справедлива. Из всех портретно представленных героев рассказа не имеют зооморфных уподоблений лишь несколько, в том числе Алёшка-баптист - едва ли не единственный персонаж, который может претендовать на роль «носителя образа Божьего». Этот герой сумел духовно устоять в схватке с бесчеловечной системой благодаря христианской вере, благодаря твёрдости в отстаивании незыблемых этических норм.

В отличие от В. Шаламова, считавшего лагерь «отрицательной школой», А. Сол­же­ни­цын концентрирует внимание не только на негативном опыте, который приобретают заключённые, но и на проблеме устояния - физического и особенно духовно-нравственного. Лагерь растлевает, превращает в животных прежде всего и преимущественно тех, кто слаб духом, у кого нет твёрдого духовно-нравственного стержня.

Но и это ещё не всё. Лагерь не является для автора «Одного дня Ивана Денисовича» главной и единственной причиной искажения в человеке его изначального, природного совершенства, заложенного, «запрограммированного» в нём «богоподобия». Здесь хочется провести параллель с одной особенностью творчества Гоголя, о которой писал Бердяев. Философ усмотрел в «Мёртвых душах» и других произведениях Гоголя «аналитическое расчленение органически-цельного образа человека». В статье «Духи русской революции» (1918) Бердяев высказал весьма оригинальный, хотя и не во всём бесспорный взгляд на природу таланта Гоголя, назвав писателя «инфернальным художником», обладавшим «совершенно исключительным по силе чувством зла» (как тут не вспомнить высказывание Ж. Нива о Солженицыне: «он, пожалуй, самый мощный художник Зла во всей современной литературе»?) . Приведём несколько высказываний Бердяева о Гоголе, которые помогают лучше понять и произведения Солженицына: «У Гоголя нет человеческих образов, а есть лишь морды и рожи <…> Со всех сторон обступали его безобразные и нечеловеческие чудовища. <…> Он верил в человека, искал красоты человека и не находил его в России. <…> Его великому и неправдоподобному художеству дано было открыть отрицательные стороны русского народа, его тёмных духов, всё то, что в нём было нечеловеческого, искажающего образ и подобие Божье» . События 1917 года были восприняты Бердяевым как подтверждение гоголевского диагноза: «В революции раскрылась всё та же старая, вечно гоголевская Россия, нечеловеческая, полузвериная Россия харь и морд. <…> Тьма и зло заложены глубже, не в социальных оболочках народа, а в духовном его ядре. <…> Революция - великая проявительница и она проявила лишь то, что таилось в глубине России» .

Отталкиваясь от высказываний Бердяева, сделаем предположение, что, с точки зрения автора «Одного дня Ивана Денисовича», ГУЛАГ обнажил и проявил основные болезни и пороки современного общества. Эпоха сталинских репрессий не породила, а лишь обострила, довела до предела жестокосердие, равнодушие к чужим страданиям, душевную чёрствость, безверие, отсутствие твёрдого духовно-нравственного фундамента, безликий коллективизм, зоологические инстинкты - всё, что накапливалось в русском обществе в течение нескольких столетий. ГУЛАГ стал следствием, результатом ошибочного пути развития, которое избрало человечество в Новое время. ГУЛАГ - закономерный итог развития современной цивилизации, отказавшейся от веры или превратившей её во внешний ритуал, во главу угла поставившей социально-политические химеры и идеологический радикализм или же отвергшей идеалы духовности во имя безоглядного технического прогресса и лозунгов материального потребления.

Ориентацией автора на христианское представление о природе человека, стремлением к совершенству, к идеалу, который христианская мысль выражает в формуле «богоподобия», можно объяснить обилие зооморфных уподоблений в рассказе «Один день Ивана Денисовича», в том числе применительно к образам заключённых. Что касается образа главного героя произведения, то, разумеется, и он не является образцом совершенства. С другой стороны, Иван Денисович - отнюдь не обитатель зверинца, не зооподобное существо, утратившее представление о высшем смысле человеческого бытия. Критики 60-х годов часто писали о «приземлённости» образа Шухова, подчёркивали, что круг интересов героя не простирается дальше лишней миски баланды (Н. Сергованцев). Подобные оценки, звучащие и по сей день (Н. Федь), вступают в явное противоречие с текстом рассказа, в частности, с фрагментом, в котором Иван Денисович сравнивается с птицей: «Теперь-то он, как птица вольная, выпорхнул из-под тамбурной крыши - и по зоне, и по зоне!» . Это уподобление - не только форма констатации подвижности главного героя, не только метафорический образ, характеризующий стремительность перемещений Шухова по лагерю: «Образ птицы в соответствии с поэтической традицией указывает на свободу воображения, полёт духа, устремлённого к небесам» . Сравнение с «вольной» птицей, подкрепляемое многими другими аналогичными по смыслу портретными деталями и психологическими характеристиками, позволяет сделать вывод о наличии у этого героя не только «биологического» инстинкта выживания, но и духовных устремлений.

Большое в малом
(искусство художественной детали)

Художественной деталью принято называть выразительную подробность, выполняющую в произведении важную идейно-смысловую, эмоциональную, символико-метафорическую роль. «Смысл и сила детали в том, что в бесконечно малое вмещено целое » . К художественной детали относят подробности исторического времени, быта и уклада, пейзажа, интерьера, портрета.

В произведениях А. Солженицына художественные детали несут настолько значимую идейно-эстетическую нагрузку, что без их учёта понять авторский замысел в полном объёме практически невозможно. В первую очередь, это относится к его раннему, «подцензурному» творчеству, когда писателю приходилось прятать, уводить в подтекст самое сокровенное из того, что он хотел донести до приученных к эзоповому языку читателей 60-х годов.

Только следует отметить, что автор «Ивана Денисовича» не разделяет точку зрения своего персонажа Цезаря, который считает, что «искусство - это не что , а как » . По Солженицыну, правдивость, точность, выразительность отдельных деталей художественно воссоздаваемой действительности мало что значит, если при этом нарушена историческая правда, искажена общая картина, сам дух эпохи. По этой причине он скорее на стороне Буйновского, который в ответ на восхищение Цезаря выразительностью деталей в фильме Эйзенштейна «Броненосец Потёмкин», парирует: «Да… Но морская жизнь там кукольная» .

К числу деталей, которые заслуживают особого внимания, относится лагерный номер главного героя - Щ-854. С одной стороны, он является свидетельством некоторой автобиографичности образа Шухова, так как известно, что лагерный номер автора, отбывавшего срок в Экибастузском лагере, начинался на эту же букву - Щ-262. Кроме того, обе составляющие номера - одна из последних букв алфавита и близкое к пределу трёхзначное число - заставляют задуматься о масштабах репрессий, подсказывают проницательному читателю, что общее число заключённых только в одном лагере могло превышать двадцать тысяч человек. Нельзя не обратить внимание ещё на одну подобную деталь: на то, что Шухов работает в 104-й (!) бригаде.

Один из первых читателей тогда ещё рукописного «Одного дня Ивана Денисовича» Лев Копелев сетовал, что произведение А. Солженицына «перегружено ненужными деталями». Критика 60-х тоже часто писала о чрезмерном увлечении автора лагерным бытом. Действительно, он уделяет внимание буквально каждой мелочи, с которой сталкивается его герой: подробно рассказывает о том, как устроен барак, вагонка, карцер, как и что едят заключённые, где они прячут хлеб и деньги, во что обуваются и одеваются, как подрабатывают, где добывают курево и т.д. Такое повышенное внимание к бытовым деталям оправдано прежде всего тем, что лагерный мир дан в восприятии героя, для которого все эти мелочи имеют жизненно важное значение. Подробности характеризуют не только уклад лагерной жизни, но и - косвенным образом - самого Ивана Денисовича. Часто они дают возможность понять внутренний мир Щ-854 и других зэков, те моральные принципы, которыми руководствуются персонажи. Вот одна из таких деталей: в лагерной столовой заключённые выплёвывают на стол попадающиеся в баланде рыбные косточки, и только когда их скапливается много, кто-нибудь смахивает косточки со стола на пол, и там они «дохрястывают»: «А прямо на пол кости плевать - считается вроде бы неаккуратно» . Ещё один сходный пример: в неотапливаемой столовой Шухов снимает шапку - «как ни холодно, но не мог он себя допустить есть в шапке» . Обе эти казалось бы чисто бытовые подробности свидетельствуют о том, что у бесправных лагерников сохранилась потребность в соблюдении норм поведения, своеобразных правил этикета. Зэки, которых пытаются превратить в рабочую скотину, в безымянных рабов, в «нумера», остались людьми, хотят быть людьми, и об этом автор говорит в том числе и опосредованно - через описание подробностей лагерного быта.

Среди наиболее выразительных деталей - повторяющееся упоминание о ногах Ивана Денисовича, засунутых в рукав телогрейки: «Он лежал на верху вагонки , с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвёрнутый рукав, сунув обе ступни вместе» ; «Ноги опять в рукав телогрейки, сверху одеяло, сверху бушлат, спим!» . На эту деталь обратил внимание и В. Шаламов, написавший автору в ноябре 1962 года: «Ноги Шухова в одном рукаве телогрейки - всё это великолепно» .

Интересно сравнить солженицынский образ со знаменитыми строчками А. Ахматовой:

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки.

Художественная деталь в «Песне последней встречи» является знаком , несущим «информацию» о внутреннем состоянии лирической героини, поэтому данную подробность можно назвать эмоционально-психологической . Роль детали в рассказе Солженицына принципиально иная: она характеризует не переживания персонажа, а его «внешнюю» жизнь - является одной из достоверных подробностей лагерного быта. Иван Денисович засовывает ноги в рукав телогрейки не по ошибке, не в состоянии психологического аффекта, а по причинам сугубо рациональным, практическим. Такое решение ему подсказывает долгий лагерный опыт и народная мудрость (по пословице: «Держи голову в холоде, живот в голоде, а ноги - в тепле!»). С другой стороны, деталь эту нельзя назвать чисто бытовой , так как она несёт и символическую нагрузку. Левая перчатка на правой руке лирической героини Ахматовой - знак определённого эмоционально-психологического состояния; ноги Ивана Денисовича, засунутые в рукав телогрейки, - ёмкий символ перевёрнутости , аномальности всего лагерного бытия в целом.

Значительная часть предметных образов произведения Солженицына используется автором одновременно и для воссоздания лагерного быта, и для характеристики сталинской эпохи в целом: парашная бочка, вагонка, тряпочки-намордники, фронтовые осветительные ракеты - символ войны власти с собственным народом: «Как этот лагерь, Особый, зачинали - ещё фронтовых ракет осветительных больно много было у охраны, чуть погаснет свет - сыпят ракетами над зоной <…> война настоящая» . Символическую функцию в рассказе выполняет подвешенный на проволоке рельс - лагерное подобие (точнее - подмена ) колокола: «В пять часов утра, как всегда, пробило подъём - молотком об рельс у штабного барака. Прерывистый звон слабо прошёл сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать» . Как утверждает Х.Э. Керлот, колокольный звон - «символ созидающей силы»; а поскольку источник звука висит, «на него распространяются все мистические свойства, которыми наделяются подвешенные между небом и землёй объекты» . В изображаемом писателем «перевёрнутом» десакрализованном мире ГУЛАГа происходит важная знаковая подмена: место колокола, по форме напоминающего небесный свод, а потому символически связанного с миром горним , занимает «толстой проволокою подхваченный <…> обындевевший рельс», висящий не на колокольне, а на обычном столбе . Утрата сакральной сферической формы и замена материальной субстанции (твёрдая сталь вместо мягкой меди) соответствуют изменению свойств и функций самого звука: удары надзирательского молотка по лагерному рельсу напоминают не о вечном и высоком, а о проклятии, довлеющем над заключёнными - об изнуряющем подневольном рабском труде, раньше времени сводящем людей в могилу.

День, срок, вечность
(о специфике художественного время-пространства)

Один день лагерной жизни Шухова и неповторимо своеобразен, так как это не условный, не «сборный», не абстрактный день, а вполне определённый, имеющий точные временные координаты, наполненный в том числе и неординарными событиями, и, во-вторых, в высшей степени типичен, ибо состоит из множества эпизодов, деталей, которые характерны для любого из дней лагерного срока Ивана Денисовича: «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три» .

Почему один единственный день заключённого оказывается настолько содержательно ёмким? Во-первых, уже в силу внелитературных причин: этому способствует сама природа дня - наиболее универсальной единицы времени. Мысль эту исчерпывающе выразил В.Н. Топоров, анализируя выдающийся памятник древнерусской литературы - «Житие Феодосия Печерского»: «Основным квантом времени при описании исторического микро-плана выступает день, и выбор именно дня как времени в ЖФ неслучаен. С одной стороны, <он> самодостаточен, самодовлеющ <…> С другой стороны, день наиболее естественная и с начала Творения (оно само измерялось днями) установленная Богом единица времени, приобретающая особый смысл в соединении с другими днями, в той череде дней, которая и определяет «макро-время», его ткань, ритм <…> Для временной структуры ЖФ как раз и характерна всегда предполагаемая связь дня и последовательности дней. Благодаря этому «микро-план» времени соотносится с «макро-планом», любой конкретный день как бы подвёрстывается (хотя бы в потенции) к «большому» времени Священной истории <…>» .

Во-вторых, таков и был изначально замысел А. Солженицына: представить изображённый в рассказе день заключённого квинтэссенцией всего его лагерного опыта, моделью лагерного быта и бытия в целом, средоточием всей эпохи ГУЛАГа. Вспоминая о том, как возник замысел произведения, писатель говорил: «был такой лагерный день, тяжёлая работа, я таскал носилки с напарником, и подумал, как нужно бы описать весь лагерный мир - одним днём» (П . II: 424); «достаточно описать один всего день самого простого работяги, и тут отразится вся наша жизнь» (П . III: 21).

Так что заблуждается тот, кто считает рассказ А. Солженицына произведением исключительно на «лагерную» тему. Художественно воссозданный в произведении день заключённого разрастается до символа целой эпохи. Автор «Ивана Денисовича» наверное согласился бы с мнением И. Солоневича - писателя «второй волны» русской эмиграции, - высказанным в книге «Россия в концлагере» (1935) : «Ничем существенным лагерь от «воли» не отличается. В лагере если и хуже, чем на воле, то очень уж не на много - конечно, для основных масс лагерников, рабочих и крестьян. Всё, что происходит в лагере, происходит и на воле. И наоборот. Но только в лагере всё это нагляднее, проще, чётче <…> В лагере основы советской власти представлены с чёткостью алгебраической формулы». Иначе говоря, изображённый в рассказе Солженицына лагерь является уменьшенной копией советского общества, копией, сохраняющей все важнейшие черты и свойства оригинала.

Одним из таких свойств является то, что время природное и время внутрилагерное (и шире - государственное) не синхронизируются, движутся с разной скоростью: дни (они, как уже было сказано, являются наиболее естественной, Богом установленной единицей времени) следуют «своим чередом» , а лагерный срок (то есть временной отрезок, определяемый репрессивной властью) почти не движется: «А конца срока в этом лагере ни у кого ещё не было» ; «<…> дни в лагере катятся - не оглянешься. А срок сам - ничуть не идёт, не убавляется его вовсе» . Не синхронизируются в художественном мире рассказа также время заключённых и время лагерного начальства, то есть время народа и время тех, кто олицетворяет власть: «<…> заключённым часов не положено, время за них знает начальство» ; «Никто из зэков никогда в глаза часов не видит, да и к чему они, часы? Зэку только надо знать - скоро ли подъём? до развода сколько? до обеда? до отбоя?» .

И спроектирован лагерь таким образом, чтобы выбраться из него было практически невозможно: «всякие ворота всегда внутрь зоны открываются, чтоб, если зэки и толпой изнутри на них напёрли, не могли бы высадить» . Те, кто превратили Россию в «архипелаг ГУЛАГ», заинтересованы, чтобы в этом мире ничего не менялось, чтобы время либо вовсе остановилось, либо, по крайней мере, управлялось их волей. Но даже им, казалось бы всевластным и всемогущим, не под силу совладать с вечным движением жизни. Интересен в этом смысле эпизод, в котором Шухов и Буйновский спорят о том, когда солнце находится в зените.

В восприятии Ивана Денисовича солнце как источник света и тепла и как естественные природные часы, отмеряющие время человеческой жизни, противостоит не только лагерному холоду и мраку, но и самой власти, породившей чудовищный ГУЛАГ. Власть эта заключает в себе угрозу всему миру, так как стремится нарушить естественный ход вещей. Подобный смысл можно усмотреть в некоторых «солнечных» эпизодах. В одном из них воспроизводится диалог с подтекстом, который ведут два зэка: «Солнце уже поднялось, но было без лучей, как в тумане, а по бокам солнца вставали - не столбы ли? - кивнул Шухов Кильдигсу. - А нам столбы не мешают, отмахнулся Кильдигс и засмеялся. - Лишь бы от столба до столба колючку не натянули, ты вот что смотри» . Смеётся Кильдигс не случайно - его ирония направлена на власть, которая натужно, но тщетно пытается подчинить себе весь Божий мир. Прошло немного времени, «солнце выше подтянулось, мглицу разогнало, и столбов не стало» .

Во втором эпизоде, услышав от кавторанга Буйновского, что солнце, в «дедовские» времена занимавшее высшее положение на небосводе ровно в полдень, теперь, в соответствии с декретом советской власти, «выше всего в час стоит», герой, по простоте поняв эти слова буквально - в том смысле, что оно подчиняется требованиям декрета, тем не менее не склонен верить капитану: «Вышел кавторанг с носилками, да Шухов бы и спорить не стал. Неуж и солнце ихим декретам подчиняется?» . Для Ивана Денисовича совершенно очевидно, что солнце никому не «подчиняется», поэтому и спорить об этом нет резона. Чуть позже, пребывая в спокойной уверенности, что солнце ничто не может поколебать - даже советская власть вместе с её декретами, и желая лишний раз удостовериться в этом, Щ-854 ещё раз смотрит на небо: «И солнце тоже Шухов проверил, сощурясь, - насчёт кавторангова декрета» . Отсутствие в следующей фразе упоминаний о небесном светиле доказывает, что герой убедился в том, в чём никогда и не сомневался - что никакая земная власть не в силах изменить извечные законы мироустройства и остановить естественное течение времени.

Перцептуальное время героев «Одного дня Ивана Денисовича» по-разному соотнесено со временем историческим - временем тотального государственного насилия. Физически находясь в одном пространственно-временном измерении, они ощущают себя чуть ли не в разных мирах: кругозор Фетюкова ограничен колючей проволокой, а центром мироздания для героя становится лагерная помойка - средоточие главных его жизненных устремлений; бывший кинорежиссёр Цезарь Маркович, избежавший общих работ и регулярно получающий с воли продуктовые посылки, имеет возможность мыслями жить в мире кинообразов, в воссоздаваемой его памятью и воображением художественной реальности фильмов Эйзенштейна. Перцептуальное пространство Ивана Денисовича тоже неизмеримо шире ограждённой колючей проволокой территории. Этот герой соотносит себя не только с реалиями лагерной жизни, не только со своим деревенским и военным прошлым, но и с солнцем, луной, небом, степным простором - то есть с явлениями природного мира, которые несут в себе идею беспредельности мироздания, идею вечности.

Таким образом, перцептуальное время-пространство Цезаря, Шухова, Фетюкова и других персонажей рассказа совпадает не во всём, хотя сюжетно они пребывают в одних и тех же временных и пространственных координатах. Локус Цезаря Марковича (кинофильмы Эйзенштейна) знаменует некоторую удалённость, дистанцированность персонажа от эпицентра величайшей народной трагедии, локус «шакала» Фетюкова (помойка) становится знаком его внутренней деградации, перцептуальное пространство Шухова, включающее солнце, небо, степной простор, - свидетельством нравственного восхождения героя.

Как известно, художественное пространство может быть «точечным», «линеарным», «плоскостным», «объёмным» и т.д. Наряду с другими формами выражения авторской позиции, оно обладает ценностными свойствами. Художественное пространство «создаёт эффект «закрытости», «тупиковости», «замкнутости», «ограниченности» или, напротив, «открытости», «динамичности», «разомкнутости» хронотопа героя, то есть раскрывает характер его положения в мире» . Создаваемое А. Солженицыным художественное пространство чаще всего называют «герметичным», «замкнутым», «сжатым», «уплотнённым», «локализованным». Такие оценки встречаются практически в каждой работе, посвящённой «Одному дню Ивана Денисовича». В качестве примера можно процитировать одну из последних по времени статей о произведении Солженицына: «Образ лагеря, самой реальностью заданный как воплощение максимальной пространственной замкнутости и отгороженности от большого мира, осуществляется в рассказе в такой же замкнутой временной структуре одного дня» .

Отчасти подобные выводы справедливы. Действительно, общее художественное пространство «Ивана Денисовича» складывается в том числе и из имеющих замкнутые границы пространств барака, санчасти, столовой, посылочной, здания ТЭЦ и т.д. Однако подобная замкнутость преодолевается уже тем, что центральный персонаж постоянно передвигается между этими локальными пространствами, он всегда находится в движении и не задерживается надолго ни в одном из лагерных помещений. Кроме того, физически находясь в лагере, перцептуально герой Солженицына вырывается за его пределы: взгляд, память, мысли Шухова обращены и к тому, что находится за колючей проволокой - и в пространственной, и во временной перспективах.

Концепция пространственно-временного «герметизма» не учитывает и то обстоятельство, что многие малые, частные, казалось бы замкнутые явления лагерной жизни соотнесены с историческим и метаисторическим временем, с «большим» пространством России и пространством всего мира в целом. У Солженицына стереоскопическое художественное видение, поэтому создаваемое в его произведениях авторское концептуальное пространство оказывается не плоскостным (тем более горизонтально ограниченным), а объёмным . Уже в «Одном дне Ивана Денисовича» чётко обозначилось тяготение этого художника к созданию даже в границах произведений малой формы, даже в жёстко ограниченном жанровыми рамками хронотопе структурно исчерпывающей и концептуально целостной художественной модели всего мироздания.

Известный испанский философ и культуролог Хосе Ортега-и-Гассет в статье «Мысли о романе» говорил о том, что основная стратегическая задача художника слова заключается в «изъятии читателя из горизонта реальности», для чего романисту необходимо создать «замкнутое пространство - без окон и щелей, - так чтобы изнутри был неразличим горизонт реальности» . Автор же «Одного дня Ивана Денисовича», «Ракового корпуса», «В круге первом», «Архипелага ГУЛАГ», «Красного Колеса» постоянно напоминает читателю о реальности, находящейся за пределами внутреннего пространства произведений. Тысячами нитей это внутреннее (эстетическое) пространство рассказа, повести, «опыта художественного исследования», исторической эпопеи связано с пространством внешним, внеположным по отношению к произведениям, находящемся за их пределами - в сфере внехудожественной реальности. Автор не стремится притупить у читателя «чувство действительности», напротив, он постоянно «выталкивает» своего читателя из мира «беллетристического», художественного в мир реальный. Точнее, он делает взаимопроницаемой ту грань, которая, по мысли Ортеги-и-Гассета, должна наглухо отгораживать внутреннее (собственно художественное) пространство произведения от внешней по отношению к нему «объективной реальности», от реальной исторической действительности.

Событийный хронотоп «Ивана Денисовича» постоянно соотносится с реальностью. В произведении немало упоминаний о событиях и явлениях, находящихся за пределами воссоздаваемого в рассказе сюжета: о «батьке усатом» и Верховном Совете, о коллективизации и жизни послевоенной колхозной деревни, о Беломорканале и Бухенвальде, о театральной жизни столицы и кинофильмах Эйзенштейна, о событиях международной жизни: «<…> про войну в Корее спорят: оттого де, что китайцы вступились, так будет мировая война или нет» и о прошедшей войне; о курьёзном случае из истории союзнических отношений: «Это перед ялтинским совещанием, в Севастополе. Город - абсолютно голодный, а надо вести американского адмирала показывать. И вот сделали специально магазин, полный продуктов <…>» и т. д.

Принято считать, что основу русского национального пространства составляет горизонтальный вектор , что важнейшей национальной мифологемой является гоголевская мифологема «Русь-тройка», знаменующая «путь в бесконечный простор», что Россия «катится : её царство - даль и ширь, горизонталь» . Колхозно-гулаговская Россия, изображённая А. Солженицыным в рассказе «Один день Ивана Денисовича», если и катится , то не по горизонтали, а по вертикали - отвесно вниз. Сталинский режим отнял у русского человека бесконечный простор , лишил миллионы узников ГУЛАГа свободы передвижения, сконцентрировал их на замкнутых пространствах тюрем и лагерей. Не имеют возможности свободно передвигаться в пространстве и остальные обитатели страны - прежде всего беспаспортные колхозники и полукрепостные рабочие.

По словам В.Н. Топорова, в традиционной русской модели мира возможность свободного передвижения в пространстве обычно связывается с таким понятием, как воля. Этот специфический национальный концепт основывается на «экстенсивной идее, лишённой целенаправленности и конкретного оформления (туда! прочь! вовне!) - как варианты одного мотива «лишь бы уйти, вырваться отсюда»». Что происходит с человеком, когда его лишают воли , лишают возможности хотя бы в бегстве, в движении по бескрайним русским просторам попытаться найти спасение от государственного произвола и насилия? По мнению автора «Одного дня Ивана Денисовича», воссоздающего именно такую сюжетную ситуацию, выбор здесь небольшой: либо человек попадает в зависимость от внешних факторов и, как следствие, нравственно деградирует (то есть, выражаясь языком пространственных категорий, скатывается вниз), либо обретает внутреннюю свободу, становится независимым от обстоятельств - то есть выбирает путь духовного возвышения. В отличие от воли , которая у русских чаще всего связана с идей бегства от «цивилизации», от деспотической власти, от государства со всеми его институтами принуждения, свобода , напротив, есть «понятие интенсивное и предполагающее целенаправленное и хорошо оформленное самоуглубляющееся движение <…> Если волю ищут вовне, то свободу обретают внутри себя» .

В рассказе Солженицына такую точку зрения (практически один к одному!) высказывает баптист Алёша, обращаясь к Шухову: «Что тебе воля? На воле твоя последняя вера терниями заглохнет! Ты радуйся, что ты в тюрьме! Здесь тебе есть время о душе подумать!» . Иван Денисович, который и сам иногда «не знал, хотел он воли или нет», тоже заботится о сохранении собственной души, но понимает это и формулирует по-своему: «<…> он не был шакал даже после восьми лет общих работ - и чем дальше, тем крепче утверждался» . В отличие от набожного Алёшки, который живёт чуть ли не одним «святым духом», полуязычник-полухристианин Шухов выстраивает свою жизнь по двум равноценным для него осям: ««горизонтальной» - бытовой, житейской, физической - и «вертикальной» - бытийственной, внутренней, метафизической» . Таким образом, линия сближения этих персонажей имеет вертикальную направленность. Идея же вертикали «связана с движением вверх, которое, по аналогии с пространственным символизмом и моральными понятиями, символически соответствует тенденции к одухотворению» . В этой связи представляется неслучайным, что именно Алёшка и Иван Денисович занимают верхние места на вагонке, а Цезарь и Буйновский - нижние: двум последним персонажам ещё только предстоит найти путь, ведущий к духовному восхождению. Основные этапы восхождения человека, оказавшегося в жерновах ГУЛАГа, писатель, основываясь в том числе и на собственном лагерном опыте, чётко обозначил в интервью журналу «Ле Пуэн»: борьба за выживание, постижение смысла жизни, обретение Бога (П . II: 322-333).

Таким образом, замкнутые рамки изображённого в «Одном дне Ивана Денисовича» лагеря определяют движение хронотопа рассказа прежде всего не по горизонтальному, а по вертикальному вектору - то есть не за счёт расширения пространственного поля произведения, а за счёт развёртывания духовно-нравственного содержания.

Солженицын А.И. Бодался телёнок с дубом: Очерки лит. жизни // Новый мир. 1991. № 6. С. 20.

Об этом слове А. Солженицын вспоминает в статье, посвящённой истории взаимоотношений с В. Ша­ла­мо­вым: «<…> на очень ранней поре возник между нами спор о введённом мною слове «зэк»: В. Т. решительно возражал, потому что слово это в лагерях было совсем не частым, даже редко где, заключённые же почти всюду рабски повторяли административное «зе-ка» (для шутки варьируя его - «Заполярный Комсомолец» или «Захар Кузьмич»), в иных лагерях говорили «зык». Шаламов считал, что я не должен был вводить этого слова и оно ни в коем случае не привьётся. А я - уверен был, что так и влипнет (оно оборотливо, и склоняется, и имеет множественное число), что язык и история - ждут его, без него нельзя. И оказался прав. (В.Т. - нигде никогда этого слова не употребил.)» (Солженицын А.И. С Варламом Шаламовым // Новый мир. 1999. № 4. С. 164). Действительно, в письме к автору «Одного дня…» В. Шаламов писал: «Кстати, почему «зэк», а не «зэка». Ведь это так пишется: з/к и склоняется: зэка, зэкою» (Знамя. 1990. № 7. С. 68).

Шаламов В.Т. Воскрешение лиственницы: Рассказы. М.: Худож. лит., 1989. С. 324. Правда, в письме к Солженицыну сразу после публикации «Одного дня…» Шаламов, «переступая через своё глубокое убеждение об абсолютности зла лагерной жизни, признавал: «Возможно, что такого рода увлечение работой [как у Шухова] и спасает людей»» (Солженицын А.И. Угодило зёрнышко промеж двух жерновов // Новый мир. 1999. № 4. С. 163).

Знамя. 1990. № 7. С. 81, 84.

Флоренский П.А. Имена // Социологические исследования. 1990. № 8. С. 138, 141.

Шнеерсон М . Александр Солженицын: Очерки творчества. Frankfurt a/M., 1984. С. 112.

Эпштейн М.Н. «Природа, мир, тайник вселенной…»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М.: Высш. школа, 1990. С. 133.

Кстати, тюремщики тоже обращаются к словам-зоонимам, чтобы выразить своё презрительное отношение к зэкам, которых они не признают за людей: «- Ты хоть видал когда, как твоя баба полы мыла, чушка?» ; «- Стой! - шумит вахтёр. - Как баранов стадо» ; «- По пять разбираться, головы бараньи <…>» и т.д.

Гегель Г.В.Ф . Эстетика. В 4 т. М.: Искусство, 1968–1973. Т. 2. С. 165.

Фёдоров Ф.П . Романтический художественный мир: пространство и время. Рига: Зинатне, 1988. С. 306.

Афанасьев А.Н. Древо жизни: Избранные статьи. М.: Современник, 1982. С. 164.

Ср.: «Волк по своему хищному, разбойничьему нраву получил в народных преданиях значение враждебного демона» (Афанасьев А.Н.

Знамя. 1990. № 7. С. 69.

Керлот Х.Э . Словарь символов. М.: REFL-book, 1994. С. 253.

Интересная трактовка символических свойств этих двух металлов содержится в работе Л.В. Карасева: «Железо - металл недобрый, инфернальный <…> металл сугубо мужской и милитаристский»; «Железо становится оружием или напоминает об оружии»; «Медь - материя иного свойства <…> Медь мягче железа. Её цвет напоминает цвет человеческого тела <…> медь - металл женский <…> Если же говорить о смыслах более близких уму русского человека, то среди них прежде всего окажутся церковность и государственность меди»; «Агрессивному и беспощадному железу медь противостоит как металл мягкий, защищающий, сострадающий» (Карасев Л.В . Онтологический взгляд на русскую литературу / Рос. гос. гуманит. ун-т. М., 1995. С. 53–57).

Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос. М.: Изд. группа «Прогресс» - «Культура», 1995. С. 181.

Топоров В.Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М.: Наука, 1983. С. 239–240.

Непомнящий В.С. Поэзия и судьба: Над страницами духовной биографии А.С. Пушкина. М., 1987. С. 428.

Керлот Х.Э. Словарь символов. М.: REFL-book, 1994. С. 109.

Урок-размышление по рассказу А.И. Солженицына "Один день Ивана Денисовича"

Цели урока:

Познакомить учащихся с жизнью и творчеством

А. И. Солженицына, вызвать интерес к личности писателя и его произведениям.

Сформировать представление о ценности человеческой жизни и свободы, о необходимости сохранять человеческое достоинство вопреки обстоятельствам.

Совершенствовать навыки элементарной исследовательской деятельности учащихся, развивать умение рассуждать над проблемными вопросами.

Оборудование: портрет и фотографии А.И.Солженицына, выставка его книг,

мультимедийная установка для демонстрации презентации.

Ход урока.

1. Вступительное слово учителя.

Александр Исаевич Солженицын – кто он? Пророк, наставник или заступник? В нем видели то спасителя Отечества, то врага народа, то учителя жизни.

Солженицын – выдающийся русский писатель, публицист и общественный деятель. Его имя в литературе стало известно в период «хрущевской оттепели», затем исчезло на многие годы.

Солженицын посмел сказать правду о страшном сталинском времени, создать произведения, которые вызвали гнев «отечественных чиновников от литературы». Рассказы о лагерной жизни, документально-художественное исследование «Архипелаг ГУЛАГ» повесть «Раковый корпус», роман «В круге первом» - произведения, в основу которых легли страшные воспоминания тех, кто уцелел после сталинских репрессий. Не случайно А. И. Солженицына назвали классиком «лагерной» прозы.

2. Жизнь и творчество писателя. (Сообщение подготовленного ученика).

Родился Александр Исаевич в городе Кисловодске. Отец – Исаакий Ефимович Солженицын, офицер, участник похода в Восточную Пруссию в 1914 году, сын богатого крестьянина, имевшего хутор с хозяйством в ставропольской степи. Умер в 1918 году, за шесть месяцев до рождения сына.

Мать – Таисия Захаровна Щербак, дочь крупного землевладельца на Кубани, прожила до 49 лет, до 1944 года, в основном в Ростове-на-Дону (с 1924 года). Здесь ее застала Великая Отечественная война, трагедия эвакуации с бомбёжками, туберкулёзом и голодом. Среди тревог за сына она не узнала главной – через полгода после её смерти он был арестован, и у него началась совсем иная жизнь.

Мать сумела дать сыну хорошее образование (сама работала стенографисткой и посещала одновременно курсы английской стенографии, чтобы получать более высокую зарплату). В результате Солженицын успешно окончил среднюю школу и в 1936 году поступил на физико-математический факультет Ростовского университета. Из детских и юношеских друзей остались у него Кирилл Симонян – впоследствии крупный врач, Николай Виткевич, Лидия Ежерец и будущая жена писателя – Наталья Решетовская. Поженились 27 апреля 1940 года. Но все было прервано начавшейся Великой Отечественной войной. В 1941 году Солженицын оставил свои занятия математикой и физикой и учёбу в Московском институте философии, литературы и истории (МИФЛИ) и ушёл на фронт. Сначала был конюхом и ездовым в гужтранспортном батальоне. Эта работа выглядела как насмешка над преуспевающим математиком: надо было чистить от навоза конюшни. Но на самом деле война всегда все расставляет по местам. В 1942 году в феврале «лошадиная» рота была оставлена, и Солженицын оказался на артиллерийских курсах в Костроме. Далее в звании лейтенанта попал в группу разведки в Саранске. В январе 1945 совершает подвиг – выводит свою батарею из окружения. А 9 февраля арестован за несколько критических строк о Сталине, высказанных в письме другу, и в июле этого же года будущий писатель получает приговор: 8 лет исправительно-трудовых лагерей. Освобождение он получил лишь 5 марта 1953 года, в день смерти Сталина, и был направлен в Казахстан. Вернулась и жена, которая за долгие годы разлуки успела сойтись с другим – интеллигентным, порядочным человеком.

С 1957 года Солженицын работает в Рязани учителем математики, физики и астрономии. Он ведет уроки умно и живо, и дети платят ему любовью, дают ласковое прозвище – Исаич. Денег в то время не хватало, но Солженицын отказывается от более денежного места завуча ради продолжения главного – любимого литературного труда. По воспоминаниям современников, Солженицын тщательно готовил себя к служению литературе. В 1989 году в интервью американскому журналу «Таймс» Солженицын сказал, что уже «в девять лет думал, что стану писателем, хотя и не знал, о чём буду писать». Солженицын всегда был требователен к себе, а потому, казалось, что и с остальными несколько грубоват.

События следующих лет:

1962 год – публикация рассказа «Один день Ивана Денисовича»; принят в Союз писателей

1970 год – присуждение Нобелевской премии по литературе «за нравственную силу, почерпнутую в традиции великой русской литературы» (Солженицын становится третьим русским писателем, получившим Нобелевскую премию: первый – Иван Алексеевич Бунин, второй – Борис Леонидович Пастернак). Параллельно происходят изменения в личной жизни – развод с Натальей Решетовской и брак с Натальей Светловой, ставшей впоследствии Солженицыной. С ней писатель прожил до конца своих дней.

Подготовка произведений к публикации:

1958 – 1968 – книга «Архипелаг ГУЛАГ»

1955 – 1968 – роман «В круге первом»

1966 – рассказ «Захар Калита»

1969 – «Красное колесо»

1963 – рассказ «Случай на станции Кочетовка» и множество других.

1974 год – лишение гражданства и высылка за границу, 20 лет проживал в Америке в штате Вермонт вместе с женой и четырьмя сыновьями, мечтал вернуться на родину, но момент возвращения связал только с опубликованием его произведений.

Это случилось 27 мая 1994 года. Перед отлетом в Россию на вопрос «Почему Вы возвращаетесь в Россию?» Солженицын сказал: «Родина моя там, сердце моё там, вот поэтому я и еду». С триумфом писатель проехал всю страну, от Владивостока до Москвы, везде его ждали восторженные поклонники, почитатели его таланта и простые граждане России, потому что каждый хотел встретиться с «человеком-преданием, человеком-легендой», как назвала Солженицына Лидия Чуковская.

К сожалению, в нашей стране часто случается то, что произошло и с популярнейшим писателем. Имя Солженицына пытались использовать разнонаправленные политические силы, что вызывало недовольство у простого народа и не только в адрес таких сил, но и в адрес самого писателя. Кроме того, Солженицыну дали эфир, бесплатный и «первый», а он вместо восхваления властей начал выступать с немодными для сегодняшнего дня мыслями – о жертвенности, о самоограничении и покаянии. С каждым разом время выступлений уменьшалось и, наконец, Солженицын был лишён эфира вообще. Он уединился в своём доме и стал работать, как и прежде. Не всем по вкусу пришлись публицистические выступления нобелевского лауреата, потому что говорил он правду, потому что всю жизнь ратовал за правду. «Жить не по лжи!» - вот девиз писателя.

Он один из самых титулованных писателей современности (лауреат Нобелевской (1970) и Темплтоновских премий (1983), литературные награды Американского национального клуба искусств, премий “Золотое Клише”, “Фонд Свободы”, “Браканти”.

Он академик Российской Академии наук, кавалер ордена Св.Андрея Первозданного (который он не принял из-за несогласия с политикой президента Ельцина), а в 1994 году он сам стал учредителем собственной литературной премии в 25.000 долларов.

3. Актуализация знаний учащихся

На нашем сегодняшнем уроке мы будем размышлять над страницами повести “Один день Ивана Денисовича”, которая стала его литературным дебютом, принесла автору мировую известность и вызвала гнев “отечественных чиновников от литературы”.

Цель нашего разговора будет состоять в том, чтобы показать “необычный жизненный материал”, взятый в основу повести и подвести вас к осмыслению трагической судьбы человека в тоталитарном государстве.

Сообщение об истории создания повести “Один день Ивана Денисовича”, подготовленное учащимися.

Повесть "Один день Ивана Денисовича" - сравнительно небольшое по объему произведение. Но оно занимает очень серьезное место в творческой биографии автора. "Эту повесть я написал за 40 дней. Это "отросток" от большой книги о лагерной эпопее, или, скорее, сжатый показ ее", - скажет писатель в дальнейшем. Написав повесть в 1959 г., А.И. Солженицын решил ее опубликовать. Решение это было смелое, даже в период "оттепели" рассказ о заключенном "предателе родины", о его товарищах по несчастью вряд ли мог быть встречен легко и просто. Писатель и не ждал этого. Он начал попытки публикации не с целью личной выгоды или славы, а потому что не мог смириться с забвением о тех тысячах и тысячах искалеченных судеб, которые прошли перед его глазами. Публикация этой повести словно делала реабилитацию действительной. Ведь если человек открыто может сказать о том, что он видел и чувствовал в замкнутом пространстве зоны, он становится равноправным членом общества. Тем более, что каяться ему не в чем. Преступлений он не совершал.

Вот с такими мыслями А.И. Солженицын передал рукопись повести в редакцию журнала "Новый мир". Главным редактором "Нового мира" был тогда А.Т. Твардовский. Прочитав повесть, он не отбросил ее испуганно в сторону, а написал А.И. Солженицыну письмо с приглашением приехать в Москву. Приглашение Твардовского было оценено Александром Исаевичем неоднозначно. Много лет проведший под конвоем человек еще надолго остается настороженным. А вдруг редактор московского журнала приглашает его для того, чтобы сдать властям?

Поэтому все рукописи (а там был и роман "В круге первом") были спрятаны у верного человека. А вдруг в Москве арестуют и в Рязани (а писатель жил тогда в этом городе) будет обыск? Но не знал тогда еще никому не известный Солженицын, что Александр Трифонович Твардовский принял боль рязанского учителя как свою, что волна ГУЛАГа прокатилась и по его крестьянской семье: на Соловках погибли отец и два брата. Поэтому и начал А.Т. Твардовский долгие переговоры с властями и, наконец, получил разрешение от Н.С. Хрущева на публикацию повести. И хотя реабилитация невинно осужденных тогда уже прошла (А.И. Солженицын был реабилитирован в 1956 г), а в 1961 г. всенародно был осужден культ личности и его последствия, публикация "Ивана Денисовича" в 1962 г. стала сенсацией. Впервые кто-то прямо и честно не просто сказал, а "показал" лагерную жизнь изнутри. Показал ту жизнь, о которой не то что говорить, а и вспоминать не любили. Повесть перепечатывают более 500 журналов и издательств всего мира. Солженицын становится знаменитым писателем.

Перед лицом ушедших былей

Не вправе ты кривить душой,

Ведь эти были оплатили

Мы платой самою большой,

(А. Т. Твардовский "По праву памяти")

Отклики на "Ивана Денисовича" были столь многочисленные и настолько "живые", что Солженицын в 1963 г. издал на их материале документальную книгу "Читают Ивана Денисовича". Повесть принесла писателю всемирную известность, но она же и стала причиной особого контроля над ним со стороны КГБ, бесконечных обысков и разгромных критических статей.

Групповая работа над текстом рассказа «Один день Ивана Денисовича» (каждой группе дано предварительное домашнее задание по тексту произведения).

Учитель распределяет задания для работы в группах (по 3 человека):

В конце учитель подводит учащихся к выводу, что А. И. Солженицын верил в духовную силу человека и его способность все преодолеть.

4. Аналитическая беседа.

Учитель:

Так что же это была за жизнь, так правдиво изображенная Солженицыным?

За что сидит сам Иван Денисович?

(О жестокости, несправедливости тоталитарной системы. Практически все персонажи рассказа помогают автору высказать свои идеи насчет причин и следствий репрессий.)

Как вы думаете, почему героем своей повести Солженицын выбрал простого, малообразованного мужика-крестьянина.

(Потому что таких, ни в чем не повинных людей, много сидело по лагерям, Шухов – и есть сам народ, Шухов – крестьянин, обиженный советской властью)

Учитель: А теперь давайте окунемся в жизнь вот такого простого зека и вместе с ним проживем не просто день, а “счастливый день”, как считал Иван Денисович, а в конце урока ответим на вопрос,

почему же Шухов считал прожитый им день счастливым?

С чего же начинается этот день?

(Лагерь просыпается в 5 часов утра, холодный барак, в котором горит не каждая лампочка, на полусотне “клопяных вагонок” спит 200 человек. Согреться здесь негде: по стенам и на окнах иней. Спят одетыми, с головой укрывшись одеялом и бушлатом.)

Как же чувствует себя Иван Денисович в этот день?

(Иван Денисович болен. Всё тело у него разнимает. Всю ночь он плохо спал, и во сне не угрелся. Его знобит, и он решает сходить в санчасть, чтобы хоть на денёк освободиться от работы. В санчасти хорошо и тепло. Все выкрашено в белый цвет. Врачей ещё нет, принимает только фельдшер Коля Вдовушкин, который в белом халате один сидит за столом).

Как ведёт себя Иван Денисович в санчасти? Настаивает ли он на том, чтобы его освободили? Пытается ли он разжалобить Вдовушкина?

(Нет. Он ведет себя совестливо, как будто зарясь на что-то чужое).

Был ли Иван Денисович из тех, кто липнет к санчасти?

(Нет. И Вдовушкин это знал, но сделать ничего не мог, так как ему можно было освободить только двоих, и они уже были освобождены).

К какому же выводу приходит Шухов, выходя из санчасти?

(Что теплый зяблого не понимает, в Шухове было 37, в морозе 27 градусов, теперь кто кого.)

Итак, из санчасти Шухов спешит на кухню. На каком месте стоит проблема добывания пищи в лагере?

(На первом)

Как кормят лагерников? (Очень плохо)

Поэтому проблема добывания пищи – это своего рода искусство, которое состоит в том, чтобы достать лишнюю миску баланды и пайку хлеба, а если повезет, то и табаку.

Как решает эту проблему Шухов?

(Он подрабатывает, как может)

Можно ли такое поведение Шухова назвать “приспособленчеством?

(Нет).

Второй жизненно важный вопрос – это отношение к подневольному труду. В каких условиях работают заключенные?

(На улице мороз, который прихватывает дыхание, и укрыться в голом поле негде, поэтому заключенные работают зимой охотно, как бы соревнуясь друг с другом, чтобы не замерзнуть).

Как относится к работе Иван Денисович?

(Отношение к труду у него особенное “Работа она как палка о двух концах, для людей делаешь - дай качество, для начальства – показуху”. Шахов мастер на все руки, он работает добросовестно, не чувствуя холода, как у себя в колхозе).

А ощущается ли в нем его крестьянская бережливость?

(Да припрятывает толь, чтобы заделать окна, старается скрыть мастерок между стенами, старается облегчить труд других, рискуя быть за это наказанным, допоздна задерживается на работе, так как ему жаль оставшийся раствор).

Какой мы можем сделать из этого вывод?

(Труд для Шухова – это жизнь. Советская власть не развратила его, не научила халтурить. Уклад крестьянской жизни, её вековые законы оказались сильнее. А здоровый смысл и трезвый взгляд на жизнь помогают ему выстоять).

Окончен трудовой день, заключенные возвращаются в барак.

Почему Шухов считает этот день счастливым и ложится спать удовлетворенный. Почему?

(На Соцгородок не выгнали, он не заболел, перемогся, в карцер не посадили, в обед раздобыл лишнюю миску баланды. Вот почему он считается этот день счастливым. И от этих дней становится страшно!)

Так чему же нас учит Солженицын и его главный герой?

(Тому, чтобы ни при каких обстоятельствах человек не терял чувство собственного достоинства, как бы ни тяжела была жизнь, какие бы испытания не готовила, всегда нужно оставаться человеком, не идти на сделки со своей совестью.)

Лагерная философия

Законы спасения от смерти :

В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать.

Кто быстро бегает, тому сроку в лагере не дожить – упарится, свалится.

Законы о работе:

Работа – она как палка, конца в ней два: для людей делаешь – качество дай, для начальника делаешь – дай показуху.

Пока начальство разберется – приткнись, где потеплей, сядь, сиди, еще наломаешь спину.

Волочи день до вечера, а ночь наша.

3. Законы бригады:

Бригадир хоть сам посылок не получает – без сала не сидит. Кто из бригады получит – сейчас ему дар несет. А иначе не проживешь.

Или всем дополнительное, или все подыхайте.

Смирный – в бригаде клад.

Законы самосохранения:

Никогда зевать нельзя.

Кряхти да гнись. А упрешься – переломишься.

Не выкусишь – не выпросишь.

Кто кого сможет, тот того и гложет.

Быстрая вошка всегда первая на гребешок попадает.

Высказывания Шухова

Всякую вещь и труд всякий жалеет он, чтоб зря не гинули.

Кто работу крепко тянет, тот над соседями тоже вроде бригадира становится.

Кто два дела руками знает, тот еще и десять подхватит.

Легкие деньги – они и не весят ничего… За что не доплатишь, того не доносишь.

Что упало, что кануло – тому отзыва нет.

Запасливый лучше богатого.

Если человек просит – отчего не пособить?

Переживем все, даст Бог кончится!

Как вы считаете, почему возник такой вариант заглавия?

(От отражения личностных переживаний писатель перешел к показу эпической картины в жизни и стал говорить не только от себя, а от лица многих жертв несправедливостей ).

Для этого ему нужен бил "типичный герой в типичных обстоятельствах". Поэтому и показал автор один, ничем не выдающийся, типичный день типичного заключенного Ивана Денисовича. Этап понимания начался с осмысления имени главного героя.

Иван Денисович Шухов - имя типичное и простонародное. Трудно найти в дореволюционной и послереволюционной деревне имена более распространенные, чем Иван и Денис. ("такие люди, как Иван Денисович, понятен всем, потому что они на каждом шагу встречаются", "Шухов - простой мужик, а Солженицын именно такого героя взял").

Да, Иван Денисович - человек весьма заурядный, предками его были простые русские крестьяне, да и сам он всю жизнь был "рядовым", как колхозником, так и солдатом. Знакомясь с судьбой одного типичного человека, мы знакомимся с судьбой целого народа в определенную историческую эпоху. Но дело не только в этом. Шухов воплощает в себе психологию целого народа. В сталинских лагерях (и Солженицын это показывает) находились не только русские крестьяне, но и представители интеллигенции, причем самого разного толка, были там и эстонцы, и латыши, и евреи, и украинцы. Но Солженицын на фоне лагерного разноплеменья показывает жизнь именно типичнейшего русского "мужичка". Подобную тему поднимали многие русские писатели. Тут можно вспомнить крестьянские типы И.С. Тургенева, словно слитые с природой и являющиеся ее неотъемлемой частью, и мужицкую правду, которой поклонялся Л.Н. Толстой, и забитых и униженных мужиков Н.А. Некрасова. Продолжает этот ряд и А.И. Солженицын. Но делает это по-своему.

5. Заключительное слово учителя.

Сразу же был понят и характер главного героя повести. «Как же он хорош, как обаятелен, – сказал С.Артамонов о Шухове, – этот милый, такой чистый, такой целомудренный Иван Денисович». «В Иване Денисовиче, – писал В.Лакшин, – с его народным отношением к людям и труду заложена такая жизнеутверждающая сила, которая не оставляет места опустошенности и безверию». Шухов – «народный характер», – делает он однозначный вывод.

И как итог наблюдений и критических раздумий над повестью – оценка особенностей мировосприятия Солженицына. О «высокой, благородной художественной и человеческой позиции писателя» говорит Ермилов. «За внешней сдержанностью ощущается огромная нравственная сила автора», – пишет Ф.Кузнецов.
Искусство автора в изображении характера сделали повесть не просто символом целой эпохи. «Один день Ивана Денисовича» - это книга поколений, книга жизненной и художественной правды. Автор сумел в жанре короткого рассказа представить большую и трудную лагерную жизнь заключённых, показать разнообразие человеческих характеров в необычной обстановке, привлечь внимание читателя к страданиям людей, убедить его в том, как необходимо сегодня знать историю прошлого своего народа, чтобы не повторить тех ужасов, которые ему пришлось испытать.
день Ивана Денисовича ...

Падения и духовного возрождения человека в произведениях Ф. М. Достоевского (По одному из романов: «Преступление и наказание» или «Идиот»)

Документ

... рассказе «Матренин двор» (по рассказу А.И.Солженицына )" Исходное название рассказа ... подводит своеобразный итог размышлениям Н. А. Некрасова... из уроков истории... Солженицына ? Правдивостью, болью за происходящее, прозорливостью. “Один день Ивана Денисовича ...

Пояснительная записка Рабочая программа составлена на основе (3)

Пояснительная записка

... .) 1 96 А.И.Солженицын « Один день Ивана Денисовича ». 1 97 Особенность жанра рассказа А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича 1 98 «Лагерь глазами мужика» в повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича 1 99 ...

Рабочая программа по русскому языку для V ix классов создана на основе федерального компонента государственного стандарта основного общего образования.

Рабочая программа

... По рассказам Н.С. Лескова, Л.Н. Толстого, И.А. Бунина, А.И. Куприна, А.П. Чехова.) Урок ... и творчество. Лирика. Размышления о будущем и настоящем... Солженицына в литературе и развитии общественной мысли страны. Прочитать рассказ «Один день Ивана Денисовича ...

1. Биографические сведения.
2. «Один день Ивана Денисовича»: лагерь глазами мужика.
3. «Архипелаг ГУЛАГ»: суровая правда советского концентрационного мира.
4. Роман–хроника «Красное колесо»: невостребованная обществом правда о русской революции.

ЛИТЕРАТУРА:

1. Геллер М. Концентрационный мир и советская литература. Лондон, 1974. – С. 299–317.
2. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: 1950–1990–е годы: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений: В 2 т. – Т.1. М., 2003 г. С. 260–315.
3. Нива Жорж. Солженицын. М., 1993.
4. Русская литература ХХ века: Учеб. пособие для студ. высш. пед. учеб. заведений: В 2 т. – Т.1. / Л.П.Кременцов, Л.Ф.Флексеева и др.; Под ред. Л.П.Кременцова. М., 2003. С. 111–121.
5. Чалмаев В. Александр Солженицын: Жизнь и творчество. М., 1994.

В начале 1980–х годов американский президент Рейган пригласил на завтрак наиболее видных советских диссидентов, проживающих на Западе. Из всех, кто был приглашен, отказался один Солженицын, заявив, что он не диссидент, а русский писатель, которому не с руки беседовать с главой государства, чьи генералы всерьез разрабатывают идею избирательного уничтожения русского народа посредством ядерных ударов.

Краткая биография Солженицына такова: он появился на свет 11 декабря 1918 года в Кисловодске.
Отца своего, офицера царской армии Исаакия Солженицына, будущий писатель не увидел: отец погиб при загадочных обстоятельствах за полгода до рождения сына. Мать – Таисия Захаровна Щербак, дочь крупного землевладельца на Кубани. Именно она, человек образованный, знавшая несколько иностранных языков, стала главным воспитателем будущего писателя. Прежде всего, мать не позволила угаснуть в ребенке памяти об отце, о прошлом казачьего рода Солженицыных.
Учился Солженицын всегда очень охотно, прилежно, был круглым отличником. Обладал уникальной памятью.
Соученики его по школе вспоминали, что это был живой, очень подвижный мальчик, хорошо начитанный, с самых ранних лет приученный к самостоятельному труду. Умел дружить, держать слово, никогда не отказывал в помощи.
После успешного окончания школы Солженицын поступил на физико–математическое отделение Ростовского университета, в стенах которого провел годы с 1936 по 1941.
В октябре 1941 года, будучи мобилизованным в армию, попал в гужетранспортный батальон. В феврале 1942 года его направили в 3–е Ленинградское артиллерийское училище в Костроме. С конца 1942 года Солженицын со своей «звукобатареей» (выявляющей вражескую артиллерию) начал боевой путь, который прошел до Восточной Пруссии.
В 1943 году после взятия Орла Солженицын был награжден орденом Отечественной войны II степени, в 1944 году после взятия Бобруйска – орденом Боевого Красного Знамени.
Война стала периодом стремительного избавления Солженицына от социалистических миражей и фантомов. Именно в военные годы он задумал написать книгу с новой оценкой произошедших в 1917 г в России революционных преобразований. Об этом свидетельствовали его письма к другу Николаю Виткевичу. Солженицын был слишком откровенен в этих письмах, и в 1945 году его арестовали и приговорили к восьми годам заключения.
Маршрут тюремных и лагерных скитаний капитана Солженицына следующий: в 1945 году – лагерь на Калужской заставе, с лета 1946 до лета 1947 – спецтюрьма в городе Рыбинске, затем – Марфинская «шарашка» (то есть специнститут в северном пригороде Москвы), с 1949 года – лагерные работы в Экибастузе. Если учесть, что в Марфинской шарашке (она изображена в романе «В круге первом») писатель мог много читать, беседовать с весьма оригинальными людьми, то лагерный маршрут Солженицына был, видимо, менее «крутой», чем, скажем, маршруты «погружений во тьму» В.Шаламова, пролегшие через ледяные пустыни Колымы, чем «крутые маршруты» и двухгодичное пребывание в одиночной камере Е.Гинзбург.
В феврале 1953 г Солженицын был освобожден из лагеря, стал «вечным ссыльнопоселенцем».
В 1955 году Солженицыну было разрешено въехать в Ташкент для лечения в онкологической лечебнице. Собственно операцию – по поводу семиномы – ему сделали еще в лагере, а в Ташкенте Солженицыну облучали рентгеновскими лучами брюшную полость (эпизод пребывания в онкологическом диспансере освещен в повести «Раковый корпус», 1968 г.).
Был период, когда врачи заявили, что их пациенту осталось жить не более трех недель. «Это был страшный момент моей жизни: смерть на пороге избавления… Однако я не умер (при моей безнадежно запущенной острозлокачественной опухоли это было Божье чудо, я никак иначе не понимал. Вся возвращенная мне жизнь с тех пор – не моя в полном смысле, она имеет вложенную цель»).
После реабилитации в 1957 году писатель некоторое время работал в Мезиновской школе во Владимирской области (здесь он жил в деревне Мильцево в избе у Матрены Васильевны Захаровой, ставшей прототипом героини рассказа «Матренин двор». В том же 1957 году писатель переехал в Рязань, где прожил до 1969 года.
В 1962 году был опубликован рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича», который принес автору всемирную известность. Но отношения с властью складывались непросто, и после 1965 года Солженицына в СССР уже не печатали. В 1970 году ему была присуждена Нобелевская премия. В 1974 году после появления первого тома «Архипелага ГУЛАГ» Солженицын был обвинен в измене родине и выслан за границу. До 1976 года жил в Цюрихе, затем перебрался в американский штат Вермонт, природою напоминавший среднюю полосу России.
Первый брак Солженицына был неудачный, второй – на редкость счастливый. У писателя трое сыновей – Ермолай, Игнат и Степан.
В 1994 году Солженицын вернулся в Россию. Его творческий путь – и особенно в жанре публицистики – продолжается. 11 декабря 1988 года Солженицыну исполнилось 80 лет. Это событие отмечалось, но недостаточно широко. Как мне представляется, сегодняшняя Россия не в состоянии в должной мере оценить вклад Солженицына в отечественную культуру. («Большое видится на расстояньи»).
Отношения художника с властью, как и всегда, складываются непросто. Передачи, которые Солженицын вел на российском телевидении, были запрещены, а от ордена, которым его решил наградить Ельцин в честь 80–летия, Солженицын демонстративно отказался.
Произведением, которое принесло Солженицыну известность, стал рассказ (повесть) «Один день Ивана Денисовича». Именно с разговора об этом произведении мы и начнем анализ творчества писателя.
Задуман этот рассказ был автором в 1950 году. Осуществлен в 1959 году сперва как «Щ–854 (один день одного зека)». Осенью 1961 года отдан в журнал «Новый мир». Решение о напечатании рассказа было принято на Политбюро ЦК КПСС в октябре 1962 года под личным давлением Хрущева.
Образ Ивана Денисовича сложился из солдата Шухова, воевавшего с автором в советско–германскую войну (и никогда не сидевшего), общего опыта узников и личного опыта автора в Особом лагере каменщиком. Остальные лица – все из лагерной жизни, с их подлинными биографиями.
Следует сказать, что «Один день…» не был первым произведением Солженицына о лагерях. До этого рассказа были написаны пьеса «Олень и шалашовка» и роман «В круге первом». По не зависящим от автора обстоятельствам именно рассказу «Один день Ивана Денисовича» суждено было ввести в русскую литературу запретную ранее тему.
О замысле рассказа Солженицын говорил следующее: «Я в 1950 году, в какой–то долгий лагерный зимний день таскал носилки с напарником и думал: как описать всю нашу лагерную жизнь? По сути дела, достаточно описать всего один день в подробностях, и день самого простого работяги, и тут отразится вся наша жизнь. И даже не надо нагнетать каких–то ужасов, не надо, чтоб это был какой–то особенный день, а – рядовой, вот тот самый день, из которого складывается жизнь». И действительно, в этом произведении писатель не рисует ужасов, озлобленности, не изображает судеб людей, поставленных на карту случайности, на игральную карту блатарей. В рассказе есть даже ситуация – возвращение колонны с объекта, – когда зеки и конвоиры как бы заодно.
День, описанный в произведении, складывается для Ивана Денисовича на редкость «удачно»: хотя он замешкался на подъеме, но в карцер посажен не был; бригаду не выгнали в чистое поле на мороз от самих себя проволоку натягивать; в обед удалось «закосить» кашу; бригадир хорошо закрыл процентовку, следовательно, следующие пять дней все бригадники будут «сытыми»; нашел кусок ножовки, забыл про нее, но на «шмоне» не попался; подработал вечером на Цезаря, потом табачку купил; и не заболел, перемогся. «Удачный» день простого советского зека Шухова Ивана Денисовича.
Почему автор показал нам «счастливый» лагерный день? Думается, потому, что будничный, статичный рассказ о лагерной жизни, по замыслу автора, должен был оказаться не менее потрясающим, чем возможное нагнетание страхов, мук, криков о терроре. Читателя должно было ужаснуть обычное, то, что не считалось катастрофой гуманизма. Солженицын, не ища потрясающего сюжета, рассказал о лагере как о чем–то давно и прочно существующем, совсем не чрезвычайном, имеющем свой регламент, будничный свод правил выживания, свой фольклор, свою лагерную «мораль» и устоявшуюся дисциплину. Расчет автора оправдался: будничность трагедии, изображенная в «Одном дне…», поразила читателя более всего.
Неожиданность первого опубликованного произведения Солженицына была связана, однако, не только с темой, но и с выбором героя. Солженицын ввел в русскую литературу совершенно не свойственного для нее героя. Характерной чертой современной Солженицыну литературы была ее антидемократичность. В книгах о войне героем становился офицер, в книгах о строительстве – инженер, в книгах о колхозах – секретарь райкома или, на худой конец, председатель колхоза. И даже в первых произведениях Солженицына на лагерную тему главным героем тоже был интеллигент.
А в «Одном дне….» впервые главным действующим лицом становится простой мужик, рядовой колхозник, солдат, осужденный за то, что по вине своих командиров на два дня попал в плен к немцам.
Сам писатель так объяснил свой выбор: «Выбирая героя лагерной повести, я взял работягу, не мог взять никого другого, ибо только ему видны истинные соотношения лагеря». Солженицын отнюдь не идеализирует своего героя. Еще Нержин, главный герой романа «В круге…», скажет о таких, как Иван Денисович: «Они (мужики) не стойче его (Нержина) переносили голод и жажду. Не тверже духом были перед каменной стеной десятилетнего срока… Зато были они слепей и доверчивей к стукачам. Были падче на грубые обманы начальства… А еще они были много жадней к мелким благам: дополнительной прокислой стограммовой пшенной бабке, уродливым брюкам, лишь бы чуть поновей и попестрей. В большинстве им не хватало той точки зрения, которая становится дороже самой жизни». Но Солженицын берет в герои именно Шухова – во–первых, потому, что он представляет собой ту «Россию безъязыкую», рассказать о которой считает своим долгом писатель, и, во–вторых, потому, что, по убеждению Солженицына, именно Шуховы несли на своих плечах главную тяжесть всех лагерных работ.
Лагерь, таким образом, в «Одном дне….» показан глазами мужика. Совершенно очевидно, что если бы он был показан глазами Буйновского, Цезаря или Тюрина, то выглядел бы по–другому.

В этом своем произведении Солженицын отстаивает ту точку зрения, согласно которой даже в самых нечеловеческих условиях человек может сохранить свою душу живой. Что же спасает человека в этой бесчеловечной жизни?
Во–первых, причастность к сообществу людей. В рассказе это бригада, аналог семьи в вольной жизни. В роли отца выступает бригадир, авторитет которого держится на справедливости, человечности и еде. «Бригадир в лагере – это все: хороший бригадир тебе жизнь вторую даст, плохой бригадир в деревянный бушлат загонит… грудь стальная у бригадира. Зато шевельнет бровью или пальцем покажет – беги, делай».
Второе, что, по мысли Солженицына, спасает человека от падения – это труд. В рассказе есть эпизод, когда зеки с настоящим увлечением кладут стену. Этот эпизод – своеобразная «симфония труда». Иван Денисович до того увлекается работой, что работает даже дольше положенного времени. Иван Денисович знает, что его работа приносит премии начальству, тем людям, которые издеваются над заключенными, но работать плохо все равно не может. Такой это человек.
Солженицын показывает, что выжить в лагере можно только одним способом: надо «забыть» о том, что сам лагерь – это катастрофа, это провал. Герой Солженицына верит в конечное торжество справедливости, надеется на ее воплощение. Им движет необъяснимая любовь к самой жизни. «Сейчас ни на что Шухов не в обиде: ни что срок долгий, ни что воскресенья опять не будет. Сейчас он думает: переживем! Переживем все, Бог даст – кончится!»
Говоря о рассказе «Один день Ивана Денисовича», следует также отметить, что современного Солженицыну читателя поразили не только новизна в освещении лагерной темы, но и язык произведения. Русская проза 60–х годов не знала такого сложного сплетения речевых пластов, какой предстал в произведении Солженицына: от лагерно–блатной лексики («опер», «падло», «стучать», «придурки», «шмон») до просторечных словоупотреблений «загнуть» (то есть сказать неправдоподобное), «вкалывать», «матернуть» и речений из словаря В.Даля («поменело», «закалелый» и т.п.). Рассказ Солженицына в плане возрождения сказа (сказ – это чрезвычайно выразительная форма повествования, помогающая передать достоверность, подлинность изображаемого. В сказе на первый план выдвигаются те элементы языка, фразеологии, которые на фоне канонизированной гладкой литературной речи выглядят «неправильными». Но это разрушает безликую, трафаретную речь, позволяет соединить народное слово с реальной фигурой колоритного народного героя), в искусстве сказывания предварял будущие успехи «деревенской» прозы. В частности – искусство сказа В.П.Астафьева в «Последнем поклоне» и «Царь–рыбе».

После публикации «Одного дня…» в «Новом мире» Солженицыну хлынул целый поток писем от бывших узников советских концентрационных лагерей. Эти письма позволили Солженицыну приступить к осуществлению задуманного еще в 1958 году обобщающего произведения о лагерном мире, для написания которого одного личного опыта автора и его друзей явно недоставало. Солженицыным был отобран опыт 227 свидетелей, со многими из которых писатель встречался и беседовал лично. Завершена работа над «Архипелагом ГУЛАГ» была зимой 67/68 гг.
Сперва предполагалось отложить печатание «Архипелага» до 1975 года. Однако в августе 1973 года о существовании этого произведения стало известно КГБ. Женщина, выдавшая тайну существования «Архипелага ГУЛАГ», немного спустя была найдена повешенной в своей комнате при невыясненных обстоятельствах. Солженицын заподозрил в причастности к этой смерти советские спецслужбы. И дал команду к публикации произведения, которая предварялась словами: «Со стеснением в сердце я годами воздерживался от печатания этой уже готовой книги: долг перед живыми перевешивал долг перед умершими. Но теперь… мне ничего не остается, как немедленно публиковать ее».

Жанр своего произведения А.Солженицын определил как «опыт художественного исследования». Определение это очень точно излагает огромную задачу, поставленную себе писателем: художественное исследование лагеря, как феномена, определяющего характер государства, исследование лагерной цивилизации и человека – готовящегося прийти в лагерь и живущего в лагере. В «Архипелаге ГУЛАГ» автор также пытается ответить на вопрос, как происходило растление народа, зачем оно было нужно государству и одновременно показывает возможные пути духовного возрождения.
«Архипелаг ГУЛАГ» состоит из трех томов. Образно их содержание можно представить как падение (I том) – жизнь на дне (II том) – воскресение из мертвых (III том).
В первом томе две части: «Тюремная промышленность» и «Вечное движение». Здесь представлено долгое и мучительное скольжение страны по наклонной кривой террора.
Во втором томе тоже две части: третья «Истребительно–трудовые» и четвертая «Душа и колючая проволока». Из них часть об истребительных лагерях – самая длинная в книге (22 главы) и самая угнетающе–безысходная.
Сверхзадачу лагерей Солженицын определяет так: истреблять через непосильный труд. Он сравнивает труд советских заключенных с трудом строителей египетских пирамид и находит, что рабам в Египте было легче: «ведь пирамиды строились с привлечением современной им техники! А у нас была техника – на сорок веков назад!» Сравнивает с трудом русских крепостных крестьян. И находит, что, хотя имеется сходство, различий больше, и «все различия к выгоде крепостного права». Сравнивает, наконец, писатель царскую каторгу и советские истребительно–трудовые. И тоже все различия – к невыгоде Архипелага. Он пишет: «На Акатуйской лютой каторге рабочие уроки были легко выполнимы для всех… Их летний рабочий день составлял с ходьбою вместе – 8 часов, с октября – 7, а зимой – только 6…»
Лагерная система принудительного труда, как показывает Солженицын, покоилась на использовании голода как главного стимула. Второй рычаг давления на человека – бригада. Норма выработки давалась не на одного человека, а на всю бригаду. В зависимости от выполнения нормы лагерь кормил не отдельного зека, а всех членов бригады. Тем самым бригада становилась тем двигателем, который вынуждал всех отдавать рабовладельцам последние силы.
«О, без бригады еще пережить лагерь можно! Без бригады ты – личность, ты сам избираешь линию поведения. Без бригады ты можешь хоть умереть гордо – в бригаде и умереть тебе дадут только подло, только на брюхе».
Проблеск надежды впервые появляется в начале третьего тома, в истории «особых политических лагерей» (часть пятая «Каторга»). Попадающие на Архипелаг после войны вдруг явственно начинают ощущать воздух свободы – не внешней, до которой путь крайне далек, но неотъемлемой и побудительной внутренней воли. Провозвестником ее служит безмолвная русская старуха, встреченная писателем на тихой станции Торбеево, когда их вагон ненадолго замер у перрона: «Крестьянка старая остановилась против нашего окна со спущенной рамой и через решетку окна и через внутреннюю решетку долго, неподвижно смотрела на нас, тесно сжатых на верхней полке. Она смотрела тем извечным взглядом, каким на «несчастненьких» всегда смотрел наш народ. По щекам ее стекали редкие слезы. «Нельзя смотреть, мамаша», – негрубо сказал ей конвоир. Она даже головой не повела. А рядом с ней стояла девочка лет десяти с белыми ленточками в косичках. Та смотрела очень строго, даже скорбно не по летам, широко–широко открыв и не мигая глазенками. Так смотрела, что, думаю, засняла нас навек. Поезд мягко тронулся – старуха подняла черные персты и истово, неторопливо перекрестила нас».
Внутреннее освобождение влечет за собой и внешнее. Сперва в лагере отбирают власть у блатных; фронтовые офицеры возглавляют отчаянные попытки бежать; наступают тяжелые времена для предателей–стукачей. Наконец, восстает весь лагерь, начиная от забастовки в Экибастузе в 1951–1952 гг., и заканчивая восстанием в 1954–м, уже после смерти Сталина, в Кенгире (главы «Когда в зоне пылает земля», «Цепи рвем на ощупь», «Сорок дней Кенгира»).

В «Архипелаге ГУЛАГ» можно выделить три сюжетных линии. Первая – это изображение постепенного, но неуклонного сползания страны к массовому беззаконию. Писатель ведет начало со слов Ленина, провозгласившего в январе 1918 года о необходимости очищения «земли российской от всяких вредных насекомых». Самым действенным средством очистки был массовый, всеохватывающий террор. «Очищение России происходило постепенно: один вид «насекомых» за другим, один поток за другим гнали «по сточным трубам тюремной канализации». Но пока уничтожали одних – другие, убежденные, что их это не коснется, молчали. Понадобилось всего двадцать лет, пишет Солженицын, чтобы в стране окончательно восторжествовало беззаконие и было завершено растление страны – и тогда островки ГУЛАГа слились в Архипелаг.
Вторая сюжетная линия произведения – показ форм и средств, используемых государством при формировании «нового» советского человека, потенциального узника ГУЛАГа и будущего заключенного. Чтобы заставить людей молчаливо сносить произвол, им надо было внушить чувство страха. С годами страх становится главным стимулом поведения человека. Но напугать людей, вынудить их согласиться с арестом всех вокруг было мало. Следующим этапом на пути к созданию «нового» человека было, по выражению Солженицына, «всенародное участие в канализации». На этом этапе пассивное согласие на террор было уже недостаточным, требовалось его активное одобрение: «те, кто своими телами еще не грохнулись в канализационные люки, кого еще не понесли трубы на Архипелаг – те должны ходить поверху со знаменами, славить суды и радоваться судебным расправам». Солженицын отмечает важнейший феномен советского общества: взаимосвязь между палачом и жертвой. Сегодняшний палач завтра становился жертвой, а вчерашняя жертва готова была по первому слову превратиться в палача. Возникновению этой взаимосвязи, поощряемому властью как важнейшее средство растления души, способствовали всеобщая невиновность и всеобщий страх.
Соучастие – пассивное или активное – в преступлениях ломало души. После ареста одним из средств, применявшихся для получения ложных показаний, для согласия сотрудничать с палачами, была пытка. Глава, посвященная пыткам, кажется переписанной из «Руководства инквизитора», изданного в XVI веке. Третьей причиной признания невинных людей в несовершенных преступлениях является, по мнению писателя, является отсутствие у них «нравственной опоры», необходимой для сопротивления злу. Итог, подведенный писателем, следующий: «Не хватало нам свободолюбия. А еще прежде того – осознания истинного положения. Мы истратились в одной безудержной вспышке семнадцатого года, а потом спешили покориться, с удовольствием покорялись».
Третья сюжетная линия «Архипелага ГУЛАГ» – судьба его автора. В этом произведении он выступает под своим именем, с предельной откровенностью рассказывает о себе. Он тоже – сын своей страны. И он вырос в атмосфере «всенародного одобрения судебных расправ над «врагами», и он вдыхал воздух революционных лозунгов и мифов. Упрекая миллионы в молчании, в покорности, он не щадит и себя. И он молчал, хотя имел много раз возможность кричать. И он в тюрьме уже, продолжал пламенно защищать марксизм, убежденный, что Сталин «исказил» Ленина.
В истории Архипелага писателя больше всего потрясает судьба нескольких миллионов русских военнопленных, ровесников Солженицына, объявленных «изменниками родины» и брошенных в советские лагеря. В судьбе русских пленных раскрылась Солженицыну до конца бесчеловечность, жестокость и неблагодарность советского государства.
Писатель обращается к истории своей страны: «Сколько войн вела Россия… и много ли изменников знали во всех тех войнах?.. Но вот при справедливейшем в мире строе наступила справедливейшая война – и вдруг миллионы изменников из самого народа. Как это понять? Чем объяснить?.. А может быть дело все–таки в государственном строе?» Для Солженицына ответ очевиден: миллионы бывших пленных были брошены в лагеря с тем, чтобы сохранить, нарушенную войной, изоляцию страны от остального мира: «Всех этих пленников… посадили, чтобы они не вспоминали Европу среди своих односельчан. Чего не видишь, тем не бредишь…»
Духовное освобождение приходит к Солженицыну в тюрьме: в мучениях, в страдании человеческий дух проходит испытание и, выдержав его, укрепляется, очищается, освобождается. Вывод писателя можно сформулировать так: в принципиально неморальном обществе, возникшем в результате нарушения нормального хода истории, только страдание позволяет возвыситься духовно, понять невозможность жить без морали.
Таким образом, «Архипелаг ГУЛАГ» – это книга о духовном прозрении, о возможности остаться человеком на дне ада, но, прежде всего, – это памятник миллионам заключенных, погибших в советских лагерях, прошедших через них, сломленных или выдержавших.

Итоговым, но пока невостребованным обществом, произведением Солженицына является десятитомная эпопея «Красное колесо», которая выросла за время ее создания с 1969 года в глубокомысленный трагический роман–хронику с совершенно уникальным образом автора–повествователя, с непрерывным передвижением вымышленных и подлинных героев.
«Красное колесо» – это тщательнейшая летопись Февраля, бесповоротного распада России, преддверия большевизма, кровавой гражданской войны. Солженицын показывает, с чего все начиналось: с измен, предательства, торжества улицы, обольщений трескучей фразеологией демагогов… С этой петроградской улицы и начало катиться символическое «красное колесо» террора, люмпенизации великой страны, когда было «все поругано, предано, продано» (А.А.Ахматова).
При изображении революционеров в «Красном колесе» главенствует принцип сгущения иронической мысли, сарказма.

Почти треть тюремно-лагерного срока – с августа 1950 по февраль 1953 г. – Александр Исаевич Солженицын отсидел в Экибастузском особом лагере на севере Казахстана. Там, на общих работах, и мелькнул долгим зимним днём замысел рассказа об одном дне одного зэка. «Просто был такой лагерный день, тяжёлая работа, я таскал носилки с напарником и подумал, как нужно бы описать весь лагерный мир – одним днём, – рассказал автор в телеинтервью с Никитой Струве (март 1976 г.). – Конечно, можно описать вот свои десять лет лагеря, там всю историю лагерей, – а достаточно в одном дне всё собрать, как по осколочкам, достаточно описать только один день одного среднего, ничем не примечательного человека с утра и до вечера. И будет всё».

Александр Солженицын

Рассказ «Один день Ивана Денисовича» [см. на нашем сайте полный его текст , краткое содержание и литературный анализ ] написан в Рязани , где Солженицын поселился в июне 1957 г. и с нового учебного года стал учителем физики и астрономии в средней школе № 2. Начат 18 мая 1959 г., закончен 30 июня. Работа заняла меньше полутора месяцев. «Это всегда получается так, если пишешь из густой жизни, быт которой ты чрезмерно знаешь, и не то что не надо там догадываться до чего-то, что-то пытаться понять, а только отбиваешься от лишнего материала, только-только чтобы лишнее не лезло, а вот вместить самое необходимое», – говорил автор в радиоинтервью для Би-би-си (8 июня 1982 г.), которое вёл Барри Холланд.

Сочиняя в лагере, Солженицын чтобы сохранить сочинённое в тайне и с ним самого себя, заучивал наизусть сначала одни стихи, а под конец срока диалоги в прозе и даже сплошную прозу. В ссылке, а затем и реабилитированным он мог работать, не уничтожая отрывок за отрывком, но должен был таиться по-прежнему, чтобы избежать нового ареста. После перепечатки на машинке рукопись сжигалась. Сожжена и рукопись лагерного рассказа. А поскольку машинопись нужно было прятать, текст печатался на обеих сторонах листа, без полей и без пробелов между строчками.

Только через два с лишним года, после внезапной яростной атаки на Сталина , предпринятой его преемником Н. С. Хрущёвым на XXII съезде партии (17 – 31 октября 1961 г.), А. С. рискнул предложить рассказ в печать . «Пещерная машинопись» (из осторожности – без имени автора) 10 ноября 1961 г. была передана Р. Д. Орловой, женой тюремного друга А. С. – Льва Копелева, в отдел прозы журнала «Новый мир» Анне Самойловне Берзер. Машинистки переписали оригинал, у зашедшего в редакцию Льва Копелева Анна Самойловна спросила, как назвать автора, и Копелев предложил псевдоним по месту его жительства – А. Рязанский.

8 декабря 1961 г., едва главный редактор «Нового мира» Александр Трифонович Твардовский после месячного отсутствия появился в редакции, А. С. Берзер попросила его прочитать две непростых для прохождения рукописи. Одна не нуждалась в особой рекомендации хотя бы по наслышанности об авторе: это была повесть Лидии Чуковской «Софья Петровна». О другой же Анна Самойловна сказала: «Лагерь глазами мужика, очень народная вещь». Её-то Твардовский и взял с собой до утра. В ночь с 8 на 9 декабря он читает и перечитывает рассказ. Утром по цепочке дозванивается до того же Копелева, расспрашивает об авторе, узнаёт его адрес и через день телеграммой вызывает в Москву. 11 декабря, в день своего 43-летия, А. С. получил эту телеграмму: «Прошу возможно срочно приехать редакцию нового мира зпт расходы будут оплачены = Твардовский». А Копелев уже 9 декабря телеграфировал в Рязань: «Александр Трифонович восхищён статьёй» (так бывшие зэки договорились между собой шифровать небезопасный рассказ). Для себя же Твардовский записал в рабочей тетради 12 декабря: «Сильнейшее впечатление последних дней – рукопись А. Рязанского (Солонжицына), с которым встречусь сегодня». Настоящую фамилию автора Твардовский записал с голоса.

12 декабря Твардовский принял Солженицына, созвав для знакомства и беседы с ним всю головку редакции. «Предупредил меня Твардовский, – замечает А. С., – что напечатания твёрдо не обещает (Господи, да я рад был, что в ЧКГБ не передали!), и срока не укажет, но не пожалеет усилий». Тут же главный редактор распорядился заключить с автором договор, как отмечает А. С… «по высшей принятой у них ставке (один аванс – моя двухлетняя зарплата)». Преподаванием А. С. зарабатывал тогда «шестьдесят рублей в месяц».

Александр Солженицын. Один день Ивана Денисовича. Читает автор. Фрагмент

Первоначальные названия рассказа – «Щ-854», «Один день одного зэка». Окончательное заглавие сочинено в редакции «Нового мира» в первый приезд автора по настоянию Твардовского «переброской предположений через стол с участием Копелева».

По всем правилам советских аппаратных игр Твардовский стал исподволь готовить многоходовую комбинацию, чтобы в конце концов заручиться поддержкой главного аппаратчика страны Хрущёва – единственного человека, который мог разрешить публикацию лагерного рассказа. По просьбе Твардовского для передачи наверх письменные отзывы об «Иване Денисовиче» написали К. И. Чуковский (его заметка называлась «Литературное чудо»), С. Я. Маршак, К. Г. Паустовский, К. М. Симонов… Сам Твардовский составил краткое предисловие к повести и письмо на имя Первого секретаря ЦК КПСС, Председателя Совета Министров СССР Н. С. Хрущёва. 6 августа 1962 г. после девятимесячной редакционной страды рукопись «Одного дня Ивана Денисовича» с письмом Твардовского была отправлена помощнику Хрущёва – В. С. Лебедеву, согласившемуся, выждав благоприятный момент, познакомить патрона с необычным сочинением.

Твардовский писал:

«Дорогой Никита Сергеевич!

Я не счёл бы возможным посягать на Ваше время по частному литературному делу, если бы не этот поистине исключительный случай.

Речь идёт о поразительно талантливой повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Имя этого автора до сих пор никому не было известно, но завтра может стать одним из замечательных имён нашей литературы.

Это не только моё глубокое убеждение. К единодушной высокой оценке этой редкой литературной находки моими соредакторами по журналу «Новый мир», в том числе К. Фединым, присоединяются и голоса других видных писателей и критиков, имевших возможность ознакомиться с ней в рукописи.

Но в силу необычности жизненного материала, освещаемого в повести, я испытываю настоятельную потребность в Вашем совете и одобрении.

Одним словом, дорогой Никита Сергеевич, если Вы найдёте возможность уделить внимание этой рукописи, я буду счастлив, как если бы речь шла о моём собственном произведении».

Параллельно с продвижением рассказа через верховные лабиринты в журнале шла рутинная работа с автором над рукописью. 23 июля состоялось обсуждение рассказа на редколлегии. Член редколлегии, вскорости ближайший сотрудник Твардовского Владимир Лакшин записал в дневнике:

«Солженицына я вижу впервые. Это человек лет сорока, некрасивый, в летнем костюме – холщовых брюках и рубашке с расстёгнутым воротом. Внешность простоватая, глаза посажены глубоко. На лбу шрам. Спокоен, сдержан, но не смущён. Говорит хорошо, складно, внятно, с исключительным чувством достоинства. Смеётся открыто, показывая два ряда крупных зубов.

Твардовский предложил ему – в максимально деликатной форме, ненавязчиво – подумать о замечаниях Лебедева и Черноуцана [сотрудник ЦК КПСС, которому Твардовский давал рукопись Солженицына]. Скажем, прибавить праведного возмущения кавторангу, снять оттенок сочувствия бандеровцам, дать кого-то из лагерного начальства (надзирателя хотя бы) в более примирённых, сдержанных тонах, не все же там были негодяи.

Дементьев [заместитель главного редактора «Нового мира»] говорил о том же резче, прямолинейнее. Яро вступился за Эйзенштейна, его «Броненосец "Потёмкин"». Говорил, что даже с художественной точки зрения его не удовлетворяют страницы разговора с баптистом. Впрочем, не художество его смущает, а держат те же опасения. Дементьев сказал также (я на это возражал), что автору важно подумать, как примут его повесть бывшие заключённые, оставшиеся и после лагеря стойкими коммунистами.

Это задело Солженицына. Он ответил, что о такой специальной категории читателей не думал и думать не хочет. «Есть книга, и есть я. Может быть, я и думаю о читателе, но это читатель вообще, а не разные категории… Потом, все эти люди не были на общих работах. Они, согласно своей квалификации или бывшему положению, устраивались обычно в комендатуре, на хлеборезке и т. п. А понять положение Ивана Денисовича можно, только работая на общих работах, то есть зная это изнутри. Если бы я даже был в том же лагере, но наблюдал это со стороны, я бы этого не написал. Не написал бы, не понял и того, какое спасение труд…»

Зашёл спор о том месте повести, где автор прямо говорит о положении кавторанга, что он – тонко чувствующий, мыслящий человек – должен превратиться в тупое животное. И тут Солженицын не уступал: «Это же самое главное. Тот, кто не отупеет в лагере, не огрубит свои чувства – погибает. Я сам только тем и спасся. Мне страшно сейчас смотреть на фотографию, каким я оттуда вышел: тогда я был старше, чем теперь, лет на пятнадцать, и я был туп, неповоротлив, мысль работала неуклюже. И только потому спасся. Если бы, как интеллигент, внутренне метался, нервничал, переживал всё, что случилось, – наверняка бы погиб».

В ходе разговора Твардовский неосторожно упомянул о красном карандаше, который в последнюю минуту может то либо другое вычеркнуть из повести. Солженицын встревожился и попросил объяснить, что это значит. Может ли редакция или цензура убрать что-то, не показав ему текста? «Мне цельность этой вещи дороже её напечатания», – сказал он.

Солженицын тщательно записал все замечания и предложения. Сказал, что делит их на три разряда: те, с которыми он может согласиться, даже считает, что они идут на пользу; те, о которых он будет думать, трудные для него; и наконец, невозможные – те, с которыми он не хочет видеть вещь напечатанной.

Твардовский предлагал свои поправки робко, почти смущённо, а когда Солженицын брал слово, смотрел на него с любовью и тут же соглашался, если возражения автора были основательны».

Об этом же обсуждении написал и А. С..:

«Главное, чего требовал Лебедев, – убрать все те места, в которых кавторанг представлялся фигурой комической (по мерке Ивана Денисовича), как и был он задуман, и подчеркнуть партийность кавторанга (надо же иметь «положительного героя»!). Это казалось мне наименьшей из жертв. Убрал я комическое, осталось как будто «героическое», но «недостаточно раскрытое», как находили потом критики. Немного вздут оказывался теперь протест кавторанга на разводе (замысел был – что протест смешон), однако картины лагеря это, пожалуй, не нарушало. Потом надо было реже употреблять к конвойным слово «попки», снизил я с семи до трёх; пореже – «гад» и «гады» о начальстве (было у меня густовато); и чтоб хоть не автор, но кавторанг осудил бы бандеровцев (придал я такую фразу кавторангу, однако в отдельном издании потом выкинул: кавторангу она была естественна, но их-то слишком густо поносили и без того). Ещё – присочинить зэкам какую-нибудь надежду на свободу (но этого я сделать не мог). И, самое смешное для меня, ненавистника Сталина, – хоть один раз требовалось назвать Сталина как виновника бедствий. (И действительно – он ни разу никем не был в рассказе упомянут! Это не случайно, конечно, у меня вышло: мне виделся советский режим, а не Сталин один.) Я сделал эту уступку: помянул «батьку усатого» один раз…».

15 сентября Лебедев по телефону передал Твардовскому, что «Солженицын («Один день») одобрен Н[икитой] С[ергееви]чем» и что в ближайшие дни шеф пригласит его для разговора. Однако и сам Хрущёв счёл нужным заручиться поддержкой партийной верхушки. Решение о публикации «Одного дня Ивана Денисовича» принято 12 октября 1962 г. на заседании Президиума ЦК КПСС под давлением Хрущёва. И только 20 октября он принял Твардовского, чтобы сообщить о благоприятном результате его хлопот. О самом рассказе Хрущёв заметил: «Да, материал необычный, но, я скажу, и стиль, и язык необычный – не вдруг пошло. Что ж, я считаю, вещь сильная, очень. И она не вызывает, несмотря на такой материал, чувства тяжёлого, хотя там много горечи».

Прочитав «Один день Ивана Денисовича» ещё до публикации, в машинописи, Анна Ахматова , описавшая в «Реквиеме » горе «стомильонного народа» по сю сторону тюремных затворов, с нажимом выговорила: «Эту повесть о-бя-зан прочи-тать и выучить наизусть – каждый гражданин изо всех двухсот миллионов граждан Советского Союза».

Рассказ, для весомости названный редакцией в подзаголовке повестью, опубликован в журнале «Новый мир» (1962. № 11. С. 8 – 74; подписан в печать 3 ноября; сигнальный экземпляр доставлен главному редактору вечером 15 ноября; по свидетельству Владимира Лакшина, рассылка начата 17 ноября; вечером 19 ноября около 2 000 экз. завезены в Кремль для участников пленума ЦК) с заметкой А. Твардовского «Вместо предисловия». Тираж 96 900 экз. (по разрешению ЦК КПСС 25 000 были отпечатаны дополнительно). Переиздан в «Роман-газете» (М.: ГИХЛ, 1963. № 1/277. 47 с. 700 000 экз.) и книгой (М.: Советский писатель, 1963. 144 с. 100 000 экз.). 11 июня 1963 г. Владимир Лакшин записал: «Солженицын подарил мне выпущенный «Советским писателем» на скорую руку «Один день…». Издание действительно позорное: мрачная, бесцветная обложка, серая бумага. Александр Исаевич шутит: "Выпустили в издании ГУЛАГа"».

Обложка издания «Одного дня Ивана Денисовича» в Роман-Газете, 1963

«Для того чтобы её [повесть] напечатать в Советском Союзе, нужно было стечение невероятных обстоятельств и исключительных личностей, – отметил А. Солженицын в радиоинтервью к 20-летию выхода «Одного дня Ивана Денисовича» для Би-би-си (8 июня 1982 г.). – Совершенно ясно: если бы не было Твардовского как главного редактора журнала – нет, повесть эта не была бы напечатана. Но я добавлю. И если бы не было Хрущёва в тот момент – тоже не была бы напечатана. Больше: если бы Хрущёв именно в этот момент не атаковал Сталина ещё один раз – тоже бы не была напечатана. Напечатание моей повести в Советском Союзе, в 62-м году, подобно явлению против физических законов, как если б, например, предметы стали сами подниматься от земли кверху или холодные камни стали бы сами нагреваться, накаляться до огня. Это невозможно, это совершенно невозможно. Система была так устроена, и за 45 лет она не выпустила ничего – и вдруг вот такой прорыв. Да, и Твардовский, и Хрущёв, и момент – все должны были собраться вместе. Конечно, я мог потом отослать за границу и напечатать, но теперь, по реакции западных социалистов, видно: если б её напечатали на Западе, да эти самые социалисты говорили бы: всё ложь, ничего этого не было, и никаких лагерей не было, и никаких уничтожений не было, ничего не было. Только потому у всех отнялись языки, что это напечатано с разрешения ЦК в Москве, вот это потрясло».

«Не случись это [подача рукописи в «Новый мир» и публикация на родине] – случилось бы другое, и худшее, – записал А. Солженицын пятнадцатью годами ранее, – я послал бы фотоплёнку с лагерными вещами – за границу, под псевдонимом Степан Хлынов, как она уже и была заготовлена. Я не знал, что в самом удачном варианте, если на Западе это будет и опубликовано и замечено, – не могло бы произойти и сотой доли того влияния».

С публикацией «Одного дня Ивана Денисовича» связано возвращение автора к работе над «Архипелагом ГУЛАГом ». «Я ещё до «Ивана Денисовича» задумал «Архипелаг», – рассказал Солженицын в телеинтервью компании CBS (17 июня 1974 г.), которое вёл Уолтер Кронкайт, – я чувствовал, что нужна такая систематическая вещь, общий план всего того, что было, и во времени, как это произошло. Но моего личного опыта и опыта моих товарищей, сколько я ни расспрашивал о лагерях, все судьбы, все эпизоды, все истории, – было мало для такой вещи. А когда напечатался «Иван Денисович», то со всей России как взорвались письма ко мне, и в письмах люди писали, что они пережили, что у кого было. Или настаивали встретиться со мной и рассказать, и я стал встречаться. Все просили меня, автора первой лагерной повести, писать ещё, ещё, описать весь этот лагерный мир. Они не знали моего замысла и не знали, сколько у меня уже написано, но несли и несли мне недостающий материал». «И так я собрал неописуемый материал, который в Советском Союзе и собрать нельзя, – только благодаря «Ивану Денисовичу», – подытожил А. С. в радиоинтервью для Би-би-си 8 июня 1982 г. – Так что он стал как пьедесталом для «Архипелага ГУЛАГа»«.

В декабре 1963 г. «Один день Ивана Денисовича» был выдвинут на Ленинскую премию редколлегией «Нового мира» и Центральным государственным архивом литературы и искусства. По сообщению «Правды» (19 февраля 1964 г.), отобран «для дальнейшего обсуждения». Затем включён в список для тайного голосования. Премию не получил. Лауреатами в области литературы, журналистики и публицистики стали Олесь Гончар за роман «Тронка» и Василий Песков за книгу «Шаги по росе» («Правда», 22 апреля 1964 г.). «Уже тогда, в апреле 1964, в Москве поговаривали, что эта история с голосованием была «репетицией путча» против Никиты: удастся или не удастся аппарату отвести книгу, одобренную Самим? За 40 лет на это никогда не смелели. Но вот осмелели – и удалось. Это обнадёживало их, что и Сам-то не крепок».

Со второй половины 60-х «Один день Ивана Денисовича» изымался из обращения в СССР вместе с другими публикациями А. С. Окончательный запрет на них введён распоряжением Главного управления по охране государственных тайн в печати, согласованным с ЦК КПСС, от 28 января 1974 г. В специально посвящённом Солженицыну приказе Главлита № 10 от 14 февраля 1974 г. перечислены подлежащие изъятию из библиотек общественного пользования номера журнала «Новый мир» с произведениями писателя (№ 11, 1962; № 1, 7, 1963; № 1, 1966) и отдельные издания «Одного дня Ивана Денисовича», включая перевод на эстонский язык и книгу «для слепых». Приказ снабжён примечанием: «Изъятию подлежат также иностранные издания (в том числе газеты и журналы) с произведениями указанного автора». Запрет снят запиской Идеологического отдела ЦК КПСС от 31 декабря 1988 г.

С 1990 г. «Один день Ивана Денисовича» снова издаётся на родине .

Зарубежный художественный фильм по «Одному дню Ивана Денисовича»

В 1971 г. по «Одному дню Ивана Денисовича» снят англо-норвежский фильм (режиссёр Каспер Вреде, в роли Шухова Том Кортни). Впервые А. Солженицын смог посмотреть его только в 1974 г. Выступая по французскому телевидению (9 марта 1976 г.), на вопрос ведущего об этом фильме он ответил:

«Я должен сказать, что режиссёры и актёры этого фильма подошли очень честно к задаче, и с большим проникновением, они ведь сами не испытывали этого, не пережили, но смогли угадать это щемящее настроение и смогли передать этот замедленный темп, который наполняет жизнь такого заключённого 10 лет, иногда 25, если, как часто бывает, он не умрёт раньше. Ну, совсем небольшие упрёки можно сделать оформлению, это большей частью там, где западное воображение просто уже не может представить деталей такой жизни. Например, для нашего глаза, для моего или если бы мои друзья могли это видеть, бывшие зэки (увидят ли они когда-нибудь этот фильм?), – для нашего глаза телогрейки слишком чистые, не рваные; потом, почти все актёры, в общем, плотные мужчины, а ведь там в лагере люди на самой грани смерти, у них вваленные щёки, сил уже нет. По фильму, в бараке так тепло, что вот сидит там латыш с голыми ногами, руками, – это невозможно, замёрзнешь. Ну, это мелкие замечания, а в общем я, надо сказать, удивляюсь, как авторы фильма могли так понять и искренней душой попробовали передать западному зрителю наши страдания».

День, описанный в рассказе, приходится на январь 1951 г.

По материалам работ Владимира Радзишевского.