Грузия в русской литературе. Грузия глазами русских поэтов и писателей. §3. Грузинская литература

Иван Толстой:

О, Грузия! Нам слезы вытирая,

Ты русской музы колыбель вторая,

О Грузии забыв неосторожно,

В России быть поэтом невозможно.

Евгений Евтушенко… Как красиво, с какой любовью сказано, с каким пониманием традиции! Евгений Александрович! Где Ваш голос сегодня?

О, как душа моя тоскует по свободе!

Придет ли ночь или настанет день -

Мысль о моем истерзанном народе

Преследует меня, как горестная тень.

Сижу ли я в семье моей любимой,

Молюсь ли в храме - всюду вслед за мной,

Она как спутник следует незримый,

Чтоб возмутить душевный мой покой.

Не устает мое сознанье жечь:

Пора, пора! Иди на бой опасный!

За родину свою вздыми кровавый меч!

К чему скрывать: безвременной могилой

Свой смелый подвиг увенчает тот,

Кто в яростной борьбе померяется силой

С безжалостным врагом, терзающим народ.

Но, боже мой! Хоть ты открой народу -

Кто до сих пор, когда, в какой стране

Без жертвы и без ран свою купил свободу

И от врагов своих избавился вполне?

И если я в расцвете юной жизни

Теперь стою на грани бытия, -

Клянусь моей возлюбленной отчизне:

Такую смерть благословляю я!

Григол Орбелиани. Перевод Николая Заболоцкого.

Грузия, грузинский дух, грузинские имена растворены в русской культуре и невычленимы из нее. Шота Руставели, Нина Чавчавазде, Нико Пиросмани, Ладо Гудиашвили, Булат Окуджава, Ираклий Андроников, Зураб Соткилава, Нани Брегвазде, Вахтанг Кикабидзе, Отар Иоселиани, Георгий Данелия, Софико Чиаурели, Николай Цискаридзе, Нина Ананиашвили, Тенгиз Абуладзе – это чья культура? Грузинская? Русская? Нет – всемирная. Но, конечно, рожденная во взаимном притяжении России и Грузии.

Прежде, чем углубиться в эту тему, мы попросили нашего корреспондента Юрия Вачнадзе рассказать, что происходит в Тбилиси сегодня.

Юрий Вачнадзе: На фоне обострившихся до предела взаимоотношений с Россией, панорама грузинской жизни последних дней являет собой некий аудио-визуальный контрапункт. На взрывные диссонансные аккорды теле- и радио новостей накладывается привычная картина будничной жизни. С одной стороны, как бы происходит нечто до сих пор не представимое, с другой же, вроде ничего не меняется. Для простого жителя Грузии, говорю об этом не понаслышке, тут нет противоречий. Все отлично понимают, что шпионская история стала как бы лакмусовой бумажкой. В России проявились и открыто заявили о себе те силы, которые и в советские, и в нынешние времена постоянно вынашивали в душе ненависть к так называемым «лицам кавказской национальности», в частности, а порой и особенно - к грузинам. До поры до времени это прикрывалось лицемерными словами о дружбе и любви. Что же касается привычного течения жизни, не вводить же нам на самом деле в обиход термин «лица славянской национальности» и, тем более, не устраивать на них облавы. В Грузии этого не было никогда просто потому, что и не может быть никогда. Кстати, давая интервью в тбилисском аэропорту перед отлетом в Москву, сотрудники российского посольства единодушно сожалели о временном, по их мнению, отъезде, надеялись на быстрейшее возращение и сдавали в багаж ящики с грузинским вином и боржоми. Несмотря на все мои, я бы сказал, отчаянные попытки усечь хотя бы один случай публичного проявления неприязни к единоверному русскому народу, сделать этого не удалось. Малочисленная получасовая демонстрация против действия российских властей у здания посольства России, естественно, не в счет. После долгих поисков, в одной из грузинских газет мне удалось обнаружить заметку о том, что в Бахтрионском супермаркете Тбилиси один из постоянных покупателей Очаковского пива сказал в сердцах продавщице: «Дайте любое грузинское пиво. Только не российское!». Вот, пожалуй, и весь сказ.

Иван Толстой: Наша программа сегодня все же посвящена тому, что объединяет народы, что дает пример прекрасного взаимного оплодотворения культур – русско-грузинским творческим связям. Юрий Вачнадзе представит своего собеседника Нодара Андгуладзе.

Юрий Вачнадзе: Нодар Давидович Андгуладзе - известный оперный певец, народный артист Грузии, заведующий кафедрой сольного пения Тбилисской консерватории - свыше 40 лет исполнял ведущие теноровые партии на сцене Тбилисского оперного театра и на мировых оперных сценах. Его отец, легендарный грузинский тенор, народный артист СССР, ученик Вронского и Станиславского Давид Ясонович Андгуладзе был основоположником грузинской вокальной оперной школы. Он воспитал целую плеяду замечательных певцов – Зураба Анджапаридзе, Зураба Саткилава и многих других. Сын и достойный ученик Давида Ясоновича Нодар Андгуладзе стал достойным продолжателем дела отца.

Нодар Андгуладзе: Такого положения, как сейчас создалось, никогда не было, в культурном отношении. Это всегда были отношения очень гармоничные, внутренне согретые, особенно согретые внутренним пониманием с обеих сторон. Если можно здесь говорить о сторонах. Поскольку какое-то единство духа здесь преобладало над какими-то противопоставляющими моментами. Скорее, такого формообразующего характера. По содержанию это всегда была какая-то одна культура. Может, она обусловлена православием и какими-то историческими судьбами Европы на Востоке.

И вот в контексте этих великих традиций культурных взаимоотношений вдруг наступает какой-то обвал. Конечно, мы думаем, что культуры это не коснется, мы как будто повисли в воздухе. Очень трудно добраться до Москвы или обратно из Москвы до Тбилиси, все как-то стало непреодолимым. А культурные связи это непрекращающийся диалог, актуальность проблем. Я только сегодня смотрел по Москве передачу об Окуджаве. Один этот образ достаточен. Это какой-то символ для меня всего того, что нас объединяет именно в культурном, творческом отношении, в смысле искусства, большого пласта искусства, поэзии, духа, понимания истории. У нас такие связи были в нашей семье. Это иногда игнорируется.

Юрий Вачнадзе: Кем игнорируется?

Нодар Андгуладзе: Какой-то официальной структурой. К этому никто не прислушивается. Станиславский был учителем моего отца. Вы видите, здесь автограф Константина Сергеевича, подаренный им в 34 году. Константин Сергеевич обдумал эту надпись. «Милому изменнику Датико Андгуладзе от любящего его Станиславского. 34-1 год». Дело в том, что отец, после возвращения в Москву, пошел в Большой театр.

Юрий Вачнадзе: Возвращения откуда?

Нодар Андгуладзе: Из Тбилиси. Он был с Константином Сергеевичем с 27-го по 29-й год, вернулся в Тбилиси, а потом Большой театр его пригласил. И вот под такими кавычками эта «измена» была здесь подчеркнута. Хотя связи они не потеряли до самой смерти Константина Сергеевича. Давид Андгуладзе был первым учеником Константина Сергеевича, который жил у него в швейцарской несколько месяцев по приезде в Москву первый раз, и первый человек, которому Константин Сергеевич прочел свою работу «Работа актера над собой». Андгуладзе был проводником идей Станиславского в оперном театре. И сам создал свою творческую биографию и личность на эстетике театра Станиславского и всем нам преподал ее.

Иван Толстой: Обратим свой взгляд в прошлое. Какую краску вносила Грузия в русскую жизнь 150-200 лет назад? У нашего микрофона главный редактор московского журнала «Дружба народов» Александр Эбаноидзе.

Александр Эбаноидзе: Если мы попытаемся прислушаться к атмосфере Москвы начала 19-го века, выражаясь литературно, фамусовской Москвы, мы отчетливо расслышим в ней грузинскую ноту. Ее привносят поселенцы Большой и Малой Грузинских улиц, свита и челядь грузинских царей с чадами и домочадцами. Не стану рассказывать о хрестоматийных персонажах этого времени – 13-ти генералах грузинах, защищавших Москву в Бородинском сражении, даже о самом знаменитом из них, национальном герое России Петре Багратионе. Попробую взглянуть на прошлое совсем под другим и не совсем обычным ракурсом. Из означенной московской среды вышла одна из знаменитейших женщин пушкинской эпохи Александра Осиповна Смирнова-Россет. «Черноглазая Россетти», как называли ее современники. Близкая приятельница Пушкина, Жуковского, Гоголя, Лермонтова, родоначальников лучшей литературы мира, сказал бы я, ценивших ее ум, обаяние и непосредственность в общении.

Однако мой рассказ не о ней, а о ее деде – князе Дмитрии Цицианове-Цицишвили. В воображаемом разговоре с Александром Первым Пушкин пишет: «Все сочинения противузаконные приписывают мне, так же, как все остроумные выходки князю Цицианову». Этот человек был действительно необыкновенно остроумен, и своеобразие его юмора попробую на некоторых примерах показать. Князь Дмитрий уверял московских приятелей, что у него на родине выгодно заводить мануфактурное производство потому, как нет надобности красить пряжу. Все овцы рождаются разноцветными, - говорил он. А пчеловода-помещика, какого-то подмосковного барина, хваставшего своими породистыми пчелами, озадачил небрежным: «Да что это за пчелы? Вот у нас пчелы – каждая с воробья!». Когда же помещик изумленно спросил, как же они в улей-то залезают, князь, поняв, что переборщил, с улыбкой разъяснил: «Ну, у нас не то, что у вас - у нас хоть тресни, а полезай!».

Склад ума этого первого на Руси абсурдиста, русского Мюнхгаузена удивлял современников, как, впрочем, и нас, и производил впечатление. Так, по мнению многих пушкинистов, одна из строф, не включенная в окончательный текст «Евгения Онегина» возводит к цициановской шутке. Князь Дмитрий рассказывал, что Светлейший, то есть Потемкин, послал его к государыне с чем-то чрезвычайно срочным, и он помчался так скоро, что шпага, торчащая из коляски, трещала по верстовым столбам, как по частоколу. Из этой выразительнейшей гиперболы родились пушкинские строки:

Автомедоны наши бойки,

Неудержимы наши тройки,

И версты, теша праздный взор,

Мелькают мимо, как забор.

Другим колоритным грузином фамусовской Москвы был князь Петр Шаликов, Шаликашвили, по-видимому, один из предков известного американского генерала Джона Шаликашвили. Некий московский бретер вызвал его на дуэль, сказав: «Стреляемся завтра же, в Кунцеве». Но каков ответ! «Что, - сказал князь Петр, - вы хотите, чтобы я не спал всю ночь и пришел туда на трясущихся ногах? Нет, если стреляться, то сейчас же и здесь». От такой решимости бретер слегка опешил и, смеясь, протянул руку в знак примирения. Несомненно, два воскрешенных персонажа и связанные с ними истории привносят в старую Москву грузинский колорит, грузинский привкус, я бы сказал, грузинский шарм. Конечно, я мог бы привести множество примеров более серьезного характера. С Грузией в разной степени связано творчество таких корифеев русской культуры как Пушкин, Лермонтов, Одоевский, Яков Полонский, Чайковский, здесь же начинался творческий путь Льва Толстого, Горького, здесь начиналось богословие Флоренского и философия Эрна. Не забудем и породнение национальных элит, в том числе царских фамилий вплоть до наших дней, славную деятельность на военном и научном поприще князей Грузинских, вклад в русскую культуру Цертелева, Южина, Грузинова и многих других. Вспомним, в конце концов, о грузинском происхождении композитора Бородина и грузинских корнях крупнейшего государственного деятеля Михаила Тореловича Лорис-Меликова, по завещанию канцлера похороненного в родном Тбилиси.

Мое сообщение не может быть названо очерком, разве что штрихами, которые я завершу словами прекрасного знатока Кавказа Василия Львовича Величко, вполне точно выражающими характер российских отношений к началу 20-го века.

«Пока мы дорожим своею верою, Грузия нам духовно близка. Эта связь запечатлена потоками рыцарской грузинской крови, пролитыми под русскими знаменами на ратном поле в борьбе за наше общее дело, дело православной культуры. Пока мы верим в эту задачу и придаем значение своим знаменам, мы должны смотреть на грузин, как на братьев. Неужели за какие-то 10-15 лет все могло так перемениться?».

Иван Толстой: Одним из самых известных в России переводчиков грузинской поэзии был Борис Пастернак. Что значила для него Грузия? Размышляет сын поэта Евгений Борисович.

Евгений Пастернак: Грузия значила для Пастернака очень много. Он познакомился с ней в критический момент своей жизни, в год, который он называл «последним годом поэта», потому что это был год самоубийства Маяковского, год раскулачивания, которое он видел и которое произвело на него чудовищное впечатление. Тогда его разыскал Паоло Яшвили и пригласил с его новой женой Зинаидой Николаевной в Тифлис. И страна, в которой еще не начинались трагические исторические перемены, страна, с историей, которая была нетронутой, знакомство с грузинской интеллигенцией, сохранившей черты тех людей, которые принимали в свое время Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, во время кавказских войн, и были для них обществом, перед этим только что был там Андрей Белый и тоже дружил с грузинскими поэтами, - это все было для Пастернака новым источником вдохновения. И этот новый источник вдохновения позволил ему написать книжку «Второе рождение», в которой описание поездки в Грузию снабжено большими историческими экскурсами и выражением того восторга, который вызвала в нем тогда эта страна.

Его близкими друзьями стали Леонидзе, Паоло Яшвили, и, в первую очередь, Тициан Табидзе. По возвращении в Москву, осенью, наладилась переписка с Грузией, и Пастернак, Тихонов и еще несколько человек взялись за переводы новой грузинской поэзии и, собственно, создали лирическую поэзию Грузии на русском языке.

Эти книжки вышли, они были обсуждаемы, грузины ездили сюда на декаду, пользовались огромным успехом. Это был такой творческий восторг. Но творческий восторг скоро перешел в глубокую скорбь и тревогу. Потому что в Грузии начался 37-й год. Сталин и Берия расправились с грузинской интеллигенцией и историческим сознанием в значительной мере еще жестче, чем в России. Во всяком случае, если говорить о друзьях Пастернака, Табидзе и Яшвили погибли, Мицишвили, Шеншашвили и много других, а семьи из остались без поддержи. Пастернак взял на себя заботу о вдове Тициана Табидзе Нине Александровне и их дочери. И эта забота, беспокойство о судьбе Тициана, который, как считалось, сидел и, вроде бы, были надежды на его освобождение, окрашивала всю дальнейшую его жизнь вплоть до смерти Сталина, когда на процессе Берии и его сообщников было выяснено, что Тициан был убит почти в день своего ареста.

Горе этой утраты выразилось в письме Пастернака к Нине Табидзе. Он понял преступность режима и власти, глубокую преступность и глубокую вину всех перед памятью ушедших, потому, что все это несправедливость и историческая бессмысленность. Вот эти письма составляют одни из самых ярких страниц жизни Пастернака.

В следующий раз Пастернак был в Грузии в 33-м году, написал в 36-м два длинных стихотворения из «Летних записок друзьям в Грузии», потом он перевел величайшего грузинского лирика Бараташвили, поэта сродни нашему Баратынскому и Лермонтову, целиком на русский язык. Поехал с этим в Тифлис и там увидел Нину Александровну Табидзе, которая не появлялась в обществе (ей это было запрещено), и работала на бойне веттехником, и потребовал, чтобы ее пустили в Большой оперный театр, где он читал свои переводы из Бараташвили, к ней обращаясь.

Нина Александровна приезжала к Пастернаку часто. Когда Пастернак в последний раз был в Грузии, за год до своей смерти, он останавливался у нее в доме и на вокзале крикнул ей, стоя уже на площадке вагона: «Нина, поищите меня у себя в доме. Я там остался».

Так Нина Александровна приехала, когда она узнала о последней смертельной болезни Пастернака, и была с ним, и заботилась о нем до последнего его дня. Пастернак пользовался в Грузии огромной любовью как поэт близкий, понимающий суть грузинского таланта, грузинской культуры. Это продолжалось на нашей памяти и продолжается сейчас. Его бумаги, которые оказались частично там, бережно хранятся, и письма его издал замечательный, ныне покойный литературовед Гия Маргвелашвили, в виде отдельного тома, который обошел все языки мира.

Я пользуюсь тем, что вы мне дали возможность говорить о Пастернаке и Грузии для того, чтобы передать привет тем в Грузии, кто помнит о нем, поймет, что отношение Пастернака к Грузии - это показатель отношения к Грузии лучшей части русской интеллигенции, русской творческой интеллигенции, русской поэзии, русской литературы, длящееся с великой нашей литературы 19-го века.

Иван Толстой:

Сны о Грузии - вот радость!

И под утро так чиста

виноградовая сладость,

осенявшая уста.

Ни о чем я не жалею,

ничего я не хочу -

в золотом Свети-Цховели

ставлю бедную свечу.

Малым камушкам во Мцхета

воздаю хвалу и честь.

Господи, пусть будет это

вечно так, как ныне есть.

Пусть всегда мне будут в новость

и колдуют надо мной

милой родины суровость,

нежность родины чужой.

Белла Ахмадулина.

Вахушти Котетишвили: То, что сейчас происходит, по-моему, это, во-первых, из-за недостатка культуры, из-за дефицита культуры и это долго не может продолжаться.

Иван Толстой: Поэта-переводчика Вахушти Котетишвили представляет Юрий Вачнадзе.

Юрий Вачнадзе: Голос Вахушти Котетишвили, глухое, надтреснутое его звучание – результат тяжелой болезни. Вахушти, в первую очередь, замечательный переводчик персидской, немецкой, русской поэзии на грузинский язык, но он и писатель, и собиратель, и пропагандист народного поэтического фольклора, и сам превосходный поэт. В Санкт-Петербурге недавно вышел в свет автобиографическая книга Котетишвили «Мой век минутный», а буквально на днях в Грузии издана книга его переводов русской поэзии на грузинский язык с параллельными текстами. В свое время, будучи в гостях у Вахушти, Андрей Вознесенский посвятил ему экспромт:

Не царевны повсюду,

А лягушки-квакушки,

Если хочется чуда –

Загляните к Вахушти.

Вахушти Котетишвили: Несмотря на то, что я пережил очень много трагических событий я, все-таки, оптимист и я верю в духовность, и я верю, что эта духовность победит. Что касается русско-грузинских культурных связей, об этом даже и не стоит говорить, потому что это ясно, какие у нас были культурные связи, какие у нас были каналы духовности, духовного общения, и что значит для грузин русская культура и, по-моему, и для русских тоже, потому что не зря же Пастернак, Мандельштам, Марина Цветаева и другие великие русские поэты переводили грузинскую поэзию на русский язык. Так что это ясно и всем известно.

Кроме того, я хочу отметить, что одна из моих специальностей - это переводческая деятельность. А переводчик - это посредник между народами, культурный посредник. Это очень кровно относится ко мне. Я очень переживаю каждый нюанс и очень сожалею, что сейчас такое тяжелое положение, такие фашистские замашки, к сожалению, со стороны России. Они никак не могут привыкнуть к мысли, что Грузия может и хочет стать свободной независимой страной, независимым государством. Знаете, культура не имеет границ, искусство не имеет границ. Для меня и русская поэзия, и русская культура, и французская культура, и итальянская культура - это моя культура. Данте - мой поэт, Гете – мой поэт, Пушкин - мой поэт. И никто не может отнять у меня этого. И, естественно, Руставели для них тоже близок. Так что никакая политика не может помешать этому.

Иван Толстой: Еще одним русским поэтом, чье творчество не представимо без переводов с грузинского, был Николай Заболоцкий. О его Грузии рассказывает сын – Никита Николаевич.

Никита Заболоцкий: Для Заболоцкого переводы были совершенно необходимы, потому что его собственные стихи печатали неохотно - только в конце жизни дело как-то улучшилось. Поэтому Николай Алексеевич искал переводы. Причем он не хотел переводить что-либо, что попадаться под руку. А поэзия Грузии его заинтересовала, он сразу понял, что это явление значительное в мировой литературе. Первое знакомство с грузинской поэзией произошло еще до 35-го года, когда Тынянов посоветовал Заболоцкому перевести поэму Григола Орбелиани «Заздравный тост». И вот он принялся за эту работу, а в 35-м году, в литературном клубе Союза писателей в Ленинграде был устроен вечер грузинской поэзии. Он познакомился с двумя лучшими, пожалуй, поэтами Грузии - с Симоном Чиковани и с Тицианом Табидзе. И собственно вот это знакомство и решило все дело. Важно то, что и Чиковани и Тициан Табидзе как-то сразу обратили внимание на Заблоцкого. Там читали стихи, Николай Алексеевич тоже читал свои стихи. Они-то знали хорошо русский язык, и друг другу взаимно понравились. Симон Чиковани стал близким другом Николая Алексеевича. До последних дней он был не только дружен, но и готов был оказать любую помощь.

С Тицианом Табизде было дело хуже, потому что в 37-м году его арестовали и расстреляли. Поэтому это знакомство было недолгим, хотя деятельным. Симон Чиковани пригласил Заболоцкого в Грузию. Осенью 36-го года Николай Алексеевич поехал в Грузию, и тут уже он познакомился с более широким кругом грузинских поэтов и с грузинской поэзией, вообще с Грузией. Его, как грузины умеют, встретили очень гостеприимно. Жене он писал в письме: «У меня здесь шумный успех, знаменитые писатели, орденоносцы, каждый день приглашают на пирушки, заставляют читать стихи и стонут от восторга. В газете будет мой портрет и беседа со мной, повезут по Грузии. С Иорданишвили заключил договор на подстрочник. Водят по театрам».

В общем, в 36-м году уже можно считать, что Заболоцкий познал Грузию, грузин и грузинских поэтов, и вернувшись в Ленинград, он сделал переводы нескольких стихотворений Чиковани и Табидзе. А главное, что он уже переговорил в Грузии о том, чтобы сделать переработку для юношества поэмы «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели.

Все казалось бы все хорошо. Но тут подошел март 38-го года, когда уже Заболоцкий был арестован и обвинен в различных фантастических грехах. Интересно, что в обвинительном заключении несколько пунктов было, и один пункт был такой: «Осуществлял организационно-политическую связь с грузинскими буржуазными националистами». Так что и дружбу с грузинами таким образом истолковали.

Иван Толстой: Продолжить обзор русско-грузинских культурных связей – теперь уже в ХХ веке – взялся Александр Эбаноидзе.

Александр Эбаноидзе: В советских условиях Грузии и грузинам не грозила русификация, к чему медленно, но шло дело в 19-м веке. Помню, как в популярной некогда телепередаче Генриха Боровика ведущий спрашивал девочку-грузинку: «В какой стране ты живешь?». По тому, как строился сюжет передачи, по ее пафосу, он ждал ответа - в Советском Союзе. Но девочка просто и совершенно бесхитростно отвечала: «В Грузии». Максимум, на что ее удалось уломать дополнительными вопросами это «В советской Грузии».

Краеугольным камнем в наших отношениях в 20 веке мне хочется назвать Маяковского. Не декларация интернационалиста, а глубокое и искреннее волнение слышится в его словах: «И только нога ступила в Кавказ, я вспомнил, что я грузин». Уроженец Багдади, перед которым поэт остался в поэтическом долгу, ученик кутаисской гимназии, он в совершенстве владел грузинским, то и дело высекая на грузинском каламбуры. Так, уговаривая поэта Надирадзе пойти с ним в кафе поэтов вместо концерта тенора Батистини (дело в было в предреволюционном Питере) он говорил: «У нас хоть послушаешь стихи, а твой Батистини просто батистрини» (по-грузински этой значит утиные мозги). А зайдя в тбилисский духан с двумя приятелями, он сказал официанту, поставившему на стол 4 стакана: «Или принеси одного человека, или унеси один стакан». Маяковский свой в Грузии. Там ежегодно отмечают дни Маяковского - любимого и родного поэта.

Близость русской и грузинской литератур, двух великих поэзий прекрасна и достаточно изучена историками литературы. Она не была плодом государственной политики, которая, впрочем, создавала условия для проявления. Она родилась из глубины той взаимной приязни, взаимного влечения, о которой, в частности, говорил Василий Величко. Но приязни и влечения в сфере духовной. Интеллектуальной, артистической.

Были и иные точки приложения и проявления ментальной общности. Это театр Немировича-Данченко, уроженца Тбилиси, Коте Мардженишвили и Георгия Товстоногова, Роберта Стуруа и Чхеидзе, обогативших своими постановками лучшие сцены Москвы и Питера, Резо Габриадзе, по-русски озвучивавший спектакли своего волшебного театра и покоивший русских зрителей своей «Сталинградской битвой, это актерские судьбы Южина и Кузьминой, Лебедева и Луспекаева. Это кинематограф Михаила Калатозова, Марлена Хуциева, Георгия Данелия, привнесших в русское кино то, что характеризуя черноглазую Россетти, ее друзья называли непосредственность в общении.

Это, наконец, грузинский кинематограф 70-80 годов, признанный самобытным и ярким явлением мирового киноискусства – Абуладзе, Чхеизде, Иоселиани, Шенгелая и другие. Ведь все они выпускники московского ВГИКа. Сколько великолепных грузинских певцов помнит Большой театр, так же как Тбилисская опера помнит начинавших на ее сцене Лемешева и Пирогова.

Большой русский композитор Стравинский как-то воскликнул: «Услышать грузинское пение и умереть». Вот, что значит тонкий музыкальный вкус. Гордостью же для каждого грузинского меломана (прирожденная музыкальность - это почти все население страны) остаются слова Шаляпина: «Я рожден дважды - для жизни в Казани, а для музыки - в Тифлисе». Специалисты знают, что именно там русский самородок получил первые уроки вокала и вышел на сцену.

И все-таки вернемся к литературе. Николай Тихонов писал: «Для русских поэтов Грузия были тем же, чем Италия для поэтов европейских. Следуя высокой традиции, по влечению сердца к ней тянулись все поколения советских поэтов от Есенина и Пастернака до Евтушенко и Вознесенского. А чего стоит такая русско-грузинская фигура как Булат Окуджава? Но я бы сказал, что особой нежностью исполнены отношения Грузии и Ахмадулиной. Ее знаменитая книга, изданная в 70-х годах в Тбилиси, любовно названа «Сны о Грузии». Также Белла Ахатовна назвала большой поэтический цикл, посвященный грузинским друзьям и опубликованный в журнале «Дружба народов».

Иван Толстой: В эти дни Юрий Вачнадзе встретился с режиссером Робертом Стуруа.

Юрий Вачнадзе: Знаменитый грузинский режиссер Роберт Стуруа не нуждается в особом представлении. Народный артист, лауреат многих театральных премий Грузии, государственных премий СССР и Грузии. Он поставил более 80-ти спектаклей. Из них свыше 20-ти на мировых театральных сценах. Плодотворно работает режиссер и в России. В театре «Сатирикон» Стуруа поставил Шекспировского «Гамлета» и «Сеньора Тодеро-хозяина» Гольдони, в театре « Et cetera » - «Венецианского купца» Шекспира и «Последнюю ленту Креппа» Беккета. Перечислять многочисленные постановки нет смысла.

Роберт Стуруа: Сейчас я был как раз в Москве, недели две назад, у меня был очень кратковременный визит, меня пригласил театр « Et cetera », под руководством Калягина, где нужно было восстановить спектакль «Шейлок», который я поставил по пьесе Шекспира «Венецианский купец».

За три дня я не успел его там восстановить, так как процесс превратился в нечто другое. И они меня еще раз пригласили, я должен был 7-го поехать после премьеры в Тбилиси. Но, к сожалению, самолеты уже не летят в Россию. Когда я был там второй раз, Александр Александрович Калягин пригласил меня на радио, где он ведет программу «Театральный перекресток», если я не ошибаюсь, и он неожиданно для меня достал выписку из Российской Энциклопедии, это как бы Большая Советская Энциклопедия, но уже не советская, а российская, которая выпущена недавно, и где была моя фамилия было написано – «русский грузинский режиссер». И были перечислены все мои титулы, все, что я делал. Я, конечно, несколько удивился. Хотя где-то в глубине души я на него оскорбился, но сейчас мне не хочется, чтобы было написано так. Я бы написал грузинский русский режиссер.

Иван Толстой: Vox populi , глас народа. Кто из грузинских актеров, певцов, писателей вам нравится. Такой вопрос на улицах Петербурга задавал наш корреспондент Александр Дядин.

Я очень люблю актрису Нани Брегвадзе. Очень мне она нравится. Женщина моего поколения. У меня, например, хорошие остались впечатления. Я туда ездила и там прекрасные люди, очень гостеприимные.

Шота Руставели. Из курса литературы. Остального не помню даже.

Кикабидзе первый приходи на ум. Была несколько раз в Тбилиси, в свое время. Прекрасный город, прекрасные люди. Просто жалко и обидно, что так все получается.

Сосо Пасеашвили. Да, Грузия это не плохо, Грузия - это хорошо, на самом деле. Это правители – у них все по-другому.

Шота Руставели бесподобный совершенно. Природа очень красивая. Вообще, мне кажется, что грузинские женщины очень красивые.

Маквала Катрашвили, великая певица Большого театра, Нани Георгиевна Брегвадзе, про Ваханга Кикабидзе я молчу, это народный человек. А если смотреть в корни, рядом Тбилиси, монастырь Джвари – место, которое взял Лермонтов, в котором живет его Мцыри. Грузины - это очень теплый, любвеобильный, гостеприимный народ. Они удивительные люди и очень жаль, что недальновидность верхушки не дает простым людям любить друг друга.

Так чтобы я сразу сказала... Кроме артиста, который в «Мимино» играл... Вахтанг Кикабидзе. Шота Руставели - это грузинский поэт? «Витязь в тигровой шкуре». Уже во взрослом возрасте с удовольствием читала. На самом деле жалко, что происходят такие разногласия. Но мне кажется, что это не на уровне простого народа, а именно на уровне правительства.

Только Кикабидзе. То, что он тогда и выступал еще, и первые мелодии были. С тех он так и остался. Больше никто.

Я как-то была на концерте, был какой-то грузинский ансамбль, и было очень красиво. Но, конечно, публика были только представители Грузии. Я не чувствовала себя своей. Потому что они так активно поддерживали, а мы так не умели.

Я бывал в Грузии на практике, когда закончил институт. Тбилиси мне очень понравился. Люди очень доброжелательные. Гостей встретить только грузины так могут. Вообще, я не плохо отношусь к грузинам.

Может быть, знаю каких-нибудь, но я не знаю, что они грузинские. С национальностями у меня не очень хорошо.

Вино я не пью грузинское, а культура… Софико Чаурели, Кикабадзе, «Мимино» - любимый фильм.

Кикабидзе, Нани Брегвадзе, Гварцители. И я очень часто бывала в Грузии. Они всегда был очень веселые, щедрые. В общем, у меня отношение к Грузии было хорошее. Поэтому сейчас я просто удивлена, что такое происходит. И считаю, что в этом виновато именно правительство Грузии, а не сами люди.

Я много общался с грузинскими учеными, Грузия - это страна с великой культурой, еще христианство было в Грузии начиная с 6-го века, а что касается сегодняшнего конфликта, то все люди играют в игры, иногда эти игры принимают причудливые формы. Кто-то кого-то арестовал, кто-то кого-то выслал, хотя ничего трагического, по-моему, не происходит, в общем, нормальные дипломатические и бюрократические игры.

Иван Толстой: Юрий Вачнадзе продолжает беседу с режиссером Робертом Стуруа.

Юрий Вачнадзе: Как-то я беседовал с Гией Канчели, моим другом, вашим - в первую очередь, и он мне сказал весьма знаменитую фразу, что его произведения играли всюду. Во всем мире, действительно, исполняется Гия Канчели. «Но такого слушателя, как в России, нигде нет. И такой тишины, во время исполнения моего произведения, я просто нигде не встречал». Вот как, по-вашему, каков российский зритель, и каков он, когда он смотрит поставленную вами пьесу?

Роберт Стуруа: Мы только что вернулись из Калининграда, где мы принимали участие в фестивале, мы повезли туда «Гамлета». Я знаю, что в этом городе не совсем хорошо знают наш театр - в виду определенных географических условий туда трудно было ехать в советские времена, сейчас стало уже легче. Я должен сказать, что был перевод с титрами, но никто не читал титры в виду того, что это очень неудобно. Я смотрел в зрительный зал и видел, что они прекратили смотреть на титры, я не убежден, что они все читали «Гамлета» до прихода на спектакль. Но я такого благородного и благодарного зрителя, как вы Калининграде, давно не видел.

И я должен сказать, что это как будто и радует, но, в то же время, я извиняюсь, но я считаю, что это к политикам не имеет никакого отношения. Это отдельная часть нации.

Когда я впервые был в Америке, и когда спросил, кто у вас там государственный министр у одного из просвещенных людей, он мне сказал: «Не помню, кажется, этот или, кажется, тот». И мне было очень странно, что этот интеллигентный человек не знает министра иностранных дел своего государства. И только сейчас я понимаю, что быть интеллигентом - это не обязательно знать, кто тобою руководит. Иногда бывают такие моменты в истории, когда власть и дух соединяются, потому что к власти приходят люди благородные, честные, и они стараются делать все, чего требуют традиции этого народа, дух этого народа. Но это бывает настолько редко, что в истории я могу привести только 6-7 примеров.

И поэтому мне бы хотелось, чтобы этот зритель, который сидел в Калининграде, или зритель, который в Самаре смотрел мой спектакль, который поставил Ростропович вместе со мною «Смерть Иоанна Грозного»... И когда в этом голодном городе я вышел с генеральной репетиции, на которую мы пустили публику, какая-то немолодая женщина в очень задрипанном пальто (была зима) преподнесла мне завядшие цветы, какие-то странные, я бы не мог их определить - ни полевые они были, с каким-то хорошим прошлым эти цветы, для меня это был самый большой подарок, который я получал от зрителя в России.

Иван Толстой: И в завершение нашей программы поэт-переводчик Вахушти Котетишвили прочтет стихи Марины Цветаевой в оригинале и в своем переводе.

Вахушти Котетишвили:

Я - страница твоему перу.

Вс e приму. Я белая страница.

Я - хранитель твоему добру:

Возращу и возвращу сторицей.

Я - деревня, черная земля.

Ты мне - луч и дождевая влага.

Ты - Господь и Господин, а я -

Чернозем - и белая бумага!

И дело не только во вкусной еде и вине, теплом климате и красивой природе. Грузия - это прежде всего дружелюбные люди, самобытная культура и древняя история. Это страна, где гармонично совмещаются Запад и Восток, Европа и Азия. Солнечная Сакартвело пленяет своих гостей, влюбляет в себя, наполняет силами. Туда хочется возвращаться снова и снова. Это место, где каждый чувствует себя как дома, в кругу родных и близких друзей.

Свою особую роль Грузия сыграла и в русской культуре. Это был край, куда в поисках вдохновения стремились талантливые литераторы, поэты, художники и музыканты со всей России. О некоторых из них мы расскажем в нашем материале.

Жизнь Александра Грибоедова была тесно связана с Грузией. Он долгое время жил и работал в Тифлисе (нынешнем Тбилиси). Именно в этом городе он дописал свою знаменитую комедию «Горе от ума ». И здесь же с успехом прошли первые постановки его пьесы. Грузинские дворяне, только-только начавшие знакомиться с русской культурой и российской словесностью, ставили ее на сценах любительских домашних театров. Летом 1828 года Грибоедов женился на Нине Чавчавадзе - грузинской княжне, дочери выдающегося поэта-романтика Александра Чавчавадзе . Но прожить вместе им было суждено всего несколько недель. Поэта отправили с дипломатической миссией в Персию, а уже через полгода разъяренная толпа устроила резню в российском посольстве в Тегеране.

Тело Грибоедова доставили в Тифлис и торжественно похоронили в пантеоне на горе Мтацминда. Над его могилой убитая горем Нина поставила памятник, надпись на котором гласит: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя!». Надгробие Грибоедова и поныне считается одной из главных достопримечательностей города, а его именем назван Тбилисский русский драматический театр - старейший в мире русский театр, действующий за пределами России.

В Грузии бывал и Пушкин. Александр Сергеевич проезжал мимо Тифлиса, когда догонял регулярную армию, шедшую на войну с Турцией в Западную Армению. Утомившись от долгого пути по Военно-Грузинской дороге, он решил на несколько дней остановиться в городе, чтобы набраться сил, а заодно встретиться со своими товарищами по лицею (многие из которых находились в те годы именно в Тифлисе).

За эти дни поэт успел побывать в знаменитых серных банях Абанотубани, принять участие в нескольких шумных застольях, вдоволь нагуляться по извилистым городским улочкам, а также понаблюдать за жизнью и нравами местных жителей. Свои воспоминания о Грузии он оставил в повести «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года ».

Пожалуй, самым известным русским «кавказским» писателем был Михаил Юрьевич Лермонтов. Высланный из России за стихи на смерть Пушкина, Лермонтов попал в Нижегородский драгунский полк, дислоцировавшийся в те годы на Кавказе. Впечатления от пережитого и увиденного им за время службы в регулярной армии сильно отразились на его личности, превратив его из столичного повесы в одинокого меланхоличного романтика.

Красота природы, жизнь горцев и народный фольклор: все это наложило на него свой отпечаток, а впоследствии и легло в основу большинства его произведений, во многих из которых действие происходит именно в Грузии («Демон », «Мцыри » и т.д.). И по сей день на въезде в Тбилиси стоит памятник великому русскому поэту-романтику, для которого Кавказ служил неисчерпаемым источником вдохновения, а Дарьял, Мцхета и Старый Тифлис стали его настоящей творческой родиной.

Незадолго до поступления в Кавказскую армию двадцатитрехлетний Лев Толстой жил в Тифлисе. Поселившись в доме немецкого колониста, он начал писать свое первое литературное произведение - повесть «Детство ». Параллельно он вел дневники, записывая в них свои мысли и воспоминания о грузинской столице. Именно в этот период своей жизни он понял, что хочет стать профессиональным писателем. Впоследствии опыт участия в Кавказской войне и впечатления от пребывания в Грузии легли в основу знаменитой повести «Хаджи-Мурат», а также других произведений великого русского классика.

Владимир и Василий Немировичи-Данченко

Братья Немировичи-Данченко родились в семье офицера в городе Озургети Кутаисской губернии (ныне - в Гурии).

Детские годы Василия Ивановича прошли в походной обстановке - он много путешествовал по Грузии, Азербайджану и Дагестану. Как старшему сыну, ему было предписано пойти по стопам отца и стать военным, поэтому его отправили учиться в Александровский кадетский корпус в Москве. В Грузию он вернулся только в 1876 году, когда в Аджарии (крае, соседствующем с его родной Гурией) назревало восстание против турок. Его впечатления от увиденного отразились во второй части «Под горячим солнцем». Уже в следующем году, будучи кадровым офицером императорской армии, Василий Немирович-Данченко принял участие в Русско-турецкой войне 1877 - 1878 годов, нашедшей свое отражение в его знаменитой книге «Скобелев».

Иначе сложилась судьба его младшего брата - Владимира Ивановича, которого родители отправили учиться в Тифлисскую гимназию. Будучи гимназистом, он вместе со своим другом Александром Сумбатовым-Южиным (настоящая фамилия Сумбаташвили) снимал небольшую квартирку на окраине города, где молодые люди сочиняли свои первые пьесы и давали небольшие представления для друзей и знакомых. Мало кто мог тогда представить, что впоследствии они станут величайшими театральными деятелями России и Советского Союза, один из которых будет основателем МХТ, а другой - директором Малого театра.

В 1876 году, окончив гимназию с серебряной медалью, Владимир Немирович-Данченко уехал в Москву, чтобы отучиться на юриста. Его товарищ остался в грузинской столице, в которой в том же году состоялся его актерский дебют на сцене одного из городских театров. Впоследствии друзья встретились уже в Москве.

и Зинаида Гиппиус

Летом 1888 года двадцатидвухлетний Дмитрий Мережковский путешествовал по Грузии. Прибыв в курортный город Боржоми, он встретился с одним из своих знакомых, который в ходе разговора показал ему фотографию начинающей поэтессы Зинаиды Гиппиус. Взглянув на нее, Мережковский воскликнул: «Какая рожа!». Но по иронии судьбы всего через несколько дней, гуляя по одной из городских улиц, он случайно столкнулся с восемнадцатилетней девушкой. Ей оказалась как раз... Зинаида Гиппиус. Через полгода они обвенчались в Тифлисе. И прожили вместе 52 года, за которые, по словам Зинаиды Николаевны, «не разлучались ни на один день». Эта странная встреча на одном из грузинских курортов положила начало одному из самых крепких и плодотворных творческих союзов в русской культуре.

В рамках своего первого «Хождения по Руси» Максим Горький побывал и в Грузии. Именно эта страна стала его своеобразной литературной родиной. Первый рассказ молодого писателя («Макар Чудра ») вышел в Тифлисе. Произошло это в 1892 году, когда Горький работал в мастерских Закавказских железных дорог. Вскоре после этого начинающий литератор отправился на строительство черноморского шоссе в Абхазию. На одной из пустынных дорог между Сухуми и Очамчире ему повстречалась беременная женщина, у которой внезапно начались роды. Писателю пришлось принять у нее ребенка, перекусив пуповину зубами. Этот эпизод из жизни лег в основу рассказа «Рождение человека», а акушерский подвиг Пешкова (это настоящая фамилия Горького) впоследствии был отлит в бронзе неподалеку от реки Кодори.

Вернувшись после этого в Россию, Горький все время вспоминал солнечную Сакартвело. В течение своей жизни он неоднократно приезжал в Грузию, где встречался со своими друзьями и знакомыми. Вместе с ними, принимая участие в традиционных застольях, он пел гурийские и картли-кахетинские песни, с молодости покорившие его своей красотой и чувственностью, а о самой стране с улыбкой на лице говорил: «Грузия из бродяги сделала меня литератором».

Маяковский родился в семье лесничего в селе Багдати Кутаисской губернии (ныне - город в Имеретии). Вплоть до девяти лет он практически не разговаривал на русском языке - только дома с родителями. Все остальное время он проводил в компании своих грузинских сверстников. Ситуацию изменило его зачисление в Кутаисскую гимназию, преподавание в которой велось на русском. Но всего через четыре года после поступления в его доме произошло несчастье - отец скончался от заражения крови, случайно уколов палец иголкой.

После смерти кормильца мать решила вместе с детьми навсегда переехать в Москву. Тем не менее, в течение всей своей жизни, Маяковский неоднократно возвращался на свою малую родину, где у него осталось так много друзей и знакомых. Сам поэт гордился тем, что родился в Грузии, а в некоторых своих стихотворениях он и вовсе называл себя грузином.

Первая поездка Бориса Пастернака в Грузию состоялась в 1931 году, когда он прибыл в Тбилиси по приглашению своего друга, поэта Паоло Яшвили. Там же он познакомился с выдающимися грузинскими деятелями культуры - Тицианом Табидзе , Ладо Гудиашвили, Николозом Мицишвили, Симоном Чиковани , Георгием Леонидзе и другими. Их знакомство переросло в тесную многолетнюю дружбу, а трехмесячное пребывание Пастернака в Грузии оставило глубокий след в его душе.

Увлекшись культурой и историей этой страны, он также заинтересовался и ее литературой. Вскоре по возвращении в Россию он с увлечением принялся за переводы произведений грузинских классиков. Среди самых известных его работ - «Змеед» Важи Пшавелы и лирика Николоза Бараташвили . Дружба поэта с известными представителями грузинского искусства продлилась почти 30 лет, а сама Грузия стала для него второй родиной, куда он неоднократно возвращался в течение всей своей жизни.

Их тоже много.
Мы с Зоберном пытались найти в Тбилиси гениального русскоязычногл прозаика, чтобы его в нашу серию УРОКИ РУССКОГО включить.
Когда распалась Австро-Венгерская Империя на территории ее осколков продолжала существовать очень высого уровня немецкая литература.
Один Кафка чего стоит
Не говоря о Майринке, Верфеле, Целане и так дален.
После распада Русско-советской. империи все скромнее.
Может просто всемирное обмельчение и крах литературоцентризма произошел.
Но пока не нашли.
Хотя интересные есть.
И заслуживают того, чтобы его больше издавали в России.
В толстых журналах.
И не только.
Русскоязычным писателям Грузии нелегко.

Сфера влияния русского языка сильно сузилась в Грузии.
И грузинским писателям живется нелегко.
А русскоязычные оказались в гетто.
Вот список русскоязычных писателей Грузии из моей книжки(основным источником явлились Анна Шахназарова и Михаил Ляшенко, издатели русскоязычного альманаха "АБГ" . А также
прозаик, сценарист и переводчик Мария Эксер, поэт и переводчик Анна Григ):

1) Владимир Головин - главный редактор популярной русскоязычной газеты "Головинский проспект". Автор в том числе интересной краеведческой книги про Тбилиси.
Там много про всяких знаменитых. " тбилисских типов".
Например, про городского сумасшедшего Кику.
Когда Хрущов посетил в начале 60-х годов Тбилиси, то местные фрондеры возили Кику по Тбилиси на открытой "чайке".
Кика был похож на Хрущева.

2) Поэтесса и прозаик Сусанна Арменян

3) Поэт и прозаик Гагик Теймуразян.
Видел его один раз и недолго.
Жаль что не удалось с ним поближе пообщаться.
Автор необычной минималисткой прозы, которая, кажется, есть на сайте " Вавилонв".
По последним сведениям, переехал жить в Ереван.

4) Елена Черняева

5) Покойный прозаик Карэн Абгаров.
Его романы печатались в Москве.

6) Прозаик Наталья Гвелесиани
Печатается в Нью-Йорском " Новом журнале".
Получила премию за лучшую повесть этого журнала.
Одна из повестей называется "Уходящие тихо".
Другая - " Дорога цвета собаки".

7) Прозаик Гурам Сванидзе

8) Прозаик Михо Мосулишвили(указала Мария Эксер)

9) Георгий Береджани (познакомился с ним через галеристку Русико Оат)
Человек с очень интересной биографией и экстравагантной прозой.
В 90-е годы жил в России.

11) Михо Суманишвили(сообщено Марией Эксер)

12) Мераб Ломия (сообщено Марией Эксер)

13) Покойный поэт-билингва Нико Гомилаури

14) Поэт и прозаик Владимир Меладзе.

Про Баадура Чхатарашвили я уже писал.
Также про поэтов Анну Григ и Инну Кулишову.
Есть и совсем молодые русскоязычные авторы.
В студии АБГ я слушал остроумный и смешной рассказ прозаика Сергея Горлякова
Многие русскоязычные писатели Грузии попали в справочник Чупринина " Русское литературное зарубежье".
Но не все.
Я позже размещу у себя в жж и некоторые тексты русскоязычных писателей Грузии.

О медовом месяце мотылька и хлебе насущном.

От себя.
Это чудесная статья Шота Иаташвили, опубликованная в Журнальном зале в 2003 году.
С радостью воспользуюсь шансом познакомить всех интересующихся грузинской литературой. Хотя бы фрагментарно. И благодарность Шота за титанический труд.
В статье упоминаются поистине великие авторы грузинской прозы, чье имя на слуху даже у русскоязычных читателей. Но тем интереснее будут имена сугубо грузинских писателей.

Фрагменты мозаики новой грузинской прозы

Новый этап формалистического экспериментаторства и идейных обновлений начался в грузинской прозе с 1990-х годов, поэтому мы и остановимся на этом отрезке времени. Как правило, новые тенденции обнаруживаются в произведениях молодого поколения, что вполне естественно. Исходя из этого, основным предметом нашего внимания будут именно молодые авторы. Другое дело, что нередко эксперименты эти бывают интересны как оригинальные замыслы, но их художественное воплощение — не слишком высокого уровня, если судить по современным меркам. В то же время старые мастера продолжают писать на высоком уровне, но не обновляются ни идейно, ни по форме. Это, однако, относится не ко всем, и поэтому из "продукции" старшего поколения выделим тексты, которые вписываются в контекст эпохи.

Конечно, в современной грузинской литературе есть интересные авторы, которые держатся на плаву, и будет уместным начать разговор именно с них. Диагностика новых методов и литературных технологий, с помощью которых они привлекают внимание читателя, даст возможность поговорить и об авторах, не столь раскрученных, чьи эксперименты и идеи не менее (если не более) важны для новой грузинской литературы.
1.
Из молодого поколения самым популярным прозаиком на сей день является Ака Морчиладзе (р. 1966). Он уже выпустил как минимум дюжину романов и сборников рассказов, и они, по нынешним скромным грузинским масштабам, являются бестселлерами. Ака Морчиладзе пишет произведения двух типов.
Первый — это стилизации грузинского быта и языка ХIХ и начала ХХ века. В этих текстах он удачно создает свою мифологию города Тбилиси, применяя в том числе и чисто постмодернистские методы. Например, в самом известном (и, наверное, самом лучшем) романе этого типа — “Перелет на Мадатов и обратно” (1998 г.) он вводит в детективную линию полковника жандармерии Мушни Зарандия, одного из главных персонажей из романа Чабуа Амирэджиби “Дата Туташхиа”, а в другом герое — художнике Хафо — легко узнать Сергея Параджанова .

Ака Морчиладзе очень часто свои произведения создает в детективном жанре. Не случайно критики сравнивают его с Борисом Акуниным . Но списывать успех только на популярность жанра было бы, конечно, неверно и несправедливо. И еще не известно, какие из произведений принесли Морчиладзе большую популярность. Дело в том, что параллельно с экспериментами в жанре исторического детектива, он пишет и романы о современности. В них речь идет уже совсем о другом: о новом типе отношений в обществе, об элитаризме, снобизме, о тинейджерах. Манера разговора, арго и жаргоны тоже в какой-то степени стилизуются, и нередко мы имеем дело не с фиксацией современной грузинской разговорной речи, а с ее артистически заостренным уточнением. В последнем романе — “Долой кукурузную республику” (2003 г.; это название заимствовано у романа Константина Лордкипанидзе 30-х годов ХХ века) — Ака Морчиладзе постарался проявить некий профитизм в этой сфере: как известно, за последние двести с лишним лет в грузинскую речь вошло много русских слов в искаженной форме. Особенно сильно разбавлена русскими заимствованиями жаргонная речь. Но в последнее время начался новый процесс типа: в разговорную речь внедряется английский. Зачатки нового жаргона хорошо уловил Морчиладзе. Действие его романа происходит в Лондоне. Текст якобы переведен с английского на грузинский, и из-за плохого перевода речь грузинских эмигрантов перегружена англицизмами. Я очень сомневаюсь, что именно так сегодня общаются между собой грузинские эмигранты, скорее, исходя из политических и социокультурных тенденций, писатель попытался заглянуть в будущее грузинской разговорной речи.

Зураба Карумидзе (р. 1957) часто упоминают в одной связке с Морчиладзе, когда речь идет о стилизациях. В принципе, он начал делать это раньше, чем Морчиладзе, но из-за специфики его стилизаций популярным автором не стал. Знаком его творчества является модернизм типа джойсовского, и можно даже сказать, что его последний роман “Винотемное море” (2000 г.) есть попытка написать грузинский “Улисс”. Человек, вращающийся в артистических и элитарных кругах Тбилиси, читая этот текст, узнает многих персон. Если же посмотреть глубже, становится очевидным стремление писателя создать культурологическую картину города конца века (и нашего, родного Тбилиси, и Города вообще). Метод письма Карумидз е здесь адекватен методу создания музыкального произведения, поэтому сюжетная линия часто теряется, она второстепенна. На первый план выходят звукопись, ритмика и т.д. — Карумидзе умеет оживлять архаизмы, его язык экспрессивен. Вместе с тем это текст очень (может, даже слишком) интеллектуальный, перегруженный цитатами и реминисценциями.

“Стилиста” более нового поколения, Давида Картвелишвили (р. 1976), по многим приметам можно сопоставить с Акой Морчиладзе, но и существенных различий между ними много. Если говорить о технике письма, то отличительной чертой Картвелишвили является минимализм, емкость фразы, монтажность. Как и Морчиладзе, он создает стилизации конца ХIХ и начала ХХ века, но описывает и современный быт и нравы. Но о каких бы временах он ни писал, его тексты всегда озаряют какой-то до изумления чистый, настоящий сентиментализм и задушевность. В последнее время он, похоже, пошел на “радикальные меры” — начал писать рассказы, отмеченные христианской (точнее, православной) этикой, что выпадает из сложившегося литературного контекста. Его сборник рассказов “Дневники для Миранды” (2003 г.) — яркое и высокохудожественное тому подтверждение.

Роман Дианы Вачнадзе (р. 1966) “Ната, или Новая Юлия” (2003 г.) можно считать первым образцом нелинеарной прозы в грузинской литературе. Уже из названия ясно, что этот эпистолярный роман является попыткой воссоздания проблематики и тематики романа Руссо. Он начинается с письма Наты своему бой-френду Лео. Она пишет его в самолете за полчаса до приземления в Нью-Йорке. В этот момент Ната осознает, что расстояние между нею и Лео стремительно растет и сексуальная близость с ним невозможна. У нее начинается душевный кризис, который хладнокровно анализирует ее друг. Но вскоре и он впадает в тяжелую депрессию. Переписка постепенно обрастает дневниками, записями снов, эссеистикой (например, в роман включено эссе Бодрийяра “Смерть в Венеции”) и т.д. Текст становится многомерным. Неоднороден и язык романа: стилизация манеры Руссо, утрированно вычурный стиль и поэтическая проза, пародия на культурологические тексты, перегруженные терминологией, да вдобавок еще и сленг, который в разных языковых пластах меняется, мимикрирует, “вживаясь” в очередную стилистическую ситуацию. Кроме того, в корпус романа вошло шесть рецензий на него. Дело в том, что роман, начиная с 1999 года, печатался по мере написания в газете “Альтернатива”. На незавершенный роман критики откликались рецензиями — они публиковались в этой же газете. Эти рецензии влияли на развитие произведения. Дошло до того, что один из рецензентов стал персонажем романа, а главные герои — Ната и Лео — в своих рассуждениях начали пользоваться аргументами критиков. В завершенном виде роман можно читать по-разному: сперва основной корпус, а потом рецензии или все подряд, вместе с рецензиями, следить, как развивались отношения между основным автором и критиками, как общими усилиями они создавали этот текст.

В ХIХ веке деление искусства на жанры приняло интенсивный характер. Этот процесс в ХХ веке стал широкомасштабным, а к концу века жанровая дифференциация фактически завершилась. Жанровый спектр обогатился и за счет кинематографа, который внес в литературу такие жанры, как “боевик”, “ужас”, “триллер” и т.д. Жанровое искусство в наше время по большому счету — ремесло, но вместе с тем жанровое многоголосие стало очень впечатляющим. Наверно, как раз это и навело некоторых художников на мысль, что, манипулируя жанрами, эти окаменевшие структуры можно оживить, создать из них некий новый организм. С самого начала подход “манипуляторов” был ироничен. Точнее, ироничным был подход к читателю, поклоннику какого-то одного жанра: например, произведение начиналось как детектив, но мало-помалу детективный сюжет улетучивался, и удивленный читатель обнаруживал, что читает чистую эротику. Эротику сменяла научная фантастика, потом возвращался детектив, и т.д. до конца произведения. Композиционно именно так построен один из лучших образцов жанрового эклектизма, роман американского писателя Чарльза Буковски “Макулатура” (1994 г.). Этот прием задействован и в романе грузинского писателя Марсиани (р. 1953) “Медовый месяц мотылька”, вышедшем в 2003 году, но написанном 20 лет назад — в 1982—1983 годах.

В мировой литературе тех лет, наверное, трудно будет отыскать текст, столь концептуально, целенаправленно воплощающий формальный метод, как роман Марсиани. Тем более это справедливо в отношении грузинской литературы. Кто-то вспомнит “Ватер(по)лоо” Гурама Дочанашвили , где есть приметы “жанрового компота”. Но с уверенностью можно сказать, что в полной мере в Грузии эту идею реализовал Марсиани.

В реалистических пассажах этот роман наэлектризован легкой эротикой бытия. В фантастических фрагментах эта эротика становится фактически “непристойной”, но в фантастическом ареоле ее “непристойность” нейтрализуется. Марсиани работает на грани китча, когда он использует практику сюрреализма. Имея дело с “жанровым компотом”, игнорировать китч как общий знаменатель жанров уже неуместно — такова позиция автора. Вообще роман Марсиани — копилка архетипов с оригинальной модернизацией мифологии и фольклорных тем.

Марсиани — из Кутаиси, я отмечаю это потому, что этот город не перестает “поставлять” обновителей грузинской литературы и новаторский дух в нем не угас. После таких прозаиков, как Резо Чеишвили и Резо Габриадзе , лучшие представители следующих поколений в силу разных причин менее заметны на литературной арене. Но они продолжают создавать тексты, которые, я уверен, со временем будут заметно влиять на литературный процесс. Среди этих авторов надо назвать Циру Курашвили (р. 1962). В ее текстах — особо стоит отметить повесть “Не оглядывайся!” (2001 г.) — показана невыносимая социально-политическая ситуация в грузинской провинции последних лет. Это делается с редкой внутренней открытостью и экспрессией. Основная особенность ее манеры письма — использование для достижения большего накала повествования стилизованного имеретинского диалекта. Подобный ход редко встретишь в грузинской литературе, где диалект, как правило, используется как юмористическая краска (Н.Думбадзе, Р.Чеишвили и др.). Такие прецеденты можно отыскать в грузинской прозе начала ХХ века, когда мегрельский диалект служил К.Гамсахурдиа и Д.Шенгелая для эмоциональной нагрузки текста. В этом плане особенно надо отметить роман Демны Шенгелая “Санавардо”.

Коль разговор зашел об использовании диалекта, обязательно следует вспомнить Бесо Хведелидзе (р. 1972 г). Он идет в своих экспериментах дальше: его персонажи — коренные тбилисцы, занятые цивильными делами и размышляющие на актуальные и вечные темы, — почему-то разговаривают на каком-то странном диалекте, похожем на кахетинский. Такая несовместимость дает возможность автору показать изнанку души персонажей, их внутренние проблемы. Вообще Бесо Хведелидзе — весьма плодовитый автор, он не ориентирован на какую-то одну тематику и стилистику. Фантазия у этого автора бурная, поэтому персонажи его рассказов больше смахивают на фантомы и не подпадают под известные психологические схемы.

В грузинской литературе всегда были табуированные и сакральные темы, и сегодня, когда молодые авторы обращаются к ним, это нередко вызывает общественный скандал. Год назад разгорелся самый большой скандал последних лет. В центре его оказалась повесть Лаши Бугадзе (р. 1977) “Первый русский” (2002 г.). В ней рассказывается о первой брачной ночи царицы Тамары (она ныне причислена грузинской православной церковью к лику святых) с князем Юрием Боголюбским, который, как известно из грузинских исторических хроник, был зоофилом. Но одно — сухая информация, затерянная в летописях, а другое — ее художественное описание. Многие грузины восприняли эту повесть как оскорбление. Вероятно, если она будет переведена на русский язык, и среди русских читателей окажутся те, чье национальное самолюбие будет задето и кто попытается намерения автора объяснить политическими соображениями. Но я не думаю, что, когда автор писал этот текст, он думал об эпатаже, о скандале. У Бугадзе лучше всего получаются как раз рассказы, где переработаны библейские сюжеты, исторические события и т.п. (скажем, его рассказ “Коробка” — о Ноевом ковчеге, рассказ “Дерево” — об Иисусовом осле). Он постоянно работает в этом створе, и рассказ “Первый русский” не был в этом смысле исключением. С другой стороны, автор все-таки осознавал, что его на такой поступок толкали “сатанинские силы”, и свое отношение к сюжету произведения выразил в его форме: рассказ должен читаться с конца к началу, начиная с 5-й главы и кончая 1-й, т.е. читатель должен листать текст в обратном порядке. И, как говорит автор в начале (т.е. в конце) рассказа, это написано так потому, что “все обратное — от черта” (грузинская пословица, которую на русский можно перевести как “все неправедное от лукавого”).

В современной грузинской литературе существует писатель, который осознанно ориентирован на литературный радикализм, — это Заза Бурчуладзе (р. 1973), который на первом этапе своего творчества печатался под “кафкианским” псевдонимом Грегор Замза . Он стремится как раз говорить о тех вещах, о которых в нашей литературе было не принято раньше говорить. В основе романа “Симпсоны” — проблема гомосексуализма. Но этой проблемой обеспокоены персонажи известного мультсериала “Симпсоны”. Мультипликативность, фантомность героев делает интонацию ироничной, действие — гротескным. Вместе с тем текст пронизан, может быть, несколько нарочитой, но все-таки какой-то обостренной болью.

В романе “Письмо к матери” (2002 г.) главный персонаж пишет маме из Тбилиси в Баку и откровенно рассказывает о своих интимных проблемах, начиная с детства. Нигде об этом не говорится прямо, но чувствуется, что в этих проблемах повинна мать. Предчувствие оказывается верным, тем не менее то, что происходит в финале романа, совершенно неожиданно — герой обрушивает на мать оскорбления, ругает и проклинает ее, а в конце последнего письма ставит большую черную точку, которая является точкой-какашкой.

Современная грузинская литература довольно сильно ориентирована на деструкцию, возможно, это всего лишь отражение современной реальности, реакция на нее. Но часто это делается ради привлечения внимания читателей и не обусловлено внутренними потребностями текста. В таком контексте возрастает роль авторов, несущих позитивную энергетику и духовность, тексты которых исследуют вечные темы. В этой связи следует еще раз упомянуть православный литературный модерн Давида Картвелишвили . Завершить же осмотр “новых” я хочу слугой господа Кришны Алеко Шугладзе (р. 1965).

В последнее время в грузинской литературе появились тексты, “сделанные” с использованием буддистской, дзен-буддистской, суффистской и т.д. практик. Но создается ощущение, что обращение к этим духовным практикам происходит ради экзотики и моды, сами тексты весьма поверхностны. В чем никак не обвинишь Шугладзе . Восточный стиль мышления он “подстраивает” под западную манеру письма. Повесть “Ответы одному малотиражному изданию” (1997 г.) — одна из лучших в прозе 90-х. Персонаж, который считает себя Мануэлем, вдруг обнаруживает, что все кругом зовут его Даниэлем, и впадает в аффект. Герой начинает утверждать, что он Мануэль. Соответственно члены его семьи, друзья и весь мир яростно доказывают ему, что он Даниэль, — и вся повесть выстроена как развитие этого конфликта. Обе стороны обнаруживают большой талант спекулятивного мышления. Обеим сторонам удается сильным аргументам противника противопоставить логически и психологически убедительные контраргументы. Согласитесь — весьма оригинальный литературный прием показа раздвоения личности, благодаря которому повесть избегает схематичности. Напротив, обретает экзистенциальность, метафизичность, чего часто недостает даже хорошей нашей литературе.

2 . Перейдем к старшему поколению.

Патриарх грузинской литературы, автор более 20 романов, замечательный рассказчик и неповторимый стилист Отар Чхеидзе (р. 1920) на протяжении своего творчества осуществляет проект, казалось бы, непосильный для современного писателя: он стремится стать художественным летописцем Грузии ХХ века. Двигался целенаправленно, и постепенно отрезок между годом написания нового произведения и отраженными в нем событиями сокращался. Соответственно, возрастала документальность, и вымысел все более подчинялся этой документальности, становился его литературной окраской. В 90-е годы Отар Чхеидзе “поравнялся” с хронологией и своими романами пошел бок о бок со временем. Писать о современной Грузии пришлось в очень тяжелые годы: гражданская война, свержение Гамсахурдиа, беспредел, возвращение Шеварднадзе... Отар Чхеидзе следил за этими событиями, описывал их, начиная с романа “Артистический переворот”. Персонажами романа стали члены парламента, министры, общественные деятели... Но писатель не ограничивался документальным описанием событий. Используя гротеск, публицистический пафос, он прямо выражал свою политическую позицию и свое отношение ко всем персонажам, написанным с натуры. И не удивительно, что после выхода каждого его романа разгорался скандал. Прототипы многих персонажей чувствовали себя оскорбленными и высказывали свое возмущение. Конечно, когда писатель стоит на какой-то политической платформе, это может сделать его произведения более или менее тенденциозными. Насколько точен и этичен был Отар Чхеидзе в своих оценках — об этом еще придется спорить, но с литературной точки зрения последние романы Чхеидзе, несомненно, являются феноменальными: такого синтеза документальности (даже можно сказать, гипердокументальности) и художественного вымысла, по-моему, до этого не было в грузинской литературе.

Чхеидзе закончил свой проект, став художественным летописцем ХХ века, и взялся за ХХI век. Последний его роман “2001 год”, как видно из названия, описывает события 2001 года. В нем одним из активных персонажей является Михаил Саакашвили, творец “революции роз” и нынешний президент Грузии. Интересно, будет ли написан “2003 год” и как будут описаны известные события в этом произведении? В любом случае это окажется очень интересным и полезным для грузинской литературы. И я уверен, что читатели ждут такое произведение с нетерпением.

Другой классик грузинской литературы, Отар Чиладзе (р. 1933), своими романами прошел приблизительно такую же дорогу, как Отар Чхеидзе. В том смысле, что он тоже постепенно приближался к художественному осмыслению современности. Чиладзе начал издалека: его первый роман “Шел по дороге человек” описывал мифологическую Грузию. Потом писатель совершил скачок в ХIХ, начало ХХ века и т.д., пока в своем пятом романе “Авелум” (1993 г.) не дошел до современности. “Авелум” вызвал споры, каких не вызывал ни один его прежний роман. Некоторые считали новый роман вершиной его творчества, другие — неудачей. Причиной же как раз и было то, что он впервые обратился к современности и перед читателями предстал не совсем “обычный Чиладзе”.

Роман описывает события 1991—1992 годов, но основной корпус рисует советский период, так называемого советского интеллигента, советского писателя, который в действительности и не советский интеллигент и советский писатель, но и не явный антисоветский элемент. Как мне кажется, написание этого текста для Чиладзе было экзистенциальным актом. Для писателя, оказавшегося в новой эпохе, в новом обществе и в новом ментальном пространстве, стало вопросом жизни и смерти прозондировать прошедшую жизнь и оценить ее в системе таких абсолютных категорий, как свобода, любовь, мужество. Отар Чиладзе сумел сделать это: создал обобщенный образ советского интеллигента — своего современника. Замечательна сквозная модель романа: “империя любви”, построенная Авелумом как противовес советской империи. Самым радикальным проявлением свободы для него является создание “империи любви” и представление самого себя ее императором.

Эстетика романа кардинально меняется, когда автор начинает описывать годы национального движения и гражданской войны. Тут как художественный прием Чиладзе использует крикливый язык прессы, типичные слоганы. Думаю, такой “авангард” оказался неорганичен для Чиладзе. Монтаж газетных вырезок не отражает всего спектра эмоционально-психологических настроений того времени. Многомерные “советские персонажи”, переходящие в постсоветский период как типажи газетных клише, коллажи, становятся плоскими и прямолинейными.

После “Авелума” в 2003 году вышел роман Чиладзе “Годори”. В нем тоже рисуется портрет “советского писателя”. Но главный герой “Годори” Элизбар уже не может строить свою “империю любви” и жить в иллюзиях. В его семью входит потомок Кашели — рода-монстра, — чью историю удивительно компактно и выразительно рассказывает автор на первых же страницах романа. Этот род символизирует всю советскую систему в самых злых ее проявлениях. А немощь и агония семьи Элизбара — это то, от чего случайно спасся Авелум, но не спаслись многие его коллеги. Концепцуально “Авелум” и “Годори” можно считать дилогией, в которой показаны два пути “советского писателя” и “советского интеллигента”.

После “Даты Туташхиа” два десятилетия пришлось ждать новый роман Чабуа Амирэджиби (р. 1921). Он появился в 1995 году. “Гора Мборгали” — гимн, воспетый свободе, человеческой выносливости, любви к жизни. В романе описывается очередной побег из сибирской тюрьмы Гора Мборгали, человека лет 60, осужденного на пожизненное заключение. В страшном холоде, в пурге, во льду и снегах, через тундру и тайгу Гора проходит 2500 км за 5 месяцев и вспоминает свою прожитую жизнь: годы тюремные, молодость, детство... Кроме того, в его памяти всплывают рассказы старых знакомых, истории о предках... Все эти эпизоды и картины, нанизанные на 2500-километровой сюжетной оси, изображают почти двухвековую историю Грузии, ее быт и нравы. Огромный разнородный материал, интегрированный в сознании Гора Мборгали, делает этого беглеца символичным персонажем, участь которого схожа с участью его страны.

В романе есть и второй главный персонаж — начальник службы поиска Митиленич, который гонится за Мборгали. Борьба между ними в этом контексте тоже принимает символический характер. Портрет Митиленича, его стиль мышления и методы поиска описаны так впечатляюще, что контрапункт Гора Мборгали—Митиленич делает повествование захватывающим.

Совсем недавно вышел третий роман Чабуа Амирэджиби “ Георгий Блестящий”. Я еще не успел его прочесть, поэтому сразу перейду к еще одному нашему классику — Гураму Дочанашвили.

Гурам Дочанашвили (р. 1939) — это автор, который умеет делать с грузинским языком все. И он уже десятилетия делает. Влияние Дочанашвили на литературный процесс огромно. Он открыл новые горизонты, сделал язык удивительно податливым и вольным. По его текстам многие учились и учатся, как чародействовать над словом. Но Дочанашвили не довольствуется достигнутым и идет дальше. В 2003 году он выпустил огромный роман “Глыба церковная”, где его языковое колдовство переходит все границы: суффиксы и префиксы оказываются не на своих местах, фонетика слова меняется, слова-композиты идут навалом, фразы то растягиваются, то вдруг прерываются, появляется другой синтаксис и т.д. Такой грандиозный по объему роман давно не писался в Грузии, так что, кроме языковых экспериментов, оценить все его смысловые пласты — дело нелегкое и требует больших усилий. Поэтому я пока ограничусь лишь этой общей характеристикой и ради интриги добавлю, что значительная часть романа — это финал, а финалов в нем семь.

Резо Габриадзе (р. 1936) как киносценарист и режиссер театра марионеток хорошо известен во всем мире, в том числе и в России. От него можно ждать всего, поэтому было неудивительно, что его два новых маленьких романа “Кутаиси — город” (2002 г.) и “Чито ГК — 49-54, или Врач и больной” (2003 г.) стали событием в литературной жизни Грузии. Он пересоздает свой родной город Кутаиси, который начинает жить по странным габриадзевским законам и понятиям, и даже самые простые действия персонажей неповторимы и навсегда остаются в сознании читателей. Например, главный герой первого романа Варлам “в старости своего детства” занимается перманентным бартером: то конфетные фантики меняет на подшипники, то лимонадные этикетки на фотографии Тарзана и т.д. И волшебство этих бартеров вплетается в волшебство таких же простых действий других персонажей. Эти романы читаются как разные части одного романа. И их объединяет персонаж, который действует в обоих текстах, — это Эрмония, ангел-хранитель города Кутаиси.

Роман предельно перегружен русскими “барбаризмами”, но это не делает их стиль вульгарным. Наоборот, прозрачная, образная речь Габриадзе вместе с его фирменным юмором использует эту глобальную “барбаризацию” для создания еще одного феноменального языка в грузинской литературе.

Наира Гелашвили (р. 1947), автор множества рассказов и романа “Комната матери”, в 1999 году выпустила книгу “Автобиографическое, слишком автобиографическое”. Книга объединяет тексты разного типа: первую часть романа “Осколки зеркала”, литературные сказки, стихи, поэмы и т.д. Можно сказать, что в современной грузинской литературе она ярко выраженный последователь экзистенциальной, психологической прозы европейского типа. Интересно, что протагонистами ее произведений почти всегда были мужчины. И это не случайно: она всегда старалась не исходить из своего “я” или даже из женского “я”, а объектизировать, обобщать поставленные проблемы, анализировать их в философском и идеологическом дискурсе современности. Поэтому на первый взгляд эта книга, как ориентация на “я”, является кардинальным изменением авторской позиции. Но если посмотреть глубже, то окажется, что творческий вектор Наиры Гелашвили остался прежним, только она на сей раз использовала свой личный опыт для достижения своих художественных задач.

“Осколки зеркала” — роман о детстве и отрочестве. В мировой литературе немало таких романов, но Наира Гелашвили сумела создать текст, не похожий на эти прекрасные образцы. Роман состоит из маленьких “осколков”, и каждый “осколок” — это парабола. “Слишком автобиографические” рассказанные эпизоды эмоционально и достоверно вдруг перерастают во что-то другое, и детство становится материалом для художественной иллюстрации нравственных и философских принципов.

Нугзар Шатаидзе (р. 1944) — великолепный рассказчик, один из тех писателей, который умеет оживлять язык бабушек и дедушек, передавать колорит грузинской крестьянской речи. Его можно считать лучшим продолжателем той линии в грузинской прозе, классиком которой является Резо Инанишвили . В 1999 году Шатаидзе опубликовал “Рассказ о хлебе”, и этот текст, написанный свойственным ему “упругим” языком, стал одним из самых странных явлений грузинской литературы последнего десятилетия. В этой повести рассказывается, как надо печь разного сорта хлеб. Рассказывается досконально, со всеми нюансами: как надо просеять муку, какими дровами надо растопить печь, как надо месить тесто и т.д.

Формально все это похоже на учебник, на научную работу или даже на этнографическое исследование, потому что много орудий и предметов, названий и действий, связанных с выпечкой грузинского хлеба, уже не существует или находится на грани исчезновения, а многие из них в литературном грузинском вообще до этого ни разу не появлялись. Думаю, что со временем энциклопедическое значение этого рассказа станет огромным, но вместе с этим он образец того, как можно и сегодня расширять границы и так уже невообразимо расширенной территории литературы. В “Рассказе о хлебе” вообще нет никакого сюжета, есть только хлеб насущный и человек, у которого накопился огромнейший свод знаний о нем. Эта гармония, эта динамика отношений между человеком и хлебом насущным и создает литературность, создает экспериментальность, которая, по своей сути, естественна.

По-моему, будет символично, если наш краткий обзор мы закончим этим рассказом и пожелаем грузинской литературе, чтобы она всегда была хлебом насущным для своего народа.

Эрлом Ахвледиани

"Вано, Нико и охота"

Однажды Hико казалось, что Вано птица, а сам он охотник.

Вано волновался и думал: «Что делать, я не птица, я Вано». Hо Hико не верил, он купил двуствольное ружье и стал поглядывать на небо. Он ждал, когда Вано взлетит, чтобы убить его. Hо небо было пустым.

Вано и впрямь боялся превратиться в птицу и взлететь; он таскал камни в кармане, чтобы не взлететь; много ел, чтобы не взлететь; не смотрел на ласточек, чтобы не научиться летать; на небо не смотрел, чтобы не захотелось летать.

Hико, - говорил Вано Hико, - брось ты это ружье и не гляди на небо. Я не птица, я Вано… Какая же я птица?

Ты птица, и кончено! Взлетай поскорее, я выстрелю. Я охотник.

Hико, - говорил Вано Hико, - ну какая же я птица, когда я Вано.

Hе надоедай, - разошелся Hико, - не надоедай, а то выстрелю. Hа земле будешь - все равно выстрелю, как будто ты только что приземлился.

Вано замолчал и ушел.

Придя домой, Вано плотно пообедал, нашил на рубашку много карманов, набил их камнями и задумался.

«Hаверно, Hико не знает, что такое птица, а то не превратил бы меня в птицу.

Нодар Думбадзе

"Собака"

История эта началась в августе сорок первого и закончилась ровно два года спустя.

Суровое дыхание войны наше село почувствовало уже через месяц. Привыкший к зажиточной жизни колхозник не смог сразу осмыслить всего ужаса происшедшего, не рассчитал своих возможностей, и случилось так, что амбары и лари во многих домах опустели уже в августе, а в нашем доме и того раньше...

Измученный водянкой дед Спиридон дни и ночи просиживал у камина, и все заботы по хозяйству легли на мои плечи. Да что хозяйство! У меня и сейчас начинает ломить спина, как вспомню, сколько я тогда натаскал из лесу дров и хвороста: пропал бы бедный старик без тепла.

25 августа был съеден последний кусок мчади. Дед извлек из стенного шкафа закупоренную кочерыжкой десятилитровую бутыль с водкой и сказал:

Положи в корзину, ступай в Чохатаури и обменяй на пуд кукурузы. Того, кто предложит меньше, облей этой самой водкой, разбей бутыль и возвращайся домой... Водка тутовая, и в ней восемьдесят градусов, надо ж понимать!.. Вот так.

Михо Мосулишвили

"Танец со скалой"

"Если в вечный снег навеки ты

Ляжешь - над тобою, как над близким,

Наклонятся горные хребты

Самым прочным в мире обелиском".

Владимир Высоцкий, "К вершине" (Памяти Михаила Хергиани).

Однажды, осенью 1968 года дядя взял меня, - мальчика шести лет от роду - посмотреть на тренировку скалолазов в тбилисском ботаническом саду.

И тогда я, сидя на исключительно элитарном месте, в "ложе Бенуара", то есть на дядиной шее, увидел потрясающее зрелище.

Нет, это нельзя было назвать скалолазанием.

Это было танец на скале! Или со скалой! Ой, как филигранно, по-кошачьи, особенно двигался один из них. И правда - будто танцевал, ловко поднимаясь вверх по скале. Одним только пальцем зацеплялся за выступы, которых не замечали другие.

А кто он? -- спросил у дяди.

Который? -- щуря слезящиеся на солнце глаза, посмотрел на меня.

Вон тот, который на скале танцует.

И тебе понравилось? -- обрадовался дядя. -- Он -- Тигр Скал!

А почему Тигр?

В газетах писали, что за своё умение с невероятной быстротой проходить сложные скальные маршруты он получил от английских альпинистов прозвище "Тигр скал".

А кто он по-правде?

Миша Хергиани!

Правда? А я ведь тоже Миша! -- обрадовался я.

Да, вы тезки! -- засмеялся дядя. -- А еще говорят, что если он одним только пальцем зацепится за голый выступ скалы, целую неделю провисит над пропастью и не издаст стона...

Акакий Церетели

"Баши-Ачук"
(историческая повесть)

Глава первая

Откуда-то из необозримой дали мчится, извиваясь змеей, бурливая Арагва и, пробивая себе путь, яростно, с размаху налетает на отвесную скалу! Отброшенная несокрушимой твердыней, оглушенная, ошалевшая, она останавливает здесь свой бег, как бы для того, чтоб перевести дух, и, покружившись на месте, снова устремляется вперед, но течет уже медленнее, осмотрительнее, со стоном и рокотом унося свои воды в долину.

На вершине этой отвесной скалы, разрезая облака, высится огромный неприступный замок, словно надежный часовой, озирающий с высоты окрестности. Замок обнесен высокой крепкой оградой, и только с востока виден протянувшийся вдоль всей стены балкон.

В замке уже отполдничали. Эристав Заал, почтенный старик, сидел, поджав ноги, на тахте, стоявшей в углу балкона, и перебирал четки.

Тут же рядом, придвинув стул к самым перилам, супруга Заала читала «Канон страстей». Псалтырь лежала у нее на коленях; прочитав псалом, - а повторить его ей предстояло, по обегу, сорок раз, - княгиня крестилась и передвигала очередной узелок на шнурке, заменявшем ей четки.

Александр Казбеги

"Элеонора"

Юная и шаловливая, изнеженная и лукавая, своенравная и прекрасная Элеонора, дочь богатого феодала Вахтанга Хелтубнели, была предметом мечтаний тогдашней молодежи.

Все, кто были достаточно знатны, богаты и блестящи, неотступно искали ее руки, каждый мечтал о чести стать ее супругом, измышляя тысячи способов понравиться ей. Но Элеонора, надменная в своей красоте и гордая тем, что отец ее был правителем всего края, происходил из самого знатного рода в стране и обладал несметным богатством, смеялась над своими поклонниками, в то же время притягивая их к себе, разжигала в них огонь любви, никому не покоряясь сама. Множество молодых людей окружало прекрасную девушку, они вздыхали, томились по ней, лишенные сна и покоя, но все было тщетно. Их пламенные слова, порывисто-самоотверженные поступки и огненно-сверкающие взгляды не в силах были смягчить сердца Элеоноры, не могли растопить вокруг нее ледяную броню.

Анна Антоновская

"Великий Моурави"
(роман-эпопея в 6-ти книгах)

Книга первая "Пробуждение барса"

Часть первая

Над пропастью навис угрюмый утес с замшелыми боками. Внезапно с его чуть пригнутого плеча сорвался беркут. Распластав будто выкованные из черного

железа крылья и гневно приоткрыв изогнутый, как погнувшийся наконечник копья, клюв, хищник ринулся к солнцу. Пошатнулось ошеломленное солнце и упало, и вмиг разлетелось на куски, роняя красно-зелено-оранжевые брызги на

побагровевшие высоты Дидгори.

"Ох!.. хо!.." - проскрипела вынырнувшая из зарослей орешника арба. Теребя морщинистыми шеями ярмо, два буйвола, чуть скосив выпуклые глаза, равнодушно зашагали к горному лесу. Папуна Чивадзе, приподнявшись, хотел было высказать свое мнение о невежливом поведении беркута, но... что это распласталось на крутом выступе?

Не то барс, не то другой неведомый солнечный зверь с расплавленными пятнами

на словно дымящейся шкуре. Решил Папуна Чивадзе посоветовать солнцу, чтобы,

уходя, оно подбирало свои одежды, но что-то свалилось с арбы и ударилось о

придорожный камень. Подхватив бурдючок и швырнув его на место, Папуна Чивадзе собирался поразмыслить о правилах общения путников земных с надземными и небесными, но внезапно в ветвях пораженного молнией дуба взволнованно чирикнула розовая птичка и мысли Папуна перенеслись к маленькому домику, где "птичка", похожая на розовую, ждет обещанные бусы. Он хотел было хворостиной поторопить буйволов, но раздумал и предался созерцанию притихшего леса.

Скатилось за вершины солнце, исчез беркут, померк барс. Легкой поступью

на землю спускалась ночь, волоча за собой плащ, усыпанный не то мерцающими

светляками, не то звездами.

Константин Гамсахурдиа

"Десница великого мастера"

Пролог

Военно- Грузинская дорога -красивейшая в мире, Дардиманди - замечательный конь, а верховая езда - лучший отдых для меня. Когда остромордый, широкогрудый, крепконогий копь, насторожив уши, смотрит на меня, во мне просыпается неиссякаемая энергия, и кажется, что я вновь родился на свет и еще не успел вкусить на этой прекрасной земле восторга от быстрого конского бега и радости движения.

Я глажу маленькие, как листья бука, уши Дардиманди, смотрю в его черные глаза и заражаюсь той неуемной силой, которой природа-мать так щедро наградила его…

Случилось однажды, что мой благонравный конь внезапно разгорячился и пришел в такую ярость, что хоть до самых Кара-Кумов скачи на нем карьером.

Широко раскрыв свои прекрасные большие глаза на блестящие авто, чумазые грузовики, он, поглощая пространство, понес меня вдаль. Я не склонен порицать Дардиманди за то, что в нем закипела горячая кровь неутомимого скакуна…

Тбилиси у нас на глазах разросся в большой город. Огни электрических ламп сверкают на горе святого Давида, в парке имени Сталина. Электрические шары, отраженные в волнах Куры, покачиваются около моста Героев и вдоль широкой набережной Сталина. И вот, когда авто со слепящими фарами ревели прямо в уши, убегая по гудронированному шоссе, выли заводские сирены, тарахтели тракторы, идущие в колхозы, и весело позванивали велосипедисты, степенный Дардиманди стал поминутно вздрагивать, беспокойно фыркать и грызть удила. Ни удилами, ни мундштуком не удержать его. Вытянув изогнутую, как у лебедя, шею, он рвался вперед. Я старался обуздать его порыв, прибрать к рукам, но он, занесши вперед круп, неожиданно пошел боком.

Гурам Дочанашвили

"Тысяча мелких забот"

Они никак не могли договориться.

Приходи, когда хочешь, - снова и снова повторял бухгалтер.

А когда все-таки, вы же не сидите тут с утра до вечера!

Вот человек! Раз говорю, значит, буду.

Неужели не можете сказать точно?

Когда угодно... Ну и человек! Когда надума­ешь, тогда и приходи...

А если не застану вас? - раздраженно прервал бухгалтера Сандро. - У меня времени в обрез.

Не беспокойся, застанешь. Сигарета найдется?

Оба закурили и как будто успокоились; бухгалтер даже откинулся на стуле, с наслаждением пуская дым к потолку, но Сандро опять засомневался и спросил как бы между прочим:

А вообще-то вы в первой половине дня бываете или во второй?

Слушай, друг... - Бухгалтер явно обиделся. - Говорю тебе, приходи в любое время. Не буду на месте, обождешь, что ты заладил...

Так я и знал, - разнервничался Сандро, - весь день потеряю тут завтра! Поймите, нам выезжать по­слезавтра утром.

Утром? А Марго сказала - вечером.

Это они вечером, а мне с машиной ехать ут­ром...

Ладно, ладно, успокойся. Приедешь завтра и получишь - деньги будут выписаны.

Пожалуйста, не забудьте про деньги для топо­графа.

Не забуду, как я могу забыть! Не волнуйся!

Гурам Мегрелишвили

"Писатель"

I этап. Как все начиналось

Как и большинство молодых представителей моего поколения, в результате ничегонеделанья, игры в карты, домино и нарды, курения травки и безоглядных пьянок, я впал в глубочайшую депрессию. В моем словарном запасе с возрастающей частотой стали появляться такие фразы, как: - все, я завис… весь кончился… ничего не колышет… я уже летаю… все до фени… и т. д. К тому же из на удивление покладистого мальчика я превратился в конфликтную, злоязычную и безжалостную особу.

Проблемы возникли у меня и во взаимоотношениях с родителями (ненавижу: - пап, дай два лари), я стал на дух не переносить родственников (пошли они… какой от них прок?!), возненавидел соседей (и у этого лоха такая машина?!) и едва не стал полицейским.

Нервы у меня разошлись вовсю. Ни работы, ни перспективы найти работу, ни перспективы появления перспективы найти работу. Короче, единственная мечта, что у меня осталась - поскорей бы состариться и умереть. И тут мне в руки попала американская книга мудрых мыслей. В ней было написано:

II этап. Что было написано в американской книге

мудрых мыслей: «Если не знаешь, что делать - женись!»

Лео Киачели

"Алмасгир Кибулан"

На Ленхерских лесозаготовках, там, где Хуберчала впадает в Ингури, работали сваны. Собралось их человек десять. Был здесь и Алмасгир Кибулан, житель отдаленного селения Халде. Алмасгир резко выделялся среди земляков своим богатырским сложением - так старинная башня возвышается над обычными сванскими домами.

С Кибуланом пришел его сын Гивергил. Односельчане прозвали юношу «Дали гезал», что значит «Сын Дали» - такой он был удачливый охотник!

Гивергилу едва исполнилось пятнадцать лет, и отец впервые взял его на лесозаготовки.

Алмасгира вызвал из деревни его родственник Бимурзола Маргвелани. Он тоже был родом из Халде, но жил теперь постоянно в Ленхери.

Еще год назад Бимурзола договорился со старым подрядчиком Каузой Пипия о том, что к началу будущего лета сдаст ему в селении Джвари сотню отборных сосновых бревен определенного размера. Подписав соглашение, Бимурзола получил от подрядчика задаток и разрешение на заготовку леса. Кроме Алмасгира Кибулана и Гивергила, Бимурзола привлек к работе еще нескольких своих бывших соседей - опытных лесорубов.

Гурам Петриашвили

"Малыш-динозавр"

В давние-давние времена на бескрайней равнине паслись динозавры.

Огромные-преогромные были динозавры, каждый - раз в десять больше слона.

Неуклюжие, неповоротливые, они лишний шаг ленились делать. Вытянув свою длинную шею, день-деньской водили головой из стороны в сторону. Только выщипав всю траву перед собой, нехотя ступали дальше.

Паслись так динозавры.

Медленно, неторопливо двигали и двигали челюстями.

А чего им было спешить?

Травы - сколько хочешь, равнине конца-краю не видно.

Незаметно однообразно тянулось время.

Появлялись динозавры-малыши, учились щипать траву, росли, становились большими динозаврами, и, как все другие, с утра до вечера ели траву, жевали и жевали.

Но вот однажды какой-то малыш поднял глаза от травы. Потом вытянул шею и ещё выше вскинул голову.

О, как чудесно, оказывается, глядеть вверх.

Нико Ломоури

"Русалка"

Помню, когда я был еще совсем маленьким и не мог уверенно держать в руке не то что пастушеский бич, но даже прут, которым погоняют волов; в пору, когда мне не доверили бы не только стадо, но даже поросенка в поле, - у меня было одно заветное желание: мне хотелось побывать в лесу. Все, кому я решался высказать свое желание, неизменно подымали меня на смех.

Экая подумаешь невидаль - лес! Ты что же, малыш, клад там зарыл или зерна жемчужные посеял?

Клад! Жемчужные зерна! В ту пору я даже не понимал значения этих слов. Мои желания не простирались тогда так далеко.

Обычно мой отец и три моих дяди привозили мне из лесу то голубиные яйца, то зайчонка, то маленьких пискливых перепелят; они дарили мне пригоршни лесных орешков с плотными сочными ядрышками - мое любимое лакомство; привозили они мне и пучки красноватых гибких ивовых прутьев, из которых я плел потом маленькие запруды для рыб, водившихся в нашей речушке. Каждую весну я получал в подарок маленькую звонкую дудочку, искусно вырезанную из тростника.

Я чувствовал себя в ту пору безгранично счастливым.

Эгнате Ниношвили

"Гогия Уйшвили"

Опять к нам в деревню поставили «экуцию». Сегодня староста обегал всех и объявил: мы должны внести на содержание этой «экуции» по десять рублей с дома, да еще дрова, сено, кукурузу и прочее! - с болью и безнадежностью в голосе говорила Марине своему мужу Гогии вечером, когда тот вернулся с работы.

Как! Опять «экуция»!.. С ума ты что ли сошла, баба! Если опять они поставят к нам «экуцию», остынет наш очаг!.. - сказал Гогия, и лицо его нахмурилось.

Ты что на меня-то сердишься, точно я в этом виновата! - упрекнула мужа Марине.

Заладила! Сержусь на тебя! Пойми, о чем я говорю! Ты должна была сказать этому анафеме: выкуп, мол, за барщину плати, да церковный налог на содержание попа плати, да почтовый налог плати, да дорожный налог плати, и не перечислить еще, какую пропасть налогов мы должны поставлять нашим горбом. Мало им этого показалось, у вас, говорят, разбойники скрываются, взяли и поставили к нам прошлый год «экуцию», разорили нашу деревню. Вот что ты должна была сказать ему! - так говорил Гогия, подсаживаясь к очагу.

Отар Чиладзе

"Железный театр"

1
Землю возили на арбах. В ямках пузырилась мутная вода. Между ямок были разбросаны саженцы с укутанными в тряпки корнями: какой-то чудак-немец задумал разбить сад на песке. В порту несколько полусгнивших барок терлись бортами друг о друга. Искривленное отражение мачты покачивалось на зеленоватой морской глади. Чайки кричали, заливались хохотом. На берегу валялась мертвая лошадь. Из ее распоротого брюха внезапно выскакивала крыса, рассекала воздух, как снаряд, и плюхалась в мире. «Прямиком в Турцию», - говорил папа. Но всего удивительнее был молочник. Бидон молочника дразнил его, высовывая белый, дымящийся язык. У самого же молочника голова была обвязана башлыком, а изо рта торчала длинная пестрая трубка, которую он непрестанно со свистом посасывал. «Посажу тебя в эту посудину - родной отец вовек не отыщет!» - говорил он с улыбкой. Вместе с пустым бидоном он уносил остатки яств со вчерашнего стола. После него оставался на балконе сдобный запах, теплый и влажный. Так начиналось утро.

Сулхан-Саба Орбелиани

"О мудрости вымысла"

Жил некогда царь, деяний которого никто не в силах себе представить; он скопил в своем сердце добротой и благотворением столько милосердия, что и сам не мог его измерить. Пылкость и жестокость своего гневливого сердца он побеждал благостным дуновением богобоязненности, щедростью утолил жар больше, чем облака, несущие влагу; обильнее дождя, падающего с небес, были дары, которыми он награждал людей.
Страх и трепет перед ним охватили всю землю; люди боялись его больше грома, по его милость и ласка были пленительнее и сладостнее, чем сосцы матери для младенца.
Имя этого великого и прославленного царя было Финез.
У него был везир, мудрость его достигала небес. Умом своим он измерил вдоль и поперек земную твердь, ученостью проник в морские бездны, воздушные явления и звездные пути он начертал на скрижалях своего сердца. Кротостью своих речей он укрощал диких зверей, уподобляя их людям. По слову его скалы таяли, как воск, птицы говорили человечьими голосами.
Имя этому везиру было Седрак.

Чабуа Амирэджиби

"Сорока-сплетница"

Лиса, осёл и кукушка привели на суд ко льву сороку.
Лев зевнул, надел очки и сказал:
- В чём провинилась сорока?
Лиса сказала:
- Сорока распустила про меня слух, что я бесхвостая. Я подумала: задеру-ка хвост повыше, все увидят, что хвост у меня есть, и не станут больше надо мной смеяться. С тех пор я так и привыкла ходить. Охотники меня издалека видят. И каково мне теперь, уважаемый судья, без хвоста жить, посудите сами!..
Лиса положила на стол перед львом хвост, весь подпалённый и пробитый дробью. Лев поправил очки, внимательно осмотрел его, вздохнул и сказал:
- Какой был пышный хвост! Такого, как у лисы, хвоста ни у одного зверя не было!
Лев повернулся к сороке и спросил:
- Ты зачем лгала?
- Откуда я знала, что у неё такой пышный хвост? Ошиблась я, простите меня! - ответила сорока.

Даниел Чонкадзе

"Сурамская крепость"

Прошлым летом, когда, истомленные нестерпимой жарой, жители Тбилиси искали прохлады за городом, несколько молодых людей, а среди них и ваш покорный слуга, уговорились собираться каждый вечер на Песках, за рекою, против анчисхатской церкви, и весело проводить там время до поздней ночи. В уговоре нашем имелось такое условие: каждый должен был рассказать какое нибудь предание, притчу или повесть из грузинской жизни.
Был один из тех прекрасных вечеров, которыми столь часто в нашей стране сменяются знойные дни. Молодые люди только что искупались в реке; одни пили чай, другие еще одевались, остальные же окружили Д. Б. , - он, положив на колено тари, что-то наигрывал и напевал вполголоса. Спустя некоторое время, когда все напились чаю и слуги принялись за приготовления к ужину, молодые люди вспомнили, что в этот вечер еще не слышали очередного рассказа. Стали выяснять, чья сегодня очередь; оказалось, что каждый уже рассказал что-нибудь. Попросили одного, попросили другого - однако охотников не находилось. Пришлось кинуть жребий. Один из нас, поднявшись с места, стал считать: «Ицило, бицило, шрошано…» и т. д. Считалка закончилась на Нико Д.
- Поздравляем, Нико! Поздравляем! - закричали все наперебой.
- Нет, друзья, избавьте меня сегодня. Право, не знаю что рассказывать, не готовился.
- Эх, друг Нико! Помяни бога и начни: «Жили-были…», а дальше само пойдет, уверяю тебя! - сказал наставительным тоном Сико.
- Ладно… Так слушайте же! - И Нико начал.

Михаил Лохвицкий

"Поиски богов"

Лета 1867-го, марта месяца, седьмого дня от Рождества Христова, по григорианскому календарю, или первого числа месяца зуль каада, 1233 года, по мусульманскому, или за две недели до головного дня первого месяца Нового, несчетного года от порождения адыгов Солнцем, по летосчислению адыгскому, над горами Кавказа голубело небо, пропитанное жарким сиянием низко и медленно плывущего дневного светила.
Горячие лучи оплавили лед на повернутой к солнцу вершине горы, струйки воды змеями заползли под толщу слежалого снега, размыли его связи с промерзшей землей, и громадная, как нартский конь-альп, лавина, еле слышно вздохнув, устремилась во все ускоряющийся бег по крутому склону, уплотняя воздух. Твердь снега и воздуха срывала с основания нагромождения скал, срезала, словно травинки, кривые дубки, ели, пихты, и ущелье огласилось тихим стоном ужаса.

Ладо Мрелашвили

"Мальчишки из Икалто"

В грозу
Гром грохотал с такой силой, что заглушал треск и скрип деревьев, сгибающихся под порывами ветра. Ливень хлестал как из ведра. Шумные ручьи сломя голову неслись по скатам и низвергались в овраг Икалто, где пенился и рычал, ворочая камни, вздувшийся поток. Вокруг не было ни души. На балконах домов и под балконами, уткнув носы в тёплые пушистые хвосты, лежали лохматые псы. И только за околицей, возле леса, в старом, заброшенном сарае молния высвечивала два мальчишеских лица, Судя по их выражениям, мальчишкам были нипочём гроза и ветер, бушующие за стенами.
- Ну и ночка! - проговорил один из них и опустился на солому, устилавшую весь сарай.
- Да, вовремя мы сюда добрались, не то не просохнуть нам до утра.
- Ха-ха-ха! Дома-то сейчас уверены, что я у тебя. А твои старики думают, что ты у нас…
- Потише, Гоги, не смейся так громко!
- Ничего, Сандро, в таком шуме всё равно никто не услышит.

Гурам Панджикидзе

"Седьмое небо"

1
Раннее июльское утро.
Воздух над аэродромом прозрачен и чист.
У трапа ТУ-104 толпятся и громко переговариваются пассажиры. Стюардесса, понимая всю безнадежность своих усилий, пытается их утихомирить.
- Товарищи! Товарищи, не торопитесь. Все успеете.
Леван Хидашели стоит поодаль и молча смотрит на своих беспокойных попутчиков. Он не любит суеты.
С жужжанием, как пчелы, пассажиры исчезают один за другим в темном отверстии входа.
Вот уже скрылся последний, а Леван все еще не двигался с места. Стюардесса вздохнула с облегчением и только сейчас заметила его. Леван почувствовал на себе взгляд. Машинально потянулся к карману, хотел вытащить коробку папирос, но вдруг вспомнил, что курить у самолета нельзя. С досадой махнул рукой и поднял свою спортивную сумку.
- Вы в Тбилиси? - спросила стюардесса, взглянув на билет.
Леван ничего не ответил.

Нико Лордкипанидзе

"Богатырь"

Прангулашвили издавна славились по всей Нижней Имеретии своей богатырской силой. Недаром их часто называли Вешапидзе. И в самом деле они обладали столь же чудовищной силой, сколь и чудовищной прожорливостью. В боях Вешапидзе никогда не притязали на первенство, но кинжалом, величиною с буйволиное ярмо, орудовали так, словно то был легкий прутик.
И применяли они это оружие своеобразно. Если вражеский отряд приближался гуськом, Прангулашвили разили противника прямо в грудь или живот, не разбирая, в кость или мякоть, одним ударом насаживали на острие кинжала по два-три человека и потрошили их, точно поросят. Если же враг наступал развернутым строем, они били наотмашь от правого уха к левому бедру, сокрушали одним ударом двоих противников, а третий сам валился на землю, то ли от ужаса перед сверкающим лезвием, то ли опрокинутый воздушной волной.
На войну Прангулашвили обычно посылали только одного воина, ни больше, ни меньше, поскольку весь их род состоял из одной семьи.

Григол Абашидзе

"Долгая ночь"

Грузинская хроника XIII века

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Дети играли у ручья, текущего по каменному желобу. Среди них был юноша, вероятно, не старше шестнадцати лет, хотя на вид, и ростом, и шириной плеч, да и серьезной задумчивостью в лице, он выглядел намного старше своих лет. Юноша старательно прилаживал игрушечное мельничное колесо. Он воткнул по обе стороны ручья тонкие развилки, положил на них ось колеса и теперь постепенно опускал его, чтобы светлая, летящая по ровному желобу струя задела за легкие деревянные лопасти. Внезапно он отнял руки, распрямился. Колесо завертелось, разбрызгивая на траву мелкие прохладные капли. Дети столпились у чудесной мельницы, теснясь и мешая друг другу.
Распрямившись, юноша действительно оказался высоким, широкоплечим, стройным. Он стоял над ручьем, как великан над большой рекой, опираясь ногами на разные берега. И вода, и возня детей, их визг и веселый смех были где-то внизу, и юноша уж не видел ни летящей по желобу воды, ни веселого колесика, ни детских лиц. За близким шумом и смехом он различил вдалеке что-то такое, что заставило его насторожиться и вслушаться. Потом он метнулся к широким воротам, выходящим как раз на проезжую дорогу.
По дороге трусил лопоухий ослик. На нем сидел не старый еще, но, как видно, рано отяжелевший, рыхлый мужчина. Он был бледен той болезненной бледностью, которая появляется, если человек мало двигается, мало видит солнца и свежего воздуха.