Аверченко юмористические рассказы для детей. Аверченко. лучшие рассказы аверченко. смешные рассказы аркадия аверченко. Аркадий Тимофеевич Аверченко, Надежда Александровна Тэффи, Саша ЧерныйЮмористические рассказы

Дачники. Поздним вечером адвокат Басов сидит з а рабочим столом в своем кабинете на даче и что-то пишет. Он сидит в полоборота к двери в большую комнату, иногда, поворачивая голову, присматривается к чему-то в полутьме и порой тихо напевает. Большая комната представляет собой одновременно и столовую, и гостиную, два противоположных выхода из нее ведут в кабинет Басова и в комнату его жены. Посреди комнаты стоит большой обеденный стол, против двери в кабинет - рояль, у стен - дачная плетеная мебель и широкий мягкий диван.

Варвара Михайловна бесшумно выходит из своей комнаты, осматривается, зажигая спичку, потом в темноте тихо подвигается к окну и внезапно задевает стул. Услышав шум, Басов вглядывается в темноту, а узнав жену, спрашивает, приехал ли его секретарь Влас, и просит, чтобы она в мягкой форме передала ему, чтобы он более внимательно относился к своим обязанностям.

Тем временем горничная приносит в гостиную лампу, поправляет скатерть, вытирает кое-где пыль. Варвара Михайловна как ни в чем не бывало берет с полки книгу и садится в кресло. Муж заканчивает работу и выходит из кабинета, собираясь пойти на соседнюю дачу к своему приятелю Суслову играть в шахматы. Заметив скучающее выражение на лице жены, Сергей Василье­вич интересуется, почему она стала с ним холодна и неразговорчива. Скрывая улыбку, Варвара Михайловна говорит, что они отложат беседу о ее настроении до поры, когда у него будет больше свободного времени.

«Басов (успокоительно). …Ты милая женщина, умная, искренняя… Если бы ты имела что-нибудь против меня - ты сказала бы. А отчего у тебя так блестят глазки? Нездоровится?

Варвара Михайловна. Нет, я здорова.

Басов. Знаешь… надо бы тебе чем-нибудь заняться, дорогая моя Варя! Ты вот все читаешь… очень много читаешь! А ведь всякое излишество вред­но, это - факт!

Варвара Михайловна. Не забудь об этом факте, когда будешь пить красное вино у Суслова…

Басов {смеясь). Это ты зло сказала! Но, знаешь, все эти модные, пряные книжки вреднее вина, право! В них есть что-то наркотическое. И сочиняют их какие-то нервно-растерзанные господа. (Зевает.) Вот скоро явится к нам «всам­делишный», как дети говорят, писатель. Интересно, каков он стал… Вероятно, зазнался немножко. Все эти публичные люди болезненно честолюбивы… во­обще, ненормальный народ! Вот и Калерия Ненормальна, хотя - какая она писательница, строго говоря? Она будет рада видеть Шалимова. Вот бы ей выйти замуж за него, право! Стара она… Н-да! старовата… и ноет всегда, точно у нее хронически зубы болят, и не очень похожа на красавицу…

Варвара Михайловна. Как ты много говоришь лишнего, Сергей!

Басов. Разве? Ну, ничего, ведь мы с тобой одни…»

В это время из-за портьеры слышен сухой кашель, и оттуда показыва­ется Суслов. Он, не смущаясь, объясняет, что пришел забрать Басова к себе, кивает Варваре Михайловне и, криво усмехаясь, рассказывает, что в городе говорят, что помощник Басова выиграл в клубе две тысячи рублей у какого- то сильно пьяного купца. Сергей Васильевич, однако, считает, что если бы Замыслов напоил купца и обыграл его - это было бы действительно не­хорошо, а так - ничего страшного. В это время входит Влас и дурачливо сообщает Суслову, что его уже давно ищет по всем дачам какой-то человек, очевидно, только что приехавший. Петр Иванович догадывается, что это, скорее всего, его дядя, с которым они не виделись лет десять.

После этого Басов с Власом по делам ненадолго уходят в кабинет, а Суслов приглашает Варвару Михайловну тоже пойти к нему в гости.

Варвара Михайловна.Нет… Ваш дядя - бедный?

Суслов. Богатый. Очень. Вы думаете, я только бедных родственников не люблю?

Варвара Михайловна. Не знаю…

Суслов (желчно покашливая). А этот ваш Замыслов в один подлый день скомпрометирует Сергея, вы увидите! Он - прохвост! Не согласны?

Варвара Михайловна (спокойно). Я не хочу говорить с вами о нем.

Суслов. Ну, что ж… Быть по сему. (Помолчав.) А вот вы - немножко рисуетесь вашей прямотой. Смотрите, роль прямого человека - трудная роль, чтобы играть ее, …нужно иметь много характера, смелости, ума. Не обижайтесь на меня. Мне трудно допустить существование человека, кото­рый смеет быть самим собой».

Тут вошедшая Саша сообщает, что сейчас придет подруга

Варвары Ольга Алексеевна. Пока горничная готовит чай, входит Замыслов.

«Суслов (покашливая). Мое почтение. Каким вы… мотыльком.

Замыслов. Легкий человек! Легко на сердце, и в кармане, и в голове легко!

Суслов (грубовато, с иронией). По поводу головы и сердца не буду спорить, а вот о кармане - говорят, вы обыграли кого-то в клубе…

Замыслов (мягко). Обо мне следует сказать: выиграл. Обыграл - это говорят о шулере.

Варвара Михайловна. Про вас всегда слышишь что-нибудь сен­сационное. Говорят, это участь недюжинных людей.

Замыслов. По крайней мере сам я, слушая сплетни обо мне, посте­пенно убеждаюсь в своей недюжинности. А выиграл я, к сожалению, не­много - сорок два рубля».

Суслов, покашливая, отходит и смотрит в окно. Из кабинета выходит Басов, и Замыслов восторженно рассказывает ему, как восхитительно играла в любительском спектакле жена Суслова Юлия Филипповна.

Замыслов (с увлечением). Она - талант! Отрежьте мне голову, если я ошибаюсь!

Суслов (усмехаясь). А вдруг придется отрезать? Совсем без головы неудобно…»

Когда Басов наконец уходит вместе с Петром Ивановичем, поручив Власу перепи­сать нужные ему бумага к девяти утра, Варвара Михайловна спрашивает брата, почему он такой измученный. Выясняется, что тот целый день провел в суде, еще

не обедал и очень устал. Сестра замечает, что он мог бы поискать себе другую работу, Влас обнимает ее.

Варвара М и х а й л о в н а. Мне почему-то грустно, Власик! Знаешь, иногда, вдруг как-то ни о чем не думая, всем существом почувствуешь себя точно в плену. Все кажется чужим, скрытно враждебным тебе, все такое не нужное никому. И все как-то несерьезно живут. Вот и ты… балагуришь, шутишь… Брось, Влас! Не надо болтать.

Влас. …Ты не великодушна, сестренка! Целый день я молчу, перепи­сывая копии разных ябед и кляуз, естественно, что вечером мне хочется говорить.

Варвара Михайловна.А мне вот хочется уйти куда-то, где живут простые, здоровые люди, где говорят другим языком и делают какое-то серьезное, большое, всем нужное дело… Ты понимаешь меня?..

Влас (задумчиво). Да… понимаю… Но - никуда ты не уйдешь, Варя!

Варвара Михайловна. А может быть, уйду».

Затем сестра сообщает, что завтра приедет писатель Шалимов, которого она, будучи гимназисткой, видела на вечере восемь лет тому назад. Она до сих пор помнит, как он вышел на эстраду, «такой крепкий, твердый, непокорные густые волосы, лицо - открытое, смелое, лицо человека, который знает, что он любит и что ненавидит, знает свою силу», помнит, какие у него были вдохновенные глаза, как «энергично он встряхивал головой, его буйные волосы темным вихрем падали на лоб». Влас, зевая, замечает, что не любит его последних сочинений,- «пусто, скучно, вяло», и если Варя мечтает о нем, как институтка о новом учителе, то пусть поостережется: писатели большие мастера по части совращения женщин.

Варвара Михайловна. Ты пойми - я жду его, как весну! Мне нехорошо жить…-

Влас. Я понимаю, понимаю. Мне самому нехорошо, совестно как-то жить, неловко, и не понимаешь, что. же будет дальше?

Варвара Михайловна.О да, Влас, да! Но зачем ты…

Влас. Паясничаю? Я не люблю, когда другие видят, что мне нехорошо».

В это время входит Калерия, с порога начиная восхищаться красотой ночи.

«Влас (встряхиваясь). Мое почтение, Абстракция Васильевна!

К а л е р и я. В лесу так тихо, задумчиво, славно! Луна - ласковая, тени густые и теплые… День никогда не может быть красивее ночи.

Влас (в тон ей). О да! Старушки всегда веселее, чем девушки, и раки летают быстрее, чем ласточки».

Калерия просит его не паясничать, тогда он молча кланяется и уходит работать

в кабинет. А та рассказывает, что встретила Рюмина, который много говорил о Варе, и упрекает девушку, что раньше она относилась к нему иначе.

Варвара Михайловна. Сначала я старалась рассеять его печаль­ное настроение и, правда, много уделяла ему внимания. Потом я увидала, к чему это ведет… тогда он уехал.

Калерия. Ты объяснилась с ним?

Варвара Михайловна. Ни словом! Ни я, ни он…

Калерия. Его любовь должна быть теплой и бессильной, вся - в кра­сивых словах и без радости. А любовь без радости - для женщины обидна. Тебе не кажется, что он горбатый?

Варвара Михайловна (удивленно). Не замечала… разве? Ты оши­баешься!

Калерия. В нем, в его душе есть что-то нестройное. А когда я это за­мечаю в человеке, мне начинает казаться, что он и физически урод».

В это время Влас выходит из кабинета, потрясая пачкой бумаг, и грустно говорит, что ему с этим никак не управиться к сроку. Варя успокаивающе зовет его пить чай и обещает позже помочь.

К а л е р и я. А знаете - вы горбатый!

Влас. С какой точки зрения?

Калерия. У вас горбатая душа.

Влас. Это, надеюсь, не портит моей фигуры?

Калерия. Грубость - такое же уродство, как горб. Глупые люди по­хожи на хромых.

В л а с (в тон ей). Хромые - на ваши афоризмы».

Варвара Михайловна предупреждает их, что они поссорятся. Калерия молча садится за рояль и тихонько касается клавиш, а Влас идет пить чай. Быстро входит Ольга Алексеевна, «точно влетает большая, испуганная птица», она вся в семей­ных заботах, жалуется на капризы и болезни детей, на новую горничную, на вечно занятого и раздраженного мужа. Варвара Михайловна сочувствует подруге, но ей кажется, что та преувеличивает свои проблемы.

Ольга Алексеевна (возбужденно). Нет, не говори! Ты не можешь судить… Не можешь! Ты не знаешь, какое это тяжелое, гнетущее чувство - ответственность перед детьми! Ведь они будут спрашивать меня, как надо жить. А что я скажу?

Влас. Да вы чего же раньше времени беспокоитесь? Может, они не спросят? Может быть, сами догадаются, как именно надо жить.

Ольга Алексеевна. Вы же не знаете! Они уже спрашивают, спра­шивают! И это страшные вопросы, на которые нет ответов ни у меня, ни у вас, ни у кого нет! Как мучительно трудно быть женщиной!

Влас (негромко, но серьезно). Нужно быть человеком».

Он снова идет в кабинет. Варвара Михайловна подходит к Ольге.

Ольга Алексеевна. …Знаешь, я сама иногда чувствую себя про­тивной и жалкой, мне кажется, что душа моя вся сморщилась и стала по­хожа на старую маленькую собачку. Бывают такие комнатные собачки, они злые, никого не любят и всегда хотят незаметно укусить…

Калерия. Восходит солнце и заходит,- а в сердцах людей всегда сумерки.

Ольга Алексеевна. Вы что?

Калерия. Я?.. Это… так я, сама с собой беседую.

Влас (в кабинете гнусаво поет на мелодию «Вечная память»). Семей­ное счастье… семейное счастье…»

Из леса выходит большая компания - Павел Сергеевич Рюмин, Марья Львовна, Юлия Филипповна, Соня, Зимин и Замыслов - и направляется к даче Басовых. Вскоре на террасе поднимается шум и смех. Марья Львовна ласково расспрашива­ет Ольгу Алексеевну о детях, но резковато разговаривает с Власом. Тот, нахмурив­шись, опять идет в кабинет и затворяет за собою дверь. Ольга Алексеевна отводит Марью Львовну налево и что-то неслышно говорит ей.

Саша вносит самовар. Варвара Михайловна у стола тихо отдает ей какие-то приказания, готовит посуду для чая. Рюмин, стоя у рояля, смотрит на нее задумчиво и упорно.

Юлия Филипповна шумно жалуется Варваре Михайловне, что их мужья вместе пьют коньяк, и у нее есть предчувствие, что оба они изрядно напьются. К тому же к ее мужу неожиданно приехал дядя со смешной фамилией Двоеточие: «какой-то мясоторговец или маслодел, вообще фабрикант, хохочет, шумит, седой и кудря­вый… забавный!» Потом она зовет Замыслова и хочет узнать, что он рассказывал гостям.

Замыслов (входя). Развращал молодежь… Соня и Зимин убеждали меня, что жизнь дана человеку для ежедневного упражнения в разрешении разных социальных, моральных и иных задач, а я доказывал им, что жизнь - искусство! Вы понимаете, жизнь - искусство смотреть на все своими гла­зами, слышать своими ушами.

Юлия Филипповна. Это - вздор!

Замыслов. Я его сейчас только выдумал, но чувствую, что это оста­нется моим твердым убеждением! Жизнь - искусство находить во всем красоту и радость, даже искусство есть и пить».

И они вместе с Калерией, смеясь, выходят из комнаты. Ольга Алексеевна. Какая она всегда веселая, а ведь я знаю,- жи­вется ей не очень сладко… С мужем она…

Варвара Михайловна (сухо). Это не наше дело, Оля, мне кажется…

Ольга Алексеевна. Разве я говорю что-нибудь дурное?

Рюмин. Как теперь стали часты семейные драмы…»

Заглядывает дочь Марьи Львовны Соня, чтобы сказать матери, что уходит гулять.

Она разговаривает с матерью, как с подружкой, называет Зимина своим рабом и говорит, что идет слушать, как он будет вещать ей о вечной любви.

Марья Львовна со смехом произносит, чтобы она перестала болтать и убиралась.

Рюмин. Славная дочь у вас, Марья Львовна.

Ольга Алексеевна. Когда-то и я была похожа на нее…

Варвара Михайловна. Мне нравится, как вы относитесь друг к другу!

Марья Львовна. Да, мы друзья.

Ольга Алексеевна. Друзья… как это достигается?

Марья Львовна. Что?

Ольга А л е кс ее в н а. Дружба детей.

Марья Львовна. Да очень просто: нужно быть искренней с детьми, не скрывать от них правды… не обманывать их,

Рюмин (усмехаясь). Ну, это, знаете, рискованно! Правда груба и хо­лодна, и в ней всегда скрыт тонкий яд скептицизма. Вы сразу можете от­равить ребенка, открыв перед ним всегда страшное лицо правды.

Марья Львовна. А вы предпочитаете отравлять его постепенно? Чтобы и самому не заметить, как вы изуродуете человека?

Рюмин (горячо и нервно). Позвольте! Я этого не говорил! Я только против неумных, ненужных попыток сорвать с жизни красивые одежды поэзии, которая скрывает ее грубые, часто уродливые формы. Нужно укра­шать жизнь! Нужно приготовить для нее новые одежды, прежде чем сбросить старые. Вы часто говорите - жизнь! Что такое - жизнь? Когда вы говори­те о ней, она встает предо мной, как огромное, бесформенное чудовище, которое вечно требует жертв ему, жертв людьми! Она изо дня в день по­жирает мозг и мускулы человека, жадно пьет его кровь. (Все время Варвара Михайловна внимательно слушает Рюмина, и постепенно на лице ее появля­ется выражение недоумевающее. Она делает движение, как бы желая оста­новить Рюмина.) …Я не вижу в этом смысла, но я знаю, что чем более живет человек, тем более он видит вокруг себя грязи, пошлости, грубого и гадкого… и все более жаждет красивого, яркого, чистого!.. Он не может уничтожить противоречий жизни, у него нет сил изгнать из нее зло и грязь,- так не от­нимайте же у него права не видеть того, что убивает душу! Признайте за ним право отвернуться в сторону от явлений, оскорбляющих его! Человек хочет забвения, отдыха… мира хочет человек! (Встречая взгляд Варвары Михайловны, он вздрагивает и останавливается.)

Марья Львовна (спокойно). Он обанкротился, ваш человек? Очень жаль. Только этим и объясняете вы его право отдыхать в мире? Нелестно.

Рюмин (Варваре Михайловне). Простите, что я… так раскричался! Вам, я вижу, неприятно…

Варвара Михайловна (медленно, очень спокойно). Я помню,года два тому назад, вы говорили совсем другое, и так же искренно, так же горячо… Рюмин (взволнованно). Растет человек, и растет Мысль его!

Марья Львовна. Она мечется, как испуганная летучая мышь, эта маленькая, темная мысль! Я вижу: вы искренно кричите… и, хотя для меня истерика не аргумент, я все же понимаю - вас что-то сильно испугало, вы хотели бы спрятаться от жизни. И я знаю: не один вы хотите этого, людей испуганных немало.

Рюмин. Да, их много, потому что люди все тоньше и острее чувствуют, как ужасна жизнь! В ней все строго предопределено, и только бытие чело­века случайно, бессмысленно, бесцельно!

Марья Львовна (спокойно). А вы постарайтесь возвести случайный факт вашего бытия на степень общественной необходимости,- вот ваша жизнь и получит смысл».

Ольгу Алексеевну все больше огорчает их разговор, и она собирается уйти, но Варвара Михайловна отговаривает ее, тогда Ольга Алексеевна остается и садится на диван с ногами, сжимаясь в комок. Рюмин нервно барабанит пальцами по стеклу, стоя у двери на террасу, а Варвара Михайловна задумчиво произносит: «Странно мы живем! Говорим, говорим - и только! Мы накопили множество мнений, мы с такой нехорошей быстротой принимаем их и отвергаем.

А вот желаний, ясных, сильных желаний нет у нас нет! Неискренно, некрасиво, скучно мы живем».

В комнату быстро входит Юлия Филипповна, за нею Калерия. Юлия Филипповна просит, чтобы все уговорили Калерию прочитать сейчас новые стихи, которые та написала и обещала прочесть на вечере в пользу детской колонии. Все просят, Калерия отказывается, потом уходит - просители идут за ней.

Марья Львовна сетует, что немножко резко обошлась с Власом Михайловичем. Варвара жалуется ей, что у него много работы и просит быть с ним немножко помягче: ведь брат жил с всегда пьяным отцом, тот его бил. Растроганная Марья Львовна уходит к Власу в кабинет, а Рюмин спрашивает у Варвары Михайловны, как ей может нравиться Марья Львовна «с ее слепой и холодной жестокостью».

За Ольгой Алексеевной приходит муж, он жалуется Рюмину на проблемы с коло­нией малолетних преступников, на разные другие неприятности. На просьбу жены не раздражаться из-за мелочей и привыкнуть к проблемам, он нервно произносит: А если вся жизнь слагается из мелочей? И что значит привыкнуть? К чему? К тому, что каждый идиот суется в твое дело и мешает тебе жить? … У меня нет частной практики, и я не могу бросить это дурацкое место.

Ольга Алексеевна (укоризненно). Потому что большая семья? Да, Кирилл? 4 Я это не однажды слышала от тебя, и здесь ты мог бы не говорить об этом. Бестактный, грубый человек! (Накинув шаль на голову, быстро идет к комнате Варвары Михайловны.)

Варвара Михайловна. Ольга! Что ты?!

Ольга Алексеевна (почти рыдая). Ах, пусти, пусти меня! Я это знаю! Я слышала… (Они обе скрываются в комнате Варвары Михайловны.)»

Дудаков растерян. Он извиняется и быстро уходит, сталкиваясь в дверях с Калерией, Юлией Филипповной и Замысловым. Юлия Филипповна удивлена - доктор чуть не сбил их с ног.

Юлия Филипповна. Не доверяю я этому доктору. Он такой… не­здоровый, заикается, рассеянный. Засовывает в футляр очков чайные лож­ки и мешает в стакане своим молоточком. Он может напутать в рецепте и дать чего-нибудь вредного.

Рюмин. Мне кажется, он кончит тем, что пустит себе пулю в лоб.

Варвара Михайловна. Вы говорите это так спокойно…

Рюмин. Самоубийства часты среди докторов.

Варвара Михайловна. Слова волнуют нас больше, чем люди. Вы не находите?»

Калерию наконец уговорили, и она садится за рояль. Замыслов просит общего внимания. К собравшимся присоединяются Марья Львовна и Влас.

Калерия. …Это стихотворение в прозе. Со временем к нему напишут музыку… (Все быстро усаживаются. Калерия тихо перебирает клавиши.) Это называется «Эдельвейс». «Лед и снег нетленным саваном вечно оде­вают вершины Альп, и царит над ними холодное безмолвие - мудрое молчание гордых высот. Безгранична пустыня небес над вершинами гор, и бесчисленны грустные очи светил над снегами вершин. У подножия гор, там, на тесных равнинах земли, жизнь, тревожно волнуясь, растет, и страдает усталый владыка равнин человек. В темных ямах земли стон и смех, крики ярости, шепот любви… многозвучна угрюмая музыка жиз­ни земной!.. Но безмолвия горных вершин и бесстрастия звезд не сму­щают тяжелые вздохи людей. Лед и снег нетленным саваном вечно оде­вают вершины Альп, и царит над ними холодное безмолвие - мудрое молчание гордых высот. Но как будто затем, чтоб кому-то сказать о не­счастьях земли и о муках усталых людей,- у подножия льдов, в царстве вечно немой тишины, одиноко растет грустный горный цветок - эдель­вейс… А над ним, в бесконечной пустыне небес, молча гордое солнце плывет, грустно светит немая луна и безмолвно и трепетно звезды горят… И холодный покров тишины, опускаясь с небес, обнимает и ночью и днем - одинокий цветок эдельвейс». (Пауза. Все, задумавшись, молчат. Далеко звучат трещотка сторожа и тихий свист. Калерия, широко от­крыв глаза, смотрит прямо перед собой.)

Юлия Филипповна (негромко). Как это хорошо! Грустно… чи­сто…

Влас (подходя к роялю). И мне нравится, право! (Сконфуженно сме­ется.) Нравится! Хорошо! Точно - клюквенный морс в жаркий день!

Калерия. Уйдите!

В л а с. Да я ведь искренно, вы не сердитесь!»

Варвара Михайловна идет к дверям и останавливается при виде входящего

Шалимова. Она поражена тем, что он лысый, поэтому не сразу и очень тихо приглашает его войти.

Вечер, заходит солнце. Около террасы дачи Басова, на поляне, окруженной густым кольцом сосен, елей и берез, видна небольшая открытая сцена-ракушка. Рядом под соснами - круглый стол со стульями. Слышно, как у Басовых Калерия играет на рояле.

По поляне медленно, тяжело ходит дачный сторож Пустобайка, расставляя скамьи к вечернему представлению. Из-за угла дачи, шумя и смеясь, проходит по дороге в лес группа молодежи с мандолинами и гитарами. Около елей стоит второй сторож, Кропилкин, с ружьем за плечами. Он никогда не видел дачных спектаклей, и ему хочется знать, «как господа представляют». Пустобайка рассказывает Кропилкину, что за последние пять лет он столько перевидал дачников, что они для него теперь - «вроде как в ненастье пузыри на луже… вскочит и лопнет… вскочит и лопнет…». Что касается спектаклей, то «нарядятся не в свою одежу и говорят разные слова, кому какое приятно… Кричат, суетятся, будто что-то делают… Кому что кажется подходящим, он то и представляет».

Пока Пустобайка лениво и неуклюже возится около сцены со скамьями, к сцене подходит Двоеточие с племянником, продолжая разговор, из которого выясняется, что дяде Суслова под шестьдесят, у него в городе старый большой дом, а свой завод он продал немцам, с которыми был не в состоянии конкурировать, продал - «и сразу почувствовал себя сиротой», деньга есть, но ему скучно и некуда теперь себя девать. В это время задумчивая Варвара Михайловна выходит на террасу и, заложив руки за спину, медленно прохаживается.

Двоеточие. Вон Басова жена вышла. Экая женщина… магнит! Кабы я годков на десять моложе был…

Суслов. Ведь вы, кажется, женаты?

Двоеточие. Был. И неоднократно. Но - которые жены мои померли, которые сбежали от меня… И дети были… умерли… Насчет женщин я очень счастлив был… Приеду, бывало, посмотрю туда-сюда - вижу, понимаешь, женщина, достойная всякого внимания, а муж у нее - какое-то ничтожество в шляпе… Ну, сейчас ее и приберешь к рукам… хо-хо! (Влас выходит на террасу из комнат, стоит и смотрит на сестру.) Да, все это было… а те­перь - ничего вот нет… ничего и никого…

Суслов. Как же вы думаете жить?

Двоеточие. Не знаю. Посоветуй!»

Влас тем временем обнимает сестру.за талию, хочет сказать ей что-то ласковое. Двоеточие, увидев его, говорит, что Власу надо бы делом заниматься, а тот что-то не очень деловит.

Влас. Насколько я успел узнать вас, почтеннейший Семен Семенович, под словом „дело” вы подразумеваете выжимание соков из ближних ваших? В этом смысле я еще не деловит… увы!

Двоеточие. Хо-хо! Вы не горюйте! В юности, понимаете, это труд­ненько: совесть еще не окрепла, и в Голове кисель розовый вместо мозгов. А созреете, и преудобно воссядете на чьей-нибудь шее, хо-хо! На шее ближ­него всего скорее доедешь к благополучию своему.

Влас. Вы, несомненно, человек опытный в такой езде, верю вам! (Кла­няется и уходит.)

Из лесу выходят Басов и Шалимов и садятся у стола под сосной. Когда Двоеточие уходит, Басов спрашивает у Суслова, правильно ли он понял, что его дядя прие­хал, чтобы поселиться у племянника. Тот отвечает, что не очень этому рад, но и дяде не откажет.

Шалимов рассказывает всем, как за обедом он поспорил с Марьей Львовной. Эта «свирепая женщина» вначале расспрашивала о его писательском кредо, потом раскритиковала его сочинения: «это неясно, это неверно, это некрасиво». Посколь­ку он устал и приехал отдохнуть, то едва не наговорил ей дерзостей. Басов посове­товал ему терпеть, ведь «при виде писателя всякий хочет показать себя умницей».

Сам он тоже не очень жалует Марью Львовну, с которой дружит его жена: во- первых, эта дама плохо влияет на жену, во-вторых, «она такая прямолинейная, как палка». В это время Басов оглядывается на террасу и видит, что Варвара Михай­ловна все слышит. Шалимов усмехаясь смотрит на смущенного Басова. Но тут подходят Замыслов и Юлия Филипповна, чтобы сказать, что они решили устроить пикник, и Варвара Михайловна приглашает их в дом.

Б а с о в. А давно ты ничего не печатал, Яков. Пишешь что-нибудь боль­шое?

Шалимов (ворчливо). Ничего я не пишу, скажу прямо… Да! И какого тут черта напишешь, когда совершенно ничего понять нельзя? Люди какие- то запутанные, скользкие, неуловимые…

Басов. А ты так и пиши - ничего, мол, не понимаю! Главное, брат, в писателе - искренность.

Шалимов. Спасибо за совет! Искренность… не в этом дело, друг мой! Искренно-то я, может быть, одно мог бы сделать: бросить перо… Но - надо кушать, значит, надо писать. А для кого? Не понимаю… Нужно ясно пред­ставить себе читателя, какой он? Кто он? Лет пять назад я был уверен, что знаю читателя и знаю, чего он хочет от меня. И вдруг, незаметно для себя, потерял я его… Потерял, да. В этом драма, пойми! Теперь вот, говорят, ро­дился новый читатель. Кто он?

Б а с о в. Я тебя не понимаю… Что это значит - потерять читателя? А я, а все мы - интеллигенция страны - разве мы не читатели? Не понимаю…

Шалимов (задумчиво). Конечно… интеллигенция - я не говорю о ней… да… А вот есть еще… этот… новый читатель. Иду по улице и вижу каких-то людей. У них совершенно особенные физиономии и глаза. Смотрю я на них и чувствую: не будут они меня читать, не интересно им это… А зимой читал я на одном вечере и тоже… вижу - смотрит на меня множество глаз, вни­мательно, с любопытством смотрят, но это чужие мне люди, не любят они меня. Не нужен я им, как латинский язык. Стар я для них, и все мои мыс­ли - стары… И я не понимаю; кто они? Кого они любят? Чего им надо?

Басов успокаивающе говорит, что другу надо отдохнуть. Оба идут в дом, и Сергей Васильевич просит, чтобы Шалимов покрасовался перед его женой павлином, как-нибудь заинтересовал и развлек ее, а то она все скучает о чем-то. Яков Петро­вич его понимает: он недавно развелся, был женат уже дважды, но так и не смог «найти в женщине товарища».

Когда они уходят, появляются Соня и Зимин. Они прощаются: Зимин завтра уезжает на три недели. Он берет руку девушки и полушутя просит, чтобы она без него не вышла случайно замуж. Соня горячо протестует, и видно, что они любят друг друга. Зимин скрывается за углом дачи, а Соня долго смотрит ему вслед и медленно идет на террасу.

К скамейке подходят Дудаков, Влас и Марья Львовна, за ними - Двоеточие.

Влас рассказывает им о себе: «Отец мой был повар и человек с фантазией, любил он меня жестоко и всюду таскал за собою, как свою трубку. Я несколько раз бегал от него к матери, но он являлся к ней в прачечную, избивал всех, попадавших ему под руку, и снова брал меня в плен. Роковая мысль - заняться моим образованием - пришла ему в голову, когда он служил у архиерея… Поэтому я попал в духовное училище. Но через несколько месяцев отец ушел к инженеру, а я очутился в желез­нодорожной школе… а через год я уже был в земледельческом училище, потому что отец поступил к председателю земской управы. Школа живописи и коммерческое училище тоже имели честь видеть меня в своих стенах. Кратко говоря - в семнад­цать лет отвращение к наукам наполняло меня до совершенной невозможности чему-нибудь учиться, хотя бы даже игре в карты и курению табака».

«Дудаков. Скверно вам будет, Влас!..

Влас. Когда?

Дудаков. Вообще… всегда…

Двоеточие. Конечно, будет скверно… потому - человек прямой… и всякому, понимаете, забавно попробовать - а ну-ка, не согнется ли?

Огорченный Влас приглашает всех пить чай, сам быстро убегает на дачу, все медленно идут за ним.

«Двоеточие. Приятный паренек…

Марья Львовна. Да, славный, только вот - кривляется…

Двоеточие. Ничего! Это пройдет. В нем есть внутренняя честность, знаете… Обыкновенно честность у людей где-то снаружи прицеплена, вроде галстуха, что ли… Человек больше сам про себя кричит: я честный, честный! Но когда, понимаете, девица часто про себя говорит: ах, я девушка! ах, я де­вушка! - для меня это верный признак, что она в дамки прошла.

За разговором они входят на террасу, Суслов выходит им навстречу и медленно идет к своей даче. Какая-то женщина с подвязанной щекой все бегает около дач, ищет мальчика. Из леса выходит господин в цилиндре, спрашивает у Суслова, не ищет ли он его, так как он приглашен играть первую роль в сегодняшней пьесе и обижен, что уже два часа не может найти режиссера. По дороге ему попадается навстречу Ольга Алексеевна и спрашивает, не видел ли он ее мужа. Она замечает, что Петр Иванович устал, у него трясутся руки. Суслов идет с нею обратно к даче Басова, объясняя, что много выпил вчера и плохо спал. К ним выходит Варвара Михайловна и спрашивает Петра Ивановича, почему тот ушел. Оказывается, тому «надоело слушать речи господина писателя и почтенной Марии Львовны».

Варвара Михайловна. Да? Вам неинтересно? А вот я слушаю.

Суслов (пожимая плечами). На здоровье. До свиданья пока… (Идет к своей даче.)

Ольга Алексеевна (негромко). Ты понимаешь, почему он такой?..

Варвара Михайловна. Нет. Мне не хочется понимать это. …А ты опять расстроена?

Ольга Алексеевна. Могу ли я быть спокойной, Варя? Он приехал из города, заглянул на минутку домой и исчез. Меня это не может радовать, согласись (раздраженно). Он бегает от меня и детей. Я понимаю, он зара­ботался, ему надо отдохнуть. Но ведь и я тоже устала. О, как я устала! Я ничего не могу делать, у меня все не ладится… это злит меня. Он должен помнить, что молодость мою, все мои силы я отдала ему.

Варвара Михайловна (мягко). Милая Оля… Мне кажется, что тебе нравится жаловаться… нет? я ошибаюсь? (Из комнаты доносится глу­хой шум спора, он все возрастает.) Просто вам нужно отдохнуть друг от друга. Поезжай, я достану тебе денег. Ольга Алексеевна.Я ненавижу себя за то, что не могу жить без твоей помощи… ненавижу! Ты думаешь, мне легко брать у тебя деньги, деньги твоего мужа?:. Нельзя уважать себя, если не умеешь жить, если всю жизнь нужно, чтобы кто-то помогал тебе, кто-то поддерживал тебя… Ты знаешь? Иногда я не люблю и тебя… ненавижу! За то, что вот ты такая спокойная и все только рассуждаешь, а не живешь, не чувствуешь…

Варвара Михайловна. Голубчик мой, я только умею молчать. Я не могу себе позволить жалоб - вот и все!

Ольга Алексеевна. Те, которые помогают, должны в душе пре­зирать людей. Я сама хочу помогать. (На дачу Басовых быстро проходит Рюмин.)

Варвара Михайловна. Чтобы презирать людей?

Ольга Алексеевна. Да! да! Я не люблю их! Не люблю Марыо Львовну, зачем она всех так строго судит? Не люблю Рюмина - он все философствует и ничего не смеет, не может. И мужа твоего не люблю: он стал мягкий, как тесто, он боится тебя; разве это хорошо? А твой брат… влюблен в эту резонерку, в эту злую Марью Львовну…

Варвара Михайловна (удивленно, с упреком). Ольга! Что с тобой? Это нехорошо!..

Ольга Алексеевна. Да! да! Пускай нехорошо! А эта гордая Кале­рия!.. Говорит о красоте, а самой просто хочется замуж!

Варвара Михайловна (строго и холодно). Ольга! Ты не должна давать воли этому чувству… оно тебя заведет в такой темный угол…

Ольга Алексеевна (негромко, но сильно и со злостью). Мне все равно! Все равно, куда я приду, лишь бы выйти из этой скучной муки] Я жить хочу! Я не хуже других! Я все вижу, я не глупая! Тебе хорошо жить. Да, твой муж богат, он не очень щепетилен в делах, твой муж, это все говорят про него. Ты должна знать это! Ты сама тоже… Ты устроилась как-то так, чтобы не иметь детей. Мне муж говорил, что многие женщины не хотят детей.

Варвара Михайловна (вздрагивая, задумчиво). Ты, Ольга, была мне как родная. Если бы я не знала, как тяжело тебе жить, если бы не пом­нила, что когда-то мы обе с тобой мечтали не о такой жизни…

Ольга Алексеевна (искренно). Ну, прости меня, прости. Я - злая…»

Сильно обидевшись, Варвара Михайловна хочет сразу же уйти, сказав, что если Ольга хотела сделать ей больно, то ей это удалось, только она не понимает за что. Тут к ним быстро подходит хохочущий Двоеточие, пытается рассказать о произо­шедшем в дом-е, но видит лицо Варвары и останавливается, потом смотрит на Ольгу Алексеевну и смущенно крякает. Ольга Алексеевна быстро уходит.

Двоеточие (дружески, просто). Эх, сударыня! Смотрю я на вас: не­хорошо вам тут, понимаете? Нехорошо, правда?

Варвара Михайловна (оглядывая его с головы до ног, спокойно, ровно). Послушайте, Семен Семенович, вы не можете объяснить мне, кто дал вам право говорить со мной в этом странном тоне?

Двоеточие. Хо-хо-хо! Э! бросьте! Право это дает мне старость моя и опыт мой.

Варвара Михайловна. Извините меня, но, мне кажется, этого слишком мало, чтобы так бесцеремонно вторгаться…

Двоеточие (добродушно). Никуда я не вторгаюсь,’а вижу я - чужая вы всем тут, и я чужой, ну вот, и того… понимаете… захотелось мне сказать вам что-то… ну, видно, не сумел: извините, коли так.

Варвара улыбнулась, хотела что-то сказать, но в это время Семенов влетает на велосипеде и подкатывается прямо к ногам Двоеточия - он спешит на репетицию

и боится, что опоздал. Репетиция еще не началась, и следом за ним из леса появляются еще артисты - дама в желтом и молодой человек в клетчатом костю­ме. Из леса идет Суслов, он, как обычно, ищет свою жену. Калерия, Шалимов, Рюмин, Варвара Михайловна идут от дачи. Двоеточие идет им навстречу и внима­тельно слушает их спор. Суслов садится, угрюмо глядя на спорящих.

Шалимов (утомленно). Нет, я готов бежать от нее на северный по­люс… невыносимо горяча она! *

Р ю м и н. Меня положительно возмущает ее деспотизм. Люди этого типа преступно нетерпимы. Почему они полагают, что все должны принимать их верования?

Варвара Михайловна (пристально смотрит на всех). Укажите им что-нибудь более великое и красивое, чем эти верования!

К а л е р и я. Ты называешь великим и красивым эти холодные, лишенные поэзии мечты о всеобщей сытости?

Варвара Михайловна (волнуясь). А я не знаю. Я не вижу ничего более яркого. (Шалимов внимательно прислушивается к словам Варвары Михайловны.) Я не умею говорить… Но, господа, я сердцем чувствую: надо, необходимо пробудить в людях сознание своего достоинства, во всех людях… во всех! Тогда никто из нас не будет оскорблять другого… Ведь мы не умеем уважать человека, и это так больно, обидно. Разве легко и свободно жить среди людей, которые всё только стонут, всё кричат о себе, насыщают жизнь жалобами и ничего, ничего больше не вносят в нее?

Около сцены собираются артисты-любители, в шесть у них репетиция. Пустобайка на сцене расставляет стулья. Двоеточие зовет всех к речке, в беседку, и Варвара с Шалимовым уходят с ним. Суслов смотрит вслед им и усмехается.

Рюмин (смотрит им вслед). Как она оживилась, когда приехал этот Шалимов. …Как она говорит! А что такое он? Ведь она видит,- он исписал­ся, потерял почву под собой и, когда он говорит уверенно, он лжет себе, обманывает других.

Калерия. Она это знает; вчера вечером, после разговора с ним, она пла­кала, как разочарованное дитя. Да… Издали он казался ей сильным, смелым, она ожидала, что он внесет в ее пустую жизнь что-то новое, интересное.

Из-за угла дачи выходят Замыслов и Юлия Филипповна. Он что-т(1 шепчет ей, а она смеется, и Суслов это видит. Замыслов игриво осыпает ее комплиментами и уходит, Юлия Филипповна, напевая, подходит к деревьям и замечает мужа. Тот резко спрашивает, где она была, и от неожиданности она не знает, что сказать.

«Суслов. Всё с ним? С этим… так открыто… чем ты рисуешься, Юлия? Надо мной уже смеются. Ты понимаешь?

Юлия Филипповна. Уже смеются? Это скверно.

Суслов. Нам нужно объясниться. Я не могу позволить тебе…

Юлия Филипповна. Мне не улыбается роль жены человека, над которым смеются.

Суслов. Берегись, Юлия! Я способен…

Юлия Филипповна. Быть грубым, как извозчик? Я знаю.

Суслов. Не смей говорить так! Развратная!

Юлия Филипповна (негромко, спокойно). Мы кончим эту сцену дома. Сюда идут. Ты ушел бы… У тебя такое лицо… (Брезгливо вздрагивает. Суслов делает шаг к ней, но быстро отступает и, сказав сквозь зубы свою фразу, исчезает в лесу.)

Суслов. Когда-нибудь… я застрелю тебя!

Юлия Филипповна (вслед ему). Это - не сегодня? Да?»

Она смотрит ему вслед широко открытыми глазами, напевает, но ее голос дрожит,

и медленно опускает голову. Из дачи Басова выходят Марья Львовна, очень взволнованная, Дудаков и Басов с удочками.

Басов. Нельзя же так, уважаемая! По-вашему выходит, что если пи­сатель, так уж это непременно какой-то эдакий… герой, что ли? Ведь это, знаете, не всякому писателю удобно.

Марья Львовна. Мы должны всегда повышать наши требования к жизни и людям.

Басов. Это так. Повышать - да! Но в пределах возможного. Все со­вершается постепенно. Эволюция! Эволюция! Вот чего не надо забывать!

Марья Львовна.Я не требую невозможного. Но мы живем в стра­не, где только писатель может быть глашатаем правды, беспристрастным судьею пороков своего народа и борцом за его интересы. Только он может быть таким, и таким должен быть русский писатель. Я этого не вижу в вашем друге, не вижу, нет! Чего он хочет? Чего ищет? Где его ненависть? Его лю­бовь? Его правда? Кто он: друг мой? враг? Я этого не понимаю… (Быстро уходит за угол дачи.)

Басов {распутывая удочки). Уважаю я вас, Марья Львовна, за эту… кипучесть. Исчезла? Нет, вы скажите мне, чего она горячится? Ведь даже гимназистам известно, что писатель должен быть честен… ну, и там… дей­ствовать насчет народа и прочее, а солдат должен быть храбр, адвокат же умен… Пойдемте, милый доктор, поймаем окуня.

Дудаков. Д-да… много она говорит, по-умному… Очень просто жить ей. Практика у нее есть, потребности небольшие.

Оба сходятся во мнении, что Шалимов красиво говорит, когда в ударе. Басов рассказывает, что Яков Петрович всего полгода прожил со своей первой женой, а потом бросил ее, а теперь, когда она умерла, «хочет ее именьишко к рукам прибрать».

Дудаков (задумчиво, медленно). Вам не странно, то есть вас не удив­ляет, что мы не опротивели друг другу, а?

Б ас ов (останавливается). Что-о? Вы это серьезно?

Дудаков. Вполне серьезно. Ведь ужасно пустые люди все мы, вам не кажется это?

Басов (идет). Нет, не кажется. Я здоров. Я вообще нормальный чело­век, извините… странное у вас… настроение.

Дудаков (угрюмо). Трудно говорить серьезно с вами.

Басов. И не говорите… не надо! А то вы очень уж оригинально по­нимаете серьезный разговор. Не будем говорить серьезно!

Басов и Дудаков уходят. Из дачи Басова торопливо бежит к сцене Замыслов, его встречают шумом. Около него собирается тесная группа, которой он что-то объясняет. Справа выходят Соня и Влас.

Соня. Не верю я в ваши стихи.

Влас. И напрасно… у меня есть талантливые вещицы, например:

Как персик, так и ананас Природой создан не для нас.

О Влас! Не пяль напрасно глаз На персик и на ананас!

Соня (смеясь). Зачем вы тратите себя на пустяки? Почему бы вам не попробовать отнестись к себе более серьезно?

Влас (тихо, таинственно). Премудрая София, я пробовал! (Напевает гнусаво и негромко.) Велик для маленького дела, для дела крупного я - мал!

Соня (серьезно). Бросьте это! Ведь я чувствую, вам совсем не хочется дурить. Скажите мне, как бы вы хотели жить?

Влас (с жаром). Хорошо! Очень хорошо хочу я жить!

Соня. Что же вы делаете для этого?

Влас (уныло). Ничего! Совершенно ничего не делаю я!

Марья Львовна из леса зовет Соню домой, говоря, что к ней приехали гости. Когда Соня уходит, она уговаривает Власа перестать делать из себя шута.

Влас (не глядя на нее). Не нужно, говорите вы… (Вдруг - горячо, про­сто, искренно.) Тошно мне, Марья Львовна, нелепо мне… Все эти люди… Я их не люблю, не уважаю: они жалкие, они маленькие, вроде комаров. Я не могу серьезно говорить с ними, они возбуждают во мне скверное желание кривляться, но кривляться более открыто, чем они. У меня голова засорена каким-то хламом. Мне хочется стонать, ругаться, жаловаться. Я, кажется, начну пить водку, черт побери! Я не могу, не умею жить среди них иначе, чем они живут, и это меня уродует. Иногда я смотрю на них с ужасом. Вы не поверите - порой так хочется крикнуть всем что-то злое, резкое, оскор­бительное.

Продолжая разговаривать, они уходят в лес. Шалимов, ЮлИя Филипповна и Варвара Михайловна выходят с правой стороны, беседуя о любви.

Шалимов. …Я допускаю дружбу с женщиной, но не считаю ее устой­чивой. Природу не обманешь!

Юлия Филипповна. Иначе - вы допускаете дружбу только как предисловие к любви?

Шалимов. Любовь! Я смотрю на нее серьезно… Когда я люблю жен­щину, я хочу поднять ее выше над землей. Я хочу украсить ее жизнь всеми цветами чувства и мысли моей. Вы что так странно смотрите на меня, Вар­вара Михайловна? Вам не правится мой тон? Вы строги. Я слишком уважаю жизнь своей души для того, чтобы открывать ее пред каждым любопытным человеком».

Поклонившись ей, он идет к сцене, где собравшаяся публика молча смотрит, как Замыслов, с книгой в руке, тоже молча крадется по сцене, показывая Семенову, как надо играть. К Варе поспешно подходит Басов с удочками и рассказывает, что только что в лесу видел, как Влас стоял на коленях перед Марьей Львовной и целовал ей руки, но «ведь он же мальчишка, ведь она ему в матери годится». Варвара Михайловна негромко просит его никому не рассказывать об этом и берет с него честное слово. Басов просит объяснить, почему жена так волнуется, и полу­чает ответ, что она ничего и ни о чем не хочет знать. Удивленный Сергей замечает, что ей надо лечить нервы и быстро уходит. Варвара Михайловна тихо идет к террасе. Около сцены - шум, смех: начинается спектакль.

Действие третье

Пикник на поляне в лесу. Под деревьями, вокруг ковра, уставленного закусками и бутылками, расположились Басов, Двоеточие, Шалимов, Суслов, Замыслов.

В стороне большой самовар; около него Саша моет посуду, рядом лежит Пустобай­ка и курит трубку. На копне сена сидят Калерия, Варвара Михайловна и Юлия Филипповна. Басов рассказывает что-то вполголоса, мужчины внимательно слушают его. Вечереет. Откуда-то иногда доносятся звуки гитары и голос Сони.

Юлия Филипповна жалуется дамам, что пикник был так же скучен, как и их жизнь, только мужчинам весело - они много выпили и теперь рассказывают друг другу неприличные анекдоты.

Юлия Филипповна. Я тоже выпила, но это меня не веселит; на­против, когда я выпью рюмку крепкого вина, я чувствую себя более серьез­ной, жить мне - хуже и хочется сделать что-то безумное.

Калерия (задумчиво). Все - спутано, неясно и пугает…

Варвара Михайловна. Что пугает?

Калерия. Люди. Ненадежные они все. Никому не веришь… Варвара Михайловна. Да. Именно ненадежны. Я понимаю тебя. Калерия. Нет, не понимаешь! И я тебя не понимаю. И никто никого не понимает, не хочет понять. Люди блуждают, как льдины в холодном море севера, сталкиваются друг с другом… (Когда Варвара Михайловна начинает говорить, Юлия Филипповна пристально смотрит ей в лицо.)

Варвара Михайловна. Жизнь точно какой-то базар. Все хотят обмануть друг друга: дать меньше, взять больше.

Калерия. Каковы должны быть люди, чтобы смотреть на них было не так скучно?

Варвара Михайловна. Честнее они должны быть! И смелее…

Калерия. Определеннее они должны быть, Варя! Во всяком случае во всех отношениях определеннее они должны быть…. У меня в душе растет какая-то серая злоба, серая, как облако осени. Тяжелое облако злобы давит мне душу, Варя. Я никого не люблю, не хочу любить! И умру смешной старой девой.

Варвара Михайловна. Перестань, милая! Так тоскливо…

Юлия Филипповна. Быть замужем - тоже сомнительное удо­вольствие На вашем месте я вышла бы замуж за Рюмина. Он немножко кисленький, но…

Калерия. Он резиновый.

Варвара Михайловна вдруг вспоминает грустную песню, которую устало пели прачки в заведении матери, когда она была маленькой и езде училась в гимназии.

Она всегда плакала, слушая эту песню:

Ты, родная моя матушка,

Пожалей меня, несчастную,

Тяжело мне у чужих людей,

В злой неволе сердце высохло.

На Варвару нахлынули воспоминания детства. Она рассказала, что ее мать была добрая и веселая, ее все любили. Она всю жизнь работала, чтобы дать детям образование, и очень радовалась, когда Варя кончила гимназию. К тому времени она уже была тяжело больна, не могла ходить - у нее был ревматизм. Варвара Михайловна считает, что в жизни матери было больше смысла, чем в ее собствен­ной: ей кажется, что она зашла в чужую сторону, к чужим людям и не понимает их жизни, жизни культурных людей. Существование кажется ей непрочным, неустой­чивым, поспешно сделанным на время, «как делаются на ярмарках балаганы. Эта жизнь - точно лед над живыми волнами реки: он крепок, он блестит, но в нем много грязи, много постыдного, нехорошего». Когда же она читает честные, смелые книги, то ей кажется, что «восходит горячее солнце правды, лед тает, обнажая грязь внутри себя, и волны реки скоро сломают его, раздробят, унесут куда-то». Калерия вдруг с досадой спрашивает, почему Варвара не уходит от мужа, ведь он такой пошляк, и советует ей сделать это немедленно. Варвара Михайловна с не­доумением смотрит на Калерию.

«Калерия (настойчиво). Брось его и уходи куда-нибудь, учиться иди, влюбись… только уйди!

Варвара Михайловна (встает, с досадой). Как это грубо…

Юлия Филипповна. Вы очень мило говорите о своем брате.

Калерия (спокойно). Да! Хотите, я скажу вам что-нибудь такое же о вашем муже?

Юлия Филипповна. (усмехаясь). Скажите! Вероятно, я не оби­жусь. Я сама часто говорю ему кое-что, от чего он бесится. Он мне платит тем же. Еще недавно он сказал в лицо мне, что я - развратна. Я не возра­жала. Не знаю: не знаю я, что такое разврат, но я очень любопытна. Сквер­ное такое, острое любопытство к мужчине есть у меня. (Варвара Михайлов­на встает, отходит шага на три в сторону.) Я красива - вот мое несчастие. Уже в шестом классе гимназии учителя смотрели на меня такими глазами, что я чего-то стыдилась и краснела, а им это доставляло удовольствие, и они вкусно улыбались, как обжоры перед гастрономической лавкой. … Потом меня просвещали замужние подруги. Но больше всех я обязана мужу. Это он изуродовал мое воображение, он привил мне чувство любопытства к муж­чине. (Смеется. От группы мужчин отделяется Шалимов и медленно идет к женщинам.) А я уродую ему жизнь. Есть такая пословица: взявши лычко - отдай ремешок.

Ш алимов (подходя). Славная пословица! Несомненно, ее создал щедрый и добрый человек.

Он приглашает Варвару Михайловну пройтись к реке, и когда они уходят, Юлия Филипповна говорит, что в Шалимове есть что-то нечистое, он, «должно быть, холодный, как лягушка», но заметно, что он увлечен Варварой. А она чужая здесь всем, строгая, чистая, и «так странно-пытливо смотрит на всех». Юлия ее любит, но боится. Она и Калерия тоже идут к реке. Вдруг раздаются громкие крики и смех, ищут лодку. Позже выясняется, что это шляпа Двоеточия упала в воду и уплыла, а молодежь поехала спасать ее и окончательно утопила.

На поляну быстро входят Марья Львовна и Влас, оба взволнованны.

Марья Львовна (возбужденно, но негромко). Оставьте это, слыши­те? Я не хочу. Не смейте говорить со мной так! Разве я дала вам право?

В л а с. Я буду говорить! Буду!

Марья Львовна (протягивая руки вперед, как бы желая оттолкнуть Власа). Я требую уважения к себе!

Влас. Я вас люблю… люблю вас! Безумно, всей душой люблю ваше сердце, ваш ум люблю, и эту строгую прядь седых волос, ваши глаза и речь…

Марья Л ь в о в на. Молчите! Не смейте!

В л а с. Я не могу жить… Вы нужны мне, как воздух, как огонь!

Марья Львовна. О боже мой, разве нельзя без этого? Нельзя?

Влас (схватив руками свою голову). Вы подняли меня в моих глазах. Я блуждал где-то в сумраке, без дороги и цели. Вы научили меня верить в свои силы.

Марья Львовна. Уйдите, не надо мучить меня! Голубчик! Не надо мучить меня!

Влас (на коленях). Вы уже много дали мне - этого еще мало все-таки! Будьте щедры, будьте великодушны! Я хочу верить, хочу знать, что я стою не только внимания вашего, но и любви! Я умоляю вас - не отталкивайте меня!

Марья Львовна. Нет, это я вас умоляю! Уйдите! Потом… После я отвечу вам, не сейчас. И - встаньте! Встаньте, я вас прошу!

Влас (встает). Поверьте - мне необходима ваша любовь! Я так за­пачкал свое сердце среди всех этих жалких людей. Мне нужен огонь, кото­рый выжег бы всю грязь и ржавчину моей души!

Марья Львовна. Имейте хоть немного уважения ко мне! Ведь я старуха! Вы это видите! Мне нужно, чтобы вы ушли теперь… Уйдите!

Влас быстро идет к лесу и сталкивается с сестрой. Варвара Михайловна сразу понимает, что здесь что-то произошло. Марья Львовна растерянно рассказывает, что Влас только что признался ей в любви, но она считает себя слишком старой для него - ей 37, ее дочери 18, а Власу всего 25.

Марья Львовна. …Я несчастная баба! Помогите мне! Его надо от­толкнуть от меня. Я не могу этого сделать. Я - уеду!

Варвара Михайловна. Я вас понимаю. Вам жалко его, он вам не нравится… Бедный Власик!

Марья Львовна. Ах! Я все лгу вам! Мне не его жалко. Мне себя жалко! (Соня выходит из леса и стоит несколько секунд за копной. В руках у нее цветы, она хочет осыпать ими мать и Варвару Михайловну. Слышит слова матери, делает движение к ней и, повернувшись, неслышно уходит.)

Марья Львовна.Я его люблю! Вам это смешно? Ну, да… я люблю. Волосы седые, а жить хочется! Ведь я - голодная! Я не жила еще. Мое за­мужество было трехлетней пыткой. Я не любила никогда! И вот теперь, мне стыдно сознаться, я так хочу ласки! нежной, сильной ласки,- я знаю, позд­но! Поздно! Я прошу вас, родная моя, помогите мне! Убедите его, что он ошибается, не любит! Я уже была несчастна, я много страдала… довольно!

Варвара Михайловна. Славная вы моя! Я не понимаю вашего страха! Если вы любите его и он любит вас - что же? Вы боитесь будущего страдания, но ведь, может быть, это страдание далеко впереди!

Марья Львовна. Вы думаете, это возможно? А моя дочь? Соня моя? А годы? Проклятые годы мои? И эти седые волосы? Ведь он страшно молод! Пройдет год - и он бросит меня. О, нет, я не хочу унижений…

Варвара Михайловна. Зачем взвешивать-рассчитыватъ! Как мы все боимся жить! Как мы все жалеем себя! Я бьюсь, как большая, глупая муха бьется о стекло, желая свободы. Мне больно за вас. Я хотела бы хоть немножко радости вам. И мне жалко брата! Вы могли бы сделать ему много доброго! У него не было матери. Он так много видел горя, унижений… Вы были бы матерью ему…

Марья Львовна (опуская голову). Матерью… да! Только матерью, я понимаю вас. Спасибо! Вы …невольно сказали простую, трезвую правду Матерью я должна быть для него, да! Другом! Хорошая вы моя… Мне пла­кать хочется, я уйду!

Из леса выходит Рюмин, видит женщин, останавливается и кашляет. Они его не слышат, и он подходит ближе. Марья Львовна тихо, устало идет в лес, Варвара порывается идти с ней, но ее останавливает Рюмин. Он говорит, что знает Варвару Михайловну четыре года и давно хотел ей признаться кое в чем.

Рюмин. Я волнуюсь немножко… мне страшно! Я не могу решиться сказать эти слова. Я хотел бы, чтоб вы…

Варвара Михайловна. Не понимаю! Что мне нужно сделать?

Рюмин. Догадаться… Только догадаться!

Варвара Михайловна. О чем? Вы говорите проще.

Рюмин (тихо). О том, что я давно уже… давно хочу сказать вам… Теперь вы поняли? (Пауза. Варвара Михайловна, сдвинув брови, сурово смо­трит на Рюмина и медленно отходит в сторону от него.)

Варвара Михайловна (невольно). Какой странный день!

Рюмин (негромко). Мне кажется, всю жизнь я любил вас, не видя еще, не зная - любил! Вы были женщиной моей мечты, тем дивным образом, который создается в юности. Потом его ищут всю жизнь иногда - и не на­ходят. А я вот встретил вас, мечту мою.

Варвара Михайловна (спокойно). Павел Сергеевич! Не надо об этом говорить: я не люблю вас, нет! …

Рюмин. Ну, что же делать? Что делать? (Тихо смеется.) Вот и конче­но! Как это просто все. Я собирался так долго сказать вам это, и мне было приятно и жутко думать о часе, когда я скажу вам, что люблю. И вот - ска­зал! Знаете, на вас, на ваше отношение ко мне я возложил все мои надежды, а вот теперь нет их - и нет жизни для меня…

Варвара Михайловна. Не надо говорить так! Не надо делать мне больно… Разве я виновата?

Рюмин. А мне как больно! Надо мной тяготеет и давит меня неис­полненное обещание… В юности моей я дал клятву себе и другим. Я по­клялся, что всю жизнь мою посвящу борьбе за все, что тогда казалось мне хорошим, честным. И вот я прожил лучшие годы мои - и ничего не сделал, ничего! Сначала я все собирался, выжидал, примеривался - и незаметно для себя привык жить покойно, стал ценить этот покой, бояться за него. Вы видите, как искренно я говорю? Не лишайте меня радости быть искренним! Мне стыдно говорить… но в этом стыде есть острая сладость исповеди…

Варвара Михайловна. Но что же, что я могу сделать для вас?

Р ю м и н. Не любви прошу - жалости! Жизнь пугает меня настойчиво­стью своих требований, а я осторожно обхожу их и прячусь за ширмы разных теорий,- вы понимаете это, я знаю. Я встретил вас - и вдруг сердце мое вспыхнуло прекрасной, яркой надеждой, что вы поможете мне исполнить мои обещания, вы дадите мне силу и желание работать для блага жизни!

Варвара Михайловна (горячо, с тоской и досадой). Я не могу! Поймите вы - я не могу! Я сама - нищая. Я сама в недоумении перед жиз­нью. Я ищу смысла в ней - и не нахожу! Разве это жизнь? Разве можно так жить, как мы живем? Яркой, красивой жизни хочет душа, а вокруг нас - проклятая суета безделья. Противно, тошно, стыдно жить так! Все боятся чего-то, и хватаются друг за друга, и просят помощи, стонут, кричат.

Р ю м и н. И я прошу помощи! Теперь я слабый, нерешительный человек. Но если бы вы захотели!

Варвара Михайловна (сильно). Неправда! Не верю я вам! Все это только жалобные слова! Ведь не могу же я переложить свое сердце в вашу грудь, если я сильный человек! Я не верю, что где-то вне человека существует сила, которая может перерождать его. Или она в нем, или ее нет! …Мы живем на земле чужие всему, мы не умеем быть нужными для жизни людьми. И мне кажется, что скоро, завтра, придут какие-то другие, сильные, смелые люди и сметут нас с земли, как сор. В душе моей растет вражда ко лжи, к обманам.

Рюмин. А я хочу быть обманутым, да! Вот я узнал правду - и мне нечем жить!

Варвара Михайловна (почти брезгливо). Не обнажайте передо мной вашей души. Мне жалко нищего, если это человек, которого ограбили, но если он прожился или рожден нищим,- я не могу его жалеть!

Рюмин (оскорбленный). Не будьте так жестоки! Ведь вы тоже больной, раненый человек!

Варвара Михайловна (сильно, почти с гордостью). Раненый - не болен, у него только разорвано тело. Болен тот, кто отравлен.

Рюмин. Да пощадите! Ведь человек же я!

Варвара Михайловна. А я? Ая разве не человек? Я только что- то нужное для того, чтобы вам лучше жилось? Да? А это не жестоко?

Рюмин вне себя быстро уходит в лес, бормоча, что он опоздал, и упоминая Шали­мова. Варвара Михайловна делает движение, как бы желая идти за ним, но тотчас же, отрицательно покачав головой, опускается на пень. Около ковра с закусками, появляется Суслов и пьет вино. Варвара Михайловна встает, уходит в лес, а в это время оттуда быстро возвращается Рюмин, оглядывается и с жестом досады опускается на сено. Немного выпивший Суслов, насвистывая, подходит к Рюмину и рассказывает, как Влас поспорил с писателем и Замысловым: «Они тут спори­ли… Но все это одно кривлянье. Консерватизм, интеллигенция, демократия… и что еще там? Все это - мертвое, все - ложь! Человек прежде всего зоологический тип, вот истина. Вы это знаете! И как вы ни кривляйтесь, вам не скрыть того, что вы хотите пить, есть и иметь женщину. Вот и все истинное ваше. Д-да! Когда говорит Шалимов, я понимаю: он литератор, игра словами - его ремесло, и когда говорит Вяас, понимаю: он молод и глуп. Но, когда говорит Замыслов, этот жулик, это хищное животное,- мне хочется заткнуть ему глотку кулаком!.. И эта гордая Варвара, которая все не решается выбрать себе любовника…»

Рюмин не хочет слушать эти гадости и быстро уходит прочь. Суслов, оставшись один, засыпает на сене. Тихо входят Дудаков и Ольга. Они идут под руку, она крепко прижалась к его плечу и смотрит ему в лицо.

Дудаков. И конечно - не правы мы оба. Завертелись, засуетились и потеряли уважение друг к другу. Да и за что тебе уважать меня? Что я та­кое?

Ольга Алексеевна. Милый мой Кирилл, ты отец моих детей. Я уважаю, я люблю тебя.

Дудаков. Я устаю и распускаюсь, и не могу удерживать мои нервы, а ты все так близко принимаешь к сердцу, и вот создается это адское по­ложение.

Ольга Алексеевна. Ты у меня один в целом свете. Ты и наши детки!» Продолжая разговаривать, они снова уходят в лес, не заметив, что их разговор слышали Замыслов и Юлия Филипповна.

«Юлия Филипповна (выходя, смеется). Торжественно и трога­тельно! Какой урок мне!

Замыслов. Это предисловие к пятому ребенку или к шестому уже? Ну, милая Юлька, так я жду?

Юлия Филипповна (насмешливо). Уж я не знаю, как теперь… Они были так милы. Не вернуться ли и мне на стезю добродетели, глупенький мой?

Замыслов. Это потом, Юлька.

Юлия Филипповна. Да, это потом; я решаю остаться на пути по­рока, и пусть мой дачный роман умрет естественною смертью.

Она расспрашивает Замыслова, о чем он так кричал с Власом и писателем, и узнает, что они спорили о вере. Замыслов отшучивается, что с недавних пор верит только в себя, в право жить так, как он хочет. У него суровое прошлое - го­лодное детство и такая же юность, полная унижений, он видел много тяжелого и скверного, много испытаний перенес, и теперь убежден, что сам судья и хозяин своей жизни. Замыслов уходит, напоминая ей, что им нужно держаться подальше друг от друга и быть поосторожнее. Юлия Филипповна иронически восклицает: « Вдали, вблизи - не все ль равно, о мой рыцарь? Кого бояться нам, столь безумно влюбленным?» Она смотрит ему вслед, свободно и глубоко вздыхает, идет к сену, негромко напевая, и внезапно видит спящего мужа. Вздрогнув, она несколько секунд стоит неподвижно, потом с улыбкой садится рядом с мужем и щекочет лицо ему стеблем травы. Суслов мычит, просыпается и не сразу приходит в себя.

Юлия Филипповна. Как от тебя пахнет вином! Целый стог сена не может заглушить этого запаха. Ты разоришься на дорогом вине, мой друг!

Суслов (протягивает к ней руки). Ты так близко… Я уже забыл, Юлия, когда это было…

Юлия Филипповна. И бесполезно вспоминать эти счастливые моменты, мой друг. Слушай, хочешь сделать мне удовольствие?

Суслов. Какое? Говори - я готов! Поверь мне, Юлия, я на все готов для тебя.

Юлия Филипповна. Именно таким и должен быть любящий муж!

Суслов (целуя ее руку). Ну, скажи мне, чего ты хочешь?

Юлия Филипповна (вынимая из кармана маленький револьвер). Давай застрелимся, друг мой! Сначала ты, потом я!

Суслов. Какая тяжелая шутка, Юлия. Брось эту гадость. Ну, брось, прошу тебя!

Юлия Филипповна. Подожди. Убери прочь твою руку! Тебе не нравится мое предложение? Но ты же собираешься застрелить меня? Я за­стрелилась бы первой, но, боюсь, ты меня обманешь и останешься жить, а мне не хочется быть обманутой еще раз, и я не хочу разлучаться с тобой. Я буду жить с тобой долго-долго. Ты рад?

Суслов (подавленно). Слушай, Юлия, так нельзя, нельзя!

Юлия Филипповна. Можно - ты видишь! Ну, хочешь, я сама за­стрелю тебя?

Суслов (закрываясь от нее рукой). Не смотри на меня так! Это черт знает что! Я - уйду. Я не могу!

Юлия Филипповна (весело). Иди. Я выстрелю тебе в спину.

Задыхаясь, Суслов тихо спрашивает жену, за что она так его ненавидит. В это время к ним, наклонив голову, задумчиво подходит Марья Львовна. Она спраши­вает, не видели ли они Варвару Михайловну. Юлия отвечает, что Варя где-то тут гуляет с писателем. Суслов молча уходит. Марья Львовна рассеянно замечает, что Юлия слишком строга со своим мужем.

Юлия Филипповна. Это не вредно. Какой-то философ, говорили мне, советует мужчине: когда идешь к женщине, бери с собой плеть:

Марья Львовна. Это Ницше:

Юлия Филипповна. Да? Он,кажется,был полоумным? …Еслибы я была философом, я сказала бы женщине: подходя к мужчине, моя милая, бери с собой хорошее полено. (Слевой стороны, в глубине поляны, являют­ся Ольга Алексеевна и Калерия, они садятся около ковра с закусками.) Гово­рили мне также, что у одного племени дикарей существует такой милый обычай: мужчина, перед тем как сорвать цветы удовольствия, бьет женщину дубиной по голове. У нас, людей культурных, это делают после свадьбы. Вас по голове дубиной били?

Марья Львовна. Да-а…

Юлия Филипповна (с улыбкой). Дикари честнее - не правда ли?

Появляется Двоеточие, без шляпы, с удочкой в руках, и просит, чтобы ему повяза­ли голову платочком, а то комары лысину кусают. Пока Юлия Филипповна отходит за платком, Двоеточие рассказывает Марье Львовне, что деваться ему некуда - вначале думал дожить остаток своих дней у племянника, но не видит с его стороны поддержки. Он достаточно богат, его капитал составляет около миллиона, но племянника, по-видимому, это не прельщает. Марья Львовна советует Двоеточию употребить деньги на какое-нибудь общественное дело. Подходит Юлия Филипповна и повязывает старику голову платком.

Двоеточие. …Я все хочу спросить тебя - ты мужа-то не любишь? Юлия Филипповна.А по-вашему, его можно любить?

Д в о е т о ч и е. А на что замуж за него вышла?

Юлия Ф и л и п п о в н а. А он интересным прикинулся.

Двоеточие расхохотался, и все трое пошли закусывать. На поляне слышен негром­кий шум и смех. Басов, Шалимов и Дудаков приходят на сено, к ним присоединя­ется Замыслов с бутылкой вина. Завязывается легкая беседа.

Басов (опускаясь па сено). …Наслаждаться природой надо сидя. При­рода, леса, деревья, сено… Люблю природу! (Почему-то грустным голосом.) И людей люблю. Люблю мою бедную, огромную, нелепую страну, Россию мою! Всё и всех я люблю! У меня душа нежная, как персик! Яков, ты вос­пользуйся, это хорошее сравнение: душа нежная, как персик…

Шалимов. Хорошо, я воспользуюсь! …

Басов. …Славное это занятие - жизнь - для того, кто смотрит на нее дружески, просто. К жизни надо относиться дружески, господа, доверчиво. Надо смотреть ей в лицо простыми, детскими глазами, и все будет превосходно.

Ш а л и мов. Заболтался ты, Сергей!

Басов. Не суди - да не судим будеши. А говорю я не хуже тебя… Ты человек красивого слова, и я человек красивого слова! Вот я слышу голос Марьи Львовны. Превосходная женщина, достойна глубокого уважения!

Шалимов. А мне не нравится. Я вообще не поклонник женщин, до­стойных уважения.

Басов (радостно). И это - верно! Недостойные уважения женщины - лучше достойных, они лучше, это факт!

Двоеточие. И что говорит! Будучи женат на такой, можно сказать, королеве.

Басов. Моя жена? Варя? О! Это пуристка! Пуританка! Это удивитель­ная женщина, святая! Но - с ней скучно!

К ним подходит Калерня, которая все никак не найдет Варю. Шалимов хвалит ее поэтические опыты, на что Калерия отшучивается: «Вдруг я приму слова ваши как правду и принесу вам четыре толстейших тетради!» Тем временем все устали и собира­ются домой. Подходит Варвара Михайловна, недовольная тем, что муж много выпил. Басов отходит от нее, слишком твердо ступая, она с суровым лицом смотрит ему вслед, и оглянувшись, видит Шалимова, который тихо подходит к ней и ласково улыбается.

Варвара Михайловна (протягивает Шалимову цветок). Хотите взять?

Шалимов (с поклоном и улыбкой). Благодарю вас. Я ревниво храню цветы, когда мне дают их так дружески просто. Он будет лежать, ваш цветок, где-нибудь в книге у меня. Однажды я возьму эту книгу, увижу цветок - и вспомню вас (пытливо заглядывая ей в лицо). А должно быть, вам очень тоскливо среди этих людей, которые так трагически не умеют жить.

Варвара Михайловна. Научите их жить лучше!

Шалимов. Во мне нет самонадеянности учителей. Я - …одинокий созерцатель жизни, и мои слова не пробудят смелости в этих людях. Нет, не надо бояться, что отойдешь от людей. Поверьте мне, в стороне от них - воздух более чист и прозрачен, всё яснее, всё определеннее.

Варвара Михайловна. Я понимаю вас. И мне так грустно, как будто кто-то очень близкий мне - неизлечимо заболел.

Шалимов (не вслушиваясь в ее слова). Если бы вы поняли, как ис­кренно я сейчас говорю! Вы не поверите мне, может быть, но я все же скажу вам: перед вами мне хочется быть искренним, быть лучше, умнее. (целуя ее руку, волнуясь). Мне кажется, что вы обладаете волшебной силой, которой могли бы насытить другого человека, как магнит насыщает железо. И у меня рождается дерзкая, безумная мысль. Мне кажется, что если бы вы…

Варвара Михайловна. Если бы я? Что? … (просто, грустно, тихо). Как я любила вас, когда читала ваши книги, как я ждала вас! Вы мне казались таким светлым, все понимающим. Таким вы показались мне, когда однажды читали на литературном вечере. Мне было тогда семнадцать лет. И с той поры до встречи с вами ваш образ жил в памяти моей, как звезда, яркий, как звезда!

Шалимов (глухо, опустив голову). Послушайте… не надо! Я извиня­юсь…

Варвара Михайловна. Задыхаясь от пошлости, я представляла себе вас - и мне было легче, была какая-то надежда. И вот вы явились, такой же, как все! Такой же… Это больно! Скажите, что с вами случилось? Неужели невозможно сохранить силу своей души?

Шалимов (возбужденно). Позвольте! Почему вы применяете ко мне иные требования, иные мерки, чем вообще к людям? Вы все живете так, как вам нравится, а я, потому что я писатель, должен жить, как вы хотите!

Варвара Михайловна. Не надо так говорить! Не надо! Бросьте мой цветок!.. Я дала его вам - прежнему, тому, которого считала лучше, выше людей! Бросьте мой цветок… (Быстро уходит.)

Шалимов (глядя вслед). Черт возьми!.. (Мнет цветок.) Ехидна.

Нервно вытирая лицо платком, он идет туда же, куда прошла Варвара Михайлов­на. Дудаков и Ольга быстро идут из леса с левой стороны.

Ольга Алексеев на.Я так устала! Милый мой Кирилл, ты не дол­жен забывать этот день.

Дудаков.А ты - своих обещаний быть более сдержанной.

Ольга Алексеевна. Друг мой! Я так рада… Теперь наша жизнь будет светлее.

Они проходят в противоположную сторону, а из лесу выбегает Соня и, узнав, что мать хочет идти домой пешком, присоединяется к ней.

Марья Львовна. Соня! Дочка моя! Если бы ты знала!

Соня (просто). А я знані!

Марья Львовна. Ты ничего не знаешь!

Соня. Мамочка моя! Помнишь, когда я, маленькая, не понимала урока и ревела, как дурочка, ты приходила ко мне, брала мою голову на грудь себе, вот так, и баюкала меня… Мне кажется, что теперь ты не понимаешь урока, моя мама… Если ты его любишь…

Марья Львовна. Соня! Молчи! Как ты знаешь?

Соня…. Он славный парень, мама,- не отталкивай его! В твоих руках он будет еще лучше. Ты уже создала одного хорошего человека - ведь я не­дурной человечишка, мама? И вот ты теперь воспитаешь другого… Он будет хорошим товарищем мне, и мы заживем прекрасно, сначала трое, а потом нас будет четверо, потому что, родная моя, я выйду замуж за этого смешно­го Максима. Я люблю его, мама, он такой славный! …Нас будет четверо, мама, четверо смелых, честных людей!

Марья Львовна. Радость моя! Счастье мое! Нас будет трое: ты, твой муж и я. А он, если он - с нами, только как брат твой, как сын мой.

Соня. И мы хорошо проживем нашу жизнь! Мы хорошо ее сделаем! А пока отдохни, мама. Не надо плакать!.. (В голосе Сони дрожат слезы. Вдали чуть слышны гитара и мандолина.)

Действие четвертое

Вечер, уже зашло солнце. Около террасы дачи Басова, на той же поляне, где было представление, под соснами, Басов и Суслов играют в шахматы. На террасе Саша накрывает на стол к ужину. С правой стороны из леса доносятся хриплые звуки граммофона; в комнатах Калерия играет на рояле что-то грустное.

Басов. Наша страна прежде всего нуждается в людях, благожелатель­но настроенных. Благожелательный человек - эволюционист, он не торо­пится.

Суслов. Беру офицера.

Басов. Возьми офицера. Благожелательный человек изменяет формы жизни незаметно, потихоньку, но его работа есть единственно прочная. (Из- за угла дачи спешно выходит Дудаков.)

Дудаков. Э… жены у вас нет?

Басов. Вашей - нет! Присаживайтесь, доктор.

Но оказывается, доктор торопится, ему надо приготовить к печати учительский отчет, на что Басов ехидно замечает, что Дудаков готовит его уже второй год.

Тот обиженно уходит.

Басов. Нелепая фигура - этот доктор.

Суслов. Ходи..

Басов. Н-да-с… хожу! Так я говорю,- надо чувствовать благожела­тельно. …Одиннадцать лет тому назад явился я в эти места, и было у меня вСего имущества портфель да ковер. Портфель был пуст, а ковер - худ. И я тоже был худ.

Суслов. Шах королеве.

Басов. Ах, черт побери! Как же это я прозевал твой ход конем?

Суслов. Если человек философствует - он проигрывает.

Оба углубляются в игру. Из леса выходят Влас и Марья Львовна, не замечая играющих.

Марья Львовна (негромко). Милый, хороший мой юноша! Поверь­те, это скоро пройдет у вас, это пройдет. И тогда в душе вы скажете мне спасибо!

Влас (громко). Тяжело мне, очень тяжело! (Басов прислушивается, делая Суслову знак молчать.)

Марья Львовна. Уезжайте, уезжайте скорее, голубчик! Я обещаю писать вам. Работайте, ищите себе места в жизни, будьте смелым, не усту­пайте никогда силе житейских мелочей. Вы - славный, и я - люблю вас. Да, да, я люблю вас. (Басов таращит глаза. Суслов с улыбкой смотрит на него.) Но это не нужно вам и страшно мне. Я не стыжусь сознаться - это страшно! Вы быстро переживете ваше увлечение, а я… чем дальше, все боль­ше, все крепче стала бы любить вас. И это кончилось бы очень смешно, даже пошло,- во всяком случае грустно для меня.

Влас. Нет, клянусь вам…

Марья Львовна. Да и не нужно клятв.

Влас. Пройдет любовь - останется уважение.

Марья Львовна. Этого мало для женщины, которая любит. И вот еще что, голубчик: мне стыдно жить личной жизнью. Может быть, это смеш­но, уродливо, но в наши дни стыдно жить личной жизнью. Идите, друг мой, идите и знайте: в трудную минуту, когда вам нужен будет друг,- приходите ко мне. Я встречу вас как любимого, нежно любимого сына. Прощайте!

Влас. Дайте вашу руку. Мне хочется встать перед вами на колени. Как я люблю вас! И хочется плакать… Прощайте!

Марья Львовна быстро уходит в лес, а Влас видит Басова с Сусловым и понимает, что они все слышали. Басов хочет что-то ему сказать, но Влас взволнованно просит не говорить ни слова и уходит на дачу. Тогда Басов, расхохотавшись, называет обоих влюбленных благородными комиками. Суслов же считает, что хитрая Марья Львовна говорила благородно, «чтобы крепче парня в руки взять», и хмуро рассказывает, что по ее совету дядя все свои деньги отдал кому-то.

Но тут его вызывает подрядчик, и он уходит. В это время подходят Юлия Филипповна и Замыслов.

Басов. Вы представьте, дорогая… Сидим мы - я и ваш муж, вдруг Марья Львовна. (хохочет) Оказывается, они - у них роман!

Юлия Филипповна. У кого? У мужа с Марьей Львовной? (Сме­ется.)

Басов. У Власа! У комика с этой…

Юлия Филипповна. Ах, вот что! Но это всем давно уже, благо­даря вашему языку, известно.

Из-за угла дома выходит Двоеточие, со свертками в руках, и Рюмин, похорошев­ший и загоревший,- он только что с юга, первый раз был на море, и ему там очень понравилось. Из-за угла дома выходит Варвара Михайловна.

Басов (подходя к ней). …Варюша, если бы ты знала! Сижу я с Сусло­вым, играю, вдруг Марья Львовна и Влас… понимаешь - у них роман! (Смеется.) Вот ты говорила, это не то. То самое, самое оно! Факт!

Варвара Михайловна. Сергей, перестань! Я боюсь, ты скажешь пошлость.

Басов. Варя! да ведь я еще не сказал…

Варвара Михайловна. Я просила тебя не касаться отношений Марьи Львовны к моему брату, а ты разболтал всем. Неужели ты не пони­маешь, как это нехорошо?

Басов. Ну, пошла! Право, с тобой лучше не говорить ни о чем…

Варвара Михайловна. Да, тебе вообще надо меньше говорить и хоть однажды подумать о том, что ты делаешь, и хоть однажды прислу­шаться к тому, что о тебе говорят, Сергей…

Басов. Обо мне? Я - выше сплетен. Пускай говорят всё, что угодно! Но меня удивляет, что ты, Варя, ты, моя жена…

Варвара Михайловна. Честь быть твоей женой не так высока, как ты думаешь, и она очень тяжела, эта честь.

Басов (возмущаясь). Варвара, что ты говоришь! Как ты говоришь?

Он требует от жены объяснений, но тут на террасу выходят Двоеточие и Влас. Варвара Михайловна успевает только сказать, что говорит то, что думает, как Басов, фыркая, уходит на дачу. Влас провожает его недружелюбным взглядом и садится на ступеньках лестницы. Двоеточие пришел попрощаться, он через день уезжает и берет с собой Власа. Он хотел бы уговорить Варвару уехать с ними, но не знает, как это сделать. Старик даже привез всем дамам конфет, «чтобы не поминали лихом», и просит у Варвары Михайловны ее портрет на память. Она выходит за портретом, а Двоеточие тоже садится на ступеньку террасы и описыва­ет Власу свои края: «Городишко у нас маленький, красивый; кругом лес, река. Дом у меня огромный - десять комнат. В одной кашлянешь - по всем гул идет. Зимой, когда вьюга воет, очень гулко в комнатах». Потом он сетует, что «в юности одино­чество полезно человеку, а вот под старость лучше вдвоем», и боится, что когда он завтра уедет, послезавтра все забудут старика, точно его и нет на свете. Подходит Соня, она ищет мать, Влас и Калерия присоединяются к ней. Двоеточие смотрит им вслед, вздыхает и мурлычет песенку. Варвара Михайловна наконец выходит с фотографической карточкой в руках, за ней идет Рюмин.

Двоеточие. …Спасибо за надпись! Эх, милая барыня, полюбил я вас!

Варвара Михайловна. За что любить меня?

Двоеточие. Да разве любят за что-нибудь? Любят так, просто! На­стоящая любовь - она, как солнце в небе, неизвестно на чем держится.

Варвара Михайловна. Не знаю я этого…

Двоеточие.Вижу, что не знаете. Ехали бы вы ко мне. Вот братишка ваш едет. Нашли бы себе какое-нибудь дело.

Варвара Михайловна. Что же я могу делать? Ничего я не умею!

Двоеточие. Не учились, оттого и не умеете. А вы поучитесь! Вот будем мы с Власием гимназии строить, мужскую и женскую.

Рюмин (рассеянно). Чтобы жизнь имела смысл, нужно делать какое-то огромное, важное дело, следы которого остались бы в веках. Нужно строить какие-то храмы…

Варвара Михайловна (с досадой). Господи! Как это скучно! Как избито, затрепано…

Рюмин (смотрит на всех и странно, тихо смеется). Да, я знаю: это мертвые слова, как осенние листья. Я говорю их так, по привычке, не знаю зачем. Может быть потому, что осень настала…

Варвара Михайловна. Вы странный какой-то. Что с вами?» Рюмин смеясь уверяет, что ничего. Подходят Калерия и Влас, но оби­женная его насмешками Калерия вскоре уходит.

«Влас (садится на нижнюю ступеньку у ног сестры). Надоела она мне. (Передразнивает.) Ах, я умираю с тоски… Я сказал ей: жить надо с людьми, умирать в одиночестве.

Рюмин (быстро). Вот! Это жестоко, но - вы правы… да! Так! (Басов и Юлия Филипповна выходят на террасу.)

Варвара Михайловна (как бы про себя). Жизнь проходит в сто­роне от нас и не трогает сердца, а только волнует нашу мысль.

Тем временем Басов распорядился, чтобы Саша накрывала для ужина здесь, и говорит Семену Семеновичу, что они собираются устроить ему маленькие проводы. Суслов отводит жену в сторону и по дороге что-то шепчет ей. Она отшатнулась от него, остановилась. Он берет ее под руку и ведет направо, где они несколько минут тихо разговаривают и возвращаются к террасе после того, как

Басов уходит.

Басов. …А где же мой помощник? (Негромко.) Он же помощник мужа Юлии Филипповны…

Варвара Михайловна (возмущенно, тихо). Сергей! Как это гадко! Басов (задорно). Но ведь это все знают, Варя! И ты напрасно так рез­ко… (Идет в комнаты.)

На террасе завязывается общий разговор, и Двоеточие философски говорит, что некоторые люди живут без действия, на что Суслов, усмехаясь, неожиданно произносит: «А вот я застрелюсь… и будет действие». Рюмин, отрицательно качает головой и спорит, что этого не может быть. К ним присоединяется Ольга Алексе­евна, которая говорит Власу, что скоро осень, все вернутся в город и там, среди каменных стен, будут еще более далеки и чужды друг другу. Влас, не отвечая Ольге Алексеевне, встает со ступеньки и идёт к соснам.

Суслов снова отходит с женой в сторону и что-то говорит ей со злым лицом.

Юлия Филипповна насмешливо кланяется ему, идет обратно к террасе, а Суслов, громко насвистывая, идет к своей даче. Двоеточие, посмотрев на Юлию Филипповну, идет за Сусловым.

Ольга Алексеевна (ловя руку Варвары Михайловны). Варя! Ты все еще сердишься?

Варвара Михайловна (задумчиво). Сержусь? Нет….

Ольга Алексеевна. …Варя, я ведь вижу ты сердишься! Ведь слово, сорвавшееся с языка в минуту раздражения…

Варвара Михайловна (задумчиво). Прошу тебя - оставь это! Я не люблю ничего заштопанного… и заштопанной дружбы.

Ольга Алексеевна (встает). Как ты злопамятна! Неужели нель­зя забыть? Простить, наконец!

Варвара Михайловна (твердо, холодно). Мы слишком много про­щаем. Это слабость. Она убивает уважение друг к другу. Есть человек, которо­му я очень много прощала, теперь я потеряла всякое значение в его глазах.

Ольга Алексеевна (после паузы). Ты говоришь о Сергее Василье­виче? (Варвара Михайловна не отвечает, тихо покачивая головой и глядя куда-то вперед.) Как быстро меняются люди! Я помню его студентом… какой он тогда был хороший! Беспечный, веселый бедняк, рубаха-парень - звали его товарищи. А ты мало изменилась: все такая же задумчивая, серьезная, строгая. Когда стало известно, что ты выходишь за него замуж, я помню, Кирилл сказал мне: с такой женой Басов не пропадет. Он легкомыслен и склонен к пошлости, но она…

Варвара Михайловна (просто). Зачем ты это говоришь, Ольга? Чтобы показать мне, что я сама - ничтожество?

Ольга Алексеевна. Варя! Как ты можешь думать это? Я просто так… я вспомнила…

Варвара Михайловна (негромко, очень ясно, как приговор себе). Да, я тоже бессильный, жалкий человек. Это ты хотела сказать? Я это знаю, Ольга, давно знаю!.. (Варвара Михайловна молча идет в комнаты.)

Ольга Алексеевна (идет вслед за Варварой Михайловной). Варя, послушай, ты не поняла!

Тем временем Шалимов расспрашивает Калерию, нравятся ли ей его рассказы, и получает ответ: «Очень! Особенно последние. Они менее реальны, в них меньше грубой плоти! Они полны той мягкой, теплой грустью, которая окутывает душу, как облако окутывает солнце в час заката. Немногие умеют ценить их, но эти немногие горячо любят вас». В ответ Шалимов просит ее почитать свои стихи, но видно, что ему это совершенно неинтересно. Когда Калерия быстро вбегает на террасу, Шалимов пожимает плечами и делает гримасу, оглядывается и видит Власа. По дороге от дачи Суслова молча идут Двоеточие и Суслов, оба сердитые.

Все выходят на террасу. Ольга Алексеевна садится в плетеное кресло около перил и что-то негромко говорит Рюмину. Варвара Михайловна стоит, прислонившись к колонне террасы, Замыслов вещает ей что-то. Суслов, взглянув на оратора, проходит под сосны; где молча сидят Шалимов и Влас. Басов останавливается у накрытого стола и рассматривает закуски. К ужину возвращаются и Марья Львовна с Соней.

Варвара Михайловна (нервно). Интеллигенция - это не мы! Мы что-то другое… Мы - дачники в нашей стране, какие-то приезжие люди. Мы суетимся, ищем в жизни удобных мест, мы ничего не делаем и отврати­тельно много говорим.

Басов (насмешливо). Особенно блестяще ты сама доказываешь правду твоих слов.

(Калерия выходит с тетрадкой в руке, останавливается у стола и слу­шает.)

Варвара Михайловна (нервнее). И страшно много лжи в наших разговорах! Чтобы скрыть друг от друга духовную нищету, мы одеваемся в красивые фразы, в дешевые лохмотья книжной мудрости. Говорим о тра­гизме жизни, не зная ее, любим ныть, жаловаться, стонать… (Дудаков под­ходит к террасе и становится так, что жена не видит его.)

Рюмин (нервозно). Надо быть справедливой! …Жестоко это, Варвара Михайловна, сомневаться в искренности стонов человека.

Варвара Михайловна. Довольно жалоб, имейте мужество молчать! Надо молчать о своих маленьких печалях. Ведь мы умеем молчать, когда до­вольны днями нашей жизни? Каждый из нас поглощает свой кусок счастья в одиночестве, а горе свое, ничтожную царапину сердца мы выносим на улицу, показываем всем, и кричим, и плачем о нашей боли на весь мир! Мы выбрасы­ваем вон из наших домов объедки наши и отравляем ими воздух города… Вот так же мы выкидываем из наших душ все дрянное и тяжелое под ноги ближних.

Марья Львовна молча гладит руку Варвары Михайловны, Влас и Соня тоже около нее, Двоеточие называет ее умницей, а Рюмин нервно встряхивает головой.

Ольга Алексеевна (Басову). Как она стала говорить, смело, резко! Басов. Да, заговорила Валаамова… (Не кончив слова, испуганно закры­вает себе рот рукой.)»

Взволнованная, Варвара Михайловна не заметила выходки мужа, но многие слышали и поняли ее. Шалимов улыбается и укоризненно качает головой, Замыс­лов быстро сходит с террасы к соснам и хохочет, Влас и Соня смотрят на Басова с презрением. Все остальные делают вид, будто ничего не заметили, и наступает неловкое молчание. Варвара Михайловна, замечая что-то неладное, растерянно осматривается. Вначале она не понимает, в чем дело, но потом догадывается, что кто-то совершил бестактность, и все стараются скрыть ее.

Марья Львовна начинает говорить, чтобы затушевать выходку Басова, потом увлекается, говорит сильно, горячо: «Мы все должны быть иными, господа! Дети прачек, кухарок, дети здоровых рабочих людей - мы должны быть иными! Ведь еще никогда в нашей’стране не было образованных людей, связанных с массою народа родством крови. Это кровное родство должно бы питать нас горячим желанием расширить, перестроить, осветить жизнь родных нам людей, которые все дни свои только работают, задыхаясь во тьме и грязи. Мы не из жалости, не из милости должны бы работать для расширения жизни, мы должны делать это для себя, для того, чтобы не чувствовать проклятого одиночества, не видеть пропасти между нами… Они послали нас вперед себя, чтобы мы нашли для них дорогу к лучшей жизни, а мы ушли от них и потерялись, и сами мы создали себе одиноче­ство, полное тревожной суеты и внутреннего раздвоения… Вот наша драма! Но мы сами создали ее, мы достойны всего, что нас мучит!» Она в волнении садится рядом с Варварой Михайловной. Все молчат. Еще нет уверенности, что выходка Басова заглажена. Ольга Алексеевна отводит подошедшего мужа в угол террасы и объясняет ему, что «Варвара тут говорила такое злое, а он назвал ее Валаамовой ослицей», и правильно - «Варвара стала такая гордячка».

Осени дыханием гонимы,

Медленно с холодной высоты

Падают красивые снежинки,

Маленькие мертвые цветы.

Кружатся снежинки над землею,

Грязной, утомленной и больной,

Нежно покрывая грязь земную

Ласковой и чистой пеленой.

Черные задумчивые птицы,

Мертвые деревья и кусты…

Белые безмолвные снежинки

Падают с холодной высоты…

Когда она закончила, все смотрят на нее, как будто еще чего-то ждут.

Влас возбужденно кричит, что он тоже, как сочинитель стихов, может показать, как легко «насорить стихами в голове ближнего своего», и с вызовом читает:

Маленькие нудные людишки

Ходят по земле моей отчизны,

Ходят и уныло ищут места,

Где бы можно спрятаться от жизни.

Всё хотят дешевенького счастья,

Сытости, удобств и тишины,

Ходят и всё жалуются, стонут,

Серенькие трусы и лгуны.

Маленькие краденые мысли…

Модные, красивые словечки…

Ползают тихонько с краю жизни

Тусклые, как тени, человечки.

Дочитав, он стоит неподвижно. Всем неловко. Калерия пожимает плечами.

Шалимов медленно закуривает папироску.

«Суслов (желчно). Позвольте теперь мне, тусклому человечку, ответить на это… на этот… извините не знаю - как назвать этот род творчества. …Я обращусь прямо к источнику вашего вдохновения… к вам, Марья Львовна!

Влас. Что такое? Вы! Смотрите!

Марья Л ьвовна (гордо). Ко мне? Это странно… но я слушаю.

Суслов. Ничуть не странно, ибо мне известно, что именно вы - муза этого поэта.

Влас. Без пошлостей!

Юлия Филипповна (мягко). Без пошлостей он не может.

С у с л о в. Я просил бы не мешать мне. …Вы, Марья Львовна, так назы­ваемый идейный человек. Вы где-то там делаете что-то таинственное, Может быть, великое, историческое, это уж не мое дело! Очевидно, вы думаете, что эта ваша деятельность дает вам право относиться к людям сверху вниз.

Марья Л ь в о в н а (спокойно). Это неправда.

Суслов. Вы стремитесь на всех влиять, всех поучать. Вы настроили на обличительный лад этого юношу.

Влас. Что вы там мелете?

Суслов (зло). Терпение, юноша! Я до сего дня молча терпел ваши выходки! Я хочу сказать вам, что, если мы живем не так, как вы хотите, по­чтенная Марья Львовна, у нас на то есть свои причины! Мы наволновались и наголодались в юности; естественно, что в зрелом возрасте нам хочется много и вкусно есть, пить, хочется отдохнуть, вообще наградить себя с из­бытком за беспокойную, голодную жизнь юных дней…

Шалимов (сухо). Кто это мы, можно узнать?

Суслов (все горячее). Мы? Это я, вы, он, он, все мы. Да, да… Мы все здесь - дети мещан, дети бедных людей. Мы, говорю я, много голодали и вол­новались в юности. Мы хотим поесть и отдохнуть в зрелом возрасте - вот наша психология. Она не нравится вам, Марья Львовна, но она вполне есте­ственна и другой быть не может!.. И потому оставьте нас в покое! Из-за того, что вы будете ругаться и других подстрекать на эту ругань, из-за того, что вы назовете нас трусами или лентяями, никто из нас не устремится в обществен­ную деятельность… Нет! Никто!., (все горячее). А за себя скажу: я не юноша! Меня, Марья Львовна, бесполезно учить! Я взрослый человек, я рядовой русский человек, русский обыватель! Я обыватель - и больше ничего-с! Вот мой план жизни. Мне нравится быть обывателем… Я буду жить, как я хочу! И, наконец, наплевать мне на ваши россказни, призывы, идеи!

Он нахлобучивает шляпу и быстро идет по направлению к своей даче. Общее недоумение, общий нервный говор. Марья Львовна констатирует, что «так обна­жить себя может только психически больной» и ставит Суслову диагноз - «исте­рия». Она считает, что он обидел не ее, а прежде всего себя. Рюмин вне себя подходит к Варваре Михайловне и прощается с ней навсегда, но она не слышит и не замечает его, и он в отчаянии уходит. Оскорбленный, Басов требует извине­ний от Власа, они громко ссорятся, Варвара и Калерия пытаются остановить их. Басов уходит, Варвара Михайловна и Калерия идут на дачу, Марья Львовна за ними. Влас и Соня уходят в лес.

Ольга Алексеевна. Вот так скандал! И как всё это вдруг! Ты по­нимаешь что-нибудь, Кирилл?

Дудаков. Я? понимаю! да! Когда-нибудь мы все должны были опро­тиветь друг другу! И вот опротивели! Влас, он метко попал, Ольга! Он попал! Но надо тебе идти домой.

Ольга Алексеевна. Подожди! Это так интересно! Может быть, еще что-нибудь будет.

Дудаков. Э, Ольга, это же нехорошо!

Они начинают выяснять отношения и скрываются в лесу. Темнеет. Из комнат на террасу выходят Басов и успокаивающий его Шалимов. К ним быстро подходит Суслов, вернувшийся, чтобы извиниться перед ними за то, что не сдержался.

Он оправдывается, что Марья Львовна давно раздражает его и он ненавидит ее манеру говорить с людьми.

Басов. Н-да-а, женщины… трудно с ними жить! (Варвара Михайловна и Марья Львовна выходят на террасу.)

Шалимов. Мы сами создаем эти трудности. Нам нужно сказать себе, что женщины - это всё еще низшая раса.

Басов (как бы говоря чужими словами). …Чтобы подчинить женщину своей воле - нужно применять к ней мягкий, но сильный и красивый в сво­ей силе, непременно красивый, деспотизм. (В лесу, на правой стороне, раз­дается выстрел. На него не обращают внимания.)

Суслов. Просто нужно, чтобы она чаще была беременной, тогда она вся в ваших руках.

Варвара Михайловна и Марья Львовна возмущены услышанным. Басов торопливо бросается к жене, стараясь сгладить впечатление от своих слов. Шалимов пожима­ет плечами. Суслов быстро уходит прочь, женщины тоже. Становится тихо.

Пустобайка и Кропилкин выходят из-за дачи Басова с трещотками и свистками, обходят участок, и один из них замечает: «Сору-то сколько, черти! Вроде гуляю­щих эти дачники, появятся, насорят на земле - и нет их. А ты после ихнего житья разбирай, подметай».

С дачи Суслова доносятся аккорды рояля, потом Юлия Филипповна и Замыслов поют дуэтом- Задумчивая Калерия выходит и садится под соснами, прислушивает­ся к пению, тихо подпевает и вдруг видит, как Пустобайка ведет под руки раненого Рюмина - он только что неудачно пытался застрелиться.

Калерия. Вам очень больно?

Рюмин. Мне стыдно… стыдно мне!

Шали м о в. Может быть, это не опасно?

Рюмин. Уведите меня отсюда. Я не хочу, чтобы она видела… уведите меня! Прошу вас!.. Простите меня! Я должен был сразу… но когда у челове­ка сердце маленькое и сильно бьется,- в него трудно попасть пулей.

Все сбегаются, слышны отрывочные возгласы, Рюмину оказывают помощь.

Рюмин (идет шатаясь, Басов и Суслов держат его). Да вот, жил неу­дачно и умереть не сумел… жалкий человек!

Его уводят.

Варвара Михайловна. …Я ненавижу всех вас неиссякаемой не- – навистью. Вы - жалкие люди, несчастные уроды!

Влас. Подожди, сестра,- это я скажу… я знаю: вы - ряженые! Пока я жив, я буду всегда срывать с вас лохмотья, которыми вы прикрываете вашу ложь, вашу пошлость, нищету ваших чувств и разврат мысли! (Шалимов, пожимая плечами, отходит в сторону.)

Марья Львовна. Перестаньте! Это бесполезно!

Варвара Михайловна. Нет. Пусть эти люди слушают. Я дорого заплатила за мое право говорить с ними откровенно! Они изуродовали душу мою, они отравили мне всю жизнь! Разве такой я была? Я не верю… я ни во что не верю! У меня нет сил, мне нечем жить! Разве такой я была!

Юлия Ф илипповна (с тоской). Это и я скажу! Это и я могу сказать!

Ольга Алексеевна (мужу). Смотри на Варвару, на лицо ее. Ви­дишь, какая она злая!.. (Дудаков отстраняет жену рукой.)

Басов. Варя, полно! … Друг мой…

Варвара Михайловна.Я никогда не была твоим другом… и ты моим… никогда! Мы были только мужем и женой. Теперь мы чужие. Я ухожу!

Басов. Куда? Ну, как не стыдно, Варя! При людях, на улице! (В глу­бине сцены неподвижно стоит Суслов.)

Варвара Михайловна. Здесь нет людей. …Да, я уйду! Дальше отсюда, где вокруг тебя все гниет и разлагается. Дальше от бездельников. Я хочу жить! Я буду жить… и что-то делать… против вас! Против вас! (Смо­трит на всех и кричит с отчаянием.) О, будьте вы прокляты!

Влас. Иди, сестра. Не надо, будет! (Ведет ее под руку прочь.)

Басов (Шалимову). Да помоги же мне прекратить все это!

Шалимов (спокойно, с усмешкой). Дай ей холодной воды… Чего же больше?…

Юлия Филипповна (спокойно и как-то зловеще). Ну, Петр Ива­нович! Идем продолжать нашу жизнь… (Суслов молча оскалил зубы и идет.)

Басов. Что же это такое? С ума, что ли, все сошли?…

Шалимов. Мой друг, успокойся! Все это только риторика на почве истерии, поверь мне! (Берет Басова под руку и ведет его на дачу. Дудаков, заложив руки за спину, выходит из комнат и медленно идет направо; там его молча ждет жена, неподвижно стоя под деревьями.)

Басов. Ах, черт побери!

Шалимов (с усмешкой). Успокойся, видишь - вон Сусловы пошли продолжать свою жизнь, пойдем и мы спокойно продолжать нашу. Все это, мой друг, так незначительно, и люди, и события… Налей мне вина! Все это так ни­чтожно, мой друг: (Пьет. В лесу тихо и протяжно свистят сторожа.)

Горький Максим

М.Горький

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Басов, Сергей Васильевич, адвокат, под 40 лет.

Варвара Михайловна, его жена, 27 лет.

Калерия, сестра Басова, 29 лет.

Влас, брат жены Басова, 25 лет.

Суслов, Петр Иванович, инженер, 42 года.

Юлия Филипповна, его жена, 30 лет.

Дудаков, Кирилл Акимович, доктор, 40 лет.

Ольга Алексеевна, его жена, 35 лет.

Шалимов, Яков Петрович, литератор, лет 40.

Рюмин, Павел Сергеевич, 32 года.

Марья Львовна, врач, 37 лет.

Соня, дочь ее, 18 лет.

Двоеточие, Семен Семенович, дядя Суслова, 55 лет.

Замыслов, Николай Петрович, помощник Басова, 28 лет.

Зимин, студент, 23 года.

Пустобайка, дачный сторож, 50 лет.

Кропилкин, сторож.

Саша, горничная Басовых.

Женщина с подвязанной щекой

Господин Семенов

Дама в желтом платье любители

Молодой человек в клетчатом костюме драматического

Барышня в голубом искусства.

Барышня в розовом

Господин в цилиндре

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Дача Басовых. Большая комната, одновременно столовая и гостиная. В задней стене налево открытая дверь в кабинет Басова, направо дверь в комнату его жены. Эти комнаты разделены коридором, вход в него завешен темной портьерой. В правой стене окно и широкая дверь на террасу; в левой два окна. Посреди комнаты большой обеденный стол, против двери в кабинет рояль. Мебель плетеная, дачная, только около входа в коридор широкий диван, покрытый серым чехлом. Вечер. Басов сидит за столом в кабинете, перед ним рабочая лампа под зеленым абажуром. Он пишет, сидя боком к двери, поворачивает голову, присматривается к чему-то в полутьме большой комнаты и порой тихо напевает. Варвара Михайловна бесшумно выходит из своей комнаты, зажигает спичку, держит ее перед лицом, осматривается. Огонь гаснет. В темноте, тихо подвигаясь к окну, она задевает стул.

Басов. Это кто?

Варвара Михайловна. Я.

Басов. А...

Варвара Михайловна. Ты взял свечу?

Басов. Нет.

Варвара Михайловна. Позвони Сашу.

Басов. Влас приехал?

Варвара Михайловна (у двери на террасу). Не знаю...

Басов. Глупая дача. Устроены электрические звонки, а везде щели... пол скрипит... (Напевает что-то веселое.) Варя, ты ушла?

Варвара Михайловна. Я здесь...

Басов (собирает бумаги, укладывает их). У тебя в комнате дует?

Варвара Михайловна. Дует...

Басов. Вот видишь!

(Саша входит.)

Варвара Михайловна. Дайте огня, Саша.

Басов. Саша, Влас Михайлович приехал?

Саша. Нет еще.

(Саша выходит, возвращается с лампой, ставит ее на стол около кресла. Вытирает пепельницу, на обеденном столе поправляет скатерть. Варвара Михайловна спускает штору, берет с полки книгу, садится в кресло.)

Басов (добродушно). Он стал неаккуратен, этот Влас... и ленив... Последнее время он вообще ведет себя... нелепо как-то. Это - факт.

Варвара Михайловна. Ты хочешь чаю?

Басов. Нет, я уйду к Сусловым.

Варвара Михайловна. Саша, сходите к Ольге Алексеевне... узнайте, не придет ли она пить чай ко мне...

(Саша уходит.)

Басов (запирая бумаги в столе). Ну, вот и кончено! (Выходит из кабинета, расправляя спину.) Ты, Варя, сказала бы ему, разумеется, в мягкой форме...

Варвара Михайловна. Что сказать?

Басов. Ну, чтоб он более... внимательно относился к своим обязанностям... а?

Варвара Михайловна. Я скажу. Только, мне кажется, ты напрасно говоришь о нем... в этом тоне при Саше...

Басов (осматривает комнату). Это - пустяки! От прислуги все равно ничего не скроешь... Как у нас пусто! Надо бы, Варя, прикрыть чем-нибудь эти голые стены... Какие-нибудь рамки... картинки... а то, посмотри, как неуютно!.. Ну, я пойду. Дай мне лапку... Какая ты холодная со мной, неразговорчивая... отчего, а? И лицо у тебя такое скучное, отчего? Скажи!

Варвара Михайловна. Ты очень торопишься к Суслову?

Басов. Да, надо идти. Давно я с ним не играл в шахматы... и давно не целовал твою лапку... почему? Вот странно!

Варвара Михайловна (скрывая улыбку). Так мы отложим беседу о моем настроении до поры... когда у тебя будет более свободное время... Ведь это не важно?

Басов (успокоительно). Ну, конечно! Ведь это я так... что может быть? Ты милая женщина... умная, искренняя... и прочее. Если бы ты имела что-нибудь против меня - ты сказала бы... А отчего у тебя так блестят глазки?.. Нездоровится?

Варвара Михайловна. Нет, я здорова.

Басов. Знаешь... надо бы тебе чем-нибудь заняться, дорогая моя Варя! Ты вот все читаешь... очень много читаешь!.. А ведь всякое излишество вредно, это - факт!

Варвара Михайловна. Не забудь об этом факте, когда будешь пить красное вино у Суслова...

Басов (смеясь). Это ты зло сказала! Но, знаешь, все эти модные, пряные книжки вреднее вина, право! В них есть что-то наркотическое... И сочиняют их какие-то нервно-растерзанные господа. (Зевает.) Вот скоро явится к нам "всамделишный", как дети говорят, писатель: Интересно, каков он стал... вероятно, зазнался немножко... Все эти публичные люди болезненно честолюбивы... вообще, ненормальный народ! Вот и Калерия ненормальна, хотя - какая она писательница, строго говоря? Она будет рада видеть Шалимова. Вот бы ей выйти замуж за него, право! Стара она... Н-да! старовата... и ноет всегда, точно у нее хронически зубы болят... и не очень похожа на красавицу...

Варвара Михайловна. Как ты много говоришь лишнего, Сергей!

Басов. Разве? Ну, ничего, ведь мы с тобой одни... Да, люблю я поболтать. (За портьерой слышен сухой кашель.) Кто это?

Суслов (за портьерой). Я.

Басов (идет к нему навстречу). А я собирался к тебе!

Суслов (молча здоровается с Варварой Михайловной). Идем. Я пришел за тобой... Ты в городе сегодня не был?

Басов. Нет. А что?

Суслов (криво усмехаясь). Говорят, твой помощник выиграл в клубе две тысячи рублей...

Басов. Ого!

Суслов. У какого-то сильно пьяного купца...

Варвара Михайловна. Как вы всегда говорите...

Суслов. Как?

Варвара Михайловна. Да вот... выиграл деньги - и под- черкиваете - у пьяного.

Суслов (усмехаясь). Я не подчеркиваю.

Басов. Что ж тут особенного? Вот если бы он сказал, что Замыслов напоил купца и обыграл его - это, действительно, скверный жанр!.. Идем, Петр... Варя, когда придет Влас. .. ага! вот он... явился!

Влас (входит, в руках его старый портфель). Вы скучали без меня, мой патрон? Приятно знать это! (Суслову, дурачливо, как бы с угрозой.) Вас ищет какой-то человек, очевидно, только что приехавший. Он ходит по дачам пешком и очень громко спрашивает у всех - где вы живете... (Идет к сестре.) Здравствуй, Варя.

Варвара Михайловна. Здравствуй.

Суслов. Черт возьми! Вероятно, это мой дядя...

Басов. Значит, неудобно идти к тебе?

Суслов. Ну, вот еще! Ты думаешь, мне будет приятно с дядей, которого я почти не знаю? Я не видал его лет десять.

Басов (Власу). Пожалуйте ко мне... (Уводит Власа в кабинет.)

Суслов (закуривая). Вы не хотите пойти к нам, Варвара Михайловна?

Варвара Михайловна. Нет... Ваш дядя - бедный?

Суслов. Богатый. Очень. Вы думаете, я только бедных родственников не люблю?

Варвара Михайловна. Не знаю...

Суслов (желчно покашливая). А этот ваш Замыслов в один подлый день скомпрометирует Сергея, вы увидите! Он - прохвост! Не согласны?

Варвара Михайловна (спокойно). Я не хочу говорить с вами о нем.

Суслов. Ну, что ж... Быть по сему. (Помолчав.) А вот вы - немножко рисуетесь вашей прямотой... Смотрите, роль прямого человека - трудная роль... чтобы играть ее только недурно, нужно иметь много характера, смелости, ума... Вы не обижаетесь?

Варвара Михайловна. Нет.

Суслов. И не хотите спорить? Или вы в душе согласны с моими словами?

Варвара Михайловна (просто). Я не умею спорить... не умею говорить...

Суслов (угрюмо). Не обижайтесь на меня. Мне трудно допустить существование человека, который смеет быть самим собой.