Марлен хуциев - биография, информация, личная жизнь. Марлен Хуциев: личная жизнь Марлен хуциев национальность
50 лет назад на экраны вышел культовый фильм шестидесятых «Застава Ильича». С него началось отечественное авторское кино, и на нём закончилась эпоха оттепели
«Держись…» - это пожелание написал Виктор Некрасов на титульном листе своей книги «В окопах Сталинграда», которую подарил Марлену Хуциеву. Этими словами писатель поддержал друга, когда у того были неприятности с фильмом «Два Фёдора» в 1958-м. Режиссёр боролся. Доказывал, что никакого пессимизма в картине нет. Правил и вырезал сцены. Но всё это были цветочки. Настоящие бои за своё кино у Марлена Хуциева, уже известного и очень любимого зрителями, были впереди. Не раз он вспомнит этот наказ - «Держись!». И усомнится: а можно ли удержаться?..
Зимой 1960 года Марлен Хуциев подал на Киностудию имени Горького заявку на съёмки нового фильма. Это должен быть рассказ о трёх друзьях, которые живут в районе заставы Ильича (до 1919 и после 1992 года это, кто не знает, площадь Рогожской Заставы). Заявку утвердили. Марлен Хуциев с Феликсом Миронером (с которым была снята «Весна на Заречной улице») приступили к работе над сценарием. Написали несколько страниц и… поссорились. Да так, что Миронер с картины ушёл и его имени даже нет в титрах.
Там есть сцена: «Герой увидел девушку в автобусе и пошёл за ней», - рассказывал Марлен Хуциев. - Два дня я писал, отнёс Феликсу, он прочёл. «А где сцена?» - «Вот». - «Нет, это не сцена!» Для него сцена - это чтобы герой мог задеть её плечом, чтобы диалоги возникали…
И тут режиссёра познакомили со студентом ВГИКа Геннадием Шпаликовым (он прославится совсем скоро, в 1964 году, когда на экраны выйдет лирическая комедия по его сценарию «Я шагаю по Москве»). Они стали писать вместе, хорошо понимая друг друга. Вот герой возвращается из армии. Вот его встречают мать и сестра; отец, понятно, погиб на фронте. Вот он, Серёжка Журавлёв, встречается со своими друзьями. Один из них уже женат, имеет ребёнка, но всё ещё не почувствовал ответственность за семью. Второй - весельчак и балагур, жениться не торопится. Вот Серёжка встречает в автобусе необычную девушку и идёт за ней. Они знакомятся, спорят, ссорятся, бунтуют против старших, гуляют по Москве, слушают стихи в Политехническом, появляются на вечеринке «золотой молодёжи», задумываются о смысле жизни…
Сюжет пересказать невозможно. Это была совершенно новая для советского кинематографа стилистика. Не тщательно выписанные, сложные диалоги - обычные фразы, часто даже обрывки фраз, которые складываются в изумительную словесную мелодию. Не красивые, как в мелодраме, герои - простые лица. Не действие - время. Жизнь - вот что было нового в этом фильме - обыкновенная, знакомая, повседневная, не приукрашенная, не искажённая.
Нельзя сказать, что «руководящая роль КПСС» осталась в стороне от процесса создания фильма: партия в лице министра культуры Екатерины Фурцевой всё время не только наблюдала за съёмками, но и давала советы. Иногда, такое тоже бывает, дельные. Так, например, министр дала добро (и деньги) на вторую серию картины. Именно Фурцева предложила снять вечер поэзии в Политехническом, и эти репортажные съёмки оказалась бесценными и вошли в историю.
Главной в ленте является встреча героя с отцом. Их разговор - живущего ныне и погибшего на войне - был в середине 1960-х понятен всем (так мало времени с войны прошло, и раны не успели зарубцеваться), и у зрителей комок в горле стоял. Возможно, они в мыслях тоже разговаривали со своими убитыми на поле боя отцами, рассказывали им о жизни, до которой те не дожили. Сергей Журавлёв, оказавшись на распутье, спрашивает отца, как ему жить. Тот просит говорить тише - в блиндаже спят уставшие солдаты. И говорит сыну: «А тебе сколько лет?» - «Двадцать три», - отвечает герой. «А мне двадцать один. Ты, сын, старше, решай сам», - буднично произносит отец.
Картина была закончена. Михаил Ромм сказал после просмотра: «Марлен, вы оправдали свою жизнь». Андрей Тарковский уверял, что этот фильм сильнее его «Иванова детства». Виктор Некрасов говорил, что «Застава Ильича» - событие в искусстве. Министр культуры Екатерина Фурцева намекала, что Хуциеву пора сверлить дырочку в лацкане пиджака - для ордена.
Но… На режиссёра был написан донос, в самых «сталинских» традициях. Марлен Мартынович не раз говорил, что знает, чья подпись стоит, но имени не назвал ни разу…
И вот состоялось предварительное обсуждение картины. Такие просмотры тогда широко практиковались, и слово мог взять любой, кто оказался в зале.
Материал понравился, - вспоминает Марлен Хуциев. - Но тут выступил вахтёр. «Как это может быть, - сказал он, - уходит отец, ничего сыну не сказав? Собака и та не бросит своего щенка!» Когда я услышал те же слова, произнесённые позже Хрущёвым, то был потрясён: разговор, как выяснилось, прослушивался!
И 8 марта 1963 года на встрече с деятелями искусств в Кремле первый секретарь ЦК КПСС дал бой «гнилой советской интеллигенции». Никита Сергеевич был недоволен и молодыми поэтами, и писателями, и художниками, отступившими от норм партийного искусства. Главным же «отступником» в кино был назначен 37-летний режиссёр Хуциев.
Трое рабочих парней показаны так, что не знают, как им жить и к чему стремиться, - громко вещал руководитель партии с трибуны. - И это в наше время развёрнутого строительства коммунизма, освещённое идеями программы Коммунистической партии!
С Хуциевым перестали здороваться. Вокруг него образовался вакуум. В газетах стали появляться письма от простых советских рабочих, возмущённых антисоветским фильмом: «Мы, сталевары завода «Серп и молот», хотим через газету «Советская Россия» обратиться к авторам фильма «Застава Ильича». Фильм мы, понятно, не видели. Но нас глубоко взволновали слова Никиты Сергеевича Хрущёва по поводу этой поспешно и необоснованно расхваленной кинокартины...»
Целый год у Марлена Хуциева ушёл только на согласование поправок.
Фильм был сильно сокращён. Убрали поэтов в Политехническом. Обрезали сцену первомайской демонстрации. Заставили вырезать эпизод, в котором на вращающейся пластинке горит свеча: пожарные, мол, опасаются, что начнутся пожары…
Самые серьёзные претензии были, конечно, к сцене встречи с отцом. Режиссёр согласился поправить её, но заявил, что нужно переснимать - чтобы не было видно монтажных «заплат». (Он вообще многое тогда поправил в картине, переснимая сцены, якобы выполняя требования цензуры.) И что удивительно, в этой ключевой сцене картины Марлен Хуциев не выбросил ни единого слова! Единственное отличие - роль отца на этот раз играл не Лев Прыгунов, как в первом варианте, а… рабочий-осветитель.
В таком переделанном виде фильм и вышел на экраны. Название, в котором фигурировало святое имя (вернее, отчество), также необходимо было изменить. Картина стала называться «Мне двадцать лет».
Только через двадцать пять лет решено было восстановить полную авторскую версию картины. Одновременно стало известно, кто именно и каким образом «душил» фильм. В журнале «Искусство кино» опубликовали материалы, которые раньше были секретными. Как выяснилось, именно на фильме Марлена Хуциева сотрудники отдела культуры ЦК КПСС отрабатывали «механизмы запрета в новых послесталинских условиях».
И отработали же!
В 1966 году цензура напала на фильм Андрея Кончаловского «История Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж». В 1967 году сняли с проката «Короткие встречи» Киры Муратовой и запретили картину Тарковского «Андрей Рублёв». Положили на полку дебютную ленту «Комиссар» талантливого режиссёра Александра Аскольдова. Эту картину вообще хотели уничтожить, но Аскольдов тайно вынес из монтажной одну из копий…
Так закончилась эпоха оттепели. И в жизни (до Пражской весны 1968 года оставалось совсем немного). И в кино.
было дело
В 1963 году Федерико Феллини привёз на Московский кинофестиваль свою картину «Восемь с половиной». Он попросил устроить ему встречу с Марленом Хуциевым, и, хотя официальные лица пожали плечами, мировой звезде не могли отказать. «Знаете, когда едешь в незнакомую страну, всегда опасаешься, что твои побуждения не разделят, не поддержат и не поймут. Вот почему меня радует, что меня тут понимают», - сказал итальянский режиссёр. Хуциев в свою очередь поклонился Феллини за фильм «Восемь с половиной», который помог ему лучше понять себя.
Так получилось, что Федерико Феллини и Джульетта Мазина оказались даже на свадьбе исполнителя главной роли в фильме Валентина Попова, которую праздновали в один из этих дней.
Время оттепели невозможно себе представить без поэзии. А поэзию оттепели - без лектория Политехнического музея в Москве. Здесь на заре советской власти читали стихи Маяковский, Есенин, Хлебников, Белый. В 1930-е годы выступали Твардовский, Заболоцкий, Багрицкий. В 60-х традицию продолжили Вознесенский, Рождественский, Ахмадулина, Евтушенко, Окуджава...
В первом варианте я снял сцену как-то поспешно, во Дворце культуры Энергетического института. А когда Фурцева утвердила две серии, захотелось снять большой вечер поэтов. Жил я на Покровке, шёл мимо Политехнического, увидел объявление «Дискуссия о молодёжи». И, попав в эту историческую аудиторию, понял: «Вот где надо снимать». Эти вечера мы сами организовали, напечатали билеты: «Приглашаем на вечер поэтов». У нас не было средств на большую массовку.
Снимали пять дней. Зрителей собиралось столько, что каждый день съёмочная группа с огромным трудом протискивалась внутрь. На них ещё и шикали - какое кино, когда тут стихи!
Нельзя сказать, что кинокарьера актёров, сыгравших главных героев, сложилась счастливо. В фильмографии Марианны Вертинской около трёх десятков лент, но больших, по-настоящему звёздных ролей больше не было. У Валентина Попова, получившего премию журнала Cinema Nuovo на МКФ в Венеции, была ещё одна роль - в короткометражной картине, он пытался писать сценарии и снимал журнал «Фитиль». В 55 лет умер от инфаркта.
Для съёмок вечеринки «золотой молодёжи» режиссёр позвал своих учеников и практикантов. Так в фильме появились будущие сценаристы Павел Финн и Наталья Рязанцева и будущие режиссёры Андрей Тарковский и Андрон Кончаловский.
Именно съёмку этого эпизода считает началом своего духовного перерождения инокиня Ольга, бывшая актриса Ольга Гобзева. По сценарию она даёт звонкую пощёчину пошляку (Тарковский). «Представляете, какая это чудовищная профессия! - с ужасом вспоминает она и добавляет: - Может, благодаря этому я теперь в иночестве? Может, мне Марлена надо благодарить за этот дар, за эту милость Божию?..»
Интересно, что съёмки «Заставы Ильича» задержали XXII съезд КПСС: кортеж, который вёз высокопоставленных партийных функционеров, упёрся в перекрытую киношниками улицу Герцена. Чёрные «Чайки» с затемнёнными окнами терпеливо стояли и ждали, пока режиссёр скомандует: «Снято!»
Кстати, в титрах фильма значится некто Н. Захарченко - «Друг». Такой роли в фильме нет, а Николай Захарченко - это инспектор ГАИ, который здорово помогал съёмочной группе на московских улицах. Однажды перекрыл Садовое кольцо, из-за чего образовалась огромная по тем временам пробка, которая рассасывалась много часов…
Никиту Хрущёва отстранили от власти в октябре 1964 года. Премьера же фильма, так сурово раскритикованного им, была назначена на январь 1965-го. В последний момент цензоры спохватились - там же есть кадры, когда во время демонстрации люди приветствуют членов Президиума ЦК КПСС, стоящих на трибуне Мавзолея. Всех членов подчистую безжалостно вырезали, под нож попал и молодой Фидель Кастро, приехавший с официальным визитом в Москву. А сидящего на плечах у папы мальчика, радостно кричащего «Вива Куба!», убрать в суматохе позабыли.
точка зрения
Любовь Аркус, киновед, режиссёр, редактор журнала «Сеанс»
Кино эпохи оттепели - это и то, что называется сейчас «мейнстрим», и авторское кино одновременно. «Летят журавли», «Баллада о солдате» - эти фильмы смотрели все. Они были интересны и подготовленной, образованной публике, и колхозникам из какой-нибудь отдалённой деревни.
Что произошло потом? Кино разделилось на авторское и массовое (и не только кино, в музыке, живописи, литературе происходили те же процессы). Шедевр всех времён и народов «Дорога» Федерико Феллини (в советском прокате «Они бродили по дорогам») - это было настоящее авторское кино, которым восхищался весь мир. Поздние же фильмы Феллини оказались массовому зрителю непонятны…
В нашей стране этот разлом прошёл всего по одной кинематографической биографии - Марлена Хуциева. Его «Весна на Заречной улице» и «Два Фёдора» имели огромный зрительский успех. «Заставу Ильича» посмотрели уже немногие. Ещё меньше публики оказалось у фильма «Июльский дождь»…
Сейчас эти два потока - «фестивальное» кино и то, которое делает кассу в прокате, - идут каждый своим руслом, и это печально. Возможно ли, чтобы они вновь слились в один? Вопрос интересный. Не знаю, не знаю…
Фильм, который планировался к выходу в 1962-м году, был жестоко раскритикован на самом высоком, практически государственном уровне.
…Даже наиболее положительные из персонажей фильма - трое рабочих парней - не являются олицетворением нашей замечательной молодежи. Они показаны так, что не знают, как им жить и к чему стремиться.
Серьезные принципиальные возражения вызывает эпизод встречи героя с тенью своего отца, погибшего на войне. На вопрос сына о том, как жить, тень отца в свою очередь спрашивает сына - а сколько тебе лет? И когда сын отвечает, что ему двадцать три года, отец сообщает - а мне двадцать один... и исчезает. И вы хотите, чтобы мы поверили в правдивость такого эпизода? Никто не поверит!
Можно ли представить себе, чтобы отец не ответил на вопрос сына и не помог ему советом, как найти правильный путь в жизни?»
Из речи Н. С. Хрущева на встрече руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства. 8 марта 1963 г.
Существует версия, что Хрущев вовсе не смотрел «Заставу Ильича», а ненавистью к картине проникся после язвительного пересказа кого-то из коллег Хуциева по режиссерскому цеху. В любом случае, в результате столь ожесточенных нападок на фильм, от режиссера стали требовать внести в картину значительные изменения.
Вредный фильм в яблочко
50 лет назад Марлен Хуциев снял картину «Застава Ильича». Четверть века она называлась «Мне двадцать лет», после того как была подвергнута жесточайшей цензуре. Ее сняли с проката после слов Хрущева: «Даже наиболее положительные из персонажей фильма - трое рабочих парней - не являются олицетворением нашей замечательной молодежи».
Не верил Никита Сергеевич в правдивость эпизода, где отец не может ответить сыну на вопрос «как жить?». Причем мертвый 21-летний отец, разговаривающий с живым сыном, который старше его на два года. Под названием «Мне двадцать лет» картину показали в 1965 году на Венецианском кинофестивале. А прорвалась она туда благодаря секретарю ЦК Компартии Италии Джанкарло Пайетте. В Венеции Хуциева отметили спецпризом за режиссуру, который он разделил с Луисом Бунюэлем, представлявшим «Симеона Столпника».
Кадр из фильма. Выпускной бал на Красной площади.
Только в конце 80-х «Заставу Ильича» показали в первозданном виде. А до этого вносили поправки по указке Хрущева, потом опять кромсали, как только его сместили и надо было срочно убирать стоящего на Мавзолее Никиту Сергеевича из кадра. История страны прошла через этот многострадальный фильм. А работали над ним весело. Хуциев водил молодежь в шашлычную, подкармливал. Но молодые и сами не терялись. Драматург Павел Финн вспоминает, как Марлен Хуциев посылал их с Геннадием Шпаликовым за едой. А они по дороге заруливали в гостиничную столовку и предавались радостям жизни. Шпаликов говорил: «Зачем Хуциеву еда? Он все равно худой». Вернувшись на съемочную площадку, каялись. Хуциев прощал, и все опять повторялось.
Марлен Хуциев: «Крупный советский кинорежиссер накатал донос на нашу картину»
Хуциев всегда любил придумывать на ходу. О том, как родилась идея «Заставы Ильича», он вспоминает так: «Мы снимали «Весну на Заречной улице» в Запорожье. Случилось одно печальное событие: умер директор «Запорожстали», восстанавливавший завод. У него обнаружили чуть ли не осколок возле сердца. Хоронил директора весь город. А когда мы там снимали, меня поразил сам завод. Я подумал, что следующую картину сниму на металлургическом предприятии. Придумалась история о том, как к директору завода приходит его погибший друг. Еще я хотел делать картину о войне под названием «Поколение» — о молодых ребятах, ушедших на фронт. Но прокатилась волна пацифизма, и на мою заявку на студии Горького ответили: «Нет, о войне не нужно».
Марлен Хуциев долго уговаривал друга и однокурсника, сценариста Феликса Миронера, поработать вместе. Но у того были свои планы. «Мы вместе делали диплом "Градостроители", «Весну на Заречной улице». Феликс — потрясающий мастер диалога. Мы часто ссорились. Главный конфликт произошел в Доме творчества в Болшеве, уже после того, как мы подали заявку на фильм. Рассорились на сцене, где парень увидел девушку в автобусе и пошел за ней. «Это твой замысел, — сказал Феликс. Я не буду дальше работать и снимаю свою фамилию», — вспоминает Марлен Хуциев. В общем, произошла ерундовая ссора, причем в тот момент, когда уже было написано сорок страниц сценария. Надо было срочно искать замену.
«Я тогда был ассистентом на курсе Григория Козинцева во ВГИКе, — рассказывает Марлен Мартынович. — Мне посоветовали пригласить студента Шпаликова. Я прочитал его сценарий «Причал». Мы встретились в Доме кино. Парень странно здоровался, держа руки по швам. Он ведь был суворовцем. Генка стал приносить варианты сценария, что-то я переделывал. Он сочинил сцену на выставке молодых художников. Когда произошла история с Хрущевым, Генка встал в позу, изображал из себя человека, который выше этого, отказался делать поправки. Потом я узнал, что он сочинял с Данелия «Я шагаю по Москве». В самый разгар работы Генка мог исчезнуть и так же неожиданно появиться. Спрашиваю: «Что с тобой? Куда ты делся?». Он рассказывал, как его поместили в бокс и он не мог оттуда выйти. Я говорю: «У тебя же подкрашенные волосы». И тут он сознался, что ездил в Одессу пробоваться у Пети Тодоровского в фильме «Верность».
Теперь Хуциев сожалеет о том, что не оставил имя Феликса Миронера в титрах. А зрители и не подозревают, что он причастен к «Заставе Ильича». Именно Миронер когда-то рассказал Хуциеву о том, что есть такой человек — Булат Окуджава, который пишет замечательные песни, и даже напел одну из них: «Девочка плачет, шарик улетел». «У его шурина, поэта Гриши Левина, было литературное объединение «Магистраль» при Доме железнодорожников, в которое входил Булат, — рассказывает Марлен Хуциев. — И Феликс познакомил нас. Впервые я слышал песню Булата «Я вновь повстречался с надеждой» в исполнении интеллигентов «Магистрали». Они пели хором, потом поднимали бокалы. Все это походило на клятву и произвело на меня огромное впечатление».
Спрашиваю у Марлена Хуциева, как он не боялся окружать себя дебютантами. Отвечает: «Я вообще рисковый человек. Ну кто бы на моем месте решился пригласить студента третьего курса и с ним работать? У меня снимался Валя Попов, который до этого играл в народном театре ЗИЛа. К сожалению, он рано ушел из жизни. У Николая Губенко — это первая роль. Станислав Любшин до этого только где-то мелькнул. Кстати, с Петей Тодоровским, тогда еще оператором, мы жили в одном общежитии на Лосинке, готовили на одной плите. В Одессу он попал из-за меня. Встретились как-то, я говорю: «Поехали снимать кино в Одессу». Он согласился. Я тогда ни одного снятого им метра не видел. Позвал из-за человеческой симпатии».
Валентин Попов, сыгравший 23-летнего сына, который спрашивает у погибшего на войне отца о том, как жить, остался самым неизвестным героем этой истории. Чрезвычайно одаренный, он не сделал актерской карьеры. Пытался заниматься режиссурой, и тут что-то не заладилось. А когда снимался в «Заставе Ильича», не вписался в компанию золотой молодежи, будучи по сути заводским парнем. Марианна Вертинская, сыгравшая его возлюбленную, общалась с другими: «Мы с Валей особенно не дружили. У меня была компания художников, Андрона Кончаловского, Андрея Тарковского, Паши Финна. А Валю я как-то встретила в Елисеевском магазине. Он уехал, по-моему, на Одесскую студию, пытался снимать как режиссер, что-то писал. Закончил какие-то режиссерские курсы. Переживал, что ничего не получается. У него было депрессивное состояние. А потом я узнала, что он умер».
Непосвященному и в голову не придет, что знаменитая сцена в Политехническом музее с участием Беллы Ахмадулиной, Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко — постановочная, а не реальный поэтический вечер. Марлен Хуциев вспоминает, как поэты читали стихи, каждый сам по себе: «Я слышал Беллу Ахмадулину в одном клубе. Побывал на вечере Евтушенко. Потом возникла идея с Политехническим. По 8 часов длилась съемочная смена. Мы 9 коробок пленки отсняли. И каждый раз приходили разные люди. А началось с того, что я увидел афишу Политехнического музея, на которой был заявлен диспут о молодежи. Я впервые попал в эту аудиторию и понял, где надо снимать. Тут же сочинил историю, решил установить телевизионные камеры в зале, создать иллюзию, что идет съемка передачи. А помогла нам тогдашний министр культуры Фурцева. Когда первый вариант фильма был принят, она сказала, что у нас очень сильная сцена первомайской демонстрации, но во второй части не хватает такого же эмоционального акцента».
Марианна Вертинская считает, что если бы Марлен Хуциев не придумал сцены в Политехническом, то просто ничего бы не осталось: «Мой папа Александр Вертинский был гениальным певцом, поэтом и композитором. Все говорят о его руках, о том, как он точно делал акцент, как пел «Маленькую балерину». Но нет ни одного кадра с отцом. Есть картины, в которых он снимался, — «Анна на шее», «Пламя гнева». Но это другое. То, что сделал Хуциев, — великое дело. Кто бы знал теперь, какой была молодая Белла Ахмадулина? Булата Окуджаву позднее много снимали, но такого молодого, когда он с гитарой выходил, нет больше нигде».
А потом крупный советский кинорежиссер, работавший на той же студии, где снималась «Застава Ильича», накатал донос, что это вредное кино. Марлен Хуциев отказывается называть его имя, только уточняет, что это не Герасимов, не Ромм, не Луков. Кстати, Михаил Ромм, посмотрев «Заставу Ильича», сказал: «Марлен, вы оправдали свою жизнь». Раскрыл тайну человек, принимавший участие в написании письма, литературный секретарь Михаила Шолохова. Хуциев рассказывает: «После того как мы сняли картину, и я уже начал работу над другим фильмом, он позвонил мне и предложил сценарий. Тогда же спросил: «А вы знаете, кому вы обязаны неприятностями? Я редактировал это письмо». И назвал мне имя. Когда начались гонения, от меня отвернулись все, кроме съемочной группы. Люди струсили. Те, кто одолжил денег до зарплаты, срочно требовали их вернуть. Сергей Герасимов держался в той ситуации стойко. Его обязали курировать нашу картину. Он ничего не навязывал. Министр культуры Екатерина Фурцева официально превратила фильм в двухсерийный. Меня все время ругали, что я на месяц задержал его сдачу. А я снял вместо одной серии две, задействовал более 60 объектов в Москве».
«Заставу Ильича» снимала Маргарита Пилихина, женщина-оператор, что было редкостью. Хуциев предлагал снимать картину своему другу Петру Тодоровскому. Но он все никак не мог определиться, тянул время, по словам Хуциева, а потом выяснилось — готовился к своей картине. «А Рита сама попросилась, сказала, что ей очень нравится сценарий. Я не тот режиссер, которому оператор предлагает, как снимать. К мизансценам не подпускаю. Маргарита Пилихина — двоюродная сестра Георгия Жукова. И этим все сказано. Она ручной камерой снимала демонстрацию, которую мы тоже организовывали», — вспоминает Марлен Хуциев.
Марианна Вертинская: «Мы все друг от друга прикуривали»
Марианна Вертинская и Марлен Хуциев встречаются нечасто.
Для Марианны Вертинской «Застава Ильича» стала, пожалуй, самой важной картиной. Но в первые дни снималась в ней актриса из массовки. Мы встретились с Марианной Вертинской в ее квартире на Арбате. Она хранит немало фотографий, на которых запечатлены юный Шпаликов, Хуциев, весивший 45 кг, так что не каждый лифт его поднимал, Джульетта Мазина, оказавшаяся причастной к истории фильма.
«Я снималась у Анатолия Эфроса в первой моей картине, «Високосный год», — вспоминает актриса. — Я ходила на фотопробы «Причала» по сценарию Шпаликова. И Марлен Мартынович обратил на меня внимание. У него горели сроки. Началась паника, поскольку не было героини. Последний съемочный день у Эфроса — а уже на следующий день меня утвердили в «Заставу Ильича». Сергей Герасимов сказал, что это попадание в яблочко. Его фраза потом ходила по студии Горького».
Хуциев уже снял картины «Весна на Заречной улице» и «Два Федора». Марианне Вертинской и ее ровесникам он представлялся человеком с биографией. Но память сохраняет и другое: «Марлен Мартынович — очень поэтичный человек. Он живет в своем мире, в который и нас хотел ввести. Мы работали скорее по состоянию, не шли по пути психологического разбора. Делали много дублей, иногда по 15. Он скрупулезно добивался нужного оттенка, переснимал какой-нибудь небольшой эпизод».
С Андреем Кончаловским и Андреем Тарковским Марианна Вертинская познакомилась еще до «Заставы Ильича». «Когда снималась у Эфроса и была утверждена у Хуциева, — вспоминает актриса, — меня вызвал Тарковский на роль, которую потом сыграла Валентина Малявина в «Ивановом детстве». Сделали фотопробы. От кинопроб я отказалась из-за съемок у Хуциева. Тогда Марлен Мартынович был уже величина, а Тарковский еще ничего не снял, кроме «Катка и скрипки». Тогда все говорили, что «Застава Ильича» будет явлением. Сценарий написан Геной Шпаликовым, песенки которого все пели тогда под гитару. Я, как галчонок, смотрела на все. Заканчивались съемки, и мы ехали в Дом литераторов или ВТО, на дачу к Андрону, ходили на пляж, читали. Впервые Андрон достал стихи Мандельштама, «Доктора Живаго». Все это вслух читали. Мы дружили, любили, были романы. Очень интересное было время. Я из него вышла».
— А насколько вы все были свободны?
— Разнузданности не было ни в ком. Мы все были молоды, полны эмоций, верили в светлое будущее. Жизнь только начиналась.
— Понимали, что на каждом квадратном сантиметре — будущий гений?
— Было ощущение, что все очень талантливы. Андрей начал снимать «Рублева». Помню, как они с Андроном писали сценарий, хотели, чтобы Слава Любшин сыграл главную роль. «Застава Ильича» снималась около четырех лет. Ее закрывали, потом пролонгировали. Потом случилась история с Хрущевым, после которой все едва не грохнулось. Но все были полны надежд, а не упадничества. Это свойственно молодым людям. Эфроса как-то спросили, нравится ли ему одна артистка. Он ответил: «Да, нормальная». На вопрос «а чего же вы ее не снимаете?» он ответил: «Не прикуриваю. Не зажигает». А мы все друг от друга прикуривали.
— Какое впечатление произвел готовый фильм?
— Тогда актеров в монтажную не пускали. Сцена, где герой разговаривает с мертвым отцом, вызвала жуткую критику. Успокоились после того, как Феллини, приехавший в Москву с фильмом «8½», похвалил ее. Ему показали «Заставу Ильича» тайно. Когда были в Риме на Неделе советского фильма, Феллини пригласил нас на свою виллу. Но сначала мы поехали в кинотеатр и посмотрели его «Джульетту и духи». У меня есть две фотографии от Джульетты Мазины. На одной, где она с платком, написано: «Марианне. Ты мне нравишься». На второй она с кошкой. У Джульетты Мазины было семь кошек. Каждая носила имя одной из ее героинь. Была среди них и Кабирия. Потом по приглашению японской компартии я 21 день провела в Японии. Там очень любят «Заставу Ильича», отмечают юбилеи картины.
— Многие думают, что сценарий написал один Шпаликов, а про Миронера ничего не знают.
— Может быть, изначально канву написал Миронер. Но легкость диалога, которая в картине есть, когда один разговор накладывается на другой, это, конечно, от Гены. Он постоянно бывал на площадке, что-то дописывал, подсказывал. Раз Феликс Миронер захотел снять свое имя, чего тут обсуждать. Столько лет прошло. Многие уже в могилах лежат.
«Заставу Ильича» теперь все время противопоставляют «Оттепели» Валерия Тодоровского, которая вызвала у многих режиссеров старшего поколения резко отрицательное отношение. А Марианне Вертинской картина понравилась: «Художник имеет право на раскраску и интерпретацию. Главную героиню, которую играет Анна Чиповская, зовут Марианна. Оператор дает кому-то в морду — такое буйство свойственно моему поколению. Что-то задиристое в нас было».
Светлана Светличная: «Михаил Ромм сказал: «У этого человека надо всегда сниматься»
Светлана Светличная.
В «Заставе Ильича» делали первые шаги очень известные актеры. Ольга Гобзева, ныне инокиня, сыграла девушку, дающую пощечину Андрею Тарковскому. Теперь она раскаивается в этом и говорит, что, возможно, в иночество пришла из-за этой пощечины. Светлана Светличная появилась в сцене молодежной вечеринки. Красоты была необыкновенной. Роль у нее небольшая, но из тех, что складывают мозаику этой картины.
Светлана Светличная рада, что принимала «маленькое участие» в картине: «Уверена, что наши потомки будут судить о нас по фильмам Марлена Хуциева. В своей серьезности он романтик, доверчивый, как ребенок. «Застава Ильича» — наша история без прикрас. Когда поступило предложение от Марлена Хуциева, я обратилась за советом к Михаилу Ильичу Ромму. Он сказал: «У этого человека надо всегда сниматься. И я всегда буду отпускать к нему своих студентов». У Марлена Хуциева я поняла, что такое кино и команда «Мотор!». Мне до сих пор льстит, что он рассмотрел в импозантной девице настоящую душу. Единственное, что меня одолевало, так это беспокойство по поводу того, смогу ли я соответствовать тому, что задумал режиссер. У Марлена Хуциева — как в сказке: здесь русский дух, здесь Русью пахнет, хотя он в общем-то не из Саратова. То, что у него получилось, — не случайность, а небесный промысел. Вспоминаю эпизод с пощечиной, и по телу мурашки идут. А сцена, когда герои ночью столкнулись, не ведая о том, что могут встретиться. Только такой романтик, как Хуциев, мог все это придумать. Я когда это увидела, поняла, что во мне это тоже всегда жило. Вот так можно выбежать пулей и встретиться с человеком или солнцем, любимой буренкой». А вот проблемы, возникшие вокруг картины, Светлану Светличную обошли стороной. Слишком молода была, о каких-то вещах не задумывалась: «У меня же не главная роль. Это Марьяна Вертинская была в курсе событий. Она получила на картине такой заряд для будущего! Все, что она сделала в молодости, — все это получила от Марлена Хуциева».
Марлен Хуциев, которому в октябре исполнится 90 лет, заканчивает новый фильм "Невечерняя". Картина о встречах Толстого и Чехова была задумана в начале нашего века, начались съемки, но из-за нехватки денег работа была приостановлена и лишь недавно возобновилась благодаря меценату, подарившему знаменитому режиссеру необходимую сумму. Кинематограф Хуциева воспринимается как одно из проявлений хрущевской оттепели, но режиссер считает, что неверно связывать смягчение режима с именем тогдашнего первого секретаря ЦК КПСС. С Хрущевым у него давние счеты – верховному цензору не понравилась картина "Застава Ильича", и он заставил Хуциева радикально переделать фильм. Авторская версия вышла лишь в конце 80-х. Особенно не понравилась Хрущеву одна из ключевых сцен – разговор героя с призраком погибшего на фронте отца. Хуциев говорит, что это его воображаемый разговор с собственным отцом, казненным в 1937 году. Во всех фильмах Хуциева есть размышления о войне, в которой сам режиссер не участвовал – его освободили от службы из-за астмы и дальнозоркости. Знаменитая картина "Июльский дождь" завершается документальными съемками встречи ветеранов у Большого театра – тогда 9 мая еще не было официальным праздником.
Две ретроспективы фильмов Марлена Хуциева сейчас прошли в Германии – на фестивале Go East в Висбадене и в берлинском киномузее. Мы встретились с режиссером на висбаденском фестивале после показа фильма "Был месяц май", снятого в 1970 году, к 25-летию победы. Май 1945 года – красноармейцы, расположившиеся в немецкой усадьбе, узнают о том, что рядом находился концлагерь, а хозяин их дома, фермер по фамилии Рашке, использовал труд заключенных.
Марлен Хуциев сомневался, стоит ли включать фильм в программу показов в Висбадене, и не знал, как отреагируют немецкие зрители. Действительно, когда сеанс закончился, в зале чувствовалось некоторое напряжение. Может быть, потому, что в фильме был недвусмысленный намек на вольное обращение российских солдат с немецкими женщинами, а сцены в свинарнике (Рашке занимался свиноводством) можно истолковать как отождествление немцев с этими имеющими не лучшую репутацию животными. В принципе же это фильм о вечном конфликте России и Европы: пьяные и взбалмошные солдаты сталкиваются с сытым и бесчеловечным, по их мнению, миром порядка, не могут его постичь и хотят разрушить. Пример вечного российского хаоса – ситуация в союзе кинематографистов, председателем которого Марлен Хуциев был избран в 2008 году. Потом по велению суда на эту должность вернулся прежний барин, Никита Михалков, а кинематографисты, не желающие ему подчиняться, образовали альтернативный союз. О Второй мировой войне, о Михалкове, Хрущеве и оттепели я расспрашивал Марлена Хуциева, а начался разговор с фильма "Невечерняя", выход которого запланирован на следующий год.
No media source currently available
0:00 0:35:09 0:00
Pop-out player– Фильм я уже практически закончил, там просто маленькие досъемки. Очень долго длилась эпопея по той причине, что не было финансирования, 8 лет вообще все стояло. Потом возник один человек, который вдруг где-то прочел и дал зеленую улицу.
– То есть чудо случилось?
– Абсолютное чудо, абсолютное. Я пока его имя не называю. Как картина будет готова, конечно, я принесу ему всю свою признательность. У нас дают деньги, но это ерунда. Был же год Чехова, Толстого совместный, никого не колыхнуло.
– Когда в 2008 году проводился знаменитый съезд Союза кинематографистов, хотели провести очищение, избавиться от непрозрачности, коррупции. У вас был план, можно это было сделать в то время?
Мединский у меня вызывает впечатление абсолютного ничтожества.
– Был план найти определенных людей, которые хотели бы это сделать. Они стали намечаться, но потом начались бесконечные склоки, своры. Я уже по размышлению понимаю, что зря в это дело ввязался. Я просто себе не представлял ситуацию, с которой придется иметь дело. Но что делать? Я хочу вам сказать: что бы ни говорили, лучшая система кино была советская. Потому что, во-первых, там выдавали реальную смету, иногда чуть-чуть завышали, чтобы потом срезать, но выделяли деньги по этой смете. Эта смета тщательно разрабатывалась по многим статьям. Там была, конечно, цензура, но в чем-то да, а в чем-то нет. Я все-таки все свои картины сделал, хотя меня заставили вырезать из "Июльского дождя" одну сцену. Я, когда мы сочиняли сценарий, так ее и назвал "арбуз на вырез", я знал, что ее все равно вырежут. Там есть такая история, как героиня ходит в качестве агитатора, она попадает к сумасшедшему энкавэдэшнику, ей сразу становится понятно, что он сумасшедший. Вначале зрители смеются, а потом, когда становится ясным, что он сумасшедший, тогда мертвая тишина в зале. Эту сцену не разрешили категорически. Потом надо было сокращать картину немножко, и я там, дурак, вырезал одну паузу очень красивую в зоопарке, где героиня гуляет. Очень жалею, не сохранил ее. Иногда бывает, когда картину кончаешь, ты настолько бываешь измотан, что уже и соображаешь туго, и сопротивления нет. В "Июльском дожде" мне, конечно, жалко эту сцену очень. Но там вся беда в том, что не напечатали копию, если бы копию напечатали, я поправку бы сделал, а в копии это сохранилось бы.
– "Застава Ильича" ведь сохранилась полностью, и вы смогли ее восстановить.
– Там долбанул первое лицо <Хрущев>, и все навытяжку встали. Начали сами говорить: это надо изменить, это. Это мне напоминает вот что: стоит человек, и у него перед лицом машут палкой. Так не надо голову нагибать, ты постой. Если нагнул голову, то она тебе придется по башке. Дела давно минувших дней, даже говорить о них не хочется. Сейчас нет идеологической цензуры... Хотя, наверное, есть.
– То, что сейчас делает Мединский, уже можно назвать идеологической цензурой.
– Он у меня вызывает впечатление абсолютного ничтожества. <Председатель Госкино> Ермаш любил кино и людей любил. Например, когда я кончал картину – хотя, казалось бы, человек я неудобный, – где-то он меня встречал, говорил: ну что, какие планы на будущее? Хрен он <Мединский> меня спросил, какие планы на будущее. Тогда было ощущение, что мы нужны, сейчас нет этого ощущения.
– А картину "Был месяц май" цензура не тронула?
– Мне там дали только две поправки. Там было прямым текстом сказано, что они жили там же, где свиньи, и свиньи съели ребенка. Пришлось сказать, что она голодала и ребенок умер, молока не было. А вторая поправка очень обидная, когда клеил эту хозяйку один из солдат, он там ей говорит – это было по-солдатски, по-русски, – он ей одну фразу говорит, а она не понимает. Он говорит: "А что твой мужик? Ничего еще, может? А то, может быть, надо помочь?" И через паузу говорит: "По хозяйству". Вот эту фразу убрали. А что тут такого, это же не политическое? "Нет, это оскорбительная фраза". Нравственная цензура, и вырезали.
– Снимали в Германии?
– В Восточной Пруссии снимали. Это не под самим Кенигсбергом, а есть такой город, сейчас он называется Гвардейск, а у немцев он назывался Пилау. А концлагерь снимали в Польше.
– Освенцим?
– Это Бжезинка, рядом с Освенцимом. 30 километров от Кракова. Во время съемок был туман, так жутко, как будто собрались души умерших.
– Во всех ваших фильмах есть война…
– И в новом фильме есть – Севастопольская оборона. У меня это связано еще с тем, что я отдаю долг. Потому что в силу всяких болезней меня не взяли. Мы одногодки с Тодоровским, он всего лишь на два месяца старше меня, но он успел, на фронт попал в 1944 году, успел побывать в Берлине. Он очень интересно рассказывал, когда все закончилось, они выпили, спали, и вдруг автоматные очереди. Они к окнам подползли и увидели, что по этой широкой улице идет колонна немцев и поливает из автоматов все окна, чтобы ответного огня не было. Наши связались по рации с авиацией. Он говорит, это было страшное зрелище, когда над этой колонной пошли на бреющем полете самолеты и стали ее расстреливать. Вообще война – это жестокая вещь, что тут говорить, это все знают.
– Вы видели "Утомленные солнцем"?
– "Утомленные солнцем-2" я не видел, только то, что иногда по телевизору мелькает, а первую часть видел. Там есть очень сильные сцены. Вся эта история с дочерью очень нежно снята. Вообще он режиссер хороший. К сожалению, когда он начинает конъюнктурить, выглядит значительно хуже. "Неоконченная пьеса" – это замечательная картина. "Раба любви" сделана очень здорово. Немножко однообразно этот бесконечный показ кинопроцесса: все понятно, а там еще продолжается. Но это хорошая картина по фактуре, по всему.
– У вас с 2008 года сохраняется антагонизм или вы помирились?
– Не то что помирились, я никогда до этого с ним не дружил. Никакого у нас с ним нет контакта.
– Вы новую картину снимали в Крыму. Не могу не спросить, что вы думаете о том, что происходит вокруг Крыма?
– Это все политические игры. Я не знаю, нужен он нам был или не нужен. Говорят, что там стало хуже. Мне всегда казалось, что Крым должен оставаться в составе России, как славная историческая страница ее прошлого. "Севастопольские рассказы", "Оборона Севастополя" – как-то так. Что это такое, берет и волей своею тот человек, которого потом назвали волюнтаристом, отдает Крым Украине? Представьте себе, что гуляют два купца, надрались, один другому от широты душевной подарил фамильные часы. А потом он умер. Что должен сделать сын? Он должен возвратить часы сам.
– У вас сохранилась неприязнь к Хрущеву с тех пор, когда он резал ваш фильм?
– У меня не поэтому. Потому что, анализируя все, что он сделал… Во-первых, это вранье, что на ХХ съезде он разоблачил культ личности. Это все было сделано сразу после смерти Сталина – поднимите газеты того времени. Буквально через месяц после смерти Сталина во всех центральных газетах: в ЦК КПСС планировались материалы о преодолении культа личности и о коллегиальном руководстве. Это все было до Хрущева. А он потом стал всех отставлять от должностей. Как он, например, с Жуковым поступил, который спас его, когда его хотели снять? Он его снял в тот момент, когда он плыл на корабле, когда у него не было даже возможности ничего сделать. Термин "оттепель", хрущевская оттепель – никакого отношения этот термин к Хрущеву не имеет. Вот вам доказательство: вовсю шел съемочный период картины "Весна на Заречной улице" в тот момент, когда совершился ХХ съезд. В феврале я был в Запорожье, мы снимали "Весну", вдруг прочел в газете про ХХ съезд. Не надо все приписывать Хрущеву, они забывают, что был министр культуры Пономаренко, при котором все оживилось, как замечательно себя вела Фурцева. Ведь она же посмотрела картину <"Застава Ильича">, она просто пришла в восторг тут же, но ведь полно завистников было, доносы писали, в итоге все это получилось.
– Вы же подписали письмо Брежневу против реабилитации Сталина.
– Это да, это было. Но не только я, много народу, Михаил Ильич <Ромм> подписал, и я в том числе.
– Чувствуете, что сейчас начинается новая реабилитация Сталина?
– Я это чувствую. Но я за объективное освещение истории. Что нельзя у него отнять – и должно остаться, и плохое, и хорошее. Войну, конечно, он сыграл, не важно, был он полководец или не был, он был объединяющей силой, а он умел руководить, держать. Благодаря ему мы и выиграли, потому что все в конце концов организовал. Никуда он не убегал, он болел, у него была ангина. Но в первый же день, когда началась война, уже были совещания в Кремле. На одно из совещаний были приглашены геологи, потому что вопрос стоял, куда перемещать промышленность. Вокруг было много талантливых людей. Конечно, жуткая история с разгромом армии, 1937 год. Но мы ничего про это не знаем. Ужасно постарались на местах весь этот 1937 год, но там была борьба, безусловно, его хотели скинуть, а он не хотел этого. Это было продолжение гражданской войны, только на другом этапе. Возьмите Французскую революцию, что они сделали? Все друг другу головы поотрубали. Робеспьер был влюблен в невесту Камила Демулена. Там вот так все было, лучшим своим соратникам рубят головы.
– В фильме "Был месяц май" герой говорит, что если бы не эта победа, весь мир превратился бы в концлагерь.
– Естественно. Он при огромной силе распустил бы щупальца по всему миру. Знаете, я сейчас, когда ехал <в Висбаден>, вокруг потрясающая природа, и думаешь: как так можно? У нас такого нет, у нас замызганные вокруг железнодорожных путей какие-то хибары, сараи, амбары, свалки. А тут потрясающе, никакого мусора, ничего, просто наслаждаешься. А почему у нас это невозможно? Не знаю. Не могу объяснить это щедростью природы, пространством.
– На вашей родине, в Грузии возможно, все сделали.
– Грузия – ухоженная страна. Вы бы посмотрели, что из себя представляет Батуми сейчас. Там несколько высоких зданий, гостиница "Рэдиссон", ухоженные бульвары. Остальной город низкорослый, но он ухоженный абсолютно. А рядом с гостиницей маленькие харчевни, где продается жареная барабулька. Все прекрасно.
– Это Саакашвили сделал.
– Да. Нет пророка в своем отечестве, они теперь его ненавидят.
– Вы смотрите фильмы молодых людей, нового поколения режиссеров?
– "Стиляги", "Оттепель" – это все ужасно. Во-первых, все, что снято про кино, – это совершенно не так. Я снимал в то время. Получается, что там крутилось все время внутри сексуальное. Ничего подобного. Снимали влюбленно, без интриг. Совсем другое было у меня ощущение того времени. Откуда ему знать, Валерке? Видел "Елену", такая тяжелая картина, но здорово сделана, конечно. Он талантливый человек.
– Союз кинематографистов можно еще спасти или после раскола все бесполезно?
было ощущение, что мы нужны, сейчас нет этого ощущения
– Мне кажется, этот процесс должен произойти естественно, со временем. Я считаю, что самая правильная система организации – это когда было Госкино. Они только распределяли финансы, несколько осуществляя цензуру, потому что все остальное приходило снизу: все замыслы, все разработки смет, все же снизу шло. И эта система, если бы ее можно было возродить, дала бы огромный подъем кинематографии.
– Они бы заказывали фильмы на злобу дня.
– Там был так называемый госзаказ, из всей массы фильмов три-четыре спускали сверху, больше постановочных. Остальное: подал заявку, заключили договор, начали писаться. Так было и с "Заставой", и с "Июльским дождем", прошло утверждение. Вы знаете, что встреча ветеранов в "Июльском дожде" – это было время, когда праздник победы не отмечался. Они отмечали каждый год, а государство не отмечало, был просто будний день. Все это с Брежнева началось, когда Могила Неизвестного солдата.
– Сейчас перед праздником не пугает вас, что это приняло такой фальшивый размах?
– Неприятно. Но я должен сказать, что это неизбежно. Триумфальная дата. Другое, когда до сих пор поднимается тема обеспечения квартирами ветеранов. Это позор, это давным-давно все уже должно было быть.
– Не праздник скорби и не праздник ветеранов, а праздник наступательный, агрессивный…
– А это должен быть праздник со слезами на глазах. Я очень не люблю эту песню, но это правильно – со слезами на глазах. В этой песне идет такой плясовой проигрыш, я ее терпеть не могу. Почему ее так подняли? Есть же реальные военные песни, одни "Дороги" чего стоят. Жизнь вообще витиевата, она никогда не бывает одинаково прекрасная, чаще одинаково бывает ужасной, но вообще все намешано.
Автор девяти картин, включая одну короткометражную, одну телевизионную и одну неигровую, Марлен Хуциев вправе претендовать на место в книге кинематографического Гиннесса — как постоянно и на протяжении многих лет действующий режиссер с минимальным количеством снятых фильмов.
Он и впрямь всегда был режиссером действующим. Действующим активно самим своим присутствием, оказавшим куда большее влияние на окружающую кинематографическую среду, чем любой из коллег, кто выстрелил за эти полвека не одним десятком картин. Ибо каждая его работа была не просто фильмом — она была эпохой в биографии отечественного кино. Вне зависимости от своих конкретных достоинств и даже вне зависимости от момента выхода на экраны, ибо кинематограф Хуциева — искусство пролонгированного действия, прорастающее в чужих работах через годы и расстояния.
В «Весне на Заречной улице» простодушный послевоенный неореализм, а проще сказать, забытый двумя поколениями назад реализм Бориса Барнета и его соумышленников, приобретал столь естественное и родное для отечественного кинематографа обличье сентиментализма, что даже профессиональным ревнителям кинематографического целомудрия не удалось обнаружить в нем и следа тлетворного влияния итальянской заразы. Не говоря уже о «Двух Федорах», где абсолютное ощущение фактуры эпохи, жесткая заземленность поэтики гармонически сочетались с удивительным для той поры полным отсутствием каких-либо «идеологизмов», хотя как раз в этом сюжете им было где разгуляться: война, персонажи из народной гущи, морально-политическое единство… Однако в мире Хуциева подобному просто нет места, ибо он живет по своим собственным, внутренним, имманентным законам, переживает и проживает сугубо экзистенциальные драмы и трагедии, и если «идеологизмы» начинают в него вмешиваться, он просто окукливается, не сопротивляясь, уходит в себя, замирает.
Сохрани Марлен Хуциев своих героев в мире простых истин, простых чувств, простых человеческих связей — и остался бы он счастливым пророком соцреализма с человеческим лицом. Сохрани он святую веру в то, что общий для всех разумных и нормальных существ этос повседневности можно обустроить в одном отдельно взятом советском мире — и цены бы ему не было в постоттепельном кинематографе, уже готовом на уступки в приватной сфере.
Но как раз на это Хуциев решительно не был способен: кинематографическое чувствилище эпохи, ее сердечный сейсмограф, он раньше и болезненнее других ощутил неявные тектонические сдвиги в советском сознании (и подсознании тоже), свидетельствующие о том, что лелеемый шестидесятниками этос простого человека был не более чем пропагандистской пустышкой. А теперь, в столкновении с оголившейся реальностью, он оказался и вовсе иллюзией.
Впрочем, на малом сюжетном и социальном пространстве первых картин все это было еще не очевидно.
Проблемы начались с «Заставы Ильича», известной в течение четверти века под псевдонимом «Мне двадцать лет». С лирической саги о наших юных современниках, о чистоте их помыслов и глубокой идейности, о неразрывной связи поколений (лозунги эпохи я перечисляю без тени иронии, ибо Хуциев и впрямь верил, что отвечает на главный запрос времени, на благороднейший и искреннейший его социальный заказ). Но обнаружилось, что реальность, которая казалась такой простой, понятной, устроенной по законам справедливости, распадается на первоэлементы, ускользает, лицемерит, одним словом, не отвечает художнику взаимностью.
Это ощущение дисгармонии сквозило из всех пор шпаликовского сюжета, оно существовало как бы отдельно и независимо от всех его духоподъемных перипетий, уводящих действие в давнее и недавнее прошлое, и было очевидно для самого неискушенного взгляда, но Хуциев еще просто не может поверить такой реальности.
Переболев свой первый конфликт с властью, он пробует эту реальность на вкус и на цвет — под другим углом, в другой среде, вроде бы более ему знакомой и понятной. Надеясь, что уже там, среди своих, среди интеллектуалов, профессиональных мечтателей и толкователей, он все-таки обнаружит гармонию настоящего человека, душевность материального мира. Но «Июльский дождь» оказывается фильмом еще более беспощадным, еще более безнадежным.
И вот тогда ревнители идеологической невинности взялись за Хуциева всерьез. И не столько потому даже, что он учуял безвоздушность советского мира. Но потому, скорей, что назвал ее по имени задолго до того, как это стали позволять себе понимать даже самые смелые и отважные властители дум.
После «Июльского дождя» он снимет «Был месяц май», удивительную по чистоте и прозрачности экранизацию чужих военных воспоминаний. А потом замолкнет на целых двенадцать лет, ушедших на подготовку так и не поставленного фильма о Пушкине.
Когда на его возвращение уже мало кто надеялся, Хуциев выпустил камерный фильм-диалог, диалог поколений в замкнутом четырьмя стенами мире среднеинтеллигентской квартиры, за пределами которой реальный мир вроде бы и не существует вовсе. У этого фильма было вполне символическое название — «Послесловие», и казалось, что он и в самом деле подводит черту.
Однако пройдет еще восемь лет, и на экраны выйдет, пожалуй, самая сложная картина Хуциева «Бесконечность» — его «8½». Окликая прежние свои фильмы (темы и мотивы из «Весны на Заречной улице», «Двух Федоров», «Заставы Ильича» легко различимы в насыщенном и драматургически дробном пространстве «Бесконечности»), автор предпринимает последнюю попытку найти ускользающую гармонию отечественной реальности. Отправляет героя, своего alter ego, в прошлое — вплоть до самого начала нашего века, куда хуциевский кинематограф еще ни разу не забредал. Но и там привычно зоркий взгляд режиссера обнаруживает тот же распад, то же томление духа, ту же дисгармонию человеческого бытия.
Впрочем, зоркость этого взгляда здесь совершенно иной природы, чем прежде: впервые Марлен Хуциев открывает за реальностью физической нечто куда более существенное — реальность метафизическую, наднатуральную, определяющую перепутанные перипетии биографии героя больше, чем все мировые войны, революции и прочие социальные катаклизмы, которые ему — и нам — довелось пережить.