Гречанке

Ты рождена воспламенять
Воображение поэтов,
Его тревожить и пленять
Любезной живостью приветов,
Восточной странностью речей,
Блистаньем зеркальных очей
И этой ножкою нескромной...
Ты рождена для неги томной,
Для упоения страстей.
Скажи - когда певец Леилы
В мечтах небесных рисовал
Свой неизменный идеал,
Уж не тебя ль изображал
Поэт мучительный и милый?
Быть может, в дальной стороне,
Под небом Греции священной,
Тебя страдалец вдохновенный
Узнал, иль видел, как во сне,
И скрылся образ незабвенный
В его сердечной глубине?
Быть может, лирою счастливой
Тебя волшебник искушал;
Невольный трепет возникал
В твоей груди самолюбивой,
И ты, склонясь к его плечу...
Нет, нет, мой друг, мечты ревнивой
Питать я пламя не хочу;
Мне долго счастье чуждо было,
Мне ново наслажденье им,
И, тайной грустию томим,
Боюсь: неверно все, что мило.

Иностранке

На языке тебе невнятном
Стихи прощальные пишу,
Но в заблуждении приятном
Вниманья твоего прошу:
Мой друг, доколе не увяну,
В разлуке чувство погубя,
Боготворить не перестану
Тебя, мой друг, одну тебя.
На чуждые черты взирая,
Верь только сердцу моему,
Как прежде верила ему,
Его страстей не понимая.

С Калипсо Полихрони Пушкин встретился в Кишиневе в июне 1821 года. В это лето он набросал несколько ее портретов. В 1822 году появились и обращенные к ней стихи: послание "Гречанке", а также стихотворение "Иностранке" (в черновике оно тоже было озаглавлено "Гречанке"), которое скорее всего можно отнести к Калипсо Полихрони. Общение Пушкина с юной гречанкой продолжалось до 1824 года. В марте 1824 года поэт ненадолго приезжал в Кишинев и познакомил с Калипсо и ее матерью Ф. Ф. Вигеля, который так вспоминал об этой встрече:
"Он заставил меня сделать довольно странное знакомство. В Кишиневе проживала не весьма в безывестности гречанка-вдова, называемая Полихрония, бежавшая, говорят, из Константинополя. При ней находилась молодая, но не молоденькая дочь, при крещении получившая мифологическое имя Калипсо и, что довольно странно, которая несколько времени находилась в известной связи с молодым князем Телемахом Ханджери. Она была не высока ростом, худощава, и черты у нее были правильные; но природа с бедняжкой захотела сыграть дурную шутку, посреди приятного лица ее прилепив ей огромный ястребиный нос. Несмотря на то, она многим нравилась, только не мне, ибо длинные носы всегда мне казались противны. У нее был голос нежный, увлекательный, не только когда она говорила, но даже когда с гитарой пела ужасные, мрачные турецкие песни; одну из них, с ее слов, Пушкин переложил на русский язык, под именем "Черной шали" (здесь Вигель ошибся. - Н. З.). Исключая турецкого и природного греческого, хорошо знала она еще языки арабский, молдавский, итальянский и французский. Ни в обращении ее, ни в поведении не видно было ни малейшей строгости; если бы она жила в век Перикла, история, верно, сохранила бы нам ее вместе с именами Фрины и Лаисы.

Любопытство мое было крайне возбуждено, когда Пушкин представил меня сей деве и ее родительнице. В нем же самом не заметил я и остатков любовного жара, коим прежде горел он к ней. Воображение пуще разгорячено было в нем мыслию, что лет пятнадцати будто бы впервые познала она страсть в объятьях лорда Байрона, путешествовавшего тогда по Греции" .
Наблюдательный Вигель подметил несколько важных деталей: то, что для Пушкина Калипсо была особенно притягательна из-за волновавшей его легенды о ее любовной связи с Байроном; и то, что к 1824 году чувства его к ней угасли (в его жизнь уже вошла Одесса со всеми ее соблазнами). В 1823 году Пушкин приглашал в Кишинев П. Вяземского, обещая познакомить его с гречанкой, которая "цаловалась" с Байроном. Видимо, в этот период, когда Пушкин переживал бурное увлечение байронизмом, такая деталь оказывалась решающей.
И. Липранди в своих воспоминаниях добавил новые штрихи к портрету Калипсо Полихрони:
"Она была чрезвычайно маленького роста, с едва заметной грудью; длинное сухое лицо всегда, по обычаю некоторых мест Турции, нарумяненное; огромный нос как бы сверху донизу разделял ее лицо; густые и длинные волосы, с огромными огненными глазами, которым она еще больше придавала сладострастия употреблением "сурьме". ... Пела она на восточный тон, в нос; это очень забавляло Пушкина, в особенности турецкие сладострастные заунывные песни, с аккомпанементом глаз, а иногда жестов" .

Дамы Полихрони внесли элемент экзотики в кишиневскую жизнь. Мать Калипсо убедила жителей в своих магических способностях. "Она была упованием, утешением всех отчаянных любовников и любовниц. Ее чары и по заочности умягчали сердца жестоких и гордых красавиц и холодных как мрамор мужчин, и их притягивали друг к другу", - вспоминал Вигель . Сама Калипсо отличалась умом и дерзостью. Так, она написала слезное послание великому князю Константину Павловичу и сумела его разжалобить. Он прислал ей не только денежное пособие, но и рекомендательное письмо к графу Воронцову. Не зная обстоятельств дела, но желая выслужиться перед Цесаревичем, Воронцов решил нанести ей визит с соблюдением всего необходимого церемониала. Он, разумеется, был принят, но потом с ужасом узнал, что за дом он посетил. Зато Калипсо этот визит возвысил во мнении горожан и соотечественников. Если Пушкину эта ее выходка была известна, то она наверняка пришлась ему по сердцу. Вигель вспоминал, как Калипсо ловко воспользовалась антипатией, которую питали к нему молдаване, и выдала себя за его жертву, брошенную и поруганную, получив таким образом доступ в их дома: "Из мщения, желая досадить мне, и бояре стали приглашать ее к своим женам. Куда как мне это было больно и как лестно даром прослыть Тезеем носастой Ариадны!" . Наверняка все это прибавляло еще больше очарования дерзкой плутовке в глазах поэта, не меньшее ее любившего подобные шутки и розыгрыши.
В пушкинском послании "Гречанке" уже в первых строках Калипсо предстает прежде всего возлюбленной "певца Леилы". Воображение поэта занято той, былой, любовью, воспоминание о которой, быть может, и питает его собственное чувство. Эта романтическая история, превратившая гречанку в байроновскую музу, нарочито неопределенна, соткана из фантазий и предположений. Это некое "быть может", интригующее воображение поэта. Пушкинское "скажи", обращенное к красавице, ответа не подразумевает. А завершающие слова о ревности не более чем привычный реверанс. Неизвестно, рассказывала ли сама Калипсо Пушкину что-либо о своем романе с Байроном. Быть может, эта легенда просто ее сопровождала? Во всяком случае чувство Пушкина ею, несомненно, поддерживалось. Кроме того, впервые очутившись на юге, впервые увидев Кавказ и море, он с неподдельным живым интересом впитывал в себя восточную экзотику, восточный тип красоты, так полно воплощенный в юной гречанке, и пленявшую его "восточную странность речей". Может быть, он и любил в ней не столько реальную женщину, сколько воплощение восточной неги, искушавшей и "певца Леилы"?
По отзывам современников, Пушкин в кишиневскую пору не был, что называется, влюблен в Калипсо Полихрони; зато о его романе с ней знали, по-видимому, все, поскольку отсутствие "строгости" поведения юной куртизанки никого не обязывало к сохранению тайны. Вероятно, имя поэта привычно с ней связывалось, о чем, в частности свидетельствует любопытная деталь из воспоминаний В. Ф. Раевского. В феврале 1822 года к нему явился Пушкин, чтобы предупредить его о грозящем ему аресте. Поэт, вероятно, чувствовал, что видятся они в последний раз:
"Пушкин смотрел на меня во все глаза.
Ах, Раевский! Позволь мне обнять тебя!
Ты не гречанка, - сказал я" .

Свидетелем романа Пушкина с Калипсо Полихрони оказался молдавский писатель Костаке Негруци (1808-1868), который находился в Кишиневе в 1822-1823 г. г. и запомнил, что Пушкин часто прогуливался с гречанкой по городскому бульвару. Перу Негруци принадлежит новелла "Калипсо", где он поведал явно вымышленную историю о том, как Калипсо Полихрони, переодевшись в мужской костюм, тайно постриглась в монахи, где об ее истинном поле и имени узнали только после ее смерти (6). На самом деле Калипсо умерла от чахотки в Одессе в 1827 году.
Неизвестно, когда дошла до Пушкина весть о ее смерти. Поэт поддерживал переписку с жившим в Кишиневе Н. С. Алексеевым, который 30 октября 1826 года сообщил ему, что "Калипсо в чахотке". О том, что Пушкин о смерти своей былой возлюбленной знал, свидетельствует один любопытный факт. На него впервые обратила внимание Р. В. Иезуитова в своей статье "Утаенная любовь" . В 1830 году, во время болдинской осени, Пушкин одно за другим написал два стихотворения - "Заклинание" и "Для берегов отчизны дальней", которые, по сложившейся традиции, относят к Амалии Ризнич. В отношении второго сомнений, видимо, быть не должно, слишком много там узнаваемых реалий. Что же касается первого, то в нем неожиданно имя Леила, которым поэт называет умершую возлюбленную:

ЗАКЛИНАНИЕ
О, если правда, что в ночи,
Когда покоятся живые,
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые,
О, если правда, что тогда
Пустеют тихие могилы -
Я тень зову, я жду Леилы:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!

Если мы вспомним послание "Гречанке", то там тоже упоминается Леила, "неизменный идеал", и традиционно восточный и романтический, которым вдохновлялся Байрон в своих южных поэмах и который он обрел в красавице-гречанке:
Уж не тебя ль изображал
Поэт мучительный и милый?
Следовательно, "Заклинание" вполне может быть связано с воспоминанием об умершей Калипсо, и тогда оба стихотворения соединяются одной темой - любовь и смерть. И Калипсо Полихрони, и Амалия Ризнич, уже умершие, слились для поэта в одно томительное и щемящее воспоминание и удостоились проникновенных прощальных строк.
И, вероятно, память об этих уже ушедших из жизни возлюбленных, дочерях стран полуденных, соединилась в прекрасных строках поэта, скорее всего обращенном к ним обеим. Речь идет о набросках к прекрасному стихотворению Пушкина "Воспоминание" (1828 г.). Отрывок этот остался в рукописи, и может быть, именно поэтому сохранил некую исповедальность:

И нет отрады мне - и тихо предо мной
Встают два призрака младые,
Две тени милые - два данные судьбой
Мне ангела во дни былые -
Но оба с крыльями, и с пламенным мячом -
И оба говорят мне мертвым языком
О тайнах счастия и гроба. (Т. 3. С.651)
И далее есть еще загадочные строки:
Но оба с крыльями, и с пламенным мечом -
И стерегут - и мстят мне оба -
И мертвую любовь питает их огнем
Неумирающая злоба.

"Мстят"? Неумирающая злоба? Пусть эти слова останутся тайной поэта. Эти строки написаны в 1828 году, вероятно, в момент, когда он был всеми отвергнут и чувствовал себя как никогда одиноким. Со стихотворения "Воспоминание" начинается история покаяния поэта, которое он, накануне своей зрелости, охваченный стремлением выйти на проторенные дороги жизни, переживал очень мучительно и искренне.
И гречанка с мифологическим именем Калипсо стала одним из таких одновременно сладостных и щемящих воспоминаний.

Литература:

Вигель Ф. Ф. Записки. М. 1892. Ч. VI. С. 152-152.
А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1-2. М. 1985. Т. 1 С. 308-309.
Вигель Ф. Ф. Указ. соч. С. 153.
Там же. С. 154.
А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 384.
Исторический вестник. 1884. №2.
Легенды и мифы о Пушкине. С.-Петербург. 1995. С. 233.
_______________________________
© Забабурова Нина Владимировна

«Иностранке» Александр Пушкин

На языке, тебе невнятном,
Стихи прощальные пишу,
Но в заблуждении приятном
Вниманья твоего прошу:
Мой друг, доколе не увяну,
В разлуке чувство погубя,
Боготворить не перестану
Тебя, мой друг, одну тебя.
На чуждые черты взирая,
Верь только сердцу моему,
Как прежде верила ему,
Его страстей не понимая.

Анализ стихотворения Пушкина «Иностранке»

Стихотворение «Иностранке» А. С. Пушкин написал в 1822 году. Автор сам опубликовал его в своём сборнике «Стихотворения А. Пушкина» в 1826 году без указания даты. Интересно, что в черновике это произведение значилось под другим названием и имело более фривольное содержание. Черновая версия называлась «Гречанке», а третье четверостишие звучало так:
Я помнить буду, друг любимый,
В уединённой тьме ночей
Твой поцелуй неутомимый
И жар томительных очей.

«Чистовой» вариант, вошедший во все сборники стихов, содержит три четверостишия; первые два из них имеют перекрёстную рифму (abab cdcd), а последнее – кольцевую (effe). Строки написаны четырёхстопным ямбом. В качестве лирического героя выступает сам автор.

Александр Сергеевич часто посвящал стихотворения дамам, которые пленяли его сердце. Но «Иностранке», судя по всему, не обращено к какой-то определённой женщине. Хотя в одной из рукописей и содержится приписка «В альбом иностранке», всё же думается, что сюжет произведения является только изысканным плодом пылкого воображения поэта.

О чём же повествует это стихотворение? Оно является любовной запиской, в которой лирический герой прощается с предметом своей страсти – несомненно, прекрасной чужеземкой. В более благопристойной версии он в последний раз объясняется в своих чувствах:
Боготворить не перестану
Тебя, мой друг, одну тебя.

Как трепетно поэт обращается к возлюбленной! Он называет её «мой друг», указывая на духовную связь, более глубокую, нежели примитивное физическое влечение. Показательно и выражение «боготворить не перестану». Оно подчёркивает возвышенный характер чувств лирического героя к женщине.

О том же свидетельствует фраза «Вниманья твоего прошу». Читатель может заметить, что говорится именно о внимании, а не о последнем объятии или поцелуе. Страсть отступает на второй план. Движение души – вот что важно для автора. Поэтому поэт заостряет внимание на том, что иностранка не знает языка лирического героя, но всё равно отвечает ему взаимностью.

В черновике к уверениям в преданности добавляются упоминания ласк, которыми избранница одаривала героя. Здесь скромная фраза «мой друг» сменяется на «друг любимый». Добавляются интимные подробности, выраженные в страстных эпитетах: «жар томительный очей», «поцелуй неутомимый». Оба этих прилагательных содержат корень «том», также содержащийся в слове «томный», т. е. исполненный сладкой неги, усталый от любовных ласк. Эта часть стихотворения открывает нам другую сторону героя – не возвышенно-благородную, а горячую и чувственную.

Если взглянуть на это произведение чуть иначе, то оно легко может стать метафорой человеческой личности. На всеобщее обозрение мы выносим свои самые лучшие качества – романтичность, нравственность, показываем, что мы ценим в первую очередь душу. Но внутри нас бушуют страсти, которые мы скрываем от других, как поэт скрыл последнее четверостишие за обложкой черновика.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Федеральное государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования

«Челябинская государственная академия культуры и искусств»

Факультет информационных ресурсов и технологий

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА

По курсу «История отечественной литературы»

Феномен прозы Сергея Довлатова

Челябинск 2012

Введение

Заключение

Введение

«Проза Довлатова действительно образец той массовой культуры, которую так часто презирают в России. Я бы сказал, что это самый достойный образец из всех, которыми может похвастаться сегодня русская литература. Уверен, что Сергея такой титул -- автор массовой литературы -- нисколько бы не покоробил. Он любил быть популярным, был им и будет», - писал о Сергее Довлатове Александр Генис. Подтверждением популярности С. Довлатова в нашей стране и за рубежом является огромное количество критической и научной литературы, обилие мемуаров, специальных статей, рецензий, сайтов, а также заметно выросшее в последние годы количество переизданных сборников, собраний сочинений.

«Заповедник», «Зона», «Иностранка», «Наши», «Чемодан» - эти и другие удивительно смешные и пронзительно печальные довлатовские вещи давно стали классикой. Его произведения переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Такое вполне соразмерное достоинствам писателя внимание обусловлено несколькими причинами: масштабом его художественного дарования, стилевым своеобразием произведений, оригинальностью.

Сергей Довлатов родился в 1941 г. в Уфе, в семье театрального режиссёра и литературного корректора. С 1944 года жил в Ленинграде. В 1959 году поступил на отделение финского языка филологического факультета Ленинградского государственного университета и учился там два с половиной года. Из университета был исключён за неуспеваемость. Затем три года армейской службы во внутренних войсках. Вернувшись, Довлатов поступил на факультет журналистики ЛГУ, писал рассказы.

С сентября 1972 до марта 1975 года жил и работал в Эстонии. В своих рассказах, вошедших в книгу «Компромисс», Довлатов описывает истории из своей журналистской практики в качестве корреспондента «Советской Эстонии», а также рассказывает о работе редакции и жизни своих коллег-журналистов.

В 1975 году вернулся в Ленинград. Работал в журнале «Костёр». Писал прозу. Журналы отвергали его произведения. Рассказ на производственную тему «Интервью» был опубликован в 1974 году в журнале «Юность». Довлатов публиковался в самиздате, а также в эмигрантских журналах «Континент», «Время и мы». В 1976 г. был исключен из Союза журналистов СССР.

В 1978 году из-за преследования властей Довлатов эмигрировал из СССР, поселился в Нью-Йорке, где стал главным редактором еженедельной газеты «Новый американец». Газета быстро завоевала популярность в эмигрантской среде. Одна за другой выходили книги его прозы. К середине 1980-х годов добился большого читательского успеха, печатался в престижных журналах «Партизан Ревью» и «The New Yorker». За двенадцать лет эмиграции издал двенадцать книг в США и Европе. В СССР писателя знали по самиздату и авторской передаче на радио «Свобода». До признания своего таланта на родине писатель не дожил всего пару месяцев. Сергей Довлатов умер в Нью-Йорке от инфаркта в карете «скорой помощи» по дороге в госпиталь.

Творчество Сергея Донатовича Довлатова - одно из самобытных явлений русской литературы конца XX столетия. Его писательская художественная манера отмечена особым вниманием как со стороны читательской аудитории, так и со стороны отечественной и зарубежной критики. «Он пишет легко и живо, дает достоверное представление о советской жизни 60-х и 70-х годов, освещая ее в метко схваченных эпизодах, основанных на собственном опыте», - так оценивает произведения Довлатова немецкий литературовед Вольфганг Казак.

Писатель всегда жестоко иронизировал по поводу интеллектуального снобизма. Язык Сергея Довлатова предельно прост и бесхитростен. Его произведения читаются на одном дыхании. Это еще одна существенная причина его необыкновенной популярности в настоящее время. Но в этом кроется и опасность. Благодаря этой простоте Довлатова могут принять за обыкновенного юмориста, счесть его творчество поверхностным и легковесным, не заметить его продуманную позицию. Отнестись к нему не всерьез. В этом и заключается необычность, феноменальность довлатовской прозы - в глубокой смысловой наполненности, скрытой за внешней простотой.

1. Cпецифика произведений С. Довлатова

В самой основе всех своих произведений Довлатов излагал факты и события из своей биографии. «Зона» - это записки лагерного надзирателя, которым служил в армии Довлатов. «Компромисс» - это уже история эстонского периода его жизни, тут впечатления от работы журналистом в газете. «Заповедник» - это претворенный в горькое, ироничное повествование собственный опыт работы экскурсоводом. «Чемодан» - книга о вывезенном за рубеж нашей страны житейском скарбе, зарисовки о питерской юности. «Ремесло» - это скорее заметки «литературного неудачника». Но книги Довлатова не везде документальны, продуманный и созданный в них жанр сам писатель позже называл «псевдодокументалистикой». Довлатов не преследовал документальность, а «ощущение реальности», постоянной узнаваемости описанных ситуаций в творческом «документе». Довлатов в своих новеллах точно передает свой стиль жизни и мироощущение того поколения 1960-х годов, всю атмосферу богемных собраний на питерских и московских кухоньках, абсурд советской современности, мытарства российских эмигрантов в США.

Довлатов называл себя не писателем, а рассказчиком, то есть тем, кто рассказывает о жизни людей. А вот писатель, по мнению Довлатова, пишет о том, ради чего люди живут. Поэтому, став рассказчиком, он рвет с уже существующей традицией и уклоняется от обязательных для русского литератора решения нравственных и этических задач. Как-то раз он сказал, что русская литература берет на себя интеллектуальную трактовку мира, подобно философии, и берет на себя духовное и нравственное воспитание народа, подобно религии. Довлатову же больше всего нравилось то, что было самой литературой - немного текста, из-за которого мы печалимся или радуемся. Писатель ценил именно само рассказывание и получал от написания огромное удовольствие.

Это писатель - минималист, настоящий мастер сверхкороткой формы: рассказа, анекдота, бытовой зарисовки, афоризма. Его стилю присущ лаконизм, чуткое внимание к художественной детали, постоянная разговорная интонация. А вот характеры героев в его произведениях обычно проявлялись в мастерски построенных диалогах. Довлатов тщательно работал над каждой фразой, над каждым словом. Он часто повторял: «Сложное в литературе намного доступнее простого». В рассказах «Зона», «Заповедник», «Чемодан» автор пытался вернуть слову утраченное им содержание. Простота и ясность довлатовского высказывания - плод громадного мастерства, прекрасной словесной выделки. И, на первый взгляд, простые и понятные высказывания на самом деле являются итогом огромного и кропотливого труда писателя. Поэтому критики называли его «трубадуром отточенной банальности».

Так как Довлатов избрал себе позицию рассказчика, то он мог себе позволить уходить от оценок. Никогда не выносил приговор героям своих произведений и не давал нравственную оценку человеческим отношениям и поступкам. У Довлатова все равны: охранник и заключенный, злодей и праведник. Автор тесно переплел смешное и трагическое, абсурдное и комическое, юмор и иронию.

Нравственность своих рассказов Сергей Довлатов передавал через восстановление нормы, пытаясь вызвать у всех читателей ощущение этой самой нормы. Самым серьезным ощущением, которое было связано с тем временем, было ощущение абсурда, когда «сумасшествие» было нормальным явлением. Об этом Довлатов рассказал американцу Джону Глэду, исследователю русской литературы. Например, в «Заповеднике» можно прочитать такие строки: «Я шел и думал - мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда». В своих произведениях Довлатов писал об абсурдных ситуациях, но не потому, что он любил абсурд. Герой Довлатова, при всей своей абсурдности не перестает быть нормальным, гармоничным, действительным.

В произведениях Сергея Довлатова нет морализации и нравоучений. Автор лишь задает вопросы, но не ставит своей целью ответить на них. «Рассказы Довлатова не объясняют жизнь, а покорно следуют за ней», - как писал Александр Генис. Однако именно это отталкивает некоторых читателей, воспринимающих подобную литературу как не имеющую смысловой подоплеки.

2. Восприятие читателями творчества С. Довлатова

Алексей Зверев упоминал реакцию зрительного зала на концерте популярного чтеца, который включил в программу отрывок из довлатовской «Зоны», сцену лагерного спектакля «Кремлевские звезды». Эти несколько страниц читались под несмолкающий хохот. Он продолжался и дальше, когда уголовники-актеры вместе с уголовниками-зрителями поют «Интернационал», а у рассказчика, по собственному признанию, сжимается горло, потому что он впервые «ощутил себя частью моей особенной, небывалой страны». Публика таких ощущений явно не испытывала. Никакой сближенности, слитности. Происходящее воспринималось как паноптикум, как ярмарочный балаган, где едва узнаешь предметы в искривленных зеркалах.

Как бы скептично Довлатов ни оценивал свои наблюдения, раз за разом именуя их элементарными, тривиальными и т.п., репутация сочинителя, у которого нечего искать нетрафаретных понятий о жизни, создана прежде всего критикой. А еще больше -- публикой, настроенной замечать у него не размышление, не печаль, даже не дар наблюдательности, но исключительно смех, причем уж точно не омраченный горестными заметами. Просто смех и ничего другого.

Тут происходит довольно частая ошибка, когда за жанром перестают распознавать литературу.

3. Анализ рассказа «Поплиновая рубашка»

довлатов рассказ проза рубашка

Попробуем на примере рассказа «Поплиновая рубашка» из книги «Чемодан» показать, какой смысл может быть скрыт за внешней простотой.

Как и все произведения Довлатова, этот рассказ максимально приближен к разговорной речи. Владимир Ронкин отмечал, что для произведений С. Довлатова, ориентировавшегося в своем творчестве на непринужденность и даже некоторую интимность устной беседы, характерна литературная имитация особенностей устной спонтанной речи. Нельзя не заметить своеобразность, соответствующую экспрессивность синтаксиса: множество неполных предложений, парцелляция. («И вот раздается звонок. На пороге - молодая женщина в осенней куртке. По виду - школьная учительница, то есть немного - старая дева. Правда, без очков, зато с коленкоровой тетрадью в руке».) Большое количество рядов однородных членов предложения. («За эти годы влюблялись, женились и разводились наши друзья. Они писали на эту тему стихи и романы. Переезжали из одной республики в другую. Меняли род занятий, убеждения, привычки. Становились диссидентами и алкоголиками. Покушались на чужую или собственную жизнь».)

В тексте присутствует просторечная и даже грубая лексика.

- Оборотень, - кричал Леонид, - золоторотец, пьяный гой!

- Заткнись, жидовская морда! - отвечал Савелий.

Рассказ производит впечатление простой жизненной истории, поведанной кому-то в дружеском разговоре, напоминает исповедь. Он абсолютно не замысловат. Часто встречающаяся ирония делает его похожим на простую сатиру, памфлет. («Только у дверей сидел орденоносец Решетов, читая книгу. По тому, как он увлекся, было видно, что это его собственный роман».) Однако обратимся к смысловому подтексту произведения.

Мотив рассказа - лень и равнодушие. С этого и начинается повествование: «Это безумие - жить с мужчиной, который не уходит только потому, что ленится...» Сразу становится ясно, что речь пойдет о губительной лени, которая может ломать людям жизнь. Она доходит до абсурдной невнимательности к себе, своему внешнему виду. Герой же называет свою лень попыткой избегать ненужных забот. Корни его лени уходят в детство. Еще маленьким он был готов терпеть что угодно, лишь бы его оставили в покое. С возрастом эта лень сказалась на всем образе жизни героя и его судьбе. Он из стремления к покою лишил себя возможности испытывать чувства, счастливой семейной жизни и, в конце концов, семьи.

Параллельно с самого начала проскальзывают намеки на ужасы тоталитарного режима. «Она все делала невнимательно, потому что боялась ареста». Описание выборов, отношение героев к этому процессу, упоминание портрета Солженицына - небольшие детали полностью воссоздают атмосферу советской реальности.

Герою кажется, что его жена похожа на него, так же, как и он, равнодушна ко всему и стремится к покою. Он видит в ней отражение себя, говорит: «Так неужели мы похожи?» Их отношения он называет «взаимной обособленностью и равнодушием к жизни». Однако в отличие от героя Лена, его жена, способна совершать поступки. Ее отстраненность от жизни вызвана скорее извечной печалью, которую заметил герой на всех ее фотографиях, нежели равнодушием. С самого начала, с момента их встречи она решается на некие действия, делает выбор, тогда как герой только плывет по течению. Лена решила пренебречь своими обязанностями, лишилась должности, оставшись с героем. Незаметно для непутевого мужа она меняла место работы, выучилась. Елена Борисовна вероятно испытывала к мужу несколько более глубокие чувства, чем он. И для героя, для которого вся их семейная жизнь казалась чем-то несерьезным, был потрясением тот факт, что его жена вложила в свой альбом его фотокарточку. Ее внимание к нему, некое проявление нежности было неожиданным, ведь он считал, что их равнодушие взаимно. Потому и багровели его щеки. «Если я впервые это чувствую, то сколько же любви потеряно за долгие годы?» - думает герой. И казалось бы, должен сделать соответствующие выводы, поменять отношение к жене и жизни в целом. Но испугавшись дальнейших еще больших потрясений, он просто живет дальше, открещивается от мыслей об этом. «Если у меня сейчас трясутся руки, что же будет потом?» Вот и губительная лень, которая не сводится к простому нежеланию лишних забот, а приводит к атрофии чувств. Обломовская лень, мешающая движениям души. И это уже литературный подтекст - отсылка к роману Гончарова.

Елена повторяет действия Ольги Ильинской: решает покинуть страну и, вместе с тем, мужа. Однако это не значит, что она абсолютно равнодушна к нему. И ее прощальный жест - импортная поплиновая рубаха, вынесенная в заголовок - говорит сам за себя. Все-таки покупка на оставшиеся, стало быть, последние деньги дорогой подарок мужу, которого она оставляет, свидетельствует о ее добром отношении к супругу.

Герой теряет вместе с семьей все. И подаренная рубашка ему не нужна, так как некуда в ней пойти. Он остается ни с чем, лишается всего благодаря своему равнодушию и лени. Ведь он тоже мог поехать с женой, но не решился вовремя и не мог понять, как решилась она. Довольно четкая параллель с романом Гончарова «Обломов» подчеркивает моральную составляющую произведения. Несмотря на то, что главный герой - литератор, его жена производит впечатление более образованного человека. Она говорила с ним о литературе, тогда как он просто поддакивал, создавал видимость собственной начитанности. Тем же он занимался и в ресторане, пытаясь демонстрировать свою причастность к известным литераторам. Все это лишает читателя веры в его талант. И вся его жизнь, его мечты, стремления, о которых он говорит как будто с гордостью, видятся никчемными. И финал рассказа подтверждает эту никчемность, ведь герой не сумел ничего ни создать, ни сохранить.

Также в ходе повествования встречаются несколько самостоятельных эпизодов, каждый из которых несет собственную мораль, или даже совсем маленьких отступлений. Например, упоминание о прежнем большом количестве знаменитостей в Ленинграде, из которого одних расстреляли, а другие уехали в Москву. Это опять же отсылка к политической теме. Или рассказы о литераторах, присутствующих в ресторане. Это и история карьериста Данчковского, пишущего на заказ и вместе со своим братом отказавшегося от своих корней. И описание орденоносца Решетова, зачитавшегося по-видимому собственным романом. Каждый из таких эпизодов характеризует какой-то свойственный людям того времени порок, а значит и всю эпоху.

Таким образом, мы видим, что перед нами не просто жизненная история или сатирическое изображение советской реальности. В рассказе множество подтекстов, скрытых за мелкими эпизодами и деталями. Литературная аллюзия к «Обломову» Гончарова увеличивает смысловую наполненность рассказа. Вспоминая о судьбе Ильи Обломова, читатель глубже задумывается над долей героя Довлатова, причинами, по которым он лишился всего, и мотивами его апатии и равнодушия. Стоит также заметить, что герой несколько раз назвал себя «особым человеком», объясняя этим пренебрежение к «бессмысленным действиям». Обломов же мотивировал свою бездеятельность стремлением сохранить чистоту своей души. Это еще одна параллель между двумя литературными героями.

Ясно видится политическая направленность произведения. Критикой режима, описанием его многочисленных изъянов и приспособленчества к нему многих людей пропитан весь рассказ. Это как бы фоновый смысловой оттенок. Основная же проблема данного текста - личное отношение человека к происходящему вокруг, в частности к близким людям.

Ранчин А. М. писал о произведениях Сергея Довлатова: «Как известно, сказка - ложь, да в ней намек. Рассказ Довлатова - вроде бы, как бы быль. Но он таит не один «намек», в его ткань искусно вплетено множество самых разных смыслов». Анализируя рассказ «Шоферские перчатки» из книги «Чемодан», этот исследователь отмечал наличие отсылки к «Медному всаднику» Пушкина. То есть мы можем сделать вывод о том, что для произведений Довлатова характерны параллели с классическими текстами. Разумеется, такие параллели обуславливают наличие в довлатовских книгах глубокого подтекста, касающегося многих проблем.

Заключение

Итак, на примере рассказа Сергея Довлатова «Поплиновая рубашка» из книги «Чемодан» мы доказали смысловую наполненность текста, внешне очень простого и незамысловатого. За просторечием лексики, за организацией текста, приближенной к разговорной речи, за несложным сюжетом кроется не один повод к размышлениям, не один смысл. Нужно также помнить о том, что простота языка Довлатова достигнута нелегким путем. Как писал Александр Генис: «Простота Довлатова -- не изначальна, она является результатом вычитания, продуктом преодоления сложности». Следовательно, она сама является средством передачи определенного смысла, идеи. Иначе автор не возводил бы ее в свою конечную цель, не оттачивал бы свои тексты, отсекая все ненужное.

Подтвердив наличие глубокого смысла в легко читаемых произведениях, популярность которых так высока в настоящее время, мы проиллюстрировали феномен прозы Сергея Довлатова. В стремлении к простоте он достиг такого уровня, что за этой простотой некоторые читатели могут не заметить глубины произведения. Это указывает на необыкновенный талант писателя, его большое мастерство.

Список использованной литературы

1. Арьев, А. История рассказчика // Сухих, И. Сергей Довлатов: время, место, судьба. СПб.: РИЦ «Культ-информ-пресс», 1996. 315 с.

2. Генис, А. На уровне пустоты / А. Генис // Звезда. 1994. № 3. С. 125-131.

3. Зверев, А. Шаг от парадокса к трюизму / А. Зверев // Стрелец. 1995. № 1. С. 33-35.

4. Курганов, Е. Сергей Довлатов и линия анекдота в русской прозе // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / сост. А.Ю. Арьев. СПб.: Звезда, 1999. 320 с.

5. Ранчин, А.М. Как сшиты «Шоферские перчатки»: некоторые наблюдения над поэтикой Сергея Довлатова / А.М. Ранчин // Литература - Первое сентября. 2002. № 10. С. 14-15.

6. Ронкин, В. Аналитичность идиостиля Сергея Довлатова // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / сост. А.Ю. Арьев. СПб.: Звезда, 1999. 320 с.

Размещено на Allbest.ru

Подобные документы

Маленький человек в литературе шестидесятых годов. Сосуществование двух миров: вечного и повседневного в творчестве Довлатова. Отношение писателя к герою и стилю, его жизни, в отношении к тексту и читателю. Стилевые особенности прозы Сергея Довлатова.

дипломная работа , добавлен 21.12.2010


Историческое положение в России во второй половине XX века - в период жизни Сергея Довлатова. Свобода Сергея Довлатова в определении себя как "рассказчика". Права и свободы героя в прозе писателя, довлатовская манера умолчания и недоговоренности.

курсовая работа , добавлен 20.04.2011


Изучение биографии и личности Сергея Довлатова через призму восприятия его современников. Композиционно-синтаксические средства выражения литературной кинематографичности идиостиля автора. Реализация монтажного принципа повествования в сборнике "Чемодан".

курсовая работа , добавлен 22.06.2012


Нарратология как составляющая прозы Довлатова. Изучение имплицитности нарратора в повести "Иностранка". Мемуарность семантического пространства в "Ремесле". "Комедия строгого режима" как социально-политический фарс и первая попытка экранизации писателя.

дипломная работа , добавлен 02.06.2017


Исследование вещного портрета повествователя-рассказчика. Определение субъектно-функционального статуса предметного мира сборника рассказов Довлатова "Чемодан". Характеристика вещи, как средства создания предметного мира в художественном произведении.

дипломная работа , добавлен 24.05.2017


Своеобразие ритмической организации тургеневского повествования. Структурно-семантический подход к исследованию особенностей поэтического и прозаического типов художественной структуры. Переходные формы между стихом и прозой. Ритм художественной прозы.

статья , добавлен 29.07.2013


Изучение литературного процесса в конце XX в. Характеристика малой прозы Л. Улицкой. Особенности литературы так называемой "Новой волны", появившейся еще в 70-е годы XX в. Своеобразие художественного мира в рассказах Т. Толстой. Специфика "женской прозы".

контрольная работа , добавлен 20.01.2011


Встреча с А. Блоком в 1915 году, появление в печати первых стихов Сергея Есенина. Установление контактов с социал-демократическими кругами. Независимость молодого поэта в литературно-художественной и эстетической позиции. Поездка С. Есенина на Кавказ.

презентация , добавлен 10.12.2010


Проблема становления и эволюция художественного стиля А. Платонова. Систематизация исследований посвященных творчеству А. Платонова. Вопрос жизни и смерти – это одна из центральных проблем всего творчества А. Платонова. Баршт К.А. "Поэтика прозы".

реферат , добавлен 06.02.2009


Мир народнопоэтических образов в лирике Сергея Есенина. Мир русского крестьянства как основная тематическая направленность стихотворений поэта. Крах старых патриархальных устоев русских деревень. Образность и мелодичность творчества Сергея Есенина.

Три повести Сергея Довлатова, входящие в сборник, как обычно,автобиографичны. Впрочем, "как обычно" - слова неподходящие. Довлатову естьо чем рассказать. То, что он пережил, и то, как он смог это передать,всегда впечатляет. Этот человек умеет говорить правду. Поверьте, это нелегко- сказать людям правду о жизни и о них самих без того, чтобы не вызвать уних чувство скуки, презрительную ухмылку или пожатие плечами.Три повести: "Зона", "Заповедник" и "Филиал" непрерывно удерживаютчитателя в своем пространстве, абсурдном и узнаваемом одновременно.Из всех достоинств прозы Довлатова, я бы пожалуй, выделил ее живость.Людей, которых можно встретить на страницах его повестей, можно встретить ив реальной жизни, несмотря на то, что заурядных среди них нет, и на то, чтопо жизни можно пожно ползти ползком, цепляясь за каждую мелочь, а книгиДовлатова не имеют скучных мест. В каждом персонаже Довлатов подмечаетчерты, делающие человека героем комедии или трагедии, или того и другоговместе. Он мастер иронии и великий писатель. И еще посредник. Своимталантом, точностью зарисовок, незабываемыми образами он дарит людямвзаимопонимание.

Он хотел отметить свой 50-летний юбилей книгой рассказов, в которой было бы собрано все лучшее, что он написал. То есть к 50 годам Довлатов осознавал себя законченным писателем.

Получается поразительная штука. Довлатов как никто выразил человека своего поколения, социального статуса и, извините, гендера. Аутсайдера; любимца женщин и мужчин, но лучше женщин; наблюдателя. Человека, инстинктивно недоверчивого ко всяческому пафосу. Пьющего и непутевого.

Довлатов не похож на Бабеля, их все-таки разделяет несколько десятилетий. Но, пожалуй, в русской литературе нет более схожих друг с другом писателей по их отношению к стилю, по яростной и мучительной работе над словом, как бы банально и пафосно это не звучало.

У Довлатова на читателя работает все: абзацы, отсутствие буквенных повторов в начале слов, помещающихся в одно предложение, многоточия. Способность в одно короткое предложение загнать несколько слоев смысла. И, разумеется, феерический юмор, где больше горечи, чем веселья. Что, собственно, и заставляло благодарных читателей заучивать довлатовские фразочки наизусть, как когда-то Ильфа и Петрова, но не привлекло к нему по-настоящему массового читателя. Довлатов - все-таки писатель для интеллигенции, реалии его рассказов ближе тем, кто жил в Советском Союзе в 1970-е или в эмиграции в 1980-е.

Эмигрантский период Сергея Довлатова интересен не только тем, что писатель обрел свободу, начал печататься, превратился в объект восхищения и почитания, а затем стал знаменитостью в позднем Советском Союзе. В Америке писатель раскрылся в еще одной своей ипостаси - журналистской и редакторской. Довлатов и был замечательным журналистом - в границах дозволенного в советской прессе. Но его газетные колонки и радиоскрипты 1980-х - та высота в русской журналистике, взять которую едва ли кому-нибудь удастся.

То, что не было опубликовано в СССР, было рассказано в бесчисленных пивных, редакционных курилках, зачитано на кухнях и подпольных выставках. Все его фразы, ювелирно построенные метафоры, искрометные диалоги с подтекстом – живы и по сей день.

черпал сюжеты из жизни огромной ложкой и переделывал все, что его окружало, в литературу

Аутсайдеры Довлатова - без всяких метафор - лишние в нашем цивилизованном мире существа. Они нелепы с точки зрения оприходованных здравым смыслом критериев и мнений. И все-таки они люди. Ничем не уступающие в этом звании своим интеллектуальным тургеневским предтечам.

Конечно, термин «лишние люди» в России традиционно относят к интеллигенции, лишенной возможности реализоваться в подавленной всяческими репрессиями стране. И у Довлатова его персонажи - в основном, представители богемного андерграунда, всякого рода не печатающиеся поэты-метафизики. Но у него есть и другие герои, из других общественных слоев - например, спившиеся колхозники или солдаты лагерной охраны. Довлатов увидел и показал, что лишними в коммунистической утопии оказались буквально все

Жизненный путь Сергея Довлатова 3 сентября 1941 года в Уфе родилсяСергей Довлатов – известный прозаик, журналист, яркий представитель третьей волны русской эмиграции, один из наиболее читаемых современных русских писателей во всем мире. С 1944 жил в Ленинграде. Был отчислен со второго курса Ленинградского университета. Оказавшись в армии, Сергей Довлатов служил охранником в лагерях Коми АССР. После возвращения из армии работал корреспондентом в многотиражной газете Ленинградского кораблестроительного института «За кадры верфям», затем выехал в Эстонию, где сотрудничал в газетах «Советская Эстония», «Вечерний Таллинн». Писал рецензии для журналов «Нева» и «Звезда». Произведения Довлатова-прозаика не издавались в СССР. В 1978 Довлатов эмигрировал в Вену, затем переехал в США. Стал одним из создателей русскоязычной газеты «Новый американец», тираж которой достигал 11 тысяч экземпляров, с 1980 по 1982 был ее главным редактором. В Америке проза Довлатова получила широкое признание, публиковалась в известнейших американских газетах и журналах. Он стал вторым после В.Набокова русским писателем, печатавшимся в журнале «Нью-Йоркер». Через пять дней после смерти Довлатова в России была сдана в набор его книга Заповедник , ставшая первым значительным произведения писателя, изданным на родине. Основные произведения Довлатова: Зона (1964–1982), Невидимая книга (1978), Соло на ундервуде: Записные книжки (1980),Компромисс (1981),Заповедник (1983), Наши (1983),Марш одиноких (1985), Ремесло (1985),Чемодан (1986), Иностранка (1986), Не только Бродский (1988). Основа произведений Довлатова В основе всех произведений Довлатова – факты и события из биографии писателя. Зона – записки лагерного надзирателя, которым Довлатов служил в армии. Компромисс – история эстонского периода жизни Довлатова, его впечатления от работы журналистом. Заповедник – претворенный в горькое и ироничное повествование опыт работы экскурсоводом в Пушкинских Горах.Наши – семейный эпос Довлатовых. Чемодан – книга о вывезенном за границу житейском скарбе, воспоминания о ленинградской юности. Ремесло – заметки «литературного неудачника». Однако книги Довлатова не документальны, созданный в них жанр писатель называл «псевдодокументалистикой». Цель Довлатова не документальность, а «ощущение реальности», узнаваемости описанных ситуаций в творчески созданном выразительном «документе». В своих новеллах Довлатов точно передает стиль жизни и мироощущение поколения 60-х годов, атмосферу богемных собраний на ленинградских и московских кухнях, абсурд советской действительности, мытарства русских эмигрантов в Америке. Свою позицию в литературе Довлатов определял как позицию рассказчика, избегая называть себя писателем: «Рассказчик говорит о том, как живут люди. Прозаик – о том, как должны жить люди. Писатель – о том, ради чего живут люди. Для Довлатова драгоценен сам процесс рассказывания – удовольствие от «некоторого количества текста». Отсюда декларируемое Довлатовым предпочтение литературы американской литературе русской, Фолкнера и Хемингуэя – Достоевскому и Толстому. Опираясь на традицию американской литературы, Довлатов объединял свои новеллы в циклы, в которых каждая отдельно взятая история, включаясь в целое, оставалась самостоятельной. Циклы могли дополняться, видоизменяться, расширяться, приобретать новые оттенки. Нравственный смысл произведений Довлатова Нравственный смысл своих произведений Довлатов видел в восстановлении нормы. Изображая в своих произведениях случайное, произвольное и нелепое, Довлатов касался абсурдных ситуаций не из любви к абсурду. При всей нелепости окружающей действительности герой Довлатова не утрачивает чувства нормального, естественного, гармоничного. Писатель проделывает путь от усложненных крайностей, противоречий к однозначной простоте. Стремлением «восстановить норму» порожден стиль и язык Довлатова. Довлатов – писатель-минималист, мастер сверхкороткой формы: рассказа, бытовой зарисовки, анекдота, афоризма. Стилю Довлатова присущ лаконизм, внимание к художественной детали, живая разговорная интонация. Характеры героев, как правило, раскрываются в виртуозно построенных диалогах, которые в прозе Довлатова преобладают над драматическими коллизиями. Довлатов любил повторять: «Сложное в литературе доступнее простого». В Зоне , Заповеднике , Чемодане автор пытается вернуть слову утраченное им содержание. Позиция рассказчика вела Довлатова и к уходу от оценочности. Обладая беспощадным зрением, Довлатов избегал выносить приговор своим героям, давать этическую оценку человеческим поступкам и отношениям. В художественном мире Довлатова охранник и заключенный, злодей и праведник уравнены в правах. Главная эмоция рассказчика – снисходительность: Писательская манера Довлатова В писательской манере Довлатова абсурдное и смешное, трагическое и комическое, ирония и юмор тесно переплетены. По словам литературоведа А.Арьева, художественная мысль Довлатова – «рассказать, как странно живут люди – то печально смеясь, то смешно печалясь». В первой книге – сборнике рассказов Зона – Довлатов разворачивал впечатляющую картину мира, охваченного жестокостью, абсурдом и насилием. «Мир, в который я попал, был ужасен. В этом мире дрались заточенными рашпилями, ели собак, покрывали лица татуировкой и насиловали коз. В этом мире убивали за пачку чая». Зона – записки тюремного надзирателя Алиханова, но, говоря о лагере, Довлатов порывает с лагерной темой, изображая «не зону и зеков, а жизнь и людей». Зона писалась тогда (1964), когда только что были опубликованы Колымские рассказы Шаламова и Один день Ивана Денисовича Солженицына, однако Довлатов избежал соблазна эксплуатировать экзотический жизненный материал. Акцент у Довлатова сделан не на воспроизведении чудовищных подробностей армейского и зековского быта, а на выявлении обычных жизненных пропорций добра и зла, горя и радости. Зона – модель мира, государства, человеческих отношений. В замкнутом пространстве усть-вымского лагпункта сгущаются, концентрируются обычные для человека и жизни в целом парадоксы и противоречия. В художественном мире Довлатова надзиратель – такая же жертва обстоятельств, как и заключенный. В противовес идейным моделям «каторжник-страдалец, охранник-злодей», «полицейский-герой, преступник-исчадие ада» Довлатов вычерчивал единую, уравнивающую шкалу: «По обе стороны запретки расстилался единый и бездушный мир. Мы говорили на одном приблатненном языке. Распевали одинаковые сентиментальные песни. Претерпевали одни и те же лишения… Мы были очень похожи и даже – взаимозаменяемы. Почти любой заключенный годился на роль охранника. Почти любой надзиратель заслуживал тюрьмы». В другой книге Довлатова – Заповедник – всевозрастающий абсурд подчеркнут символической многоплановостью названия. Пушкинский заповедник, в который главный герой Алиханов приезжает на заработки, – клетка для гения, эпицентр фальши, заповедник человеческих нравов, изолированная от остального мира «зона культурных людей», Мекка ссыльного поэта, ныне возведенного в кумиры и удостоившегося мемориала. Прототипом Алиханова в Заповеднике был избран Иосиф Бродский, пытавшийся получить в Михайловском место библиотекаря. В то же время, Алиханов – это и бывший надзиратель из Зоны, и сам Довлатов, переживающий мучительный кризис, и – в более широком смысле – всякий опальный талант. Своеобразное развитие получала в Заповеднике пушкинская тема. Безрадостный июнь Алиханова уподоблен болдинской осени Пушкина: вокруг «минное поле жизни», впереди – ответственное решение, нелады с властями, опала, семейные горести. Уравнивая в правах Пушкина и Алиханова, Довлатов напоминал о человеческом смысле гениальной пушкинской поэзии, подчеркивал трагикомичность ситуации – хранители пушкинского культа глухи к явлению живого таланта. Герою Довлатова близко пушкинское «невмешательство в нравственность», стремление не преодолевать, а осваивать жизнь. Пушкин в восприятии Довлатова – «гениальный маленький человек», который «высоко парил, но стал жертвой обычного земного чувства, дав повод Булгарину заметить: «Великий был человек, а пропал, как заяц». Пафос пушкинского творчества Довлатов видит в сочувствии движению жизни в целом: «Не монархист, не заговорщик, не христианин – он был только поэтом, гением, сочувствовал движению жизни в целом. Его литература выше нравственности. Она побеждает нравственность и даже заменяет ее. Его литература сродни молитве, природе…». В сборнике Компромисс , написанном об эстонском, журналистском периоде своей жизни, Довлатов – герой и автор – выбирает между лживым, но оптимистичным взглядом на мир и подлинной жизнью с ее абсурдом и ущербом. Приукрашенные журналистские материалы Довлатова не имеют ничего общего с действительностью, изображенной в комментариях к ним. Довлатов уводит читателя за кулисы, показывая, что скрывается за внешним благополучием газетных репортажей, обманчивым фасадом. Довлатов летописец эмиграции В Иностранке Довлатов начинает выступать как летописец эмиграции, изображая эмигрантское существование в ироническом ключе. 108 - я улица Квинса, изображенная в Иностранке , – галерея непроизвольных шаржей на русских эмигрантов. Ленинградской молодости писателя посвящен сборник Чемодан – история человека, не состоявшегося ни в одной профессии. Каждый рассказ в сборнике Чемодан – о важном жизненном событии, непростых обстоятельствах. Но во всех этих серьезных, а подчас и драматичных, ситуациях автор «собирает чемодан», который становится олицетворением его эмигрантской, кочевой жизни. В Чемодане вновь проявляет себя довлатовский отказ от глобализма: человеку дорога лишь та житейская мелочь, которую он способен «носить с собой». Завершение жизненного пути Довлатова Умер Сергей Довлатов24 августа 1990 в Нью-Йорке. В творчестве Довлатова – редкое, не характерное для русской словесности соединение гротескового мироощущения с отказом от моральных инвектив, выводов. В русской литературе ХХ века рассказы и повести писателя продолжают традицию изображения «маленького человека». Сегодня проза Довлатова переведена на основные европейские и японский языки.

«Чемодан» Сергея Довлатова - это сборник литературных зарисовок, созданный автором в 1986-м году, в то время, когда он сам уже находился в эмиграции. В этом сборнике автор разбирает содержимое своего чемодана, окидывая мысленным взором всю свою жизнь на родине. Каждая вещь в чемодане - отдельная история, комичная и грустная одновременно, связанная с непростыми обстоятельствами и целыми пластами воспоминаний.

Многие поклонники творчества Довлатова говорят о том, что именно с «Чемодана» необходимо начинать знакомство с этим автором. Действительно, с самых первых строк это произведение увлекает читателя в круговорот воспоминаний, калейдоскоп лиц и событий, анекдотичных ситуаций и маленьких трагедий.

В каждом рассказе главный герой, который одновременно является и единственным рассказчиком и самим автором «Чемодана» знакомит читателя с той или иной вещью, проделавшей вместе с ним непростой путь за границу. Каждая из этих вещей может быть дорога только тем участком памяти, что просыпается при виде ее - автор сам, с горькой усмешкой дает понять, что кроме как для того, чтобы разжечь небольшой костер ностальгии, они ни на что не пригодны. Постепенно рассказывая о каждой из них, герой рассказывает и о своей жизни, становясь в конечном итоге близким другом читателю.

«Чемодан» - одно из тех произведений Довлатова, в котором наиболее ярко проявляется его способность писать иронично и легко, заставляя читателя улыбаться даже в самые грустные моменты. Несмотря на то, что сам Довлатов никогда не считал себя «настоящим писателем», в «Чемодане» четко виден именно писательский талант - автор держит внимание читателя, не отпускает его от себя ни на минуту, дает ему возможность не только провести время за безусловно интересным чтением, но и задуматься в том числе и о своей собственной жизни.

Для Довлатова «Чемодан» - это автобиографичное произведение. В этой книге он пишет в первую очередь о себе и о том, что происходило с ним до эмиграции. Несмотря на то, что порой судьба автора преподносила ему массу неприятных сюрпризов, Довлатов умудряется сохранять неиссякаемый оптимизм, который чувствуется в каждой строке и благодаря которому вся книга оставляет легкое, приятное впечатление. Возможно, именно поэтому «Чемодан» стал одним из самых популярных произведений автора - переведенное на ряд иностранных языков, оно привлекает внимание новых и новых представителей обширной читательской аудитории, причем многие из них не ограничиваются однократным прочтением книги, периодически возвращаясь к ней снова и снова.