Невинные рассказы. Развеселое житье. М. Е. Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы. Текст произведения. Выморочный. Урок по русской литературе "на барском дворе"
Цель урока: знакомство учащихся с рассказом М.Е.Салтыкова-Щедрина «На барском дворе»;
Задачи: - раскрыть особенности характеров героев через анализ их поступков - выработка у учащихся умения находить в тексте ответы на вопросы. - Научить составлять тонкие и толстые вопросы
Ожидаемые результаты: - Смогут раскрыть особенности характеров героев через анализ их поступков - Будут найти в тексте ответы на вопросы. - Смогут составить вопросы по тексту
Методические приемы: технология Жигсо, стратегии технологии «Тонкие и толстые вопросы», «Бортовой журнал»
Оборудование: видеоролик «Детство», учебник по русской литературе (6 класс) , оценочные листы, раздаточный материал - «Толстые и тонкие вопросы», «Бортовой журнал», фишки, стикеры.
Ход урока:
І. Организационный момент: Разделить на 2 группы при помощи фишек «счастье», «солнышко»
ІІ. Опрос д/з: опросить наизусть отрывок «Мужичок с ноготок» "Мужичок с ноготок" Стадия вызова: Видеоролик «Детство» Вопрос: ответьте, пожалуйста, вы счастливые дети? Обоснуйте свой ответ
ІІІ. Стадия осмысления Темой обездоленных крестьян были обеспокоены многие писатели поколения 60-х годов. Одним из них был и Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, который был родом из дворянской семьи. В детстве он часто наблюдал картину, которая описана в рассказе «На барском дворе». Дорогие ребята, сегодня мы с вами познакомимся с рассказом М.Е.Салтыкова-Щедрина «На барском дворе» (чтение текста учителем)
Словарная работа: боярский двор – байбатшаның үйі жалость – рақым, жанашырлық загорожен забором – дуалмен қоршалған злой – жауыз, мейірімсіз
1/ Учитель предлагает детям самостоятельно прочитать отрывки по группам, затем постараться передать краткое содержание этих отрывков (технология Жигсо) 1 группа читает и готовит пересказ о девочке, привязанной к столбу 2 группа читает и готовит пересказ о Никаноре, племяннике барыни
2/ Прием «Толстые и тонкие вопросы» (каждая группа готовит несколько вопросов для другой группы из прочитанных текстов) Тонкие вопросы – вопросы, требующие краткого (односложного) ответа Толстые вопросы – вопросы, требующие полного ответа Для первой группы тонкие вопросы Как звали девочку? За что наказана девочка? Кто такой Никанор? Для второй группы толстые вопросы Почему писатель называет помещицу злой? Почему девочка отказывается от помощи Никанора? Как заканчивается рассказ?
3/ Двухчастный дневник цитата комментарии «...вот и сегодня с самого утра раздаются глухие стоны» «Он молча смотрит на Наташу. Лицо его выражает жалость» « ...Никанор бежит к барской усадьбе. Ищет мать и, громко плача, рассказывает ей о несчастной девочке» «... только к вечеру чуть живую Наташу отвязали от столба; она не могла идти» Слово учителя: - Возвратимся опять к началу урока. Как вы теперь понимаете слова «счастье, счастливое детство»? - Как вы думаете, было ли счастливым детство крестьянских детей XVIII века? Обоснуйте свой ответ
IV. Индивидуальное оценивание группы: (Образец) cписок учеников мое понимание слова «счастье» пересказ «Толстые и тонкие вопросы» двухчастный дневник проблемный вопрос
Итоговый балл
V. Рефлексия: Учитель предлагает учащимся описать свои впечатления о прошедшем уроке.
VI. Домашнее задание: пересказ рассказа «На барском дворе», написать эссе на тему «Детство – это...».
Развеселое, брат, это житье! Ни перед тобой, ни над тобой, ни кругом, ни около никакого начальства нет; никто, значит, глаза тебе не мозолит, никто с тебя не спрашивает, а при случае всяк сам же тебе ответ должо́н дать.
Так скажу: коли нет у тебя роду-племени, или обидел-заел кто ни на есть, или сердце в тебе стосковалося - кинь ты жизнь эту нуждную, кинь заботу эту черную, поклонись ты лесу дремучему: «Лес, мол, государь, дремучий бор! ты прими меня странного, ты прими бесчастного-бесталанного. Разутешь ты, государь, душу мою горькую, разнеси тоску мою по свету вольному! Чтоб знал вольный свет, какова есть жизнь распрелютая, чтоб ведали люди прохожие-проезжие, как сиротское сердце в груди встосковалося, в вольном воздухе душа разыгралася».
Народу у нас предовольно. И из Рязани, и из Казани, и из-под самого Саратова, есть и казенные, есть и барские, однако больше барские... Бывают и кавалеры: эти больше от «зеленых лугов» в лесу спасаются. Народ все тертый: и в воде тонул, и в огне горел; стало быть, как зачнет тебе сказы сказывать - заслушаешься. Иной, братец, головы два раз лишался, а все голова на плечах болтается, иной кавалер и за отечествие ровно уж слишним отличку показал, и в паратах претерпение видел, а все в живых стоит. Никто как бог. Один кавалер рапортовал: пуля ему в самый лоб треснула, разлетелась это голова врозь, посинели руки-ноги, ну и язык тоже: буде врать, говорит... Что ж, сударь? к дохтуру - не помог; к командиру - не помог; сам брихадный был - не помог, а Смоленская помогла! Значит - сила!
Таким родом живучи, на людях и сиротство свое забываешь. Ну, и другое еще: свычка. Это значит: коли к чему человек
привыкнет, лучше с жизнью ему расстаться, нежели привычку свою покинуть. Сказывал один кавалер, что по времени и к палке привычку сделать можно. Ну, это, должно быть, уж слишним, а с хорошим житьем точно что можно слюбиться.
Да и хорошо ведь у нас в лесу бывает. Летом, как сойдет это снег, ровно все кругом тебя заговорит. Зацветут это цветы-цветики, прилетит птичка малиновочка, застучит дятел, закукует кукушечка, муравьи в земле закопошутся - и не вышел бы! Травка малая под сосной зябет, - и та словно родная тебе. А почнет этта лес гудеть, особливо об ночь: и ветру не чуть, и верхи не больно чтоб шаталися, - а гудет! Так гудет, что даже земля на многие десятки верст ровно стонет! Столь это хорошо, что даже сердце в тебе взыграет!
Бывают, однако, и напасти на нас, а главная напасть - зима. Первое дело - работы совсем нет: стужа-то не свой брат, не сядешь ждать на дороге, как слезы из глаз морозом вышибает; второе дело - всякий в ту пору в лес наезжает: кому бревешко срубить, кому дровец надобно - ну, и неспособно в лесу жить. Значит, в зимнее время все больше по чужим людям, аки Иуда, шманаемся: где хлебца подадут, а где и пирожка укусишь. Только чудной, право, наш народ: хлебца тебе Христовым именем подаст, даже убоинкой об ину пору удовлетворит; а в избу погреться не пустит - ни-ни, проваливай мимо! Таким родом, все по гумнам и имеем ночлег. Иной раз разнеможешься - просто смерть! Спину словно перешибет, в голове звенит, глаза затекут, ноги ровно бревна сделаются - а все ходи! Еще где до свету, запоют это петухи, потянешь носом дымок - ну, и вставай, значит, покидай свое логово! А не уйдешь, так тебя, раба божия, силой из-под соломы выволокут, да на суседнее поле и положат: отдыхай, мол, тут, сколько тебе хочется! Зверь-народ!
Однако, брат, штука это жизнь! Иной раз даже тошнехонько, и на свет бы не глядел, и руки бы на себя наложил, - ан нет, словно нарочно все так подстроится, чтоб быть тебе живу - жив и есть. Ровно она сама к тебе пристает, жизнь-то: живи, мол, восчувствуй! Ну, и восчувствуешь: пойдешь это в кабак, хватишь косушку императорского разом, и простынет в тебе зло, благо сердце у нас отходчиво.
Случилась однажды со мной оказия. Иду я по Доробину, а на дворе стала ночь; только иду я и, идучи, будто думаю: и холодно-то мне, и голодно-то, и нет-то у меня роду-племени, нету батюшки, нету матушки, и все, знашь, как-то на фартуну свою жалуюсь, что уж оченно, значит, горько мне привелось. Только вижу, у Мысея в избе огонь горит. Полюбопытствовал я и гляжу в окошко; ну, известно, что в избе делается. Посередь
горницы молодуха прядет, в углу молодяк за станом сидит, на земи робятки валяются, старый лапти на лавке ковыряет... то есть, видал и перевидал я все это. Однако тут бог е знает, что со мной сталось: растопилось это во мне сердце, даже затрясся весь. Взошел в избу: «Бог в помочь, говорю, господа хозяева! не пустите ли странного обогреться?»
А ты отколь? - спрашивает Мысей и смотрит на меня старик зорко. Ну, сам, чай, знаешь, трудно ли тут соврать? Сказал, что из Гай либо из Лыкошева, и дело с концом! Ан, вот те Христос, не посмел солгать, язык даже не повернулся; стою да молчу. - Ин, дай ему, Марьюшка, хлебца, Христа ради! - говорит Мысей-то, - а ты, говорит, странный, ступай - бог с тобой!
Ну, и пошел я; только всю эту ночь я промаялся. Горе, что ли, меня больно задавило, а это точно, что глаз сомкнуть не мог. Все это будто сквозь туман либо Мысей представляется, либо робятки малые, либо молодуха... и ровно рай у них в избе-то!
Вторая наша напасть - полиция; однако с нею больше на деньгах дело имеем.
Вздумал этта становой нас ловить, однако мамоне спраздновал. Вот как дело было. Призвал он к себе от «Разбалуя» целовальника: - Ты, говорит, всему этому делу голова; ты, стало быть, и ловить должон.
Помилуйте, ваше благородие! - говорит Михей Митрич, - у нас в заведении, окроме как тихим манером выпить, никаких других делов не бывает; одно слово, говорит, монастырь... сосновый-с! - Однако становой на него затопал: - Знать, говорит, ничего не хочу! - Ну, Михей Митрич за Батыгой: так и так, мол, утекайте пока до беды. Затосковал Батыга; денно и нощно горькую пил, а из беды-таки выручил. Зарядивши себя таким родом, пошел он... как бы ты думал, куда? к самому, то есть к становому!
Я, говорит, есть тот самый Батыга, об котором ваше благородие узнавать изволили... - Так становой-то даже обеспамятел весь от злости. Подлетел это к нему, вцепился с маху в бороду, и ну волочить. Даже говорить ничего не говорит, а только рот разевает да дышит. Только Батыга все претерпел, ни в чем не перечил, а как увидел, однако, что его благородию маленько будто полегчило, повел и он свою речь. - А я, мол, к вашему благородию с лаской, говорит. - Ну, и опять обеспамятел становой: - Сотских! - кричит, - кандалы сюда! - И все-таки в кандалы не заковал, а порешили наше дело промеж себя полюбовно: от нас ему в месяц пятьдесят целковых, а нам воровать с осторожностью.
А по прочему по всему житье нам хорошее.
Попал я на эту линию постепенно. Человек я божий, обшит кожей, не граф, не князь, а попросту, по-русски сказать, дворовый господина Ивана Кондратьича Семерикова холоп. Ну, холоп - стало быть, хам; в бархатах, значит, не хаживал, на золоте не едал, медовой сытой не запивал, ходил больше в нанке да в пеструшке, хлебал щи, а пил воду. На этом, брат, коште не разжиреешь, а если и разжиреешь, так, значит, не от себя и не от господ, а никто как бог. Поступил я сперва-наперво в барский дом в мальчишки. Должность эта небольшая: на погреб за квасом слетай, в обед за стулом с тарелкой постой, ножи вычисти, тарелки перемой да из чулка урок свяжи - только и всего. А жалованья за эту послугу получал: в день три пинка да семь подзатыльников; иногда прибавлялось и сеченье. Так-то я и рос. Помню даже теперь, как, бывало, облизываешься, глядя на господ, как они кушать изволят. Иной раз так забудешься, что и рот по-ихнему разевать начнешь - ну, и сечь сейчас, потому что ты лакей и, стало быть, должен за стулом стоять смирно.
Хоть барин у нас и богатый, однако ихний тятенька, еще у всех дворовых на памяти, в ближнем кабаке Михей Митричем сидел: сидел-сидел да и попал, братец ты мой, во дворяне... однако, стало быть, не за это. По этому самому случаю, а больше, может, и для того, чтоб себя перед благородством оправдать, Иван наш Кондратьич свою честь держал очень строго. Не то чтоб к кабаку, как к истинному своему отечествию, льнуть, а все норовит, бывало, как бы в большие хоромы вгрызться. А с нашим братом рабом, окромя «холоп» да «скотина», «цыц» да «молчать» - никакого другого и разговору не было. Самый, то есть, был господин для слуги неприятный.
Наши дворовые были Иван Кондратьичем недовольны и называли его больше брюханом и изменщиком (потому как он кабаку, своему отцу-матери, изменил). Особливо обижался им буфетчик Петр Филатов. Прежде-то были мы, слышь ты, княжие (Овчинина князя Сергей Федорыча, может, слыхал?), да князь-то нас дохтуру в карты проиграл, а дохтур уж Семерику продал. Ну, стало быть, Петру-то Филатычу и точно что будто обидненько было после князя какой-нибудь, с позволения сказать, мрази служить.
А приятный для слуги господин какой должен быть? Тот господин для слуги приятен, который его слушается, который обиход с ним имеет и на совет слугу своего беспременно зовет. В стары годы, сказывают, на этот счет просто было: господа с слугами в шашки игрывали и завсегда с ними компанию
важивали. Он же, Петр Филатов, сказывал, что, бывало, господа друг с дружкой беседу ведут, а слуги у дверей сберутся, да временем и свое словечко в господскую речь пустят. Ну, конечно, что этак-то будто лучше, а впрочем, это не мое, а Петра Филатова рассуждение, потому как я на это дело давно уже плюнул и ногой, братец ты мой, его растер.
Сказывал нам Петр Филатыч и других поучений много. Сказывал, примерно, что те, кои в сем мире рабы, на том свете господами, в пресветлом сиянии, будут, что паука убить - сто грехов убавится, а муху убить - сто же грехов набавится. А как я от барина своего бежал и через эвто самое, как бы сказать, в здешней жизни не претерпев, будущей своей жизни лишился, то, помня Петра Филатыча слова, всякий раз, как паука вижу, беспременно его убиваю, а муху, напротив того, питаю и призреваю.
Пречудный был этот старик. Начнет, бывало, про князя рассказывать - что твой соловей заливается, - и не заткнешь ничем. - А как же, мол, тебя князь-то в карты продул? - А отчего ж, говорит, ему и не продуть? разве князь в достоянии своем не властен? - Я, говорит, не об том скорблю, что холоп - потому как на мне первородный грех есть, и от этого самого я холоп, - а об том, что вот, на старости лет, Семерику служить привелось; и пойдет это губами шамкать; даже весь посинеет от злости, что князя его обижать смеют. Такая уж, видно, линия на роду человеку написана.
На четырнадцатом году свезли меня в Москву к повару-французу в учение; жил я в поваренках четыре года и, хвастать нечего, свету большого из-за плиты не видал. Потом, однако, пустили господа по оброку, чтоб еще больше, значит, в науке своей произойти.
Про Москву так должен сказать: множество видел я городов, а супротив Москвы не сыщется. В Москве всякий в свое удовольствие живет, господа в гости друг к дружке ездят, а простой народ в заведениях - блаженство! Возьмем, примерно, трактиры одни, чего там нет? И чай, и водка, и закуски... и все, значит, сам. Машина «Ветерок» тебе сыграет , приказный от Иверских ворот вприсядку отпляшет; в одном углу тысячные дела промеж себя решат, в другом просьбицу строчат, в третьем обнимаются, в четвертом слезы проливают... Жизнь! К этакому-то житью как попривыкнешь, ни на что другое и не смотрел бы! Так тебя и тянет с утра раннего все в трактир да в трактир.
Барин, к которому я нанялся (а нанялся я к нему в лакеи, а не в повара), очень меня полюбил; смирный, добрый был этот барин, не наругатель и не озорник, а к простому народу
особливо был жалостлив. Служить он нигде не служил и занимался, по своей охоте, все больше книжками, а по вечерам господа молодые к нему собирались.
Что уж у них там с господами промеж себя было, доказать тебе этого не могу, только попал, братец ты мой, он по этому случаю на замечание, что вот, дескать, человек молодой, служить не служит, а разговорами занимается... так что, мол, это значит? А московская наша полиция - черт, а не полиция: коли захочет человека достать, так хоть он в треисподнюю спрячься, и в треисподней его достанет.
Вот и препоручили они одной мамзели пропастной, чтобы она, значит, нашего Михаилу Васильича полегоньку им предоставила. На моих глазах и дело это случилось. Жили мы тогда в Столешниковом, а напротив нас, в Лихтеровом доме, эта француженка квартиру имела. Учительница, что ли, она была или только сказывалась так, а уж из себя точно что писаная красавица была. Сядет, бывало, с книжкой к окошку, волосы для приманки распустит, ручку беленькую будто невзначай покажет - так бы, кажется, и глаз не оторвал от нее! Однако наш Михайло Васильич сначала будто дичился ее: она к окну, а он от окна благим матом да в угол забьется. А все-таки, как ни вертелся, как ни отбивался, а кровь по времени свое взяла, потому что такое уж, брат, естество наше грешное, что всухомятку жизнь изжить никак невозможно.
Вот и слюбились они. Уж что, братец мой, с ним в ту пору сталось - и рассказать того нельзя. Поначалу ровно он обезумел; бросился ее целовать - ну, я и двери за ними запер. А потом, слышу, плачет, да тяжко таково, даже ровно кричит... И мне все сердце изорвал, да и на улице слышно. Так это на него действовало. Уж на что она дошлая девка была, а и она испугалась; выбежала в одной юпчонке, кричит: «Воды!» Насилу мы его в ту пору в чувство привели.
И пошла у них тут масленица. Совсем он переменился, словно расцвел - растопился весь. Живой да веселый стал; на щеках румянец заиграл; даже ходит, бывало, - так ровно земли под собой не чувствует.
И господам ее своим всем представил; соберутся, бывало, они повечеру в кружок, ну, и она тут завсегда с ними присутствует, разговор ихний слушает, а сама тем временем либо будто дремлет, либо к Михаиле Васильичу ласкается.
Только стал я по времени примечать, что мимо нашего дома полицейский переодетый похаживает, и сам, знаешь, будто рыло свое скосит, а между тем все на наши окна посматривает. Подивился я этому, однако ничего, смолчал. Однажды иду я к нашей мамзели с запиской от барина, всхожу
на лестницу, а сверху идет встречу мне опять этот полицейский, и опять переодетый. Ну, и она, увидевши меня, словно смутилась... что за чудо? Стал я после этого за ней присматривать, стал примечать, что она куда-то раны́м-ранехонько похаживает, однако все думал, что по амурам. Раз как-то и полюбопытствовал я; она со двора, и я за ней полегонечку...
Сказал я об этом тогда же Михаиле Васильичу, да уж поздно было. В тот же день вечером пришли к нам гости незваные, и тут же дело наше покончили.
Так вот, брат, какова бывает на свете полиция!
После того вскорости же пришел и ко мне от нашего бурмистра приказ в деревню явиться.
Уж как мне эта деревня тошна после Москвы показалась - даже рассказать нельзя! Первое дело, призывает меня к себе Семерик и приказывает на конюшню идти, за то, мол, что в Москве не в повара, а в лакеи самовольно нанялся. Хорошо; пошел и на конюшню. На другой день еще приходит приказ: отобрать у Ивана хорошее платье и дать ему старый армяк. Ну, армяк так армяк - и на том спасибо! Однако, думаю, за что же? Пожаловал Семерик как-то на конный двор и видит, что я горя мало хожу; прошелся мимо меня раз, прошелся другой: все ждет, что я в ноги к нему паду. Однако с тем и ушел, что не дождался; только, уходя, словно погрозился на меня и молвил: «Дойму я тебя, зверь бесчувственный!»
Второе дело, содержание в деревне больно уж безобразное. Настанет, бывало, время обедать идти, так даже сердце в тебе все воротит. Щи пустые, молоко кислое - только слава одна, что ешь, а настоящего совсем нет. Тем и отведешь себе душу, что господ на чем свет обругаешь...
И так-то иной весь свой век отживет, ни единой, то есть, радости не видавши, ни единой себе минуты спокою не знавши... так и снесет поп в могилу!
Однако, хоть и всячески я себя перемогал, чтобы только Семерику похвастаться было нельзя, что вот, дескать, на что Ванька зверь, и того, мол, сокрушил, а по времени невмоготу стало. И сделалось со мной тут словно чудо какое. От думы, что ли, или оттого, что, в Москве живши, себя уж очень изнежил, только стал я мучиться да тосковать, даже ровно страх на меня от всех этих мученьев напал. «Господи! думаю, бывало, неужто ж и взаправду мне в этой трущобе, как червю, сгнить придется?» А сердце вот так и рвет, так и ноет в груди.
Даже работать совсем перестал. Знаю и сам, что худо это,
что другие, может, и лучше тебя, за тебя работают, однако принуждения сделать себе не в силах. Ну, и дай бог нашим здоровья: пожалели меня, до барина этого не довели.
Вот только один раз повечеру господа наши в гости уехали; пошел я во двор поглядеть, как наши сенные девушки в горелки бегают. Только бегают это девки, а во флигеле на крылечке какая-то барыня на них смотрит. Ну, и наши все тут в кучу собрались; идет промеж них хохот да балагурство, увидели меня, на смех тоже подняли: «Что́ пришел? или, мол, смирился?» - «Ан нет, - говорит Филатов, - он к Марье Сергевне на полкон явился!» - Тут только я и узнал, что эта барыня сама Марья Сергевна и есть.
А Марья Сергевна у нашего барина вроде как экономка жила. Была она просто-напросто пастуха нашего дочь; только Семерик и в паневе ее облюбовал и по этому самому отца-то из пастухов в дальнюю деревню в старосты произвел, а ее в горницу к себе определил. Ну, взяли, сердечную, вымыли, вычесали, в платье немецкое одели и к Семерику представили: барыня наша, сказывают, много об этом в ту пору стужалася.
Однако любопытно мне стало поглядеть на нее. Сам знаешь, баринова сударка, - стало быть, сила. Коли не настоящее, значит, тебе начальство, так еще хуже того; как же тут утерпеть, не посмотреть? Подошел я к крылечку и гляжу на нее.
И вот, братец ты мой, даже до сей минуты вспомнить я о ней не могу: так это и закипит, задрожит все во мне! Ровно подняло во мне все нутро, ровно сердце в груди даже заиграло, как взглянула она на меня! И нельзя даже сказать, чтоб уж очень из себя пышна или красива была, а такой это был у нее взгляд мягкий да ласковый, что всякому около нее тепло и радошно становилося. Ну, и усмешечка эта на губах тихонькая... ровно вот зоренька утренняя сквозь облачка поигрывает.
Много видел я барынь красивых, и из нашего звания тоже хороши девушки из себя бывают, а все-таки Маши другой не встречал. Доброта в ней большая была, а по тому, может, самому краса ее силу имела, что душа у ней на лице всякому объявлялась. Так скажу: не знай я теперь, что давно она от тиранств барских в могилу пошла, жизни бы не пожалел, в кабалу бы себя опять отдал, только бы на лицо ее насмотреться, только бы голоса ее милого наслушаться!
Ну, и она, увидевши меня будто в первый раз, тоже полюбопытствовала.
Не вы ли, - говорит, - новый повар, что из Москвы онамеднись выслали?
Я, - говорю.
Отчего ж, - говорит, - вы в таком платье ходите?
А оттого, мол, что на то есть барская воля.
Так вы барина попросили бы... он ведь только горд очень, а добрый!
Нет, - говорю, - я просить не буду, потому что вперед знаю, что если стану с барином говорить, так уж это беспременно, что ему нагрублю.
Что ж так?
Да так; больно уж много нам обид от них было, Марья Сергевна... за что, примерно, он меня платья моего лишил?
Вот вы какие! пожили в Москве, да и стали уж слишком спесивы! А вы бы глядя на других делали.
Ну, я против этих ее слов ничего сказать не решился; стою да молчу.
А хорошее, - говорит, - в Москве житье?
И сама, знаешь, тяжеленько этак вздыхает.
И везде, - говорю, - хорошо, где, то есть, жить нам мило.
А где, по-вашему, мило? - спрашивает.
А там, - говорю, - мило, где у нас милый друг находится...
Сказал это, да и смотрю на нее, и даже чувствую, как меня всего знобит. И она со слов моих словно зарделась вся, опустила это головоньку и задумалась.
Вам, может, желательно, чтоб я за вас барина попросила, - говорит.
Коли ваше желание на то есть, - говорю, - так от вас я принять милость не откажусь.
Больше в тот вечер я с ней не говорил. Только стало мне с той минуты словно легко и незаботно на свете жить. Пошел я к себе на сеновал спать и всю-то ночь вместо спанья только песни пропел.
Да и ночь-то на ту пору какая случилась! теплая да звездная, ровно даже горит это наверху от множества звезд! И все это кругом тебя спит; только и слышишь, как лошадь около яслей на мякину фыркнула или в деннике жеребенок в соломе спросоньев закопошился.
На утре позвали меня к барину. Не могу о себе сказать, чтоб из робких был; однако на ту пору так сробел, что даже сердце во мне упало. Барин принял меня в лакейской пред всеми людьми и очень что-то грозно.
Ну что, - говорит, - прочухался?
Что ж ты не отвечаешь, зверь?
Я опять молчу. Только слышу, что по-за дверью ровно зашуршало что. Задрожал, затрясся я весь.
Виноват, - говорю.
То-то, мол, виноват! А не знаешь, видно, как слуга должен у господина своего прощенья просить?
Пал я на колени... Ну, и простил он меня, на кухню определить велел... Только как вспоминаю я теперь про это, даже во рту скверно становится...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Стали мы после этого чаще видаться, только больше все при людях. Иной раз и встретишься где-нибудь один на один, однако смешаешься, обробеешь - ну, ничего и не скажешь. Об одном только и в мыслях, бывало, держишь, как бы с ней встретиться, или бы шорох от платья ее услышать, или бы вот хоть издальки на нее полюбоваться. Ну, и она словно заметила, что усмешечка ее шибко мне нравится: как ни пройдет мимо меня, всякий раз беспременно усмехнется... Так и протянулось наше дело до осени.
И все это на крест свой показывает - такой старикашка затейный! Однако Корней его сразу смирил.
Чтобы тебе, ваше благородие, не повадно было вздор болтать, так я, - говорит, - креста этого тебя лишаю!
Урезонился он маленько, стал прощенья просить. Много он нам ласковых слов говорил: что и воровать-то стыдно, что и братья-то мы все, что обижать нам друг дружку, стало быть, не приходится; однако как наше дело к спеху было, мы вслушаться в его речи настоящим манером не могли, и так-таки вчистую его обобрали, что даже лошади после того от легкости рысцой побежали.
Стащили мы нашу добычу в лес, в самую трущобу, и хворостом там ее завалили. Только в лесу долго оставаться еще неспособно было. И по дороге, и в поле уж сухо, а в лесу еще земля словно не весь пар отдала. Приклонишься книзу, даже видишь, как земля на глазах твоих отходить начинает, а в иных местах, где поглуше, словно вот легкая-легонькая пеленочка еще лежит - ледок, значит. А из-подо льду уж и травка зелененькая выбивается.
Воротились мы на постоялый ранним утром, чуть еще солнышко показалось. В горнице, видно, еще спали; только немая работница за ворота вышла, позевывает да на восход крестится; да и та, увидевши нас, словно испугалась, и вдруг ни с того ни с сего в ворота шарахнулась... что за чудо! Однако Корней, должно быть, чутьем беду свою почуял и сам за ней следом ударился...
Только я уж застал, как он Федота допрашивал; вижу, на нем и звания лица нет, а Федот стоит у стены в одной рубашке, волосы это растрепаны, рожа немытая; стоит да под рукой его, ровно комар, топорщится.
Куда убегла? сказывай! - говорит Корней.
И не то чтоб шибко выкрикивает, однако даже мне от его голосу жутко стало.
Ну, и Федотке, видно, не до разговоров пришлось; лепечет что-то про себя да руками разводит.
Продал ты, что ль, ее? - опять говорит Корней, - сказывай, сказывай же ты мне, аспид ты эдакой!
Собрал он его, братец ты мой, в охапку и грянул об пол. Уж топтал он, топтал, уж возил он его по полу-то, возил!.. Давно и душонка-то его смрадная, чай, в тартарары пошла, а он все сытости не чувствует... Возьмет это, поднимет его с полу, и опять обземь как шваркнет!
Ну, под конец и сам измаялся; грянулся это на лавку да как завопит, да застонет, аж вчуже меня холодный пот прошиб!
Часа через два мы этот проклятый постоялый двор со всех четырех углов зажгли. Так и сгорел со всеми пожитками; даже немая, по глупости своей, выбежать не успела...
И пошли мы после того во путь во дороженьку, отреклись от мира прелестного, поклонилися бору дремучему, и живем, нече сказать, ни худо ни красно, а хлеб жуем не напрасно.
Странствуем мы с ним по русскому царству, православному государству, странствуем по горам, по долам, по лесам, по полям, по зеленым лузям, а больше около большой дороги держимся.
Весело, брат! это уж говорить нечего... то есть, просто у нас житье-пережитье!.. Однако идешь это иной раз по опушечке, и вдруг на тебя дурость найдет... Растужишься, разгорюешься и падешь где-нибудь под елочкой, тяжеленько вздыхаючи, горьки слезы роняючи, свою жизнь проклинаючи... И елочка это словно тебя понимает: так-то плавно да заунывно лапами своими над тобой помавает: вздохни, мол, замученный! вздохни, бесталанный, бесчастный! вздохни, сирота, сиротский сын!
Одно нехорошо: не могу я вообразить, как бы с Семериком свидеться... Слушай ты! Недавно сплю я и вижу, будто передо мной Семеричище-горынчище стоит. Стоит это преогромный такой, и вширь и ввысь раздался, и всей будто тушей своей на меня налегчи хочет... Начал было я тут тосковать да вперед рваться, чтобы, то есть, жажду свою на нем утолить, однако словно вот сковало меня всего: лежу на земле, ни единым суставом шевельнуть не могу... И вот, братец ты мой, какое тут чудо случилось! Смотрю я на него и вижу, словно стал он, Семеричище, пошатываться да поколыхиваться; ну качался-качался, даже в лице исказился совсем, да как грохнется вдруг сам собой наземь! Налетели
это птицы-коршуны, расклевали телеса его неженные, кости белые люты звери разнесли... И на том самом месте, где Семерик стоял, выросло будто божье де́ревцо, божье де́ревцо живительное, от всех ран-скорбей целительное... Уж куда хорош этот сон!
И другой еще сон я видел: прихожу будто я в град некий, и прихожу не один, а с товарищами: такие приятели есть, сотскими прозываются. Подхожу это к палатам пространным: с четырех концов башни высятся, спереду стоят батюшки-солдатушки; стоят солдатушки, ружьем честь отдают, за белы руки меня принимают, принимаючи разутешными речами ублажают: «Ты войди, мол, к нам, вор-разбойничек! душегубчишка ты окаянненький! Отдохни ты у нас в остроге каменном, за затворами крепкими-железными!»
Третий сон я видел: стою я на месте высокиим, и к столбу у меня крепко-накрепко руки привязаны. Собралось тут народу видимо-невидимо, все на меня позевать-поглазеть, на меня, на шельмецкого шельмеца, на разбойника!
И на все стороны низко кланялся:
Вы простите меня, люди божии,
Помолитеся за мои грехи,
За мои ли грехи тяжкие!
Не успел я на народ во́зрити,
Поэты много об орлах в стихах пишут, и всегда с похвалой. И статьи у орла красоты неописанной, и взгляд быстрый, и полет величественный. Он не летает, как прочие птицы, а парит, либо ширяет; сверх того: глядит на солнце и спорит с громами. А иные даже наделяют его сердце великодушием. Так что ежели, например, хотят воспеть в стихах городового, то непременно сравнивают его с орлом. "Подобно орлу, говорят, городовой бляха N такой-то высмотрел, выхватил и, выслушав, - простил".
Я сам очень долго этим панегирикам верил. Думал: "Ведь, в самом деле, красиво! Выхватил... простил! Простил?!" - вот что в особенности пленяло. "Кого простил? - мышь!! Что такое мышь?!" И я бежал впопыхах к кому-нибудь из друзей-поэтов и сообщал о новом акте великодушия орла. А друг-поэт становился в позу, с минуту сопел, и затем его начинало тошнить стихами:
Но однажды меня осенила мысль. "С чего же, однако, орел "простил" мышь?
Жили да были два генерала, и так как оба были легкомысленны, то в скором времени, по щучьему велению, по моему хотению, очутились на необитаемом острове.
Служили генералы всю жизнь в какой-то регистратуре; там родились, воспитались и состарились, следовательно, ничего не понимали. Даже слов никаких не знали, кроме: "Примите уверение в совершенном моем почтении и преданности".
Упразднили регистратуру за ненадобностью и выпустили генералов на волю. Оставшись за штатом, поселились они в Петербурге, в Подьяческой улице на разных квартирах; имели каждый свою кухарку и получали пенсию. Только вдруг очутились на необитаемом острове, проснулись и видят: оба под одним одеялом лежат. Разумеется, сначала ничего не поняли и стали разговаривать, как будто ничего с ними и не случилось.
Странный, ваше превосходительство, мне нынче сон снился, - сказал один генерал, - вижу, будто живу я на необитаемом острове...
Нынче этого нет, а было такое время, когда и между сановниками вольтерьянцы попадались. Само высшее начальство этой моды держалось, а сановники подражали.
Вот в это самое время жил-был губернатор, который многому не верил, во что другие, по простоте, верили. А главное, не понимал, для какой причины губернаторская должность учреждена.
Напротив, предводитель дворянства в этой губернии во все верил, а значение губернаторской должности даже до тонкости понимал.
И вот, однажды, уселись они вдвоем в губернаторском кабинете и заспорили.
Жил-был пескарь. И отец и мать у него были умные; помаленьку да полегоньку аридовы веки в реке прожили и ни в уху, ни к щуке в хайло не попали. И сыну то же заказали. "Смотри, сынок, - говорил старый пескарь, умирая, - коли хочешь жизнью жуировать, так гляди в оба!"
А у молодого пескаря ума палата была. Начал он этим умом раскидывать и видит: куда ни обернется - везде ему мат. Кругом, в воде, все большие рыбы плавают, а он всех меньше; всякая рыба его заглотать может, а он никого заглотать не может. Да и не понимает: зачем глотать? Рак может его клешней пополам перерезать, водяная блоха - в хребет впиться и до смерти замучить. Даже свой брат пескарь - и тот, как увидит, что он комара изловил, целым стадом так и бросятся отнимать. Отнимут и начнут друг с дружкой драться, только комара задаром растреплют.
Однажды утром, проснувшись, Крамольников совершенно явственно ощутил, что его нет. Еще вчера он сознавал себя сущим; сегодня вчерашнее бытие
каким-то волшебством превратилось в небытие.
Но это небытие было совершенно особого рода. Крамольников торопливо ощупал себя, потом произнес вслух несколько слов, наконец посмотрелся в зеркало; оказалось, что он - тут, налицо, и что, в качестве ревизской души, он существует в том же самом виде, как и вчера. Мало того: он попробовал мыслить - оказалось, что и мыслить он может... И за всем тем для него не подлежало сомнению, что его нет. Нет того не-ревизского
Крамольникова, каким он сознавал себя накануне.
Пропала совесть. По-старому толпились люди на улицах и в театрах; по-старому они то догоняли, то перегоняли друг друга; по-старому суетились и ловили на лету куски, и никто не догадывался, что чего-то вдруг стало недоставать и что в общем жизненном оркестре перестала играть какая-то дудка. Многие начали даже чувствовать себя бодрее и свободнее. Легче сделался ход человека: ловчее стало подставлять ближнему ногу, удобнее льстить, пресмыкаться, обманывать, наушничать и клеветать. Всякую болесть
вдруг как рукой сняло; люди не шли, а как будто неслись; ничто не огорчало их, ничто не заставляло задуматься; и настоящее, и будущее - все, казалось, так и отдавалось им в руки, - им, счастливцам, не заметившим о пропаже совести.
Совесть пропала вдруг... почти мгновенно! Еще вчера эта надоедливая приживалка так и мелькала перед глазами, так и чудилась возбужденному воображению, и вдруг... ничего!
Шли путем-дорогою два мужика: Иван Бодров да Федор Голубкин. Оба были односельчане и соседи по дворам, оба только что в весенний мясоед женились. С апреля месяца жили они в Москве в каменщиках и теперь выпросились у хозяина в побывку домой на сенокосное время. Предстояло пройти от железной дороги верст сорок в сторону, а этакую махину, пожалуй, и привычный мужик в одни сутки не оплетёт.
Шли они не торопко, не надрываясь. Вышли ранним утром, а теперь солнце уж высоко стояло. Они отошли всего верст пятнадцать, как ноги уж потребовали отдыха, тем больше, что день выдался знойный, душный. Но, высматривая по сторонам, не встретится ли стога сена, под которым можно было бы поесть и соснуть, они оживленно между собой разговаривали.
Ты что домой, Иван, несешь? - спросил Федор.
Да три пятишницы хозяин до расчета дал. Одну-то, признаться, в Москве еще на мелочи истратил, а две домой несу.
Прекраснейшую сегодня проповедь сказал, для праздника, наш сельский батюшка.
Много столетий тому назад, - сказал он, - в этот самый день пришла в мир Правда.
Правда извечна. Она прежде всех век восседала с Христом-человеколюбцем одесную отца, вместе с ним воплотилась и возжгла на земле свой светоч. Она стояла у подножия креста и сораспиналась с Христом; она восседала, в виде светозарного ангела, у гроба его и видела его воскресение. И когда человеколюбец вознесся на небо, то оставил на земле Правду как живое свидетельство своего неизменного благоволения к роду человеческому.
С тех пор нет уголка в целом мире, в который не проникла бы Правда и не наполнила бы его собою. Правда воспитывает нашу совесть, согревает наши сердца, оживляет наш труд, указывает цель, к которой должна быть направлена наша жизнь.
Однажды заяц перед волком провинился. Бежал он, видите ли, неподалеку от волчьего логова, а волк увидел его и кричит: "Заинька! остановись, миленький!" А заяц не только не остановился, а еще пуще ходу прибавил. Вот волк в три прыжка его поймал, да и говорит: "За то, что ты с первого моего слова не остановился, вот тебе мое решение: приговариваю я тебя к лишению живота посредством растерзания. А так как теперь и я сыт, и волчиха моя сыта, и запасу у нас еще дней на пять хватит, то сиди ты вот под этим кустом и жди очереди. А может быть... ха-ха... я тебя и помилую!"
Сидит заяц на задних лапках под кустом и не шевельнется. Только об одном думает: "Через столько-то суток и часов смерть должна прийти". Глянет он в сторону, где находится волчье логово, а оттуда на него светящееся волчье око смотрит. А в другой раз и еще того хуже: выйдут волк с волчихой и начнут по полянке мимо него погуливать.
В некотором селе жили два соседа: Иван Богатый да Иван Бедный. Богатого величали "сударем" и "Семенычем", а бедного - просто Иваном, а иногда и Ивашкой. Оба были хорошие люди, а Иван Богатый - даже отличный. Как есть во всей форме филантроп. Сам ценностей не производил, но о распределении богатств очень благородно мыслил. "Это, говорит, с моей стороны лепта. Другой, говорит, и ценностей не производит, да и мыслит неблагородно - это уж свинство. А я еще ничего". А Иван Бедный о распределении богатств совсем не мыслил (недосужно ему было), но, взамен того, производил ценности. И тоже говорил: "Это с моей стороны лепта".
Тема урока:
Цели урока:
Методические приемы:
«Двухчастный дневник»
Оборудование:
Ход урока:
І. Организационный момент:
ІІ. Стадия вызова:
Видеоролик «Детство»
Вопрос :
Обоснуйте свой ответ
ІІІ. Стадия осмысления
Словарная работа:
боярский двор - байбатшаны? ?йі
жалость - ра?ым, жанашырлы?
загорожен забором - дуалмен?оршал?ан
злой - жауыз, мейірімсіз
1 группа
2 группа
Тонкие вопросы - вопросы, требующие краткого (односложного) ответа
Толстые вопросы - вопросы, требующие полного ответа
Для первой группы
Для второй группы
3/ Двухчастный дневник
Слово учителя:
-
Обоснуйте свой ответ
IV
(Образец)
|
учеников |
мое понимание слова «счастье» |
пересказ |
«Толстые и тонкие вопросы» |
двухчастный дневник |
проблемный вопрос |
Итоговый балл |
V . Рефлексия:
Учитель предлагает учащимся описать свои впечатления о прошедшем уроке .
VI . Домашнее задание: пересказ рассказа «На барском дворе», написать эссе
на тему «Детство - это...».
Просмотр содержимого документа
«Урок по русской литературе "На барском дворе"»
Муханбетова А.Т.,
учитель русского языка и литературы
«Курыкская средняя школа-гимназия»
Каракиянского района Мангистауской области
Тема урока: Русские писатели о детях. М.Е.Салтыков-Щедрин «На барском дворе»
Цели урока:
Познакомить учащихся с рассказом М.Е.Салтыкова-Щедрина «На барском дворе»;
Развивать аналитические умения и самостоятельную деятельность учащихся, развивать устную и письменную речь, выразительное чтение, логическое мышление;
Воспитывать у учащихся чувство гуманизма, любви к жизни, милосердие.
Методические приемы: технология Жигсо, стратегии технологии «Тонкие и толстые вопросы»,
«Двухчастный дневник»
Оборудование: видеоролик «Детство», учебник по русской литературе для 6 класса, отрывок из кинофильма «Салтычиха», оценочные листы, раздаточный материал - «Толстые и тонкие вопросы», «Двухчастный дневник», фишки, стикеры.
Ход урока:
І. Организационный момент:
Разделить на 2 группы при помощи фишек «счастье», «солнышко»
ІІ. Стадия вызова:
Видеоролик «Детство»
Вопрос : ответьте, пожалуйста, вы - счастливые дети?
Обоснуйте свой ответ
ІІІ. Стадия осмысления
Дорогие ребята, сегодня мы с вами познакомимся с рассказом М.Е.Салтыкова-Щедрина «На барском дворе» (чтение текста учителем)
Словарная работа:
боярский двор – байбатшаның үйі
жалость – рақым, жанашырлық
загорожен забором – дуалмен қоршалған
злой – жауыз, мейірімсіз
1/ Учитель предлагает детям самостоятельно прочитать отрывки по группам, затем постараться передать краткое содержание этих отрывков (технология Жигсо)
1 группа читает и готовит пересказ о девочке, привязанной к столбу
2 группа читает и готовит пересказ о Никаноре, племяннике барыни
(отрывок из кинофильма «Салтычиха»)
2/ Прием «Толстые и тонкие вопросы»
(каждая группа готовит несколько вопросов для другой группы из прочитанных текстов)
Тонкие вопросы – вопросы, требующие краткого (односложного) ответа
Толстые вопросы – вопросы, требующие полного ответа
Для первой группы
Для второй группы
3/ Двухчастный дневник
| комментарии |
|
| «...вот и сегодня с самого утра раздаются глухие стоны» | |
| «Он молча смотрит на Наташу. Лицо его выражает жалость» | |
| « ...Никанор бежит к барской усадьбе. Ищет мать и, громко плача, рассказывает ей о несчастной девочке» | |
| «... только к вечеру чуть живую Наташу отвязали от столба; она не могла идти» |
Слово учителя:
- Возвратимся опять к началу урока. Как вы теперь понимаете слова «счастье, счастливое детство»?
Как вы думаете, было ли счастливым детство крестьянских детей XVIII века?
Обоснуйте свой ответ
IV . Индивидуальное оценивание группы:
(Образец)
| учеников | мое понимание слова «счастье» | пересказ | «Толстые и тонкие вопросы» | двухчастный дневник | проблемный вопрос | Итоговый балл |
учитель русского языка и литературы
«Курыкская средняя школа-гимназия»
Каракиянского района Мангистауской области
Тема урока: Русские писатели о детях. М.Е.Салтыков-Щедрин «На барском дворе»
Цели урока:
- познакомить учащихся с рассказом М.Е.Салтыкова-Щедрина «На барском дворе»;
- развивать аналитические умения и самостоятельную деятельность учащихся, развивать устную и письменную речь, выразительное чтение, логическое мышление;
- воспитывать у учащихся чувство гуманизма, любви к жизни, милосердие.
Методические приемы: технология Жигсо, стратегии технологии «Тонкие и толстые вопросы»,
«Двухчастный дневник»
Оборудование: видеоролик «Детство», учебник по русской литературе (6 класс) , отрывок из кинофильма «Салтычиха», оценочные листы, раздаточный материал - «Толстые и тонкие вопросы», «Двухчастный дневник», фишки, стикеры.
Ход урока:
І. Организационный момент:
Разделить на 2 группы при помощи фишек «счастье», «солнышко»
ІІ. Стадия вызова:
Видеоролик «Детство»
Вопрос: ответьте, пожалуйста, вы счастливые дети?
Обоснуйте свой ответ
ІІІ. Стадия осмысления
Демонстрация видеоролика из кинофильма «Салтычиха» о крепостном праве.
Темой обездоленных крестьян были обеспокоены многие писатели поколения 60-х годов. Одним из них был и Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, который был родом из дворянской семьи.
В детстве он часто наблюдал картину, которая описана в рассказе «На барском дворе».
Дорогие ребята, сегодня мы с вами познакомимся с рассказом М.Е.Салтыкова-Щедрина «На барском дворе» (чтение текста учителем)
Словарная работа:
боярский двор – байбатшаның үйі
жалость – рақым, жанашырлық
загорожен забором – дуалмен қоршалған
злой – жауыз, мейірімсіз
1/ Учитель предлагает детям самостоятельно прочитать отрывки по группам, затем постараться передать краткое содержание этих отрывков (технология Жигсо)
1 группа читает и готовит пересказ о девочке, привязанной к столбу
2 группа читает и готовит пересказ о Никаноре, племяннике барыни
2/ Прием «Толстые и тонкие вопросы»
(каждая группа готовит несколько вопросов для другой группы из прочитанных текстов)
Тонкие вопросы – вопросы, требующие краткого (односложного) ответа
Толстые вопросы – вопросы, требующие полного ответа
Для первой группы
тонкие вопросы
Как звали девочку?
За что наказана девочка?
Кто такой Никанор?
Для второй группы
толстые вопросы
Почему писатель называет помещицу злой?
Почему девочка отказывается от помощи Никанора?
Как заканчивается рассказ?
3/ Двухчастный дневник
цитата комментарии
«...вот и сегодня с самого утра раздаются глухие стоны»
«Он молча смотрит на Наташу. Лицо его выражает жалость»
« ...Никанор бежит к барской усадьбе. Ищет мать и, громко плача, рассказывает ей о несчастной девочке»
«... только к вечеру чуть живую Наташу отвязали от столба; она не могла идти»
Слово учителя:
- Возвратимся опять к началу урока. Как вы теперь понимаете слова «счастье, счастливое детство»?
- Как вы думаете, было ли счастливым детство крестьянских детей XVIII века?
Обоснуйте свой ответ
IV. Индивидуальное оценивание группы:
(Образец)
cписок
учеников мое понимание слова «счастье» пересказ «Толстые
и тонкие вопросы» двухчастный дневник проблемный вопрос Итоговый балл
Шынар
5
Аскар
5
Дария
V. Рефлексия:
Учитель предлагает учащимся описать свои впечатления о прошедшем уроке.
VI. Домашнее задание: пересказ рассказа «На барском дворе», написать эссе
на тему «Детство – это...».
Скачать методички (классные уроки) для учителей по разным предметам: история, литература, физика. Как провести урок с учеником, вам поможет грамотно составленный план урока. Занятия по математике, литературе, физике, информатике, химии, психологии.