Чай – самый популярный и самый древний напиток в мире, история которого насчитывает порядка 5 тысяч лет. Его родина — Юго-Восточный Китай, а вот Европа познакомилась с ним совсем недавно, только 400 лет назад. Сейчас этот напиток пьют на всех континентах Земли, и в каждой стране сложилась своя культура потребления чая и свои традиции. С 2005 года 15 декабря отмечается Международный день чая. Предлагаем вашему вниманию цитаты и афоризмы о чае, дополненные картинами известных художников.

Е сли человек не выпил чая, он не способен воспринимать истину и красоту.
Японская поговорка

В ода — это мать чая, чайник его отец, а огонь — его учитель.
Китайская поговорка

Ч ай возвышает вкус и помогает достичь утонченности воли.
Лю Чжень Лян, даосский философ времен династии Тан (618-907 гг.)

В мире есть три обстоятельства, вызывающие глубокое сожаление: порча хорошей молодежи неправильным воспитанием, унижение прекрасной живописи вульгарным почитанием и напрасная трата хорошего чая неумелым приготовлением.
Ли Хилаи, китайский поэт времен династии Сун (960 - 1279 гг.)

В се листья сорвали сборщицы…
Откуда им знать, что для чайных кустов
Они - словно ветер осени.
Мацуо Басё, великий японский поэт (1644 – 1694)

П ечаль делает чай вкуснее.
Кобо Абэ, выдающийся японский писатель (1924 – 1993)

Н аша беда в том, что мы пьем слишком много чая. Я вижу в этом неспешную месть Востока, который пустил течение Желтой реки по нашим глоткам.
Дж. Б. Пристли, английский романист и драматург (1894 – 1984)

Я должен был пить много чая, ибо без него не мог работать. Чай высвобождает те возможности, которые дремлют в глубине моей души.
Лев Николаевич Толстой, великий русский писатель (1828 – 1910)

Р азве можно что-то почувствовать, если ты не выпил крепкого душистого чаю? Чай — это взлет души!
В.А. Милашевский, русский художник 19 века

С меркалось. На столе, блистая,
Шипел вечерний самовар,
Китайский чайник нагревая,
Под ним клубился легкий пар.
Разлитый Ольгиной рукою
По чашкам темною струею
Уже душистый чай бежал
И сливки мальчик подавал…..
А. С. Пушкин, из ”Евгения Онегина”

В жизни человека наберется немного часов, которые были бы приятнее, чем время, посвященное вечернему чаю.
Генри Джеймс, американский писатель (1843 – 1916)

С амый печальный напиток - чашка слабого чая.
Кэтрин Мэнсфилд, новозеландская писательница (1888 -1923)

Е сли холодно, чай Вас согреет. Если Вам жарко, он Вас охладит. Если у Вас настроение подавленное – он Вас подбодрит, если Вы возбуждены – он Вас успокоит.
Уильям Гладстон, английский писатель (1809 – 1898)

П ока есть чай — есть надежда.
Артур Уинг Пинеро, английский драматург (1855 – 1934)

Н а улице - дождик и слякоть,
Не знаешь, о чём горевать.
И скучно, и хочется плакать,
И некуда силы девать.

Глухая тоска без причины
И дум неотвязный угар.
Давай-ка, наколем лучины,
Раздуем себе самовар!

Авось, хоть за чайным похмельем
Ворчливые речи мои
Затеплят случайным весельем
Сонливые очи твои.
Александр Александрович Блок, 1915

К огда исчезнет Британская империя, историки обнаружат, что она сделала два неоценимых вклада в цивилизацию - чайный ритуал и детективный роман.
Айн Рэнд, “Источник”(1943)

Т о, что не излечивает один чай, чай с тостом исцелит непременно.
Кейт Фокс, “Наблюдая за англичанами. Скрытые правила поведения” (2004)

В ы никогда не должны отказываться от чашки чая при следующих обстоятельствах: если на улице жарко; если на улице холодно; если вы устали; если кто‐то думает, что вы устали; если вам не по себе; прежде чем выйти из дома; если вы не дома; если вы только что пришли домой; если вам хочется чайку; если вам не очень хочется чайку, но вы могли бы; если вы уже давно не пили чая; если вы только что перехватили чашечку.
Джордж Микеш, “Как быть британцем” (1984)

Ч ай для англичан — это пикник прямо в доме.
Элис Уокер, “Цвет пурпурный”

Л юбовь и скандал - лучшие сладости к чаю
Генри Филдинг, комедия “Любовь в нескольких масках” (1728)

… Мы поставили чайник на спиртовку в носовой части лодки и удалились на корму, делая вид, что не обращаем на него внимания и озабочены совершенно другими делами. Это единственный способ заставить чайник закипеть. Если только он заметит, что вы нетерпеливо ждете, чтобы он закипел, - он даже и зашуметь не подумает. Надо отойти и приступить к еде, как будто вы и не собираетесь пить чай. Ни в коем случае не следует оглядываться на чайник, тогда вы скоро услышите, как он фыркает и плюется, отчаянно желая напоить вас чаем

Джером Клапка Джером, “Трое в лодке, не считая собаки” (1889)

Ч аепитие обладает редким достоинством: вносить в наше абсурдное существование частицу спокойной гармонии.
(2006)

Ч ай - напиток не простой. Когда чаепитие становится ритуалом, оно развивает умение видеть великое в мелочах.
Мюриель Барбери, “Элегантность ежика” (2006)

Н астоящий чайный букет как дорогое вино, его невозможно повторить, секреты его приготовления доступны только автору.
Кейтлин Тёрнер, американская актриса.

З елёных чаев она не признавала, ещё более презирала травяные настои, по недоразумению называемые чаями. Чай в её представлении должен был быть чёрным, как дёготь, и крепким, как совесть грешника.
Ну, или наоборот. Чёрным, как совесть, и крепким, как дёготь.
Сергей Лукьяненко, “Новый дозор”

… Джефи достал пакетик чая, китайского, сыпанул в жестяной чайничек, попутно разводя костер, для начала маленький – солнце еще светило на нас, – укрепил в камнях длинную палку, подвесил котелок, вскоре вода закипела, чай был заварен, и мы стали пить его из жестяных кружек. Я сам набирал воду из источника, холодную и чистую, как снег, как хрустальные веки вечных небес. Никогда в жизни не пил я такого чистого и свежего чая, его хотелось пить еще и еще, он превосходно утолял жажду и растекался теплом по телу.
– Теперь понимаешь, почему на Востоке так любят чай, – сказал Джефи. – Помнишь, я рассказывал про эту книгу: первый глоток – радость, второй – счастье, третий – спокойствие, четвертый – безумие, пятый – экстаз .
Джек Керуак, “Бродяги Дхармы” (1958)

(̳ ·̫ ̳) ♡°

┏━∪∪━━━━━━━━━┓

Доброго времени суток~ Эта работа немного не в моём стиле. В основном всё состоит из диалогов...точнее, почти всё, что не свойственно мне. Я знаю, что это далеко не лучшая работа, можно сказать, что даже...простая? Да, может и так. Но всё же она написана от сердца. И я всё же хочу посвятить её двум важным для меня людям: и .

И я так же надеюсь, что вам понравится этот маленький рассказ (если эту зарисовку можно назвать рассказом).

┗━━━━━━━━━━━━┛

▕▔▔▔▔▔▔▔▔▔▔▔▏

Любовь и скандал - лучшие сладости к чаю.

~ Генри Филдинг

▕▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▁▏

Я все говорю и говорю. Как вы сами то? - спросила, сидящая за кухонным столом, красивая девушка. Глаза её улыбались, впрочем, улыбалась и она сама. - Ты молчишь весь вечер, сказала всего пару слов. Ты случаем не заболела?

Аника, всё в порядке, не переживай, - отвечавшая девушка отличалась. Глаза её были уставшими, наполненными некой любовью и грустью, а улыбка была мягкой, но не на столько счастливой, как у сидящей напротив неё Аники.

Ох, сколько же лет прошло с нашей последней встречи?

Три года.

Ах, да, да, помнится, вы с ним решили уехать, - подобное напоминание о прошлом заставило девушку улыбнуться счастливие. - Не жалеете?

Я скучаю по близким, он же никогда не затрагивал эту тему. Но нет, не жалеем, по крайней мере, я точно могу сказать так за себя. Здесь всё по другому.

Да-а, - протяжно ответила Аника. - Ты грустная, - подметила она, спустя пару секунд.

С чего ты взяла? Просто стресс, в последнее время свалилась гора работы.

Ну да...конечно, - присматриваясь к подруге, говорила подозрительным тоном Аника.

Давай лучше выпьем чаю.

Эрика, не дожидаясь ответа, принялась заваривать чай. Включила чайник, достала две кружки. Действия её выглядили такими непринуждёнными.

Ничего не изменилось? - намекая на количество сахара и его крепкость. Для Аники девушка достала зелёный чай.

Нет, всё также. А вот ты смотрю изменила вкусовые предпочтения, - смотря на то, как себе Эрика добавляет в кружку две с половиной ложки сахара и заливает водой, так как чайник уже вскипел. - Раньше ты обходилась одной ложкой. И...ты уже передержала, он будет слишком крепким.

Ох, - вздохнула она и села на стул обратно. - Прости, - с улыбкой она взяла в руки кружку с чаем и пошла к раковине. - По привычке.

Дай угадаю...

Не стоит. Ты ведь и так уже поняла, - на что лишь обе девушки улыбнулись, переглянувшись между собой.

И все же я никак не могу понять. Ты грустная, но в тоже время счастливая именно сейчас.

Да, ты права. От тебя никогда не скроешь своё состояние.

Так что случилось?

Скандал, - этого единственного слова было достаточно, чтобы Аника лишь тяжело вздохнула. Для полной картины не хватало лишь того, чтобы она сделала facepalm.

Как часто?

Довольно часто, - спокойно говорила Эрика, помешивая уже давно растворённый сахар в своей кружке.

Вам не надоело? Это началось ещё в подростковом возрасте, вам вообще мирно не живётся? Впрочем, всё, всё, я больше об этом не буду. Взрослые люди уже. Лучше скажи, есть что нибудь к чаю?

К сожалению, нет, - улыбаясь, таким образом извиняясь.

Вечером в квартире осталась лишь Эрика. Сидя за столом, она размешивала сахар в двух кружках сахара. Уже по привычке, так как знала, что он придёт с минуты на минуту с работы. Вот только не в этот раз.

Раздался звонок в дверь. Мог прийти лишь один человек. Помедлив, она пошла к двери.

Что тебе нужно? Я тебе всё сказала ещё утром.

Открой дверь, - донёсся до неё мужской голос за дверью.

Мне незачем этого делать, - как то даже с насмешкой сказала Эрика.

Прошу, открой дверь, я и на порог не вступлю, пока сама не пустишь, мы лишь поговорим.

Он никогда не врал ей. Наверное, лишь поэтому она открыла дверь. Как он и говорил, он не вступил на порог. Вот только разговор переростал в очередной пустяковый скандал. Каждый из этих двоих знал, чем он закончится. Уже готовая закрыть дверь, она не может, так как он держит её. Губы накрываются такими родными губами и оба скрываются в квартире. И никто из них даже не подозревал, что на лестнице стоит Аника, вернувшаяся только потому, что забыла телефон у Эрики, выслушивая абсолютно всё и наблюдая.

Цитаты и афоризмы о чае.

Сэр Артур Уинг Пинеро

― Чашка чая - это чашка мира.

Чай - это очень особенный напиток. В чем-то даже специальный. И цитаты про чай - тоже не просто так цитаты.

Во-первых, их очень, очень много. Какое-то огромное количество. С большим трудом получилось остановиться.

Во-вторых, они сильно романтические. Почти любовные, хотя и про чай.

А еще они очень глубоко-философические. Про смысл жизни, крепость характера и душевный покой.

― Любовь и скандал - лучшие сладости к чаю.

― Когда исчезнет Британская империя, историки обнаружат, что она сделала два неоценимых вклада в цивилизацию - чайный ритуал и детективный роман.

Айн Рэнд. Источник

― "Чай" для англичан - это пикник прямо в доме.

Элис Уокер, Цвет пурпурный

― Сэр, кто будет разливать чай?
― Кто же как не я, самая старшая из присутствующих здесь дам?

― Непременно выпей чаю. Чай здесь отличный. Индийский, разумеется. Может, мы с ними и воюем, но чай они делают самый лучший.

Вертикальный предел (Vertical Limit)

― Если чай делает всё лучше, мне нужен океан чая. Мне нужен весь чай в Китае.

Мой безумный дневник (My Mad Fat Diary)

― Замечательный день сегодня. То ли чай пойти выпить, то ли повеситься.

Антон Павлович Чехов

― Люди только чай пьют, а в их душах совершается трагедия.

Антон Павлович Чехов

― Я уже отчаялась.
― Отчаялась? – повторила она. – Разве ты пьешь чай, а не молоко? Не знаю, как это можно пить чай! Да еще утром!

Льюис Кэрролл. Алиса в Зазеркалье

― И к тому времени, когда Винни пошел домой пить чай, он уже выиграл тридцать шесть раз и проиграл двадцать восемь.

― Пух, - сказал нервно Пятачок.
― Что? - сказало одно из кресел.
― Где мы?
― Я не совсем понимаю, - отвечало кресло.
― Мы. мы в доме Совы?
― Наверно, да, потому что мы ведь только что собирались выпить чаю и так его и не выпили.

А. Милн. Винни-Пух и все-все-все

― Я хотел перевернуть мир. Перевернул чашку с чаем.

Aлександра Булгакова. Бессонница

― Печаль делает чай вкуснее.

― Хочешь, сделаю тебе чай?
― Чай нужен, когда я расстроен, а я не расстроен. Университет заставляет меня работать с Крипке. Я в гневе!
― То есть. какао?
― Да, какао!

Теория большого взрыва

― Всякий знает, что для повышения тонуса и поднятия упавшего духа нет ничего лучше чашечки чая, в чём сходятся все руководства и наставления, как западные, так и восточные.

Жозе Сарамаго. Книга имён

― Пока есть чай - есть надежда.

Сэр Артур Уинг Пинеро

― Слава - это лишний кусок сахара в стакане чая.

― Госпожа Ветровоск неважно себя чувствует?
― Думаю, я вынужден с тобой согласиться.
― Надо же. Хочешь чая?
― Что?
― Ночь скверная. Коли нам предстоит провести ее на ногах, я поставлю чайник.
― Неужели ты не понимаешь? Она может выйти отсюда кровожадным вампиром!
― О. Что ж, в таком случае. Лучше встретить ее с чашкой доброго чайку в животе, чем на голодный желудок.

Терри Пратчетт Carpe Jugulum. Хватай за горло!

― Может чаю лучше немного настояться?
― Настояться?
― Завариться. Не знаю. Чай ведь обычно так готовят.
― Там, откуда я родом, главное, чтоб он был горячим.

Загадочная история Бенджамина Баттона

― Ты приходи ко мне в полночь-за-полночь. Я чай пью - садись чай пить. Я обедаю - пожалуйста, кушай. Вот я какой командир!

― Ну, че ты? Может, еще чайку?
― Да че-то чай, Клав, как-то не помог.

― Да ладно вам сердиться-то, идите лучше чай пить! У меня все на столе.
― Прошу вас, товарищ Печкин, садитесь пожалуйста.
― Дайте мне вон те конфеты, очень они замечательные.

― Им 500 лет стукнуло. А тебе дают в них чай заваривать.
― Есть вещи, которые не должны прятаться за стеклом. Им требуется прикосновение.

― А император с семьей чай пьют. Самовар матерущий, артельный. У кажногу прибору ситного фунта по три. Харчей много!

― Почему я как композитор-оперник тяготею к классике? Это у меня с детства.В детстве я очень любил играть в классики. Э-э, ребенком я любил пить чай, естественно, с пирожным, и лучше всего с безе.Отсюда сублимация ассоциаций детства, тяготение к Чайковскому, к Бизе,и так далее, и тому подобное, и так далее.

― Вода - это мать чая, чайник его отец, а огонь - его учитель.

― Чай начинался как лекарство и вырос до напитка.

― Make tea not war. Занимайтесь чаем, а не войной.

Monty Python, Flying Circus

― Если вам холодно, чай вас согреет; если слишком жарко, чай вас охладит; если вы огорчены, он подбодрит вас; если возбуждены - успокоит.

― Ему бы только чаи гонять да разглагольствовать, – с улыбкой заметил Джайлс. – Выпивает по пять чашек в день. Но когда мы где-нибудь поблизости, работает отлично.

Агата Кристи, Спящий убийца

― Кофе - не моя чашка чая.

― У меня пена у рта, а принесите мне какую-нибудь куколку, дайте мне чайку с сахарцем, я, пожалуй, и успокоюсь.

― Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить.

Федор Достоевский, Записки из подполья

― Чашка чая восстановит мою нормальность.

― Чашка чая - это чашка мира.

Сошитцу Сен XV, цитируется по Кеннету С. Коэну

Читайте хорошие цитаты - и будет вам счастье.
И помните: Любовь и скандал - лучшие сладости к чаю.

Понравился пост? Любите хорошие цитаты?
Тогда давайте не будем терять друг друга!
Оставайтесь на связи:

А еще можно подписаться на выпуски нашей рассылки. И получить подарок - книгу "365 цитат о любви". Самые трогательные, неожиданные и смешные.

Все подборки . Концентрированная мудрость мира на одной странице;)

Цитаты про чай. Любовь и скандал - лучшие сладости к чаю.

Про счастье. Счастье – не станция назначения, а способ передвижения.

Про любовь. Подь сюды. Хочешь большой, но чистой любви?

О кошках. В древние времена кошек почитали как богов. Они не забыли об этом.

Про деньги. Мало кто из нас может вынести бремя богатства. Конечно, чужого.

10 самых злодейских злодеев кинематографа: Часть 1. Часть 2. Часть 3.

Цитаты из книг. Сказать, чем заканчивают нехорошие посохи?

Цитаты из фильмов. Я встретила того, кого искала. У него миллионы, очки и яхта.

Хорошие анекдоты. Только чур не мухлевать - будем бить по морде.

Их вырвали из привычной жизни… Их швырнули в кровавую грязь войны… Когда-то они были юношами, учившимися жить и мыслить. Теперь они – пушечное мясо. Солдаты. И учатся они – выживать и не думать. Тысячи и тысячи навеки лягут на полях Первой мировой. Тысячи и тысячи вернувшихся еще пожалеют, что не легли вместе с убитыми. Но пока что – на западном фронте все еще без перемен…

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги На Западном фронте без перемен (Эрих Мария Ремарк, 1929) предоставлен нашим книжным партнёром - компанией ЛитРес .

К нам прибыло пополнение. Пустые места на нарах заполняются, и вскоре в бараках уже нет ни одного свободного тюфяка с соломой. Часть вновь прибывших – старослужащие, но кроме них к нам прислали двадцать пять человек молодняка из фронтовых пересыльных пунктов. Они почти на год моложе нас. Кропп толкает меня:

– Ты уже видел этих младенцев?

Я киваю. Мы принимаем гордый, самодовольный вид, устраиваем бритье во дворе, ходим, сунув руки в карманы, поглядываем на новобранцев и чувствуем себя старыми служаками.

Катчинский присоединяется к нам. Мы разгуливаем по конюшням и подходим к новичкам, которые как раз получают противогазы и кофе на завтрак. Кат спрашивает одного из самых молоденьких:

– Ну что, небось уж давно ничего дельного не лопали?

Новичок морщится:

– На завтрак – лепешки из брюквы, на обед – винегрет из брюквы, на ужин – котлеты из брюквы с салатом из брюквы.

Катчинский свистит с видом знатока.

– Лепешки из брюквы? Вам повезло, ведь теперь уже делают хлеб из опилок. А что ты скажешь насчет фасоли, не хочешь ли чуток?

Парня бросает в краску:

– Нечего меня разыгрывать.

Катчинский немногословен:

– Бери котелок…

Мы с любопытством идем за ним. Он подводит нас к бочонку, стоящему возле его тюфяка. Бочонок и в самом деле почти заполнен фасолью с говядиной. Катчинский стоит перед ним важный, как генерал, и говорит:

– А ну, налетай! Солдату зевать не годится!

Мы поражены.

– Вот это да, Кат! И где ты только раздобыл такое? – спрашиваю я.

– Помидор рад был, что я его избавил от хлопот. Я ему за это три куска парашютного шелка дал. А что, фасоль и в холодном виде еда что надо, а?

С видом благодетеля он накладывает парнишке порцию и говорит:

– Если заявишься сюда еще раз, в правой руке у тебя будет котелок, а в левой – сигара или горсть табачку. Понятно?

Затем он оборачивается к нам:

– С вас я, конечно, ничего не возьму.

Катчинский совершенно незаменимый человек – у него есть какое-то шестое чувство. Такие люди, как он, есть везде, но заранее их никогда не распознаешь. В каждой роте есть один, а то и два солдата из этой породы. Катчинский – самый пройдошливый из всех, кого я знаю. По профессии он, кажется, сапожник, но дело не в этом – он знает все ремесла. С ним хорошо дружить. Мы с Кроппом дружим с ним, Хайе Вестхус тоже, можно считать, входит в нашу компанию. Впрочем, он скорее исполнительный орган: когда проворачивается какое-нибудь дельце, для которого нужны крепкие кулаки, он работает по указаниям Ката. За это он получает свою долю.

Вот прибываем мы, например, ночью в совершенно незнакомую местность, в какой-то жалкий городишко, при виде которого сразу становится ясно, что здесь давно уже растащили все, кроме стен. Нам отводят ночлег в неосвещенном здании маленькой фабрики, временно приспособленной под казарму. В нем стоят кровати, вернее, деревянные рамы, на которые натянута проволочная сетка.

Спать на этой сетке жестко. Нам нечего подложить под себя – одеяла нужны нам, чтобы укрываться. Плащ-палатка слишком тонка.

Кат выясняет обстановку и говорит Хайе Вестхусу:

– Ну-ка, пойдем со мной.

Они уходят в город, хотя он им совершенно незнаком. Через какие-нибудь полчаса они возвращаются, в руках у них огромные охапки соломы. Кат нашел конюшню, а в ней была солома. Теперь спать нам будет хорошо, и можно бы уже ложиться, да только животы у нас подводит от голода.

Кропп спрашивает какого-то артиллериста, который давно уже стоит со своей частью здесь:

– Нет ли тут где-нибудь столовой?

Артиллерист смеется:

– Ишь чего захотел! Здесь хоть шаром покати. Здесь ты и корки хлеба не достанешь.

– А что, из местных здесь никто уже не живет?

Артиллерист сплевывает:

– Почему же, кое-кто остался. Только они сами трутся у каждого котла и попрошайничают.

Дело плохо. Видно, придется подтянуть ремень потуже и ждать до утра, когда подбросят продовольствие.

Но вот я вижу, что Кат надевает фуражку, и спрашиваю:

– Куда ты, Кат?

– Разведать местность. Может, выжмем что-нибудь.

Неторопливо выходит он на улицу.

Артиллерист ухмыляется:

– Выжимай, выжимай! Смотри не надорвись!

В полном разочаровании мы заваливаемся на койки и уже подумываем, не сглодать ли по кусочку из неприкосновенного запаса. Но это кажется нам слишком рискованным. Тогда мы пытаемся отыграться на сне.

Кропп переламывает сигарету и дает мне половину. Тьяден рассказывает о бобах с салом – блюде, которое так любят в его родных краях. Он клянет тех, кто готовит их без стручков. Прежде всего варить надо все вместе – картошку, бобы и сало – ни в коем случае не в отдельности. Кто-то ворчливо замечает, что, если Тьяден сейчас же не замолчит, он из него самого сделает бобовую кашу. После этого в просторном цеху становится тихо и спокойно. Только несколько свечей мерцают в горлышках бутылок да время от времени сплевывает артиллерист.

Мы уже начинаем дремать, как вдруг дверь открывается и на пороге появляется Кат. Сначала мне кажется, что я вижу сон: под мышкой у него два каравая хлеба, а в руке – перепачканный кровью мешок с кониной.

Артиллерист роняет трубку изо рта. Он ощупывает хлеб:

– В самом деле, настоящий хлеб, да еще теплый!

Кат не собирается распространяться на эту тему. Он принес хлеб, а остальное не имеет значения. Я уверен, что, если бы его высадили в пустыне, он через час устроил бы ужин из фиников, жаркого и вина.

Он коротко бросает Хайе:

– Наколи дров!

Затем он вытаскивает из-под куртки сковородку и вынимает из кармана пригоршню соли и даже кусочек жира – он ничего не забыл. Хайе разводит на полу костер. Дрова звонко трещат в пустом цеху. Мы слезаем с коек.

Артиллерист колеблется. Он подумывает, не выразить ли ему свое восхищение, – быть может, тогда и ему что-нибудь перепадет. Но Катчинский даже не смотрит на артиллериста, он для него просто пустое место. Тот уходит, бормоча проклятия.

Кат знает способ жарить конину, чтобы она стала мягкой. Ее нельзя сразу же класть на сковородку, а то она будет жесткой. Сначала ее надо поварить в воде. С ножами в руках мы садимся на корточки вокруг огня и наедаемся до отвала.

Вот какой у нас Кат. Если бы было на свете место, где раздобыть что-нибудь съестное можно было бы только раз в году в течение одного часа, то именно в этот час он, словно по наитию, надел бы фуражку, отправился в путь и, устремившись, как по компасу, прямо к цели, разыскал бы эту снедь.

Он находит все: когда холодно, он найдет печурку и дрова, он отыскивает сено и солому, столы и стулья, но прежде всего – жратву. Это какая-то загадка, он достает все это словно из-под земли, как по волшебству. Он превзошел самого себя, когда достал четыре банки омаров. Впрочем, мы предпочли бы им кусок сала.

Мы разлеглись у бараков, на солнечной стороне. Пахнет смолой, летом и потными ногами.

Кат сидит возле меня; он никогда не прочь побеседовать. Сегодня нас заставили целый час тренироваться – мы учились отдавать честь, так как Тьяден небрежно откозырял какому-то майору. Кат все никак не может забыть этого. Он заявляет:

– Вот увидите, мы проиграем войну из-за того, что слишком хорошо умеем козырять.

К нам подходит Кропп. Босой, с засученными штанами, он вышагивает, как журавль. Он постирал свои носки и кладет их сушиться на траву. Кат смотрит в небо, испускает громкий звук и задумчиво поясняет:

– Этот вздох издал горох.

Кропп и Кат вступают в дискуссию. Одновременно они заключают пари на бутылку пива об исходе воздушного боя, который сейчас разыгрывается над нами.

Кат твердо придерживается своего мнения, которое он как старый солдат-балагур и на этот раз высказывает в стихотворной форме: «Когда бы все были равны, на свете б не было войны».

В противоположность Кату Кропп – философ. Он предлагает, чтобы при объявлении войны устраивалось нечто вроде народного празднества, с музыкой и входными билетами, как во время боя быков. Затем на арену должны выйти министры и генералы враждующих стран в трусиках, вооруженные дубинками, и пусть они схватятся друг с другом. Кто останется в живых, объявит свою страну победительницей. Это было бы проще и справедливее, чем то, что делается здесь, где друг с другом воюют совсем не те люди.

Предложение Кроппа имеет успех. Затем разговор постепенно переходит на муштру в казармах.

При этом мне вспоминается одна картина. Раскаленный полдень на казарменном дворе. Зной неподвижно висит над плацем. Казармы словно вымерли. Все спят. Слышно только, как тренируются барабанщики; они расположились где-то неподалеку и барабанят неумело, монотонно, тупо. Замечательное трезвучие: полуденный зной, казарменный двор и барабанная дробь!

В окнах казармы пусто и темно. Кое-где на подоконниках сушатся солдатские штаны. На эти окна смотришь с вожделением. В казармах сейчас прохладно.

О, темные, душные казарменные помещения с вашими железными койками, одеялами в клетку, высокими шкафчиками и стоящими перед ними скамейками! Даже и вы можете стать желанными; более того: здесь, на фронте, вы озарены отблеском сказочно далекой родины и дома, вы, чуланы, пропитанные испарениями спящих и их одежды, пропахшие перестоявшейся пищей и табачным дымом!

Катчинский живописует их, не жалея красок и с большим воодушевлением. Чего бы мы ни отдали за то, чтобы вернуться туда! Ведь о чем-нибудь большем мы даже и думать не смеем…

А занятия по стрелковому оружию в ранние утренние часы: «Из чего состоит винтовка образца девяносто восьмого года?» А занятия по гимнастике после обеда: «Кто играет на рояле – шаг вперед. Правое плечо вперед – шагом марш. Доложите на кухне, что вы прибыли чистить картошку».

Мы упиваемся воспоминаниями. Вдруг Кропп смеется и говорит:

– В Лейне пересадка.

Это была любимая игра нашего капрала. Лейне – узловая станция. Чтобы наши отпускники не плутали на ее путях, Химмельштос обучал нас в казарме, как делать пересадку. Мы должны были усвоить, что, если хочешь пересесть в Лейне с дальнего поезда на местный, надо пройти через тоннель. Каждый из нас становился слева от своей койки, которая изображала этот тоннель. Затем подавалась команда: «В Лейне пересадка!» – и все с быстротой молнии пролезали под койками на другую сторону. Мы упражнялись в этом часами…

Тем временем немецкий аэроплан успели сбить. Он падает, как комета, волоча за собой хвост из дыма. Кропп проиграл на этом бутылку пива и с неохотой отсчитывает деньги.

– А когда Химмельштос был почтальоном, он наверняка был скромным человеком, – сказал я, после того как Альберт справился со своим разочарованием, – но стоило ему стать унтер-офицером, как он превратился в живодера. Как это получается?

Этот вопрос растормошил Кроппа:

– Да и не только Химмельштос, это случается с очень многими. Как получат нашивки или саблю, так сразу становятся совсем другими людьми, словно бетону нажрались.

– Все дело в мундире, – высказываю я предположение.

– Да, в общем, примерно так, – говорит Кат, готовясь произнести целую речь, – но причину надо искать не в этом. Видишь ли, если ты приучишь собаку есть картошку, а потом положишь ей кусок мяса, то она все ж таки схватит мясо, потому что это у нее в крови. А если ты дашь человеку кусочек власти, с ним будет то же самое: он за нее ухватится. Это получается само собой, потому что человек как таковой – перво-наперво скотина, и разве только сверху у него бывает слой порядочности, все равно что горбушка хлеба, на которую намазали сала. Вся военная служба в том и состоит, что у одного есть власть над другим. Плохо только то, что у каждого ее слишком много; унтер-офицер может гонять рядового, лейтенант – унтер-офицера, капитан – лейтенанта, да так, что человек с ума сойти может. И так как каждый из них знает, что это его право, то у него и появляются такие вот привычки. Возьми самый простой пример: вот идем мы с учений и устали, как собаки. А тут команда: «Запевай!» Конечно, поем мы так, что слушать тошно: каждый рад, что хоть винтовку-то еще тащить может. И вот уже роту повернули кругом и в наказание заставили заниматься еще часок. На обратном пути опять команда: «Запевай!» – и на этот раз мы поем по-настоящему. Какой во всем этом смысл? Да просто командир роты поставил на своем, ведь у него есть власть. Никто ему ничего на это не скажет, наоборот, все считают его настоящим офицером. А ведь это еще мелочь, они еще и не такое выдумывают, чтобы покуражиться над нашим братом. И вот я вас спрашиваю: кто, на какой штатской должности, пусть даже в самом высоком чине, может себе позволить что-либо подобное, не рискуя, что ему набьют морду? Такое можно себе позволить только в армии! А это, знаете ли, хоть кому голову вскружит! И чем более мелкой сошкой человек был в штатской жизни, тем больше задается здесь.

– Ну да, как говорится, дисциплинка нужна, – небрежно вставляет Кропп.

– К чему придраться, они всегда найдут, – ворчит Кат. – Ну что ж, может, так оно и надо. Но только нельзя же издеваться над людьми. А вот попробуй объяснить все это какому-нибудь слесарю, батраку или вообще рабочему человеку, попробуй растолковать это простому пехотинцу – а ведь их здесь больше всего, – он видит только, что с него дерут три шкуры, а потом отправят на фронт, и он прекрасно понимает, что нужно и что не нужно. Если простой солдат здесь на передовых держится так стойко, так это, доложу я вам, просто удивительно! То есть просто удивительно!

Все соглашаются, так как каждый из нас знает, что муштра кончается только в окопах, но уже в нескольких километрах от передовой она начинается снова, причем начинается с самых нелепых вещей – с козыряния и шагистики. Солдата надо во что бы то ни стало чем-нибудь занять, это железный закон.

Но тут появляется Тьяден, на его лице красные пятна. Он так взволнован, что даже заикается. Сияя от радости, он произносит, четко выговаривая каждый слог:

– Химмельштос едет к нам. Его отправили на фронт.

…К Химмельштосу Тьяден питает особую ненависть, так как во время нашего пребывания в барачном лагере Химмельштос «воспитывал» его на свой манер. Тьяден мочится под себя, этот грех случается с ним ночью, во сне. Химмельштос безапелляционно заявил, что это просто лень, и нашел прекрасное, вполне достойное своего изобретателя средство, как исцелить Тьядена.

Химмельштос отыскал в соседнем бараке другого солдата, страдавшего тем же недугом, по фамилии Киндерфатер, и перевел его к Тьядену. В бараках стояли обычные армейские койки, двухъярусные, с проволочной сеткой. Химмельштос разместил Тьядена и Киндерфатера так, что одному из них досталось верхнее место, другому – нижнее. Понятно, что лежащему внизу приходилось несладко. Зато на следующий вечер они должны были меняться местами: лежащий внизу перебирался наверх, и таким образом совершалось возмездие. Химмельштос называл это самовоспитанием.

Это была подлая, хотя и остроумная выдумка. К сожалению, из нее ничего не вышло, так как предпосылка оказалась все же неправильной: в обоих случаях дело объяснялось вовсе не ленью. Для того чтобы понять это, достаточно было посмотреть на их землистого цвета кожу. Дело кончилось тем, что каждую ночь кто-нибудь из них спал на полу. При этом мог легко простудиться…

Тем временем Хайе тоже подсел к нам. Он подмигивает мне и любовно потирает свою лапищу. С ним вместе мы пережили прекраснейший день нашей солдатской жизни. Это было накануне нашей отправки на фронт. Мы были прикомандированы к одному из полков с многозначным номером, но сначала нас еще вызвали для экипировки опять в гарнизон, однако послали не на сборный пункт, а в другие казармы. На следующий день рано утром мы должны были выехать. Вечером мы собрались вместе, чтобы расквитаться с Химмельштосом. Уже несколько месяцев тому назад мы поклялись друг другу сделать это. Кропп шел в своих планах даже еще дальше: он решил, что после войны пойдет служить по почтовому ведомству, чтобы впоследствии, когда Химмельштос снова будет почтальоном, стать его начальником. Он с упоением рисовал себе, как будет школить его. Поэтому-то Химмельштос никак не мог сломить нас; мы всегда рассчитывали на то, что рано или поздно он попадется в наши руки, уж во всяком случае в конце войны.

Пока что мы решили как следует отдубасить его. Что особенного смогут нам за это сделать, если он нас не узнает, а завтра утром мы все равно уедем?

Мы уже знали пивную, в которой он сидел каждый вечер. Когда он возвращался оттуда в казармы, ему приходилось идти по неосвещенной дороге, где не было домов. Там мы и подстерегали его, спрятавшись за грудой камней. Я прихватил с собой постельник. Мы дрожали от нетерпения. А вдруг он будет не один? Наконец послышались его шаги – мы их уже изучили, ведь мы так часто слышали их по утрам, когда дверь казармы распахивалась и дневальные кричали во всю глотку: «Подъем!»

– Один? – шепнул Кропп.

Мы с Тьяденом крадучись обошли камни.

Вот уже сверкнула пряжка на ремне Химмельштоса. Как видно, унтер-офицер был немного навеселе: он пел. Ничего не подозревая, он прошел мимо нас.

Мы схватили постельник, набросили его, бесшумно прыгнув сзади на Химмельштоса, и резко рванули концы так, что тот, стоя в белом мешке, не мог поднять руки. Песня умолкла.

Еще мгновение, и Хайе Вестхус был возле Химмельштоса. Широко расставив локти, он отшвырнул нас – так ему хотелось быть первым. Смакуя каждое движение, он стал в позу, вытянул свою длинную, как семафор, ручищу с огромной, как лопата, ладонью и так двинул по мешку, что этот удар мог бы убить быка.

Химмельштос перекувыркнулся, отлетел метров на пять и заорал благим матом. Но и об этом мы подумали заранее: у нас была с собой подушка. Хайе присел, положил подушку себе на колени, схватил Химмельштоса за то место, где должна быть голова, и прижал ее к подушке. Голос унтер-офицера тотчас же стал приглушенным. Время от времени Хайе давал ему перевести дух, и тогда мычание на минуту превращалось в великолепный звонкий крик, который тут же вновь ослабевал до писка.

Тут Тьяден отстегнул у Химмельштоса подтяжки и спустил ему штаны. Плетку Тьяден держал в зубах. Затем он поднялся и заработал руками.

Это была дивная картина: лежавший на земле Химмельштос, склонившийся над ним и державший его голову на коленях Хайе, с дьявольской улыбкой на лице и с разинутым от наслаждения ртом, затем вздрагивающие полосатые кальсоны на кривых ногах, выделывающие под спущенными штанами самые замысловатые движения, а над ними в позе дровосека неутомимый Тьяден. В конце концов нам пришлось силой оттащить его, а то бы мы никогда не дождались своей очереди.

Наконец Хайе снова поставил Химмельштоса на ноги и в заключение исполнил еще один индивидуальный номер. Размахнувшись правой рукой чуть не до неба, словно собираясь захватить пригоршню звезд, он влепил Химмельштосу оплеуху. Химмельштос опрокинулся навзничь. Хайе снова поднял его, привел в исходное положение и, показав высокий класс точности, закатил ему вторую – на этот раз левой рукой. Химмельштос взвыл и, став на четвереньки, пустился наутек. Его полосатый почтальонский зад светился в лучах луны.

Мы ретировались на рысях.

Хайе еще раз оглянулся и сказал удовлетворенно, злобно и несколько загадочно:

– Кровавая месть – как кровяная колбаса.

В сущности, Химмельштосу следовало бы радоваться: ведь его слова о том, что люди всегда должны взаимно воспитывать друг друга, не остались втуне, они были применены к нему самому. Мы оказались понятливыми учениками и хорошо усвоили его метод.

Он так никогда и не дознался, кто ему устроил этот сюрприз. Правда, при этом он приобрел постельник, которого мы уже не нашли на месте происшествия, когда заглянули туда через несколько часов.

События этого вечера были причиной того, что, отъезжая на следующее утро на фронт, мы держались довольно молодцевато. Какой-то старик с развевающейся окладистой бородой был так тронут нашим видом, что назвал нас юными героями.

В романе «На Западном фронте без перемен», одном из самых характерных произведений литературы «потерянного поколения», Ремарк изобразил фронтовые будни, сохранившие солдатам лишь элементарные формы солидарности, сплачивающей их перед лицом смерти.

Эрих Мария Ремарк

На Западном фронте без перемен

I

Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью. Это только попытка рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал ее жертвой, даже если спасся от снарядов.

Мы стоим в девяти километрах от передовой. Вчера нас сменили; сейчас наши желудки набиты фасолью с мясом, и все мы ходим сытые и довольные. Даже на ужин каждому досталось по полному котелку; сверх того мы получаем двойную порцию хлеба и колбасы, - словом, живем неплохо. Такого с нами давненько уже не случалось: наш кухонный бог со своей багровой, как помидор, лысиной сам предлагает нам поесть еще; он машет черпаком, зазывая проходящих, и отваливает им здоровенные порции. Он все никак не опорожнит свой «пищемет», и это приводит его в отчаяние. Тьяден и Мюллер раздобыли откуда-то несколько тазов и наполнили их до краев - про запас. Тьяден сделал это из обжорства, Мюллер - из осторожности. Куда девается все, что съедает Тьяден, - для всех нас загадка. Он все равно остается тощим, как селедка.

Но самое главное - курево тоже было выдано двойными порциями. На каждого по десять сигар, двадцать сигарет и по две плитки жевательного табаку. В общем, довольно прилично. На свой табак я выменял у Катчинского его сигареты, итого у меня теперь сорок штук. Один день протянуть можно.

А ведь, собственно говоря, все это нам вовсе не положено. На такую щедрость начальство не способно. Нам просто повезло.

Две недели назад нас отправили на передовую, сменять другую часть. На нашем участке было довольно спокойно, поэтому ко дню нашего возвращения каптенармус получил довольствие по обычной раскладке и распорядился варить на роту в сто пятьдесят человек. Но как раз в последний день англичане вдруг подбросили свои тяжелые «мясорубки», пренеприятные штуковины, и так долго били из них по нашим окопам, что мы понесли тяжелые потери, и с передовой вернулось только восемьдесят человек.

Мы прибыли в тыл ночью и тотчас же растянулись на нарах, чтобы первым делом хорошенько выспаться; Катчинский прав: на войне было бы не так скверно, если бы только можно было побольше спать. На передовой ведь никогда толком не поспишь, а две недели тянутся долго.

Когда первые из нас стали выползать из бараков, был уже полдень. Через полчаса мы прихватили наши котелки и собрались у дорогого нашему сердцу «пищемета», от которого пахло чем-то наваристым и вкусным. Разумеется, первыми в очереди стояли те, у кого всегда самый большой аппетит: коротышка Альберт Кропп, самая светлая голова у нас в роте и, наверно, поэтому лишь недавно произведенный в ефрейторы; Мюллер Пятый, который до сих пор таскает с собой учебники и мечтает сдать льготные экзамены; под ураганным огнем зубрит он законы физики; Леер, который носит окладистую бороду и питает слабость к девицам из публичных домов для офицеров; он божится, что есть приказ по армии, обязывающий этих девиц носить шелковое белье, а перед приемом посетителей в чине капитана и выше - брать ванну; четвертый - это я, Пауль Боймер. Всем четверым по девятнадцати лет, все четверо ушли на фронт из одного класса.

Сразу же за нами стоят наши друзья: Тьяден, слесарь, тщедушный юноша одних лет с нами, самый прожорливый солдат в роте, - за еду он садится тонким и стройным, а поев, встает пузатым, как насосавшийся клоп; Хайе Вестхус, тоже наш ровесник, рабочий-торфяник, который свободно может взять в руку буханку хлеба и спросить: «А ну-ка отгадайте, что у меня в кулаке?»; Детеринг, крестьянин, который думает только о своем хозяйстве и о своей жене; и, наконец, Станислав Катчинский, душа нашего отделения, человек с характером, умница и хитрюга, - ему сорок лет, у него землистое лицо, голубые глаза, покатые плечи, и необыкновенный нюх насчет того, когда начнется обстрел, где можно разжиться съестным и как лучше всего укрыться от начальства.