Мистические тайны композитора скрябина. Бальмонт и музыка

Константин Дмитриевич Бальмонт

(А. Н. Скрябин)

Он чувствовал симфониями света. Он слиться звал в один плавучий храм -- Прикосновенья, звуки, фимиам И шествия, где танцы как примета, Всю солнечность, пожар цветов и лета, Все лунное гаданье по звездам, И громы тут, и малый лепет там, Дразненья музыкального расцвета. Проснуться в небе, грезя на земле. Рассыпав вихри искр в пронзенной мгле, В горенье жертвы был он неослабен. И так он вился в пламенном жерле, Что в смерть проснулся с блеском на челе. Безумный эльф, зазыв, звенящий Скрябин. В половине апреля текущего года исполнилось ровно десять лет с тех пор, как лучший музыкальный гений начала двадцатого века, Александр Николаевич Скрябин, покинул землю, которую музыкою он хотел пересоздать. Называя имя Скрябина, мы вступаем в мир тех внутренних прозрений, тех лучезарных и вещих свершений искусства, что составляют удел только гениев. Прогалины в новое. Старое, явленное пересозданным, в свете преображения и пресуществления. Вечное, брызнувшее алмазным дождем молний и радуг в наше текущее мгновение. Мгновенное, вне искусства растрачивающееся в дробности малых личных ощущений и -- как прибрежные волны океана тонут в песке -- тонущее в забвении, но, захваченное безошибочной рукой художника, перестающее быть мгновенным и замыкающее живую игру мига, свет, отсвет, пересветы мгновенья, в нерукотворную оправу вечности. Встретиться с гением хоть раз в жизни -- редкая удача. Подружиться с гениальным человеком -- редкостное счастье, оставляющее в душе светлый след навсегда. Такая удача была мне дарована судьбою несколько раз в моей жизни, и такое высокое счастье было мне дано, когда я встретился со Скрябиным и мы сразу подружились в 1913-м году в Москве, куда я только что вернулся тогда после семи лет изгнания и после моего кругосветного путешествия, открывшего мне чары Южной Африки, Австралии, Южного предполярного Океана, светлой и темной Океании, Полинезии, Меланезии, Яванского моря, Индии. Когда говорят слова -- гений, гениальный, речь слишком часто становится неопределенной и произвольной. Байрон при жизни считался полубогом -- ив Англии, и в других странах. Теперешняя Англия отрицает в нем гения. Шелли прожил свою краткую жизнь в затенении, почти вне прикосновения славы. Теперешняя Англия -- и не одна она -- считает его самым творческим гением английской поэзии XIX-го века. Я думаю, что гениальное состояние посещает иногда, на краткий благословенный миг, художников совсем не гениального размаха. Более того, совершенно простой, остающийся без имени, человек может сказать иногда гениальное слово,-- и оно, крылатое, облетает весь объем речи данного народа, а сам человек, его сказавший,-- где он? Не доказывают ли это многие народные пословицы, которые умрут последними, когда умрет сам язык данного народа. И нет. Не умрут и тогда. Перейдут из цикла в цикл, от народа к другому народу, зачавшему новую дорогу тысячелетий. И есть гении, чья гениальность, исполинская и божественная, несомненна. Но в силу некоторых их свойств они окружены упругой стеной холодного -- пусть лучезарного -- воздуха, которая, не отделяя от них соотечественников и представителей родственных рас, отъединяет от них расу иную. Божественный Данте насчитывает почитателей в России лишь единицами. И есть гении, которые не только гениальны в своих художественных достижениях, но гениальны в каждом шаге своем, в улыбке, в походке, во всей своей личной запечатленности. Смотришь на такого,-- это -- дух, это -- существо особого лика, особого измерения. Таков был Скрябин. Я сказал, что судьба благоволила ко мне в смысле встреч. Да, я видел много людей исключительных. Была у меня незабвенная беседа с великим чтецом душ, Львом Толстым. Это -- как нерассказываемая исповедь. Я был в гостях у Кнута Гамсуна, и когда, рассказывая мне о своей жизни чернорабочего в Америке, он ходил передо мною взад и вперед по комнате, он походил на осторожного бенгальского тигра, а его бледно-голубые глаза, привыкшие смотреть вдаль, явственно говорили о бирюзе моря и о крыльях сильной океанской чайки, Я встретил однажды на парижском бульваре Оскара Уайльда, и меня поразило, как высокий поэт, сам загубивший свой блестящий удел, способен быть совершенно один в тысячной толпе, не видя никого и ничего, кроме собственной души. В долгие часы, совсем потопающие в табачном дыме, с Пшибышевским, в Мюнхене, я без конца говорил с ним о демонизме и дивился на способность славянской души истекать в словах и кружиться не столько в хмеле вина, сколько в хмельной водоверти умозрений. Еще в ранней молодости я бывал в доме у Сурикова, и он бывал у меня, и в каждом слове, в каждом движении этого замечательного художника чувствовалась -- так я чувствовал -- душевная мощь боярыни Морозовой, широкоплечая сила казачества и необъятная ширь Сибири, где небо целуется с землей. В те же ранние дни я видел Врубеля, говорил с ним, показывал ему редкий портрет Эдгара По, и, когда он восхищался этим портретом, я поражался, как много из лица Эдгара По в тонком лице Врубеля и как поразительна в двух этих гениальных ликах явственная черта отмеченности и обреченности. В те же ранние дни -- еще раньше, совсем юношей -- я был в Христиании и в ярком свете летнего дня увидел -- как видение -- Генрика Ибсена, живого, настоящего Генрика Ибсена, которым я восхищался и которого изучал еще с гимназических дней. Он прошел близко передо мною по тротуару, я имел возможность, случайную, подойти к нему и заговорить, но он был такой особенный, так непохожий на кого-либо из людей, что сердце мое замерло в блаженстве, и мне не нужно было подходить к нему. Я видел его, как много позднее увидел, однажды, в Провансе, падение болида -- в широком свете небесной неожиданности. Есть видения, которые насыщают душу сразу, вне радости осязания и прикосновения. Но какая она полная и утолительная, иная радость -- видение и прикосновение к зримому редкостному. Из всех перечисленных особенных людей, бывших уже нечеловеками или, во всяком случае, многократно и глубинно заглянувшими в нечеловеческое, в то, что свершается не в трех измерениях, самое полное ощущение гения, в котором состояние гениальности непре-рываемо и в лучащемся истечении неисчерпаемо, дал мне Скрябин. Весна 1913-го года в Москве. Увидеть родное после семи лет разлуки. Можно ли сравнить что-нибудь с этим счастьем? Я шел по заветному, на всю жизнь мне дорогому Брюсовскому переулку, и мне хотелось упасть на землю и целовать каждый булыжник, согретый родным солнцем. И в таком подъеме, в такой крылатости, что все дни и все ночи были один полет -- встретиться впервые со Скрябиным. Я вижу его в окружении лиц, мне дорогих и со мною связанных единством духовных устремлений. Обветренный, философический, терпкий поэт "Земных ступеней" и "Горной тропинки", друг целой жизни Юргис Балтрушайтис. Красивая его жена, пианистка, хорошая исполнительница скрябинской музыки, Мария Ив. Балтрушайтис. Влюбленный в математику и равно упивающийся красотами норвежского языка и итальянского, персидского и японского, создатель "Скорпиона", С. А. Поляков. Вечно философствующий, как я его называл -- лукавый прелат, утонченный, переутонченный рудокоп редких слов и редких понятий, Вячеслав Иванов. И сколько еще других. В поэтическом, музыкальном доме Балтрушайтисов встретил я Скрябина, и когда мы протянули друг другу руку и заглянули друг другу в глаза, мы оба воскликнули одновременно: "Наконец-то!" Потому что давно мы любили друг друга, не видя еще один другого. И я угадывал в Скрябине свершителя, который, наконец, откроет мне те тончайшие тайнодейства музыки, которые раньше, лишь обрывками, давала мне чувствовать музыка Вагнера, а у него -- сказала и показала мне потом Татьяна Федоровна Скрябина -- в числе заветных книг были отмечены читанные и перечитанные с карандашом мои книги "Будем как солнце" и "Зеленый вертоград". Тот вечер музыки и поэзии, вечер дружбы и философских бесед, был сродни платоновскому "Пиру", был вечером тютчевского стихотворения, где собеседникам за часами земных упоений открывается небо и смертным взглядам светят непорочные лучи нездешних высот. И ранняя осень того же года. Скрябинский концерт в Благородном собрании. Скрябин перед побежденной, но еще артачливой залой. Скрябин около рояля. Он был маленький, хрупкий, этот звенящий эльф. Казалось, что, как ребенку, ему несколько трудно пользоваться педалью. В этом была какая-то светлая жуть. И когда он начинал играть, из него как будто выделялся свет, его окружал воздух колдовства, а на побледневшем лице все огромнее и огромнее становились его расширенные глаза. Он был в трудном восторге. Чудилось, что не человек это, хотя бы и гениальный, а лесной дух, очутившийся в странном для него человеческом зале, где ему, движущемуся в ином окружении и по иным законам, и неловко и неуютно. Да и могло ли ему быть очень уютно? Ведь он не только был полон своим свершением и не только видел радостные, ликующие лща друзей в этой толпе. Я сидел в первом ряду, и мы, друзья, устроили Скрябину овацию. Я был среди тех, кто усиленно рукоплескал ему <...> Кружок друзей Скрябина отправился к нему в дом ужинать. Сколько помню, среди них был и юный, ныне пользующийся мировой известностью, Боровский. Скрябин сидел за столом, окруженный восхищенными друзьями, окруженный заботами и вниманием любимой -- красавицы жены. Вечер был победой скрябинской музыки. Вечер там в людной зале и тут в уютной домашней обстановке был весь обрызган откровениями музыкальных созвучий и сопричастием метких, видящих слов, которые возникают импровизацией, когда душа бьется о душу не как волна о камень, а как крыло о крыло. Что в музыке? Восторг, нежданность, боль. Звук с звуком -- обручившиеся струи. Это -- как говорит слово Маори: "Дождь, он -- венчальный". Облако, туча, молния, гроза, венчальный миг, дожди, блаженная свадьба, расцветшие сады. И вот в такую блаженную минуту Скрябин вдруг затуманился, лицо его изобразило потерянность и боль, он приподнял свое лицо и тихонько застонал. Странным, нежным голосом, как тоскующая избалованная женщина -- как тоскующая лань. В одно мгновение я снова очутился не в Москве, а на Цейлоне. На жемчужном Цейлоне, у Индийского моря, в Коломбо. Я шел там однажды в парке, в зоологическом саду. Была по-нашему осень, а в Коломбо было жарко и как будто собиралась гроза. Два маленькие случая поразили меня тогда. Я шел мимо загородки, где гордо прохаживался журавль. Над загородкой было высокое, вольное небо. У журавля были подрезаны крылья, и улететь он не мог. Вдруг высоко-высоко в небе явственно очертился священный треугольник, куда-то летели, улетали журавли. И, далекий, высокий, раздался крик журавлей, призыв, зов, зазыв. Пленный журавль взмахнул бессильными крыльями и издал странный, жалостный крик. В то же мгновенье, поняв, что улететь он не может, журавль присел вплоть к земле и замолчал. Только приподнятый к небу длинный и острый клюв указывал на его невыразимую пытку, на пытку плененного, видящего недостижимый небесный полет. В тот же час, в том же месте в нескольких минутах от этого и в нескольких шагах я проходил мимо загородок, где были лани. И одна лань, самая маленькая и самая изящная из ланей, звездная лань затосковала среди равнодушных и веселых подруг. Она стала метаться в загородке и потом прильнула к земле, как тот пленный журавль, точно зарыться хотела в землю, и приподняла свой ланий лик, и удивившим меня звуком явила себя, застонала странным, нежным голосом избалованной тоскующей женщины. Так затосковал тогда Скрябин <...> Он рассеянно посмотрел перед собой. Отхлебнул глоток вина. Отодвинул стакан, встал, подошел к открытому роялю и стал играть. Можно ли рассказать музыку и узнают ли, как играл тот, кто играл несравненно? Кто слышал, тот знает. Один мудрый сказал: "Пение имеет начало в крике радости или в крике боли". Другой мудрый сказал: "Музыка -- как любовь. Любовь собою существует через себя. Люблю, потому что люблю. Люблю, чтобы любить". И мудрые в средние века, чтоб к гробнице никто не прикоснулся, чтоб она была священной, близко видимой, но недосяжимой, закрепляли гробницу запетыми гвоздями, зачарованными. Все это было в том, как играл тогда Скрябин, один -- даже среди друзей, даже в своем собственном доме -- один. Он, которому хотелось музыкой обнять весь мир. Сперва играли лунным светом феи, Мужской диез и женское бемоль. Изображали поцелуй и боль. Журчали справа малые затеи, Прорвались слева звуки-чародеи, Запела воля вскликом слитых воль. И светлый эльф, созвучностей король, Ваял из звуков тонкие камеи. Завихрил лики в токе звуковом. Они светились золотом и сталью, Сменяли радость крайнею печалью, И шли толпы. И был певучим гром, И человеку бог был двойником -- Так Скрябина я видел за роялью. St.-Gilles-sur-Vie Vend e e 1925-6 мая

Примечания

Звуковой зазыв (стр. 622).-- Александр Николаевич Скрябин (1871--1915) -- русский композитор и пианист, в начале 1910-х годов сблизился с поэтами-символистами Бальмонтом, Ю. К. Балтрушайтисом, В. И. Ивановым на основании общности взглядов на искусство. "Теоретические положения его (Скрябина -- Р. П.) о соборности, о хоровом действе, о назначении искусства,-- писал Иванов,-- оказались органически выросшими из его коренных и близких мне интуиции: мы нашли общий язык" (ЦГАЛИ). Кнут Гамсун (1859--1952) -- норвежский писатель. С. Пшибышевский (1868--1927) -- польский писатель. Сергей Александрович Поляков (1874--1942) -- владелец символистского издательства "Скорпион", переводчик. Вячеслав Иванович Иванов (1866--1949) -- русский поэт-символист и теоретик символизма. ...ртачливый... -- глупо, бессмысленно упрямый. Татьяна Федоровна Скрябина (1883--1922) -- жена А. Н. Скрябина. "Музыковедение" №1, 2008 г.
Статья посвящена взаимодействию двух центральных фигур серебряного века - Бальмонта и Скрябина. Рассматривается их непосредственное общение, сходство эстетических позиций, а также влияние поэзии Бальмонта на литературное творчество Скрябина.
The article applies to connection of two gifted persons of Silver century - Balmont and Scryabin.

The author considers their personal contacts, similarity of aesthetic views and Balmont’s influence on Scryabin poetry.

Диалоги серебряного века. К.Д. Бальмонт и А.Н. Скрябин.

«Бальмонт и Скрябин» – весьма интересная тема, касающаяся символистского направления. В любом искусстве любой эпохи есть гении-мыслители и гении-медиумы. Первые создают стройные логические системы, вписывая в них свое творчество. Вторые отличаются стихийностью суждений, порой беспорядочностью и повторами. Но именно у них можно найти потрясающие по силе и яркости идеи, озарения, которые есть само воплощение искренности искусства, искренности прекрасного! И Бальмонт, и Скрябин, безусловно, относятся к гениям-медиумам, обладающими некоей сверхинтуицией, которая объясняет и извиняет их известный эгоцентризм.

Скрябин и Бальмонт могли и не быть знакомы, что не умалило бы их творческой близости. Но судьба распорядилась иначе. Непосредственное общение двух «стихийных гениев» началось весной 1913 года. Момент знакомства двух художников описывает сам Бальмонт в статье «Звуковой зазыв», посвященной Скрябину. Слова поэта как нельзя лучше передают эмоциональный тон и значимость встречи для обоих: «В поэтическом, музыкальном доме Балтрушайтисов встретил я Скрябина, и когда мы протянули друг другу руки и заглянули друг другу в глаза, мы оба воскликнули одновременно: «Наконец-то!». Потому что давно мы любили друг друга, не видя еще один другого…» . Знаменательное высказывание, подтверждающее заочную тягу Бальмонта и Скрябина друг к другу.

Эти два имени символистской эпохи оказались связанными между собой нитями не только биографическими, но и творческими. Причем определение «творческими» имеет самый высокий смысл. Под ним подразумевается не совместная деятельность, а общность эстетических позиций. Двух художников объединило не вокальное творчество, где поэзия Бальмонта могла быть составной частью музыкальных произведений. У Скрябина нет ни одного произведения, написанного на стихи Бальмонта. Речь идет об общности самого ощущения творчества, более того, ощущения мира.

В эстетике обоих художников настолько много сходных черт, что можно сказать, Бальмонт – это литературный Скрябин. Особую наглядность это сопоставление обретет в параллели именно литературного творчества Скрябина и Бальмонта. Космизм и экстатичность наряду с созерцательностью. Стремление к всеохватности и особая детализированность, внимание к каждому звучащему мгновению, к каждой «мимолетности»:

Бальмонт

«Я живу слишком быстрой жизнью и не знаю никого, кто так любил бы мгновенья, как я…» ;

Только мимолетности я влагаю в стих

В каждой мимолетности вижу я миры… («Я не знаю мудрости»);
Скрябин

Я миг, излучающий вечность… ;
В этот последний миг совлеченья

Вбросим мы вечности наших мгновений .
И Скрябин, и Бальмонт стремятся к отождествлению себя со стихией, чувством и т. п. Бросается в глаза общность формы высказываний:

Я томленье, я чувство

Я безумная страсть

Я безумный полет… ;
Бальмонт

Я – изысканность русской медлительной речи….

Я – внезапный излом,

Я – играющий гром,

Я – прозрачный ручей… («Я - изысканность русской медлительной речи»);
Сближало двух гениев и особое чувствование мира, жизни. Для Скрябина эти явления равнозначны творчеству. Импульсы творчества есть первопричины всего: «Материал, из которого построен мир, есть творческая мысль, творческое воображение» 1 .

Стремясь пояснить свою точку зрения, Скрябин прибегает к природной аналогии. И здесь как раз становится явной некая неправомерность известного суждения о нем как о художнике, провозгласившем мир результатом своего «каприза, мимолетного желания». Да, действительно, эти слова были написаны композитором. Но было бы неверно выхватывать их из контекста. Причем под контекстом надо понимать не место этих слов в целой фразе и даже не на странице текста, а отношение их ко всей концепции скрябинского мировоззрения. Итак, вернемся к упомянутой природной аналогии. Скрябин сравнивает мир с океаном, «который состоит из множества капель, из которых каждая есть совершенно такое же творческое воображение, как и самый океан» ). Таким образом, получается, что описываемая композитором жизнь «духа, мечтою все создающего» – это не столько его личное «Я», сколько абстрактная индивидуальность, одна из капель в том самом океане, вкупе с другими создающая универсальное сознание. В этом – проявление уже упоминавшегося и, казалось бы, парадоксального соединения культа мгновенности, мимолетности, с одной стороны, и стремления к всеохватности – с другой.

Безусловно, одна из самых ярких точек соприкосновения Бальмонта и Скрябина – это синестетическое восприятие, объединение и взаимопроникновение различных чувственных ощущений, – цвета, звука… Именно эту идею синтеза, в результате приведшую композитора к Мистерии, Скрябин считал воплощением истинного искусства. То же мы находим и у Бальмонта. Его Светозвук – не что иное, как партия Luce в партитуре Скрябина.

Само понятие «светозвук» поэт подробно описывает в своей самой значительной работе, посвященной фигуре А.Н. Скрябина, – в эссе «Светозвук в Природе и Световая симфония Скрябина». Произведение это можно разделить на две части, содержание которых сообразно названию: первая из них посвящена самому явлению Светозвука, вторая содержит размышления о цвето-световых явлениях в творчестве Скрябина на примере его «Прометея».

Бальмонтовский Светозвук – естественное, изначально природное явление. «Свет и звук неразъединимы в Природе, но, не имея полноты ясновидения, мы только иногда это замечаем. Небесный огонь, молния, горит внезапным желтокрасным цветовым изломом, но одновременно же он говорит звуком грома…» . Так как окружающий мир происходит от искры божественного огня, а огонь/свет неразделим со звуком, то следствием этого положения оказывается всепроникающее свойство Музыки. «Если… мы обратимся к миру нашей собственной природы, раскинутой кругом, если мы прильнем к ней, проникновенно, мы везде ощутим в природе Музыку,… одновременность тайнодействия света и звука…».

Вторая часть работы целиком и полностью посвящена фигуре Скрябина. Особое внимание Бальмонт обращает на цветной слух композитора. Поэт отмечает неизбежность сочетания света именно с музыкой Скрябина, находя световым не только «Прометея», но и все его творчество. И в этом Бальмонт видит проявление особых внутренних связей Скрябина с Востоком и причину, по которой его музыка столь хорошо воспринимаема людьми Востока, холодно относящимися к европейской музыке в целом. «Скрябин… угадал Восток, воздух которого всегда исполнен симфониями света» .

Скрябинское цвето-световое ощущение звука становится «первовестью… человеческой впечатлительности, которая в будущем сумеет создать нерукотворный храм Светозвука» . Слышание Светозвука, по мнению Бальмонта, в первую очередь, – способность избранных творцов, к коим поэт и относил себя и Скрябина. «Голос Светозвука явственно ощутим. Музыка, вечно построяющая себя в мире во временных предельностях Рассвета, Утра, Полдня, Заката, Вечера и Ночи, четка слышна и зрима поэтическому мироощущению, которое по существу своему есть провидческое и яснозрящее» .

Свою избранность одинаково отчетливо ощущали оба гения:

Бальмонт

О да, я Избранный, я Мудрый, Посвященный,

Сын солнца, я – поэт, сын разума, я – царь. («Избранный»);
Скрябин

Я предел, я вершина

Я Бог. .

Из-за подобных слов их обоих часто упрекали в самолюбовании и самовосхвалении. Хотя здесь скорее следует усматривать инаковость мировосприятия, нежели обычный эгоцентризм. У Скрябина фраза «Я Бог» становится одной из ступеней в описываемом развитии Духа. Если собрать воедино все стадии, то получится следующая картина:

Я ничто, я трепет

Я игра, я свобода, я жизнь, я мечта

Я томленье, я чувство

Я безумная страсть

Я безумный полет

Я предел. Я вершина

Я ничто.

Как можно заметить, выходит замкнутая форма, которая, по мнению композитора, есть выражение творчества, а следовательно, и мирового процесса. Из небытия в небытие – вот что означает сей круг. И фраза «Я Бог» характеризует ту ступень, которая является одновременно и целью, и началом развития. Причем «Я» в этой системе, опять же, не столько личное, сколько абстрактное понятие, применимое к любому процессуальному явлению.

В случае же с Бальмонтом мы не найдем философской концепции. Оправданием «стихийного гения» становятся его же строки:

Земною красотою я сладко заколдован,

Ты мне позволила, чтоб жил я как поэт… («Земля)

Бальмонт поклоняется Природе, земной красоте. Она «позволяет» ему быть поэтом. Здесь нет попытки поставить себя выше ее. Именно благодаря ей он и «избранный», и «мудрый», и «посвященный», каким и должен быть художник-символист. Культ Природы, растворение в ней – вот сущность поэтического творчества Бальмонта.

Насколько можно было заметить, эстетическое мышление К. Бальмонта и А. Скрябина сходно во многом. Родство творческого вдохновения и послужило основной причиной обоюдного стремления к встречам. По свидетельствам Л.Л. Сабанеева поэт был для Скрябина одним из самых желанных слушателей. Скрябин любил играть при нем «вечером, при полупотушенных лампах, Бальмонт же читал свои стихи часто за столом в столовой, по маленькой записной книжке. Скрябин расточал поцелуи звукам, Бальмонт говорил магические рифмы» . Сравнение о «поцелуях звукам» взято Сабанеевым не случайно: во время визита К. Бальмонта к Скрябиным поэт произвел настоящий фурор своей фразой о том, что «Скрябин целует звуки своими пальцами» .

Эти вечера были чрезвычайно важны для Бальмонта и Скрябина. Здесь их вдохновение получало дополнительные импульсы. Бальмонт черпал в этих встречах «откровения музыкальных созвучий» и наслаждался «единственной музыкой».

Композитор, в свою очередь, имел к Бальмонту «сугубый интерес: его стих казался ему наиболее острым, тонким, гибким и подобным тому, каким должен быть его собственный стих в тексте Мистерии» . Скрябин считал бальмонтовское творчество особого рода предварением своей собственной поэзии, которая должна была быть составляющей частью некоего синтетического действа. Путь к Мистерии лежал через менее масштабное сочинение. Своеобразной «репетицией» должно было стать «Предварительное Действо» 2 .

То, что скрябинские стихи к «Предварительному Действу» есть результат осмысления эстетических позиций поэзии символизма, – факт, не вызывающий сомнения. Но вот с конкретным «адресом» дело обстоит сложнее. Некоторые современники и друзья Скрябина полагали, что композитор черпал свое поэтическое вдохновение в стихотворных опусах Максимилиана Волошина. Подтверждение этому – в письме М. Волошина из Коктебеля к М.С. Цетлин от 29 апреля 1916 года: «Самой большой радостью было, конечно, то, что … мне сообщил Брянчанинов 3: что моя «Corona Astralis» 4 имела большое влияние на Скрябина в последний период его творчества» [Цит. по 8, 115].

М. Волошин чуть позднее ознакомился с литературной частью «Предварительного Действа». Прочитав текст Скрябина, Волошин пишет письмо Брянчанинову, которое фактически является отзывом о произведении. Это был ответ на просьбу написать статью о «Предварительном Действе». Волошин расценил задачу как весьма сложную. Трудность для поэта состояла в том, что он не мыслил себе восприятие стихотворной части произведения в отрыве пусть не от ее конкретного музыкального воплощения, но от композиторского творчества Скрябина в целом: «Отделять случайные произведения большого мастера, сделанные не в его искусстве, а в соседнем, от основного его творчества, – несправедливо и невозможно» .

Здесь мы видим яркое проявление символистского синтетического мироощущения на уровне самого мышления. Неразрывность творческих проявлений, как это можно заметить по суждениям Волошина, – не искусственная цель, а органичное изначальное целое для художника-символиста.

Тем не менее, М. Волошин высказывает свое мнение о стихах Скрябина, хотя и указывает на возможное недопонимание из-за нехватки знания музыкального мира композитора. И мнение это поэт высказывает достаточно резко: «Я прочел «Предварительное Действо» очень внимательно и не менее пяти раз. Оно воспринимается очень трудно и смутно, благодаря отсутствию строгого логического плана, необходимого для такого рода произведений, и совершенно невыносимому для меня многословью» . Поэт, однако, признает возможность большой ценности этого текста для понимания музыкального творчества Скрябина: «Совершенно иначе обстоит дело, раз это произведение великого композитора. Тогда каждое слово этой поэмы, самые недостатки ее могут служить ценными комментариями к его музыке и развитию его идей, но не мне, к сожалению, об этом судить и писать» .

Что касается конкретных замечаний, то Волошин отмечает бессознательность в отношении к использованию рифм, синтаксических конструкций, ритму стиха. Он говорит, что Скрябин «писал эти стихи по слуху, нанизывая слова и фразы на нить звучавшего ему мотива» . Подобный «способ» написания стихов как ни для кого больше из поэтов символистской эпохи характерен для К.Д. Бальмонта. Именно он создавал свои опусы, зачастую находясь в плену какой-либо музыкально-звуковой идеи.

Отсылкой к Бальмонту становится и еще одна фраза Волошина, относящаяся к скрябинскому тексту: «Скрябин, пишучи его, находился еще в том периоде, когда не поэт владеет стихом, а стих владеет поэтом и на каждом шагу уводит его в сторону…» . Такое растворение в поэзии отличает Бальмонта, и слова эти в равной мере можно отнести и к нему. Порой стих настолько захватывал поэта, что современники упрекали его в чрезмерном увлечении звукописью.

Рассмотрим еще одну точку зрения об истоках поэтического творчества Скрябина. Н. Поспелова высказывает мнение, что стихи Скрябина к «Предварительному Действу» являются результатом творческого соприкосновения композитора с Вячеславом Ивановым . Эта точка зрения опирается на факт личного общения названных художников и на возникновение в скрябинском тексте образа прозрачности .У Вячеслава Иванова есть сборник стихов «Прозрачность», в котором есть и «программное» одноименное стихотворение. Ничуть не умаляя значимости фигуры Вяч. Иванова в биографии А. Скрябина, тем не менее, хочется подчеркнуть некоторые моменты. Первый – то, что у К. Бальмонта тоже есть стихотворение с таким названием 5 . Второй момент – это несомненная близость художественных позиций и творческих методов Скрябина и Бальмонта. И, наконец, значимость слов самого Скрябина, который видел источник своего поэтического вдохновения в творчестве именно К. Бальмонта.

Скрябин много размышлял о различных поэтических идеях и находках с уклоном в сторону специфических музыкальных аспектов. «В языке есть законы развития вроде тех, которые в музыке. Слово усложняется, как и в гармонии, путем включения каких-то обертонов. Мне почему-то кажется, что всякое слово есть одна гармония. Есть слова, звучащие как классические гармонии, вот у Пушкина, так же как у Лермонтова…. А у Бальмонта уже такие слова, как «златотканность», «белорунность». Помните, как он их сам говорит<...>? С этими магическими задержками на н-н-н. Мне они кажутся как будто «доминантаккордами» в слове» .

Бальмонтовские стихи стали исходной точкой для Скрябина благодаря своей особой завораживающей силе: «У него [Бальмонта. – Е. П. ] настоящая магия слов. Он это очень чувствует» . Именно эта древняя, магическая, мистико-заклинательная функция слова особенно привлекала внимание композитора. «Я хочу создать целые гармонии из аллитераций. Они должны действовать как заклинание, иногда как гипноз…».

Действительно, аллитерации и ассонансы становятся одним из основных приемов скрябинского поэтического творчества. Б.Ф. Шлецер в «Записке о Предварительном Действе» отмечает: «Легко заметить, что некоторые эпизоды построены на преобладании в звуковом отношении того или иного сочетания гласных и согласных…». Такое стремление к единообразию звукового облика стихов – одна из характернейших черт бальмонтовской поэзии, воспринятая Скрябиным. Именно эта звукопись привлекала внимание к стихам Бальмонта, порой становясь предметом горячих обсуждений. В поэтическом творчестве Бальмонта наиболее притягательны те строки, в которых аллитерации и ассонансы мягко обволакивают, создавая неповторимый фонический облик:

Дли нные ли нии света

Ла сковой дал ьней лу ны…(«Линии света»)

У Скрябина подобные приемы встречаются в следующем виде:

О сла доствие

Ла ск извивных

О лю бовие

Струй изли вных…

Если разобрать эти скрябинские строки, то нетрудно заметить перегруженность стиха. Помимо выделенной звуковой игры слогов «ла»-«ла»-«лю»-«ли», похожей на предыдущий Бальмонтовский пример, сразу бросается в глаза большая точность рифм. Практически полное соответствие окончаний строк является очень сильным приемом в стихосложении и требует осторожного отношения. Точность этих рифм столь заметна и резка еще и потому, что все слова, увенчивающие строки, отличаются необычной звучностью.

Лексические нововведения действительно характерны для символистов, но они, как правило, были изящно инкрустированы в общую ткань стихотворения. Бальмонтовское словотворчество касается прежде всего сферы абстрактностей. Поэт либо вводит неологизмы, такие как «внемирность», «предлунность», либо использует во множественном числе слова, существующие только в единственном: «бездонности», «мимолетности». Вообще использование отвлеченных слов (как новосозданных, так и уже существующих) – типичная черта символистской поэзии, которую Бальмонт утверждает в своих стихах. Очень изящны бальмонтовские абстрактности в поэтических текстах:

Я люблю задымленные дали.

Предрассветность , дремлющую тишь… («Задымленные дали»)

У Бальмонта есть целая серия абстрактностей, ставших названиями стихотворений: «Разлучность», «Безглагольность», «Подневольность», «Безрадостность», «Воздушность» и др.

Любовь Бальмонта к абстрактностям наследует и Скрябин:

Я всезвездности алмаз
Где пространства те, где бездны

Золотистой туманности звездной
И снова, как в случае со звукописью, Скрябин «сгущает краски» путем концентрации выразительных средств избранного приема:

Сменности

Взбежные

Вспенности

Вскрыльности

Всбежные

Вспыльности

Не последнюю роль здесь играет и тот факт, что каждое слово располагается на новой строчке. Такое ритмическое решение стиха несомненно привлекает внимание. Вероятно, Скрябин хотел подчеркнуть каждое слово, либо создать ощущение некой дискретности звучания.

Печать бальмонтовской поэзии проявляется не только в использовании сходных выразительных средств. Сами образы, звукописные приемы их раскрытия, используемые Скрябиным, часто заставляют вспомнить стихи Бальмонта.

Себя познали здесь мы шелестами трав…

Мы вдруг прониклись счастьем легко дрожащих трав… (Бальмонт, «Черемуха»)
К нам льются томные, таинственные светы…
Где прерывисто льются

Переменные светы… (Бальмонт, «Прерывистый шелест»)
Дабы потом из тех кристаллов многоцветных

Воздвигнуть снова храм бессмертной красоты… )
Я выстроил замок воздушно-лучистый,

Воздушно-лучистый – Дворец красоты… (Бальмонт, «Вдали от земли»)

Когда читаешь эти строки, становится очевидно, кто был прототипом скрябинского литературного творчества. Подобные соответствия как нельзя лучше говорят о родстве эстетического дарования Скрябина и Бальмонта. Сходство творческого восприятия обусловило взаимный интерес двух гениев, свидетельства коему содержит их литературное наследие.

ЛИТЕРАТУРА:

Бальмонт К. Д. Звуковой зазыв // Бальмонт К. Д. Автобиографическая проза. – М.: Алгоритм, 2001
Бальмонт К. Д. Из записной книжки // К. Бальмонт. Стозвучные песни. Сочинения.– Ярославль: Верх.-Волж. кн. Изд-во, 1990
Скрябин А. Н. Поэма экстаза // Русские пропилеи. – М., 1919
Скрябин А. Н. Предварительное действо // Русские пропилеи. – М., 1919
Скрябин А. Н. Записи // Русские пропилеи, т.6. – М., 1919
Бальмонт К. Д. Светозвук в Природе и Световая Симфония Скрябина. – М., 1917
Сабанеев Л. Л. Воспоминания о Скрябине. – М.: Классика-XXI, 2003
Купченко В. Люблю Глюка, Моцарта и Бетховена. // Советская музыка, 1990 №3
Поспелова Н. Скрябин и Вячеслав Иванов // Музыкальная жизнь, 1990 №4

В половине апреля текущего года исполнилось ровно десять лет с тех пор, как лучший музыкальный гений начала двадцатого века, Александр Николаевич Скрябин, покинул землю, которую музыкою он хотел пересоздать.

Nbsp; Называя имя Скрябина, мы вступаем в мир тех внутренних прозрений, тех лучезарных и вещих свершений искусства, что составляют удел только гениев. Прогалины в новое. Старое, явленное пересозданным, в свете преображения и пресуществления. Вечное, брызнувшее алмазным дождем молний и радуг в наше текущее мгновение. Мгновенное, вне искусства растрачивающееся в дробности малых личных ощущений и -- как прибрежные волны океана тонут в песке -- тонущее в забвении, но, захваченное безошибочной рукой художника, перестающее быть мгновенным и замыкающее живую игру мига, свет, отсвет, пересветы мгновенья, в нерукотворную оправу вечности.

Nbsp; Встретиться с гением хоть раз в жизни -- редкая удача. Подружиться с гениальным человеком -- редкостное счастье, оставляющее в душе светлый след навсегда. Такая удача была мне дарована судьбою несколько раз в моей жизни, и такое высокое счастье было мне дано, когда я встретился со Скрябиным и мы сразу подружились в 1913-м году в Москве, куда я только что вернулся тогда после семи лет изгнания и после моего кругосветного путешествия, открывшего мне чары Южной Африки, Австралии, Южного предполярного Океана, светлой и темной Океании, Полинезии, Меланезии, Яванского моря, Индии.

Nbsp; Когда говорят слова -- гений, гениальный, речь слишком часто становится неопределенной и произвольной. Байрон при жизни считался полубогом -- ив Англии, и в других странах. Теперешняя Англия отрицает в нем гения. Шелли прожил свою краткую жизнь в затенении, почти вне прикосновения славы. Теперешняя Англия -- и не одна она -- считает его самым творческим гением английской поэзии XIX-го века. Я думаю, что гениальное состояние посещает иногда, на краткий благословенный миг, художников совсем не гениального размаха. Более того, совершенно простой, остающийся без имени, человек может сказать иногда гениальное слово,-- и оно, крылатое, облетает весь объем речи данного народа, а сам человек, его сказавший,-- где он? Не доказывают ли это многие народные пословицы, которые умрут последними, когда умрет сам язык данного народа. И нет. Не умрут и тогда. Перейдут из цикла в цикл, от народа к другому народу, зачавшему новую дорогу тысячелетий.

Nbsp; И есть гении, чья гениальность, исполинская и божественная, несомненна. Но в силу некоторых их свойств они окружены упругой стеной холодного -- пусть лучезарного -- воздуха, которая, не отделяя от них соотечественников и представителей родственных рас, отъединяет от них расу иную. Божественный Данте насчитывает почитателей в России лишь единицами.

Nbsp; И есть гении, которые не только гениальны в своих художественных достижениях, но гениальны в каждом шаге своем, в улыбке, в походке, во всей своей личной запечатленности. Смотришь на такого,-- это -- дух, это -- существо особого лика, особого измерения. Таков был Скрябин.

Nbsp; Я сказал, что судьба благоволила ко мне в смысле встреч. Да, я видел много людей исключительных. Была у меня незабвенная беседа с великим чтецом душ, Львом Толстым. Это -- как нерассказываемая исповедь. Я был в гостях у Кнута Гамсуна, и когда, рассказывая мне о своей жизни чернорабочего в Америке, он ходил передо мною взад и вперед по комнате, он походил на осторожного бенгальского тигра, а его бледно-голубые глаза, привыкшие смотреть вдаль, явственно говорили о бирюзе моря и о крыльях сильной океанской чайки, Я встретил однажды на парижском бульваре Оскара Уайльда, и меня поразило, как высокий поэт, сам загубивший свой блестящий удел, способен быть совершенно один в тысячной толпе, не видя никого и ничего, кроме собственной души. В долгие часы, совсем потопающие в табачном дыме, с Пшибышевским, в Мюнхене, я без конца говорил с ним о демонизме и дивился на способность славянской души истекать в словах и кружиться не столько в хмеле вина, сколько в хмельной водоверти умозрений.

Nbsp; Еще в ранней молодости я бывал в доме у Сурикова, и он бывал у меня, и в каждом слове, в каждом движении этого замечательного художника чувствовалась -- так я чувствовал -- душевная мощь боярыни Морозовой, широкоплечая сила казачества и необъятная ширь Сибири, где небо целуется с землей. В те же ранние дни я видел Врубеля, говорил с ним, показывал ему редкий портрет Эдгара По, и, когда он восхищался этим портретом, я поражался, как много из лица Эдгара По в тонком лице Врубеля и как поразительна в двух этих гениальных ликах явственная черта отмеченности и обреченности. В те же ранние дни -- еще раньше, совсем юношей -- я был в Христиании и в ярком свете летнего дня увидел -- как видение -- Генрика Ибсена, живого, настоящего Генрика Ибсена, которым я восхищался и которого изучал еще с гимназических дней. Он прошел близко передо мною по тротуару, я имел возможность, случайную, подойти к нему и заговорить, но он был такой особенный, так непохожий на кого-либо из людей, что сердце мое замерло в блаженстве, и мне не нужно было подходить к нему. Я видел его, как много позднее увидел, однажды, в Провансе, падение болида -- в широком свете небесной неожиданности. Есть видения, которые насыщают душу сразу, вне радости осязания и прикосновения.

Nbsp; Но какая она полная и утолительная, иная радость -- видение и прикосновение к зримому редкостному. Из всех перечисленных особенных людей, бывших уже нечеловеками или, во всяком случае, многократно и глубинно заглянувшими в нечеловеческое, в то, что свершается не в трех измерениях, самое полное ощущение гения, в котором состояние гениальности непре-рываемо и в лучащемся истечении неисчерпаемо, дал мне Скрябин.

Nbsp; Весна 1913-го года в Москве. Увидеть родное после семи лет разлуки. Можно ли сравнить что-нибудь с этим счастьем? Я шел по заветному, на всю жизнь мне дорогому Брюсовскому переулку, и мне хотелось упасть на землю и целовать каждый булыжник, согретый родным солнцем. И в таком подъеме, в такой крылатости, что все дни и все ночи были один полет -- встретиться впервые со Скрябиным. Я вижу его в окружении лиц, мне дорогих и со мною связанных единством духовных устремлений. Обветренный, философический, терпкий поэт "Земных ступеней" и "Горной тропинки", друг целой жизни Юргис Балтрушайтис. Красивая его жена, пианистка, хорошая исполнительница скрябинской музыки, Мария Ив. Балтрушайтис. Влюбленный в математику и равно упивающийся красотами норвежского языка и итальянского, персидского и японского, создатель "Скорпиона", С. А. Поляков. Вечно философствующий, как я его называл -- лукавый прелат, утонченный, переутонченный рудокоп редких слов и редких понятий, Вячеслав Иванов. И сколько еще других. В поэтическом, музыкальном доме Балтрушайтисов встретил я Скрябина, и когда мы протянули друг другу руку и заглянули друг другу в глаза, мы оба воскликнули одновременно: "Наконец-то!" Потому что давно мы любили друг друга, не видя еще один другого. И я угадывал в Скрябине свершителя, который, наконец, откроет мне те тончайшие тайнодейства музыки, которые раньше, лишь обрывками, давала мне чувствовать музыка Вагнера, а у него -- сказала и показала мне потом Татьяна Федоровна Скрябина -- в числе заветных книг были отмечены читанные и перечитанные с карандашом мои книги "Будем как солнце" и "Зеленый вертоград". Тот вечер музыки и поэзии, вечер дружбы и философских бесед, был сродни платоновскому "Пиру", был вечером тютчевского стихотворения, где собеседникам за часами земных упоений открывается небо и смертным взглядам светят непорочные лучи нездешних высот. И ранняя осень того же года. Скрябинский концерт в Благородном собрании. Скрябин перед побежденной, но еще артачливой залой. Скрябин около рояля. Он был маленький, хрупкий, этот звенящий эльф. Казалось, что, как ребенку, ему несколько трудно пользоваться педалью. В этом была какая-то светлая жуть. И когда он начинал играть, из него как будто выделялся свет, его окружал воздух колдовства, а на побледневшем лице все огромнее и огромнее становились его расширенные глаза. Он был в трудном восторге. Чудилось, что не человек это, хотя бы и гениальный, а лесной дух, очутившийся в странном для него человеческом зале, где ему, движущемуся в ином окружении и по иным законам, и неловко и неуютно. Да и могло ли ему быть очень уютно? Ведь он не только был полон своим свершением и не только видел радостные, ликующие лща друзей в этой толпе. Я сидел в первом ряду, и мы, друзья, устроили Скрябину овацию. Я был среди тех, кто усиленно рукоплескал ему <...> Кружок друзей Скрябина отправился к нему в дом ужинать. Сколько помню, среди них был и юный, ныне пользующийся мировой известностью, Боровский. Скрябин сидел за столом, окруженный восхищенными друзьями, окруженный заботами и вниманием любимой -- красавицы жены. Вечер был победой скрябинской музыки. Вечер там в людной зале и тут в уютной домашней обстановке был весь обрызган откровениями музыкальных созвучий и сопричастием метких, видящих слов, которые возникают импровизацией, когда душа бьется о душу не как волна о камень, а как крыло о крыло.

Nbsp; Что в музыке? Восторг, нежданность, боль.

Nbsp; Звук с звуком -- обручившиеся струи.

Nbsp; Это -- как говорит слово Маори: "Дождь, он -- венчальный". Облако, туча, молния, гроза, венчальный миг, дожди, блаженная свадьба, расцветшие сады.

Nbsp; И вот в такую блаженную минуту Скрябин вдруг затуманился, лицо его изобразило потерянность и боль, он приподнял свое лицо и тихонько застонал. Странным, нежным голосом, как тоскующая избалованная женщина -- как тоскующая лань.

Nbsp; В одно мгновение я снова очутился не в Москве, а на Цейлоне. На жемчужном Цейлоне, у Индийского моря, в Коломбо. Я шел там однажды в парке, в зоологическом саду. Была по-нашему осень, а в Коломбо было жарко и как будто собиралась гроза. Два маленькие случая поразили меня тогда. Я шел мимо загородки, где гордо прохаживался журавль. Над загородкой было высокое, вольное небо. У журавля были подрезаны крылья, и улететь он не мог. Вдруг высоко-высоко в небе явственно очертился священный треугольник, куда-то летели, улетали журавли. И, далекий, высокий, раздался крик журавлей, призыв, зов, зазыв. Пленный журавль взмахнул бессильными крыльями и издал странный, жалостный крик. В то же мгновенье, поняв, что улететь он не может, журавль присел вплоть к земле и замолчал. Только приподнятый к небу длинный и острый клюв указывал на его невыразимую пытку, на пытку плененного, видящего недостижимый небесный полет.

Nbsp; В тот же час, в том же месте в нескольких минутах от этого и в нескольких шагах я проходил мимо загородок, где были лани. И одна лань, самая маленькая и самая изящная из ланей, звездная лань затосковала среди равнодушных и веселых подруг. Она стала метаться в загородке и потом прильнула к земле, как тот пленный журавль, точно зарыться хотела в землю, и приподняла свой ланий лик, и удивившим меня звуком явила себя, застонала странным, нежным голосом избалованной тоскующей женщины.

Nbsp; Так затосковал тогда Скрябин <...> Он рассеянно посмотрел перед собой. Отхлебнул глоток вина. Отодвинул стакан, встал, подошел к открытому роялю и стал играть.

Nbsp; Можно ли рассказать музыку и узнают ли, как играл тот, кто играл несравненно? Кто слышал, тот знает. Один мудрый сказал: "Пение имеет начало в крике радости или в крике боли". Другой мудрый сказал: "Музыка -- как любовь. Любовь собою существует через себя. Люблю, потому что люблю. Люблю, чтобы любить". И мудрые в средние века, чтоб к гробнице никто не прикоснулся, чтоб она была священной, близко видимой, но недосяжимой, закрепляли гробницу запетыми гвоздями, зачарованными.

Nbsp; Все это было в том, как играл тогда Скрябин, один -- даже среди друзей, даже в своем собственном доме -- один. Он, которому хотелось музыкой обнять весь мир.

Nbsp; Сперва играли лунным светом феи,

Nbsp; Мужской диез и женское бемоль.

Nbsp; Изображали поцелуй и боль.

Nbsp; Журчали справа малые затеи,

Nbsp; Прорвались слева звуки-чародеи,

Nbsp; Запела воля вскликом слитых воль.

Nbsp; И светлый эльф, созвучностей король,

Nbsp; Ваял из звуков тонкие камеи.

Nbsp; Завихрил лики в токе звуковом.

Nbsp; Они светились золотом и сталью,

Nbsp; Сменяли радость крайнею печалью,

Nbsp; И шли толпы. И был певучим гром,

Nbsp; И человеку бог был двойником --

Nbsp; Так Скрябина я видел за роялью.

ПРИМЕЧАНИЯ

Nbsp; Праздник сердца (стр. 599}.-- Я. Врхлицкий (1853-- 1912) -- чешский поэт и драматург, связанный g традицией романтизма. Леяау -- см. примеч. к с. 31. Фра Акджелико -- см. примеч. к с. 157, Боттичелли -- см, примеч. к с, 63, Мелоццо да Форли (1438--1494) -- итальянский живописец. Г. Ибсен -- см. примеч. к с. 250. С. Прокофьев (1891--1953) -- советский композитор, пианист, дирижер.

Nbsp; Горячий цветок (стр. 609).-- "Песнь песней" -- собрание древнееврейских лирических песен, составившее семнадцатую книгу Библии; их авторство приписывается царю Соломону. Она отдалась без упрека и т. д.-- Из стихотворения Бальмонта "Она отдалась без упрека..." (наст. изд., с. 151).

Nbsp; Звуковой зазыв (стр. 622).-- Александр Николаевич Скрябин (1871--1915) -- русский композитор и пианист, в начале 1910-х годов сблизился с поэтами-символистами Бальмонтом, Ю. К. Балтрушайтисом, В. И. Ивановым на основании общности взглядов на искусство. "Теоретические положения его (Скрябина -- Р. П.) о соборности, о хоровом действе, о назначении искусства,-- писал Иванов,-- оказались органически выросшими из его коренных и близких мне интуиции: мы нашли общий язык" (ЦГАЛИ). Кнут Гамсун (1859--1952) -- норвежский писатель. С. Пшибышевский (1868--1927) -- польский писатель. Сергей Александрович Поляков (1874--1942) -- владелец символистского издательства "Скорпион", переводчик. Вячеслав Иванович Иванов (1866--1949) -- русский поэт-символист и теоретик символизма. ...ртачливый...-- глупо, бессмысленно упрямый. Татьяна Федоровна Скрябина (1883--1922) -- жена А. Н. Скрябина.

И ещё:

yasko : К. Д. Бальмон Светозвук Природе Световая симфония Скрябина

nbsp; yasko .livejournal.com/912715.html

Жизнь и творчество Александра Николаевича Скрябина (1872–1915), великого русского композитора, окружена множеством неразгаданных загадок и поистине мистических тайн…

МИСТЕРИИ

Все кажущиеся суперновыми идеи в музыкальном мире давно известны человечеству, и в числе их первооткрывателей почётное место принадлежит русскому композитору Александру Скрябину. Он ещё в 1910 году придумал соединение музыки со световыми эффектами и написал знаменитую «Поэму огня», в которой объединил хор, орган, симфонический оркестр, фортепиано и… специальную клавиатуру для световых эффектов. Поэтому любые западные изыски - всего лишь жалкое подражание уникальному русскому гению. Исполнить это оригинальное произведение в том виде, в каком задумал автор, никому не удалось, даже при развитой технике конца XX века - это загадка! Возможно, исполнителей удерживает некий мистический страх? В начале XX века в световом сопровождении Скрябину отказали «по техническим причинам».

Скрябин не увидел светомузыки, но активно работал в другом направлении, создавая симфонию, связанную со вкусами и запахами, осязательными и зрительными образами и танцами, способными превращаться в зримое воплощение музыки. Иногда его близким казалось, что он - пришелец с иной планеты, пытающийся воссоздать на Земле божественную музыку иных миров, пока недоступных пониманию человека. Но придёт время и она понадобится землянам, поэтому Скрябин работал, словно одержимый. Композитором владела идея исполнить необычайное произведение «музыки тонких сфер» в Индии, в специально построенном храме, как он говорил - с «текучей архитектурой». Что это, никто не может понять по сей день. По замыслу композитора, этот храм должен быть настолько большим, чтобы в нём собрались все жители Земли и стали участниками-исполнителями таинственного произведения. В результате ожидалось наступление конца непластичного физического мира и возникновение единого светлого сознания Земли, освободившегося от тягостных оков грубой материи. Другими словами, Скрябин мечтал слить человечество в единый сгусток нематериального разума и объединить его с ноосферой планеты, создав огромное разумное поле. Что получилось бы при этом? По мнению Александра Николаевича, именно в разрешении такой сверхзадачи заключался истинный смысл его земного существования и всего хода развития человечества. Произведение он называл «Последним свершением».

Некоторые считали его сумасшедшим, но после загадочной смерти композитора было неопровержимо доказано существование земной ноосферы, более того, существует научно обоснованная гипотеза, что сама наша планета - огромный и непознанный живой организм, живущий в своеобразном симбиозе с человеческой цивилизацией.

Скрябин дружил с поэтом Бальмонтом, которого считали одним из великих «трёх Б» так называемого Серебряного века русской поэзии: Бальмонт, Блок, Брюсов.

Я наследник приходящих из мрака забвения утерянных человечеством тайных знаний, - говорил поэту композитор. - Магия музыки существует: некогда жрецы погибших цивилизаций могли при помощи звуков властвовать над стихиями.

Когда он играет, пахнет древним колдовством, - говорил о композиторе тонко чувствовавший природу явлений Бальмонт.

Музыка Скрябина остаётся загадочной и непостижимой до сегодня. Он считал, что пишет не мелодии, а заклинания звуком, которые доносит до слушателя его астральное тело. Скрябин был уникальным пианистом-исполнителем, объехавшим с концертами практически весь мир, и никто до сих пор не сумел повторить его загадочных приёмов игры. Александр Николаевич специально пытался показывать их и обучать знакомых музыкантов, но… безуспешно, хотя в числе «учеников» было немало мировых знаменитостей.

Бальмонт не раз отмечал, что Скрябин гипнотически действовал на людей, легко подчиняя их психику, но никому никогда не причинял никакого зла. Многие признавались, что после смерти гениального композитора испытали странное чувство, словно рухнули светлые надежды человечества, которым не скоро суждено вновь возродиться. Александр Николаевич признался близким знакомым, что может выходить на связь с астральным миром и видит таинственные образы, среди которых есть ему знакомые - образы параллельных миров. Их он пытался воплотить и передать в музыке.

Он словно без конца ласкал странными и чарующими звуками неземное существо, - сказал однажды Бальмонт. - В его произведениях словно живут неведомые существа, меняющие формы под воздействием колдовских звуков.

Скрябин говорил, что «видит» свои произведения то как светящиеся сферы, то как бесконечные хрустальные гирлянды. Он считал, что понял, как при помощи музыки можно заколдовать и остановить Великое и Непознанное время - упорядочив окружающий человека враждебный хаос. По его мнению, пространство и время представляли единое целое, а главным являлось творчество. Видимо, Скрябин просто не смог найти слов, чтобы объяснить другим всё, что видел и чувствовал, - он пытался объясниться с человечеством и иными мирами при помощи музыки. Но сделать это до конца не успел…

ЯСНОВИДЕНИЕ

Знакомые отмечали, как композитор любил солнечный свет и тянулся к нему, словно растение. Скрябин мог не мигая смотреть на светило, а потом легко читал книгу. Работать он тоже предпочитал всегда на солнце. Возможно, заряжался от него энергией? Как знать…

Не раз Александр Николаевич поражал знакомых и незнакомых людей удивительным провидческим даром, причём происходило это естественно, вроде случайно. Ещё совсем юным, он провожал домой соученицу, ставшую впоследствии знаменитым русским музыкальным педагогом, Елену Гнесину, и почти шутя, точно описал ей своё будущее творчество. Как вспоминала Гнесина, через пятнадцать лет всё сбылось точь-в-точь!

По воспоминаниям современников, Скрябин иногда вдруг начинал рассказывать об истории человечества.

Она прочно забыта, особенно та её часть, которая была в глубокой древности. События из жизни других, таинственных «астральных» рас, лемурийцев и атлантов.

Он начинал рассказывать поразительные, фантастические вещи, повергавшие слушателей в искреннее изумление. К сожалению, никто из слушавших его рассказы не догадался записать, о чём именно говорил им гениальный композитор. Однажды, когда Скрябин давал концерты в Нью-Йорке, произошёл удивительный случай. Пианист из Канады А. Лалиберте мечтал встретиться с Александром Николаевичем и стать его учеником, но постоянно что-то мешало ему увидеть композитора, и встреча никак не могла состояться. Расстроенный канадец шёл по улице и вдруг услышал:

Отчего вы не приходите? Я давно жду вас!

Подняв глаза, он увидел стоявшего перед ним Скрябина. Причём до этого композитор ни разу не видел Лалиберте, не знал, что он приехал в Нью-Йорк, и даже не подозревал о его существовании. Современники Скрябина утверждали, что подобные случаи с Александром Николаевичем происходили не раз, однако он упорно избегал каких-либо объяснений и на все расспросы отделывался шуткой или ссылался на волю слепого случая, устроившего поразительное совпадение.

Однажды, в минуты откровения, он поделился с друзьями своим видением будущего, которое должно наступить уже в XX веке, буквально через каких-то полсотни лет.

Человечеству, - вещал Скрябин, - придётся пережить страшную эру, улетучится вся мистика, угаснут духовные потребности. Наступит век машин, электричества и чисто меркантильных устремлений. Грядут страшные испытания…