Ноль, единица, миллион (Ольга Седакова). Мы почитаем всех нулями, а единицами себя Мы всех считаем нулями а единицами себя

Время, это беспощадная колесница бытия. Некоторые моменты повторяются, некоторые уже очень давно ушли из нашей повседневной жизни, а что-то и по сей день важно для каждого человека, что-то все еще приносит ему радость и боль. Поэты, музыканты, художники - те или иные, воспевали и говорили о разных событиях, моментах, трагедиях и счастливых мгновениях. Многие произведения, их труды сохранились до наших дней и все еще актуальны. Например, поэтом который будет жить вечно благодаря своим произведениям это - Александр Сергеевич Пушкин. В каждом его произведение есть что-то особенное и запоминающее, строки, афоризмы, метафоры, крылатые фразы. Чего стоят такие ошеломляющие произведения " Кавказский пленник", "Борис Годунов", "Евгений Онегин". Они безусловно несут в себе определенный характер, изюминку и то на что стоит обратить внимание.

Но дружбы нет и той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами - себя.

Это четверостишье из всеми известного и по моему мнению самого интересного произведения "Евгений Онегин". В это труде описывается: петербургская «золотая молодежь» и провинциальное дворянство, нравы и вкусы поколения 20-х годов XIX века, их пристрастия и занятия. Одним из главных персонажей является Евгений Онегин, который внешне очень привлекателен, обучен грамоте и всеми необходимыми светскими манерами того периода. статен, город, но в то же время им преобладает грусть, отчаяние и одиночество. Его часто относят к категории "лишних людей" которые обладали всеми нужными качествами, знаниями и средствами, но так и не смогли найти место в этом мире. Я действительно считаю что к фразе "Мы почитаем всех - нулями, а единицами - себя." можно и нужно отнести Онегина с его ужасной привычкой рушить судьбы людей, лишь из-за неодолимой скуки, ощущения новых эмоций и возможно потешить свое эго, считая все за глупую и не смешную шутку. Евгений разрушил счастливую жизнь Ленскому с Ольгой, чуть не разрушил жизнь Татьяне которая уже была замужем в момент его очередного и непонятно для меня приступа нахлынувших чувств. Ему сложно отказать, слова его безусловно полны чем-то волшебным, такому человеку хочется доверять. Но когда узнаешь его по лучше, именно это и выпало на судьбу Татьяны, она увидела в нем совершенно другого парня, можно сказать незнакомца. Но не смотря на все это, я испытываю к нему хоть долю моего уважения и не могу назвать его полностью отрицательным персонажем, в нем есть те качества которые я предпочитаю в людях, это честность, ум и гуманизм.

Люди в наше, так же и в прошлое время, очень часто ставили себя выше других. Возвышать себя, говорить о том что ты куда лучше, умнее, красивее - стало некой привычкой. Спокойно распоряжаться судьбами людей, чувствую лишь маленькую каплю власти. Для многих стало нормой пользоваться людьми как предметами, быть для них кукловодами и выбрасывать их когда они наиграются. Онегин в некоторой степени относился к таким людям, но все его поступки вернулись к нему бумерангом. Поэтому, стоит следить за своими действиями, не делать из себя королей мира, ведь кто-то стоит выше вас и возможно так же дергает за ниточки.

Из романа в стихах «Евгений Онегин» (1823-1831) А. С. Пушкина (1799-1837), гл. 2, строфа 14.

Иронически: о чьем-либо завышенном самомнении, о пренебрежительном отношении к окружающим. См. также Мы все глядим в Наполеоны.

Мы преодолеем!

см. We shall overcome!

Мы пскопские

Из советского кинофильма «Мы из Кронштадта» (1936), снятого режиссером Ефимом Дзиганом по сценарию писателя Всеволода Витальевича Вишневского (1900-1951). Реплика солдата бывшей царской армии, который, видя атакующих революционных матросов, в испуге повторяет эти слова, желая подчеркнуть тем самым, что он им не враг, он свой, русский (псковский) и т. д.

Цитируется как комментарий по поводу чьей-либо провинциальной ограниченности, «местечкового» патриотизма (ирон.).

Мы разошлись, как в море корабли

Из романса «Корабли» (не позднее 1925). Слова и музыка - поэта Бориса Алексеевича Прозоровского:

Мы никогда друг друга не любили

В своих сердцах привета не носили,

Случайных встреч и взоров не ценили,

И разошлись, как ночью корабли.

Шутливо-иронически: о разрыве былых отношений между влюбленными (деловыми партнерами, друзьями).

Илья Ильф и Евгений Петров (роман «Двенадцать стульев», гл. 28): «Остап понял, что пора уходить.

Обниматься некогда, - сказал он, - прощай, любимая! Мы разошлись, как в море корабли.

Караул!! - завопила вдова.»

Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью

Считается афоризмом народного происхождения.

Иронический парафраз известной песенной строки (см. ниже) из сборника афоризмов «Гомо антисоветикус», который издал художник и литератор Вагрич Акопович Бахчанян (р. 1938). В СССР работал художником-оформителем, позже эмигрировал в США. (По инф. «Обшей газеты» от 8-14 мая 1997 г.).

Впрочем, к этому такому парафразу пришли многие авторы, независимо друг о друга. В мемуарном очерке «В мое время» (журнал «Знамя», 1999, №3) поэт Константин Ваншенкин написал: «Это при мне придумал с ходу Арсений Тарковский в Переделкине в 70-е годы».

Служит саркастическим, ироническим комментарием к нелепостям советской (российской) действительности.

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью

Из «Авиамарша», написанного (первое издание с нотами: 1922) композитором Юрием Хаитом на стихотворение «Все выше» поэта Павла Давидовича Германа (1894-1952). В СССР 1930-хх гг. эта песня-марш, прославляющая советских летчиков, была чрезвычайно популярна:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор.

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца - пламенный мотор...

Употребляется иронически по отношению к дискредитировавшим себя социалистическим доктринам и политическим лозунгам. Используется также как шутливая похвала самому себе.

Мы с вами где-то встречались!

Название кинофильма (1954), снятого режиссерами Н. Досталем и А. Тупышкиным по сценарию Владимира Соломоновича Полякова (1909- 1979) с актером Аркадием Райкиным в главной роли.

Выражение широко известно как фраза, традиционно используемая для знакомства с девушкой (ирон.).

В. С. Поляков - автор многих скетчей и сатирико-юмористических сценок для Ленинградского театра миниатюр, которые в исполнении Аркадием Райкина получили широкую известность, как и некоторые фразы из них, например, «женщина - это друг человека».

Мы с Тамарой ходим парой

Из стихотворения «Мы с Тамарой» (1933) детской поэтессы Агнии Львовны Барто)(1906-1981).

Шутливо-иронически: о людях, всюду появляющихся вместе.

Мы с тобой два берега у одной реки

Из «Песни Маши», написанной композитором Андреем Эшпаем на стихи поэта Григория Михайловича Ложеняна (р. 1922) для кинофильма режиссера Евгения Ташкова «Жажда» (1960):

Утки все парами,

Как с волной волна.

Все подруги с парнями,

Только я одна.

Все ждала и верила

Сердцу вопреки:

Мы с тобой два берега

У одной реки.

Шутливо: о дружбе, любви или деловом партнерстве.

Мы с тобой одной крови, ты и я

Из сказочной повести «Маугли» (оригинальное название: «Книги джуг-лей» - «The jungle books», 1894) английского писателя Джозефа Редьярда Киплинга (1865-1936).

Шутливо: о родстве душ, мироощущений.

Мы слышим звуки одобренья / Не в сладком ропоте хвалы, / А в диких криках озлобленья

Из стихотворения «Блажен незлобивый поэт» (1852) Н. А. Некрасова (1821-1877): В оригинале:

Его преследуют хулы:

Он ловит звуки одобренья

Не в сладком ропоте толпы,

А в диких криках озлобленья.

Смысл выражения: если тебя критикует, порицает враг, если он возмущен твоими действиями - значит ты действуешь правильно, враг теряет свои позиции.

Мы смерти смотрели в лицо

Из переведенной (1929) на русский язык поэтом Михаилом Аркадьевичем Светловым (1903-1964) немецкой революционной песни «Юный барабанщик», музыкальную обработку которой сделал А. Давиденко. Песня была написана в честь юного музыканта Фрица Вайнеке из оркестра Красных фронтовиков, убитого полицией в г. Галле (1925):

Мы шли под грохот канонады,

Мы смерти смотрели в лицо.

Вперед продвигались отряды

Спартаковцев, смелых бойцов.

Цитируется как напоминание о мужестве, бесстрашии, боевом опыте поколения, и тяжелых испытаниях, выпавших на его долю.

Здравствуйте уважаемые.
Продолжим с Вами разговор о 2 части замечательного произведения АС Пушкина. Предыдущий пост можно увидеть вот тут вот:
Сегодня не будет много пояснений. Просто наслаждайтесь текстом.
Итак, начнем:-)

В свою деревню в ту же пору
Помещик новый прискакал
И столь же строгому разбору
В соседстве повод подавал:
По имени Владимир Ленской,
С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч.

Альма матер Ленского

Как говорится - вот Вам явление и нового героя. Помещик, красавец с длинными волосами, поэт и хорошего образования. Учился в Германии в знаменитом Геттингенском Университете в Нижней Саксонии, который работает и по сей день. там учился, к примеру, Великий Гейне, поэтому и неудивительно германофильство Ленского.

От хладного разврата света
Еще увянуть не успев,
Его душа была согрета
Приветом друга, лаской дев;
Он сердцем милый был невежда,
Его лелеяла надежда,
И мира новый блеск и шум
Еще пленяли юный ум.
Он забавлял мечтою сладкой
Сомненья сердца своего;
Цель жизни нашей для него
Была заманчивой загадкой,
Над ней он голову ломал
И чудеса подозревал.

Он верил, что душа родная
Соединиться с ним должна,
Что, безотрадно изнывая,
Его вседневно ждет она;
Он верил, что друзья готовы
За честь его приять оковы
И что не дрогнет их рука
Разбить сосуд клеветника;
Что есть избранные судьбами,
Людей священные друзья;
Что их бессмертная семья
Неотразимыми лучами
Когда-нибудь нас озарит
И мир блаженством одарит.

Романтик и идеалист. Особо хочу обратить Ваше внимание на блестящий оборот "сердцем милый был невежда ". По-моему, блестяще.

Негодованье, сожаленье,
Ко благу чистая любовь
И славы сладкое мученье
В нем рано волновали кровь.
Он с лирой странствовал на свете;
Под небом Шиллера и Гете
Их поэтическим огнем
Душа воспламенилась в нем;
И муз возвышенных искусства,
Счастливец, он не постыдил:
Он в песнях гордо сохранил
Всегда возвышенные чувства,
Порывы девственной мечты
И прелесть важной простоты.

Он пел любовь, любви послушный,
И песнь его была ясна,
Как мысли девы простодушной,
Как сон младенца, как луна
В пустынях неба безмятежных,
Богиня тайн и вздохов нежных.
Он пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он пел те дальные страны,
Где долго в лоно тишины
Лились его живые слезы;
Он пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет.

Такая неслабая характеристика,и очень даже лестная. Видимо, что ленский был очень перспективен. И очень молод. 18 лет.

В пустыне, где один Евгений
Мог оценить его дары,
Господ соседственных селений
Ему не нравились пиры;
Бежал он их беседы шумной.
Их разговор благоразумный
О сенокосе, о вине,
О псарне, о своей родне,
Конечно, не блистал ни чувством,
Ни поэтическим огнем,
Ни остротою, ни умом,
Ни общежития искусством;
Но разговор их милых жен
Гораздо меньше был умен.

Богат, хорош собою, Ленский
Везде был принят как жених;
Таков обычай деревенский;
Все дочек прочили своих
За полурусского соседа;
Взойдет ли он, тотчас беседа
Заводит слово стороной
О скуке жизни холостой;
Зовут соседа к самовару,
А Дуня разливает чай;
Ей шепчут: «Дуня, примечай!»
Потом приносят и гитару:
И запищит она (бог мой!):
Приди в чертог ко мне златой!...

Молод, интересен, не беден - конечно же завидный жених. Но разве ему были интересны эти провинциальные амбиции и местные красотки? Несмотря на молодой возраст - вовсе нет. Пищит дама, кстати, арию русалки Лесты из русской переработки оперы Кауэра "Фея Дуная", которая называлась "Днепровская Русалка" и которую считали большой пошлостью.

Но Ленский, не имев, конечно,
Охоты узы брака несть,
С Онегиным желал сердечно
Знакомство покороче свесть.
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
Сперва взаимной разнотой
Они друг другу были скучны;
Потом понравились; потом
Съезжались каждый день верхом
И скоро стали неразлучны.
Так люди (первый каюсь я)
От делать нечего друзья.

Но дружбы нет и той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами — себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.
Сноснее многих был Евгений;
Хоть он людей, конечно, знал
И вообще их презирал, —
Но (правил нет без исключений)
Иных он очень отличал
И вчуже чувство уважал.

Ну вот и сошлись 2 героя... столь разные по темпераменту и возрасту.
Продолжение следует...
Приятного времени суток.

Моцарт, Сальери и случай Оболенского

Витторио Страда — с давней благодарностью.

Из наслаждений жизни
Одной любви музыка уступает,
Но и любовь — мелодия.
А. С. Пушкин. «Каменный гость».

Но и любовь — гармония.
А. С. Пушкин. Запись в альбом.

Я буду говорить об одном из самых блестящих, самых музыкальных и глубокомысленных созданий Пушкина, стихотворной пьесе «Моцарт и Сальери». Это вторая из четырех «маленьких трагедий» иначе — «драматических сцен» или «опытов драматического изучения» (авторские варианты жанрового определения). Все четыре написаны шекспировским ямбом. Если Шекспир и был образцом для Пушкина-драматурга, то он отжат, высушен, проветрен, возогнан… Действие сокращено практически до финала. Три первых пьесы начинаются в предфинальной ситуации — и буквально рушатся в свой финал; последняя, «Пир во время чумы», уже целиком располагается в финале. Что делать, когда уже делать ничего? (ср. приговорку Гринева в «Капитанской дочке»: «Делать было нечего», после которой повествование движется дальше). Когда, как об этом говорят, «ничего не поделаешь»? Или, точнее: как в уже решенной, финальной ситуации возможно наслаждение ? или только здесь оно и возможно?

Наслаждение — общая тема пушкинской мысли во всех четырех пьесах. Так можно назвать то, что Пушкин «драматически изучает».

Наслаждение и наука (изучение, урок) — вещи как будто несовместимые, но у Пушкина это не так:

Внемлите же с улыбкой снисхожденья
Моим стихам, урокам наслажденья .

Познание наслаждения — и наслаждение познанья. Вот что противопоставлено мучительным, изложенных на языке членовредительства урокам Сальери:

Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп.

Познание, равно как и наслаждение, — род праздности: упраздненность от «забот о нуждах низкой жизни», остановка в беге рабской нужды и «презренных польз», который и составляет житье человека в мире: не оживает ли здесь изначальный смысл школы , shole?

В начале жизни школу помню я…

Прибегая к традиционному различению, можно сказать, что Пушкин заинтересован скорее трагедией рока, чем трагедией характеров . Впрочем, характеры — и особенно в нашей пьесе — выписаны так, что два этих героя, Моцарт и Сальери, несомненно выходят из реалистического пространства в символическое, в тот ряд фигур, которые близки к архетипическим, как или Дон Кихот или Франческа да Римини.

Среди названных параллелей дантовская кажется самой уместной — прежде всего по тому, какое место отдельный «характер» занимает у двух поэтов в общем ансамбле мироздания: частное, но не ничтожное. Характер здесь — не последняя реальность, не фатум; от него, в общем то, можно и освободиться. Однако и этой реальности достаточно, чтобы определить вечную судьбу человека. Сравнение с дантовскими характерами справедливо еще и из-за чрезвычайной плотности пушкинского письма в этих пьесах, сопоставимой с лапидарностью «Комедии». В две сцены, предфинальная и финальная; в первой сцене 157 стихов, во второй 75. Из них 106 строк (почти половина текста!) — большие монологи Сальери. Он сам, как дантовские души, представляется нам, сообщая о себе все необходимое, весь свой сurriculum vitae, вплоть до происхождения яда, посредством которого он собирается исправить мировую несправедливость.

Техника же создания символического характера Моцарта кажется просто волшебной. Почти из ничего. Был ли бы этот образ так же убедителен и увлекателен для нас, если бы мы не знали сочинений исторического Моцарта? Праздный вопрос. Пушкин строит образ райского художника, чистого гения на им самим подготовленном фундаменте. Тем не менее, этот Моцарт — характерное создание Пушкина.

Мировая публика знакома с общей коллизией пушкинской драмы и характерами ее антагонистов по знаменитому фильму «Амадеус». Интеллектуал versus гениальный кретин, персонаж человеческого масштаба — и то ли недо-, то ли сверх-человеческий монстр. Однако пушкинский Моцарт — что угодно, но не романтический безумец! По ходу пьесы мы узнаем о нем две житейские подробности, а именно: у него хроническая бессоница:

Бессоница моя меня томила —

и он добрый семьянин. Моцарт уходит из первой сцены со словами:

Но дай, схожу домой, сказать
Жене, чтобы меня она к обеду
Не дожидалась.

Черный человек застает его за игрой с сыном:

На третий день играл я на полу
С моим мальчишкой.

Пушкин не воспользовался ни одной эксцентрической деталью, которыми богата житейская легенда Моцарта! Легкомыслие Моцарта — по пушкинскому тексту — выражается только в том, что на пути к Сальери он заслушался старика, что он не ценит достаточно собственных сочинений, не знает, что «он бог»; что он доверчив там, где другой заподозрил бы неладное; что ему нечего скрывать … Привычные черты блаженного, святого…

Аура романтического художника окружает как раз Сальери, с его одиночеством, с его зловещей Изорой и ее «последним даром». А Моцарт, вопреки всему, что принято думать о гениях, не недочеловек-сверхчеловек, а

добрый малый,
Как ты, да я, да целый свет.

(Ср. ту же интонацию в реплике Моцарта:

Он же гений,
Как ты, да я.)

И в этом, собственно, вызов Пушкина: вызов всей огромной и продолжающей доныне действовать традиции представления о «гении» как о существе, действующем по ту сторону добра и зла: Моцарт «Моцарта и Сальери» появляется на сцене из окружения самого простого, житейского, обывательского добра.

Заметим, что «пренебрегающий презренной пользой » Моцарт не пренебрегает обязательствами перед женой и не забывает заплатить неумелому скрипачу, которого он привел, чтобы потешить Сальери.

Подвижник Сальери о чем другом, но о пользе -то не забывает; это его аргумент:

Что пользы , если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство? Нет.

Здесь нерв всей его жизни: польза, целесообразность. Все делается для чего-то. Сальери свирепо постигает ремесло, чтобы перейти к искусству; он лишает себя удовольствий и развлечений, чтобы создать замечательную вещь; он восемнадцать лет не применяет яда, чтобы употребить его самым лучшим образом. Это мелкое чтобы лишает его и того своеобразного величия, той поэзии, которой озаряется бесцельная скупость Скупого Рыцаря. В замысле Скупца — некое великое упокоение, которое он готовит своим накопленным сокровищам:

Усните здесь сном силы и покоя,
Как боги спят в глубоких небесах.

Сальери рядом с Бароном, которому он во многом близок , суетлив: и это эстетический суд над ним. Целеполагание у Пушкина не может быть прекрасным. Его сопротивление цели сопоставимо с тем сопротивлением, которое искусство 20 века направило против механической причинности , против детерминизма. Но это другой, философский разговор. Оставаясь с Моцартом: пушкинский благодушный гений, беспечный, но не необязательный — утопия, если угодно; однако нельзя ли допустить, что это и есть правда о гении, правда, не замеченная до наших дней?…

Расхожее толкование антитезы Моцарт-Сальери как труда и дара, аналитизма (его обычно и называют «сальерианством») и интуиции, ремесленничества и наивного озарения ни на чем в тексте, кроме инсинуаций Сальери, не основано. О своем труде (два новых сочинения со времени последней встречи с Сальери!), о своем владении ремеслом и анализом («алгеброй гармонии»), без которого занятие композицией просто невозможно, Моцарт просто молчит.

В собственно драматическом отношении это антитеза нормально, даже рутинно театрального Сальери — и совершенно не-театрального Моцарта. Под театральным я имею в виду то, что возможно только на подмостках: герой, говорящий о себе никому, a parte; его монолог- исповедь перед анонимной публикой, «раскрытие» обыкновенно не артикулируемого мира. Все высказывания Моцарта обращены, «как в жизни», к конкретному собеседнику: к Сальери. Ему он сообщает программу нового сочинения, ему рассказывает о черном человеке, ему напоминает, как общеизвестную вещь, закон несовместимости гения и злодейства. Появление Моцарта на сцене и уходы его настолько нетеатральны, что кажется, будто он ненароком и не заметив того попал в театр Сальери. Эта вопиющая нетеатральность Моцарта в театральном пространстве больше, чем что-либо, создает образ его чуждости миру, «месту действия». Он явно не понимает, куда попал, куда он пришел со своей «безделицей».

Самое интересное и плодотворное, что можно было бы сделать с этим театральным опытом Пушкина, это просто внимательно следовать за движением его слов, реплик, отзвуков, ничего по возможности не пропуская. В таком случае мы встретимся с чудесами тонкого и сильного построения . Мы присоединимся к любимому удовольствию Пушкина — «следить за мыслями великих людей». Но такая работа возможна скорее в обстановке университетского семинара.

Мне хочется подойти к коллизии «Моцарта и Сальери» издалека, начав с того, что я назвала «случаем Оболенского»: с забавного эпизода, который встретился мне в мемуарных записках М. П. Погодина. Дело происходит в 1828 году (время, когда Пушкин обдумывает Сальери) на большом литературном обеде в Москве. «В. Оболенский, адъюнкт греческой словесности, добрейший человек, какой только может быть, подпив за столом, подскочил после обеда к Пушкину и, взъерошивая свой хохолок — любимая его привычка, воскликнул: „Александр Сергеевич, Александр Сергеевич, я единица, единица, а посмотрю на вас, и мне кажется, что я — миллион. Вот вы кто!“ Все захохотали и закричали. „Миллион, миллион!“»

Три эти цифры: единица, миллион, нуль — пушкинская тема. В этих символах Пушкин обсуждает болезненную тему времени: гений (избранник) и толпа, человек и человечество. На языке этих трех чисел Пушкин излагает критику расхожего байронизма:

Мы почитаем всех нулями,
А единицами себя;
Мы все глядим в Наполеоны:
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно…

Миллионы нулей и одна единица. При этом с точки зрения каждого из таких «нулей» («мы все глядим в Наполеоны») каждая такая «единица» — ноль.

Нуль, пустой человек — довольно распространенное светское мнение о самом Пушкине:

Хотя NN поэт изрядный,
Савелий человек пустой:

на которое он возражал, но не слишком находчиво: дескать, и сам такой:

А чем ты полон, шут…
Собой? Ты полон пустотой.

и о себе говорил:

Цели нет передо мною,
Сердце пусто, празден ум…

Графически изображенная внутренняя пустота дает картинку нуля . Заметим, что пустым, нулевым, «праздным» (более архаическое именование того же свойства) выглядит и Моцарт, как в глазах Сальери (для Сальери это несомненно отрицательное качество):

Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений (….)

…озаряет голову безумца,
Гуляки праздного ? —

так и в собственных:

Нас мало, избранных, счастливцев праздных ,
Пренебрегающих презренной пользой…

Вот уж кто не пуст, так это Сальери. Но об этом позже.

Итак, вдохновенный художник пуст, он — ноль, он на единицу «меньше единицы», той единицы, которой каждый «современный человек» «почитает себя» .

Среди детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.

Однако «добрейший Оболенский» в подпитии произвел такую головокружительную арифметическую операцию с единицей и нулями, о какой сам Пушкин, видимо, и не думал. Гений, избранник, человек дара («вот вы кто!») оказался у него не единственной единицей среди миллиона нулей, но наоборот: нулем среди единиц: даже шестью нулями (бездна пустоты!) — которые, однако, в миллион раз увеличивают ценность единицы, если только она написана рядом с ним, слева от него (если она «посмотрит на него»). Не «миллионы тварей» — нулей, а единственная «тварь-миллион» !

Странное и многозначное до комичности, в порыве восторга найденное «я миллион!» — точнейшее, на мой взгляд, выражение того наслаждения — или, иначе, безбольного, безотчетного труда — которым наделяет человека искусство, или, говоря иначе, реализованный, явленный дар другого. Он, зритель, слушатель, современник, не то чтобы освобождается от себя, забывает себя: он необозримо умножается. Миллион, вообще говоря, — бесконечность. «Я», которое «миллион», — это не то «я», от которого нужно бежать или отрекаться, которое необходимо принести в жертву (как-то единичное «я», с которым каждый из нас обречен что-то делать или не делать). Там, в этом миллионном «я», — в душе Божией, позволим себе это выражение, — там хорошо.

Сюжет Моцарта и Сальери построен на противоположной коллизии. Не видя Моцарта, Сальери мог считать себя единицей среди единиц — а скорее даже десяткой или двадцаткой или, в духе его точного счета, скажем, двенадцатью с половиной:

Я наконец в искусстве безграничном
Достигнул степени высокой.

Но глядя на Моцарта, он погиб. Он ноль. Его нет. Нет, по его мнению, и всех других — всех, кроме Моцарта:

не то, мы все погибли:
Мы все, жрецы, служители музыки,
Не я один с моей глухою славой…

«Не то» — лишний союз: уже погибли. Поэтому: чтобы продолжало существовать все, чего нет, то есть, чтобы оно продолжало казаться существующим, необходимо, чтобы не стало Моцарта. Сальери спасает мир, которого, как он знает, нет. Но другого мира быть не должно. Сальери требует, чтобы мир оставался миром, то есть радикально отделенным от истинного бытия пространством, чтобы «некий херувим», занесший туда несколько «песен райских», покинул его, и «чем скорей, тем лучше». Что любопытно при этом: в таком профанном мире предполагается и святыня, и ее жрецы (один из которых -сам Сальери с его не принятой жертвой, с его счетом к небесам). Спрашивается, зачем? Вероятно, затем, чтобы с такими жрецами мир был уже непоправимо, запечатанно профанным.

В чем Сальери не ошибается, так это в том, что он представляет этот мнимый — или совсем чуть-чуть не настоящий — мир, который гибнет в присутствии совсем настоящего,- что он видит такой мир как мир торжествующей «справедливости». «Мера за меру», дар за труд (дар ли это тогда, спрашивается? не более чем заработная плата). Мир зависти — это мир «справедливости». Сальери, я думаю, более серьезный противник евангельской нормы, чем Великий Инквизитор Достоевского: он не хочет допустить, чтобы в основе порядка вещей был дар, а не обмен. Несправедливый дар — и незаработанная беспечность, о-беспеченность, «праздное счастье».

«Моцарт и Сальери» изображает перед нами, по существу, судебный процесс. Первый монолог Сальери — его иск к небесам; вся собственная жизнь излагается им как накопленный и неоплаченный долг. Кто расплатится за все его жестокие труды? — и больше: за то, что

Родился я с любовию к искусству —

кто же расплатится с ним за эту любовь? Последующая интермедия со слепым скрипачом играет роль наглядного доказательства иска Сальери: Моцарт «недостоин сам себя», он забавляется надругательством над искусством. И вот, в отсутствии или в молчании третьей инстанции, Сальери берет ход дела в собственные руки. Из истца он становится судьей. Судьей, который выносит смертный приговор недостойному себя Моцарту во имя спасения музыки и ее жрецов, во имя продолжения мира. Во второй сцене ему остается последняя роль — исполнителя судебного решения, смертного приговора, палача.

И вот здесь то, после казни Моцарта начинается второй суд:

Но ужель он прав,
И я не гений?

Суд над Сальери. Сальери опять чего-то не дослышал: ведь это не «он», не Моцарт «прав». Моцарт не судил Сальери, он со всей беспечностью числил его своим, гением:

Он же гений,
Как ты, да я.

Как Сальери, он видел в гениальности угрозу конца света — но какую: если бы все стали гениальны, «как ты, да я», если бы все так чувствовали «силу гармонии»,

тогда б не мог
И мир существовать.

Вот конец света по Моцарту: мир кончается общей эйфорией:

никто б не стал
Заботиться о нуждах низкой жизни;
Все предались бы вольному искусству…

Однако «безумный» Моцарт, в отличие от «нормального» Сальери, рассуждает как добрый обыватель: ничего всеобщего не бывает, все и не погибнут вдруг, и не сделаются вдруг жрецами прекрасного; люди разные, и таких, как мы, «мало». Ни в какой мере не исключает он Сальери из этого малого числа. И значит, Моцарт очевидным образом ошибся, а вовсе не был прав? Кто же, говорящий, что Сальери не гений, был прав? Сальери знает, кто. Та самая «любовь к искусству», с которой он родился — и которая не находит себе предмета в его трудах. Иначе она называется совесть. Или же — его «белый человек».

И здесь мы понимаем, что и в «Моцарте и Сальери» мы с самого начала введены в постфинальное состояние. Действие пьесы происходит после суда над Сальери, после решения, что он «не гений», то есть — в его перспективе — после вынесенного ему смертного приговора. В качестве «не гения» он жить не может. Он оказывается не «единицей», как добрейший Оболенский, и не «нулем», как праздный Моцарт — а некоей минус-единицей. Не пустотой — а черной дырой.

Задолго до разнообразных апологий Иуды и других персонажей этого рода, прежде как-то необсуждаемо отвратительных для обыкновенного человека, до всех этих хитроумных апологий, которые предложил 20 век, Пушкин своим Сальери открывает и разрабатывает риторику высокого, высочайшего, и широкого, вселенского обоснования заурядного криминального деяния. Речь, как оказывается в перспективе Сальери, идет не менее как о мире, о законах мира, о его конце. Речь идет о правде . С этого начинается действие. Сальери — герой справедливости. Правды нет на земле, как знают все (во всяком случае, «все говорят»), нет ее и в небе — это выяснил Сальери. Но он, Сальери, ее установит. Сальери — мститель не за себя только: он защитник малых, страдальцев и тружеников, подобных ему, от праздных счастливцев, он защитник святыни музыки — от уродующего ее фиглярства. Сальери спасает «жрецов, служителей музыки» от ее бога:

Ты, Моцарт, бог и сам того не знаешь.
Я знаю, я.

Мы должны признаться, что нашей культурной современности такой поворот темы знакомей, понятней, сочувственней, чем эйфория адъюнкта Оболенского. С Оболенским, «добрейшим человеком», современной мысли, современному искусству делать просто нечего. Разве что предположить, что, пройдя основательный курс психоанализа, и Оболенский поймет, что на самом деле, в своем подсознании он — Сальери. И что его лично явление Пушкина также уничтожает, а не делает миллионом .

Сальери — рефлективный, интеллектуальный, травматический, познавший жестокость бытия, «как простую гамму», Сальери — вот это современный герой. На него покажут актуальные мыслители и художники: Ecce homo. В руках этого homo — история. Недавно в Москве был поставлен спектакль «Сальери for ever», где Моцарт был представлен марионеткой, а Сальери — его кукловодом. Решение предсказуемое, как вся наша «актуальность».

Как мы говорили, Сальери не пуст, не празден, он «полон собой». От этого «себя» он поразительным образом не может опустеть: отправив отравленного Моцарта умирать, он думает об одном: гений он или нет. Его «полнота собой», полнота вопросом о себе, собственно, — это не пустота, как в пушкинской эпиграмме:

Собой? ты полон пустотой, —

а нечто куда более опасное: это яд, отложенный для подходящего момента. Для сведения счетов с врагом; для утоления собственной «жажды смерти» (после встречи со злейшим врагом или после высшего наслаждения, как сообщает он, но условия не так уж существенны).

Итак, вопрос поставлен о «всех» и «некоторых», об отношении этих «некоторых» ко «всем» и «всех» к «некоторым». Связывает ли их вечная смертная вражда, более глубокая, чем пресловутая классовая ненависть, первая вражда в мире: вражда Каина к Авелю? Есть ли возможность «всем» стать как «некоторые»? Моцарт уверенно отвечает: нет,

тогда б не мог
И мир существовать…

Однако случай Оболенского, с которого мы начинали, подсказывает: пока есть эти «некоторые», «праздные», «нули», мир и может существовать. Тогда и «нужды низкой жизни» освещены и украшены памятью о том, что и «я — миллион».

Это вопрос о том, что несет человеку искусство — иначе говоря, дар, еще иначе, счастье, еще иначе, благодать: нечто превышающее его представление о собственных возможностях. Унижает оно другого человека или умножает? Отвечает на это другой вопрос: а кто, собственно, этот «человек», о котором мы печемся, кто эта «единица»? Сальери или адъюнкт Оболенский? Кого оскорбляет человек дара — человек, спокойно знающий про себя, что он празден, что он пуст? Что эта своя пустота и есть условие бесцельного «наслажденья жизни», то есть гениальности — музыки, любви? «Безделица» (как назвал свою убившую Сальери пьесу Моцарт), которая возникает именно тогда, когда «делать нечего» и «ничего не поделаешь». И не так существенно, превосходит ли наслажденье любви музыку или совершенно подобно ей. И чему оно больше подобно — музыкальной вертикали («но и любовь — гармония») или музыкальной горизонтали («но и любовь — мелодия»). Мне больше нравится второе уподобление: ведь мелодия — это расцветающее время. Не миг, не вечность, не «все» — но очень много: миллион.

ПРИМЕЧАНИЯ:

Существует более привычное толкование: Пушкин изучает страсти: Скупость, Зависть — это наша пьеса, Распутство и Отчаяние. Четыре из семи смертных грехов. При этом каждый из них, поскольку ему предоставлено слово от первого лица, и лица человека незаурядного, а не комической маски порока, обнаруживает какую-то лирическую убедительность, своего рода величие. Таким величием отмечены некоторые персонажи дантовского «Ада».

Сочинений же исторического Сальери — для чтения этой пьесы — мы и не должны знать: они нас только собьют с толку.

Оба представляют счет собственных страданий; оба требуют выстраданности дара:

Нет, выстрадай сперва себе богатство!

Оба переживают странное наслаждение зла, « какое-то неведомое чувство» почти совпадающее в их описаниях:

Нас уверяют медики: есть люди,
В убийстве находящие прятность.
Когда я ключ в замок влагаю, то же
Я чувствую, что чувствовать должны,
Они, вонзая в жертву нож: приятно
И страшно вместе.
(«Скупой»)

Сальери, слушая уже отравленного им Моцарта:

Эти слезы
Впервые лью: и больно, и приятно,
Как будто тяжкий совершил я долг,
Как будто нож целебный мне отсек
Страдавший член!

Источником пушкинского Барона был, как известно, Шейлок Шекспира. Из Шейлока получилось два героя пьесы: Барон («Мой отец Богат и сам как жид») и его тень, низовой двойник, «настоящий жид», ростовщик Соломон. На фоне заурядного ростовщичества высвечивается парадоксальный аристократизм страсти Барона. Его страсть — несомненно, перверсия рыцарства, но тем не менее, это своего рода служение: Барон собирает сокровища ни для чего , и в этом его идея: освободить деньги от «пользы», от хождения по свету, от сальериевского «чтобы». С него довольно сознанья власти, Сальери хочет приобрести власть действенную. В Сальери-накопителе (не денег, но степеней искусства, естественно) не меньше, чем в Бароне, откликается шекспировский Шейлок: его антихристианство. Шейлок обвиняет «христиан» совершенно в том же, в чем Сальери — Моцарта: в беспечности и бездумности, главным образом. Оставляя конфессиональный план такого контраста и это представление об иудаизме шекспировским временам, мы можем тем не менее задуматься о том, что же в христианстве представляется самым нетерпимым для постороннего ему сознания.

Ср.: «Зачем кружится ветр в овраге…» и т. д. — ряд вполне сальериевских вопросов! И пустой ответ на них: «Затем что ветру и орлу И сердцу девы нет закона».

Так, мы увидим, что вся история пьесы начинается и завершается слезами Сальери: его первая встреча с музыкой, в детстве, когда он слышал церковный орган

и слезы
невольные и сладкие текли

и слезы, с которыми он слущает, как играет Реквием по себе — уже отравленный им Моцарт:

больно и приятно.

Или же посмотрим на появления музыки в пьесе: их шесть. Два воспоминания о музыке и четыре реально звучащих по ходу действия фрагмента. Первое: воспоминание о церковном органе, начало музыкальной биографии Сальери. Второе: игра старика-скрипача в трактире, о которой рассказывает Моцарт: из «Свадьбы Фигаро» (первое появление темы Бомарше, якобы «отравителя»). Третье — и первое реальное звучание на сцене — цитата из «Дона Джованни» в исполнении того же старика (вспомним, что Пушкин аргументом в пользу преступности Сальери считал тот факт, что Сальери освистал оперу: тот, кто освистал сочинение, может и отравить его создателя). Далее — первое исполение только что сочиненной Моцартом музыки (по его комментарию, напоминающей фантазии), вещей и обобщающей все действие пьесы, рассказывающей наперед все, что происходит дальше. Музыка это уже знает — но Моцарт, ее создатель, не узнает! Пятое музицирование — Моцарт напевает мотив из «Тарара» Сальери. Шестое, кульминация и финал одновременно: Моцарт, уже убитый, отпевает себя «Реквиемом», сочинением, которое прозвучит в храме, как первая музыка Сальери.

Можно предположить, что комическая поэма «Граф Нулин» (сюжет: неудавшееся волокитство столичного фата, неожиданная торжество добродетели провинциальной дамы), «пародия на историю», как назвал эту поэму Пушкин, и одновременно пародийный автопортрет, была ответом, признающим определенную правоту этого мнения.

Ср. пушкинскую тему собственной пустоты у Бродского:

Нарисуй… кружок:
Это буду я. Ничего внутри.
Посмотри на него и потом сотри.

Это то чуть-чуть, которое отличает 99 градусов по Цельсию от 100, от порога кипения. Но кто скажет, что 99 градусов — не горячо?

Два, три дня просидев в безмолвной келье
Вкусив восторг и слезы вдохновенья,
Я жег мой труд и холодно смотрел…

В советское время в школе нас учили, что величественные средневековые храмы должны были унизить человека, наглядно показать ему его ничтожество. Как ни удивительно, многие это твердо выучили. Совсем недавно наш известный критик вполне либерального настроения, выступая в пользу того, чтобы убрать из школьной программы избыточную поэзию (Мандельштама, например) заявил: «Представьте себе мальчика в провинции, который среди убогой российской действительности читает: „Россия, Лета, Лорелея…“ Как его это должно оскорбить!» Мне незачем представлять. Я много раз встречала таких мальчиков — да и сама, собственно, была такой же: и среди скудной и безобразной жизни великие слова и великие формы, едва нам внятные, не оскорбляли нас, отнюдь: только они и делали жизнь возможной.

• Добавить комментарий

Дорогие друзья, наш проект существует исключительно благодаря вашей поддержке.

Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений. - М.: «Локид-Пресс» . Вадим Серов . 2003 .

Смотреть что такое "Мы почитаем всех нулями, / А единицами - себя" в других словарях:

Мы почитаемъ всѣхъ нулями, А единицами себя. Поясн. (Намекъ на самомнѣніе людей, иногда самыхъ нулевыхъ.) А. С. Пушкинъ. Евг. Онѣг. 2, 14. Ср. Nullo numero homo. Cicero. Ср. Nullorum hominum homo. Пер. Нулевой человѣкъ. Terent. См. Человек… …

A единицами себя. (Намек на самомнение людей, иногда самых нулевых.) А.С. Пушкин. Евг. Онег. 2, 14. Ср. Nullo numero homo. Cicero. Ср. Nullorum hominum homo. Нулевой человек. Terent. См. человек дюжинный. См. в грош кого не ставить. См. единица.… …

Афоризмы можно разделить на две категории: одни попадаются нам на глаза, запоминаются и иногда используются при желании блеснуть мудростью, другие же становятся неотъемлемой частью нашей речи и переходят в категорию крылатых фраз. Об авторстве… …

- (иноск.) ничтожество Ср. К нулю свести на нет. Ср. Некоторые люди представляют собою совершенные нули; но по воле судеб иногда приходится обращаться к ним: кабинеты этих людей сильно напоминают такие, на дверях которых значатся два нуля (00). *** … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона

- (иноск.) ничтожество. Ср. «Къ нулю свести» на нѣтъ. Ср. Нѣкоторые люди представляютъ собою совершенные нули; но по волѣ судебъ иногда приходится обращаться къ нимъ: кабинеты этихъ людей сильно напоминаютъ такіе, на дверяхъ которыхъ значатся два… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)

- (1799 1837) Российский поэт, писатель. Афоризмы, цитаты Пушкин Александр Сергеевич. Биография Презирать суд людей нетрудно, презирать суд собственный невозможно. Злословие даже без доказательств оставляет поти вечные следы. Критики… … Сводная энциклопедия афоризмов

ЕДИНИЦА, единицы, жен. 1. Цифра, изображающая число один (1). || Отметка, самый низший балл в знач. худо (дорев.). Ученик получил единицу по арифметике. 2. перен. О ком чем нибудь, имеющем значение, ант. нуль. «Мы почитаем всех нулями, а… … Толковый словарь Ушакова

- (иноск.) существо, (отдѣльно отъ другихъ, одинаковыхъ съ нимъ). Ср. Общество выдѣляло изъ себя замѣчательныхъ, даже блестящихъ единицъ въ разныхъ сферахъ дѣятельности.... Гончаровъ. Записки о Бѣлинскомъ. Ср. И вы чувствуюете себя единицей какой… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)

И нуль, я, м. 1. Цифровой знак 0, обозначающий отсутствие величины (приписанный к любому числу справа означает увеличение его в десять раз). 2. Условная величина, относительно которой исчисляется температура чего л. Ноль градусов. Десять градусов … Малый академический словарь

- (1799 1837 гг.) поэт и писатель, основоположник новой русской литературы, создатель русского литературного языка Ах, обмануть меня не трудно! Я сам обманываться рад! Болезнь любви неизлечима. Быть славным хорошо, Спокойным лучше вдвое.… … Сводная энциклопедия афоризмов