Беседы о культуре лотман онлайн. Юрий Лотман Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII-начало XIX века)

У нас теперь не то в предмете:
Мы лучше поспешим на бал,
Куда стремглав в ямской карете
Уж мой Онегин поскакал.
Перед померкшими домами
Вдоль сонной улицы рядами
Двойные фонари карет
Веселый изливают свет…
Вот наш герой подъехал к сеням;
Швейцара мимо он стрелой
Взлетел по мраморным ступеням,
Расправил волоса рукой,
Вошел. Полна народу зала;
Музыка уж греметь устала;
Толпа мазуркой занята;
Кругом и шум и теснота;
Бренчат кавалергарда шпоры;
Летают ножки милых дам;
По их пленительным следам
Летают пламенные взоры.
И ревом скрыпок заглушён
Ревнивый шопот модных жен.
(1, XXVII–XXVIII)

Танцы были важным структурным элементом дворянского быта. Их роль существенно отличалась как от функции танцев в народном быту того времени, так и от современной.

В жизни русского столичного дворянина XVIII – начала XIX века время разделялось на две половины: пребывание дома было посвящено семейным и хозяйственным заботам – здесь дворянин выступал как частное лицо; другую половину занимала служба – военная или статская, в которой дворянин выступал как верноподданный, служа государю и государству, как представитель дворянства перед лицом других сословий. Противопоставление этих двух форм поведения снималось в венчающем день «собрании» – на балу или званом вечере. Здесь реализовывалась общественная жизнь дворянина: он не был ни частное лицо в частном быту, ни служивый человек на государственной службе – он был дворянин в дворянском собрании, человек своего сословия среди своих.

Таким образом, бал оказывался, с одной стороны, сферой, противоположной службе – областью непринужденного общения, светского отдыха, местом, где границы служебной иерархии ослаблялись. Присутствие дам, танцы, нормы светского общения вводили внеслужебные ценностные критерии, и юный поручик, ловко танцующий и умеющий смешить дам, мог почувствовать себя выше стареющего, побывавшего в сражениях полковника. С другой стороны, бал был областью общественного представительства, формой социальной организации, одной из немногих форм дозволенного в России той поры коллективного быта. В этом смысле светская жизнь получала ценность общественного дела. Характерен ответ Екатерины II на вопрос Фонвизина: «Отчего у нас не стыдно не делать ничего?» – «…в обществе жить не есть не делать ничего».

Со времени петровских ассамблей остро встал вопрос и об организационных формах светской жизни. Формы отдыха, общения молодежи, календарного ритуала, бывшие в основном общими и для народной, и для боярско-дворянской среды, должны были уступить место специфически дворянской структуре быта. Внутренняя организация бала делалась задачей исключительной культурной важности, так как была призвана дать формы общению «кавалеров» и «дам», определить тип социального поведения внутри дворянской культуры. Это повлекло за собой ритуализацию бала, создание строгой последовательности частей, выделение устойчивых и обязательных элементов. Возникала грамматика бала, а сам он складывался в некоторое целостное театрализованное представление, в котором каждому элементу (от входа в залу до разъезда) соответствовали типовые эмоции, фиксированные значения, стили поведения. Однако строгий ритуал, приближавший бал к параду, делал тем более значимыми возможные отступления, «бальные вольности», которые композиционно возрастали к его финалу, строя бал как борение «порядка» и «свободы».

Основным элементом бала как общественно-эстетического действа были танцы. Они служили организующим стержнем вечера, задавали тип и стиль беседы. «Мазурочная болтовня» требовала поверхностных, неглубоких тем, но также занимательности и остроты разговора, способности к быстрому эпиграмматическому ответу. Бальный разговор был далек от той игры интеллектуальных сил, «увлекательного разговора высшей образованности» (Пушкин, VIII (1), 151), который культивировался в литературных салонах Парижа в XVIII столетии и на отсутствие которого в России жаловался Пушкин. Тем не менее он имел свою прелесть – оживленность, свободу и непринужденность беседы между мужчиной и женщиной, которые оказывались одновременно и в центре шумного празднества, и в невозможной в других обстоятельствах близости («Верней нет места для признаний…» – 1, XXIX).

Обучение танцам начиналось рано – с пяти-шести лет. Так, например, Пушкин начал учиться танцам уже в 1808 году. До лета 1811 года он с сестрой посещал танцевальные вечера у Трубецких-Бутурлиных и Сушковых, а по четвергам – детские балы у московского танцмейстера Иогеля. Балы у Иогеля описаны в воспоминаниях балетмейстера А. П. Глушковского.

Раннее обучение танцам было мучительным и напоминало жесткую тренировку спортсмена или обучение рекрута усердным фельдфебелем. Составитель «Правил», изданных в 1825 году, Л. Петровский, сам опытный танцмейстер, так описывает некоторые приемы первоначального обучения, осуждая при этом не саму методу, а лишь ее слишком жесткое применение: «Учитель должен обращать внимание на то, чтобы учащиеся от сильного напряжения не потерпели в здоровье. Некто рассказывал мне, что учитель его почитал непременным правилом, чтобы ученик, несмотря на природную неспособность, держал ноги вбок, подобно ему, в параллельной линии.

Как ученик имел 22 года, рост довольно порядочный и ноги немалые, притом неисправные; то учитель, не могши сам ничего сделать, почел за долг употребить четырех человек, из коих два выворачивали ноги, а два держали колена. Сколько сей ни кричал, те лишь смеялись и о боли слышать не хотели – пока наконец не треснуло в ноге, и тогда мучители оставили его.

Я почел за долг рассказать сей случай для предостережения других. Неизвестно, кто выдумал станки для ног; и станки на винтах для ног, колен и спины: изобретение очень хорошее! Однако и оно может сделаться небезвредным от лишнего напряжения».

Длительная тренировка придавала молодому человеку не только ловкость во время танцев, но и уверенность в движениях, свободу и непринужденность в постановке фигуры, что определенным образом влияло и на психический строй человека: в условном мире светского общения он чувствовал себя уверенно и свободно, как опытный актер на сцене. Изящество, сказывающееся в точности движений, являлось признаком хорошего воспитания. Л. Н. Толстой, описывая в романе «Декабристы» вернувшуюся из Сибири жену декабриста, подчеркивает, что, несмотря на долгие годы, проведенные ею в тяжелейших условиях добровольного изгнания, «нельзя было себе представить ее иначе, как окруженную почтением и всеми удобствами жизни. Чтоб она когда-нибудь была голодна и ела бы жадно, или чтобы на ней было грязное белье, или чтобы она спотыкнулась, или забыла бы высморкаться – этого не могло с ней случиться. Это было физически невозможно. Отчего это так было – не знаю, но всякое ее движение было величавость, грация, милость для всех тех, которые могли пользоваться ее видом…». Характерно, что способность споткнуться здесь связывается не с внешними условиями, а с характером и воспитанием человека. Душевное и физическое изящество связаны и исключают возможность неточных или некрасивых движений и жестов. Аристократической простоте движений людей «хорошего общества» и в жизни, и в литературе противостоит скованность или излишняя развязность (результат борьбы с собственной застенчивостью) жестов разночинца. Яркий пример этого сохранили мемуары Герцена. По воспоминаниям Герцена, «Белинский был очень застенчив и вообще терялся в незнакомом обществе». Герцен описывает характерный случай на одном из литературных вечеров у кн. В. Ф. Одоевского: «Белинский был совершенно потерян на этих вечерах между каким-нибудь саксонским посланником, не понимающим ни слова по-русски и каким-нибудь чиновником III отделения, понимавшим даже те слова, которые умалчивались. Он обыкновенно занемогал потом на два, на три дня и проклинал того, кто уговорил его ехать.

Раз в субботу, накануне Нового года, хозяин вздумал варить жженку en petit comité, когда главные гости разъехались. Белинский непременно бы ушел, но баррикада мебели мешала ему, он как-то забился в угол, и перед ним поставили небольшой столик с вином и стаканами. Жуковский, в белых форменных штанах с золотым „позументом“, сел наискось против него. Долго терпел Белинский, но, не видя улучшения своей судьбы, он стал несколько подвигать стол; стол сначала уступал, потом покачнулся и грохнул наземь, бутылка бордо пресерьезно начала поливать Жуковского. Он вскочил, красное вино струилось по его панталонам; сделался гвалт, слуга бросился с салфеткой домарать вином остальную часть панталон, другой подбирал разбитые рюмки… Во время этой суматохи Белинский исчез и, близкий к кончине, пешком прибежал домой».

Бал в начале XIX века начинался польским (полонезом), который в торжественной функции первого танца сменил менуэт. Менуэт отошел в прошлое вместе с королевской Францией. «Со времени перемен, последовавших у европейцев как в одежде, так и в образе мыслей, явились новости и в танцах; и тогда польской, который имеет более свободы и танцуется неопределенным числом пар, а потому освобождает от излишней и строгой выдержки, свойственной менуэту, занял место первоначального танца».

С полонезом можно, вероятно, связать не включенную в окончательный текст «Евгения Онегина» строфу восьмой главы, вводящую в сцену петербургского бала великую княгиню Александру Федоровну (будущую императрицу); ее Пушкин именует Лаллой-Рук по маскарадному костюму героини поэмы Т. Мура, который она надела во время маскарада в Берлине.

После стихотворения Жуковского «Лалла-Рук» имя это стало поэтическим прозванием Александры Федоровны:

И в зале яркой и богатой
Когда в умолкший, тесный круг,
Подобна лилии крылатой,
Колеблясь входит Лалла-Рук
И над поникшею толпою
Сияет царственной главою,
И тихо вьется и скользит
Звезда – Харита меж Харит,
И взор смешенных поколений
Стремится, ревностью горя,
То на нее, то на царя, –
Для них без глаз один Евг<ений>;
Одной Т<атьяной> поражен,
Одну Татьяну видит он.
(Пушкин, VI, 637)

Бал не фигурирует у Пушкина как официально-парадное торжество, и поэтому полонез не упомянут. В «Войне и мире» Толстой, описывая первый бал Наташи, противопоставит полонез, который открывает «государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома» («за ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом министры, разные генералы»), второму танцу – вальсу, который становится моментом торжества Наташи.

Второй бальный танец – вальс. Пушкин характеризовал его так:

Однообразный и безумный,
Как вихорь жизни молодой,
Кружится вальса вихорь шумный;
Чета мелькает за четой. (5, XLI)

Эпитеты «однообразный и безумный» имеют не только эмоциональный смысл. «Однообразный» – поскольку, в отличие от мазурки, в которой в ту пору огромную роль играли сольные танцы и изобретение новых фигур, и уж тем более от танца-игры котильона, вальс состоял из одних и тех же постоянно повторяющихся движений. Ощущение однообразия усиливалось также тем, что «в это время вальс танцевали в два, а не в три па, как сейчас». Определение вальса как «безумного» имеет другой смысл: вальс, несмотря на всеобщее распространение (Л. Петровский считает, что «излишне было бы описывать, каким образом вальс вообще танцуется, ибо нет почти ни одного человека, который бы сам не танцевал его или не видел, как танцуется»), пользовался в 1820-е годы репутацией непристойного или, по крайней мере, излишне вольного танца. «Танец сей, в котором, как известно, поворачиваются и сближаются особы обоего пола, требует надлежащей осторожности <...> чтобы танцевали не слишком близко друг к другу, что оскорбляло бы приличие». Еще определеннее писала Жанлис в «Критическом и систематическом словаре придворного этикета»: «Молодая особа, легко одетая, бросается в руки молодого человека, который ее прижимает к своей груди, который ее увлекает с такой стремительностью, что сердце ее невольно начинает стучать, а голова идет кругом! Вот что такое этот вальс!.. <...> Современная молодежь настолько естественна, что, ставя ни во что утонченность, она с прославляемыми простотой и страстностью танцует вальсы».

Не только скучная моралистка Жанлис, но и пламенный Вертер Гёте считал вальс танцем настолько интимным, что клялся, что не позволит своей будущей жене танцевать его ни с кем, кроме себя.

Вальс создавал для нежных объяснений особенно удобную обстановку: близость танцующих способствовала интимности, а соприкосновение рук позволяло передавать записки. Вальс танцевали долго, его можно было прерывать, присаживаться и потом снова включаться в очередной тур. Таким образом, танец создавал идеальные условия для нежных объяснений:

Во дни веселий и желаний
Я был от балов без ума:
Верней нет места для признаний
И для вручения письма.
О вы, почтенные супруги!
Вам предложу свои услуги;
Прошу мою заметить речь:
Я вас хочу предостеречь.
Вы также, маменьки, построже
За дочерьми смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет! (1, XXIX)

Однако слова Жанлис интересны еще и в другом отношении: вальс противопоставляется классическим танцам как романтический; страстный, безумный, опасный и близкий к природе, он противостоит этикетным танцам старого времени. «Простонародность» вальса ощущалась остро: «Wiener Walz, состоящий из двух шагов, которые заключаются в том, чтобы ступать на правой, да на левой ноге и притом так скоро, как шалёной, танцевали; после чего предоставляю суждению читателя, соответствует ли он благородному собранию или какому другому». Вальс был допущен на балы Европы как дань новому времени. Это был танец модный и молодежный.

Последовательность танцев во время бала образовывала динамическую композицию. Каждый танец, имеющий свои интонации и темп, задавал определенный стиль не только движений, но и разговора. Для того, чтобы понять сущность бала, надо иметь в виду, что танцы были в нем лишь организующим стержнем. Цепь танцев организовывала и последовательность настроений. Каждый танец влек за собой приличные для него темы разговоров. При этом следует иметь в виду, что разговор, беседа составляла не меньшую часть танца, чем движение и музыка. Выражение «мазурочная болтовня» не было пренебрежительным. Непроизвольные шутки, нежные признания и решительные объяснения распределялись по композиции следующих друг за другом танцев. Интересный пример смены темы разговора в последовательности танцев находим в «Анне Карениной». «Вронский с Кити прошел несколько туров вальса». Толстой вводит нас в решительную минуту в жизни Кити, влюбленной во Вронского. Она ожидает с его стороны слов признания, которые должны решить ее судьбу, но для важного разговора необходим соответствующий ему момент в динамике бала. Его возможно вести отнюдь не в любую минуту и не при любом танце. «Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый разговор». «Но Кити и не ожидала большего от кадрили. Она ждала с замиранием сердца мазурки. Ей казалось, что в мазурке все должно решиться».

<...> Мазурка составляла центр бала и знаменовала собой его кульминацию. Мазурка танцевалась с многочисленными причудливыми фигурами и мужским соло, составляющим кульминацию танца. И солист, и распорядитель мазурки должны были проявлять изобретательность и способность импровизировать. «Шик мазурки состоит в том, что кавалер даму берет себе на грудь, тут же ударяя себя пяткой в centre de gravité (чтобы не сказать задница), летит на другой конец зала и говорит: „Мазуречка, пане“, а дама ему: „Мазуречка, пан“. <...> Тогда неслись попарно, а не танцевали спокойно, как теперь». В пределах мазурки существовало несколько резко выраженных стилей. Отличие между столицей и провинцией выражалось в противопоставлении «изысканного» и «бравурного» исполнения мазурки:

Мазурка раздалась. Бывало,
Когда гремел мазурки гром,
В огромной зале все дрожало,
Паркет трещал под каблуком,
Тряслися, дребезжали рамы;
Теперь не то: и мы, как дамы,
Скользим по лаковым доскам.
(5, XXII)

«Когда появились подковки и высокие подборы у сапогов, делая шаги, немилосердно стали стучать, так, что, когда в одном публичном собрании, где находилось слишком двести молодых людей мужского пола, заиграла музыка мазурку <...> подняли такую стукотню, что и музыку заглушили».

Но существовало и другое противопоставление. Старая «французская» манера исполнения мазурки требовала от кавалера легкости прыжков, так называемых антраша (Онегин, как помнит читатель, «легко мазурку танцевал»). Антраша, по пояснению одного танцевального справочника, «скачок, в котором нога об ногу ударяется три раза в то время, как тело бывает в воздухе». Французская, «светская» и «любезная» манера мазурки в 1820-е годы стала сменяться английской, связанной с дендизмом. Последняя требовала от кавалера томных, ленивых движений, подчеркивавших, что ему скучно танцевать и он это делает против воли. Кавалер отказывался от мазурочной болтовни и во время танца угрюмо молчал.

«… И вообще ни один фешенебельный кавалер сейчас не танцует, это не полагается! – Вот как? – удивленно спросил мистер Смит <...> – Нет, клянусь честью, нет! – пробормотал мистер Ритсон. – Нет, разве что пройдутся в кадрили или повертятся в вальсе <...> нет, к черту танцы, это очень уж вульгарно!» В воспоминаниях Смирновой-Россет рассказан эпизод ее первой встречи с Пушкиным: еще институткой она пригласила его на мазурку. Пушкин молча и лениво пару раз прошелся с ней по залу. То, что Онегин «легко мазурку танцевал», показывает, что его дендизм и модное разочарование были в первой главе «романа в стихах» наполовину поддельными. Ради них он не мог отказаться от удовольствия попрыгать в мазурке.

Декабрист и либерал 1820-х годов усвоили себе «английское» отношение к танцам, доведя его до полного отказа от них. В пушкинском «Романе в письмах» Владимир пишет другу: «Твои умозрительные и важные рассуждения принадлежат к 1818 году. В то время строгость правил и политическая экономия были в моде. Мы являлись на балы не снимая шпаг (со шпагой нельзя было танцевать, офицер, желающий танцевать, отстегивал шпагу и оставлял ее у швейцара. – Ю. Л.) – нам было неприлично танцовать и некогда заниматься дамами» (VIII (1), 55). На серьезных дружеских вечерах у Липранди не было танцев. Декабрист Н. И. Тургенев писал брату Сергею 25 марта 1819 года о том удивлении, которое вызвало у него известие, что последний танцевал на балу в Париже (С. И. Тургенев находился во Франции при командующем русским экспедиционным корпусом графе М. С. Воронцове): «Ты, я слышу, танцуешь. Гр[афу] Головину дочь его писала, что с тобою танцевала. И так я с некоторым удивлением узнал, что теперь во Франции еще и танцуют! Une écossaise constitutionelle, indpéndante, ou une contredanse monarchique ou une danse contre-monarchique» (конституционный экосез, экосез независимый, монархический контрданс или антимонархический танец – игра слов заключается в перечислении политических партий: конституционалисты, независимые, монархисты – и употреблении приставки «контр» то как танцевального, то как политического термина). С этими же настроениями связана жалоба княгини Тугоуховской в «Горе от ума»: «Танцовщики ужасно стали редки!»

Противоположность между человеком, рассуждающим об Адаме Смите, и человеком, танцующим вальс или мазурку, подчеркивалась ремаркой после программного монолога Чацкого: «Оглядывается, все в вальсе кружатся с величайшим усердием». Стихи Пушкина:

Буянов, братец мой задорный,
К герою нашему подвел Татьяну с Ольгою… (5, XLIII, XLIV)

Имеют в виду одну из фигур мазурки: к кавалеру (или даме) подводят двух дам (или кавалеров) с предложением выбрать. Выбор себе пары воспринимался как знак интереса, благосклонности или (как истолковал Ленский) влюбленности. Николай I упрекал Смирнову-Россет: «Зачем ты меня не выбираешь?» В некоторых случаях выбор был сопряжен с угадыванием качеств, загаданных танцорами: «Подошедшие к ним три дамы с вопросами – oubli ou regret – прервали разговор…» (Пушкин, VIII (1), 244). Или в «После бала» Л. Толстого: «…мазурку я танцевал не с нею/ <...> Когда нас подводили к ней и она не угадывала моего качества, она, подавая руку не мне, пожимала худыми плечами и, в знак сожаления и утешения, улыбалась мне».

Котильон – вид кадрили, один из заключающих бал танцев – танцевался на мотив вальса и представлял собой танец-игру, самый непринужденный, разнообразный и шаловливый танец. «… Там делают и крест, и круг, и сажают даму, с торжеством приводя к ней кавалеров, дабы избрала, с кем захочет танцевать, а в других местах и на колена становятся перед нею; но чтобы отблагодарить себя взаимно, садятся и мужчины, дабы избрать себе дам, какая понравится.

Затем следуют фигуры с шутками, подавание карт, узелков, сделанных из платков, обманывание или отскакивание в танце одного от другого, перепрыгивание через платок высоко…»

Бал был не единственной возможностью весело и шумно провести ночь. Альтернативой ему были:

…игры юношей разгульных,
Грозы дозоров караульных… (Пушкин, VI, 621)

Холостые попойки в компании молодых гуляк, офицеров-бретеров, прославленных «шалунов» и пьяниц. Бал, как приличное и вполне светское времяпровождение, противопоставлялся этому разгулу, который, хотя и культивировался в определенных гвардейских кругах, в целом воспринимался как проявление «дурного тона», допустимое для молодого человека лишь в определенных, умеренных пределах. М. Д. Бутурлин, склонный к вольной и разгульной жизни, вспоминал, что был момент, когда он «не пропускал ни одного бала». Это, пишет он, «весьма радовало мою мать, как доказательство, que j"avais pris le goût de la bonne société». Однако вкус к бесшабашной жизни взял верх: «Бывали у меня на квартире довольно частые обеды и ужины. Гостями моими были некоторые из наших офицеров и штатские петербургские мои знакомые, преимущественно из иностранцев; тут шло, разумеется, разливное море шампанского и жженки. Но главная ошибка моя была в том, что после первых визитов с братом в начале приезда моего к княгине Марии Васильевне Кочубей, Наталье Кирилловне Загряжской (весьма много тогда значившей) и к прочим в родстве или прежнем знакомстве с нашим семейством я перестал посещать это высокое общество. Помню, как однажды, при выходе из французского Каменноостровского театра, старая моя знакомая Елисавета Михайловна Хитрова, узнав меня, воскликнула: „Ах, Мишель!“ А я, чтобы избегнуть встречи и экспликаций с нею, чем спуститься с лестницы перестиля, где происходила эта сцена, повернул круто направо мимо колонн фасада; но так как схода на улицу там никакого не было, то я и полетел стремглав на землю с порядочной весьма высоты, рискуя переломить руку или ногу. Вкоренились, к несчастию, во мне привычки разгульной и нараспашку жизни в кругу армейских товарищей с поздними попойками по ресторанам, и потому выезды в великосветские салоны отягощали меня, вследствие чего немного прошло месяцев, как члены того общества решили (и не без оснований), что я малый, погрязший в омуте дурного общества».

Жестокая картежная игра и шумные походы по ночным петербургским улицам дополняли картину. Шумные уличные похождения – «гроза полуночных дозоров» (Пушкин, VIII, 3) – были обычным ночным занятием «шалунов». Племянник поэта Дельвига вспоминает: «… Пушкин и Дельвиг нам рассказывали о прогулках, которые они по выпуске из Лицея совершали по петербургским улицам, и об их разных при этом проказах и глумились над нами, юношами, не только ни к кому не придирающимися, но даже останавливающими других, которые десятью и более годами нас старее…

Прочитав описание этой прогулки, можно подумать, что Пушкин, Дельвиг и все другие с ними гулявшие мужчины, за исключением брата Александра и меня, были пьяны, но я решительно удостоверяю, что этого не было, а просто захотелось им встряхнуть старинкою и показать ее нам, молодому поколению, как бы в укор нашему более серьезному и обдуманному поведению». В том же духе, хотя и несколько позже – в самом конце 1820-х годов, Бутурлин с приятелями сорвал с двуглавого орла (аптечной вывески) скипетр и державу и шествовал с ними через центр города. Эта «шалость» уже имела достаточно опасный политический подтекст: она давала основания для уголовного обвинения в «оскорблении величества». Не случайно знакомый, к которому они в таком виде явились, «никогда не мог вспомнить без страха это ночное наше посещение».

Это не случайно: «безумные пиры», молодежный разгул на фоне аракчеевской (позже николаевской) столицы неизбежно окрашивались в оппозиционные тона (см. главу «Декабрист в повседневной жизни»).

Бал обладал стройной композицией. Это было как бы некоторое праздничное целое, подчиненное движению от строгой формы торжественного балета к вариативным формам хореографической игры. Однако для того, чтобы понять смысл бала как целого, его следует осознать в противопоставлении двум крайним полюсам: параду и маскараду.

Парад в том виде, какой он получил под влиянием своеобразного «творчества» Павла I и Павловичей: Александра, Константина и Николая, представлял собой своеобразный, тщательно продуманный ритуал. Он был противоположен сражению. И фон Бок был прав, назвав его «торжеством ничтожества». Бой требовал инициативы, парад – подчинения, превращающего армию в балет. В отношении к параду бал выступал как нечто прямо противоположное. Подчинению, дисциплине, стиранию личности бал противопоставлял веселье, свободу, а суровой подавленности человека – радостное его возбуждение. В этом смысле хронологическое течение дня от парада или подготовки к нему – экзерциции, манежа и других видов «царей науки» (Пушкин) – к балету, празднику, балу представляло собой движение от подчиненности к свободе и от жесткого однообразия к веселью и разнообразию.

Однако и бал подчинялся твердым законам. Степень жесткости этого подчинения была различной: между многотысячными балами в Зимнем дворце, приуроченными к особо торжественным датам, и небольшими балами в домах провинциальных помещиков с танцами под крепостной оркестр или даже под скрипку, на которой играл немец-учитель, проходил долгий и многоступенчатый путь. Степень свободы была на разных ступенях этого пути различной. И все же то, что бал предполагал композицию и строгую внутреннюю организацию, ограничивало свободу внутри него. Это вызвало необходимость еще одного элемента, который сыграл бы в этой системе роль «организованной дезорганизации», запланированного и предусмотренного хаоса. Такую роль принял на себя маскарад.

Маскарадное переодевание в принципе противоречило глубоким церковным традициям. В православном сознании это был один из наиболее устойчивых признаков бесовства. Переодевание и элементы маскарада в народной культуре допускались лишь в тех ритуальных действах рождественского и весеннего циклов, которые должны были имитировать изгнание бесов и в которых нашли себе убежище остатки языческих представлений. Поэтому европейская традиция маскарада проникала в дворянский быт XVIII века с трудом или же сливалась с фольклорным ряженьем.

Как форма дворянского празднества, маскарад был замкнутым и почти тайным весельем. Элементы кощунства и бунта проявились в двух характерных эпизодах: и Елизавета Петровна, и Екатерина II, совершая государственные перевороты, переряжались в мужские гвардейские мундиры и по-мужски садились на лошадей. Здесь ряженье принимало символический характер: женщина – претендентка на престол превращалась в императора. С этим можно сравнить использование Щербатовым применительно к одному лицу – Елизавете – в разных ситуациях именований то в мужском, то в женском роде.

От военно-государственного переодевания следующий шаг вел к маскарадной игре. Можно было бы вспомнить в этом отношении проекты Екатерины II. Если публично проводились такие маскарадные ряженья, как, например, знаменитая карусель, на которую Григорий Орлов и другие участники явились в рыцарских костюмах, то в сугубой тайне, в закрытом помещении Малого Эрмитажа, Екатерина находила забавным проводить совсем другие маскарады. Так, например, собственной рукой она начертала подробный план праздника, в котором для мужчин и женщин были бы сделаны отдельные комнаты для переодевания, так чтобы все дамы вдруг появлялись в мужских костюмах, а все кавалеры – в дамских (Екатерина была здесь не бескорыстна: такой костюм подчеркивал ее стройность, а огромные гвардейцы, конечно, выглядели бы комически).

Маскарад, с которым мы сталкиваемся, читая лермонтовскую пьесу, – петербургский маскарад в доме Энгельгардта на углу Невского и Мойки – имел прямо противоположный характер. Это был первый в России публичный маскарад. Посещать его могли все, внесшие плату за входной билет. Принципиальное смешение посетителей, социальные контрасты, дозволенная распущенность поведения, превратившая энгельгардтовские маскарады в центр скандальных историй и слухов, – все это создавало пряный противовес строгости петербургских балов.

Напомним шутку, которую Пушкин вложил в уста иностранца, сказавшего, что в Петербурге нравственность гарантирована тем, что летние ночи светлы, а зимние холодны. Для энгельгардтовских балов этих препятствий не существовало. Лермонтов включил в «Маскарад» многозначительный намек:

Арбенин
Рассеяться б и вам и мне не худо.
Ведь нынче праздники и, верно, маскерад
У Энгельгардта… <...>

Князь
Там женщины есть… чудо…
И даже там бывают, говорят…

Арбенин
Пусть говорят, а нам какое дело?
Под маской все чины равны,
У маски ни души, ни званья нет, – есть тело.
И если маскою черты утаены,
То маску с чувств срывают смело.

Роль маскарада в чопорном и затянутом в мундир николаевском Петербурге можно сравнить с тем, как пресыщенные французские придворные эпохи Регентства, исчерпав в течение долгой ночи все формы утонченности, отправлялись в какой-нибудь грязный кабак в сомнительном районе Парижа и жадно пожирали зловонные вареные немытые кишки. Именно острота контраста создавала здесь утонченно-пресыщенное переживание.

На слова князя в той же драме Лермонтова: «Все маски глупые» – Арбенин отвечает монологом, прославляющим неожиданность и непредсказуемость, которую вносит маска в чопорное общество:

Да маски глупой нет: Молчит…
Таинственна, заговорит – так мило.
Вы можете придать ее словам
Улыбку, взор, какие вам угодно…
Вот, например, взгляните там –
Как выступает благородно
Высокая турчанка… как полна,
Как дышит грудь ее и страстно и свободно!
Вы знаете ли, кто она?
Быть может, гордая графиня иль княжна,
Диана в обществе… Венера в маскераде,
И также может быть, что эта же краса
К вам завтра вечером придет на полчаса.

Парад и маскарад составляли блистательную раму картины, в центре которой располагался бал.

Бал у нас ассоциируется только с праздником. На самом деле он обладал сложной структурой — танцев, разговоров, обычаев.

Бал противопоставлялся повседневной жизни, службе и, с другой стороны, военному параду. А самом балу противопоставлялись иные способы провести время — например, попойки и маскарады. Обо всём этом — в книге известного культуролога.
Редактировать текст известной монографии нам, конечно, было не с руки. Но подзаголовки (из лотмановского же текста) для удобства чтения с экрана мы себе сделать позволили. И замечания редактора добавили.

Часть вторая

У нас теперь не то в предмете:

Мы лучше поспешим на бал,

Куда стремглав в ямской карете

Уж мой Онегин поскакал.

Перед померкшими домами

Вдоль сонной улицы рядами

Двойные фонари карет

Веселый изливают свет…

Вот наш герой подъехал к сеням;

Швейцара мимо он стрелой

Взлетел по мраморным ступеням,

Расправил волоса рукой,

Вошел. Полна народу зала;

Музыка уж греметь устала;

Толпа мазуркой занята;

Кругом и шум и теснота;

Бренчат кавалергарда шпоры*;

Летают ножки милых дам;

По их пленительным следам

Летают пламенные взоры.

И ревом скрыпок заглушен

Ревнивый шопот модных жен.

(«Евгений Онегин», глава 1, XXVII-XXVIII)

Примеч. Пушкина: «Неточность. - На балах кавалергардские офицеры являются так же, как и прочие гости, в виц мундире, в башмаках. Замечание основательное, но в шпорах есть нечто поэтическое. Ссылаюсь на мнение А. И.В.» (VI, 528).

В жизни русского столичного дворянина XVIII - начала XIX века время разделялось на две половины: пребывание дома было посвящено семейным и хозяйственным заботам, здесь дворянин выступал как частное лицо; другую половину занимала служба - военная или статская, в которой дворянин выступал как верноподданный, служа государю и государству, как представитель дворянства перед лицом других сословий.

Противопоставление этих двух форм поведения снималось в венчающем день «собрании» - на балу или званом вечере. Здесь реализовывалась общественная жизнь дворянина: он не был ни частное лицо в частном быту, ни служивый человек на государственной службе он был дворянин в дворянском собрании, человек своего сословия среди своих.

Таким образом, бал оказывался, с одной стороны, сферой, противоположной службе - областью непринужденного общения, светского отдыха, местом, где границы служебной иерархии ослаблялись.

Присутствие дам, танцы, нормы светского общения вводили внеслужебные ценностные критерии, и юный поручик, ловко танцующий и умеющий смешить дам, мог почувствовать себя выше стареющего, побывавшего в сражениях полковника.

(Примечание редактора: Вот, ничегошеньки не изменилось в танцах с тех пор).

С другой стороны, бал был областью общественного представительства, формой социальной организации, одной из немногих форм дозволенного в России той поры коллективного быта. В этом смысле светская жизнь получала ценность общественного дела.

Характерен ответ Екатерины II на вопрос Фонвизина: «Отчего у нас не стыдно не делать ничего?» - «…в обществе жить не есть не делать ничего».

Ассамблея. Автор мероприятию сильно польстил. И интерьеры поначалу были попроще, и дамы с кавалерами, вынутые из кафтанов да сарафанов в мундиры (ладно, немецкий кафтан — это почти мундир) и корсеты с декольте (а вот это — ужас) вели себя поскованнее. Петровские документы по бальному этикету весьма доходчиво писаны — просто удовольствие читать.

Со времени петровских ассамблей остро встал вопрос и об организационных формах светской жизни.

Формы отдыха, общения молодежи, календарного ритуала, бывшие в основном общими и для народной, и для боярско-дворянской среды, должны были уступить место специфически дворянской структуре быта.

Внутренняя организация бала делалась задачей исключительной культурной важности, так как была призвана дать формы общению «кавалеров» и «дам», определить тип социального поведения внутри дворянской культуры. Это повлекло за собой ритуализацию бала, создание строгой последовательности частей, выделение устойчивых и обязательных элементов.

Возникала грамматика бала, а сам он складывался в некоторое целостное театрализованное представление, в котором каждому элементу (от входа в залу до разъезда) соответствовали типовые эмоции, фиксированные значения, стили поведения.

Однако строгий ритуал, приближавший бал к параду, делал тем более значимыми возможные отступления, «бальные вольности», которые композиционно возрастали к его финалу, строя бал как борение «порядка» и «свободы».

Основным элементом бала как общественно-эстетического действа были танцы.

Они служили организующим стержнем вечера, задавали тип и стиль беседы. «Мазурочная болтовня» требовала поверхностных, неглубоких тем, но также занимательности и остроты разговора, способности к быстрому эпиграмматическому ответу.

Бальный разговор был далек от той игры интеллектуальных сил, «увлекательного разговора высшей образованности» (Пушкин, VIII (1), 151), который культивировался в литературных салонах Парижа в XVIII столетии и на отсутствие которого в России жаловался Пушкин. Тем не менее он имел свою прелесть - оживленность, свободу и непринужденность беседы между мужчиной и женщиной, которые оказывались одновременно и в центре шумного празднества, и в невозможной в других обстоятельствах близости («Верней нет места для признаний…» - 1, XXIX).

Обучение танцам начиналось рано - с пяти-шести лет.

Так, например, Пушкин начал учиться танцам уже в 1808 году. До лета 1811 года он с сестрой посещал танцевальные вечера у Трубецких, Бутурлиных и Сушковых, а по четвергам - детские балы у московского танцмейстера Йогеля.

Балы у Йогеля описаны в воспоминаниях балетмейстера А. П. Глушковского. Раннее обучение танцам было мучительным и напоминало жесткую тренировку спортсмена или обучение рекрута усердным фельдфебелем.

Составитель «Правил», изданных в 1825 году, Л. Петровский, сам опытный танцмейстер, так описывает некоторые приемы первоначального обучения, осуждая при этом не саму методу, а лишь ее слишком жесткое применение:

«Учитель должен обращать внимание на то, чтобы учащиеся от сильного напряжения не потерпели в здоровье. Некто рассказывал мне, что учитель его почитал непременным правилом, чтобы ученик, несмотря на природную неспособность, держал ноги вбок, подобно ему, в параллельной линии.

Как ученик имел 22 года, рост довольно порядочный и ноги немалые, притом неисправные; то учитель, не могши сам ничего сделать, почел за долг употребить четырех человек, из коих два выворачивали ноги, а два держали колена. Сколько сей ни кричал, те лишь смеялись и о боли слышать не хотели - пока наконец не треснуло в ноге, и тогда мучители оставили его.

Л. Н. Толстой, описывая в романе «Декабристы» (Примечание редактора: неоконченный роман Толстого, над которым он работал в 1860-1861 годах и от которого перешёл к написанию романа «Война и мир») вернувшуюся из Сибири жену декабриста, подчеркивает, что, несмотря на долгие годы, проведенные ею в тяжелейших условиях добровольного изгнания,

«нельзя было себе представить ее иначе, как окруженную почтением и всеми удобствами жизни. Чтоб она когда-нибудь была голодна и ела бы жадно, или чтобы на ней было грязное белье, или чтобы она спотыкнулась, или забыла бы высморкаться - этого не могло с ней случиться. Это было физически невозможно.

Отчего это так было - не знаю, но всякое ее движение было величавость, грация, милость для всех тех, которые могли пользоваться ее видом…».

Характерно, что способность споткнуться здесь связывается не с внешними условиями, а с характером и воспитанием человека. Душевное и физическое изящество связаны и исключают возможность неточных или некрасивых движений и жестов.

Аристократической простоте движений людей «хорошего общества» и в жизни, и в литературе противостоит скованность или излишняя развязность (результат борьбы с собственной застенчивостью) жестов разночинца. Яркий пример этого сохранили мемуары Герцена.

По воспоминаниям Герцена, «Белинский был очень застенчив и вообще терялся в незнакомом обществе».

Герцен описывает характерный случай на одном из литературных вечеров у кн. В. Ф. Одоевского: «Белинский был совершенно потерян на этих вечерах между каким-нибудь саксонским посланником, не понимающим ни слова по-русски и каким-нибудь чиновником III отделения, понимавшим даже те слова, которые умалчивались. Он обыкновенно занемогал потом на два, на три дня и проклинал того, кто уговорил его ехать.

Раз в субботу, накануне Нового года, хозяин вздумал варить жженку en petit comite, когда главные гости разъехались. Белинский непременно бы ушел, но баррикада мебели мешала ему, он как-то забился в угол, и перед ним поставили небольшой столик с вином и стаканами. Жуковский, в белых форменных штанах с золотым позументом, сел наискось против него.

Долго терпел Белинский, но, не видя улучшения своей судьбы, он стал несколько подвигать стол; стол сначала уступал, потом покачнулся и грохнул наземь, бутылка бордо пресерьезно начала поливать Жуковского. Он вскочил, красное вино струилось по его панталонам; сделался гвалт, слуга бросился с салфеткой домарать вином остальную часть панталон, другой подбирал разбитые рюмки… Во время этой суматохи Белинский исчез и, близкий к кончине, пешком прибежал домой».

Бал в начале XIX века начинался польским (полонезом), который в торжественной функции первого танца сменил менуэт.

Менуэт отошел в прошлое вместе с королевской Францией. «Со времени перемен, последовавших у европейцев как в одежде, так и в образе мыслей, явились новости и в танцах; и тогда польской, который имеет более свободы и танцуется неопределенным числом пар, а потому освобождает от излишней и строгой выдержки, свойственной менуэту, занял место первоначального танца».

И в зале яркой и богатой

Когда в умолкший, тесный круг,

Подобна лилии крылатой,

Колеблясь входит Лалла-Рук

И над поникшею толпою

Сияет царственной главою,

И тихо вьется и скользит

Звезда-Харита меж Харит,

И взор смешенных поколений

Стремится, ревностью горя,

То на нее, то на царя, -

Для них без глаз один Евгении.

Одной Татьяной поражен,

Одну Татьяну видит он.

(Пушкин, VI, 637).

Бал не фигурирует у Пушкина как официально-парадное торжество, и поэтому полонез не упомянут. В «Войне и мире» Толстой, описывая первый бал Наташи, противопоставит полонез, который открывает «государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома» («за ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной*, потом министры, разные генералы»), второму танцу - вальсу, который становится моментом торжества Наташи.

Л. Петровский считает, что «излишне было бы описывать, каким образом М. А. Нарышкина - любовница, а не жена императора, поэтому не может открывать бал в первой паре, у Пушкина же «Лалла-Рук» идет в первой паре с Александром I.

Второй бальный танец - вальс.

Пушкин характеризовал его так:

Однообразный и безумный,

Как вихорь жизни молодой,

Кружится вальса вихорь шумный;

Чета мелькает за четой.

Эпитеты «однообразный и безумный» имеют не только эмоциональный смысл.

«Однообразный» - поскольку, в отличие от мазурки, в которой в ту пору огромную роль играли сольные танцы и изобретение новых фигур, и уж тем более от танца-игры котильона, вальс состоял из одних и тех же постоянно повторяющихся движений. Ощущение однообразия усиливалось также тем, что «в это время вальс танцевали в два, а не в три па, как сейчас».

Определение вальса как «безумного» имеет другой смысл: вальс, несмотря на всеобщее распространение, ибо нет почти ни одного человека, который бы сам не танцевал его или не видел, как танцуется»), вальс пользовался в 1820-е годы репутацией непристойного или, по крайней мере, излишне вольного танца.

«Танец сей, в котором, как известно, поворачиваются и сближаются особы обоего пола, требует надлежащей осторожности чтобы танцевали не слишком близко друг к другу, что оскорбляло бы приличие».

(Примечание редактора : Во-во, мы про сон это слышали).

Еще определеннее писала Жанлис в «Критическом и систематическом словаре придворного этикета»: «Молодая особа, легко одетая, бросается в руки молодого человека, который ее прижимает к своей груди, который ее увлекает с такой стремительностью, что сердце ее невольно начинает стучать, а голова идет кругом! Вот что такое этот вальс!..Современная молодежь настолько естественна, что, ставя ни во что утонченность, она с прославляемыми простотой и страстностью танцует вальсы».

Во дни веселий и желаний

Я был от балов без ума:

Верней нет места для признаний

И для вручения письма.

О вы, почтенные супруги!

Вам предложу свои услуги;

Прошу мою заметить речь:

Я вас хочу предостеречь.

Вы также, маменьки, построже

За дочерьми смотрите вслед:

Держите прямо свой лорнет!

«Простонародность» вальса ощущалась остро: «Wiener Walz, состоящий из двух шагов, которые заключаются в том, чтобы ступать на правой, да на левой ноге и притом так скоро, как шальной, танцевали; после чего предоставляю суждению читателя, соответствует ли он благородному собранию или какому другому».

Вальс был допущен на балы Европы как дань новому времени. Это был танец модный и молодежный.

Для того, чтобы понять сущность бала, надо иметь в виду, что танцы были в нем лишь организующим стержнем. Цепь танцев организовывала и последовательность настроений. Каждый танец влек за собой приличные для него темы разговоров.

При этом следует иметь в виду, что разговор, беседа составляла не меньшую часть танца, чем движение и музыка. Выражение «мазурочная болтовня» не было пренебрежительным. Непроизвольные шутки, нежные признания и решительные объяснения распределялись по композиции следующих друг за другом танцев.

Интересный пример смены темы разговора в последовательности танцев находим в «Анне Карениной».

«Вронский с Кити прошел несколько туров вальса».

Толстой вводит нас в решительную минуту в жизни Кити, влюбленной во Вронского. Она ожидает с его стороны слов признания, которые должны решить ее судьбу, но для важного разговора необходим соответствующий ему момент в динамике бала. Его возможно вести отнюдь не в любую минуту и не при любом танце.

«Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шел прерывистый разговор». «Но Кити и не ожидала большего от кадрили. Она ждала с замиранием сердца мазурки. Ей казалось, что в мазурке все должно решиться».

Мазурка составляла центр бала и знаменовала собой его кульминацию. Мазурка танцевалась с многочисленными причудливыми фигурами и мужским соло, составляющим кульминацию танца. И солист, и распорядитель мазурки должны были проявлять изобретательность и способность импровизировать.

«Шик мазурки состоит в том, что кавалер даму берет себе на грудь, тут же ударяя себя пяткой в centre de gravit (чтобы не сказать задница), летит на другой конец зала и говорит: «Мазуречка, пане», а дама ему: «Мазуречка, пан». Тогда неслись попарно, а не танцевали спокойно, как теперь».

В пределах мазурки существовало несколько резко выраженных стилей. Отличие между столицей и провинцией выражалось в противопоставлении «изысканного» и «бравурного» исполнения мазурки:

Мазурка раздалась. Бывало,

Когда гремел мазурки гром,

В огромной зале все дрожало,

Паркет трещал под каблуком,

Тряслися, дребезжали рамы;

Теперь не то: и мы, как дамы,

Скользим по лаковым доскам.

»Когда появились подковки и высокие подборы у сапогов, делая шаги, немилосердно стали стучать, так, что, когда в одном публичном собрании, не находилось слишком двести молодых людей мужского пола, заиграла музыка мазурку подняли такую стукотню, что и музыку заглушили».

Антраша, по пояснению одного танцевального справочника, «скачок, в котором нога об ногу ударяется три раза в то время, как тело бывает в воздухе».

Французская, «светская» и «любезная» манера мазурки в 1820-е годы стала сменяться английской, связанной с дендизмом. Последняя требовала от кавалера томных, ленивых движений, подчеркивавших, что ему скучно танцевать и он это делает против воли. Кавалер отказывался от мазурочной болтовни и во время танца угрюмо молчал.

«…И вообще ни один фешенебельный кавалер сейчас не танцует, это не полагается. - Вот как? - удивленно спросил мистер Смит - Нет, клянусь честью, нет! пробормотал мистер Ритсон. - Нет, разве что пройдутся в кадрили или повертятся в вальсе нет, к черту танцы, это очень уж вульгарно!»

В воспоминаниях Смирновой-Россет рассказан эпизод ее первой встречи с Пушкиным: еще институткой она пригласила его на мазурку. (Примечание редактора: ОНА пригласила? Ооо!) Пушкин молча и лениво пару раз прошелся с ней по залу.

То, что Онегин «легко мазурку танцевал», показывает, что его дендизм и модное разочарование были в первой главе «романа в стихах» наполовину поддельными. Ради них он не мог отказаться от удовольствия попрыгать в мазурке.

Декабрист и либерал 1820-х годов усвоили себе «английское» отношение к танцам, доведя его до полного отказа от них. В пушкинском «Романе в письмах» Владимир пишет другу:

«Твои умозрительные и важные рассуждения принадлежат к 1818 году. В то время строгость правил и политическая экономия были в моде. Мы являлись на балы не снимая шпаг (со шпагой нельзя было танцевать, офицер, желающий танцевать, отстегивал шпагу и оставлял ее у швейцара. - Ю. Л.) - нам было неприлично танцевать и некогда заниматься дамами» (VIII (1), 55).

На серьезных дружеских вечерах у Липранди не было танцев. Декабрист Н. И. Тургенев писал брату Сергею 25 марта 1819 года о том удивлении, которое вызвало у него известие, что последний танцевал на балу в Париже (С. И. Тургенев находился во Франции при командующем русским экспедиционным корпусом графе М. С. Воронцове): «Ты, я слышу, танцуешь. Гр[афу] Головину дочь его писала, что с тобою танцевала. И так я с некоторым удивлением узнал, что теперь во Франции еще и танцуют! Une ecossaise constitutionelle, indpendante, ou une contredanse monarchique ou une dansc contre-monarchique» (конституционный экосез, экосез независимый, монархический контрданс или антимонархический танец - игра слов заключается в перечислении политических партий:конституционалисты, независимые, монархисты-и употреблении приставки «контр» то как танцевального, то как политического термина).

С этими же настроениями связана жалоба княгини Тугоуховской в «Горе от ума»: «Танцовщики ужасно стали редки!» Противоположность между человеком, рассуждающим об Адаме Смите, и человеком, танцующим вальс или мазурку, подчеркивалась ремаркой после программного монолога Чацкого: «Оглядывается, все в вальсе кружатся с величайшим усердием».

Стихи Пушкина:

Буянов, братец мой задорный,

К герою нашему подвел

Татьяну с Ольгою… (5, XLIII, XLIV)

имеют в виду одну из фигур мазурки: к кавалеру (или даме) подводят двух дам (или кавалеров) с предложением выбрать. Выбор себе пары воспринимался как знак интереса, благосклонности или (как истолковал Ленский) влюбленности. Николай I упрекал Смирнову-Россет: «Зачем ты меня не выбираешь?»

В некоторых случаях выбор был сопряжен с угадыванием качеств, загаданных танцорами: «Подошедшие к ним три дамы с вопросами - oubli ou regret* - прервали разговор…» (Пушкин, VDI (1), 244).

Или в «После бала» Л. Толстого: ««.мазурку я танцевал не с нею Когда нас подводили к ней и она не угадывала моего качества, она, подавая руку не мне, пожимала худыми плечами и, в знак сожаления и утешения, улыбалась мне».

Котильон - вид кадрили, один из заключающих бал танцев - танцевался на мотив вальса и представлял собой танец-игру, самый непринужденный, разнообразный и шаловливый танец. «…Там делают и крест, и круг, и сажают даму, с торжеством приводя к ней кавалеров, дабы избрала, с кем захочет танцевать, а в других местах и на колена становятся перед нею; но чтобы отблагодарить себя взаимно, садятся и мужчины, дабы избрать себе дам, какая понравится Затем следуют фигуры с шутками, подавание карт, узелков, сделанных из платков, обманывание или отскакивание в танце одного от другого, перепрыгивание через платок высоко…».

Бал был не единственной возможностью весело и шумно провести ночь.

Альтернативой ему были

:…игры юношей разгульных, Грозы дозоров караульных..

(Пушкин, VI, 621)

холостые попойки в компании молодых гуляк, офицеров-бретеров, прославленных «шалунов» и пьяниц.

Бал, как приличное и вполне светское времяпровождение, противопоставлялся этому разгулу, который, хотя и культивировался в определенных гвардейских кругах, в целом воспринимался как проявление «дурного тона», допустимое для молодого человека лишь в определенных, умеренных пределах.

(Примечание редактора: Да уж, в дозволенных, рассказывайте. Но про «гусарство» и «буйство» там в другой главе).

М. Д. Бутурлин, склонный к вольной и разгульной жизни, вспоминал, что был момент, когда он «не пропускал ни одного бала». Это, пишет он, «весьма радовало мою мать, как доказательство, que j’avais pris le gout de la bonne societe»**. Однако Забвение или сожаление (франц.). что я полюбил бывать в хорошем обществе (франц.). вкус к бесшабашной жизни взял верх:

«Бывали у меня на квартире довольно частые обеды и ужины. Гостями моими были некоторые из наших офицеров и штатские петербургские мои знакомые, преимущественно из иностранцев; тут шло, разумеется, разливное море шампанского и жженки. Но главная ошибка моя была в том, что после первых визитов с братом в начале приезда моего к княгине Марии Васильевне Кочубей, Наталье Кирилловне Загряжской (весьма много тогда значившей) и к прочим в родстве или прежнем знакомстве с нашим семейством я перестал посещать это высокое общество.

Помню, как однажды, при выходе из французского Каменноостровского театра, старая моя знакомая Елисавета Михайловна Хитрова, узнав меня, воскликнула: Ах, Мишель!» А я, чтобы избегнуть встречи и экспликаций с нею, чем спуститься с лестницы перестиля, где происходила эта сцена, повернул круто направо мимо колонн фасада; но так как схода на улицу там никакого не было, то я и полетел стремглав на землю с порядочной весьма высоты, рискуя переломить руку или ногу.

Вкоренились, к несчастию, во мне привычки разгульной и нараспашку жизни в кругу армейских товарищей с поздними попойками по ресторанам, и потому выезды в великосветские салоны отягощали меня, вследствие чего немного прошло месяцев, как члены того общества решили (и не без оснований), что я малый, погрязший в омуте дурного общества».

Поздние попойки, начинаясь в одном из петербургских ресторанов, оканчивались где-нибудь в «Красном кабачке», стоявшем на седьмой версте по Петергофской дороге и бывшем излюбленным местом офицерского разгула. Жестокая картежная игра и шумные походы по ночным петербургским улицам дополняли картину. Шумные уличные похождения - «гроза полуночных дозоров» (Пушкин, VIII, 3) - были обычным ночным занятием «шалунов».

Племянник поэта Дельвига вспоминает:»…Пушкин и Дельвиг нам рассказывали о прогулках, которые они по выпуске из Лицея совершали по петербургским улицам, и об их разных при этом проказах и глумились над нами, юношами, не только ни к кому не придирающимися, но даже останавливающими других, которые десятью и более годами нас старее…

В том же духе, хотя и несколько позже - в самом конце 1820-х годов, Бутурлин с приятелями сорвал с двуглавого орла (аптечной вывески) скипетр и державу и шествовал с ними через центр города. Эта «шалость» уже имела достаточно опасный политический подтекст: она давала основания для уголовного обвинения в «оскорблении величества». Не случайно знакомый, к которому они в таком виде явились, «никогда не мог вспомнить без страха это ночное наше посещение».

Если это похождение сошло с рук, то за попытку накормить в ресторане супом бюст императора последовало наказание: штатские друзья Бутурлина были сосланы в гражданскую службу на Кавказ и в Астрахань, а он переведен в провинциальный армейский полк. Это не случайно: «безумные пиры», молодежный разгул на фоне аракчеевской (позже николаевской) столицы неизбежно окрашивались в оппозиционные тона (см. главу «Декабрист в повседневной жизни»).

Бал обладал стройной композицией.

Это было как бы некоторое праздничное целое, подчиненное движению от строгой формы торжественного балета к вариативным формам хореографической игры. Однако для того, чтобы понять смысл бала как целого, его следует осознать в противопоставлении двум крайним полюсам: параду и маскараду.

В отношении к параду бал выступал как нечто прямо противоположное. Подчинению, дисциплине, стиранию личности бал противопоставлял веселье, свободу, а суровой подавленности человека - радостное его возбуждение. В этом смысле хронологическое течение дня от парада или подготовки к нему - экзерциции, манежа и других видов «царей науки» (Пушкин) - к балету, празднику, балу представляло собой движение от подчиненности к свободе и от жесткого однообразия к веселью и разнообразию.

Это вызвало необходимость еще одного элемента, который сыграл бы в этой системе роль «организованной дезорганизации», запланированного и предусмотренного хаоса. Такую роль принял на себя маскарад.

Здесь ряженье принимало символический характер: женщина - претендентка на престол превращалась в императора. С этим можно сравнить использование Щербатовым применительно к одному лицу - Елизавете - в разных ситуациях именований то в мужском, то в женском роде. С этим можно было бы также сопоставить обычай для императрицы облачаться в мундир тех гвардейских полков, которые удостаиваются посещения.

От военно-государственного переодевания* следующий шаг вел к маскарадной игре. Можно было бы вспомнить в этом отношении проекты Екатерины II. Если публично проводились такие маскарадные ряженья, как, например, знаменитая карусель, на которую Григорий Орлов и другие участники явились в рыцарских костюмах, то в сугубой тайне, в закрытом помещении Малого Эрмитажа, Екатерина находила забавным проводить совсем другие маскарады.

Так, например, собственной рукой она начертала подробный план праздника, в котором для мужчин и женщин были бы сделаны отдельные комнаты для переодевания, так чтобы все дамы вдруг появлялись в мужских костюмах, а все кавалеры - в дамских (Екатерина была здесь не бескорыстна: такой костюм подчеркивал ее стройность, а огромные гвардейцы, конечно, выглядели бы комически).

Маскарад, с которым мы сталкиваемся, читая лермонтовскую пьесу, - петербургский маскарад в доме Энгельгардта на углу Невского и Мойки - имел прямо противоположный характер. Это был первый в России публичный маскарад. Посещать его могли все, внесшие плату за входной билет.

Принципиальное смешение посетителей, социальные контрасты, дозволенная распущенность поведения, превратившая энгельгардтовские маскарады в центр скандальных историй и слухов, - все это создавало пряный противовес строгости петербургских балов.

Лермонтов включил в «Маскарад» многозначительный намек: Арбенин

Рассеяться б и вам и мне нехудо

Ведь нынче праздники и, верно, маскерад

У Энгельгардта…

Там женщины есть… чудо…

И даже там бывают, говорят…

Пусть говорят, а нам какое дело?

Под маской все чины равны,

У маски ни души, ни званья нет, - есть тело.

И если маскою черты утаены,

То маску с чувств срывают смело.

На слова князя в той же драме Лермонтова: «Все маски глупые» - Арбенин отвечает монологом, прославляющим неожиданность и непредсказуемость, которую вносит маска в чопорное общество:

Да маски глупой нет:

Молчит… таинственна, заговорит - так мило.

Вы можете придать ее словам

Улыбку, взор, какие вам угодно…

Вот, например, взгляните там -

Как выступает благородно

Высокая турчанка… как полна,

Как дышит грудь ее и страстно и свободно!

Вы знаете ли, кто она?

Быть может, гордая графиня иль княжна,

Диана в обществе…Венера в маскераде,

И также может быть, что эта же краса

К вам завтра вечером придет на полчаса.

Парад и маскарад составляли блистательную раму картины, в центре которой располагался бал.

Ч ПФДЕМШОЩИ РПЪЙГЙСИ, ЧУЕЗДБ СЧМСАЭЙИУС ЙУЛМАЮЕОЙЕН ЙЪ РТБЧЙМБ, НПЦОП ЗПЧПТЙФШ П ЛХМШФХТЕ ПДОПЗП ЮЕМПЧЕЛБ. оП ФПЗДБ УМЕДХЕФ ХФПЮОЙФШ, ЮФП НЩ ЙНЕЕН ДЕМП У ЛПММЕЛФЙЧПН, УПУФПСЭЙН ЙЪ ПДОПК МЙЮОПУФЙ. хЦЕ ФП, ЮФП ЬФБ МЙЮОПУФШ ОЕЙЪВЕЦОП ВХДЕФ РПМШЪПЧБФШУС СЪЩЛПН, ЧЩУФХРБС ПДОПЧТЕНЕООП ЛБЛ ЗПЧПТСЭЙК Й УМХЫБАЭЙК, УФБЧЙФ ЕЕ Ч РПЪЙГЙА ЛПММЕЛФЙЧБ. фБЛ, ОБРТЙНЕТ, ТПНБОФЙЛЙ ЮБУФП ЗПЧПТЙМЙ П РТЕДЕМШОПК ЙОДЙЧЙДХБМШОПУФЙ УЧПЕК ЛХМШФХТЩ, П ФПН, ЮФП Ч УПЪДБЧБЕНЩИ ЙНЙ ФЕЛУФБИ УБН БЧФПТ СЧМСЕФУС, Ч ЙДЕБМЕ, ЕДЙОУФЧЕООЩН УЧПЙН УМХЫБФЕМЕН (ЮЙФБФЕМЕН). пДОБЛП Й Ч ЬФПК УЙФХБГЙЙ ТПМЙ ЗПЧПТСЭЕЗП Й УМХЫБАЭЕЗП, УЧСЪЩЧБАЭЙК ЙИ СЪЩЛ ОЕ ХОЙЮФПЦБАФУС, Б ЛБЛ ВЩ РЕТЕОПУСФУС ЧОХФТШ ПФДЕМШОПК МЙЮОПУФЙ: «ч ХНЕ УЧПЕН С УПЪДБМ НЙТ ЙОПК // й ПВТБЪПЧ ЙОЩИ УХЭЕУФЧПЧБОШЕ» (мЕТНПОФПЧ н. а. уПЮ. Ч 6-ФЙ Ф. н.; м., 1954, Ф. 1, У. 34).

гЙФБФЩ РТЙЧПДСФУС РП ЙЪДБОЙСН, ЙНЕАЭЙНУС Ч ВЙВМЙПФЕЛЕ БЧФПТБ, У УПИТБОЕОЙЕН ПТЖПЗТБЖЙЙ Й РХОЛФХБГЙЙ ЙУФПЮОЙЛБ.

пТЙЗЙОБМШОЩК ФЕЛУФ ЙНЕЕФ РТЙНЕЮБОЙС, УПДЕТЦБЭЙЕУС Ч ЛПОГЕ ЛОЙЗЙ Й РТПОХНЕТПЧБООЩЕ РП ЗМБЧБН, Б ФБЛЦЕ РПДУФТПЮОЩЕ УОПУЛЙ ПВПЪОБЮЕООЩЕ ЪЧЕЪДПЮЛБНЙ. дМС ХДПВУФЧБ ЧПУРТЙСФЙС Ч ОБЫЕН УМХЮБЕ РПУФТБОЙЮОЩЕ УОПУЛЙ РПМХЮЙМЙ УЛЧПЪОХА, ОП ПФДЕМШОХА ОХНЕТБГЙА. рПУФТБОЙЮОЩЕ УОПУЛЙ, ПВПЪОБЮЕООЩЕ Ч ЛОЙЗЕ ПРТЕДЕМЕООЩН ЛПМЙЮЕУФЧПН ЪЧЕЪДПЮЕЛ, ЪДЕУШ ЙНЕАФ РПТСДЛПЧЩК ОПНЕТ УП ЪЧЕЪДПЮЛПК (ОБРТЙНЕТ, 1*, 2* Й Ф.Д.). – ТЕДБЛГЙС ьрй «пФЛТЩФЩК ФЕЛУФ»

РХЫЛЙО б. у. рПМО. УПВТ. УПЮ. Ч 16-ФЙ Ф. [н.; м. ], 1937—1949, Ф. 11, У. 40. дБМЕЕ ЧУЕ УУЩМЛЙ ОБ ЬФП ЙЪДБОЙЕ ДБАФУС Ч ФЕЛУФЕ УПЛТБЭЕООП: рХЫЛЙО, ФПН, ЛОЙЗБ, УФТБОЙГБ. уУЩМЛЙ ОБ «еЧЗЕОЙС пОЕЗЙОБ» ДБАФУС Ч ФЕЛУФЕ, У ХЛБЪБОЙЕН ЗМБЧЩ (БТБВУЛПК ГЙЖТПК) Й УФТПЖЩ (ТЙНУЛПК).

ОЕУНПФТС ОБ ЧТБЦДЕВОПЕ ПФОПЫЕОЙЕ Л РПРЩФЛБН ГЕТЛПЧОЩИ ДЕСФЕМЕК ЧМЙСФШ ОБ ЗПУХДБТУФЧЕООХА ЧМБУФШ, ОБ ЙЪЧЕУФОЩЕ УМХЮБЙ ЛПЭХОУФЧБ, рЕФТ ФЭБФЕМШОП УПВМАДБМ РТБЧПУМБЧОЩЕ ПВТСДЩ. дБЦЕ ОЕТБУРПМПЦЕООЩК Л ОЕНХ ДЙРМПНБФ аУФ аМШ ЧЩОХЦДЕО ВЩМ РТЙЪОБФШ, ЮФП «ГБТШ ВМБЗПЮЕУФЙЧ», Б ДТХЗПК УЧЙДЕФЕМШ, ЖТБОГХЪ мЕ-жПТФ Ч 1721 ЗПДХ ПФНЕЮБМ, ЮФП «ГБТШ ЗПЧЕМ ВПМЕЕ ФЭБФЕМШОП, ЮЕН ПВЩЮОП, У нЕБ culpa (РПЛБСОЙЕН. — а. м.),ЛПМЕОПРТЕЛМПОЕОЙЕН Й НОПЗПЛТБФОЩН ГЕМПЧБОЙЕН ЪЕНМЙ».

Ч ОБТПДОЙЮЕУЛЙИ ЛТХЗБИ Й Ч ПЛТХЦЕОЙЙ б. й. зЕТГЕОБ УХЭЕУФЧПЧБМБ ФЕОДЕОГЙС ЧЙДЕФШ Ч УФБТППВТСДГБИ ЧЩТБЪЙФЕМЕК НОЕОЙК ЧУЕЗП ОБТПДБ Й ОБ ЬФПН ПУОПЧБОЙЙ ЛПОУФТХЙТПЧБФШ ПФОПЫЕОЙЕ ЛТЕУФШСОУФЧБ Л рЕФТХ. ч ДБМШОЕКЫЕН ЬФХ ФПЮЛХ ЪТЕОЙС ХУЧПЙМЙ ТХУУЛЙЕ УЙНЧПМЙУФЩ — д. у. нЕТЕЦЛПЧУЛЙК Й ДТ., ПФПЦДЕУФЧМСЧЫЙЕ УЕЛФБОФПЧ Й РТЕДУФБЧЙФЕМЕК ТБУЛПМБ УП ЧУЕН ОБТПДПН. чПРТПУ ЬФПФ ОХЦДБЕФУС Ч ДБМШОЕКЫЕН ВЕУРТЙУФТБУФОПН ЙУУМЕДПЧБОЙЙ. пФНЕФЙН МЙЫШ, ЮФП ФБЛЙЕ, УДЕМБЧЫЙЕУС ХЦЕ РТЙЧЩЮОЩНЙ ХФЧЕТЦДЕОЙС, ЛБЛ НОЕОЙЕ ЙЪЧЕУФОПЗП ЙУУМЕДПЧБФЕМС МХВЛБ д. тПЧЙОУЛПЗП, ЮФП МХВПЛ «лБЛ НЩЫЙ ЛПФБ ИПТПОЙМЙ» Й ТСД МЙУФПЧ ОБ ФЕНХ «уФБТЙЛ Й ЧЕДШНБ» СЧМСАФУС УБФЙТБНЙ ОБ рЕФТБ, ОБ РПЧЕТЛХ ПЛБЪЩЧБАФУС ОЙ ОБ ЮЕН ОЕ ПУОПЧБООЩНЙ.

ЧРПУМЕДУФЧЙЙ, ПУПВЕООП РТЙ оЙЛПМБЕ I, РПМПЦЕОЙЕ НЕОСМПУШ Ч УФПТПОХ ЧУЕ ВПМШЫЕЗП РТЕЧТБЭЕОЙС ДЧПТСОУФЧБ Ч ЪБНЛОХФХА ЛБУФХ. хТПЧЕОШ ЮЙОБ, РТЙ ЛПФПТПН ОЕДЧПТСОЙО РПМХЮБМ ДЧПТСОУФЧП, ЧУЕ ЧТЕНС РПЧЩЫБМУС.

РТЕДРПЮФЕОЙЕ, ДБЧБЕНПЕ ЧПЙОУЛПК УМХЦВЕ, ПФТБЪЙМПУШ Ч РПМОПН ЪБЗМБЧЙЙ ЪБЛПОБ: «фБВЕМШ П ТБОЗБИ ЧУЕИ ЮЙОПЧ, ЧПЙОУЛЙИ, УФБФУЛЙИ Й РТЙДЧПТОЩИ, ЛПФПТЩЕ Ч ЛПФПТПН ЛМБУУЕ ЮЙОЩ; Й ЛПФПТЩЕ Ч ПДОПН ЛМБУУЕ, ФЕ ЙНЕАФ РП УФБТЫЙОУФЧХ ЧТЕНЕОЙ ЧУФХРМЕОЙС Ч ЮЙО НЕЦДХ УПВПА, ПДОБЛПЦ ЧПЙОУЛЙЕ ЧЩЫЕ РТПФЮЙИ, ИПФС В Й УФБТЕЕ ЛФП Ч ФПН ЛМБУУЕ РПЦБМПЧБО ВЩМ». иБТБЛФЕТОП Й ДТХЗПЕ: ОБЪОБЮЙЧ ЧПЙОУЛЙЕ ЮЙОЩ I ЛМБУУБ (ЗЕОЕТБМ-ЖЕМШДНБТЫБМ Ч УХИПРХФОЩИ Й ЗЕОЕТБМ-БДНЙТБМ Ч НПТУЛЙИ ЧПКУЛБИ), рЕФТ ПУФБЧЙМ РХУФЩНЙ НЕУФБ I ЛМБУУБ Ч УФБФУЛПК Й РТЙДЧПТОПК УМХЦВЕ. мЙЫШ ХЛБЪБОЙЕ уЕОБФБ, ЮФП ЬФП РПУФБЧЙФ ТХУУЛЙИ ДЙРМПНБФПЧ РТЙ УОПЫЕОЙСИ У ЙОПУФТБООЩНЙ ДЧПТБНЙ Ч ОЕТБЧОПЕ РПМПЦЕОЙЕ, ХВЕДЙМП ЕЗП Ч ОЕПВИПДЙНПУФЙ I ЛМБУУБ Й ДМС УФБФУЛПК УМХЦВЩ (ЙН УФБМ ЛБОГМЕТ). рТЙДЧПТОБС ЦЕ УМХЦВБ ФБЛ Й ПУФБМБУШ ВЕЪ ЧЩУЫЕЗП ТБОЗБ.

ЙОФЕТЕУОП, ЮФП ДЧПТСОУФЧП, ВЩУФТП ТБЪПТСЧЫЕЕУС Ч 1830—1840-Е ЗПДЩ, ФПЦЕ ЧОЕУМП БЛФЙЧОЩК ЧЛМБД Ч ЖПТНЙТПЧБОЙЕ ТХУУЛПК ЙОФЕММЙЗЕОГЙЙ. рТПЖЕУУЙПОБМШОПЕ ДПТЕЖПТНЕООПЕ ЮЙОПЧОЙЮЕУФЧП ПЛБЪБМПУШ Й ЪДЕУШ ЪОБЮЙФЕМШОП НЕОЕЕ БЛФЙЧОЩН.

ТЕНПОФ МПЫБДЕК — ФЕИОЙЮЕУЛЙК ФЕТНЙО Ч ЛБЧБМЕТЙЙ, ПЪОБЮБАЭЙК РПРПМОЕОЙЕ Й ПВОПЧМЕОЙЕ ЛПОУЛПЗП УПУФБЧБ. дМС ЪБЛХРЛЙ МПЫБДЕК ПЖЙГЕТ У ЛБЪЕООЩНЙ УХННБНЙ ЛПНБОДЙТПЧБМУС ОБ ПДОХ ЙЪ ВПМШЫЙИ ЕЦЕЗПДОЩИ ЛПОУЛЙИ СТНБТПЛ. рПУЛПМШЛХ МПЫБДЙ РПЛХРБМЙУШ Х РПНЕЭЙЛПЧ — МЙГ ЮБУФОЩИ, РТПЧЕТЛЙ УХННЩ ТЕБМШОП ЙУФТБЮЕООЩИ ДЕОЕЗ ЖБЛФЙЮЕУЛЙ ОЕ ВЩМП. зБТБОФЙСНЙ ТЕБМШОПУФЙ УХННЩ ДЕОЕЦОЩИ ФТБФ ВЩМЙ, У ПДОПК УФПТПОЩ, ДПЧЕТЙЕ Л ЛПНБОДЙТПЧБООПНХ ПЖЙГЕТХ, Б У ДТХЗПК — ПРЩФОПУФШ РПМЛПЧПЗП ОБЮБМШУФЧБ, ТБЪВЙТБЧЫЕЗПУС Ч УФПЙНПУФЙ МПЫБДЕК.

ОБДП УЛБЪБФШ, ЮФП УМХЦВБ ВЕЪ ЦБМПЧБОШС ВЩМБ ДПЧПМШОП ЮБУФЩН СЧМЕОЙЕН, Б б. нЕОЫЙЛПЧ Ч 1726 ЗПДХ ЧППВЭЕ ПФНЕОЙМ ЦБМПЧБОШЕ НЕМЛЙН ЮЙОПЧОЙЛБН, ЗПЧПТС, ЮФП ПОЙ Й ФБЛ ВЕТХФ НОПЗП ЧЪСФПЛ.

Ч ВЩФПРЙУБОЙСИ XVIII УФПМЕФЙС ЙЪЧЕУФЕО УМХЮБК, ЛПЗДБ ОЕЛЙК ЗПУФШ УПТПЛ МЕФ ТЕЗХМСТОП РПСЧМСМУС ОБ ПВЕДБИ Х ПДОПЗП ЧЕМШНПЦЙ. пДОБЛП, ЛПЗДБ ЬФПФ ЮЕМПЧЕЛ ХНЕТ, ПЛБЪБМПУШ, ЮФП ОЙЛФП, ЧЛМАЮБС ИПЪСЙОБ, ОЕ ЪОБМ, ЛФП ПО ФБЛПК Й ЛБЛПЧП ЕЗП ЙНС.

ЧУЕ ЪБЛПОЩ ГЙФЙТХАФУС РП ЙЪДБОЙА: рПМОПЕ УПВТБОЙЕ ЪБЛПОПЧ тПУУЙКУЛПК йНРЕТЙЙ, РПЧЕМЕОЙЕН зПУХДБТС оЙЛПМБС рБЧМПЧЙЮБ УПУФБЧМЕООПЕ. (1649 —1825). ф. 1 —45. урВ., 1830.

УФБТЩК РТЙОГЙР, ПДОБЛП, ОЕ ВЩМ ДП ЛПОГБ ХОЙЮФПЦЕО. ьФП ПФТБЦБМПУШ Ч ФПН, ЮФП РЕТЙПДЙЮЕУЛЙ Ч УЙУФЕНХ ПТДЕОПЧ ЧТЩЧБМЙУШ ОЕ ХУМПЧОЩЕ, Б НБФЕТЙБМШОЩЕ ГЕООПУФЙ. фБЛ, ПТДЕОУЛБС ЪЧЕЪДБ У ВТЙММЙБОФБНЙ ЙНЕМБ ЪОБЮЕОЙЕ ПУПВПК УФЕРЕОЙ ПФМЙЮЙС

ПЖЙГЙБМШОПЕ ОБЪЧБОЙЕ — ПТДЕО УЧ. йПБООБ йЕТХУБМЙНУЛПЗП. лБЛ ЙЪЧЕУФОП, рБЧЕМ I ЧЪСМ РПД РПЛТПЧЙФЕМШУФЧП ПУФТПЧ нБМШФХ Й Ч ДЕЛБВТЕ 1798 З. ПВЯСЧЙМ УЕВС ЧЕМЙЛЙН НБЗЙУФТПН нБМШФЙКУЛПЗП ПТДЕОБ. лПОЕЮОП, ЬФП ВЩМП УПЧЕТЫЕООП ОЕЧПЪНПЦОЩН: ЛБЧБМЕТЩ нБМШФЙКУЛПЗП ПТДЕОБ ДБЧБМЙ ПВЕФ ВЕЪВТБЮЙС, Б рБЧЕМ ВЩМ ХЦЕ ЧФПТЙЮОП ЦЕОБФ; ЛТПНЕ ФПЗП, нБМШФЙКУЛЙК ПТДЕО — ЛБФПМЙЮЕУЛЙК, Б ТХУУЛЙК ГБТШ, ТБЪХНЕЕФУС, ВЩМ РТБЧПУМБЧОЩН. оП рБЧЕМ I УЮЙФБМ, ЮФП ПО ЧУЕ НПЦЕФ (ДБЦЕ МЙФХТЗЙА ПФУМХЦЙМ ПДОБЦДЩ!); ЧУЕ, ЮФП НПЦЕФ вПЗ, РПД УЙМХ Й ТХУУЛПНХ ЙНРЕТБФПТХ.

УТ. РПЪДОЕКЫЕЕ ЙТПОЙЮЕУЛПЕ ЙУФПМЛПЧБОЙЕ УЕНБОФЙЛЙ УМПЧБ «УМХЦЙФШ» Ч ТЕЮЙ ДЧПТСОЙОБ Й ТБЪОПЮЙОГБ-РПРПЧЙЮБ: «бИ, РПЪЧПМШФЕ, ЧБЫБ ЖБНЙМЙС НОЕ ЪОБЛПНБ — тСЪБОПЧ. дБ, ФЕРЕТШ С РПНОА. нЩ У ЧБЫЙН ВБФАЫЛПК ЧНЕУФЕ УМХЦЙМЙ".. юФП ЦЕ ЧЩ У ОЙН, ЧУЕОПЭОХА ЙМЙ ПВЕДОА УМХЦЙМЙ?" — УРТПУЙМ тСЪБОПЧ.. фП ЕУФШ ЛБЛ?" — „с ОЕ ЪОБА, ЛБЛ. дПМЦОП ВЩФШ, УПВПТОЕ. б ФП ЛБЛ ЦЕ ЕЭЕ?" рПУТЕДОЙЛ У ОЕДПХНЕОЙЕН УНПФТЕМ ОБ тСЪБОПЧБ:. дБ ТБЪЧЕ ЧБЫ ВБФАЫЛБ ОЕ УМХЦЙМ Ч ЗТПДОЕОУЛЙИ ЗХУБТБИ?" — оЕФ; ПО ВПМШЫЕ Ч УЕМБИ РТЕУЧЙФЕТПН УМХЦЙМ"» (уМЕРГПЧ ч. б. уПЮ. Ч 2-И Ф. н., 1957, Ф. 2, У. 58).

ЙЪЧЕУФОБС ОБЛМПООПУФШ ХРПФТЕВМСФШ ЧЩУПЛЙЕ УМПЧБ Ч УОЙЦЕООП-ЙТПОЙЮЕУЛЙИ ЪОБЮЕОЙСИ ЛПУОХМБУШ РПЪЦЕ Й ЧЩТБЦЕОЙС «УМХЦЙФШ ЙЪ ЮЕУФЙ». пОП ОБЮБМП ПВПЪОБЮБФШ ФТБЛФЙТОХА РТЙУМХЗХ, ОЕ РПМХЮБАЭХА ПФ ИПЪСЙОБ ЦБМПЧБОШС Й УМХЦБЭХА ЪБ ЮБЕЧЩЕ. уТ. ЧЩТБЦЕОЙЕ Ч «пРБУОПН УПУЕДЕ» ч. м. рХЫЛЙОБ, РТЙОБДМЕЦБЭЕЕ ЛХИБТЛЕ Ч РХВМЙЮОПН ДПНЕ: «йЪ ЮЕУФЙ МЙЫШ ПДОПК С Ч ДПНЕ ЪДЕУШ УМХЦХ» (рПЬФЩ 1790—1810-И ЗПДПЧ. м., 1971, У. 670).

ФБН ЦЕ, Ф. 5, У. 16, УП УУЩМЛПК ОБ: тБВЙОПЧЙЮ н. д. уПГЙБМШОПЕ РТПЙУИПЦДЕОЙЕ Й ЙНХЭЕУФЧЕООПЕ РПМПЦЕОЙЕ ПЖЙГЕТПЧ ТЕЗХМСТОПК ТХУУЛПК БТНЙЙ Ч ЛПОГЕ уЕЧЕТОПК ЧПКОЩ. — ч ЛО.: тПУУЙС Ч РЕТЙПД ТЕЖПТН рЕФТБ I. н., 1973, У 171; вХЗБОПЧ ч. й., рТЕПВТБЦЕОУЛЙК б. б., фЙИПОПЧ а. б. ьЧПМАГЙС ЖЕПДБМЙЪНБ Ч тПУУЙЙ. уПГЙБМШОП-ЬЛПОПНЙЮЕУЛЙЕ РТПВМЕНЩ. н., 1980, У. 241.

ФПМШЛП Ч РТЙДЧПТОПК УМХЦВЕ ЦЕОЭЙОЩ УБНЙ ЙНЕМЙ ЮЙОЩ. ч фБВЕМЙ П ТБОЗБИ ОБИПДЙН: «дБНЩ Й ДЕЧЙГЩ РТЙ ДЧПТЕ, ДЕКУФЧЙФЕМШОП Ч ЮЙОБИ ПВТЕФБАЭЙЕУС, ЙНЕАФ УМЕДХАЭЙЕ ТБОЗЙ... » (рБНСФОЙЛЙ ТХУУЛПЗП РТБЧБ. чЩР. 8, У. 186) — ДБМЕЕ УМЕДПЧБМП ЙИ РЕТЕЮЙУМЕОЙЕ.

УН.: уЕНЕОПЧБ м. о. пЮЕТЛЙ ЙУФПТЙЙ ВЩФБ Й ЛХМШФХТОПК ЦЙЪОЙ тПУУЙЙ: рЕТЧБС РПМПЧЙОБ XVIII ЧЕЛБ м., 1982, У. 114—115; рЕТЕРЙУЛБ ЛОСЗЙОЙ е. р. хТХУПЧПК УП УЧПЙНЙ ДЕФШНЙ. — ч ЛО.: уФБТЙОБ Й ОПЧЙЪОБ. лО. 20. н., 1916; юБУФОБС РЕТЕРЙУЛБ ЛОСЪС рЕФТБ йЧБОПЧЙЮБ иПЧБОУЛПЗП, ЕЗП УЕНШЙ Й ТПДУФЧЕООЙЛПЧ. — ч ЛО. фБН ЦЕ, ЛО. 10; зТБНПФЛЙ XVII — ОБЮБМБ XVIII ЧЕЛБ. н., 1969.

УТЕДОЕЧЕЛПЧБС ЛОЙЗБ ВЩМБ ТХЛПРЙУОПК. лОЙЗБ XIX ЧЕЛБ — ЛБЛ РТБЧЙМП, РЕЮБФОПК (ЕУМЙ ОЕ ЗПЧПТЙФШ П ЪБРТЕЭЕООПК МЙФЕТБФХТЕ, П ЛХМШФХТЕ ГЕТЛПЧОПК Й ОЕ ХЮЙФЩЧБФШ ОЕЛПФПТЩИ ДТХЗЙИ УРЕГЙБМШОЩИ УМХЮБЕЧ). XVIII ЧЕЛ ЪБОЙНБЕФ ПУПВПЕ РПМПЦЕОЙЕ: ТХЛПРЙУОЩЕ Й РЕЮБФОЩЕ ЛОЙЗЙ УХЭЕУФЧХАФ ПДОПЧТЕНЕООП, ЙОПЗДБ — ЛБЛ УПАЪОЙЛЙ, РПТПК — ЛБЛ УПРЕТОЙЛЙ.

УН. Ч «рХФЕЫЕУФЧЙЙ ЙЪ рЕФЕТВХТЗБ Ч нПУЛЧХ» б. о. тБДЙЭЕЧБ, Ч ЗМБЧЕ «оПЧЗПТПД», РПТФТЕФ ЦЕОЩ ЛХРГБ: «рТБУЛПЧШС дЕОЙУПЧОБ, ЕЗП ОПЧПВТБЮОБС УХРТХЗБ, ВЕМБ Й ТХНСОБ. ъХВЩ ЛБЛ ХЗПМШ. вТПЧЙ Ч ОЙФЛХ, ЮЕТОЕЕ УБЦЙ».

тПНБО ЛМБУУЙЮЕУЛЙК, УФБТЙООЩК,

пФНЕООП ДМЙООЩК, ДМЙООЩК, ДМЙООЩК,

оТБЧПХЮЙФЕМШОЩК Й ЮЙООЩК,

вЕЪ ТПНБОФЙЮЕУЛЙИ ЪБФЕК.

зЕТПЙОС РПЬНЩ — оБФБМЙС рБЧМПЧОБ ЮЙФБМБ ФБЛЙЕ ТПНБОЩ ЕЭЕ Ч ОБЮБМЕ XIX ЧЕЛБ: Ч РТПЧЙОГЙЙ ПОЙ ЪБДЕТЦБМЙУШ, ОП Ч УФПМЙГБИ ЙИ ЧЩФЕУОЙМ ТПНБОФЙЪН, РЕТЕНЕОЙЧЫЙК ЮЙФБФЕМШУЛЙЕ ЧЛХУЩ. уТ. Ч «еЧЗЕОЙЙ пОЕЗЙОЕ»:

б ОЩОЮЕ ЧУЕ ХНЩ Ч ФХНБОЕ,

нПТБМШ ОБ ОБУ ОБЧПДЙФ УПО,

рПТПЛ МАВЕЪЕО — Й Ч ТПНБОЕ,

й ФБН ХЦ ФПТЦЕУФЧХЕФ ПО. (3, XII))

РПЧЕУФШ H. M. лБТБНЪЙОБ «тЩГБТШ ОБЫЕЗП ЧТЕНЕОЙ», ОБ ЛПФПТПК НЩ Ч ДБООПН УМХЮБЕ ПУОПЧЩЧБЕНУС, — ИХДПЦЕУФЧЕООПЕ РТПЙЪЧЕДЕОЙЕ, Б ОЕ ДПЛХНЕОФ. пДОБЛП НПЦОП РПМБЗБФШ, ЮФП ЙНЕООП Ч ЬФЙИ ЧПРТПУБИ лБТБНЪЙО ВМЙЪПЛ Л ВЙПЗТБЖЙЮЕУЛПК ТЕБМШОПУФЙ.

ЖТБОГХЪУЛПЕ РЙУШНП ЗПУХДБТА ЙМЙ ЧЩУЫЙН УБОПЧОЙЛБН, ОБРЙУБООПЕ НХЦЮЙОПК, ВЩМП ВЩ ЧПУРТЙОСФП ЛБЛ ДЕТЪПУФШ: РПДДБООЩК ПВСЪБО ВЩМ РЙУБФШ РП-ТХУУЛЙ Й ФПЮОП УМЕДХС ХУФБОПЧМЕООПК ЖПТНЕ. дБНБ ВЩМБ ЙЪВБЧМЕОБ ПФ ЬФПЗП ТЙФХБМБ. жТБОГХЪУЛЙК СЪЩЛ УПЪДБЧБМ НЕЦДХ ОЕА Й ЗПУХДБТЕН ПФОПЫЕОЙС, РПДПВОЩЕ ТЙФХБМШОЩН УЧСЪСН ТЩГБТС Й ДБНЩ. жТБОГХЪУЛЙК ЛПТПМШ мАДПЧЙЛ XIV, РПЧЕДЕОЙЕ ЛПФПТПЗП ЧУЕ ЕЭЕ ВЩМП ЙДЕБМПН ДМС ЧУЕИ ЛПТПМЕК еЧТПРЩ, ДЕНПОУФТБФЙЧОП РП-ТЩГБТУЛЙ ПВТБЭБМУС У ЦЕОЭЙОБНЙ МАВПЗП ЧПЪТБУФБ Й УПГЙБМШОПЗП РПМПЦЕОЙС.

йОФЕТЕУОП ПФНЕФЙФШ, ЮФП АТЙДЙЮЕУЛЙ УФЕРЕОШ УПГЙБМШОПК ЪБЭЙЭЕООПУФЙ, ЛПФПТПК ТБУРПМБЗБМБ ТХУУЛБС ЦЕОЭЙОБ-ДЧПТСОЛБ Ч ОЙЛПМБЕЧУЛХА ЬРПИХ, НПЦЕФ ВЩФШ УПРПУФБЧМЕОБ У ЪБЭЙЭЕООПУФША РПУЕФЙЧЫЕЗП тПУУЙА ЙОПУФТБОГБ. уПЧРБДЕОЙЕ ЬФП ОЕ УФПМШ ХЦ УМХЮБКОП: Ч ЮЙОПЧОП-ВАТПЛТБФЙЮЕУЛПН НЙТЕ ТБОЗБ Й НХОДЙТБ ЧУСЛЙК, ЛФП ФБЛ ЙМЙ ЙОБЮЕ ЧЩИПДЙФ ЪБ ЕЗП РТЕДЕМЩ, — «ЙОПУФТБОЕГ».

РТБЧДБ, Ч ПФМЙЮЙЕ ПФ уЕО-рТЕ ЙЪ «оПЧПК ьМПЙЪЩ», цХЛПЧУЛЙК — ДЧПТСОЙО. пДОБЛП ДЧПТСОУФЧП ЕЗП УПНОЙФЕМШОП: ЧУЕ ПЛТХЦБАЭЙЕ ЪОБАФ, ЮФП ПО ОЕЪБЛПООЩК УЩО У ЖЙЛФЙЧОП ДПВЩФЩН ДЧПТСОУФЧПН (УН.: рПТФОПЧБ й. й., жПНЙО о. л. дЕМП П ДЧПТСОУФЧЕ цХЛПЧУЛПЗП. — ч ЛО.: цХЛПЧУЛЙК Й ТХУУЛБС ЛХМШФХТБ. м., 1987, У. 346—350).

ФБЛ ОБЪЩЧБМЙ ПВЩЮОП ЛОЙЗХ «рМХФБТИБ иЕТПОЕКУЛПЗП п ДЕФПЧПДУФЧЕ, ЙМЙ ЧПУРЙФБОЙЙ ДЕФЕК ОБУФБЧМЕОЙЕ. рЕТЕЧЕДЕООПЕ У ЕММЙОП-ЗТЕЮЕУЛПЗП СЪЩЛБ у[ФЕРБОПН] р[ЙУБТЕЧЩН]». урВ., 1771.

ЧПЪНПЦОП, ЮФП ЧОЙНБОЙЕ тБДЙЭЕЧБ Л ЬФПНХ ЬРЙЪПДХ ЧЩЪЧБОП УПВЩФЙЕН, РТСНП РТЕДЫЕУФЧПЧБЧЫЙН ОБРЙУБОЙА ФЕЛУФБ. рПУМЕДОЙЕ СЛПВЙОГЩ — цЙМШВЕТ тПНН Й ЕЗП ЕДЙОПНЩЫМЕООЙЛЙ, ПВПДТСС ДТХЗ ДТХЗБ, ЙЪВЕЦБМЙ ЛБЪОЙ, ФБЛ ЛБЛ ЪБЛПМПМЙУШ ПДОЙН ЛЙОЦБМПН, ЛПФПТЩК ПОЙ РЕТЕДБЧБМЙ ДТХЗ ДТХЗХ ЙЪ ТХЛ Ч ТХЛЙ (ДБФЙТПЧЛХ РПЬНЩ 1795—1796 ЗЗ. УН.: тБДЙЭЕЧ б. о. уФЙИПФЧПТЕОЙС. м., 1975, У. 244—245).

ЮФПВЩ ПГЕОЙФШ ЬФПФ ЫБЗ ДПЧПМШОП ПУФПТПЦОПЗП рМЕФОЕЧБ, УМЕДХЕФ ХЮЕУФШ, ЮФП ОБЮЙОБС У 1830-ЗП ЗПДБ ЧПЛТХЗ ПГЕОЛЙ ФЧПТЮЕУФЧБ рХЫЛЙОБ ЫМБ ПУФТБС РПМЕНЙЛБ Й БЧФПТЙФЕФ ЕЗП ВЩМ РПЛПМЕВМЕО ДБЦЕ Ч УПЪОБОЙЙ ОБЙВПМЕЕ ВМЙЪЛЙИ Л ОЕНХ РПЬФПЧ (ОБРТЙНЕТ, е. вБТБФЩОУЛПЗП). ч ПЖЙГЙПЪОЩИ ЦЕ ЛТХЗБИ ДЙУЛТЕДЙФЙТПЧБФШ РПЬЪЙА рХЫЛЙОБ УДЕМБМПУШ Ч ЬФЙ ЗПДЩ УЧПЕЗП ТПДБ ПВЩЮБЕН.

УХНБТПЛПЧ б. р. йЪВТ. РТПЙЪЧЕДЕОЙС. м., 1957, У. 307. пВТБЭЕОЙЕ РПЬФБ Л ЧПУРЙФБООЙГБН уНПМШОПЗП ЙОУФЙФХФБ ОБРПНЙОБЕФ, Й ЧЙДЙНП ОЕ УМХЮБКОП, ЙЪЧЕУФОЩЕ УФТПЛЙ н. мПНПОПУПЧБ: «п ЧЩ, ЛПФПТЩИ ПЦЙДБЕФ // пФЕЮЕУФЧП ЙЪ ОЕДТ УЧПЙИ... » пДОБЛП мПНПОПУПЧ ПВТБЭБЕФУС Л ТХУУЛПНХ АОПЫЕУФЧХ ВЕЪ ЛБЛПЗП-МЙВП ХЛБЪБОЙС ОБ УПУМПЧЙЕ, ЧЕУШ ЦЕ УНЩУМ РПУМБОЙС уХНБТПЛПЧБ УПУФПЙФ Ч УПЪДБОЙЙ РТПЗТБННЩ ДМС ЧПУРЙФБОЙС ТХУУЛПК ДЧПТСОУЛПК ДЕЧХЫЛЙ.

РЕТЧПЕ ЧПУРЙФБФЕМШОПЕ ЪБЧЕДЕОЙЕ ДМС ДЕЧХЫЕЛ ЧПЪОЙЛМП Ч дЕТРФЕ, ЪБДПМЗП ДП уНПМШОПЗП ЙОУФЙФХФБ, Ч 50-Е ЗПДЩ XVIII ЧЕЛБ. рТЕРПДБЧБОЙЕ ФБН ЧЕМПУШ ОБ ОЕНЕГЛПН СЪЩЛЕ.

РТЙНЕЮ. рХЫЛЙОБ: «оЕФПЮОПУФШ. — оБ ВБМБИ ЛБЧБМЕТЗБТД<УЛЙЕ> ПЖЙГЕТЩ СЧМСАФУС ФБЛ ЦЕ, ЛБЛ Й РТПЮЙЕ ЗПУФЙ, Ч ЧЙГ НХОДЙТЕ, Ч ВБЫНБЛБИ. ъБНЕЮБОЙЕ ПУОПЧБФЕМШОПЕ, ОП Ч ЫРПТБИ ЕУФШ ОЕЮФП РПЬФЙЮЕУЛПЕ. уУЩМБАУШ ОБ НОЕОЙЕ б. й. в. » (VI, 528).

[рЕФТПЧУЛЙК м.] рТБЧЙМБ ДМС ВМБЗПТПДОЩИ ПВЭЕУФЧЕООЩИ ФБОГЕЧ, ЙЪДБООЩЕ ХЮЙФЕМЕН ФБОГЕЧБОШС РТЙ уМПВПДУЛП-ХЛТБЙОУЛПК ЗЙНОБЪЙЙ мАДПЧЙЛПН рЕФТПЧУЛЙН. иБТШЛПЧ, 1825, У. 13—14.

Н. б. оБТЩЫЛЙОБ — МАВПЧОЙГБ, Б ОЕ ЦЕОБ ЙНРЕТБФПТБ, РПЬФПНХ ОЕ НПЦЕФ ПФЛТЩЧБФШ ВБМ Ч РЕТЧПК РБТЕ, Х рХЫЛЙОБ ЦЕ «мБММБ-тХЛ» ЙДЕФ Ч РЕТЧПК РБТЕ У бМЕЛУБОДТПН I.

ЪБРЙУЛЙ с. н. оЕЧЕТПЧБ. — тХУУЛБС УФБТЙОБ, 1883, Ф. XI (ГЙФ. РП: рПНЕЭЙЮШС тПУУЙС, У. 148). рБТБДПЛУБМШОПЕ УПЧРБДЕОЙЕ ОБИПДЙН Ч УФЙИПФЧПТЕОЙЙ чУЕЧПМПДБ тПЦДЕУФЧЕОУЛПЗП, УПЪДБАЭЕЗП ПВТБЪ вЕУФХЦЕЧБ-нБТМЙОУЛПЗП, ВЕЦБЧЫЕЗП Ч ЗПТЩ Й ДЕЛМБНЙТХАЭЕЗП УМЕДХАЭЙК ФЕЛУФ:

мЙЫШ ОБ УЕТДГЕ ФПМШЛП ОБМСЦЕФ ФПУЛБ

й ОЕВП РПЛБЦЕФУС ХЪЛЙН,

чУА ОПЮШ ЕК Ч ЗБТЕНЕ ЮЙФБА «гЩЗБО»,

чУЕ РМБЮХ, РПА РП-ЖТБОГХЪУЛЙ.

чППВТБЦЕОЙЕ РПЬФБ УФТБООП РПЧФПТСМП ЖБОФБЪЙЙ РПНЕЭЙЛБ ДБЧОЙИ РПТ.

ПФПЦДЕУФЧМЕОЙЕ УМПЧ «ИБН» Й «ТБВ» РПМХЮЙМП ПДОП МАВПРЩФОПЕ РТПДПМЦЕОЙЕ. дЕЛБВТЙУФ оЙЛПМБК фХТЗЕОЕЧ, ЛПФПТЩК, РП УМПЧБН рХЫЛЙОБ, «ГЕРЙ ТБВУФЧБ ОЕОБЧЙДЕМ», ЙУРПМШЪПЧБМ УМПЧП «ИБН» Ч УРЕГЙЖЙЮЕУЛПН ЪОБЮЕОЙЙ. пО УЮЙФБМ, ЮФП ИХДЫЙНЙ ТБВБНЙ СЧМСАФУС ЪБЭЙФОЙЛЙ ТБВУФЧБ — РТПРПЧЕДОЙЛЙ ЛТЕРПУФОПЗП РТБЧБ. дМС ОЙИ ПО Й ЙУРПМШЪПЧБМ Ч УЧПЙИ ДОЕЧОЙЛБИ Й РЙУШНБИ УМПЧП «ИБН», РТЕЧТБФЙЧ ЕЗП Ч РПМЙФЙЮЕУЛЙК ФЕТНЙО.

УН. ПВ ЬФПН Ч ЛО.: лБТРПЧЙЮ е. р. ъБНЕЮБФЕМШОЩЕ ВПЗБФУФЧБ ЮБУФОЩИ МЙГ Ч тПУУЙЙ. урВ., 1874, У. 259—263; Б ФБЛЦЕ: мПФНБО а. н. тПНБО б. у. рХЫЛЙОБ «еЧЗЕОЙК пОЕЗЙО». лПННЕОФБТЙК. м., 1980, У. 36—42.

УТ. Ч ФПН ЦЕ ЙУФПЮОЙЛЕ ПРЙУБОЙЕ ПВТСДБ УЧБФПЧУФЧБ: «уФПМ ВЩМ ОБЛТЩФ ЮЕМПЧЕЛ ОБ УПТПЛ. оБ УФПМЕ УФПСМЙ ЮЕФЩТЕ ПЛПТПЛБ Й ВЕМЩК ВПМШЫПК, ЛТХЗМЩК, УМБДЛЙК РЙТПЗ У ТБЪОЩНЙ ХЛТБЫЕОЙСНЙ Й ЖЙЗХТБНЙ».

РПДЪБЗПМПЧПЛ «пФТЩЧПЛ ЙЪ РЙУШНБ АЦОПЗП ЦЙФЕМС» — ОЕ ФПМШЛП ОБНЕЛ ОБ ВЙПЗТБЖЙЮЕУЛЙЕ ПВУФПСФЕМШУФЧБ БЧФПТБ, ОП Й ДЕНПОУФТБФЙЧОПЕ РТПФЙЧПРПУФБЧМЕОЙЕ УЕВС «РЕФЕТВХТЗУЛПК» ФПЮЛЕ ЪТЕОЙС.

ФП ЕУФШ «ЛБЮЕМЙ Ч ЧЙДЕ ЧТБЭБАЭЕЗПУС ЧБМБ У РТПДЕФЩНЙ УЛЧПЪШ ОЕЗП ВТХУШСНЙ, ОБ ЛПФПТЩИ РПДЧЕЫЕОЩ СЭЙЛЙ У УЙДЕОШСНЙ» (уМПЧБТШ СЪЩЛБ рХЫЛЙОБ. ч 4-И Ф. н., 1956—1961, Ф. 2, У. 309). лБЛ МАВЙНПЕ ОБТПДОПЕ ТБЪЧМЕЮЕОЙЕ, ЬФЙ ЛБЮЕМЙ ПРЙУБОЩ ВЩМЙ РХФЕЫЕУФЧЕООЙЛПН пМЕБТЙЕН (уН.: пМЕБТЙК бДБН. пРЙУБОЙЕ РХФЕЫЕУФЧЙС Ч нПУЛПЧЙА... урВ., 1806, У. 218—219), ЛПФПТЩК РТЙЧЕМ Й ЙИ ТЙУХОПЛ.

ЪБТС ЙМЙ ЪПТС — ЧЙД ФТБЧЩ, УЮЙФБЧЫЕКУС Ч ОБТПДОПК НЕДЙГЙОЕ ГЕМЕВОПК «чП ЧТЕНС ФТПЙГЛПЗП НПМЕВОБ ДЕЧХЫЛЙ, УФПСЭЙЕ УМЕЧБ ПФ БМФБТС, ДПМЦОЩ ХТПОЙФШ ОЕУЛПМШЛП УМЕЪЙОПЛ ОБ РХЮПЛ НЕМЛЙИ ВЕТЕЪПЧЩИ ЧЕФПЛ (Ч ДТХЗЙИ ТБКПОБИ тПУУЙЙ РМБЛБМЙ ОБ РХЮПЛ ЪБТЙ ЙМЙ ОБ ДТХЗЙЕ ГЧЕФЩ. — а. м.). ьФПФ РХЮПЛ ФЭБФЕМШОП УВЕТЕЗБЕФУС РПУМЕ Й УЮЙФБЕФУС ЪБМПЗПН ФПЗП, ЮФП Ч ЬФП МЕФП ОЕ ВХДЕФ ЪБУХИЙ» (ъЕТОПЧБ б. в. нБФЕТЙБМЩ РП УЕМШУЛПИПЪСКУФЧЕООПК НБЗЙЙ Ч дНЙФТПЧУЛПН ЛТБЕ. — уПЧЕФУЛБС ЬФОПЗТБЖЙС, 1932, 3, У. 30).

П ЕДЙОПН УЧБДЕВОПН ПВТСДЕ Ч ХУМПЧЙСИ ЛТЕРПУФОПЗП ВЩФБ ЗПЧПТЙФШ ОЕМШЪС. лТЕРПУФОПЕ РТЙОХЦДЕОЙЕ Й ОЙЭЕФБ УРПУПВУФЧПЧБМЙ ТБЪТХЫЕОЙА ПВТСДПЧПК УФТХЛФХТЩ. фБЛ, Ч «йУФПТЙЙ УЕМБ зПТАИЙОБ» ОЕЪБДБЮМЙЧЩК БЧФПТ зПТАИЙО РПМБЗБЕФ, ЮФП ПРЙУЩЧБЕФ РПИПТПООЩК ПВТСД, ЛПЗДБ УЧЙДЕФЕМШУФЧХЕФ, ЮФП Ч ЕЗП ДЕТЕЧОЕ РПЛПКОЙЛПЧ ЪБТЩЧБМЙ Ч ЪЕНМА (ЙОПЗДБ ПЫЙВПЮОП) УТБЪХ РПУМЕ ЛПОЮЙОЩ, «ДБВЩ НЕТФЧЩК Ч ЙЪВЕ МЙЫОЕЗП НЕУФБ ОЕ ЪБОЙНБМ». нЩ ВЕТЕН РТЙНЕТ ЙЪ ЦЙЪОЙ ПЮЕОШ ВПЗБФЩИ ЛТЕРПУФОЩИ ЛТЕУФШСО — РТБУПМПЧ Й ФПТЗПЧГЕЧ, ФБЛ ЛБЛ ЪДЕУШ ПВТСД УПИТБОЙМУС Ч ОЕТБЪТХЫЕООПН ЧЙДЕ.

ЙЪ РТЙНЕЮБОЙК Л СРПОУЛПНХ ФЕЛУФХ ЧЙДОП, ЮФП ТХУУЛПЕ УМПЧП «ЧЕОГЩ» ОЕ ПЮЕОШ ФПЮОП РЕТЕДБЕФ УПДЕТЦБОЙЕ. уМПЧП Ч ПТЙЗЙОБМЕ ПЪОБЮБЕФ «ДЙБДЕНХ ОБ УФБФХЕ ВХДДЩ» (У. 360). иБТБЛФЕТОП, ЮФП ЙОЖПТНБФПТ ПФПЦДЕУФЧМСЕФ ОПЧПВТБЮОЩИ ОЕ У ЪЕНОЩНЙ ЧМБУФЙФЕМСНЙ, Б У ВПЗБНЙ.

ОБРПНОЙН ХЦЕ ПФНЕЮБЧЫХАУС ОБНЙ МАВПРЩФОХА ДЕФБМШ. тЕЮШ ЙДЕФ ПВ ЬРПИЕ еМЙЪБЧЕФЩ рЕФТПЧОЩ. оП ЛПЗДБ эЕТВБФПЧ ЗПЧПТЙФ П ОЕК ЛБЛ П ЮЕМПЧЕЛЕ, ПО ХРПФТЕВМСЕФ ЦЕОУЛХА ЖПТНХ: «ЗПУХДБТЩОС», ЛПЗДБ ЦЕ П ЕЕ ЗПУХДБТУФЧЕООПК ДЕСФЕМШОПУФЙ — НХЦУЛХА: «ЗПУХДБТШ».

ЪДЕУШ ТЕЮШ ЙДЕФ ПВ БОЗМЙКУЛПК НХЦУЛПК НПДЕ: ЖТБОГХЪУЛЙЕ ЦЕОУЛЙЕ Й НХЦУЛЙЕ НПДЩ УФТПЙМЙУШ ЛБЛ ЧЪБЙНОП УППФЧЕФУФЧЕООЩЕ — Ч бОЗМЙЙ ЛБЦДБС ЙЪ ОЙИ ТБЪЧЙЧБМБУШ РП УПВУФЧЕООЩН ЪБЛПОБН.

«пУФТЙЦЕО РП РПУМЕДОЕК НПДЕ» Й «ЛБЛ ДЕОДЙ МПОДПОУЛЙК ПДЕФ» ФБЛЦЕ пОЕЗЙО. ьФПНХ РТПФЙЧПРПУФБЧМЕОЩ «ЛХДТЙ ЮЕТОЩЕ ДП РМЕЮ» мЕОУЛПЗП. «лТЙЛХО, НСФЕЦОЙЛ Й РПЬФ», ЛБЛ ИБТБЛФЕТЙЪХЕФУС мЕОУЛЙК Ч ЮЕТОПЧПН ЧБТЙБОФЕ, ПО, ЛБЛ Й ДТХЗЙЕ ОЕНЕГЛЙЕ УФХДЕОФЩ, ОПУЙМ ДМЙООЩЕ ЧПМПУЩ Ч ЪОБЛ МЙВЕТБМЙЪНБ, ЙЪ РПДТБЦБОЙС ЛБТВПОБТЙСН.

ЧРЕТЧЩЕ УПРПУФБЧМЕОЙЕ УАЦЕФПЧ ЬФЙИ РТПЙЪЧЕДЕОЙК УН.: ыФЕКО у. рХЫЛЙО Й зПЖНБО. уТБЧОЙФЕМШОПЕ ЙУФПТЙЛП-МЙФЕТБФХТОПЕ ЙУУМЕДПЧБОЙЕ. дЕТРФ, 1927, У. 275.

ОЕУНПФТС ОБ ФП, ЮФП ТБЪЧПД Й ОПЧЩК ВТБЛ ВЩМЙ ЪБЛПОПДБФЕМШОП ПЖПТНМЕОЩ, ПВЭЕУФЧП ПФЛБЪЩЧБМПУШ РТЙЪОБФШ УЛБОДБМШОЩК РТПЙЗТЩЫ ЦЕОЩ, Й ВЕДОБС ЗТБЖЙОС тБЪХНПЧУЛБС ВЩМБ РПДЧЕТЗОХФБ ПУФТБЛЙЪНХ. чЩИПД ЙЪ РПМПЦЕОЙС У РТЙУХЭЙН ЕНХ ДЦЕОФМШНЕОУФЧПН ОБЫЕМ бМЕЛУБОДТ I, РТЙЗМБУЙЧ ВЩЧЫХА ЛОСЗЙОА ОБ ФБОЕГ Й ОБЪЧБЧ ЕЕ РТЙ ЬФПН «ЗТБЖЙОЕК». пВЭЕУФЧЕООЩК УФБФХУ, ФБЛЙН ПВТБЪПН, ВЩМ ЧПУУФБОПЧМЕО.

УН.: мЕЛПНГЕЧБ н. й., хУРЕОУЛЙК в. б. пРЙУБОЙЕ ПДОПК УЙУФЕНЩ У РТПУФЩН УЙОФБЛУЙУПН; еЗПТПЧ в. ж. рТПУФЕКЫЙЕ УЕНЙПФЙЮЕУЛЙЕ УЙУФЕНЩ Й ФЙРПМПЗЙС УАЦЕФПЧ. — фТХДЩ РП ЪОБЛПЧЩН УЙУФЕНБН. чЩР. р. фБТФХ, 1965.

РПЧЕУФЙ, ЙЪДБООЩЕ бМЕЛУБОДТПН рХЫЛЙОЩН. урВ., 1834, У. 187. ч БЛБДЕНЙЮЕУЛПН ЙЪДБОЙЙ рХЫЛЙОБ, ОЕУНПФТС ОБ ХЛБЪБОЙЕ, ЮФП ФЕЛУФ РЕЮБФБЕФУС РП ЙЪДБОЙА «рПЧЕУФЕК» 1834 ЗПДБ, Ч ЮБУФЙ ФЙТБЦБ ЬРЙЗТБЖ ПРХЭЕО, ИПФС ЬФП ПВУФПСФЕМШУФЧП ОЙЗДЕ Ч ЙЪДБОЙЙ ОЕ ПЗПЧПТЕОП.

ФБЛ, р. б. чСЪЕНУЛЙК РЙЫЕФ П «НЙТОПК, ФБЛ ОБЪЩЧБЕНПК ЛПННЕТЮЕУЛПК ЙЗТЕ, П ЛБТФПЮОПН ЧТЕНСРТПЧПЦДЕОЙЙ, УЧПКУФЧЕООПН Х ОБУ ЧУЕН ЧПЪТБУФБН, ЧУЕН ЪЧБОЙСН Й ПВПЙН РПМБН. пДОБ ТХУУЛБС ВБТЩОС ЗПЧПТЙМБ Ч чЕОЕГЙЙ: „лПОЕЮОП, ЛМЙНБФ ЪДЕУШ ИПТПЫ; ОП ЦБМШ, ЮФП ОЕ У ЛЕН УТБЪЙФШУС Ч РТЕЖЕТБОУЙЛ". дТХЗПК ОБЫ УППФЕЮЕУФЧЕООЙЛ, ЛПФПТЩК РТПЧЕМ ЪЙНХ Ч рБТЙЦЕ, ПФЧЕЮБМ ОБ ЧПРТПУ, ЛБЛ ДПЧПМЕО ПО рБТЙЦЕН: „пЮЕОШ ДПЧПМЕО, Х ОБУ ЛБЦДЩК ЧЕЮЕТ ВЩМБ УЧПС РБТФЙС"» (чСЪЕНУЛЙК р. уФБТБС ЪБРЙУОБС ЛОЙЦЛБ. м., 1929, У. 85—86).

УФТБИПЧ о. рЕТЕРЙУЛБ нПДЩ, УПДЕТЦБЭБС РЙУШНБ ВЕЪТХЛЙИ нПД, ТБЪНЩЫМЕОЙС ОЕПДХЫЕЧМЕООЩИ ОБТСДПЧ, ТБЪЗПЧПТЩ ВЕУУМПЧЕУОЩИ ЮЕРГПЧ, ЮХЧУФЧПЧБОЙС НЕВЕМЕК, ЛБТЕФ, ЪБРЙУОЩИ ЛОЙЦЕЛ, РХЗПЧЙГ Й УФБТПЪБЧЕФОЩИ НБОЕЛ, ЛХОФБЫЕК, ЫМБЖПТПЧ, ФЕМПЗТЕК Й РТ. оТБЧУФЧЕООПЕ Й ЛТЙФЙЮЕУЛПЕ УПЮЙОЕОЙЕ, Ч ЛПЕН У ЙУФЙООПК УФПТПОЩ ПФЛТЩФЩ ОТБЧЩ, ПВТБЪ ЦЙЪОЙ Й ТБЪОЩС УНЕЫОЩС Й ЧБЦОЩС УГЕОЩ НПДОПЗП ЧЕЛБ. н., 1791, У. 31—32.

УН. Х оПЧЙЛПЧБ: «рПДТСД МАВПЧОЙЛПЧ Л РТЕУФБТЕМПК ЛПЛЕФЛЕ... НОПЗЙН ОБЫЙН ЗПУРПДЮЙЛБН ЧУЛТХЦЙМ ЗПМПЧЩ... ИПФСФ УЛБЛБФШ ОБ РПЮФПЧЩИ МПЫБДСИ Ч рЕФЕТВХТЗ, ЮФПВЩ ФБЛПЗП РПМЕЪОПЗП ДМС ОЙИ ОЕ РТПРХУФЙФШ УМХЮБС» (уБФЙТЙЮЕУЛЙЕ ЦХТОБМЩ о. й. оПЧЙЛПЧБ. н.; м., 1951, У. 105. р. о. вЕТЛПЧ Ч ЛПННЕОФБТЙЙ Л ЬФПНХ НЕУФХ РПМБЗБЕФ, ЮФП ТЕЮШ ЙДЕФ П ЖБЧПТЙФБИ ЙНРЕТБФТЙГЩ). зОПН ъПТ Ч «рПЮФЕ дХИПЧ» лТЩМПЧБ РЙЫЕФ нБМЙЛХМШНХМШЛХ: «с РТЙОСМ ЧЙД НПМПДПЗП Й РТЙЗПЦЕЗП ЮЕМПЧЕЛБ, РПФПНХ ЮФП ГЧЕФХЭБС НПМПДПУФШ, РТЙСФОПУФЙ Й ЛТБУПФБ Ч ОЩОЕЫОЕЕ ЧТЕНС ФБЛЦЕ Ч ЧЕУШНБ ОЕНБМПН ХЧБЦЕОЙЙ Й РТЙ ОЕЛПФПТЩИ УМХЮБСИ, ЛБЛ УЛБЪЩЧБАФ, РТПЙЪЧПДСФ ЧЕМЙЛЙЕ ЮХДЕУБ» (лТЩМПЧ й. б. рПМО. УПВТ. УПЮ., Ф. I, У. 43), УТ.:

дБ, ЮЕН ЦЕ ФЩ, цХЦХ, Ч УМХЮБК РПРБМ,

вЕУУЙМЕО ВЩЧЫЙ ФБЛ Й НБМ... (ФБН ЦЕ, Ф. 3, У. 170).

Ч ДБООПН УМХЮБЕ ДМС ОБУ ОЕЧБЦОП ФП ПВУФПСФЕМШУФЧП, ЮФП Ч РШЕУЕ зПЗПМС «НПМПДПК ЮЕМПЧЕЛ» ПЛБЪЩЧБЕФУС УПЧУЕН ОЕ «МЕЗЛПЧЕТОЩН», Б ФБЛЦЕ СЧМСЕФУС ХЮБУФОЙЛПН ЫХМЕТУЛПК ЫБКЛЙ.

еНХ ЗПФПЧЙФШ ЮЕУФОЩК ЗТПВ,

й ФЙИП ГЕМЙФШ Ч ВМЕДОЩК МПВ

оБ ВМБЗПТПДОПН ТБУУФПСОШЙ.

«вМБЗПТПДОПЕ ТБУУФПСОЙЕ» ЪДЕУШ — ХФЧЕТЦДЕООПЕ РТБЧЙМБНЙ ДХЬМЙ. ч ТБЧОПК УФЕРЕОЙ ХВЙКУФЧП ОБ ДХЬМЙ ИБТБЛФЕТЙЪХЕФУС ЛБЛ «ЮЕУФОПЕ».

«рПТПЫЛПЧЩЕ» — ЖБМШЫЙЧЩЕ ЛБТФЩ (ПФ ЫЕУФЕТЛЙ ДП ДЕУСФЛЙ). лБТФЩ ОБЛМЕЙЧБАФУС ПДОБ ОБ ДТХЗХА, ОБРТЙНЕТ, ЫЕУФЕТЛБ ОБ УЕНЕТЛХ, ЖЙЗХТБ НБУФЙ ЧЩТЕЪБЕФУС, ОБУЩРБООЩК ВЕМЩК РПТПЫПЛ ДЕМБЕФ ЬФП ОЕЪБНЕФОЩН. ыХМЕТ Ч ИПДЕ ЙЗТЩ ЧЩФТСИЙЧБЕФ РПТПЫПЛ, РТЕЧТБЭБС ЫЕУФЕТЛХ Ч УЕНЕТЛХ Й Ф. Д.

Ч ИПДЕ БЪБТФОЩИ ЙЗТ ФТЕВПЧБМПУШ РПТПК ВПМШЫПЕ ЛПМЙЮЕУФЧП ЛПМПД. рТЙ ЙЗТЕ Ч ЖБТБПО ВБОЛПНЕФ Й ЛБЦДЩК ЙЪ РПОФЕТПЧ (Б ЙИ НПЗМП ВЩФШ ВПМЕЕ ДЕУСФЛБ) ДПМЦЕО ВЩМ ЙНЕФШ ПФДЕМШОХА ЛПМПДХ. лТПНЕ ФПЗП, ОЕХДБЮМЙЧЩЕ ЙЗТПЛЙ ТЧБМЙ Й ТБЪВТБУЩЧБМЙ ЛПМПДЩ, ЛБЛ ЬФП ПРЙУБОП, ОБРТЙНЕТ, Ч ТПНБОЕ д. о. вЕЗЙЮЕЧБ «уЕНЕКУФЧП иПМНУЛЙИ». йУРПМШЪПЧБООБС («РТПРПОФЙТПЧБООБС») ЛПМПДБ ФХФ ЦЕ ВТПУБМБУШ РПД УФПМ. ьФЙ ТБЪВТПУБООЩЕ, ЮБУФП Ч ПЗТПНОПН ЛПМЙЮЕУФЧЕ, РПД УФПМБНЙ ЛБТФЩ РПЪЦЕ, ЛБЛ РТБЧЙМП, УПВЙТБМЙУШ УМХЗБНЙ Й РТПДБЧБМЙУШ НЕЭБОБН ДМС ЙЗТЩ Ч ДХТБЛБ Й РПДПВОЩЕ ТБЪЧМЕЛБФЕМШОЩЕ ЙЗТЩ. юБУФП Ч ЬФПК ЛХЮЕ ЛБТФ ОБ РПМХ ЧБМСМЙУШ Й ХРБЧЫЙЕ ДЕОШЗЙ, ЛБЛ ЬФП, ОБРТЙНЕТ, ЙНЕМП НЕУФП ЧП ЧТЕНС ЛТХРОЩИ ЙЗТ, ЛПФПТЩЕ БЪБТФОП ЧЕМ о. оЕЛТБУПЧ. рПДЩНБФШ ЬФЙ ДЕОШЗЙ УЮЙФБМПУШ ОЕРТЙМЙЮОЩН, Й ПОЙ ДПУФБЧБМЙУШ РПФПН МБЛЕСН ЧНЕУФЕ У ЛБТФБНЙ. ч ЫХФМЙЧЩИ МЕЗЕОДБИ, ПЛТХЦБЧЫЙИ ДТХЦВХ фПМУФПЗП Й жЕФБ, РПЧФПТСМУС БОЕЛДПФ П ФПН, ЛБЛ жЕФ ЧП ЧТЕНС ЛБТФПЮОПК ЙЗТЩ ОБЗОХМУС, ЮФПВЩ РПДОСФШ У РПМБ ХРБЧЫХА ОЕВПМШЫХА БУУЙЗОБГЙА, Б фПМУФПК, ЪБРБМЙЧ Х УЧЕЮЙ УПФЕООХА, РПУЧЕФЙМ ЕНХ, ЮФПВЩ ПВМЕЗЮЙФШ РПЙУЛЙ.

ЙУФПЛЙ ЬФПЗП РПЧЕДЕОЙС ЪБНЕФОЩ ХЦЕ Ч рЕФЕТВХТЗЕ Ч 1818—1820 ЗПДЩ. пДОБЛП УЕТШЕЪОЩИ РПЕДЙОЛПЧ Х рХЫЛЙОБ Ч ЬФПФ РЕТЙПД ЕЭЕ ОЕ ПФНЕЮЕОП. дХЬМШ У лАИЕМШВЕЛЕТПН ОЕ ЧПУРТЙОЙНБМБУШ рХЫЛЙОЩН ЧУЕТШЕЪ. пВЙДЕЧЫЙУШ ОБ рХЫЛЙОБ ЪБ ЬРЙЗТБННХ «ъБ ХЦЙОПН ПВЯЕМУС С... » (1819), лАИЕМШВЕЛЕТ ЧЩЪЧБМ ЕЗП ОБ ДХЬМШ. рХЫЛЙО РТЙОСМ ЧЩЪПЧ, ОП ЧЩУФТЕМЙМ Ч ЧПЪДХИ, РПУМЕ ЮЕЗП ДТХЪШС РТЙНЙТЙМЙУШ. рТЕДРПМПЦЕОЙЕ ЦЕ чМ. оБВПЛПЧБ П ДХЬМЙ У тЩМЕЕЧЩН ЧУЕ ЕЭЕ ПУФБЕФУС РПЬФЙЮЕУЛПК ЗЙРПФЕЪПК.

ФБММЕНБО ДЕ тЕП цЕДЕПО. ъБОЙНБФЕМШОЩЕ ЙУФПТЙЙ. м., 1974, Ф. 1, У. 159. уН. ПВ ЬФПН: мПФНБО а. фТЙ ЪБНЕФЛЙ Л РТПВМЕНЕ: «рХЫЛЙО Й ЖТБОГХЪУЛБС ЛХМШФХТБ». — рТПВМЕНЩ РХЫЛЙОПЧЕДЕОЙС. тЙЗБ, 1983.

Ч РТЕДЫЕУФЧХАЭЙИ ТБВПФБИ П «еЧЗЕОЙЙ пОЕЗЙОЕ» НОЕ РТЙИПДЙМПУШ РПМЕНЙЮЕУЛЙ ЧЩУЛБЪЩЧБФШУС П ЛОЙЗЕ вПТЙУБ йЧБОПЧБ (ЧПЪНПЦОП, РУЕЧДПОЙН; РПДМЙООБС ЖБНЙМЙС БЧФПТБ, ЛБЛ Й ЛБЛЙЕ ВЩ ФП ОЙ ВЩМП УЧЕДЕОЙС П ОЕН, НОЕ ОЕЙЪЧЕУФОЩ). уН.: мПФНБО а. «дБМШ УЧПВПДОПЗП ТПНБОБ». н, 1959. уПИТБОСС УХЭОПУФШ УЧПЙИ ЛТЙФЙЮЕУЛЙИ ЪБНЕЮБОЙК П ЪБНЩУМЕ ЬФПК ЛОЙЗЙ, С УЮЙФБА УЧПЕК ПВСЪБООПУФША РТЙЪОБФШ ЙИ ПДОПУФПТПООПУФШ. нОЕ УМЕДПЧБМП ПФНЕФЙФШ, ЮФП БЧФПТ РТПСЧЙМ ИПТПЫЕЕ ЪОБОЙЕ ВЩФБ РХЫЛЙОУЛПК ЬРПИЙ Й УПЕДЙОЙМ ПВЭЙК УФТБООЩК ЪБНЩУЕМ У ТСДПН ЙОФЕТЕУОЩИ ОБВМАДЕОЙК, УЧЙДЕФЕМШУФЧХАЭЙИ ПВ ПВЫЙТОПК ПУЧЕДПНМЕООПУФЙ. тЕЪЛПУФШ НПЙИ ЧЩУЛБЪЩЧБОЙК, П ЛПФПТПК Ч ОБУФПСЭЕЕ ЧТЕНС С УПЦБМЕА, ВЩМБ РТПДЙЛФПЧБОБ МПЗЙЛПК РПМЕНЙЛЙ.

РП ДТХЗЙН РТБЧЙМБН, РПУМЕ ФПЗП, ЛБЛ ПДЙО ЙЪ ХЮБУФОЙЛПЧ ДХЬМЙ ЧЩУФТЕМЙМ, ЧФПТПК НПЗ РТПДПМЦБФШ ДЧЙЦЕОЙЕ, Б ФБЛЦЕ РПФТЕВПЧБФШ РТПФЙЧОЙЛБ Л ВБТШЕТХ. ьФЙН РПМШЪПЧБМЙУШ ВТЕФЕТЩ.

УТ. Ч «зЕТПЕ ОБЫЕЗП ЧТЕНЕОЙ»: «нЩ ДБЧОП ХЦ ЧБУ ПЦЙДБЕН", — УЛБЪБМ ДТБЗХОУЛЙК ЛБРЙФБО У ЙТПОЙЮЕУЛПК ХМЩВЛПК. с ЧЩОХМ ЮБУЩ Й РПЛБЪБМ ЕНХ. пО ЙЪЧЙОЙМУС, ЗПЧПТС, ЮФП ЕЗП ЮБУЩ ХИПДСФ».

уНЩУМ ЬРЙЪПДБ — Ч УМЕДХАЭЕН: ДТБЗХОУЛЙК ЛБРЙФБО, ХВЕЦДЕООЩК, ЮФП рЕЮПТЙО «РЕТЧЩК ФТХУ», ЛПУЧЕООП ПВЧЙОСЕФ ЕЗП Ч ЦЕМБОЙЙ, ПРПЪДБЧ, УПТЧБФШ ДХЬМШ.

ХЮБУФЙЕ Ч ДХЬМЙ, ДБЦЕ Ч ЛБЮЕУФЧЕ УЕЛХОДБОФБ, ЧМЕЛМП ЪБ УПВПК ОЕЙЪВЕЦОЩЕ ОЕРТЙСФОЩЕ РПУМЕДУФЧЙС: ДМС ПЖЙГЕТБ ЬФП, ЛБЛ РТБЧЙМП, ВЩМП ТБЪЦБМПЧБОЙЕ Й УУЩМЛБ ОБ лБЧЛБЪ (РТБЧДБ, ТБЪЦБМПЧБООЩН ЪБ ДХЬМШ ОБЮБМШУФЧП ПВЩЛОПЧЕООП РПЛТПЧЙФЕМШУФЧПЧБМП). ьФП УПЪДБЧБМП ЙЪЧЕУФОЩЕ ФТХДОПУФЙ РТЙ ЧЩВПТЕ УЕЛХОДБОФПЧ: ЛБЛ МЙГП, Ч ТХЛЙ ЛПФПТПЗП РЕТЕДБАФУС ЦЙЪОШ Й ЮЕУФШ, УЕЛХОДБОФ, ПРФЙНБМШОП, ДПМЦЕО ВЩМ ВЩФШ ВМЙЪЛЙН ДТХЗПН. оП ЬФПНХ РТПФЙЧПТЕЮЙМП ОЕЦЕМБОЙЕ ЧПЧМЕЛБФШ ДТХЗБ Ч ОЕРТЙСФОХА ЙУФПТЙА, МПНБС ЕНХ ЛБТШЕТХ. уП УЧПЕК УФПТПОЩ, УЕЛХОДБОФ ФБЛЦЕ ПЛБЪЩЧБМУС Ч ФТХДОПН РПМПЦЕОЙЙ. йОФЕТЕУЩ ДТХЦВЩ Й ЮЕУФЙ ФТЕВПЧБМЙ РТЙОСФШ РТЙЗМБЫЕОЙЕ ХЮБУФЧПЧБФШ Ч ДХЬМЙ ЛБЛ МЕУФОЩК ЪОБЛ ДПЧЕТЙС, Б УМХЦВЩ Й ЛБТШЕТЩ — ЧЙДЕФШ Ч ЬФПН ПРБУОХА ХЗТПЪХ ЙУРПТФЙФШ РТПДЧЙЦЕОЙЕ ЙМЙ ДБЦЕ ЧЩЪЧБФШ МЙЮОХА ОЕРТЙСЪОШ ЪМПРБНСФОПЗП ЗПУХДБТС.

ОБРПНОЙН РТБЧЙМП ДХЬМЙ: «уФТЕМСФШ Ч ЧПЪДХИ ЙНЕЕФ РТБЧП ФПМШЛП РТПФЙЧОЙЛ, УФТЕМСАЭЙК ЧФПТЩН. рТПФЙЧОЙЛ, ЧЩУФТЕМЙЧЫЙК РЕТЧЩН Ч ЧПЪДХИ, ЕУМЙ ЕЗП РТПФЙЧОЙЛ ОЕ ПФЧЕФЙМ ОБ ЧЩУФТЕМ ЙМЙ ФБЛЦЕ ЧЩУФТЕМЙМ Ч ЧПЪДХИ, УЮЙФБЕФУС ХЛМПОЙЧЫЙНУС ПФ ДХЬМЙ... » (дХТБУПЧ. дХЬМШОЩК ЛПДЕЛУ, 1908, У. 104). рТБЧЙМП ЬФП УЧСЪБОП У ФЕН, ЮФП ЧЩУФТЕМ Ч ЧПЪДХИ РЕТЧПЗП ЙЪ РТПФЙЧОЙЛПЧ НПТБМШОП ПВСЪЩЧБЕФ ЧФПТПЗП Л ЧЕМЙЛПДХЫЙА, ХЪХТРЙТХС ЕЗП РТБЧП УБНПНХ ПРТЕДЕМСФШ УЧПЕ РПЧЕДЕОЙЕ ЮЕУФЙ.

ВЕУФХЦЕЧ (нБТМЙОУЛЙК) б. б. оПЮШ ОБ ЛПТБВМЕ. рПЧЕУФЙ Й ТБУУЛБЪЩ. н., 1988, У. 20. рПМШЪХЕНУС ДБООЩН ЙЪДБОЙЕН ЛБЛ ФЕЛУФПМПЗЙЮЕУЛЙ ОБЙВПМЕЕ ДПУФПЧЕТОЩН.

РТПВМЕНБ БЧФПНБФЙЪНБ ЧЕУШНБ ЧПМОПЧБМБ рХЫЛЙОБ; УН.: сЛПВУПО т. уФБФХС Ч РПЬФЙЮЕУЛПК НЙЖПМПЗЙЙ рХЫЛЙОБ. — ч ЛО.: сЛПВУПО т. тБВПФЩ РП РПЬФЙЛЕ. н., 1987, У. 145—180.

УН.: мПФНБО а. н. фЕНБ ЛБТФ Й ЛБТФПЮОПК ЙЗТЩ Ч ТХУУЛПК МЙФЕТБФХТЕ ОБЮБМБ XIX ЧЕЛБ. — хЮЕО. ЪБР. фБТФХУЛПЗП ЗПУ. ХО-ФБ, 1975. чЩР. 365. фТХДЩ РП ЪОБЛПЧЩН УЙУФЕНБН, Ф. VII.

ВЩЧБМЙ Й ВПМЕЕ ЦЕУФЛЙЕ ХУМПЧЙС. фБЛ, юЕТОПЧ (УН. У. 167), НУФС ЪБ ЮЕУФШ УЕУФТЩ, ФТЕВПЧБМ РПЕДЙОЛБ ОБ ТБУУФПСОЙЙ Ч ФТЙ (!) ЫБЗБ. ч РТЕДУНЕТФОПК ЪБРЙУЛЕ (ДПЫМБ Ч ЛПРЙЙ ТХЛПК б. вЕУФХЦЕЧБ) ПО РЙУБМ: «уФТЕМСАУШ ОБ ФТЙ ЫБЗБ, ЛБЛ ЪБ ДЕМП УЕНЕКУФЧЕООПЕ; ЙВП, ЪОБС ВТБФШЕЧ НПЙИ, ИПЮХ ЛПОЮЙФШ УПВПА ОБ ОЕН, ОБ ЬФПН ПУЛПТВЙФЕМЕ НПЕЗП УЕНЕКУФЧБ, ЛПФПТЩК ДМС РХУФЩИ ФПМЛПЧ ЕЭЕ РХУФЕКЫЙИ МАДЕК РТЕУФХРЙМ ЧУЕ ЪБЛПОЩ ЮЕУФЙ, ПВЭЕУФЧБ Й ЮЕМПЧЕЮЕУФЧБ» (дЕЧСФОБДГБФЩК ЧЕЛ. лО. 1. н., 1872, У. 334). рП ОБУФПСОЙА УЕЛХОДБОФПЧ ДХЬМШ РТПЙУИПДЙМБ ОБ ТБУУФПСОЙЙ Ч ЧПУЕНШ ЫБЗПЧ, Й ЧУЕ ТБЧОП ПВБ ХЮБУФОЙЛБ ЕЕ РПЗЙВМЙ.

ПВЩЮОЩК НЕИБОЙЪН ДХЬМШОПЗП РЙУФПМЕФБ ФТЕВХЕФ ДЧПКОПЗП ОБЦЙНБ ОБ УРХУЛПЧПК ЛТАЮПЛ, ЮФП РТЕДПИТБОСЕФ ПФ УМХЮБКОПЗП ЧЩУФТЕМБ. ыОЕММЕТПН ОБЪЩЧБМПУШ ХУФТПКУФЧП, ПФНЕОСАЭЕЕ РТЕДЧБТЙФЕМШОЩК ОБЦЙН. ч ТЕЪХМШФБФЕ ХУЙМЙЧБМБУШ УЛПТПУФТЕМШОПУФШ, ОП ЪБФП ТЕЪЛП РПЧЩЫБМБУШ ЧПЪНПЦОПУФШ УМХЮБКОЩИ ЧЩУФТЕМПЧ.

РПДПВОЩК ЛПОФТБУФ ЙУРПМШЪПЧБО н. вХМЗБЛПЧЩН Ч «нБУФЕТЕ Й нБТЗБТЙФЕ». оБ ВБМХ, УТЕДЙ РЩЫОП ОБТСЦЕООЩИ ЗПУФЕК, РПДЮЕТЛОХФБС ОЕВТЕЦОПУФШ ПДЕЦДЩ чПМБОДБ ЧЩДЕМСЕФ ЕЗП ТПМШ иПЪСЙОБ. рТПУФПФБ НХОДЙТБ оБРПМЕПОБ УТЕДЙ РЩЫОПЗП ДЧПТБ ЙНЕМБ ФПФ ЦЕ УНЩУМ. рЩЫОПУФШ ПДЕЦДЩ УЧЙДЕФЕМШУФЧХЕФ ПВ ПТЙЕОФБГЙЙ ОБ ФПЮЛХ ЪТЕОЙС ЧОЕЫОЕЗП ОБВМАДБФЕМС. дМС чПМБОДБ ОЕФ ФБЛПЗП «ЧОЕЫОЕЗП» ОБВМАДБФЕМС. оБРПМЕПО ЛХМШФЙЧЙТХЕФ ФХ ЦЕ РПЪЙГЙА, ПДОБЛП Ч ВПМЕЕ УМПЦОПН ЧБТЙБОФЕ: чПМБОДХ Ч УБНПН ДЕМЕ ВЕЪТБЪМЙЮОП, ЛБЛ ПО ЧЩЗМСДЙФ, оБРПМЕПО ЙЪПВТБЦБЕФ ФПЗП, ЛПНХ ВЕЪТБЪМЙЮОП, ЛБЛ ПО ЧЩЗМСДЙФ.

ЖЕПЖБОБ рТПЛПРПЧЙЮБ, БТИЙЕРЙУЛПРБ чЕМЙЛПЗП оПЧЗПТПДБ Й чЕМЙЛЙИ мХЛ, УЧСФЕКЫЕЗП РТБЧЙФЕМШУФЧХАЭЕЗП УЙОПДБ ЧЙГЕ-РТЕЪЙДЕОФБ... уМПЧБ Й тЕЮЙ, Ю. 1, 1760, У. 158.

ФБЛ, ДПУХЗЙ ЧЕМЙЛЙИ ЛОСЪЕК, ВТБФШЕЧ бМЕЛУБОДТБ Й оЙЛПМБС рБЧМПЧЙЮЕК — лПОУФБОФЙОБ Й нЙИБЙМБ ТЕЪЛП ЛПОФТБУФЙТПЧБМЙ У НХОДЙТОПК УФСОХФПУФША ЙИ ПЖЙГЙБМШОПЗП РПЧЕДЕОЙС. лПОУФБОФЙО Ч ЛПНРБОЙЙ РШСОЩИ УПВХФЩМШОЙЛПЧ ДПЫЕМ ДП ФПЗП, ЮФП ЙЪОБУЙМПЧБМ Ч ЛПНРБОЙЙ (ЦЕТФЧБ УЛПОЮБМБУШ) ДБНХ, УМХЮБКОП ЪБВТЕДЫХА Ч ЕЗП ЮБУФШ ДЧПТГБ ЙЪ РПМПЧЙОЩ нБТЙЙ жЕДПТПЧОЩ. йНРЕТБФПТ бМЕЛУБОДТ ЧЩОХЦДЕО ВЩМ ПВЯСЧЙФШ, ЮФП РТЕУФХРОЙЛ, ЕУМЙ ЕЗП ОБКДХФ, ВХДЕФ ОБЛБЪБО РП ЧУЕК УФТПЗПУФЙ ЪБЛПОБ. тБЪХНЕЕФУС, РТЕУФХРОЙЛ ОБКДЕО ОЕ ВЩМ.

п ФЩ, ЮФП Ч ЗПТЕУФЙ ОБРТБУОП

оБ ВПЗБ ТПРЭЕЫШ, ЮЕМПЧЕЛ,

чОЙНБК, ЛПМШ Ч ТЕЧОПУФЙ ХЦБУОП

пО Л йПЧХ ЙЪ ФХЮЙ ТЕЛ!

уЛЧПЪШ ДПЦДШ, УЛЧПЪШ ЧЙИТШ, УЛЧПЪШ ЗТБД ВМЙУФБС

й ЗМБУПН ЗТПНЩ РТЕТЩЧБС,

уМПЧБНЙ ОЕВП ЛПМЕВБМ

й ФБЛ ЕЗП ОБ ТБУРТА ЪЧБМ. ыФЙВМЕФЩ ЛБЛ ЖПТНБ ЧПЕООПК ПДЕЦДЩ ВЩМЙ ЧЧЕДЕОЩ рБЧМПН РП РТХУУЛПНХ ПВТБЪГХ. ьУРБОФПО — ЛПТПФЛБС РЙЛБ, ЧЧЕДЕООБС РТЙ рБЧМЕ Ч ПЖЙГЕТУЛХА ЖПТНХ.

ЧУЕ ОЙФЙ ЪБЗПЧПТБ ВЩМЙ ОБУФПМШЛП УПУТЕДПФПЮЕОЩ Ч ТХЛБИ ЙНРЕТБФПТБ, ЮФП ДБЦЕ ОБЙВПМЕЕ БЛФЙЧОЩЕ ХЮБУФОЙЛЙ ЪБЗПЧПТБ РТПФЙЧ уРЕТБОУЛПЗП: ОБЪЧБООЩК ЧЩЫЕ с. ДЕ уБОЗМЕО Й ЗЕОЕТБМ-БДЯАФБОФ б. д. вБМБЫПЧ, РТЙОБДМЕЦБЧЫЙК Л ОБЙВПМЕЕ ВМЙЪЛЙН Л ЙНРЕТБФПТХ МЙГБН, — РПУМБООЩЕ ДПНПК Л уРЕТБОУЛПНХ У ФЕН, ЮФПВЩ ЪБВТБФШ ЕЗП, ЛПЗДБ ПО ЧЕТОЕФУС ЙЪ ДЧПТГБ РПУМЕ БХДЙЕОГЙЙ Х ГБТС, У ЗТХУФОЩН ОЕДПХНЕОЙЕН РТЙЪОБМЙУШ ДТХЗ ДТХЗХ Ч ФПН, ЮФП ОЕ ХЧЕТЕОЩ, РТЙДЕФУС МЙ ЙН БТЕУФПЧЩЧБФШ уРЕТБОУЛПЗП ЙМЙ ПО РПМХЮЙФ Х ЙНРЕТБФПТБ ТБУРПТСЦЕОЙЕ БТЕУФПЧБФШ ЙИ. ч ЬФЙИ ХУМПЧЙСИ ПЮЕЧЙДОП, ЮФП бМЕЛУБОДТ ОЕ ХУФХРБМ ОЙЮШЕНХ ДБЧМЕОЙА, Б ДЕМБМ ЧЙД, ЮФП ХУФХРБЕФ, ОБ УБНПН ДЕМЕ ФЧЕТДП РТПЧПДС ЙЪВТБООЩК ЙН ЛХТУ, ОП, ЛБЛ ЧУЕЗДБ, МХЛБЧС, НЕОСС НБУЛЙ Й РПДЗПФБЧМЙЧБС ПЮЕТЕДОЩИ ЛПЪМПЧ ПФРХЭЕОЙС.

ГЙФ. РП: иТЕУФПНБФЙС РП ЙУФПТЙЙ ЪБРБДОПЕЧТПРЕКУЛПЗП ФЕБФТБ. н., 1955, Ф. 2, У. 1029. ч НЕНХБТБИ БЛФЕТБ зОБУФБ-НМБДЫЕЗП УПДЕТЦЙФУС ХРПНЙОБОЙЕ П ФПН, ЮФП, ЛПЗДБ ОБ ТЕРЕФЙГЙЙ НБЫЙОЙУФ ЧЩУФБЧЙМ ЗПМПЧХ ЙЪ-ЪБ ЛХМЙУ, «ФПФЮБУ ЦЕ зЈФЕ РТПЗТЕНЕМ: „зПУРПДЙО з"ОБУФ, ХВЕТЙФЕ ЬФХ ОЕРПДИПДСЭХА ЗПМПЧХ ЙЪ-ЪБ РЕТЧПК ЛХМЙУЩ УРТБЧБ: ПОБ ЧФПТЗБЕФУС Ч ТБНЛХ НПЕК ЛБТФЙОЩ"» (ФБН ЦЕ, У. 1037).

БТБРПЧ р. мЕФПРЙУШ ТХУУЛПЗП ФЕБФТБ. урВ., 1861, У. 310. ыБИПЧУЛПК ЙУРПМШЪПЧБМ ФЕБФТБМШОЩК ЬЖЖЕЛФ ЙЪЧЕУФОПЗП Ч ФХ РПТХ БОЕЛДПФБ, УТ. Ч УФЙИПФЧПТЕОЙЙ ч. м. рХЫЛЙОБ «л ЛОСЪА р. б. чСЪЕНУЛПНХ» (1815):

оБ ФТХД ИХДПЦОЙЛБ УЧПЙ ВТПУБАФ ЧЪПТЩ,

«рПТФТЕФ, — ТЕЫЙМЙ ЧУЕ, — ОЕ УФПЙФ ОЙЮЕЗП:

рТСНПК ХТПД, ьЪПР, ОПУ ДМЙООЩК, МПВ У ТПЗБНЙ!

й ДПМЗ ИПЪСЙОБ РТЕДБФШ ПЗОА ЕЗП!» —

«нПК ДПМЗ ОЕ ХЧБЦБФШ ФБЛЙНЙ ЪОБФПЛБНЙ

(п ЮХДП! ЗПЧПТЙФ ЛБТФЙОБ ЙН Ч ПФЧЕФ):

рТЕД ЧБНЙ, ЗПУРПДБ, С УБН, Б ОЕ РПТФТЕФ!»

(рПЬФЩ 1790—1810-И ЗПДПЧ, У. 680.)

ОБ ЬЖЖЕЛФЕ ОЕПЦЙДБООПЗП УФПМЛОПЧЕОЙС ОЕРПДЧЙЦОПУФЙ Й ДЧЙЦЕОЙС РПУФТПЕОЩ УАЦЕФЩ У ПЦЙЧБАЭЙНЙ УФБФХСНЙ, ПФ ТСДБ ЧБТЙБГЙК ОБ ФЕНХ П зБМБФЕЕ — УФБФХЕ, ПЦЙЧМЕООПК ЧДПИОПЧЕОЙЕН ИХДПЦОЙЛБ (УАЦЕФ ЬФПФ, ЛПФПТПНХ РПУЧСЭЕО «уЛХМШРФПТ» вБТБФЩОУЛПЗП, ВЩМ ЫЙТПЛП РТЕДУФБЧМЕО ЧП ЖТБОГХЪУЛПН ВБМЕФЕ XVIII ЧЕЛБ), ДП «лБНЕООПЗП ЗПУФС» рХЫЛЙОБ Й ТБЪТБВБФЩЧБЧЫЙИ ЬФХ ЦЕ ФЕНХ РТПЙЪЧЕДЕОЙК нПМШЕТБ Й нПГБТФБ.

ИТЕУФПНБФЙС РП ЙУФПТЙЙ ЪБРБДОПЕЧТПРЕКУЛПЗП ФЕБФТБ, Ф. 2, У. 1026. тБУРПМПЦЕОЙЕ РТБЧПЗП Й МЕЧПЗП ФБЛЦЕ ТПДОЙФ УГЕОХ У ЛБТФЙОПК: РТБЧЩН УЮЙФБЕФУС РТБЧПЕ РП ПФОПЫЕОЙА Л БЛФЕТХ, РПЧЕТОХФПНХ МЙГПН Л РХВМЙЛЕ, Й ОБПВПТПФ.

УН. Ч «рХФЕЫЕУФЧЙЙ ЙЪ рЕФЕТВХТЗБ Ч нПУЛЧХ» ЗМБЧХ «еДТПЧП»: «с УЙА РПЮФЕООХА НБФШ У ЪБУХЮЕООЩНЙ ТХЛБЧБНЙ ЪБ ЛЧБЫОЕА ЙМЙ У РПДПКОЙЛПН РПДМЕ ЛПТПЧЩ УТБЧОЙЧБМ У ЗПТПДУЛЙНЙ НБФЕТСНЙ».

«чЩКДЕН... ДБДЙН ДСДЕ ХНЕТЕФШ ЙУФПТЙЮЕУЛЙ» (ЖТБОГ.). нПУЛЧЙФСОЙО, 1854, 6, ПФД. IV, У. II. р. вБТФЕОЕЧ УППВЭБЕФ ДТХЗХА ЧЕТУЙА: «оБН РЕТЕДБЧБМЙ УПЧТЕНЕООЙЛЙ, ЮФП, ХУМЩЫБЧ ЬФЙ УМПЧБ ПФ ХНЙТБАЭЕЗП чБУЙМЙС мШЧПЧЙЮБ, рХЫЛЙО ОБРТБЧЙМУС ОБ ГЩРПЮЛБИ Л ДЧЕТЙ Й ЫЕРОХМ УПВТБЧЫЙНУС ТПДОЩН Й ДТХЪШСН ЕЗП: „зПУРПДБ, ЧЩКДЕНФЕ, РХФШ ЬФП ВХДХФ ЕЗП РПУМЕДОЙЕ УМПЧБ"» (тХУУЛЙК БТИЙЧ, 1870, У. 1369).

УТ. Ч «бМШВПНЕ» пОЕЗЙОБ: «ч лПТБОЕ НОПЗП НЩУМЕК ЪДТБЧЩИ, // чПФ ОБРТЙНЕТ: РТЕД ЛБИЪДЩН УОПН // нПМЙУШ — ВЕЗЙ РХФЕК МХЛБЧЩИ // юФЙ вПЗБ Й ОЕ УРПТШ У ЗМХРГПН». ч «рБНСФОЙЛЕ»: «иЧБМХ Й ЛМЕЧЕФХ РТЙЕНМЙ ТБЧОПДХЫОП // й ОЕ ПУРПТЙЧБК ЗМХРГБ». дЕТЦБЧЙО, ОБРПНЙОБС ЮЙФБФЕМА УЧПА ПДХ «вПЗ», УНСЗЮЙМ ЧЩУПЛПЕ Й ОЕ УПЧУЕН ВЕЪХРТЕЮОПЕ, У ФПЮЛЙ ЪТЕОЙС ГЕТЛПЧОПК ПТФПДПЛУБМШОПУФЙ, УПДЕТЦБОЙЕ ЬФПЗП УФЙИПФЧПТЕОЙС ЖПТНХМПК: «... РЕТЧЩК С ДЕТЪОХМ... // ч УЕТДЕЮОПК РТПУФПФЕ ВЕУЕДПЧБФШ П вПЗЕ». ч ЬФПН ЛПОФЕЛУФЕ ПВТБЭЕОЙЕ Л нХЪЕ (ИПФС УМПЧП Й ОБРЙУБОП У РТПРЙУОПК ВХЛЧЩ) НПЗМП ЧПУРТЙОЙНБФШУС ЛБЛ РПЬФЙЮЕУЛБС ХУМПЧОПУФШ. ъОБЮЙФЕМШОП ВПМЕЕ ДЕТЪЛЙН ВЩМП ТЕЫЕОЙЕ рХЫЛЙОБ: «чЕМЕОША вПЦЙА, П нХЪБ, ВХДШ РПУМХЫОБ». вПЗ Й нХЪБ ДЕНПОУФТБФЙЧОП УПУЕДУФЧХАФ, РТЙЮЕН ПВБ УМПЧБ ОБРЙУБОЩ У ВПМШЫПК ВХЛЧЩ. ьФП УФБЧЙМП ЙИ Ч ЕДЙОЩК УНЩУМПЧПК Й УЙНЧПМЙЮЕУЛЙК ТСД ТБЧОП ЧЩУПЛЙИ, ОП ОЕУПЧНЕУФЙНЩИ ГЕООПУФЕК. фБЛПЕ ЕДЙОУФЧП УПЪДБЧБМП ПУПВХА РПЪЙГЙА БЧФПТБ, ДПУФХРОПЗП ЧУЕН ЧЕТЫЙОБН ЮЕМПЧЕЮЕУЛПЗП ДХИБ.

РЕТЕД рПМФБЧУЛПК ВЙФЧПК рЕФТ I, РП РТЕДБОЙА, УЛБЪБМ: «чПЙОЩ! чПФ РТЙЫЕМ ЮБУ, ЛПФПТЩК ТЕЫБЕФ УХДШВХ пФЕЮЕУФЧБ. йФБЛ, ОЕ ДПМЦОП ЧБН РПНЩЫМСФШ, ЮФП УТБЦБЕФЕУШ ЪБ рЕФТБ, ОП ЪБ ЗПУХДБТУФЧП, рЕФТХ РПТХЮЕООПЕ, ЪБ ТПД УЧПК, ЪБ пФЕЮЕУФЧП». й ДБМЕЕ: «б П рЕФТЕ ЧЕДБКФЕ, ЮФП ЕНХ ЦЙЪОШ ОЕ ДПТПЗБ, ФПМШЛП ВЩ ЦЙМБ тПУУЙС». ьФПФ ФЕЛУФ ПВТБЭЕОЙС рЕФТБ Л УПМДБФБН ОЕМШЪС УЮЙФБФШ БХФЕОФЙЮОЩН. фЕЛУФ ВЩМ Ч РЕТЧПН ЕЗП ЧБТЙБОФЕ УПУФБЧМЕО жЕПЖБОПН рТПЛПРПЧЙЮЕН (ЧПЪНПЦОП, ОБ ПУОПЧЕ ЛБЛЙИ-ФП ХУФОЩИ МЕЗЕОД) Й РПФПН РПДЧЕТЗБМУС ПВТБВПФЛБН (УН.: фТХДЩ ЙНР. ТХУУЛ. ЧПЕООП-ЙУФПТЙЮЕУЛПЗП ПВЭЕУФЧБ, Ф. III, У. 274—276; рЙУШНБ Й ВХНБЗЙ рЕФТБ чЕМЙЛПЗП, Ф. IX, ЧЩР. 1, 3251, РТЙНЕЮ. 1, У. 217—219; ЧЩР. 2, У. 980—983). фП, ЮФП Ч ТЕЪХМШФБФЕ ТСДБ РЕТЕДЕМПЛ ЙУФПТЙЮЕУЛБС ДПУФПЧЕТОПУФШ ФЕЛУФБ УФБМБ ВПМЕЕ ЮЕН УПНОЙФЕМШОПК, У ОБЫЕК ФПЮЛЙ ЪТЕОЙС РБТБДПЛУБМШОП РПЧЩЫБЕФ ЕЗП ЙОФЕТЕУ, ФБЛ ЛБЛ РТЕДЕМШОП ПВОБЦБЕФ РТЕДУФБЧМЕОЙЕ П ФПН, ЮФП ДПМЦЕО ВЩМ УЛБЪБФШ рЕФТ I Ч ФБЛПК УЙФХБГЙЙ, Б ЬФП ДМС ЙУФПТЙЛБ ОЕ НЕОЕЕ ЙОФЕТЕУОП, ЮЕН ЕЗП РПДМЙООЩЕ УМПЧБ. фБЛПК ЙДЕБМШОЩК ПВТБЪ ЗПУХДБТС-РБФТЙПФБ жЕПЖБО Ч ТБЪОЩИ ЧБТЙБОФБИ УПЪДБЧБМ Й Ч ДТХЗЙИ ФЕЛУФБИ.

З. б. зХЛПЧУЛЙК, Б ЪБ ОЙН Й ДТХЗЙЕ ЛПННЕОФБФПТЩ РПМБЗБАФ, ЮФП «УМПЧП ХНЙТБАЭЕЗП лБФПОБ» — ПФУЩМЛБ Л рМХФБТИХ (УН.: тБДЙЭЕЧ б. о. рПМЙ. УПВТ. УПЮ., Ф. 1, У. 295, 485). вПМЕЕ ЧЕТПСФОП РТЕДРПМПЦЕОЙЕ, ЮФП тБДЙЭЕЧ ЙНЕЕФ Ч ЧЙДХ НПОПМПЗ лБФПОБ ЙЪ ПДОПЙНЕООПК ФТБЗЕДЙЙ дДДЙУПОБ, РТПГЙФЙТПЧБООПК ЙН Ч ФПН ЦЕ РТПЙЪЧЕДЕОЙЙ, Ч ЗМБЧЕ «вТПООЙГЩ» (ФБН ЦЕ, У. 269).

ЬФЙ УМПЧБ УЧЙДЕФЕМШУФЧХАФ, ЮФП ИПФС пРПЮЙОЙО ЙНЕМ ВТБФШЕЧ, ЦЙМ ПО ХЕДЙОЕООП Й ВЩМ ЕДЙОУФЧЕООЩН, ЕУМЙ ОЕ УЮЙФБФШ ЛТЕРПУФОЩИ УМХЗ, ПВЙФБФЕМЕН УЧПЕЗП ПДЙОПЛПЗП ДЕТЕЧЕОУЛПЗП ЦЙМЙЭБ, ЪБРПМОЕООПЗП ЛОЙЗБНЙ.

Ч ДБООПН УМХЮБЕ НЩ ЙНЕЕН РТБЧП ЗПЧПТЙФШ ЙНЕООП П ФЧПТЮЕУФЧЕ: БОБМЙЪ РПЛБЪЩЧБЕФ, ЮФП лБТБНЪЙО РЕЮБФБМ ФПМШЛП ФХ РЕТЕЧПДОХА МЙФЕТБФХТХ, ЛПФПТБС УППФЧЕФУФЧПЧБМБ ЕЗП УПВУФЧЕООПК РТПЗТБННЕ, Й ОЕ УФЕУОСМУС РЕТЕДЕМЩЧБФШ Й ДБЦЕ ХУФТБОСФШ ФП, ЮФП ОЕ УПЧРБДБМП У ЕЗП ЧЪЗМСДБНЙ.

ЙНЕЕФУС Ч ЧЙДХ ЙЪЧЕУФОЩК Ч 1812 З. БРПЛТЙЖЙЮЕУЛЙК ТБУУЛБЪ П ЛТЕУФШСОЙОЕ, ЛПФПТЩК ПФТХВЙМ УЕВЕ ТХЛХ, ЮФПВЩ ОЕ ЙДФЙ Ч ОБРПМЕПОПЧУЛХА БТНЙА (УТ. УЛХМШРФХТХ рЙНЕОПЧБ «тХУУЛЙК уГЕЧПМБ»).

ЙУФПТЙС ЛПОГЕРГЙК УНЕТФЙ Ч ТХУУЛПК ЛХМШФХТЕ ОЕ ЙНЕЕФ ГЕМПУФОПЗП ПУЧЕЭЕОЙС. дМС УТБЧОЕОЙС У ЪБРБДОП-ЕЧТПРЕКУЛПК ЛПОГЕРГЙЕК НПЦОП РПТЕЛПНЕОДПЧБФШ ЮЙФБФЕМА ЛОЙЗХ: Vovel Michel. La mort et l"Occident de 1300 à nos jours. < Paris >, Gallimard, 1983

ПО РТЙИПДЙМУС ТПДУФЧЕООЙЛПН ФПНХ НПУЛПЧУЛПНХ ЗМБЧОПЛПНБОДХАЭЕНХ, ЛОСЪА б. б. рТПЪПТПЧУЛПНХ, ЛПФПТЩК РПЪЦЕ У ЦЕУФПЛПУФША РТЕУМЕДПЧБМ о. оПЧЙЛПЧБ Й НПУЛПЧУЛЙИ НБТФЙОЙУФПЧ Й П ЛПФПТПН рПФЕНЛЙО УЛБЪБМ еЛБФЕТЙОЕ, ЮФП ПОБ ЧЩДЧЙОХМБ ЙЪ УЧПЕЗП БТУЕОБМБ «УБНХА УФБТХА РХЫЛХ», ЛПФПТБС ОЕРТЕНЕООП ВХДЕФ УФТЕМСФШ Ч ГЕМШ ЙНРЕТБФТЙГЩ, РПФПНХ ЮФП УЧПЕК ОЕ ЙНЕЕФ. пДОБЛП ПО ЧЩУЛБЪБМ ПРБУЕОЙЕ, ЮФПВЩ рТПЪПТПЧУЛЙК ОЕ ЪБРСФОБМ Ч ЗМБЪБИ РПФПНУФЧБ ЙНС еЛБФЕТЙОЩ ЛТПЧША. рПФЕНЛЙО ПЛБЪБМУС РТПЧЙДГЕН.

ЗБМЕТБ — ЧПЕООЩК ЛПТБВМШ ОБ ЧЕУМБИ. лПНБОДБ ЗБМЕТЩ УПУФПЙФ ЙЪ ЫФБФБ НПТУЛЙИ ПЖЙГЕТПЧ, ХОФЕТ-ПЖЙГЕТПЧ Й УПМДБФ-БТФЙММЕТЙУФПЧ, НПТСЛПЧ Й РТЙЛПЧБООЩИ ГЕРСНЙ ЛБФПТЦОЙЛПЧ ОБ ЧЕУМБИ. зБМЕТЩ ХРПФТЕВМСМЙУШ Ч НПТУЛЙИ УТБЦЕОЙСИ ЛБЛ ОЕ ЪБЧЙУСЭЕЕ ПФ ОБРТБЧМЕОЙС ЧЕФТБ Й ПВМБДБАЭЕЕ ВПМШЫПК РПДЧЙЦОПУФША УТЕДУФЧП. рЕФТ I РТЙДБЧБМ ВПМШЫПЕ ЪОБЮЕОЙЕ ТБЪЧЙФЙА ЗБМЕТОПЗП ЖМПФБ. уМХЦВБ ОБ ЗБМЕТБИ УЮЙФБМБУШ ПУПВЕООП ФСЦЕМПК.

Ч ЬФПН НЕУФЕ Ч РХВМЙЛБГЙЙ зПМЙЛПЧБ ТЕЮШ рЕФТБ ДБОБ Ч ВПМЕЕ РТПУФТБООПН ЧЙДЕ; УОЙУИПДЙФЕМШОПУФШ рЕФТБ ЕЭЕ ВПМЕЕ РПДЮЕТЛОХФБ: «фЩ ЧЮЕТБ ВЩМ Ч ЗПУФСИ; Б НЕОС УЕЗПДОС ЪЧБМЙ ОБ ТПДЙОЩ; РПЕДЕН УП НОПА».

Ч НЕНХБТБИ оЕРМАЕЧ ТЙУХЕФ ЛТБУПЮОЩЕ ЛБТФЙОЩ ЬФПК ДТБНБФЙЮЕУЛПК УЙФХБГЙЙ: «... ЦБМЕС ЦЕОХ НПА Й ДЕФЕК, ФБЛЦЕ Й УМХЦЙФЕМЕК, Ч РТЕДНЕУФЙК Х гБТШЗТБДБ, ЙНЕОХЕНПН вХАЛДЕТЕ, ЪБРЕТУС Ч ПУПВХА ЛПНОБФХ Й РПМХЮБМ РТПРЙФБОЙЕ Ч ПЛОП, ОЙЛПЗП Л УЕВЕ ОЕ ДПРХУЛБС; ЦЕОБ НПС ЕЦЕЮБУОП Х ДЧЕТЕК П ФПН УП УМЕЪБНЙ РТПУЙМБ НЕОС» (У. 124). мЕЮЙМУС ПО «РТЙОЙНБОЙЕН ИЙОЩ У ЧПДПК» (ФБН ЦЕ).

УМПЧП «ИХДПЦЕУФЧП» ПЪОБЮБМП Ч ФХ РПТХ РПОСФЙЕ, РЕТЕДБЧБЕНПЕ ОБНЙ ФЕРЕТШ УМПЧПН «ТЕНЕУМП». н. бЧТБНПЧ, ЛБЛ ЮЕМПЧЕЛ УЧПЕК ЬРПИЙ, Ч ЦЙЧПРЙУЙ РПДЮЕТЛЙЧБЕФ ТЕНЕУМП — УПЮЕФБОЙЕ ФТХДБ Й ХНЕОЙС. дМС МАДЕК рЕФТПЧУЛПК ЬРПИЙ УМПЧБ «ТЕНЕУМП», «ХНЕОЙЕ» ЪЧХЮБМЙ ФПТЦЕУФЧЕООЕЕ Й ДБЦЕ РПЬФЙЮОЕЕ, ЮЕН УМПЧП «ФБМБОФ». ьФПФ РБЖПУ РПЪЦЕ ПФТБЦЕО Ч УМПЧБИ б. ж. нЕТЪМСЛПЧБ «УЧСФБС ТБВПФБ» П РПЬЪЙЙ; Ч УМПЧБИ (РПЧФПТСАЭЙИ л рБЧМПЧХ) н. гЧЕФБЕЧПК «тЕНЕУМЕООЙЛ, С ЪОБА ТЕНЕУМП» Й бООЩ бИНБФПЧПК «УЧСФПЕ ТЕНЕУМП».

УН.: пРЙУБОЙЕ ЙЪДБОЙК ЗТБЦДБОУЛПК РЕЮБФЙ. 1708 — СОЧБТШ 1725. н.; м., 1955, У. 125—126; УН. ФБЛЦЕ: пРЙУБОЙЕ ЙЪДБОЙК, ОБРЕЮБФБООЩИ РТЙ рЕФТЕ I. уЧПДОЩК ЛБФБМПЗ. м., 1972.

УНЩУМ ЬФЙИ УМПЧ ПВЯСУОСЕФУС РТПФЙЧПРПУФБЧМЕОЙЕН ЫЙТПЛПЗП РХФЙ, ЧЕДХЭЕЗП Ч БД, Й ХЪЛПЗП, «ФЕУОПЗП», ЧЕДХЭЕЗП Ч ТБК. уТ. УМПЧБ РТПФПРПРБ бЧЧБЛХНБ П «ФЕУОПН» РХФЙ Ч ТБК. тЕБМЙЪХС НЕФБЖПТХ, бЧЧБЛХН ЗПЧПТЙМ, ЮФП ФПМУФЩЕ, «ВТАИБФЩЕ» ОЙЛПОЙБОЕ Ч ТБК ОЕ РПРБДХФ.

РП ЛБРТЙЪОПНХ РЕТЕРМЕФЕОЙА УАЦЕФПЧ Й УХДЕВ, ЙНЕООП ЧП ЧТЕНС УМЕДУФЧЙС РП ДЕМХ ГБТЕЧЙЮБ бМЕЛУЕС ДПУФЙЗМБ БРПЗЕС ЛБТШЕТБ з. з. уЛПТОСЛПЧБ-рЙУБТЕЧБ, УХДШВБ ЛПФПТПЗП РПЪЦЕ ОЕПЦЙДБООП РЕТЕУЕЮЕФУС У УХДШВПК бЧТБНПЧБ.

НПЦОП УПНОЕЧБФШУС Й Ч ФПН, ЮФП ТПНБОФЙЮЕУЛЙК ВТБЛ оЕЮЕЧПМПДПЧБ У ЮЕТЛЕЫЕОЛПК РПМХЮЙМ ГЕТЛПЧОПЕ ВМБЗПУМПЧЕОЙЕ. рЕТЕЧПД УАЦЕФБ «лБЧЛБЪУЛПЗП РМЕООЙЛБ» ОБ СЪЩЛ ВЩФПЧПК ТЕБМШОПУФЙ УЧСЪБО ВЩМ У ОЕЛПФПТЩНЙ ФТХДОПУФСНЙ.

ФБЛ, ОБРТЙНЕТ, Ч ЙЪДБОЙЙ ЕЗП АТЙДЙЮЕУЛЙИ УПЮЙОЕОЙК й. дХЫЕЮЛЙОПК ВЩМЙ ПВОБТХЦЕОЩ УПФОЙ ФЕЛУФПМПЗЙЮЕУЛЙИ ПЫЙВПЛ ОБ ОЕУЛПМШЛЙИ ДЕУСФЛБИ УФТБОЙГ; РПУЛПМШЛХ ОЕЛПФПТЩЕ УФТБОЙГЩ ЙЪДБОЙС ДБАФ ЖПФПФЙРЙЮЕУЛПЕ ЧПУРТПЙЪЧЕДЕОЙЕ ТХЛПРЙУЕК, МАВПРЩФОЩК ЮЙФБФЕМШ, УПРПУФБЧМСС ЙИ У ФХФ ЦЕ РТЙЧЕДЕООЩНЙ РЕЮБФОЩНЙ УФТБОЙГБНЙ, НПЦЕФ ПВОБТХЦЙФШ РТПРХУЛЙ ГЕМЩИ УФТПЛ Й ДТХЗЙЕ РМПДЩ ВЕЪПФЧЕФУФЧЕООПУФЙ Й ОЕЧЕЦЕУФЧБ.

УН. ЗМБЧХ «тПМШ тБДЙЭЕЧБ Ч УРМПЮЕОЙЙ РТПЗТЕУУЙЧОЩИ УЙМ». — ч ЛО.: вБВЛЙО д. у. б. о. тБДЙЭЕЧ. мЙФЕТБФХТОП-ПВЭЕУФЧЕООБС ДЕСФЕМШОПУФШ. н.; м., 1966.

ДМС РТПУЧЕФЙФЕМС ОБТПД — РПОСФЙЕ ВПМЕЕ ЫЙТПЛПЕ, ЮЕН ФБ ЙМЙ ЙОБС УПГЙБМШОБС ЗТХРРБ. тБДЙЭЕЧ, ЛПОЕЮОП, Й Ч ХНЕ ОЕ НПЗ РТЕДУФБЧЙФШ ОЕРПУТЕДУФЧЕООПК ТЕБЛГЙЙ ЛТЕУФШСОЙОБ ОБ ЕЗП ЛОЙЗХ. ч ОБТПД ЧИПДЙМБ ДМС ОЕЗП ЧУС НБУУБ МАДЕК, ЛТПНЕ ТБВПЧ ОБ ПДОПН РПМАУЕ Й ТБВПЧМБДЕМШГЕЧ — ОБ ДТХЗПН.

ФБН ЦЕ, Ф. 2, У. 292—293, 295. йНЕЕФУС Ч ЧЙДХ НПОПМПЗ лБФПОБ Ч ПДОПЙНЕООПК ФТБЗЕДЙЙ бДДЙУПОБ, ЗДЕ лБФПО ИБТБЛФЕТЙЪХЕФ УБНПХВЙКУФЧП ЛБЛ ЛТБКОАА УЙМХ ФПТЦЕУФЧБ УЧПВПДЩ ОБД ТБВУФЧПН.

ЛБТБНЪЙО, ЛБЛ НПЦОП УХДЙФШ, ВЩМ ЧЪЧПМОПЧБО УБНПХВЙКУФЧПН тБДЙЭЕЧБ Й ПРБУБМУС ЧПЪДЕКУФЧЙС ЬФПЗП РПУФХРЛБ ОБ УПЧТЕНЕООЙЛПЧ. ьФЙН, ЧЙДЙНП, ПВЯСУОСЕФУС ФП, ЮФП БЧФПТ, ДП ЬФПЗП У УПЮХЧУФЧЙЕН ПРЙУБЧЫЙК ГЕМХА ГЕРШ УБНПХВЙКУФЧ ПФ ОЕУЮБУФМЙЧПК МАВЧЙ ЙМЙ РТЕУМЕДПЧБОЙК РТЕДТБУУХДЛПЧ, Ч ЬФП ЧТЕНС Ч ТСДЕ УФБФЕК Й РПЧЕУФЕК ЧЩУФХРЙМ У ПУХЦДЕОЙЕН РТБЧБ ЮЕМПЧЕЛБ УБНПЧПМШОП ЛПОЮБФШ УЧПА ЦЙЪОШ.

ОЕЙЪЧЕУФОП, У РПНПЭША ЛБЛЙИ УТЕДУФЧ, — НПЦЕФ ВЩФШ, РПФПНХ, ЮФП Ч ДБМЕЛПК уЙВЙТЙ ДЕОШЗЙ ЧЩЗМСДЕМЙ ХВЕДЙФЕМШОЕЕ, ЮЕН УФПМЙЮОЩЕ ЪБРТЕФЩ, — Й ПО, ЧЙДЙНП, ПЖПТНЙМ ЬФПФ ВТБЛ Й ГЕТЛПЧОЩН ТЙФХБМПН. рП ЛТБКОЕК НЕТЕ, ТПДЙЧЫЙКУС Ч уЙВЙТЙ УЩО рБЧЕМ УЮЙФБМУС ЪБЛПООЩН, Й ОЙЛБЛЙИ ФТХДОПУФЕК, УЧСЪБООЩИ У ЬФЙН, Ч ДБМШОЕКЫЕН ОЕ ЧПЪОЙЛБМП.

ЙОФЕТЕУХАЭЕЕ ОБУ УЕКЮБУ РЙУШНП Ч ПТЙЗЙОБМЕ ОБРЙУБОП РП-ЖТБОГХЪУЛЙ. ч ДБООПН НЕУФЕ Ч РЕТЕЧПДЕ ДПРХЭЕОБ ЙУЛМАЮЙФЕМШОП ЧБЦОБС ОЕФПЮОПУФШ. жТБОГХЪУЛПЕ «une irréligion» (ФБН ЦЕ, У. 118) РЕТЕЧЕДЕОП ЛБЛ «ВЕЪЧЕТЙЕ». оБ УБНПН ДЕМЕ ТЕЮШ ЙДЕФ ОЕ П ВЕЪЧЕТЙЙ, ХРТЕЛБФШ Ч ЛПФПТПН тХУУП ВЩМП ВЩ ЬМЕНЕОФБТОПК ПЫЙВЛПК, Б П ДЕЙУФЙЮЕУЛПН УФТЕНМЕОЙЙ РПУФБЧЙФШ ЧЕТХ ЧЩЫЕ ПФДЕМШОЩИ ТЕМЙЗЙК

РПУМЕДОЙЕ УМПЧБ ЧП ЖТБОГХЪУЛПН РЙУШНЕ уХЧПТПЧБ РТЕДУФБЧМСАФ УПВПК «ТХУУЛЙК» ФЕЛУФ, ОБРЙУБООЩК МБФЙОЙГЕК, РТЕЪТЙФЕМШОЩК ЧПМСРАЛ, РЕТЕДТБЪОЙЧБАЭЙК ЖТБОГХЪУЛХА ТЕЮШ ТХУУЛЙИ ДЧПТСО.

УХЧПТПЧ ХРПФТЕВМСЕФ ЧЩТБЦЕОЙЕ «loi naturelle». ч ГЙФЙТХЕНПН ЙЪДБОЙЙ ПОП РЕТЕЧЕДЕОП ЛБЛ «ЪБЛПО РТЙТПДЩ», ЮФП РПМОПУФША ЙУЛБЦБЕФ ЕЗП УНЩУМ. уХЧПТПЧ ЙУРПМШЪХЕФ МЕЛУЙЛХ ЙЪ ФЕТНЙОПМПЗЙЙ УЛПФПЧПДУФЧБ, ЗДЕ «ОБФХТБ» ПЪОБЮБЕФ ЛБЮЕУФЧП РПТПДЩ. рЕТЕЧПД УМПЧПН «ЕУФЕУФЧЕООЩК» Ч ДБООПН ЙЪДБОЙЙ ПЫЙВПЮЕО.

УН.: рБОЮЕОЛП б. н. уНЕИ ЛБЛ ЪТЕМЙЭЕ. — ч ЛО.: уНЕИ Ч дТЕЧОЕК тХУЙ. м., 1984, У. 72—153. жХЛУ е. бОЕЛДПФЩ ЛОСЪС йФБМЙКУЛПЗП, ЗТБЖБ уХЧПТПЧБ тЩНОЙЛУЛПЗП. урВ., 1900, У. 20—21.

ЙЗТБ УХДШВЩ РТЙЧЕМБ Ч ДБМШОЕКЫЕН е. жХЛУБ ОБ УИПДОПК ДПМЦОПУФЙ Ч РПИПДОХА ЛБОГЕМСТЙА лХФХЪПЧБ ЧП ЧТЕНС пФЕЮЕУФЧЕООПК ЧПКОЩ 1812 ЗПДБ. ьФПФ ОЕЪБНЕФОЩК ЮЕМПЧЕЛ РПОАИБМ Ч УЧПЕК ЦЙЪОЙ РПТПИБ, Й ЕУМЙ ПО ОЕ ВЩМ ЛТЙФЙЮЕУЛЙН ЙУФПТЙЛПН, ФП ЪБФП РЙУБМ П ФПН, ЮФП УБН ЧЙДЕМ Й РЕТЕЦЙМ.

ЧПЕООПЗП ЛТБУОПТЕЮЙС ЮБУФШ РЕТЧБС, УПДЕТЦБЭБС ПВЭЙЕ ОБЮБМБ УМПЧЕУОПУФЙ. уПЮЙОЕОЙЕ ПТДЙОБТОПЗП РТПЖЕУУПТБ уБОЛФРЕФЕТВХТЗУЛПЗП хОЙЧЕТУЙФЕФБ сЛПЧБ фПМНБЮЕЧБ. урВ., 1825, У. 47. пТЙЗЙОБМШОБС УФЙМЙУФЙЛБ ЬФПЗП РЙУШНБ, ЧЙДЙНП, ЫПЛЙТПЧБМБ ЧПЕООЩИ ЙУФПТЙЛПЧ ПФ е. жХЛУБ ДП ТЕДБЛФПТПЧ ЮЕФЩТЕИФПНОПЗП «уПВТБОЙС ДПЛХНЕОФПЧ» 1950—1952 ЗЗ. Й ч. у. мПРБФЙОБ (1987). оЙ Ч ПДОП ЙЪ ЬФЙИ ЙЪДБОЙК РЙУШНП ОЕ ВЩМП ЧЛМАЮЕОП. нЕЦДХ ФЕН ПОП РТЕДУФБЧМСЕФ УПВПК ЙУЛМАЮЙФЕМШОП СТЛЙК ДПЛХНЕОФ МЙЮОПУФЙ Й УФЙМС РПМЛПЧПДГБ.

Х уХЧПТПЧБ ЙНЕМУС ФБЛЦЕ УЩО бТЛБДЙК, ОП ЖЕМШДНБТЫБМ ВЩМ ЗПТБЪДП ВПМЕЕ РТЙЧСЪБО Л ДПЮЕТЙ. бТЛБДЙК ДПЦЙМ МЙЫШ ДП ДЧБДГБФЙ УЕНЙ МЕФ Й РПЗЙВ, ХФПОХЧ Ч ФПН УБНПН тЩНОЙЛЕ, ЪБ РПВЕДХ ОБ ЛПФПТПН ПФЕГ ЕЗП РПМХЮЙМ ФЙФХМ тЩНОЙЛУЛПЗП.

НХОДЙТ Й ПТДЕО Ч ЬФПН ЛХМШФХТОПН ЛПОФЕЛУФЕ ЧЩУФХРБАФ ЛБЛ УЙОПОЙНЩ: ОБЗТБДБ НПЗМБ ЧЩТБЦБФШУС ЛБЛ Ч ЖПТНЕ ПТДЕОБ, ФБЛ Й Ч ЧЙДЕ ОПЧПЗП ЮЙОБ, ЮФП ПФТБЦБМПУШ Ч НХОДЙТЕ.

РП ЬФПНХ ЦЕ ДЕМХ ВЩМ БТЕУФПЧБО Й ЪБЛМАЮЕО Ч рЕФТПРБЧМПЧУЛХА ЛТЕРПУФШ еТНПМПЧ. рПУМЕ ХВЙКУФЧБ ЙНРЕТБФПТБ ПО ВЩМ ПУЧПВПЦДЕО Й У ОЕПРТБЧДБЧЫЙНУС ПРФЙНЙЪНПН ОБРЙУБМ ОБ ДЧЕТСИ УЧПЕК ЛБНЕТЩ: «оБЧУЕЗДБ УЧПВПДОБ ПФ РПУФПС». рТПЫМП 25 МЕФ, Й ТБЧЕМЙО, ЛБЛ Й ЧУС ЛТЕРПУФШ, ВЩМ ЪБРПМОЕО БТЕУФПЧБООЩНЙ ДЕЛБВТЙУФБНЙ

ХВПТОБС — ЛПНОБФБ ДМС РЕТЕПДЕЧБОЙС ЙЪ ХФТЕООЙИ ФХБМЕФПЧ Ч ДОЕЧОПЕ РМБФШЕ, Б ФБЛЦЕ ДМС РТЙЮЕУЩЧБОЙС Й УПЧЕТЫЕОЙС НБЛЙСЦБ. фЙРПЧБС НЕВЕМШ ХВПТОПК УПУФПСМБ ЙЪ ЪЕТЛБМБ, ФХБМЕФОПЗП УФПМЙЛБ Й ЛТЕУЕМ ДМС ИПЪСКЛЙ Й ЗПУФЕК.

ЪБРЙУЛЙ ДАЛБ мЙТЙКУЛПЗП... РПУМБ ЛПТПМС йУРБОУЛПЗП, 1727—1730 ЗПДПЧ. рВ., 1847, У. 192—193. ч РТЙМПЦЕОЙЙ Л ЬФПК ЛОЙЗЕ ПРХВМЙЛПЧБОЩ УПЮЙОЕОЙС жЕПЖБОБ рТПЛПРПЧЙЮБ, ГЙФЙТХЕНЩЕ ОБНЙ.

РХЫЛЙО У ПВЩЮОПК ДМС ОЕЗП ЗМХВЙОПК РПДЮЕТЛЙЧБЕФ, ЮФП ЗЙВЕМШ ЪБ ДЕМП, ЛПФПТПЕ ЮЕМПЧЕЛ УЮЙФБМ УРТБЧЕДМЙЧЩН, ПРТБЧДЩЧБЕФУС ЬФЙЛПК ЮЕУФЙ, ДБЦЕ ЕУМЙ Ч ЗМБЪБИ РПФПНУФЧБ ПОП ЧЩЗМСДЙФ, ОБРТЙНЕТ, ЛБЛ РТЕДТБУУХДПЛ.

ЙОФЕТЕУОЩК ПЮЕТЛ МЙФЕТБФХТОПЗП ПВТБЪБ ВПСТЩОЙ нПТПЪПЧПК УН.: рБОЮЕОЛП б. н. вПСТЩОС нПТПЪПЧБ — УЙНЧПМ Й НЙЖ. — ч ЛО.: рПЧЕУФШ П ВПСТЩОЕ нПТПЪПЧПК. н., 1979.

МЙЮОХА ДХЫЕЧОХА НСЗЛПУФШ мБВЪЙО УПЮЕФБМ У ЗТБЦДБОУЛПК УНЕМПУФША. пФЛТЩФЩК РТПФЙЧОЙЛ бТБЛЮЕЕЧБ, ПО РПЪЧПМЙМ УЕВЕ ДЕТЪЛПЕ ЪБСЧМЕОЙЕ: ОБ УПЧЕФЕ Ч бЛБДЕНЙЙ ИХДПЦЕУФЧ Ч ПФЧЕФ ОБ РТЕДМПЦЕОЙЕ ЙЪВТБФШ Ч бЛБДЕНЙА бТБЛЮЕЕЧБ, ЛБЛ МЙГП, ВМЙЪЛПЕ ЗПУХДБТА, ПО РТЕДМПЦЙМ ЙЪВТБФШ ГБТУЛПЗП ЛХЮЕТБ йМША — «ФБЛЦЕ ВМЙЪЛХА ЗПУХДБТА ЙНРЕТБФПТХ ПУПВХ» (ыЙМШДЕТ о. л. йНРЕТБФПТ бМЕЛУБОДТ рЕТЧЩК. еЗП ЦЙЪОШ Й ГБТУФЧПЧБОЙЕ. урВ., 1898, Ф. IV, У. 267). ъБ ЬФП ПО ЪБРМБФЙМ ХЧПМШОЕОЙЕН ПФ УМХЦВЩ Й УУЩМЛПК, ЛПФПТХА РЕТЕОЕУ У ВПМШЫПК ФЧЕТДПУФША.

Автор - выдающийся теоретик и историк культуры, основатель тартуско-московской семиотической школы. Его читательская аудитория огромна - от специалистов, которым адресованы труды по типологии культуры, до школьников, взявших в руки «Комментарий» к «Евгению Онегину». Книга создана на основе цикла телевизионных лекций, рассказывающих о культуре русского дворянства. Минувшая эпоха представлена через реалии повседневной жизни, блестяще воссозданные в главах «Дуэль», «Карточная игра», «Бал» и др. Книга населена героями русской литературы и историческими лицами - среди них Петр I, Суворов, Александр I, декабристы. Фактическая новизна и широкий круг литературных ассоциаций, фундаментальность и живость изложения делают ее ценнейшим изданием, в котором любой читатель найдет интересное и полезное для себя.
Для учащихся книга станет необходимым дополнением к курсу русской истории и литературы.Издание выпущено в свет при содействии Федеральной целевой программы книгоиздания России и международного фонда «Культурная инициатива».
«Беседы о русской культуре» принадлежат перу блестящего исследователя русской культуры Ю. М. Лотмана. В свое время автор заинтересованно откликнулся на предложение «Искусства - СПБ» подготовить издание на основе цикла лекций, с которыми он выступал на телевидении. Работа велась им с огромной ответственностью - уточнялся состав, главы расширялись, появлялись новые их варианты. Автор подписал книгу в набор, но вышедшей в свет ее не увидел - 28 октября 1993 года Ю. М. Лотман умер. Его живое слово, обращенное к многомиллионной аудитории, сохранила эта книга. Она погружает читателя в мир повседневной жизни русского дворянства XVIII - начала XIX века. Мы видим людей далекой эпохи в детской и в бальном зале, на поле сражения и за карточным столом, можем детально рассмотреть прическу, покрой платья, жест, манеру держаться. Вместе с тем повседневная жизнь для автора - категория историко-психологическая, знаковая система, то есть своего рода текст. Он учит читать и понимать этот текст, где бытовое и бытийное неразделимы.
«Собранье пестрых глав», героями которых стали выдающиеся исторические деятели, царствующие особы, рядовые люди эпохи, поэты, литературные персонажи, связано воедино мыслью о непрерывности культурно-исторического процесса, интеллектуальной и духовной связи поколений.
В специальном выпуске тартуской «Русской газеты», посвященном кончине Ю. М. Лотмана, среди его высказываний, записанных и сбереженных коллегами и учениками, находим слова, которые содержат квинтэссенцию его последней книги: «История проходит через Дом человека, через его частную жизнь. Не титулы, ордена или царская милость, а „самостоянье человека“ превращает его в историческую личность».
Издательство благодарит Государственный Эрмитаж и Государственный Русский музей, безвозмездно предоставившие гравюры, хранящиеся в их фондах, для воспроизведения в настоящем издании.--

Скрытый текст
ВВЕДЕНИЕ: Быт и культураЧАСТЬ ПЕРВАЯЛюди и чины
Женский мир
Женское образование в XVIII - начале XIX векаЧАСТЬ ВТОРАЯБал
Сватовство. Брак. Развод
Русский дендизм
Карточная игра
Дуэль
Искусство жизни
Итог путиЧАСТЬ ТРЕТЬЯ«Птенцы гнезда Петрова»
Иван Иванович Неплюев - апологет реформы
Михаил Петрович Аврамов - критик реформы
Век богатырей
А. Н. Радищев
А. В. Суворов
Две женщины
Люди 1812 года
Декабрист в повседневной жизниВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ«Между двойною бездной…»

Доп. информация:Обложка: Вася с МарсаБлагодарности за книгу Naina Kievna (Клуб Любителей АудиоКниг)--

Автор: Лотман Юрий
Название: Беседы о русской культуре
Исполнитель: Терновский Евгений
Жанр: исторический. Быт и традиции русского дворянства 18-го и начала 19-го века
Издательство: Нигде не купишь
Год издания: 2015
Прочитано по изданию: СПб.: Искусство – СПб, 1994
Очищено: knigofil
Обработано: knigofil
Обложка: Вася с Марса
Качество: mp3, 96 kbps, 44 kHz, Mono
Длительность: 24:39:15

Описание:
Автор - выдающийся теоретик и историк культуры, основатель тартуско-московской семиотической школы. Его читательская аудитория огромна - от специалистов, которым адресованы труды по типологии культуры, до школьников, взявших в руки «Комментарий» к «Евгению Онегину». Книга создана на основе цикла телевизионных лекций, рассказывающих о культуре русского дворянства. Минувшая эпоха представлена через реалии повседневной жизни, блестяще воссозданные в главах «Дуэль», «Карточная игра», «Бал» и др. Книга населена героями русской литературы и историческими лицами - среди них Петр I, Суворов, Александр I, декабристы. Фактическая новизна и широкий круг литературных ассоциаций, фундаментальность и живость изложения делают ее ценнейшим изданием, в котором любой читатель найдет интересное и полезное для себя.
Для учащихся книга станет необходимым дополнением к курсу русской истории и литературы.

Издание выпущено в свет при содействии Федеральной целевой программы книгоиздания России и международного фонда «Культурная инициатива».
«Беседы о русской культуре» принадлежат перу блестящего исследователя русской культуры Ю. М. Лотмана. В свое время автор заинтересованно откликнулся на предложение «Искусства - СПБ» подготовить издание на основе цикла лекций, с которыми он выступал на телевидении. Работа велась им с огромной ответственностью - уточнялся состав, главы расширялись, появлялись новые их варианты. Автор подписал книгу в набор, но вышедшей в свет ее не увидел - 28 октября 1993 года Ю. М. Лотман умер. Его живое слово, обращенное к многомиллионной аудитории, сохранила эта книга. Она погружает читателя в мир повседневной жизни русского дворянства XVIII - начала XIX века. Мы видим людей далекой эпохи в детской и в бальном зале, на поле сражения и за карточным столом, можем детально рассмотреть прическу, покрой платья, жест, манеру держаться. Вместе с тем повседневная жизнь для автора - категория историко-психологическая, знаковая система, то есть своего рода текст. Он учит читать и понимать этот текст, где бытовое и бытийное неразделимы.
«Собранье пестрых глав», героями которых стали выдающиеся исторические деятели, царствующие особы, рядовые люди эпохи, поэты, литературные персонажи, связано воедино мыслью о непрерывности культурно-исторического процесса, интеллектуальной и духовной связи поколений.
В специальном выпуске тартуской «Русской газеты», посвященном кончине Ю. М. Лотмана, среди его высказываний, записанных и сбереженных коллегами и учениками, находим слова, которые содержат квинтэссенцию его последней книги: «История проходит через Дом человека, через его частную жизнь. Не титулы, ордена или царская милость, а „самостоянье человека“ превращает его в историческую личность».
Издательство благодарит Государственный Эрмитаж и Государственный Русский музей, безвозмездно предоставившие гравюры, хранящиеся в их фондах, для воспроизведения в настоящем издании.

ВВЕДЕНИЕ: Быт и культура
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Люди и чины
Женский мир
Женское образование в XVIII - начале XIX века
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Бал
Сватовство. Брак. Развод
Русский дендизм
Карточная игра
Дуэль
Искусство жизни
Итог пути
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
«Птенцы гнезда Петрова»
Иван Иванович Неплюев - апологет реформы
Михаил Петрович Аврамов - критик реформы
Век богатырей
А. Н. Радищев
А. В. Суворов
Две женщины
Люди 1812 года
Декабрист в повседневной жизни
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ: «Между двойною бездной…»