Саломея дочь иродиады. Саломея. Библейская легенда гласит

100 р бонус за первый заказ

Выберите тип работы Дипломная работа Курсовая работа Реферат Магистерская диссертация Отчёт по практике Статья Доклад Рецензия Контрольная работа Монография Решение задач Бизнес-план Ответы на вопросы Творческая работа Эссе Чертёж Сочинения Перевод Презентации Набор текста Другое Повышение уникальности текста Кандидатская диссертация Лабораторная работа Помощь on-line

Узнать цену

Через все творчество Грина, начиная с первого романа «Человек внутри» (1929), проходят мотивы веры и безверия, доверия и предательства, ставится коренной вопрос о том, во имя чего стоит жить и что считать грехом. География произведений Г.Г. необыкновенно широка: три книги об Африке, романы об Индокитае и о Мексике, несколько произведений, где действие развертывается в республиках Карибского бассейна. Как и для Дж. Конрада, на книгах которого Грин вырос, для него внешняя экзотика - лишь повод для создания в романах ситуации «экзистенциального приключения» («Меня всегда тянуло в те страны, где сама политическая ситуация как бы разыгрывала карту между жизнью и смертью человека»). Грин заставлял своих персонажей искать «пути бегства» от «скуки», которую писатель понимает как бесцветную и стерильную повседневность общества, основанного на выдохшейся либеральной традиции. Движущей пружиной всех его произведений становится мотив бегства и преследования. Причем бегство не только физическое, но и психологическое – спасение от «внутреннего преследования», разлада в душе. В людях его больше всего привлекала двойственность: «Нас влечет опасное смещение вещей - честный вор, нежный убийца, суеверный атеист».

В 1938 году Г.Г. побывал в Мексике и написал книгу путевых очерков «Дороги беззакония». Художественные впечатления о Мексике, переживавшей сложные последствия революции 1910-1917 гг., нашли отражение в романе «Сила и слава» (1940). Его сюжет строится на противостоянии персонажей-антагонистов, приверженцев конкретного и абстрактного гуманизма. Это придает роману черты притчи. Один – католический священник, последний из выживших во время кровавых антирелигиозных гонений в штате Табаско. Другой – молодой лейтенант, принципиальный противник церкви, охотящийся за ее служителями, как за вредоносными насекомыми. Священник вовсе не похож на положительного героя. Сами прихожане прозвали его «пьющий падре». (Настоящее имя его мы так и не узнаем, как, впрочем, и имя лейтенанта, что говорит об обобщенности образов). Он не соблюдает посты, нарушает бльшинство заповедей, у него есть внебрачная дочь Бригитта. Но именно этот, с ортодоксальной точки зрения, грешник, сам себя считающий никчемным и недостойным, рискуя жизнью, продолжает исполнять свой долг священника. Ему и в голову не приходит отказать людям в духовной помощи – ведь он единственный священник в штате. «Пьющему падре», затравленному, загнанному, открывается истина, которой придерживался и сам писатель: «Иногда ему кажется, что грехи простительные – нетерпение, мелкая ложь, гордыня, упущенные возможности творить добро – отрешают от благодати скорее, чем самые тяжкие грехи. Тогда, пребывая в своей чистоте, он никого не любил, а теперь, погрязший в грехе, понял, что…» Фраза оборвана, но смысл очевиден. Герой, считающий, что во всех его бедах повинна его собственная гордыня, вступает в спор с ортодоксальными представлениями об угодной Богу праведности и благочестии, отстаивая в качестве наивысшей нравственной ценности любовь к человеку, сострадание к его бедам. Именно в этом снисхождении, в способности пойти на муки во имя человека, подчеркнуто несовершенного, даже порочного, проявляются в понимании священника, подлинная сила и слава Бога – эти заключительные слова молитвы «Отче наш» не случайно выбраны для названия романа. «Легко отдать жизнь доброе, за прекрасное… но нужно быть Богом, чтобы умереть за равнодушных и безнравственных»; «Господь прощает малодушие и страсти, обуревающие человека, но можно ли простить благочестие, которое всего лишь привычка?» При этом «Пьющий падре» вовсе не ищет подвига, не жаждет мученического венца. Он прячется в лесах и болотах, пытается перейти границу, делает все, чтобы спастись от преследующей его полиции. При этом дважды – в само начале романа и в самом его конце – отказывается от спасения, которое уже так близко, потому что не способен

бросить человека в беде, отказать умирающему в просьбе о последней исповеди. Концепция героического деяния здесь очевидно перекликается с толстовской. Без громких слов и красивых поз человек неукоснительно исполняет свой долг во имя конкретных людей, сознавая свою ответственность за другого как важнейший нравственный императив.

Антагонист священника, лейтенант, вовсе не отрицательный персонаж, хотя именно из-за него погибает главный герой. Лейтенант – честный, сложный и трагичный персонаж. Он одержим (ненавистной Грину) идеей активного вмешательства в чужие жизни. Всеми его поступками движет «величие идеи» - без следа стереть прошлое с лица земли, построить новую, лучшую жизнь. Цели благородные, средства достижения сомнительные. Им движет не любовь к конкретному человеку, а абстрактная мечта осчастливить всех: «Я хочу отдать людям свое сердце». «Не выпуская из рук револьвера», - замечает священник. Он их тех, кто насильно тащит человечество к счастью – такому, каким оно ему представляется. Именно он придумывает способ поймать священника: брать в каждой деревне заложника и, если крестьяне не выдадут «пьющего падре», расстреливать их, тех самых людей, которых он хочет осчастливить.

В романе «Сила и слава» анализ политической ситуации в стране отсутствует. Реальные факты мексиканкой действительности, разрушение храмов, превращение их в конюшни и казармы, писатель использует для создания обобщенного образа мира насилия, подавляющего человека, обрекающего его на бесконечные страдания или отупляющую бездуховность. Этим же целям подчинено и изображение природы: нестерпимая жара, изнуряющие дожди, крысы, стервятники. Угнетающая эмоциональная нагрузка усиливается красноречивыми метафорами, призванными усугубить атмосферу жестокости: жуки «взрываются», «детонируют», пальмовые листья напоминают «сабли», жара присутствует в комнате, как «враг».

«Сила и слава» был принят церковью в штыки, запрещено, но при этом был любимым романом Пары Римского Павла VI.

Во всем творчестве Г.Г. больше всего отвечает жанровым признакам романа-трагедии книга «Суть дела» (1948). Задумана была во время войны, когда Г. служил офицером разведки в Западной Африке, и своего главного героя Скоби он селит в тот самый дом, где жил сам. Роман проникнут своеобразным чувством к Африке, исключающим ее идеализацию и отвечающим грустно-скептическому взгляду Г. на человеческую природу (в девственной Африке она еще «не успела замаскироваться»). Сам автор относился к роману сдержанно, хотя публикой он был принят на «ура»: его раздражали «унылые дебаты в католических журналах о том, получит Скоби прощение или будет проклят».

По свидетельству самого Г.Г., в романе он стремился противопоставить подлинное сострадание, основанное на любви, снисходительной жалости, которая «может быть выражением почти нечеловеческой гордости». Эта гордость и приводит героя к попытке «спасти от себя даже Бога».

Грин как художник не приемлет больших эпических произведений о современном обществе, неодобрительно отзывается о «семейных сагах». Длинные романы, охватывающие большой период жизни нескольких поколений, представляющие многих персонажей, кажутся ему скучными. Почти весь текст романа состоит из диалогов, перемежающихся ремарками и небольшими описаниями. Основной смысл и содержание любой главы раскрываются именно в диалоге. Необыкновенно живой, острый диалог передает столкновения разных убеждений, взглядов на жизнь. Реплики

отточенные, меткие, афористические. В диалогической форме раскрываются характеры героев, особенности их мышления, здесь ощущается движение чувств персонажей, иронический подтекст. Даже когда главный герой Скоби один, он слышит другой голос и спорит с ним. Часто диалог в этом романе похож на интервью, на допрос или на ритуал исповеди.

Как и во всех произведениях Г. конфликт в романе двуплановый – внешний и внутренний. Первый план – внешнее преследование героя, в данном случае морально-психологическое: атмосфера духовной несвободы, недоброжелательство, угрозы (Скоби – неподкупный полицейский, ему все время не хватает денег, чтобы отправить жену Луизу в Южную Африку, куда она так хочет уехать, он вынужден занять у предпринимателя Юсефа, который потом начнет его шантажировать). Второй план – разлад в душе героя, полицейского и католика, постоянно осознающего ограниченность и узость, отвлеченность и абстрактность служебных инструкций, религиозных догм по сравнению со сложностью и многоликостью мира, конкретными человеческими бедами, на которые отзывается его чуткое сердце. Как и в «Силе и славе», критерием подлинной нравственности для героя является не соблюдение ортодоксальных норм, а нарушение их во имя внутренней человечности и способности пойти на жертву ради ближнего. Недаром автор устами отца Ранка утверждает в конце романа, что именно погубивший свою душу Скоби (окончательно запутавшись, разрываясь между любимой женой и возлюбленной, Скоби отравился снотворным) по-настоящему любил Бога. Но этот светлый заключительный аккорд не снимает в целом глубоко трагичного звучания романа, который, хотя картины насилия в нем не столь очевидны, все же оставляет ощущение безысходности, возникающие от того, что Скоби, желая всем сердцем творить добро, творит зло (гибель преданного слуги Али, которого Скоби подозревает в доносительстве), поступается своей совестью, став игрушкой в руках Юсефа, с каждым днем все больше запутывается во лжи. И чем благороднее его поступки (письмо к Элен, в котором он заявляет, что любит ее больше Бога), тем более страшной оказывается расплата за них. В чем же причина такого порядка вещей? Если в «Силе и славе» очевиден упрек политическому режиму, превращающему людей в скотов, то «Суть дела» лишен отчетливых социально-политических характеристик. Автор лишь мимоходом касается проблем, связанных с фашизмом, войной или колониальной политикой Англии. Причину всех бед он видит в изначальной дисгармонии жизни, где благополучными могут быть лишь эгоистичные, духовно слепые люди, где никто не может до конца понять другого и устроить свое счастье. «Я страдаю – следовательно я существую» - именно так можно выразить главный закон, по которому живут все жители Гринландии (так критики назвали мир, в котором существуют герои всех романов Грэма Грина). Но судьба Скоби – и в этом пафос романа - говорит и том, что чуткое к несовершенству мира сердце никогда не примирится с этим несовершенством, о том, что мощный импульс сопереживания будет всегда побуждать благородную личность к действию, к принятию ответственности.

Тесней кольцо; злой силой свора дышит;

И с каждым шагом смерть становится все ближе.

Соль земли

Романом Грэма Грина «Сила и слава» мы начинаем новую серию - «Соль земли». Книга Грина занимает в этой серии особое место: отец Александр перевел ее в то время, когда Грин не разрешал публиковать свои произведения в Советском Союзе - стране, преследующей инакомыслящих.

Отец Александр перевел «Силу и славу» для своей паствы - и не только перевел, но и сам начитал текст. История гонения опального священника была близка отцу Александру, и до какой-то степени он видел в его судьбе свою судьбу.

Приблизительно в те же годы этот роман перевела Н. А. Волжина, но перевела его «в стол».

Когда журнал «Иностранная литература» решился печатать «Силу и славу», а это было в начале перестройки, то неточности, касающиеся новозаветной тематики, редактор исправлял с помощью отца Александра. Естественно, встал вопрос о том, как обозначить на страницах журнала его участие в этой работе, и отец Александр сказал: «Пусть это будет текст Натальи Альбертовны Волжиной. Кто я как переводчик по сравнению с ней?» Предлагаемый перевод - это восстановленный текст самого отца Александра.

Мы будем продолжать эту серию, представляя в ней наиболее важные для отца Александра книги, герои которых - соль земли.

Екатерина Гениева

Предисловие

Говорят о силе и славе Христа распятого, о торжестве, путь к которому ведет через Голгофу. Людям свойственно преклоняться перед земной силой и земной славой, и не случайно, что господствующая триумфальная Церковь была идеалом многих христиан. Но Грин предпочитает говорить о Церкви в годы гонений, когда с нее спала пышная мишура и подверглись испытанию ее духовная сила и верность.

Иному читателю может показаться, что события романа разворачиваются в каком-то фантастическом государстве, что автор предлагает ему нечто вроде модной нынче антиутопии. На самом деле перед нами реальная страна: Мексика конца 20-х годов.

Мексиканский кризис назревал давно. Еще в XIX веке Церковь приняла активное участие в борьбе страны за отделение от Испании. В результате после провозглашения независимости католическая иерархия стала влиятельнейшей общественной силой государства и добилась больших привилегий. Однако очень скоро соперником ее выступила светская партия реформ. В 1857 году эта партия добилась принятия законов, направленных против Церкви. Монастыри были закрыты, религиозное образование изгнано изо всех школ, государственных и частных, духовенству предписывалось пройти регистрацию, ему запрещалось носить на улице сутану, заниматься общественной деятельностью, клириков лишили права владеть недвижимостью и поставили под строгий контроль государства. Все служители Церкви немексиканского происхождения должны были быть высланы из страны. Однако благодаря активному сопротивлению духовенства и верующих большинство этих законов не удалось провести в жизнь.

В начале XX века антицерковные силы вновь перешли в наступление. Переворот 1910-1919-х годов, потрясший Мексику, привел к власти непримиримых врагов христианства. Прежнее законодательство приняло еще более жесткий характер в Конституции 1917 года. Губернаторы штатов получили полномочия регулировать по собственному усмотрению число духовных лиц на их территориях. С непокорными расправлялись сурово и беспощадно.

Вожди мексиканской революции отнюдь не были марксистами. Один за другим они создавали полувоенные режимы, обычные в Латинской Америке. Антиклерикальные лозунги требовались им только для того, чтобы сломить соперника - Церковь. Их идеологией был светский либерализм и просвещение в духе XIX века. Однако жизнь при этих режимах меньше всего походила на жизнь свободного общества, обещанного старым либерализмом. В ответ на массовые репрессии Лига защиты свободы религии начала открытую борьбу с правительством. Вспыхнула гражданская война, длившаяся с 1926 по 1929 год. Против 50-тысячной правительственной армии выступило 23 тысячи добровольцев-католиков, сражавшихся под девизом: «Слава Христу-Царю!» Отсюда их название - кристерос.

В результате гражданской войны и давления Соединенных Штатов власти оказались вынужденными пойти на уступки. Повстанцам объявили амнистию, а большинство антицерковных законов осталось на бумаге.

Грэм Грин был хорошо знаком с положением дел в Мексике. В 1938 году он объехал эту страну как член комиссии, изучавшей факты религиозных преследований. Результатом путешествия и явились две книги: репортаж «Дорогами беззакония» (1939) и роман «Сила и слава» (1940), который был отмечен литературной премией как лучший роман года. В 1956 году роман был инсценирован.

Книга переносит нас в глухой южный штат Мексики, где губернатор все еще стоит на позиции непримиримой борьбы с Церковью. Его цель - уничтожение христианства. Духовенство объявлено вне закона. Епископы и священники вынуждены бежать. Остаются лишь двое. Одного принудили вступить в брак, чтобы он не имел возможности совершать богослужения, а второй много лет скрывается от полиции и продолжает свое дело тайно. Он-то и есть главный персонаж романа. Автор не называет его по имени, он хочет видеть в нем безымянного героя веры, ибо через него проявилась сила и слава Церкви.

Однако Грин сделал все, чтобы снять с мученика сусальную позолоту. Оставшись нелегально в своем приходе, священник падает духом. Он истерзан одиночеством и постоянным страхом. Он начинает пить, хотя в штате установлен сухой закон. В одной из деревень с ним происходит падение - мимолетная связь с женщиной в минуту отчаяния. В результате он становится отцом несчастного заброшенного ребенка. Одним словом, этот человек наделен множеством слабостей. Сам по себе он вовсе не герой. Мысль о своем грехе давит его. Он не чувствует в себе никаких сил для подвига. В романе его судьба противопоставлена благочестивой легенде, которую мать-католичка читает своим детям.

И все же, повинуясь внутреннему голосу, герой проходит свой путь до конца. Он не сознает себя настоящим исповедником веры. Но просто говорит, что над ним имеет власть нечто большее, чем он сам. Именно в этой его смиренной верности и торжествует Христос. Его сила и слава.

Протоиерей Александр Мень

Часть первая

Мистер Тенч вышел под палящее мексиканское солнце на белую от пыли улицу узнать, не прибыл ли баллон с эфиром. На крыше сидели грифы и смотрели на него с гнусным равнодушием: он еще не стал падалью. Слабое чувство протеста поднялось в душе мистера Тенча; он соскреб расслаивающимися ногтями горсть земли с дороги и вяло бросил в птиц. Одна из них поднялась и, хлопая крыльями, полетела через город - над маленькой площадью, над бюстом того, кто уже перестал быть президентом, генералом и человеком, над двумя киосками с минеральной водой, по направлению к реке и морю. Там она не найдет ничего: в той стороне о падали заботятся акулы. Мистер Тенч вышел на площадь.

Он никуда не заходит?

Куда ему заходить? - ответил Тенч. - А на чем вы приехали?

Незнакомец ответил неопределенно:

На каноэ.

У вас плантация?

Приятно слышать английскую речь. Вы выучили английский в Штатах?

Человек кивнул. Он был не слишком разговорчив.

Эх, что бы я дал, чтобы очутиться там! - сказал мистер Тенч. В голосе его прозвучала глубокая тоска. - В вашем чемоданчике случайно не найдется чего-нибудь выпить? Кое-кто из ваших - я знал одного-двух - держит спиртное в лечебных целях.

Только в лечебных, - сказал человек.

Вы врач?

Тот покосился на Тенча красными воспаленными глазами:

Вы меня сочтете знахарем…

Патентованные снадобья? Живи и давай жить другим? - сказал мистер Тенч.

А вы что, уезжаете?

Нет, я пришел сюда за… впрочем, это не важно… - Он приложил руку к животу и сказал:

У вас нет какого-нибудь средства от… э-э… Черт, не знаю от чего. Проклятая страна. Вы не вылечите меня… Никто не вылечит…

Вы хотите вернуться домой?

Дом, - сказал мистер Тенч. - Мой дом здесь. Вы знаете, каков курс песо в Мехико? Четыре за доллар. Четыре, о Боже! Ora pro nobis .

Вы что - католик?

Нет, нет, это просто присказка. Ни во что такое я не верю. - И добавил без всякой связи: - Слишком жарко…

Думаю, надо где-нибудь присесть…

Пойдемте ко мне, - сказал мистер Тенч. - У меня есть запасной гамак. Пароход отойдет еще не скоро. Если вы хотите его проводить.

Мне нужно было повидать одного человека, - сказал незнакомец. - Его фамилия Лопес.

Э, да они его расстреляли несколько недель назад, - сказал мистер Тенч.

Он умер?

Вы знаете, как здесь это просто делается. Он был вашим другом?

Нет, нет, - ответил человек поспешно. - Просто друг моего друга.

Да… Так вот, - сказал Тенч. Он снова собрал всю горечь во рту и выплюнул ее на знойное солнце. - Говорят, он помогал этим… неблагонадежным… бежать. Теперь его девчонка живет с начальником полиции.

Его девчонка? Вы имеете в виду его дочь?

Он не был женат. Я имею в виду девицу, с которой он жил. - Мистер Тенч на миг удивился выражению лица незнакомца и снова сказал: - Вы знаете, как это бывает… - Он глянул на «Генерала Обрегона». - А эта - лакомый кусочек… Конечно, года через два она станет похожей на всех остальных. Толстой и глупой. О Боже, как хочется выпить! Ora pro nobis.

У меня есть немного бренди, - сказал незнакомец.

Мистер Тенч взглянул на него удивленно:

Изможденный незнакомец засунул руку в карман - должно быть, там находилась причина его нервозной веселости. Тенч схватил его за запястье:

Осторожнее, - сказал он. - Только не здесь.

Он взглянул туда, где в полоске тени сидел на пустой корзине часовой с винтовкой.

Пойдемте ко мне!

Мне хотелось бы посмотреть, как отправляется пароход… - сказал маленький человек с неохотой.

Он отойдет через несколько часов! - снова заверил его мистер Тенч.

Через несколько часов? Точно? На солнце так печет!

Пойдем лучше ко мне домой.

Домом назывались четыре стены, в которых он спал. Настоящего дома у него никогда здесь не было. Они направились через маленькую, сожженную солнцем площадь, где высился покойный генерал, позеленевший от сырости, и стояли под пальмами ларьки с газированной водой. Настоящий же дом лежал, словно цветная открытка в куче других открыток, - переберите пачку, и вы найдете. Ноттингем - город в метрополии, где он родился, несколько благополучных лет в Саутенде. Отец Тенча тоже зубной врач, и первое его воспоминание было о том, как он нашел в корзинке для бумаг выброшенный гипсовый слепок беззубых челюстей, похожий на окаменелости из Дорсета - неандертальца или питекантропа. Он стал его любимой игрушкой. Его пытались соблазнить детским конструктором, но судьба его уже была решена. В детстве всегда бывает момент, когда приоткрывается дверь - и входит будущее. В корзинке для бумаг лежали и знойный, влажный речной порт, и грифы. Он вытянул их как жребий. Мы должны быть благодарны судьбе, что не можем увидеть ужасов и падений, окружающих наше детство, в буфетах и на книжных полках - везде.

Вы уж меня извините, - сказал мистер Тенч, останавливаясь перед одноэтажной деревянной лачугой с верандой, где качался гамак. Лачуга была чуть больше остальных домишек, стоявших на этой узкой улочке, которая оканчивалась через двести ярдов болотом. Он сказал нервно:

Хотите посмотреть дом? Не хочу хвастаться, но я здесь лучший зубной врач. Это неплохое место, не хуже других.

Он запер за собой дверь и повел гостя внутрь, через столовую, где по обе стороны ничем не покрытого стола стояли два кресла-качалки, керосиновая лампа, буфет.

Сейчас я достану стаканы, - сказал он. - Но сначала мне хочется показать вам… э… ведь вы образованный человек…

Окно зубоврачебного кабинета выходило во двор, где с жалкой, суетливой важностью расхаживало несколько индюков. Бормашина с ножной педалью, кресло для пациентов, покрытое ярко-красным плюшем, брошенные в беспорядке запыленные инструменты в стеклянном шкафу. Щипцы были засунуты в чашку, сломанная спиртовка задвинута в угол, на всех полках валялись ватные тампоны.

Очень мило, - сказал незнакомец.

Правда, не так уж плохо для этого города, - отозвался мистер Тенч. - Вам не понять этих трудностей, - говорил он с горечью. - Эта бормашина сделана в Японии, я работаю на ней всего месяц, и она уже барахлит. Но у меня нет денег на американскую.

Очень красивое окно, - сказал незнакомец.

Одна створка с витражным стеклом была открыта внутрь комнаты. Через противомоскитную сетку на двор с индюками глядела Мадонна.

Я взял его, - сказал мистер Тенч, - когда они грабили церковь. По-моему, нехорошо, если в кабинете зубного врача нет витража. Как-то некультурно. Дома (я имею в виду Англию) это бывает обычно смеющийся рыцарь, не знаю почему, или роза Тюдоров. Но здесь не приходится выбирать и привередничать.

Он открыл другую дверь и сказал:

Моя рабочая комната.

Здесь прежде всего бросалась в глаза кровать с противомоскитным пологом.

Понимаете, - сказал мистер Тенч, - не хватает помещения.

Кувшин и таз стояли на одном конце самодельной лавки. Там же лежало мыло, а на другом конце - паяльная трубка, поднос с песком, клещи и маленький горн.

Я выплавляю в песке, - сказал мистер Тенч. - Что еще остается делать в этих местах?

Он поднял протез нижней челюсти.

Не всегда выходит то, что надо, - сказал он. - Разумеется, они недовольны. - Он положил протез и кивнул на другой предмет на лавке. Это была какая-то длинная кишка с двумя маленькими резиновыми грушами.

Врожденная трещина, - пояснил он. - Я это попробовал впервые. Болезнь Кингсли. Сомневаюсь, что выйдет толк. Но человек должен стараться идти в ногу с веком.

Его челюсть отвисла, взгляд снова стал пустым. Жара в маленькой комнате была невыносима. Он стоял здесь, словно человек, заблудившийся в пещере, среди приборов и инструментов, принадлежащих эпохе, которую он очень мало знает.

Незнакомец сказал:

Не присесть ли нам?

Мистер Тенч тупо посмотрел на него.

Мы можем открыть бренди…

Ах да, бренди!

Мистер Тенч взял два стакана с полки над лавкой, которая служила ему буфетом, и оттер их от песка. Потом они перешли в переднюю комнату и уселись в качалках.

Мистер Тенч налил стаканы.

Разбавим водой? - спросил гость.

Здесь нельзя доверять воде, - сказал мистер Тенч. - Из-за нее у меня неприятности тут. - Он приложил руку к животу и сделал большой глоток. - Вы тоже неважно выглядите, - сказал он и всмотрелся. - Ваши зубы… - Одного клыка не было, передние зубы желтые, в камнях и дуплах. - Вы должны обратить на них внимание.

Что толку? - сказал гость. Он осторожно держал стакан с бренди на самом донышке, словно это было животное, которое он приютил, но которому не доверяет. Он выглядел голодным и неухоженным и казался неудачником, потерпевшим поражение в жизни - из-за плохого здоровья или характера.

Выпейте! - подбодрил его мистер Тенч: то было не его бренди. - Вам станет лучше.

Черный костюм человека и опущенные плечи наводили на неприятные мысли о гробе. А в его испорченных зубах уже поселилась смерть.

Мистер Тенч налил себе еще стакан.

; от него родила трёх сыновей: Ирода, Агриппу и Аристобула.

Саломея и Иоанн Креститель

Мать Саломеи, Иродиада, состояла в связи с братом своего мужа (и отца Саломеи) Филиппа (Ирода Боэта), за что публично осуждалась Иоанном Крестителем. Осуждение, вероятно, и послужило причиной заключения, а в дальнейшем и казни Иоанна Крестителя. По Марку, Ирод Антипа был против казни Иоанна, «зная, что он муж праведный и святой» (Мк. 6:20), и согласился на неё лишь потому, что пообещал дочери Иродиады (она не названа им по имени) выполнить любое её желание. Однако, по Матфею, Антипа и сам «хотел убить его, но боялся народа, потому что его почитали за пророка» (Мф. 14:5). Танец юной Саломеи на праздновании дня рождения Ирода Антипы (его дата рождения неизвестна) привёл к тому, что Антипа согласился выполнить любое её желание, и, будучи научена своей матерью, Саломея потребовала убить пророка Иоанна Крестителя , и после казни ей была принесена на блюде его голова . Точная дата казни Иоанна неизвестна, но традиционно считается, что она состоялась до распятия Христова, а Иосиф Флавий указывает, что это случилось до 36 года.

Иосиф Флавий отвергает историю о танце Саломеи (имя которой известно именно из его труда), считая, что Иоанн был арестован и затем обезглавлен по чисто политическим мотивам, не упоминая и о мессианских ожиданиях, составлявших значительную часть проповедей Иоанна Крестителя. Многие исследователи расценивали отсутствие у Флавия указания на эту связь как намеренное умолчание в тексте, предназначенном для римлян. Иосиф Флавий сообщает, что под надуманным предлогом о якобы участии Ирода Антипы в организации заговора против Рима он и его семья были сосланы Калигулой в Лугдунум Конвенарум в Галлии (современный Сен-Бертран-де-Комменж). Иродиаде было предложено остаться под покровительством брата (Агриппы), но она предпочла отправиться в ссылку с мужем (Иродом Антипой), где он через два года (после 39 г н. э.) умер в заточении в полной безвестности и нищете.

В православной иконописной традиции сюжет известен под названием «Усекновение главы Св. Иоанна Предтечи».
Свя­ты­ня, глава Иоанна Предтечи, хра­нит­ся на Афоне. 11 сентября, в па­мять усек­но­ве­ния гла­вы свя­то­го Иоан­на Кре­сти­те­ля Цер­ко­вью уста­нов­лен празд­ник и стро­гий пост, как вы­ра­же­ние скор­би хри­сти­ан о на­силь­ствен­ной смер­ти ве­ли­ко­го Про­ро­ка. Известно написанное в 17 веке "Ска­за­ние об усек­но­ве­нии гла­вы свя­то­го про­ро­ка, пред­те­чи и кре­сти­те­ля Гос­под­ня Иоан­на" в из­ло­же­нии свя­ти­те­ля Ди­мит­рия Ро­стов­ско­го .

Известны многие храмы, как в католической , так и в православной церкви, освященные как храмы Усекновения главы Иоанна Предтечи. Один из древнейших московских храмов, сохранившихся до нашего времени, - шестипрестольный обетный храм Усекновения главы Иоанна Предтечи в Коломенском .

В искусстве

В астрономии

В честь Саломеи назван астероид (562) Саломея , открытый в 1905 году.

Напишите отзыв о статье "Саломея"

Примечания

Литература

• Ольга Матич . // Эротизм без берегов: Сборник статей и материалов / Сост. М. М. Павлова. - М .: Новое литературное обозрение , 2004. - С. 90-121 .

Основные понятия Смежные персонажи Географические пункты Прочее

Отрывок, характеризующий Саломея

– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.

Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».