Иллюстрации к войне и миру разных художников. "Война и мир". Иллюстрации Д.Шмаринова. Т.2. Раненый князь Андрей на Праценских высотах
Редакция Севера,по примеру прошлого года, и въ настоящем 1893 году даетъ своимъ подписчикамъ в виде бесплатной премии альбомъ къ произведениямъ великихъ русскихъ писателей, а именно - къ роману графа Л.Н. Толстого "Война и Миръ". Картины альбома исполнены нашими выдающимися художниками, а художественное воспроизведение ихъ въ одномъ из первоклассныхъ ателье заграницей вполне передаетъ все мельчайшие оттенки иллюстраций къ гениальному творению великого русского писателя.
Батарея капитана Тушина при Шенграбене
Акварель Н.Н. Каразина
Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб-офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему-то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех, никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи, он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт, и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда княза Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
Ну, Матвеевна, матушка, не выдавай!" - говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос: - Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб-офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
Вы что, с ума сошли? Вам два раза приказано отступать, а вы...
Ну, за что они меня?... - думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
Я... ничего... - проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. - Я...
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его нырнув, согнуться на лошади. Он замолк, и только-что хотел сказать еще что-то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
Отступать! Всем отступать! - прокричал он издалека.
Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ними в то время, как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. "Я не могу бояться", - подумал он и медленно слез с лошади между орудиями.
Наполеон и императо Александр I на свидании в Тильзите
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение.
Наташа Ростова на первом балу.
Акварель Л.О. Пастернака
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
— Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee, Ростова молодая, пригласите ее, — сказал он.
— Где? — спросил Болконский. — Виноват, — сказал он, обращаясь к барону, — этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцевать. — Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
— Позвольте вас познакомить с моей дочерью, — сказала графиня, краснея.
— Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, — сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе и занося руку, чтоб обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил ей тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», — как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка своей просиявшей из-за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцевала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастья.
Ростовы на псовой охоте в "Отрадном".
Акварель профессора А.Д. Кившенко
Николай, его стремянный, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюка́я, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад, и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его.
Еще в начале этой травли Данило, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка, и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел наутек, Данило выпустил своего бурого не к волку, но прямой линией, к засеке, так же как Карай, — наперерез зверю. Благодаря этому направлению он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данило скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и, как цепом, молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел, тяжело дыша, бурый, и он не услыхал звук паденья тела и не увидал, что Данило уже лежит в середине собак, на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для охотников, и для собак, и для волка, что теперь все кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данило, привстав, сделал падающий шаг и всею тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данило прошептал: «Не надо, соструним», — и, переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данило раза два с одного бока на другой перевалил волка.
Поездка Ростовых на святках к Мелюковым
Акварель Н.Н. Каразина
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» - Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
Ну ли вы, разлюбезные, - крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. - «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Наполеон и Лаврушка на переходе из Вязьмы к Цареву-Займищу.
Акварель Л.О. Пастернака
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева-Займища; но выходило, что, по бесчисленному столкновению обстоятельств, до Бородина, в 60 верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Москва, азиатская столица этой великой восточной империи, священный город народов Александра, Москва - с своими бесчисленными церквами в форме китайских пагод! Эта Москва не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву-Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Бертье отстал, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
Ну что? - сказал Наполеон.
Это платовский казак, говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Очень умный и болтун.
Наполеон улыбнулся и велел дать этому казаку лошадь и привести его сюда, он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек в денщицкой куртке, на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом, подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать.
Вы казак?
Казак-с, ваше благородие.
"Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговорился с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах войны", -- говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, лакей Денисова, перешедший к Ростову, напившийся накануне пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен и отправлен в деревню на мародерство, где и был взят французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом делать все с подлостью и хитростью, которые готовы служить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Кутузов на Поклонной горе перед военным советом в Филях.
Акварель профессора А.Д. Кившенко
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения.
Граф Ростопчин и купеческий сын Верещагин на дворе губернаторского дома в Москве.
Акварель профессора А.Д. Кившенко
— Ребята! — сказал Растопчин металлически-звонким голосом, — этот человек, Верещагин — тот самый мерзавец, от которого погибла Москва. Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что-то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной топкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо. Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился, ногами на ступеньке.
Наташа Ростова и князь Андрей Болконский в Мытищах.
Акварель Л.О. Пастернака
О, как тяжел этот неперестающий бред!» — подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло перед ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий, шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что-то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой Божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но приковано (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что-то.
Расстреливание французами поджигателей в Москве.
Акварель Л.О. Пастернак
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему-то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что-то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Смерть Пети Ростова
Акварель Н.Н. Каразина
Подождать?.. Ураааа!.. - закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что-то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в ут- реннем свете костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из-за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
Готов, - сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота нав- стречу ехавшему к нему Денисову.
Убит?! - вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
Готов, - повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. - Брать не будем! - крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети...
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов...
] до кометы, повисшей над тихой Москвой 1812 года, – тишина простирается над страницами второго тома великой толстовской эпопеи. Шесть лет мира, отчёркнутые двумя войнами.
Художник Андрей Николаев передаёт ощущение мира с первого же портрета. Перед нами доброе, доверчивое, благодушное лицо Николая Ростова. Композиционное решение – уравновешенность и завершённость; композиции второй серии подчинены одной кардинальной теме, одному решающему ощущению: мир выстроен, мир уравновешен, мир завершён. Круглое юношеское лицо Николая в центре картины – круг в центре прямоугольника – стабильность и замкнутость... Мир.
Мир щедрый, язычески прекрасный, полный гармонии и прелести. Вот подъезд дворянского особняка в Москве. Композиция собрана вокруг центра: светятся окна особняка, там, за стёклами, угадывается ещё целый мир.
Какой покой в природе! В морозном мареве встаёт солнце, розовеет снег в Сокольниках. И вы не сразу замечаете кровавого цвета манжеты на мундире упавшего в снег Долохова: сцена дуэли решена в том же ключе: мир совершенен и уравновешен даже в этих конфликтах чести, когда подставляют грудь под пистолет обидчика. Сцена дана как бы глазами Пьера, и по контрасту к этой уравновешенной красоте встают в вашей памяти слова героя: "Глупо... глупо! Смерть... Ложь..."
Вы заметили? Почти напрочь исчезло из иллюстраций Николаева во 2-ой серии небо. То самое бездонное и гневное небо, которым завершался первый том: Андрей на Праценских высотах. С концом войны небо пропало, простор исчез: мир всё заполнил вещами, суетой, заботами. И вот теперь, когда в центр внимания художника возвращаются "философы" Пьер и Андрей, когда исторические события вновь врываются в частную жизнь героев, – теперь опять возникает эта тема. Распахивается небо. Андрей и Пьер на пароме: русский философский спор без начала и конца. Едва намечены силуэты героев, коляска, пейзаж и небо, огромное, бездонное, пустое. Хрупка гармония под этим опустошённым куполом.
Люди и небо – композиционный лейтмотив всей этой группы иллюстраций. У людей – стабильно: по линейке выверены батальоны в Тильзите, орут "ура" двум императорам – царство горизонталей, царство самодовольной силы, но взгляните выше, выше и в глубину – там непримирённое клубится небо...
Финальная иллюстрация серии – "Наташа после болезни". Финал скитаний души. Геометрически чистая, завершённая композиция. Ушло нагромождение вещей, цвета. В спокойном ритме застыли блики на паркете. Парник, теплица. И в теплице этой фигурка героини, словно стебелёк перебитый. И опять: композиционно завершён, замкнут, "взаимоотражён" ближний мир, а за пределами ближнего мира – там, за окнами, за зеркалами – безбрежная дышит трагедия...
Мир как "отсутствие войны" – лишь первый и элементарный смысл этого слова для автора великой эпопеи. Известно, какой "мир" он имел в виду, называя "Войною и миром" свою книгу, – мир людей, вселенную, миропорядок. Этот-то широкий план и стремится передать художник Андрей Николаев, изображая мирную жизнь героев Толстого перед великим испытанием народной войны.
Л.Аннинский
Художник, иллюстрирующий всемирно известное произведение литературы, должен быть готов умереть в писателе. Когда художник этот добивается высшей правды, вы перестаете замечать упругость его рисунка, продуманность композиции, красоту цвета - все это исчезает; взяв в руки иллюстрацию, вы попросту восклицаете внутренне: «Господи, Наташа!» «А, это князь Андрей под Аустерлицем!..» «Ну, конечно, старик Болконский!..» Путь к этому естественному узнаванию как раз и лежит через логику портретной интерпретации, через знание деталей, через точность композиции - рисунка - колорита. Если не будет иллюстрация глубоко самостоятельным произведением изобразительного искусства, вы просто не сможете ее смотреть, вам все будет мешать в ней: каждое цветовое пятно, каждая фигура. Надо уметь умереть в писателе… а точнее говоря, чтобы умереть в писателе, художник, иллюстрирующий книгу, должен прежде всего родиться как лицо совершенно самостоятельное.
Андрей Николаев - один из лучших современных иллюстраторов Л. Н. Толстого. Он - автор серии графических рисунков к «Войне и миру», выполненных в виртуозной и строгой манере, близкой Бенуа и русским графикам начала века. Работая над цветными иллюстрациями к великому роману, Николаев испробовал и путь яркой цветовой экспрессии. Испробовал - чтобы отбросить.
Перед нами новая серия его работ - «Война и мир» в цвете. Том первый. Рисунок прост и реалистичен, композиции естественны и логичны, колористическая гамма строга. Это тот самый стиль, при котором вы не должны замечать живопись, не должны задерживаться на поверхности картины, взглянув, вы сразу же уходите в глубину великой книги: в аллеи Отрадного, в сырой снег Шенграбена. Однако тем интереснее проследить, как чисто живописная логика художника позволяет ему дать самостоятельное и последовательное прочтение книги.
Предлагаю вам небольшое путешествие по этому вернисажу в открытках. Давайте возьмем только один угол зрения - цвет. Не рисунок, не композицию, не точность деталировки, но тот решающий в цветной иллюстрации компонент, который можно было бы назвать колористической логикой.
Серия открывается работой «Салон Анны Павловны Шерер». Какой холод! Жемчужно-серые тона платьев, стен, зеркал - свет мертвенный, застывший. Голубизна кресел, зелень теней - во всем этом есть ощущение какой-то болотной холодности: перед нами бал мертвецов, встреча привидений. И в глубине этого уравновешенного царства - по контрасту - как вспышка жизненной энергии, как удар крови - красный воротник князя Андрея, отбитый белизной мундира, - капелька огня в этом болоте.
Этот колористический контраст развит, разработан, укрупнен в «Портрете князя Андрея». Ледяное, в серых тонах выписанное лицо, тонкий силуэт на свинцовом фоне зеркала - князь вкован в великосветский мир, его тонкие губы сжаты, на лице нельзя прочесть ничего, но… какой бурный взрыв ярко-алого на белом! Алый воротник и отвороты белого кавалерийского мундира князя - цвет жизни, страсти, риска, полное отрицание болотной мертвенности. И в этом цветовом контрасте уже воспринимаешь излом бровей, огромные, словно внутрь устремленные, глаза. Какие страсти загнаны внутрь! Какая трагедия затаилась.
И вот эта горячая красная точка расцвечивается всеми цветами жизни в картине «Дети Ростовых»: вихрь солнца, наивная радость - тепло-розовый яркий колорит, и только черные мундиры Николая и Бориса отдаленно предсказывают войну и смерть в этом легком вихре жизни.
«Бал у Ростовых» - полный контраст «Салону Шерер». Там вечер при свечах, и тут вечер при свечах, но тут совсем иной воздух: теплота, языческое жизнелюбие, смех, естественность. Там - болотная серость, тут - густая сочность красок. Но и там и тут - иллюзорность жизни: война еще не пронизала ее своим напряжением, печать наива или призрачности лежит на людях, еще не разбуженных 1812 годом. Поразительно ощущение летаргического сна в портрете «Старого князя Болконского»: яркое буйство листвы отрезано от нас холодно блестящим стеклом, холодна голубизна стен, холоден серо-голубой цвет шубки, в которую одет отставленный от дел надменный аристократ, холодны скользкие блики на лакированном полу - все, как под стеклом аквариума: холод, пустота, тишина. Нет, еще не проснулась Россия…
Но испытание близится. Горяча гамма картины «Прощание князя Андрея с сестрой»: горит красный воротник, мечутся блики свечей перед иконами, трепещет белый султан на шляпе - возбужденный, взбудораженный колорит, - Андрей уходит туда, где все горит и бушует, туда, где смерть и жизнь спорят и где уже начинается драма России.
Теперь вспомните обложку серии: на «широком экране» - страдающее лицо Кутузова, а там, за ним, сзади, в сером и сыром австрийском декабрьском сумраке,- русские солдаты у слабых костров. Они оторваны от родины, они втянуты в войну, которая еще не стала для них Отечественной…
И вот они на марше: сверкают белые зубы в улыбке, сверкают белые штыки, и словно стянуты извне солдаты одним белым ремнем портупей, и уже воцарился во всем новый цвет - дымный цвет войны, и в этой колористической гамме решены все батальные сцены: просверкивает белое, красное, огневое, зеленое, желтое - сквозь этот заволакивающий все, рваный, бесформенный дым. Война трактуется как тяжкий труд, как работа. В этом ключе решена тема «Батарея Тушина», и «Атака под Аустерлицем», и «Отступление под Шенграбеном»…
И уже по-иному в этом цветовом сопровождении еще раз возникают мирные сюжеты: их гамма чуть переменилась. Вот мягкий, неуверенный, рассеянный колорит в сцене «Наташа и Соня». А вот обострившаяся обманчивость предательского, желтого цвета лжи в сцене «Пьер и Элен». Жизнерадостные и наивные потеряли уверенность, уверенные в себе потеряли опору, дым войны словно снял дерзость красок с этих сюжетов… Решается дело - не здесь, решается - там, где, задыхаясь, бежит в гору князь Андрей с бело-зеленым знаменем в руках, там, где сквозь серую пелену проступают распавшиеся белые кресты солдатских портупей, где люди страдают и умирают и где в дыму сражений начинает вставать во весь рост судьба России.
И вот из этого густого клочковатого калейдоскопа разорванных и спутанных, перевитых дымом цветовых пятен,- жизни, крови, смерти, веры, отчаяния - выделяется, как звук трубы, «монолиния» цвета: пронзительная и чистая, давящая холодная синева. «Раненый князь Андрей на Праценских высотах». Вглядитесь, как рождается эта чистота из еще не развеянного дыма: что-то определилось в этом вихре, что-то ясно стало. Разбиты иллюзии, и человек возвращается к самому себе и видит небо над собой. Вопреки многолетней традиции иллюстраторов «Войны и мира» Николаев отказывается рисовать это Аустерлицкое небо - он не хочет, чтобы законченность рисунка замкнула эту бесконечность, и он обрезает рисунок сверху, давая нам возможность самим продолжить эту открывшуюся синеву, эту разверзшуюся бесконечность, этот путь в дальнейшее; путь героев Толстого - к Бородинской битве… к истине… к Родине.
Салон Анны Павловны Шерер
Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели.
Бал у Ростовых
…Вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что-то короткою кисейною юбкою, и остановилась посередине комнаты.
Духовная служба
Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно-торжественно служили.
Старый князь Болконский
Генерал-аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse*, с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m-lle Bourienne**.
* Прусский король
** Мамзель Бурьен
Прощание князя Андрея с сестрой
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
— Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали все болезненное, худое лицо и делали его прекрасным.
Песня солдат
Барабанщик-запевала… затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То-то, братцы, будет слава нам с Каменским - отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «с Каменским-отцом» вставляли слова: «Кутузовым-отцом».
Денисов на коне
Денисов, заваливаясь назад и крича что-то, проехал мимо.
Ростов в бою
— Прибавь рыси! — послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик. Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее… «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке эфес сабли.
Батарея Тушина
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перетяжкой убитых и раненных лошадей, и покрикивал своим слабым, тоненьким, нерешительным голоском.
Отступление под Шенграбеном
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи.
Пьер и Элен
— Пьер во время проводов гостей долго оставался один с Элен в маленькой гостиной, где они сидели. Он часто и прежде, в последние полтора месяца, оставался один с Элен, но никогда не говорил ей о любви. Теперь он чувствовал, что это было необходимо, но он никак не мог решиться на этот последний шаг.
Наташа и Соня
— Ты его помнишь? — после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась.
— Помню ли Nicolas?
— Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтобы хорошо помнить, чтобы все помнить, — с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. — И я помню Николеньку, я помню, — сказала она. — А Бориса не помню. Совсем не помню…
— Как? Не помнишь Бориса? — спросила Соня с удивлением.
Атака под Аустерлицем
Князь Андрей с батальоном уже был в двадцати шагах от орудий. Он слышал над собою не перестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты.
Раненый князь Андрей на Праценских высотах
На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам, не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном… Вдруг он опять почувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что-то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которого я не знал до сих пор и увидал нынче? - было первою его мыслью. - И страдания этого я не знал также,- подумал он. - Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?».
Портрет князя Андрея
Князь Андрей Болконский был небольшого роста, весьма красивый молодой человек с определенными и сухими чертами. Все в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до тихого мерного шага, представляло самую резкую противоположность с его маленькою оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно.
Эту иллюстрацию Дементия Алексеевича Шмаринова я помню с давних пор. Она висела в зале музея у окна, и девочка в белом платье, бежавшая нам навстречу, казалась освещенной солнцем. На рисунке были и другие веселые лица, но девочка запомнилась мне больше всего. Она была какой-то особенно легкой, артистичной. Я сразу ее узнала: это Наташа Ростова! Все в ней в движении: подол легкого платья, острые локти вскинутых рук, завитки черных волос, сбившихся назад, улыбка, глаза.
Художник внимательно вслушивался в каждое слово Толстого: что сам писатель говорит о Наташе, что говорят о ней герои "Войны и мира".
Об этой Наташе, Наташе-девочке вот как сказано в "Войне и мире": "...черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка с своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями... была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка".
"Какое милое существо ваша меньшая! – восклицает гостья Ростовых. – Порох!" "Да, порох!" – подхватывает граф Ростов.
Шмаринов и нарисовал "Наташу-порох". Кажется, Наташа ни за что не задержится в дверях, помчится куда-то дальше. Куда? Она и сама этого еще не знает...
Трудные дни в ее жизни впереди. А на этом рисунке – беззаботное, веселое, мирное детство.
Теперь мне ближе и дороже другая иллюстрация Дементия Алексеевича Шмаринова к роману "Война и мир". На ней тоже Наташа. Но как не похожа она на ту тринадцатилетнюю девочку в белом платье! Вроде бы так же остры ее худые локти, сбились волосы, но и знакомое лицо, и локти, и волосы, и складки черного платья, и взгляд – все горестно замерло, все неподвижно.
Там – летящая, беспечная Наташа. Здесь – затихшая, ушедшая в себя. Как заметны "напряженность пальцев" и "упорный, неподвижный взгляд"! Лев Николаевич Толстой сказал еще, что у нее "душевный взгляд".
Наташа смотрит внутрь себя, в прошлое: недавно скончался на ее руках тяжело раненный князь Андрей.
Неясен портрет на стене, неясна стена, нарисованы лишь часть стола, часть дивана – это лишь фон, второстепенные детали. Главное – Наташа, ее горе, ее страдание, ее "душевный взгляд".
Художник хотел во всем быть верным духу писателя, его великому дару. А великий дар Толстого заключался в умении передавать словами тончайшие, сложнейшие чувства своих героев. Шмаринову переживания героев нужно было передать в линиях и красках. И вот, глядя на нарисованную им Наташу, мы начинаем чувствовать, как откликается в нас ее печаль и ее одиночество. Горе войны, горе утраты воплотил большой художник в этом рисунке.
Он видел такое горе: Шмаринов начал работать над иллюстрациями к "Войне и миру" сразу после окончания Великой Отечественной войны. Работая, он не мог не думать о только что пережитом, о своих соотечественниках, о выпавших на их долю страданиях и об их мужестве, героизме.
Ведь и Лев Николаевич Толстой, когда в 60-е годы прошлого века писал о войне 1812 года, прежде всего думал о своих современниках, о своем времени.
Шмаринов знал, что "Войну и мир" с его рисунками будут читать дети – книга выходила в детском издательстве. Ему хотелось помочь юному читателю глубже понять великое произведение Толстого, что-то, может быть, объяснить, на что-то обратить внимание.
Художник стал самым пристальным читателем романа. На каждого героя он завел отдельный альбом, записал все подробности его жизни, сделал двести предварительных рисунков. Он рисовал друзей, рисовал знакомых и незнакомых – всех людей, хоть чем-то напоминавших ему героев книги.
Целых три года изучал художник мемуары, книги по истории одежды, мебели, архитектуры, вооружения, смотрел старинные гравюры, чтобы знать, в каком платье могла быть на балу Наташа Ростова, какой была обстановка в доме Ростовых и в доме старого Болконского, как были вооружены русские и французские солдаты.
Эта грандиозная подготовительная работа была необходима для того, чтобы мы с вами, взглянув на иллюстрации Дементия Шмаринова к роману "Война и мир", поверили: это Наташа, это князь Андрей, Пьер Безухов, а вот Кутузов, Наполеон.
Шмаринов свято помнил слова Льва Толстого:
"Вызвать в себе раз испытанное чувство, – говорил Толстой, – и, вызвав его в себе, посредством движений, линий, красок, звуков, образов... передать это чувство так, чтобы другие испытали то же чувство – в этом состоит деятельность искусства".
1.
«Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но все улыбались; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
- Боком, закройтесь пистолетом, - проговорил Несвицкий.
- Закг’ойтесь! - не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
- Мимо! - крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова.
- Глупо…глупо! Смерть…ложь…- твердил он, морщась».
2. 
«…Я вас люблю, я думаю, больше всех.
- Мне и довольно, - вспыхнув, сказала Соня.
- Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви я ни к кому не имею, как к вам. Потом, я молод. Maman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, - сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
- Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас как брата и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
- Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. - Николай еще раз поцеловал ее руку».
3. 
«Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я?»
4. 
«Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома, и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны течения с слабым звуком ударялись в дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «Правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но все робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
- Да, коли бы это так было! - сказал он. - Однако пойдем садиться».
5. 
« - Нет, ты посмотри, что за луна!..Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки – туже, как можно туже, натужиться надо, - и полетела бы. Вот так!»
6. 
«Да, здесь в этом лесу, был этот дуб, с которым мы были согласны, - подумал князь Андрей. - Да где он?» - подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и, сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого горя и недоверия - ничего не было видно. Сквозь столетнюю жесткую кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да это тот самый дуб», - подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное весеннее чувство радости и обновления. (…)
«Нет, жизнь не кончена в тридцать один год, - вдруг окончательно, беспременно решил князь Андрей. - Мало того, что я знаю все то, что есть во мне, надо, чтоб и все знали это: и Пьер и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтобы не жили они так, как эта девочка, независимо от моей жизни, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»
7. 
«На глаза Наташи, все бывшие на бале были одинаководобрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть другдруга, и потому все должны были быть счастливы».
8. 
«Где, как, когда всовала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, - это графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, - этот дух, откуда взяла она эти приемы (…) ? Но дух и приемы эти были те же самые, неподражаемые, неизучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел, и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять все то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке».