Народническая литература. Кто такие народники и какова их деятельность? Более терпеть нельзя

Народническая литература.

Литературная ситуация 70-80-х гг такова, что наиболее читаемые – не талантливые, а откликающиеся на злобу дня.

Истоки народнического движения связаны ещё с Герценом и Чернышевским. Верили в общину – особую организацию русского христианства, совместное владение землёй, отсутствие частной собственности. Начало народничеству положили 2 крупных общественных деятеля: («Что такое прогресс?»1869 г.) и в «Исторических письмах». Главная идея – не экономическая, а этическая, идея долга интеллигенции перед народом: «надо платить долги». Народ принёс всё материальное богатство, саму возможность заниматься непроизводственной деятельностью, принёс потом и кровью, все удобства, значит надо помочь народу в тех рамках, которые даёт реформа Александра II через земства («аптечки и библиотечки»).

Почти сразу же возникают и не просветительские течения – революционное народничество. Попытка создать справедливый государственный строй, уничтожить угнетение: спровоцировать народный бунт (анархизм , Бакунин, член 1-го Интернационала) или организовать заговор, через группки людей (Ткачёв, эмигрант).

Пик пришёлся на 1874 г., хождения в народ. Тысячи студентов идут в деревню: работать и просвещать или пропагандировать («Новь»). Народ не понял этого движения, студентов сдавали в полицию – ок. 4000 человек; идут массовые политические процессы: 193-х и т. д. Движение перерождается в подпольную, законспирированную организацию. 1876 г. – «Земля и воля», которая распадается на 2 крыла: леберальое – «Чёрный передел» Плеханова и террористическое – «Народная воля», где состоят Михайлов, Желябов, Перовская, будущие эсэры. Вскоре – покушение Соловьёва, потом ещё 6. 1

III Игнатий Гришневицкий кидает бомбу в царя – началась новая эпоха.

Литература народников.

Пишут такие видные народники, как Глеб Иванович Успенский, ёдов, Николай Елпидифорович Петропавловский , Засадимский, Эртель. Начинают деятельность в конце 60-х – начале 70-х гг.. Все они разночинцы, дети, внуки дьячков, крепостных, мелких чиновников. Все начали с журналистики, газетной подёнщины, живут в жестокой бедности. В ранней молодости это радикалы, испытавшие влияние Чернышевского, продолжатели Слепцова, Решетникова, Н. Успенского. Составляют узкий круг друзей.

Дядя Златоврацкого дружил с Добролюбовым. Засадимский близок Шелгунову. Почти все побывали в ссылке. Петропавловский [Коронин] 12 лет просидел в Петропавловке. Они восприняли народную идеологию. Конфликт не между радикальным человеком типа Базарова и отцами, а некий вариант: между носителями патриархальных устоев русской деревни и капиталистами – богатеями, живоглотами, кулаками, мироедами.

Златоврацкий, «Устои. История одной деревни.», 1878-83 гг. Написано в жанре идиллии – общинной, а не отвлечённой. Но не интересуется как обычно бытописательством (орудия труда, занятия и т. п.); акцент сделан на моральной стороне, важны нравственные качества крестьян и их отношение к происходящему; охват может быть до пределов области.

Позитивная ценность – сплочённость крестьян. Мосей Волк – воплощение страсти к охоте, идеал. Он сумел заработать деньги в городе, который ненавидит. Купил землю у разорившегося помещика. Любит берёзовую рощу. Община не предполагает личной собственности, поэтому Волк отдаёт миру имущество и организует коммуну в виде большой патриархальной семьи: дочь, старик-мечтатель, все здоровые, крепкие, с чувством собственного достоинства (то, чего не было, но чего так желали народники). В романе описано совместное хозяйство на уровне семьи, где всё по справедливости, жива вера в Бога, молитвы, благотворительность – утопическая картина. Литература будто возвращается в XVIII век, во времена Руссо. Крестьяне – чистые сердцем дети природы. Окрестные крестьяне им завидуют.

«Сон счастливого мужика». Идиллия разрушается извне (как у Гоголя – кошечка ушла за пределы идиллического хронотопа, набралась диких нравов). Здесь – то же.

Внук Мосея – Пётр – послужил в Москве у купца, вренулся другим человеком – расчетливым, сухоньким, сосредоточенным, деловитость его съедает. Он требует раздела имущества. После раздела он скупил остальную землю и сдает её в аренду. Начинается борьба корысти и хранителей устоев – Мосея и др. против Петра Волка и его пособников. На стороне устоев – просветители.

Финал оптимистический: устои победят, т. к. есть мистическая вера в силу земли (тема развивается Г. Успенским, «Власть земли»).

«Крестьяне-присяжные». О сбившемся с пути крестьянине: ему надо вернуться в деревню, к земле – у земли меньше греха.

В целом подобная литература похожа на деревенскую литературу XX века, где также постулируется сила земли, которая исцеляет нравственные недуги, устраняет разрушителей устоев. Но в XIX веке вера была основана ещё и на экономических и социальных фактах, на вере в общину.

Община, мир, совместное владение землёй включает в себя круговую поруку: крестьяне отвечают друг за друга при уплате податей, налогов. Если среди них есть несостоятельные должники , весь мир платит за них вскладчину. Налоги перекладываются на другие плечи, социалистический принцип. Совместное владение – элементы демократии – вызывали бесконечную полемику народников с Герценом и славянофилами. Славянофилы были за русский коллективизм , потому что это залог нового пути России, сохранившийся с незапамятных времён. Эта идея была подхвачена Достоевским, Страховым, но в духовном аспекте: русский народ как народ богоносец. Появляются метафоры корней, почвы, истоков, устоев. Начинаются исследования либеральных историков (Милюков), приведшие к выводу: община была и в первобытные времена, т. к. совместный труд экономически выгоднее при низком уровне развития орудий производства. А с появлением крепостного права она исчезла и возродилась уже искусственно, при Екатерине II, чтобы обеспечить хорошие сборы налогов. Это всего лишь экономический механизм. Но в то же время этот институт используется крестьянами как защитный механизм, в случае крайней бедности. Всё обусловлено исторически, физически, а не духовным началом, соборностью и т. д.

Народники не принимали эту точку зрения, как и социалисты, начиная с Герцена.

Однако либералы добились того, что в 1861 году было составлено положение – статья 165 – о праве выхода из общины в согласии с миром или с досрочной выплатой долга. Это неизбежно привело к распаду общины. Закон действовал 32 года – за это время Россия успела стать капиталистической страной, и произошло разорение крестьянства. В 1893 году правительство запретило выход из общины, но это не помогло. Революция 1905 года, столыпинские реформы окончательно разрушили общину.

В 80-е гг. народники вдруг обнаружили, что общины нет. Наумов в 1884 г., путешествуя по Сибири, отмечает: «.. нахожу лишь, что все тащат друг у друга».

Появилась литература очеркового характера. Произошла эволюция литературы от утопической к очерковой. Теперь важно лишь правдиво описать жизнь: старина, правдивые наблюдения, беллетризированные психологические очерки. Нет задачи изображать индивидуальность человека. Герой должен быть типичным; может быть повествование вообще без героя – фигурирует просто толпа, человек поднимается над массой лишь в ту сторону, в какую хотят народники. Индивидуальность представлена лишь как некое отступление от общего. Надо изобразить деградацию деревни. Герои – бледные тени вместо людей: не работают, ходят с места на место. Живут желанием урвать случай заработать какие-то деньги.

Другое настроение представлено в пропагандистской линии народнической литературы 80-х гг. Её1 задача – дать нового положительного героя, появляется всё больше романтиков, людей самоотверженных, отказывающихся ото всех привилегий. Есть линия уставших людей, чувствующих бессмысленность своего существования. Революционеров почти не изображают из-за цензуры. Хотя это частый образ для Степняка-Кравчинского: «Андрей Кожухов», «Подпольная Россия» и др.

Писатели, пришедшие в 80-е гг., либо показывают объективный распад, либо сосредотачиваются на определённой тематике: город, фобрики и заводы (очерки Нефёдова о том, как село Иваново перерождается в город). Наумов пишет об окраинах, золотоискателях, коренных народах Сибири; о тех, кто был крестьянином, а стал кем-то другим.

Ещё одна тема – гибель дворянских гнёзд. Садимский «Что сеяли, то пожали». Нет сочувствия помещику. Герой – новый буржуа, прибирающий всё к рукам, оценивается негативно. Никто из писателей не пытается раскрыть психологию нового хозяина жизни, исключительно внешний взгляд.

Может быть, единственный вне этой тенденции – Мамин-Сибиряк, «Приваловские миллионы», но его творчество не относится к основной линии литературы.

Идеология народников, появившаяся в Российской империи в 1860-1910-х годах, ратовала за переход общества к «справедливому» социализму прямиком от феодализма, перескакивая капитализм. Идея была предложена Герценом и разрабатывалась Бакуниным, Белинским, Чернышевским. Против выступали марксисты. Они утверждали, что зарождающийся в России строй может быть только капиталистическим.

По сути деятельность народников - это своего рода мостик в революционном движении: от дворянского (или декабристского) этапа к марксистскому (то есть пролетарскому). Однако массы оказались невосприимчивы к пропаганде революции. Да и репрессии правительства подавили это начинание. Тем не менее, оно оставило яркий след, который помнит история России. Кто такие народники и чем они знамениты? Об этом подробно поговорим в статье.

В поисках народной правды

Кто такие народники в 19 веке? Это интеллигенты, разночинцы, которые искали свое место в обществе. Их мучила мысль, что они давно оторвались от народа, его мудрости и правды. Говорили, что в моральном отношении крестьяне намного выше их самих. Только неграмотны они, живут в бедности, страдают от несправедливости. И надо сблизиться с ними, раскрыть им глаза и наставить на путь истинный. В этом - долг интеллигенции перед народом. Необходимо уровнять все социальные слои и от каждого взять самое лучшее.

Также мировоззрение новоявленных защитников людей труда базировалось на мнении, что Россия - страна самобытная. Особенность ее экономики - народное производство. Потому у нее уникальный, отличный от других государств, путь развития. Народники стремились выработать собственную которая бы подходила как промышленникам, так и обычным крестьянам. Герцен, например, писал про чисто «русский социализм». Это и послужило сигналом к действию.

Истоки доктрины

Сегодня ученые подчеркивают, какой многоплановой была история России. И среди многих других политических течений особый интерес вызывает вопрос о том, кто такие народники и какова почва, породившая это явление. Почему здравые, на первый взгляд, начинания натолкнулись на стену непонимания?

Россия тех лет - аграрная, отсталая. Капитализм развит слабо. Жизнью крестьян управляла поземельная община. Входящие в нее труженики владели общим участком земли. Общество гарантировало им нормальную работу и жизнь семей, обеспечивало равные права для всех, защищало селян от притеснений крупных землевладельцев, чиновников.

Это позже, когда в деревне началось социальное расслоение, община стала тормозом развития крестьянских хозяйств. А пока она была образцом устройства российского общества и в людей занимала особое место. За это и ухватились те, кто пропагандировал движение народников.

Герцен - предтеча народничества - наблюдал, как печально в Европе закончились революции 1848-1849 годов. Он разуверился в социализме европейском. Сравнивая свою страну и западные, он пришел к выводу: социализм в России сначала должен утвердиться. А это не так уж и сложно. Ведь община на селе - готовая ячейка социалистического общества. Вот главная суть ответа на вопрос: кто такие народники?

Равенство или справедливость?

Те, кто вышел на защиту прав обездоленных, утверждали основой общества будущего справедливость. И это тоже объяснимо. Традиционно вся российская культура зиждется именно на ней. «Не равенства я требую, а справедливости!» - восклицал в романе Достоевского. Эта тема постоянно в том или ином варианте звучит в литературе и прессе периода 1860-1910 годов. И здесь ясное видение того, кто такие народники в истории, чем отличаются от других революционно настроенных групп. Так, марксисты ставили акцент на равенстве людей. А это не отвечало чаяниям русского народа. Ведь марксисты были далеки от реальностей России, культуры. Не чувствовали ее глубоко.

Ориентация на крестьян

Чтобы лучше понять, кто такие народники, надо вспомнить Герцена с его «русским социализмом». Он обращал внимание на крестьян. Ведь это обширная социальная база! Потому цель - ликвидировать землевладение помещиков, освободить селян с их наделами (без выкупа), ввести самоуправление.

Чернышевский думал, что община сначала выполнит роль особой формы производства, параллельно с капиталистической, а затем потихоньку вытеснит ее.

От революционеров до анархистов

Также надо знать виды этого движения, чтобы четко представлять, кто такие народники. Было три главных течения: революционное, или радикальное, либеральное, или пропагандистское, и анархистское.

Либералы под руководством своего идеолога П. Лаврова имели мысль о какой-то особой, но никак не капиталистической траектории развития России. Да, они тоже призывали к улучшению жизни простых людей. Но каким путем? Реформаторским. Их требования - уничтожить остатки крепостнического строя, ликвидировать землевладение крупных помещиков и сделать все, чтобы в Россию не проникли «язвы капитализма». Теорию марксизма они хорошо знали. Читали и даже перевели на русский язык все три тома «Капитала». Но для себя считали это неприемлемым.

Любой террор, насилие ими отвергались. Ведущая сила в истории - интеллигенция. Ведь она умеет мыслить критически. А крестьяне совсем не готовы к революции. Значит, прежде следует подготовить пропагандистов - из интеллигенции. И пускай ходят в народ, рассказывают. Но не для того, чтобы собрать массы на немедленный бунт. Следует длительной разъяснительной работой вести селян к началу революции.

А чем занимались практически? У них была «теория малых дел». В целом, методы народников - это культпросвет среди населения.

В ходу были журналы, всевозможные общественные союзы и организации, собрания и то есть выборные органы местного самоуправления.

Особенно (уже в 1880-1890-е годы) народникам пришлась по душе теория так называемых малых дел. Газета «Неделя» убеждала читателей, что дело чести интеллигентов - помощь селянам. Сами они не преодолеют трудности, появившиеся от элементов рыночной экономики. Можно помогать крестьянам, участвуя в деятельности земств.

Пресса взывала к педагогам, агрономам, медикам: “Переселяйтесь в деревню и личным трудом улучшайте жизнь мужиков”. Журнал «Русское богатство» бурно обсуждал проблемы деревни. «Осесть на земле» призывали публицист А. Энгельгардт, писатель Л. Толстой и другие выдающиеся современники. Они твердили о нравственном превосходстве народа над образованными людьми.

Мы пойдем другим путем

Радикалы, или революционные народники, объединились в подпольную организацию. Они называли себя адептами Чернышевского. Их критерий был один - быстрое и безжалостное свержение царя и немедленный переход к социализму.

Яркая фигура среди них - брат Ленина Он был одним из организаторов и руководителей террористической фракции «Народной воли». Именно Ульянов-старший составил программу их борьбы с царизмом.

Всего за год эти революционные народники создали свою тайную сеть. А это 80 групп. Примерно полтысячи активистов - в центре и на местах. В целом собрался отряд из нескольких тысяч единомышленников. Народовольцами было совершено пять покушений на Александра II, вошедшего в историю как «освободитель» и «великий реформатор». Ведь именно он отменил крепостное право, провел финансовую и другие реформы. Однако террористы упорно охотились за ним. Во время последнего покушения 1 марта 1881 года император получил смертельное ранение.

Интересный факт: Александр Ульянов продал свою золотую медаль, которую получил за учебу, и купил на эти деньги взрывчатку для бомбы.

21-летний террорист был схвачен при подготовке и казнен. После такой трагической развязки молодой Ленин произнес: «Нет, мы пойдем другим путем!»

Затем в стране последовали массовые аресты «смутьянов», громкие показательные суды, казни. Всего за три года (с 1881-го по 1884-й) репрессировали десять тысяч человек. Так перестала существовать «Народная воля».

Бунтари по крови

Анархисты - третья ветвь народничества. Они не только не думали латать дыры в каком-либо государстве, но и не признавали любое их них. П. Кропоткин и М. Бакунин - идеологи российского анархизма - убеждали, что всякая власть подавляет, порабощает личность. А русские - это бунтари по призванию, по крови. Крестьяне же готовы к революции. Поэтому дело за малым - организовать всенародный бунт. А он сметет это государство и не допустит создания нового. Всякий госаппарат по определению уже есть зло.

Кропоткин говорил о главенствующей роли масс. Они могут переформатировать страну. Стоит лишь создать автономии, коммуны и федерации.

Более терпеть нельзя

Какие методы использовали народники еще? По всей стране расплодилась масса нелегальных и полулегальных кружков. Только одни были просто пропагандистами, другие - заговорщиками.

Студенческие кружки наводнили Харьков, Москву и другие города. В большинстве своем молодежь предпочитала свержение монархии путем революции. Новое устройство - это союз областей. Конечно, федеративный, который управляется выборным собранием.

Большим влиянием в столице пользовалась «Земля и воля» - тайное общество. Также и в Петербурге, и в Москве работала группа «Народная расправа». Ее члены готовили не что иное, как «мужицкую революцию».

Кающиеся дворяне

Были даже такие кружки, как «Кающиеся дворяне». Всю свою жизнь они посвящали тому, чтобы загладить перед мужиками вековую вину за себя лично и своих предков.

Словом, так или иначе, но все хотели пробудить в народе их «социалистические инстинкты». Все это было очень популярно, ново, здорово. Прозаики и журналисты старательно писали на эти темы. Художники создавали картины. Так, на ура была воспринята картина Ильи Репина «Арест пропагандиста».

Но постепенно народничество стало утрачивать свою популярность и влияние в обществе. Тем более что уже поднимал голову рабочий класс.

Это была утопия

Петр Струве, экономист и политический деятель, убедительно объяснял, кто такие народники. Это идеализация и и первобытного равенства. Просто предлагается отживший экономический строй, который возвели в целую социально-политическую систему. По сути это - идеология интеллигенции, а не народа.

Кроме того, подобные предложения возникают в странах с аграрной экономикой. И именно во время их перехода к индустриализации. Поклонники этих идей намереваются разработать некую модель некапиталистического развития и постепенно приспособить население к правилам модернизированного хозяйства. Но это не работает, ибо нереально.

Положительный след

Заслуга народников в том, что их доктрина и деятельность во многом помогли консолидировать нацию - через устранение сословных различий. Были сформированы предпосылки, чтобы создать правовое пространство - единое для всех без исключения слоев общества.

Также наглядно была доказана ошибочность намерений законсервировать на века мелкое крестьянское хозяйство. Тактика террора тоже не принесла результатов.

Подрастало новое поколение, готовое на самопожертвование в борьбе с устаревшим режимом.

Н.И. Наумове, П.В. Засодимском, Ф.Д. Нефедове, Н.Е. Каронине-Петропавловском. Особо надо выделить Н.Н. Златовратского и Г.И. Успенского. Степень правдивости этих писателей очень высокая.

С добродушной иронической образностью рассказывал Златовратский о писателях-народниках, неутомимых правдоискателях: «И как же мы усердствовали; мы залезали к мужику в горшок, в чашку, в рюмку, в карман, мы лезли в хлев, считали скотину, считали возы навоза, мы отбирали данные у кабатчиков, у акцизных чиновников, летали на сходы и «исчитывали» мирскую выпивку, мы топтались по полям и лугам, мерили полосы шагами , снимали планы, прикидывали четвертями и вершками межники и межполосные броды... чего-чего только мы не нюхали, не измеряли, не вешали!..

Метод скрупулезного «исчитывания» народной жизни был шагом в поступательном развитии реализма. Метод критического наблюдения перейдет во все области реалистического изображения жизни.

Николай Иванович Наумов (1838-1901) - зачинатель художественной прозы народничества, изображал жизнь пореформенного крестьянства. Сущность того, что первым стал делать Наумов, можно представить себе следующим образом: что было бы, если бы тургеневские герои Хорь и Калиныч вступили в непримиримый конфликт между собой; Хорь, сделавшийся кулаком, нещадно эксплуатировал бы Калиныча, а Калиныч, опутанный долгами и обстоятельствами, батрачил бы на него. Смышленость Хоря - вся ушла в торговые предпринимательства, в сделки, поставки, подряды в очень широкой округе. Он весьма возгордился собой и всячески глумился над «нищебродами». А у Калиныча замерла бы в душе его поэтическая нотка, и он только и сетовал бы на голод, холод и свою безысходность. Хорю юридически уже не было бы нужды прятаться за спину барина, приобретать имущество на его имя: реформа давала все права для наживы. А у Калиныча-бедняка - по-прежнему никаких «правое». Свои же мужики сцепились теперь друг с другом в непримиримой вражде.

Наумов, в отличие от Тургенева, Григоровича, Николая Успенского, строил свои рассказы не на отдельных курьезных, нелепых случаях, а на драматическом столкновении борющихся сил в деревне. Наумов первым стал изображать появление кулака, срастание новой хищной силы с купечеством, чиновничеством, а «раскрестьяненные» батраки потянулись к голытьбе, приисковым рабочим, хлынули из деревень в города. Очень популярны были рассказы и очерки Наумова «Еж», «Мирской учет», «Юровая». Они входили в сборник его произведений «Сила солому ломит» (1874). Тут показано, как народ разочарован в реформе, «это не та воля». На шею сели новые дольщики: «мироеды», мужики-торгаши (образ Прохора Белкина в рассказе «Деревенский торгаш»), оптовые скупщики (образ Вежина в «Юровой»). Эти мотивы с вариациями часто повторяются У Наумова (рассказ «Крестьянские выборы», 1873, «Деревенский аукцион», 1871, «Зажора», 1881).

Наумов отметил и появление защитников народных интересов: Карпов в «Крестьянских выборах», Долгополов в «Паутине», Дегтярев в «Умалишенном». Положительный герой, по словам Щедрина, перестал быть «анонимом», «секретно мыслящей» личностью.

Но слава Наумова оказалась кратковременной. В 1884 году он покинул Петербург и переехал на казенную службу в Сибирь. Обнаружилась некоторая упрощенность его творчества: у Наумова только два героя - эксплуататор и эксплуатируемый. Между ними стена, никаких переходов.

Более ярким талантом обладал Павел Владимирович Засодимский (1843-1912) . Он сумел интегрировать многие мотивы народнической литературы в главном своем произведении - «Хроника села Смурина» (1874). Тут и разорение, тут и борьба. Предводитель кулацкого мира - Прокудов, богач и пройдоха. Он выдает себя за благодетеля. Он назначил, чтобы воспитанная им сирота вышла замуж за писаря. Так выгодно Прокудову в его дальних планах. Но Евгения любит разбитного, сообразительного, грамотного малого Дмитрия Кряжева, и он взаимно любит ее. Кряжев делается крестьянским вожаком. Борьба лагерей обостряется еще и на почве личных мотивов.

При всей наивности художественного приема - снабжать героя «говорящей» фамилией, образ Кряжева, несомненно, удался Засодимскому. Он стоит гораздо выше многих образов-праведников в произведениях Наумова.

Кряжев объединяет кузнецов в артель, открывает лавку, чтобы торговать без перекупщиков. Борьба смуринской бедноты с заручьевскими богатеями приобретает непримиримый и трагический характер. Кулаки подвели Кряжева под суд, но присяжные оправдали его.

Засодимский не скрывает обреченности доверчивого Кряжева. Крестьянский мир дрогнул и по науськиванию кулаков изгоняет Кряжева. Но он и внутренне порывает с иллюзиями: община, артель, лавка, касса - горю не помогут: «бери выше, хватай глубже!». Кряжев уходит в город в поисках иных путей борьбы.

Филипп Диомидович Нефедов (1838-1902) был весьма популярен в 60 - 80-х годах. Главный его труд - сборник повестей «На миру» (1872; 2-е изд. - 1878) - имел большой успех. Но выход собрания его сочинений (1894 - 1900) был встречен уже молчанием критики.

Нефедов идеализировал дореформенную крестьянскую жизнь. Отсюда контрасты между крестьянским трудом и навалившейся фабричной эксплуатацией. У него много зарисовок родного города Иванова, «русского Манчестера», в котором высятся корпуса фабрик Горелиных, Зубкова, Полушина - тысячников и миллионщиков. реального выхода из трудностей крестьянской жизни Нефедов не знал. Одно спасение - сделать мужика грамотным. Но образов интеллигентов-просветителей Нефедов не рисует. У него есть только самородки, которым далеко до Дмитрия Кряжева: «Чудесник Варнава» (1898), «Стеня Дубков» (1898) - все это «вяземские пряники», пало правдоподобные положительные герои.

Николай Елпидифорович Петропавловский (псевдоним С. Каронин, 1853-1892) был поистине человеком с «золотым сердцем», прошедшим все стадии активного народничества 70-х годов. Он несколько раз арестовывался. Литературную деятельность он начал в Петропавловской крепости и вскоре опубликовал одно из лучших своих произведений - «Рассказы о парашкинцах» (1879 - 1880). Автор создал собирательный образ разорившихся крестьян, название которого стало символом - «парашкинцы».

Новый цикл - «Рассказы о пустяках» (1881 - 1883) - продолжил прежние темы. Но тут уже речь идет о другой деревне. Пашня не кормит, об общине нет и помину, что подкинет случай, «какой-нибудь пустяк», тем и кормится крестьянская семья (рассказ «Мешок в три пуда»). За копейки нанимаются к богачам. Никакого ладу в деревенской жизни не стало.

Тоска по идеалу заставила Каронина-Петропавловского изобразить «историю одного рабочего» в повести «Снизу вверх» (1883 - 1886). Михаила Лунин ушел из деревни в город, чтобы нажиться. Но мастеровые научили его грамоте и критически мыслить. Из парашкинских беглецов вырастает настоящий протестант. Лунин - новая ступенька в развитии того образа, который намечен в Дмитрии Кряжеве у Засодимского. Плеханов указывал, что такие люди, как Лунин, призваны колебать «основы»: он символизирует движение «снизу вверх» выходцев из народа. Каронин-Петропавловский - писатель-народник, но он своей правдивостью подрывал народнические иллюзии относительно русского мужика, сельской общины и социалистических инстинктов, которые она якобы воспитывает в народе.

Сергей Михайлович Кравчинский (псевдоним С. Степняк, 1851-1895) - представитель особого ответвления в народническом движении, связанного с террористической тактикой борьбы. И сам Степняк-Кравчинский был террористом, вынужденным подолгу скрываться за границей.

Он сделал много для распространения в Западной Европе сведений о революционном движении в России - опубликовал целую книгу очерков «Подпольная Россия» (1882). Наиболее интересными в ней стали «Революционные профили»: Софьи Перовской, Веры Засулич, Петра Кропоткина и др. В России книга распространялась нелегально.

Главным произведением писателя является роман «Андрей Кожухов», вышедший в 1889 году на английском языке в Лондоне под названием «Карьера нигилиста». Лишь в 1905 году изуродованный цензурой «Андрей Кожухов» был издан в Петербурге на русском языке.

Действие романа относится к концу 1878 и первой половине 1879 года - к последнему году существования «Земли и Воли». Члену этой организации, герою романа Андрею Кожухову поручается совершить покушение на жизнь императора Александра II. События происходят то в Петербурге, то в Дубравнике, некоем провинциальном городке, символизирующем степень распространенности революционного подполья по всей России. Читатель посвящается в тайны конспирации, явок, побегов, вооруженных нападений на тюремную охрану, во взаимные отношения заговорщиков, о чем литература еще ничего не рассказывала. Кожухов женится на Тане Репиной - девушке из привилегированной семьи. Кожухов посвящает ее в тайну выпавшего ему поручения и, уходя на задание, прощается с ней. Это одна из самых психологически напряженных сцен. Книга и до сих пор читается с большим интересом, особенно в юношестве, как и «Овод» Войнич. Но в целом роман очень схематичен: в нем много декларативности, слабо связаны сюжетные сцены.

Цель борьбы и ее средства глубоко не осмыслены как со стороны автора, так и самими героями. Лучшая статья о романе принадлежит В. Засулич, которая уже в это время состояла в плехановской марксистской группе «Освобождение труда». Сама в прошлом террористка, Засулич пишет об авторе-террористе, его романе о террористах. Она воздает должное храбрости и самопожертвованию этих людей, но и откровенно говорит о бесперспективности их тактики борьбы. Занимательности у романа не отнять. Но автор слишком идеализирует своих героев. Главный недостаток романа Засулич видит в духовной бедности изображаемого движения и центрального героя: много суеты, словесных заявлений. Читатель остается в недоумении от «белых пятен», мешающих понять связь между явлениями и образами.

В незаконченном романе «Штундист Павел Руденко» (1894) Степняк-Кравчинский описывает другой путь в революцию, в сторону народа, его верований, страданий и протеста. Штундизм - сектантское движение среди русских и украинских крестьян. Но и этот путь, хотя и способен выдвигать героев (образы любящих друг друга крестьян - Павла и Гали, ссылаемых в Сибирь), не сулил успеха, вел в тупик, к неизбежному поражению.

Наиболее существенные черты народнической идеологии и художественные приемы литературы народничества со всей полнотой раскрылись в творчестве Н.Н. Златовратского и Г.И. Успенского.

Николай Николаевич Златовратский

Своего рода классиком среди писателей-народников считался Н.Н. Златовратский. Некоторые критики даже ставили его выше Глеба Успенского, что, конечно, неверно. Одно из лучших ранних произведений Златовратского - обличительная повесть «Крестьяне-присяжные» (1875). Появилась в пореформенной деревне новая крестьянская повинность - присяжные заседатели в суде. Среди присяжных - также помещики, купцы, чиновники; крестьяне до того были вовсе бесправными. Множество полукомических, полутрагических сцен в этой повести, в которой сталкиваются две правды: юридическая казуистика правящих и просвещенных сословий и крестьянский суд «по душе», их косноязычная «правда-матка».

Самым значительным произведением Златовратского является роман «Устои» с подзаголовком: «История одной деревни» (1883). Роман писался с претензией на широкий синтез наблюдений, где автор пытался доказать, что возможен подлинный эпос - современный роман о крестьянской жизни. Златовратский исходил из верной мысли: нужно не «порхать» над народной жизнью, а познать ее досконально. Он хотел развить мысль Щедрина о том, что современный роман не может строиться только на любовных сценах, нужны иные общественные основы. Экономическая сторона, трактовавшаяся многими критиками как слишком сухая, вовсе не романная, слишком примитивная, сводящая богатство жизненных определений к элементарной борьбе за хлеб, по мнению Златовратского, оказывалась органичной, интересной, многосторонней. Златовратский считал, что сельская община, сложившиеся внутри ее вековые хозяйственные, родственные, мирские, нравственные отношения могут быть основой интересного романа из народной жизни.

Сюжетным ядром романа «Устои» является история семьи крестьянина Мосея Волка, прозванного так на деревне из-за его влюбленности в лес и лесную охоту. Мосей - «идейный мужик», как говорит автор, добыл деньги на стороне, купил у барина рощу, переселился из родных Дергачей на облюбованный клочок земли и зажил «Робинзоном». (Слово это есть в названии главы «Романтики». Потянулись к нему все бедняки: Иван Забытый, Сатир Кривой, солдатка Сиклетея с кучей ребятишек и еще пономарь, празднослов, и деревенский философ Феотимыч и, наконец, неудачник во всем - Андрей Клоп. Обособив выселок, Златовратский как бы производит опыт: выживет или не выживет малая община, если в большой, Дергачевской, уже много неладов. До времени все идет по старообрядческому порядку. Блюдет порядки дочь Мосея, «келейница» Ульяна, которую все слушаются. Но вдруг изнутри взрывается община на Выселке. Внук Мосея, Петр Волк, прошедший городскую торговую выучку, скопил деньги, вернулся в родной дом и потребовал раздела имущества с братьями. Петр опутал всех мужиков арендой. К двум тяготеют все остальные полюсам зла и добра - к Петру и Ульяне герои романа.

Златовратский искренне сокрушается, что «устои» рушатся, а «себялюбцам» везде простор и почет. За ними - деньги и сила, о совести же их спрашивать нечего. В романе Златовратского много натяжек: ведь и Мосей, легендарный, изначальные деньги добыл в городе. Мир потому и выделил ему выселок, что Мосей со своею землею был, и в выселок принимались люди с землей, кроме Сиклетеи. Сама Ульяна однажды засомневалась в устойчивости мирской правды, не поклониться ли Петру, человеку сильному, знающему. Показав ряд образов «неживых» интеллигентов, то есть не обладающих здравым умом, Златовратский однако верит в «золотые сердца» (так названа у него целая повесть, вышедшая в 1877 году). С «золотыми сердцами» у него и Ульяна, и Мин Афанасьич, и Филаретушка, и Лиза Дрекалова, просвещенная девица, сострадающая народу, из того самого москворецкого семейства, в котором Петр Волк прошел свою школу жизни. Она и задумывается о столкнувшихся в жизни «двух правдах». Лиза не принимает правды отца и Петра Волка. Видит, что общинная правда обречена, но она верит в какую-то третью правду - «народную». Мы видим, что Златовратский остается народником и после того, как широко и добросовестно воспроизвел в «Устоях» уязвимые места общинной жизни. Однако его критика «устоев» не вносит иронического оттенка в заглавие романа. В книге много идеализаторской патоки, «шоколадных мужичков», что обычно отмечают литературоведы: тут и подсахаренный образ старосты, Макридия Сафроныча, отнюдь не кулака, а добродетеля; тут и опереточные сцены полевой страды, и радость «детей полей»: парни в красных рубахах перемигиваются с молодицами, женщины ловко вяжут снопы - все легко, любовно, весело: «Тут все открыто, все ясно, все на глазах у божьего солнца».

Огромный по объему роман, написанный с прекрасным знанием крестьянского быта, народного языка, все же приспособлен к определенной доктрине. Перед нами разновидность философского реализма с утопическим элементом.

И все же хочется больше воздать Златовратскому, чем обычно принято делать среди литературоведов многих поколений. Нет, Златовратский - не только «сладкогласый обманщик». Многие сцены и образы у него весьма получились. Невольно хочется преклониться перед его любовью к крестьянину, перед безграничной верой в поэзию земледельческого труда. Ведь есть она, эта поэзия, на самом деле.

Нам, пережившим варварскую коллективизацию, приведшую к фактической ликвидации крестьянства, осквернению земли, семьи и чувства братской солидарности между людьми труда, замененной пресловутым ударничеством, колхозным соцсоревнованием, не следует бросать камень в сторону Златовратского, одного из честнейших русских писателей, не заблуждавшегося в главном: народ не может и не должен быть оторван от своей земли. Это и невыгодно, и безнравственно, касается не только крестьян, но и всего общества.

Глеб Иванович Успенский

Крупный талант, как правило, не целиком вписывается в рамки того или иного литературного направления. Он входит в него по-своему, со своими «странностями» и пристрастиями, увлечениями и отступлениями. Ворвавшийся в семью «расчисленных светил, крупный талант нередко оказывается не только самым ярким выразителем заветных идей направления, но и опровергателем их. Это происходит потому, что истина для больших талантов превыше доктрин.

Таким именно был Глеб Успенский как писатель-народник. Он глубоко оригинален, диапазон его шире, все у него интереснее, чем у Н.И. Наумова, Н.Н. Златовратского, Н.Е. Каронина-Петропавловского.

Ранний период творчества Успенского можно охарактеризовать как период наблюдений над непосильным трудом и нуждой «обглоданного люда». Он изображает городскую бедноту, чиновный люд, сельских побирушек. Успенский вливался в поток демократической обличительной литературы, развенчивавшей пореформенный «рай» в России. В щедринском духе он в очерке «Будка» (1868) нарисовал образ будочника Мымрецова, одичалого блюстителя закона, инстинкты которого выражались в словах «тащить» и «не пущать».

Истинную славу принес Успенскому сборник очерков «Нравы Растеряевой улицы» (1866), поразивший читателей свежестью наблюдений, меткостью характеристик, первозданностью языка, подслушанного у разбитного тульского мастерового люда, мещанства, не тронутого никакими дуновениями цивилизации, дремотного в своих нравах и причудах. В написанном позже «Разореньи» уже проводится мысль о необходимости отпора этой косной среде. В «Нравах...» воспроизведено положение вещей, как оно есть, «темное царство» мещанства, а в «Разореньи» - ломка старых порядков, зарождение духа протеста как результат пореформенных «свобод».

По художественной выразительности в «Разореньи» ярче получилась не тема «разоренья», а тема «созидания», протеста, воплощенная в образе Михаила Ивановича. Но в последующие годы Успенский сошелся с народниками, искренне принял их движение как «просияние ума». Это и отвело его от дальнейшей разработки образа протестанта. В сниженном качестве мы будем угадывать отдельные черты образа Михаила Ивановича в житейской любознательности Ивана Ермолаевича («Крестьянин и крестьянский труд», 1880), в тяжелой судьбе главного героя - Ивана Босых («Власть земли», 1882). Но эти качества утратят бунтарский характер, окажутся уже Добродетелями «хозяйственного мужичка».

Цикл «Новые времена, новые заботы» (1873-1878) не нравоописательный; он построен по принципу драматического сквозного действия, столкновения крестьян с купцом.

Явно элегически назвал писатель свой цикл очерков «Новые времена, новые заботы». В нем вскрыты первопричины трагедии крестьян, погубленных фабрикантом, обладателем магически всесильной банковской книжки чеков («Книжка чеков. Эпизод из жизни недоимщиков»).

Мясников скупает под фабрику земли, а крестьяне должны «рас-крестьяниться». Бестолковость и безнадежность характеризуют все меры, предпринятые распоясовцами: они обречены. Свои же братья-крестьяне из окрестных деревень нанялись к Мясникову за восемь гривен, и каждый пришел с топором и ломом разнести деревню по бревнышку. Прежде купец-»миллионер» хвалился богатством, добывал его правдой и неправдой, каялся и молился, а настоящей коммерции не знал. Мясников респектабелен, скрытен, расчетлив.

Успенский показывает столкновение не только двух сил - Мясникова и распоясовцев, но и то, как в конце концов Мясникову удается, разорив распоясовцев, купить их и заставить работать на себя: «полтина в сутки пешему и рубль конному; кто хочет по этой цене идти на станцию за пятнадцать верст принять оттуда паровик - иди». «Человек - полтина» - суть всей теории, вся философия жизни - и никаких «правов», никакого общинного духа. Просто: хочешь полтину - иди, не хочешь - не надо. И распоясовцы дрогнули: они денег таких не видали; «Повезем, ребята, - говорили его приказчики, скликая распоясовский народ, - повезем одной водкой!» - и распоясовцы соглашались. Шаг сделан, следующий шаг заставит распоясовцев работать у паровика и станков.

Успенский много ездит по центральной России, Башкирии, Сибири, Кавказу, Балканам, Турции. Он мог сравнивать порядки, установленные в разных местах. Его привлекали судьбы миллионов людей, живущих не по теории, а в условиях стихийно складывающихся реальных экономических и политических сил. Везде убывала «власть земли», росла «власть денег». Успенский отразил эти наблюдения в очерках «Непривычное положение (Из впечатлений поездки по Дунаю)» (1887), «Крестьяне-богатеи» (1890), «Что-то будет дальше?» (1892). В «Плачевных временах» (1891) Успенский приходит к выводу, что ныне Микулы Селяниновичи - это крестьяне-богатеи. В очерке «Побоище» (1886) он отмечает наступление капитализма даже на окраинах России.

В письме редактору «Русских ведомостей» В.М. Соболевскому в 1887 году Успенский делится своими планами: «Подобно власти земли... мне теперь хочется до страсти писать ряд очерков «Власть капитала».... Если «Власть капитала» - название не подойдет, то я назову «Очерки влияний капитала».... Теперь эти явления изображаются цифрами, - у меня ж будут цифры и дроби превращены в людей». Успенский понимал, что восторгаться «властью денег» не приходится, однако он скептически воспринимал народнические иллюзии и свои собственные. По-иному решался теперь вопрос о власти машины, города над человеком. Успенский зафиксировал особо важное явление: рост сознания рабочих, побуждающего их на активную борьбу. Свой замысел написать «Власть капитала» Успенский не осуществил, но о «живых цифрах» успел поведать.

Талант Успенского подымался на новую ступень. «Живые цифры (Из записок деревенского обывателя)» (1888) - это целое открытие. Страсть обличения рисует живые картины там, где следуют только колонки цифр, дроби, проценты. Писатель все еще хотел бы видеть прямую связь шествия прогресса и народных слез, а официальную статистику интересуют только «объективные», средние показатели. Цифры свидетельствовали о дальнейшем «разоренье», и Успенский переключается на исследование «поэзии статистики». На сей раз ему нужны цифры «увидать во образе человеческом». Он даже становится в позу нарочито объективного созерцателя, когда задумал выяснить, например, что же на практике означает «четверть лошади», которая приходится на одного крестьянина в России. Опоэтизированная неделимость крестьянина и крестьянского труда обернулась статистической дробью. И в очерке «Четверть лошади» мужик и баба с малым ребенком на руках волокут на себе носилки с сеном. В цикле показаны и другие драматические эпизоды из жизни «живых цифр»: что значат «нули» родителей, сдавших ребенка в приют; почему выгоднее платить налог с «пуста», т.е. с болота, чем с земли, а потому лучше от земли вовсе отказаться.

Успенский все чаще стал прибегать к контрастам. Когда-то его интересовало нравоописание, потом процесс разорения, позднее - поэзия крестьянского труда, а теперь - сама реальность с ее гротесковыми формами, передающими всю несуразицу жизни. Отошло в прошлое и изолированное рассмотрение деревни. Ясно, что «расчеловечивание» - общероссийский процесс. Более того, мировой. Под впечатлением от поездок за границу Успенский написал очерки, Говорящие о том же. Башня Эйфеля в Париже - символ закабаления человека, торжество бездушного металла, принявшего вычурно угловатые формы, которыми раздавлен человек и его дух («Машина и человек (Раздумье)», 1889). Статуя Свободы в Нью-Йорке - это тоже печальная веха закабаления человека («Дополнение к рассказу «Квитанция»«, 1888). Успенский начинал понимать, что в буржуазно-демократических порядках, в опыте европейской жизни есть стороны, которые можно использовать на благо человека. Та же гласность - она полезна при обсуждении положения трудящихся. В России ничего подобного пока не было. Но Успенский затрагивал. Один вопрос за другим, выстраивалась их цепь; решение вопросов требовало выхода за рамки народнического мировоззрения, требовало нового миропонимания.

Есть весьма сложный момент во взглядах Успенского, который литературоведение стало объяснять лишь в последнее время более или менее удовлетворительно. Он связан со статьей Успенского «Горький упрек» (1888). В «Юридическом вестнике» (1888, № 10) было опубликовано письмо К. Маркса в редакцию «Отечественных записок» в связи с помещенной в этом журнале в 1877 году статьей Н.К. Михайловского «Карл Маркс перед судом г. Ю. Жуковского». Письмо это он по каким-то соображениям задержал с отправкой, может быть, считая его еще не окончательно отработанным. И оно было найдено Ф. Энгельсом в архиве К. Маркса и отправлено уже после его смерти. Письмо широко обсуждалось в русских общественных и революционных кругах, особенно в период борьбы марксистов с народниками. Маркс возражал против искажения его взглядов, допущенных Михайловским, и при этом высказывался по ряду вопросов пореформенной жизни России. В своей статье Успенский чрезвычайно уважительно пишет о Марксе, который, по его словам, является величайшим авторитетом как автор «Капитала» и потому русские люди особенно должны прислушаться к тому, что сказал Маркс о России. Оказывалось, что Маркс упрекал нас за то, что мы еще недостаточно осознали свои обязанности и неповторимые черты нашего развития. Опустим частные моменты в статье Успенского, которому кажется, что Маркс потому критиковал Михайловского, что считал свою теорию безукоризненной. Не замечает Успенский, что на самом деле Маркс критиковал Михайловского совсем за другое: за попытку превратить его, марксовский анализ одной из формаций в «Капитале», в некую историко-философскую теорию общего хода развития, будто бы имеющую фатальное значение для всех народов. Не устраивали Михайловского и неоднократные предупреждения Маркса о том, что его учение дает метод анализа, который нужно применять специфически каждый раз к конкретным историческим условиям. Народнику Михайловскому важно было доказать, что теория Маркса необязательна для России, что Россия может избежать капитализма.

Успенского поразило в письме Маркса следующее место: «Я пришел к такому выводу. Если Россия будет продолжать идти по тому пути, по которому она следовала с 1861 г., то она упустит наилучший случай, который история когда-либо предоставляла какому-либо народу, и испытает все роковые злоключения капиталистического строя». Успенский понял слишком узко слова Маркса: для него «прекрасный случай» - это российская община, она-то и предоставляет возможность избежать капитализма. Но у Маркса эти слова относятся к числу тех философских рассуждений, нередко встречающихся также у Энгельса и Ленина, которые являются образцами недогматического применения выводов; допускаются в истории скачки и «зрывыускоренное, сжатое развитие или минование целых этапов дрн благоприятной внутренней или международной обстановке. Об общине Маркс ничего не говорит и с ее судьбами ничего не связывает он только указывает, что Россия в своем развитии не обязательно должна повторять все зигзаги развития Запада.

Послышавшийся Успенскому в словах Маркса горький упрек весьма знаменателен: он заставлял писателя еще интенсивнее исследовать специфику русской общественной жизни. Успенский знакомится с «Манифестом Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса (возможно, по русскому переводу Г.В. Плеханова, 1882). В цикле очерков «Грехи тяжкие» (1888), в частности в очерке «Подробности неожиданной путаницы. Пришествие господина Купона», он обсуждает вопрос о том, кто прав в решении основного вопроса русской жизни - марксисты или народники. Успенский соглашается с марксистами в том, что капитализм превращает личность человека в простую меновую стоимость, машина делает человека ее придатком. Успенскому нравился трезвый, научный подход К. Маркса к русской действительности, без привычного для народников деления явлений на «отрадные» и «безотрадные», с глубоким объяснением их экономическими причинами. Но Успенский все же тяготел к понятиям «опомниться», «очувствоваться» в связи с «горьким упреком» Маркса. Для Успенского всего дороже был мужик. А отсюда и традиционно народнический ход его мысли в поисках идеала, гармонии жизни.

В одном из последних циклов «Кой про что (Из заметок деревенского обывателя)» (1886-1887) всплывает до этого эпизодически упоминавшийся в произведениях Успенского образ сельского учителя Тяпушкина. Лицо симпатичное, наблюдательное, честное, народу сочувствующее, но ничего серьезного предложить для облегчения участи народа не могущее. Тут во многом выражены взгляды самого Успенского.

Очерк «Выпрямила (отрывок из записок Тяпушкина)» (1884- 1885) о Венере Милосской - сплошная символика, благородная, умная. Успенский, как и его Тяпушкин, имел возможность созерцать в Лувре знаменитую статую. Великое произведение своей гармонией «выпрямляет» духовно скомканного современного человека. Ощущение счастья быть человеком артистически воспето Успенским в этом очерке. Он спорит с А.А. Фетом и теми, кто видит в Венере Милосской только «смеющееся тело» (кстати, это слово навязано Фету цензурой, у него было «божественное тело»), что-то внешнее, сложное, остающееся в сфере искусства, не переходящее в сегодняшнюю жизнь. Успенский разглядел у Венеры «почти мужицкие завитки волос по углам лба», увидел народное создание. Еще в очерках «Крестьянин и крестьянский труд» Успенский упоминал, что Иван Ермолаевич мог с великим вдохновением говорить о теленке, как только говорят художники о своих творениях. А вот теперь древняя Венера Милосская «выпрямляет» современного человека, задавленного буржуазной цивилизацией. Этот тезис Успенского совпадал с аналогичными рассуждениями Ф.М. Достоевского о том, что великие произведения помогают «восстановить» человека, выправить париев общества. Гимн Венере Милосской означал способность писателя высоко и благородно чувствовать необходимость идеала, умение совместить вечную ценность искусства и современные политические идеи. Но по отношению к народнической доктрине это - «расписка в несостоятельности». Пришлось «уцепиться» за мифологическую Венеру, так как в реальности писатель ни на что опереться не мог. «Поэзия земледельческого труда» рушилась, «поэзия цифр» отвратительна, стойка только вечная поэзия красоты.

Но есть и более глубокое содержание в «каменной загадке». Успенский говорил, что общение с революционерами его «выпрямляет». Встреча с обаятельной Верой Фигнер способствовала интеграции образа красоты и образа деяния высшего порядка. Собственно, Успенский постоянно себя «выпрямлял»: и когда упивался поэзией сельского труда, и когда искал ответы на свои вопросы у Маркса. Следовательно, аллегория полна для Успенского реального смысла. Вся цепь размышлений в очерке «Выпрямила» - выражение своего рода «романтизма» Успенского, романтизма живого, активного, предвосхитившего романтизм раннего М. Горького.

Успенский болезненно переживал все углублявшийся разлад в русской жизни, явный распад тех отношений в деревне, которые считал наиболее достойными миллионов крестьян. Это был поистине писатель «больной совести». Наконец, психика писателя не выдержала. В 1892 году он тяжело заболел и умер через десять лет. Несомненно, трагическая судьба Успенского была следствием неразрешимых социальных противоречий российской действительности. Он пережил свою духовную драму, исхода из которой не смог найти.

Писатели-народники

В условиях глухой реакции, наступившей после поражения народовольцев, судьба литературного народничества складывалась особенно драматично. В нем обнаружились черты духовной «смуты», «бездорожья» и углубилось размежевание различных идейно-художественных воззрений. Наиболее прогрессивные литераторы стремились и в новых, неблагоприятных условиях продолжать традиции «старого народничества». В своих поисках «новой веры» они опирались на гуманистические достижения реалистической литературы. Но в массе своей литературное народничество переживало упадок, и в творчестве многих писателей, с ним связанных, обнаружилось снижение идейно-художественного уровня реалистического искусства.

Признаки кризиса были очевидны не только в реакционных произведениях бывшего народника Ю. Н. Говорухи-Отрока и в мещанско-натуралистических тенденциях творчества литераторов правонароднической «Недели» (Я. В. Абрамов, В. Л. Дедлов и др.). Они наблюдаются и в поздних произведениях П. В. Засодимского, Н. Н. Златовратского, Н. И. Наумова, Ф. Д. Нефедова. Их творчество все более проникается убеждением, что для угнетенных масс и в будущем не может быть разумного «образа правления», справедливого «политического и общественного уклада». Потому идеалы и тематика большинства их произведений обращены в прошлое. Изображение социальных условий «общинной» жизни крестьян теперь, как правило, уступает место нравственной проблематике (повесть Златовратского «Барская дочь», 1883). Отчетливо проступает религиозно-моралистическая, тенденция (роман Засодимского «Грех», 1893); характерна идеализация деревни (рассказы и очерки Наумова и Нефедова 80–90-х гг.).

Народная среда изображается пассивной и разобщенной, самые значительные ее представители неспособны на революционный протест и ненависть к угнетателям, характерные для героев ряда народнических произведений 70-х гг. Народные правдолюбцы рисуются теперь одинокими и гонимыми подвижниками, протест которых окрашен в религиозно-мистические тона. Так, в рассказе Наумова «Зажора» (1881) мужицкий праведник Анисим слышит во время грозы «глас с неба» и, вдохновленный им, начинает обличать «грехи» богатея, опутавшего всю округу. Анисим пророчествует о конце мира и божьем суде над богатыми. Он не надеется на победу над мироедом, он хочет «постраждить за правду».

В изображении типов крестьян и ремесленников писатели-народники отдают значительную дань идеализации патриархальных черт, обнаруживая при этом склонность к мелодраматическим эффектам. В дореформенных «устоях» крестьянской жизни, сохранившихся в глухих углах России, они все еще надеются найти «исцеление» от социальных язв капиталистического развития. Так, Златовратский в рассказах «Лес» и «Труженики» (1886) образу затерянной в непроходимых дебрях деревни сектантов придает символический смысл мистической тайны народного бытия, которая столь же недоступна «непосвященному» интеллигенту «с хитрым умом», как и загадка «народной мудрости». Идеализированный патриархальный крестьянский «мир» противопоставляется писателями-народниками развращающему влиянию капитализма, фабрики (рассказы Нефедова «Стеня Дубков», «Чудесник Варнава» и др.). Однако в позднем творчестве народников уже нет открытой защиты «общинных путей» развития родины, они не могут избежать показа наступающего капитализма. Златовратский, характеризуя быт ремесленного Павлова («Город рабочих», 1888), отмечает вместо торжества артельных идеалов несомненные признаки их «упадка и разложения». В жизни украинской «громады» его пугает утвердившийся дух наживы («Гетман», 1888). Наумов показывает, что в деревенской глуши буржуазный хищник и авантюрист чувствует себя особенно вольготно и безнаказанно («Нефедовский починок», «Погорельцы», «Деревенский аукцион» и др.).

Беспросветно мрачной рисуется Златовратским судьба интеллигентов; они «рабы своего положения, рабы постыдные», так как закабалены «требованиями рынка и интересами фабриканта» («Господа Караваевы», 1885). Оставаясь в большинстве своем в плену прошлого, писатели-народники пытаются заслонить реальные факты «мечтами», подменить исторически отвергаемые убеждения «верой сердца» и «правдой настроения». Так, аллегория Златовратского «Безумец» (1887) создает романтическую апологию крестного пути «мечтателя», который, вопреки безжалостной действительности, обретает перед смертью «драгоценный клад» – мистическую «народную мудрость». Однако и этот «мечтатель» вынужден констатировать утрату героического идеала народнической интеллигенцией: герои наступившего безвременья – это «какие-то ученые без страсти к науке, идеалисты без веры в идеалы, народники без народа» («Скиталец», 1884).

Попытка изобразить практическую деятельность героя-интеллигента ограничивалась обычно рамками мирного просветительства теории «малых дел» – «посильной помощи народу» («Весной», «В приморском городке» Нефедова и др.). Либерально-мещанская сущность этих попыток в условиях буржуазно-дворянского строя рассчитана была на то, «чтобы заштопать, „улучшить“ положение крестьянства при сохранении основ современного общества».

В то же время в позднем творчестве писателей-народников заметно проявляется более углубленный интерес к рабочей теме. В нем возникают образы фабричных, приисковых рабочих, ремесленников. В народнической трактовке это угнетенная и обездоленная среда, подвергающаяся развращающему воздействию капитализма. Лишь в отдельных произведениях затрагивается вопрос об общественном самосознании рабочего, о его освободительных стремлениях. Герой романа Засодимского «По градам и весям» (1885), демократически настроенный землемер Верюгин, тайно работает в годы реакции над собиранием общественных сил, способных бороться за народное счастье. После долгих идейных исканий он скрывается «в одном из дальних петербургских предместий, где дымят высокие фабричные трубы и где толпы закоптелых рабочих встречаются на улице». Автор придает символический «пророческий» смысл предчувствиям героя: «И мнилось ему, что над миром восходит солнце, блестящее и ярче того, что теперь поднималось над городом». Но несмотря на эту оптимистическую декларацию общая тональность романа мрачна и трагична. В последней главе романа Верюгину снится сон, в котором современная действительность предстает как «мертвое царство».

Большинство писателей-народников отказывается от широких социальных обобщений. Произведения становятся нередко фрагментарными, обретая форму лирико-публицистических очерков (Златовратский) и натуралистических зарисовок (Наумов, Нефедов). Крушение идеалов утопического социализма усилило сентиментально-романтические черты народнической беллетристики. «Вера сердца» мечтателя-утописта зачастую побеждала «разум» исследователя народной жизни. И тогда реалистические зарисовки быта и социальных отношений заслонялись стихией настроения, в котором зачастую преобладали религиозно-этические эмоции и покаянно-жертвенная экзальтация. «Настроение» размывало социально-психологические очертания характеров. Писатели стали все чаще прибегать к поэтике чудесного, загадочного, легендарно-фантастического, что придавало их повествованию условно-романтический колорит.

Писатели-народники теряют интерес к изучению воздействия новых общественно-экономических условий на характеры героев. Эти последние для них – представители определенных и как бы застывших в своем развитии народных типов. При всем разнообразии конкретных ситуаций герои народнической литературы – крестьяне, ремесленники, фабричные, бродяги, опростившиеся интеллигенты – похожи друг на друга, все «на одно лицо». Их религиозно-нравственное обличительство, кротость, смирение, «не подлежащая точному анализу и определению» идея, одухотворяющая их поведение, – раскрывают, в понимании писателя-народника, самобытность русского национального духовного облика, который не зависит от пореформенной социальной ломки и противостоит ей.

В критике 80-х гг. художественную манеру Златовратского и близких к нему писателей называли сентиментальной. В. И. Ленин, анализируя ошибки народников-экономистов, писал, что «открытое признание действительности отняло бы всякую почву у сентиментальной (народнической) критики капитализма». «Экономический романтизм» народников, по словам Ленина, «заткнул соответствующей сентиментальной фразой» противоречия теории и жизни, заменив анализ действительности «сентиментальными жалобами и сетованиями». Сентиментально-романтическая манера позднего литературного народничества была родственна теоретическому методу народнической публицистики (хотя, конечно, далеко не тождественна ему) и питалась теми же идейными источниками. Но в своем историческом пессимизме писатели-народники более последовательны и субъективно прав– дивы. В основном они не покидали почвы реализма.

В позднем литературном народничестве гуманистические и демократические тенденции все еще продолжают играть значительную роль. Они обнаруживаются в критических элементах творчества Засодимского, Наумова (разоблачение кулаков, буржуазных дельцов, переродившейся интеллигенции). Объективируя в лирическом «настроении» крушение надежд на социалистическое переустройство общества на «общинных началах», произведения народников сохраняют познавательное художественное значение.

Иначе развивалось творчество писателей, которые в эпоху реакции и кризиса крестьянского социализма сохранили связь с революционно-демократическим идейным «наследством». Они глубже и объективней других сумели запечатлеть трудные и противоречивые условия пореформенного развития страны. Уже в конце 70-х гг. Г. И. Успенский, Н. Е. Каронин-Петропавловский и А. И. Эртель обратились к изображению новых явлений в жизни деревни, от столкновения с которыми «разлетаются в прах все „идеалы“ народников».

Начав литературную деятельность в конце 70-х гг., С. Каронин (псевдоним Николая Елпидифоровича Петропавловского; 1853–1892) наиболее ярко проявил себя в последующие годы творческого развития. С грустной иронией воспроизвел писатель в «Рассказах о парашкинцах» (1879–1880) картину крушения «фантастических замыслов» патриархальных крестьян-общинников. Пролетаризация крестьянства изображается автором как неизбежное следствие пореформенных отношений. Очерки завершаются картиной бегства из родных мест вконец обнищавших парашкинцев. «Вместе с ними, – иронически замечает автор, – кончился и героический период деревни». В «Рассказах о пустяках» (1881–1883) Каронин с суровой правдивостью показывает необратимость этого процесса: «ошеломленный» пореформенным разорением крестьянин отдан во власть «пустяков» – призрачной погони за удачей в условиях кулацкой и помещичьей кабалы. По наблюдениям писателя, расслоение деревни отзывается то в «восклицаниях радости» тех, «кто выплывал внезапно наверх», то в «криках о спасении» тех, кто «тонул».

В 1883–1886 гг. Каронин публикует в журналах «Отечественные записки» и «Северный вестник» цикл рассказов, из которых формирует затем роман-хронику «Снизу вверх» с подзаголовком «История одного рабочего». Это одна из первых в русской литературе попыток создать роман о формировании и развитии героя нового типа, прозревающего пролетария, который драматически остро переживает свою личную ответственность за угнетенных собратьев, стонущих в «черной пропасти». Г. В. Плеханов писал, что герой Каронина – Лунин представляет собой «новую, нарождающуюся, рабочую Россию», в которой исторический прогресс «не может приходить иначе, как только снизу».

Со второй половины 80-х гг. Каронин обращается к проблеме «народ и интеллигенция». В повестях «Мой мир», «Бабочкин», «Места нет», «Борская колония», «Учитель жизни» изображен глубокий мрак бездуховного существования, раскрыта драма безысходности в исканиях интеллигенции, с горькой иронией показаны ее напрасные попытки сохранить достоинства в «век денежного мешка». В освещении Каренина идейный разброд и утопические толстовские мечтания, свойственные интеллигенции 80-х гг., а также ее попытки приспособиться к существующему порядку вещей своим истоком имеют кризис народнического движения, найти выход из которого и сам писатель не смог. Но Каронин никогда не покидал почвы последовательного критического реализма.

Противоречиво развивалось творчество Александра Ивановича Эртеля (1855–1908). Как писатель он формировался под воздействием народнических идей и настроений. Появлению в печати первых произведений Эртеля – рассказа «Переселенцы» (1878) и очерка «Письмо из Усманского уезда» (1879) – содействовал Засодимский. В конце 70-х гг., заведуя в Петербурге общественной библиотекой, вокруг которой группировалась народническая интеллигенция, Эртель поддерживал дружеские отношения с активными участниками освободительного движения.

Однако в последующем творчестве писателя углубляются сомнения в правильности народнических доктрин и устоев веры. Показав в «Записках Степняка» (1879–1883), что деревенский общинный «мир» распался, автор сопоставляет результаты этого «расщепления». С одной стороны, его привлекает трогательная и наивная фигура крестьянина Трофима, радетеля за общинные интересы («Мир – великое дело… чтоб, значит, сообча… по правде… по-божьему… к примеру – всем чтоб вдосталь, без обиды…»). С другой стороны, он видит неизбежность распространения в деревне нового типа, подобного кулаку Василию Мироновичу, который стремится разбогатеть, торгуя свининой. «Ведь вот от одного корня, – думалось, – из одной стороны, из одной среды, из одной деревни даже, при одинаковых условиях росли, одинаковые напасти испытывали… И вышло какое-то недоразумение… С одной стороны: „главное дело – свинья“, с другой – „мир“… За кем победа? За кого „будущее“?..». Образная логика «Записок» не оставляет сомнения в ответе на этот вопрос.

В размышлениях и горьких сетованиях рассказчика, Степняка-Батурина, проступает лирическая, автобиографическая интонация. Вместе с тем в судьбе Батурина раскрывается трагедия народнически настроенного интеллигента, изучающего жизнь «во глубине России», который вынужден признать крушение утопических представлений о деревне и связанных с ними надежд. В заключительном очерке («Addio») сломленный горьким опытом, тяжело больной Батурин подводит итог своим безрадостным наблюдениям:

«Повсюду примеры непосильной борьбы и ликующего свирепства. Боже, боже, где же выход из этой скорбной ночи, позабытой солнцем… Где же звуки, которым суждено пробудить эти деревни, изболевшие в дремоте, эту изнемогшую в косности степь!..». Обобщенный образ «скорбной ночи» углублен введением в повествование исповеди других персонажей, близких к рассказчику по нравственно-психологическому складу. Это пошедшие «в народ» генеральский сын Ежиков и самоотверженная сельская учительница. Их самоубийство вызвано теми же причинами, что и нравственная драма Батурина. Они мучаются и бьются над проклятыми вопросами «что делать?», «куда идти?», неразрешимость которых в пору безвременья стала трагедией народнической интеллигенции. Художественное своеобразие обрисовки героев у Эртеля заключается в том, что воплощенная в их судьбе «скорбная ночь» народнического движения раскрывается прежде всего как и личная, субъективная трагедия, обреченность самоотверженного, но бесплодного порыва. Л. Н. Толстой, отметив в раннем творчестве Эртеля подражание Тургеневу, вместе с тем высоко отзывался о нем как художнике.

В повести «Волхонская барышня» (1883) Эртель одним из первых в русской литературе сделал попытку изобразить столкновение воззрений народников и марксистов. Однако, далекий от понимания научного социализма, он создал образ буржуазного «культуртрегера», стремящегося осуществить «марксистское» учение о справедливом общественном устройстве мирным путем. «Марксисту» Захару Ивановичу противостоит романтик Тутолмин, бредящий «миссией русской общины». Паровой плуг и рациональное хозяйство «марксиста» одерживают в повести верх над мечтаниями «общинников», но плодами победы пользуются прежде всего богачи. Подобно многим писателям 80–90-х гг., Эртель воспринимал марксизм только как экономическое учение, вне сферы которого остаются вопросы этики и общественной борьбы. Он не видел в марксизме «идеального начала», но высоко ценил его как систему рациональной производственно-хозяйственной организации общества. Спор «марксиста» с «народником» помогает понять трагедию героини, Вари Волхонской, рвущейся из душной атмосферы дворянского гнезда к большому общественному делу. Варя вскоре убеждается, что идеалы народника противоречат жизни. В последнем объяснении с ним она восклицает: «Ах, укажите мне дело, за которое я могла бы умереть!». Углубляя это «настроение», в повести дальним планом проходит героический образ девушки-революционерки, «гневной Женни», погибшей за свои идеалы. Идейный кризис и смерть волхонской барышни связаны с тем, что она не нашла в настоящем соединения героических идеалов и «настроения», которыми жили Женни и мечтатель Тутолмин, с практическим, жизненным делом, возможность которого угадывается в принципах Захара Ивановича. Об этом соединении идеала и практики не менее наивно мечтал и сам автор. Недаром образы друзей-антагонистов – «марксиста» и «народника» – вызывают у писателя ассоциацию: Санчо Панса и Дон-Кихот. Г. В. Плеханов в книге «Наши разногласия», упомянув об образе «марксиста» в «Волхонской барышне», заметил, что народники-самобытники, подобные Эртелю, «не в силах были понять и оценить» научный социализм.

В дальнейшем – в романе «Гарденины, их дворня, приверженцы и враги» (1889) – писатель отказался от поэтизации общинных идеалов: крестьянская жизнь с ее обычным правом и бытовыми формами рисуется как царство кулацко-индивидуалистических вожделений. О ведущих борьбу за народное счастье революционерах-народниках в «Гардениных» говорится с уважением и даже с восхищением, но практические результаты их деятельности ставятся автором под сомнение. Трагедия бесплодной самоотверженности одного из героев романа, революционера Ефрема, раскрыта Эртелем как результат его отрыва от народа, который хотя и скован рабскими традициями, но в решении вопроса «Что же делать?» трезво стоит на почве действительности и не пойдет за «социалистом»-народником. Отсутствие «одинаковой почвы» с народом приводит революционного народника к мучительной рефлексии.

В 80-е гг. для литературы становится характерным отказ от «диктатуры» главного героя. В сюжетах произведений большой эпической формы намечается одновременное раскрытие множества судеб различных людей, создающее общую «панораму» социальной структуры эпохи. В ряду новых исканий находится и творчество Эртеля. В «Гардениных» он стремился запечатлеть процесс пореформенной перестройки общественного сознания различных слоев и социальных групп, «когда перерождаются понятия, видоизменяются верования, когда новые формы общественности могущественно двигают рост критического отношения к жизни, когда пускает ростки иное мировоззрение, почти противоположное первоначальному». В основе сюжета романа лежит образное исследование «микромира» равноценных личностей, в характерах и судьбах которых отражается, по словам писателя, «огромная область жизни». Это – представители народнической интеллигенции; сын гарденинского приказчика, сторонник мирных, «культурных» преобразований Николай Рахманный; поэт «власти земли» и домостроевский «жила» староста Веденей; раб по призванию конюший Капитон Аверьянович; «вольтерьянец» Агей; «эпикуреец» Агафон Ерник; сектант Арефий; «праведник» Иван Федотыч; рефлектирующий купец с «пробудившейся совестью»; цыган Ефим «с дурной кровью»; «недовольный мужик» Андрон. Каждый из персонажей романа «живет своей жизнью»; каждая глава в романе – это имеющая как бы самостоятельную художественную значимость эмпирическая картинка («осколок жизни») нравов, быта, социально-экономических отношений, идеологических веяний. Сюжет романа в целом складывается из ряда переплетающихся художественно равнозначных мотивов, тяготеющих к центральному заглавному образу: судьбе дворянской семьи Гардениных в пореформенные десятилетия, изображенной в ее отношениях к народу и к различным общественным слоям и группам.

Широта проблематики, сюжетно-композиционное новаторство, яркость и изобразительная сила образов романа обратили на него внимание современников. Л. Н. Толстой написал о «Гардениных» в дневнике (1889): «Прекрасно, широко, верно, благородно!». Но самого автора его книга удовлетворяла не полностью. Ссылаясь на слова Толстого, что живописно запечатленные «факты, эпизоды, лица, характеры – это не что иное, как рама для картины» и «без картины она стоит немногого», Эртель в дальнейшем приходит к выводу, что в «Гардениных» «вставлена лишь незначительная часть картины и многое осталось в пятнах, набросках и пробелах». Автора не удовлетворяло в его романе отсутствие широкой исторической перспективы («раскрытия горизонтов») и ясного нравственно-эстетического идеала, без которого невозможно осуществление важной цели искусства, заключенной «в подъеме жизнедействующего начала».

Скептическое отношение Эртеля к народничеству все более возрастало. В 1891 г. он писал А. С. Пругавину, что народничество как партия и доктрина «решительно не выдерживает критики». И все же писатель так и не смог окончательно расстаться с идеалами и мироощущением, характерными для «русских самобытников». В том же письме он скажет, что народничество «в смысле настроения <…> и хорошая и влиятельная сила». Поэтизация этого «настроения» привнесла в некоторые произведения Эртеля 80-х гг. черты сентиментальной идеализации («Жадный мужик», «Две пары»). Когда же писатель, наконец, расстался с народническими иллюзиями, преобладающей тенденцией в его творчестве становятся скептицизм и все более возрастающее чувство разлада с действительностью.

В романе «Смена» (1891) Эртель показал, что вместо революционеров и социалистов делом народа теперь занялись либеральные земцы, сторонники «малых дел». Этот процесс рисуется писателем на широком фоне «смены» вырождающейся дворянской культуры (крах Андрея Мансурова) буржуазно-просветительским «культурным типом». Отношение писателя к «новой силе» противоречиво. Одобряя теорию «культурной эволюции», он в то же время подчеркнул ограниченность и мелкий практицизм почитателей «мирных форм борьбы». Итоговая глава романа – «На гробах» – не оставляет надежд на будущее. Пессимизм Эртеля связан с его сомнениями в творческих силах народа. В письме к В. А. Гольцеву (1891), поясняя замысел романа, Эртель утверждал, что в его сюжете рядом с «процессом „смены“ в культурной среде – в народе будет происходить свое, отчасти нелепое и фантастическое, отчасти живое и весьма новое», но это «новое» пока остается «без всякого отношения» к исканиям интеллигенции. Крестьянские волнения изображены в романе как результат «фантастических» надежд на раздел земли (образ Листарки-дикого, глупого и ожесточенного защитника «мирских» интересов). Представление же о «новом» ассоциируется с религиозно-нравственными исканиями народного самоучки Алеши Коняхина, в облике которого к концу романа отчетливо проступают черты равнодушного к людям богословского диалектика. Неопределенность перспектив общественного развития народных масс в связи с исканиями передовой интеллигенции ограничивает историческую конкретность и содержательность образной концепции «смены» у Эртеля.

В последнем значительном произведении – повести «Карьера Струкова» (1894–1896) – Эртель под воздействием развернувшейся полемики между народниками и марксистами вновь пытается сопоставить фигуры «самобытников» и «русских учеников», но обнаруживает недостаточное знание и понимание предмета своего изображения. Заглавный герой, «русский дворянин с европейским дипломом», называющий себя «марксистом», – по существу заурядный кабинетный теоретик «мирного» буржуазного прогресса и «малых дел». Его попытки «перекинуть мостик от Маркса к русской деревенской действительности» напоминают скорей те либеральные прожекты, которые предлагали «друзья народа», т. е. переродившиеся либеральные народники 90-х гг. Жена Струкова безуспешно стремится осуществить в деревне его теоретические построения. Практические опыты обнаруживают полную несостоятельность программы и моральный крах ее проповедников. Духовную драму переживает и революционер-народник доктор Бучнев, имя которого в прошлом «было замешано в самых дерзких предприятиях». Незадолго до трагической развязки Струков говорит ему: «Ах, дорогой мой, какие мы все несчастные… и больные!».

Творческая судьба Эртеля раскрывает одну из тенденций развития позднего литературного народничества. Талантливый художник, он запечатлел выразительные картины духовной драмы демократической интеллигенции в эпоху кризиса революционного народничества и вырождения буржуазной интеллигенции «в нечто худосочное, бессильное и несчастное». В годы роста рабочего движения и полного краха народнических иллюзий, особенно во второй половине 90-х гг., Эртель, мучительно переживавший утерю им исторической перспективы, что мешало ему видеть новое в жизни («мне всегда была нужна сознательная уверенность, что то́, что пишу – ново и интересно», – утверждал он), приходит к решению уйти из литературы и фактически осуществляет его.

Литературное наследие Эртеля значительно обогатило критический реализм конца века. Глубокая искренность и объективность творчества писателя, широкий охват им жизненного материала и трезвый, вдумчивый его анализ, большая изобразительная сила завоевали Эртелю признание современников. О художественном мастерстве Эртеля, особенно выделяя его язык и дар пейзажиста, сочувственно отзывались Л. Толстой и А. Чехов. Как писателя его ценили В. Короленко, И. Бунин, М. Горький и другие выдающиеся современники.

Особое место в позднем литературном народничестве занимает творчество Г. И. Успенского. В очерках «Из деревенского дневника» (1877–1879) и в последующих своих произведениях Успенский «незаметно для самого себя пришел к тому, что подписал смертный приговор народничеству». Его произведения 80-х гг. помогали русским социал-демократам «конкретно выяснять и себе и другим свою практическую теорию». Успенский со вниманием и сочувственным интересом отнесся к трудам К. Маркса. Имя Маркса встречается в его очерках «Без определенных занятий» (в «рукописи» героя очерков – Лиссабонского). В статье «Горький упрек» (1888) Успенский высоко оценивает направленное против народнических иллюзий письмо К. Маркса в редакцию «Отечественных записок», в котором, по его словам, автор «с безукоризненной точностию и беспристрастием <…> осветил весь ход нашей экономической жизни, начиная с <18>61 г.».

Успенский остался в стороне от начавшейся уже в те годы борьбы марксистов с народниками. Будущее своей родины он продолжал видеть прежде всего в судьбах крестьянства. Писатель разделял свойственное народнической демократической интеллигенции трагическое восприятие наступления капитализма, но поняв историческую неизбежность буржуазного развития страны, обратился в своем позднем творчестве к образно-публицистическому исследованию его последствий. В его произведениях с большим сочувствием изображаются новые черты облика рабочего («С конки на конку», «Петькина карьера»). В творческом сознании писателя складывается замысел очерковой эпопеи народной жизни в эпоху капитализма – «Власть капитала». Этот замысел был частично реализован в очерках «Живые цифры» (1888).

Кризис народничества заставил Успенского с начала 80-х гг. искать в жизни и труде народных масс устойчивых закономерностей и нравственных ценностей, определяющих смысл исторического прогресса и гуманистическое содержание личности. Итогом поисков явились очерковые циклы и отдельные очерки о «власти земли»: «Крестьянин и крестьянский труд», «Власть земли», «Из разговоров с приятелями», «Трудами рук своих», «Мечтания» и др. Писатель создал очерково-публицистическую эпопею крестьянского земледельческого труда в драматичных условиях развития буржуазных отношений в деревне.

В последний период своего творчества Успенский, по словам Короленко, «с лихорадочной страстностью среди обломков старого <…> искал материалов для созидания новой совести, правил для новой жизни или хотя бы для новых исканий этой жизни». Вместе с тем кризис народничества отзывался в позднем творчестве писателя все возрастающим трагизмом.

Значительным явлением поздней народнической литературы стали попытки создания образа революционера. В трудных условиях воцарившейся реакции, после того как «революционеры исчерпали себя 1-ым марта», народнические беллетристы в поисках героического образа борца и подвижника обращались к недавнему прошлому. Они стремились осмыслить его трагический опыт в свете новых исторических условий и задач, стоящих перед освободительным движением. Но революционная тема могла быть отражена в легальной печати лишь намеками, с помощью иносказания (А. О. Осипович-Новодворский). Изобразить революционера «во весь рост» могли лишь те писатели-народники, которые непосредственно участвовали в освободительной борьбе, близко знали ее героев и могли наблюдать их революционную деятельность. Однако произведения, посвященные этому образу, смогли появиться лишь за рубежом и в вольной печати.

Литературная деятельность Степняка-Кравчинского началась в 70-е гг. с создания пропагандистских сказок, в которых в доступной для народа, фольклоризованной форме излагались основы народнического утопического социализма («Сказка о копейке», «Мудрица Наумовна»). Находясь в эмиграции, Степняк-Кравчинский публикует в 1881–1882 гг. книгу очерков «Подпольная Россия», знакомящую зарубежного читателя с наиболее важными явлениями русского пореформенного освободительного движения (вводные главы: «Нигилизм», «Пропаганда», «Террористы»). Писатель увлекательно рассказывает о борьбе революционных народников и ярко воспроизводит эпизоды из собственной «нелегальной Одиссеи». В центре книги «революционные профили» Софьи Перовской, Веры Засулич, Дмитрия Лизогуба, Валериана Осинского и других выдающихся деятелей периода второй революционной ситуации. Романтизированный образ народовольца характеризуется писателем как высшее воплощение героического гуманистического идеала:

«Среди коленопреклоненной толпы он один высоко держит свою гордую голову, изъязвленную столькими молниями, но не склонявшуюся никогда перед врагом.

Он прекрасен, грозен, неотразимо обаятелен, так как соединяет в себе оба высочайшие типа человеческого величия: мученика и героя».

В романтическом дифирамбе революционеру отразилась и героическая целеустремленность и утопическая наивность народнических представлений о передовом деятеле истории. Титанические черты этого образа – последний отголосок теории «героев и толпы» П. Л. Лаврова. Но в 80-х гг. уже ясно обозначилась историческая трагедия революционного народничества. Нельзя также недооценивать и воздействие на писателей-народников еще разрозненных стихийных выступлений крестьян и рабочих. Они придали глубокую драматичность образам: героев народнического «подполья», заставив общественно-литературную мысль напряженно искать путей сближения революционной интеллигенции с пробуждающимся народом. Примыкающий к «Подпольной России» очерк «Степан Халтурин» (1883) завершается раздумьями автора о трагической судьбе выдающегося рабочего революционера, ставшего «непримиримым террористом», которого при подходящих условиях народ признал бы «своим естественным, законным руководителем». Еще более глубоко последствия начинающейся идейной «переоценки ценностей» отразились в романах Степняка-Кравчинского «Андрей Кожухов» (1889), «Штундист Павел Руденко» (1893) и в его повести «Домик на Волге» (1889).

Народнический роман о революционерах в бесцензурной «вольной» печати претерпел значительную эволюцию. Так, в романе В. В. Берви-Флеровского «На жизнь и смерть» (1877) подробно развертываются политические программы и социально-философские концепции, распространенные в освободительном движении 70-х гг. Художественная слабость этого пропагандистского романа была прежде всего обусловлена тем, что характеры и судьбы его героев заслонены «исповеданием веры», изложением основ утопического социалистического учения, размышлениями над опытом и ошибками его практического претворения в жизнь. В творчестве революционных восьмидесятников – иная расстановка акцентов. От «программ» и «основ веры» они обращаются к изображению деяний и внутреннего мира героя-борца.

Героический идеал воплощается автором в нравственно-этическом облике революционера. «Общий интерес, представляемый этого рода изучением, – писал Степняк-Кравчинский, – отдалил меня от политических целей: моей единственной задачей было – верно изобразить известный тип современных людей, повторяющийся в наш благородный век повсюду в сотнях разнообразных форм». Задача «выставить человеческие элементы в жизни революционеров» оказалась отвечающей потребностям общественного развития конца века.

Роман впервые вышел на английском языке в Лондоне под названием «The career of a nihilist» («Карьера нигилиста»). На русском языке главы из романа печатались в журнале группы «Освобождение труда» «Социал-демократ» (Женева, 1890, № 2). Полностью на русском языке роман под названием «Андрей Кожухов» был опубликован в Женеве в 1898 г. Таким образом, «Андрей Кожухов», как и другие произведения Степняка-Кравчинского, непосредственно не влиял на литературный процесс 80-х гг. Но позднее роман все же стал доступен русскому читателю. Он попал в рабочую среду и вызвал сочувственное внимание ранней марксистской критики.

В романе «Андрей Кожухов», поэтизирующем подвиг революционеров, в то же время показаны изолированность заговорщической деятельности народников, их отрыв от народа. Степняка-Кравчинского с конца 80-х гг. особенно остро волнует отношение революционеров к народу. В романе «Штундист Павел Руденко» писатель рассказал о жестоких преследованиях духовными и светскими властями крестьян-сектантов, в верованиях и поступках которых проявляется протест против социальной несправедливости. Он задумывается о причинах пассивности крестьянских масс. В тяжелых испытаниях герои романа – религиозный «искатель правды» крестьянин Павел и революционный интеллигент Валериан – находят путь к взаимопониманию. Повесть «Домик на Волге» рисует эпизод дерзкого побега из-под стражи революционера Владимира Муринова, которого спасает юная мечтательница Катя Прозорова. Их споры о борьбе с социальным злом завершаются победой революционных убеждений Владимира над религиозно-этическими воззрениями девушки. Степняк-Кравчинский фиксирует внимание на том, что революционное подвижничество оказывает благотворное влияние на окружающих и увлекает на путь борьбы новые силы.

Образ революционера в подцензурной печати воссоздавался нередко через отражение его в восприятии друзей, знакомых и близких людей. Необходимость обращения к «рикошетной» поэтике при раскрытии «запретной» темы А. О. Осипович-Новодворский обосновал в рассказе «Роман». Герой рассказа, революционер Алексей Иванович, увлекающий на путь борьбы молодую девушку, рассуждает вместе с ней о воплощении в современном романе передовых идеалов. Идеалы должны найти выражение в герое, но такого героя невозможно «публично» показать из-за цензуры. Значит, надо изобразить его в отраженном свете. Парадоксальность авторского освещения заключается в том, что в предполагаемом «романе» акцент ставится на преходящем, утопическом характере «исторической иллюзии», под влиянием которой действует герой. Автор подчеркивает, что практические результаты подвига революционера-народника в современных условиях – «чахотка, а не то за́мок» («развязка романа»). Но сама обусловленность эпохой подвига и трагической судьбы героя-революционера предполагает прямое или косвенное воздействие на «среду». В народнической литературе 80-х гг. художественным фокусом изображения «исторической иллюзии» стало не столько само революционное подвижничество, сколько «отклики» на него, ведущие, по словам Осиповича-Новодворского, «в океан» народной жизни. Идейно связанные с освободительным движением писатели стремились уловить общественный резонанс, который породила самоотверженная борьба революционных народников. Значение этих попыток возрастало по мере того, как все более очевидной становилась историческая обреченность народничества.

Произведения писателей-народников правдиво запечатлели разрушение под натиском капитализма патриархальной деревни, нарастание идейного разброда в среде интеллигенции. Они образно свидетельствовали о бесперспективности поисков выхода на старых путях, выдвигая перед общественной мыслью вопросы о капиталистическом развитии России и о судьбах крестьянства в условиях пореформенного развития, о трагедии революционного народничества и об отношении передовой интеллигенции к народу. Правильная постановка и разрешение этих вопросов были возможны лишь при условии преодоления утопических иллюзий.

Литературное народничество рассматривалось современной ему критикой как особое течение в литературе. Но в 80-х гг. его общественно-литературное значение начинает падать, в 90-х гг. оно прекращает свое существование. Ранняя марксистская критика (Г. В. Плеханов, В. И. Засулич, а затем и В. И. Ленин) обращалась к анализу и оценке творчества писателей-народников, сосредоточивая внимание на реалистических достижениях и противоречиях их мировоззрения и художественного метода. Статьи Засулич о Степняке-Кравчинском, Плеханова о Г. Успенском, Каронине, Наумове, Быстренине, ленинский отзыв о творчестве Г. Успенского, их ссылки на произведения Златовратского, Эртеля и других народнических беллетристов давали объективную научную оценку народническому направлению в литературе. Марксистская критика ставила перед писателями-народниками вопрос о необходимости глубоко понять смысл «поворотной эпохи, чтобы придать своим произведениям высокое общественное и литературное значение».

в литературе, литературное течение последней трети xix в., основная идея которого – изучение реальной жизни народа и её отражение в произведениях. Писатели-народники выступали за социальные преобразования, особенно в укладе деревни, они добровольно переселялись в деревню, стараясь обучать её жителей, улучшать их жизнь, помогать им. Истоки народничества – в 1860-х гг., когда «Колокол» и «Современник » призывали к пропаганде революционных идей в народе. Своими духовными учителями представители народничества считали Н. Г. Чернышевского и А. И. Герцена , вслед за ними народники признавали литературу и публицистику одними из главных средств воздействия на сознание общества. Литературной основой народничества является творчество Н. А. Некрасова , вдохновлявшее многих представителей этого течения. Изображение тяжёлой жизни крестьян и малоимущих горожан в стихах Некрасова вызывало сочувствие и страстное желание помочь этим людям.

В центре произведений народников две темы – жизнь народных масс и духовные искания писателя-разночинца, готового пожертвовать всем ради народного счастья. Наиболее распространённые литературные жанры – бытовой очерк и публицистический роман. В очерках писатели старались показать жизнь народа, не приукрашивая её, не избегая сцен, показывающих жестокость, глупость и др. отрицательные черты крестьян (например, много споров в литературе вызвали очерки Ф. М. Решетникова о бурлаках, где герои показаны едва ли не животными, лишёнными сознания и способностей чувствовать и переживать; такие же споры вызывали очерки Н. В. Успенского и Г. И. Успенского ). Представители народничества – Н. И. Наумов, Н. Н. Златовратский , Н. Е. Каронин-Петропавловский, П. В. Засодимский, Ф. Д. Нефёдов, А. И. Эртель , Н. Ф. Бажин, И. В. Омулевский, С. Н. Терпигорев. Некоторые революционеры-народники создавали произведения о своей деятельности (С. М. Степняк-Кравчинский – очерки, роман «Андрей Кожухов»; А. А. Арнольди – повесть «Василиса»; Ф. Н. Юрковский – повесть «Булгаков»; П. Л. Лавров, П. Ф. Якубович – стихотворения). В лирике народников продолжается некрасовская традиция: описания бедствий народа, жертвенного подвига революционеров, каторги, ссылки и т. п. Множество рус. писателей сочувствовали идеологии этого течения. Мотивы народничества есть в произведениях В. М. Гаршина , Д. Н. Мамина-Сибиряка , К. М. Станюковича , А. Н. Плещеева . Феномен народничества был достаточно заметен в рус. общественной жизни последней трети 19 в., и его изображению (с различных позиций) уделили внимание многие рус. писатели («Новь» И. С. Тургенева , «Бесы» Ф. М. Достоевского , «Чудная» и «История моего современника» В. Г. Короленко ). Народничество, как и др. революционные течения, осуждали авторы т. н. антинигилистического романа . Произведения народников публиковались в журналах «Отечественные записки », «Дело», «Слово», а затем – «Русское богатство» и «Заветы», также в нелегальных газетах «Земля и воля», «Народная воля». Среди литературных критиков на позиции народничества стояли П. Н. Ткачёв, Н. К. Михайловский , Н. В. Шелгунов, А. М. Скабичевский, Р. В. Иванов-Разумник и др.