Николай васильевич гоголь. Пересказ произведения "Портрет" Гоголя Н.В

Портрет - одна из самых таинственных и загадочных повестей , причисляемая многими к классической «литературе ужасов».

Начинается повесть с описания жизни Чарткова - бедного художника, которому нечем платить за аренду квартиры. Несмотря на эту ситуацию, он на последние деньги приобретает в небольшой лавке портрет некоего человека в азиатской одежде.

Портрет кажется ему страшным, особенно ужасны его глаза, которые кажутся живыми. Вскоре художнику начинают сниться кошмары, в которых фигурирует этот старик. В одном из таких снов старик вышел из рамы, держа в руках мешок с деньгами; Чартков успевает выхватить оттуда небольшой свёрток.

Утром он обнаруживает, что свёрток с деньгами действительно лежит возле картины. Он смог расплатиться с хозяином квартиры, затем переехал в богатый дом и стал преуспевающим художником. Однако талант его стал угасать. Когда он понял это, увидев на выставке картину одного хорошего художника, то заперся у себя в комнате и попытался создать что-то подобное, но безуспешно.

Тогда он начал скупать произведения искусства и сжигать их. Постепенно он сходил с ума, пока не умер. Портрет азиата вскоре был выставлен на аукционе, где произвёл ажиотаж. Но вдруг появился некто, заявивший, что имеет некие «особые права» на эту картину. Он объяснил, что же это за права.

Он был сыном художника, который когда-то написал этот портрет. А изображён на нём ростовщик, живший неподалёку от этого художника. Был он известен своим нелюдимым и скупым характером, а также хитростью - ссужал деньги желающим под небольшой процент, но потом оказывалось, что сумма набегала значительная.

Однажды он заказал художнику портрет самого себя, и тот с радостью принялся за дело, поскольку хотел изобразить в облике ростовщика «духа тьмы». Оказалось, однако, что на портрете как бы сами собой вырисовываются глаза - слишком реалистичные и ужасные. Художник в страхе убегает, так и не окончив работу.

На следующий день ростовщик внезапно умирает, а портрет служанка приносит художнику. Он остаётся у него, но художник начинает чувствовать что-то неладное. Он собрался его сжечь, но приятель забирает картину себе. Затем, однако, он передаёт его ещё кому-то. И все владельцы, у которых побывала картина, начинали испытывать несчастья.

У самого художника в это время умерли почти все члены семьи, кроме него - старшего сына. Художник ушёл в монастырь и долго каялся, а сыну велел отыскать картину и уничтожить её. И вот теперь сын, по-видимому, нашёл портрет. Но когда он заканчивает свой рассказ и все поворачиваются туда, где висел портрет, то оказалось, что он куда-то исчез.

Петербургские повести

«Портрет» - часть цикла « ». В него входили произведения, часть из которых также основывались на фантастике, ужасах и абсурде. Вот некоторые из них:

• «Нос»;
• «Записки сумасшедшего»;
• «Невский проспект»;
• «Коляска».

Во всех произведениях цикла к тому же поднимается проблема «маленького человека». Это имеет определённый смысл. «Маленькие» герои «Петербургских повестей» оказываются в необычных и абсурдных ситуациях, и выходит, что сама по себе их жизнь является полным абсурдом. Заметна и схожесть образов главных героев, в том числе построение фамилий - они часто несут некий «мистический» смысл. Чартков, видимо, связан с «чертями», а Поприщин из «Записок сумасшедшего» возомнил, что он имеет в мире особое «поприще», то есть высшую миссию.

44f683a84163b3523afe57c2e008bc8c

В лавочке на Щукином дворе молодой художник Чартков любовался картинами. У него не было денег, но, не желая уходить с пустыми руками, он принялся отыскивать в куче не пользовавшегося спросом сора недорогую картину. Там он нашел неоконченный портрет азиата, написанный рукой искусного мастера, и выторговал его за двугривенный.

Вернувшись домой, он узнает, что к нему приходил хозяин квартиры с квартальным, с намерением выгнать художника за неуплату. Профессор считал Чарткова талантливым художником и советовал ему не «малевать» за деньги. Но в момент отчаяния Чартков бранил себя, что не выбрал легкий путь – писать в угоду заказчику за плату. В этот момент его пронзил взгляд азиата с портрета. Чарткову стало страшно. Даже когда он лег спать за ширму, этот взгляд пронзал его сквозь щелку ширм через простыню, которой был закутан портрет. В лунном свете художнику привиделось, будто старик сошел с портрета. Азиат уселся почти у самых ног обомлевшего художника, достал мешок со свертками, на каждом из которых было написано «1000 червонных». Один сверток откатился в сторону и художник, незаметно для старика забрал его.

Очнулся Чартков стоя перед портретом и, не понимая, как попал туда. Это был сон, но рука его чувствовала тяжесть золота, а старик смотрел на него страшным взглядом. Художник вскрикнул и проснулся.

На следующий день пришел срок оплаты. Хозяин обратил внимание на портрет азиата, квартальный взял его и из-под рамы выпал свиток с надписью «1000 червонных». С этого времени жизнь молодого художника пошла по-другому: он купил себе хорошую одежду и снял квартиру на Невском. Ему захотелось славы. В газете он поместил объявление, в котором говорилось о его гениальности. Вскоре художник получил заказ на портрет молодой дамы. Работа увлекла его, но заказчице не понравилась правдивость портрета. Чарткову пришлось исправлять написанное. Сходство исчезло, но художник был вознагражден деньгами и светскими почестями. Прошло немного времени, и Чартков был признан модным живописцем.

В пору, когда Чартков стал богат и популярен, его пригласили дать оценку картины, присланной из Италии. Глубина таланта художника так поразила Чарткова, что он понял, как был ничтожен, рисуя модные портреты. В душе его зародилась зависть, которая заставила скупать и истреблять талантливые картины. Он впал в безумие и умер, оставив после себя лишь истерзанные произведения искусства.

На аукционе продавали портрет азиата. Цена поднялась до неимоверной высоты. Прекратил споры художник, рассказавший присутствующим историю портрета. Азиат был ростовщиком, который давал деньги и самым нищим, и богатым. Всех, кто брал у него деньги, ждала странная судьба. Самые прекрасные намерения души заемщиков приобретали безобразно-уродливые формы. Ростовщик стал внушать страх и ужас.

Однажды азиат пришел в мастерскую талантливого художника – отца рассказчика. Художник был самоучкой, и душа его горела христианской добродетелью. Он много работал для церкви. На одной из работ ему нужно было изобразить духа тьмы. Образ ростовщика всплывал в его голове при этой мысли. И вот, азиат сам пришел в его мастерскую и заказал портрет, сказав, что наследников у него нет, а он хочет жить и после смерти. Они условились о цене и приступили к написанию портрета.

Художник был увлечен работой, пытался отразить каждую деталь. Его одолевало тягостное чувство, но он не отступал. Глаза азиатца сильно его поразили, и он решил написать их максимально реалистично. Весь период работы его преследовало отвращение. Он бросал работу и брался за нее вновь. Портрет так и не был закончен. Ростовщик вернул его, ничего не заплатив. Вечером художник узнал, что азиат умер. С того времени в сердце художника появилась зависть. Он стал плести интриги. Художник решил сжечь портрет, но его друг не дал ему совершить этого, забрав картину себе. Всех, к кому попадал портрет, постигало несчастье. Художник ушел в монастырь, отдав сына учиться живописи. Когда тот окончил курс и пришел к отцу за благословением, художник поведал ему историю портрета и завещал истребить картину, если его сын когда-нибудь ее найдет.

Молодой художник не успел договорить. Обратив взгляд в то место, где был портрет, все увидели, что он исчез.

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Николай Васильевич Гоголь
Портрет

Часть I

Нигде не останавливалось столько народа, как перед картинною лавочкою на Щукином дворе. Эта лавочка представляла, точно, самое разнородное собрание диковинок: картины большею частью были писаны масляными красками, покрыты темно-зеленым лаком, в темно-желтых мишурных рамах. Зима с белыми деревьями, совершенно красный вечер, похожий на зарево пожара, фламандский мужик с трубкою и выломанною рукою, похожий более на индейского петуха в манжетах, нежели на человека, – вот их обыкновенные сюжеты. К этому нужно присовокупить несколько гравированных изображений: портрет Хозрева-Мирзы в бараньей шапке, портреты каких-то генералов в треугольных шляпах, с кривыми носами. Сверх того, двери такой лавочки обыкновенно бывают увешаны связками произведений, отпечатанных лубками на больших листах, которые свидетельствуют самородное дарованье русского человека. На одном была царевна Миликтриса Кирбитьевна, на другом город Иерусалим, по домам и церквам которого без церемонии прокатилась красная краска, захватившая часть земли и двух молящихся русских мужиков в рукавицах. Покупателей этих произведений обыкновенно немного, но зато зрителей – куча. Какой-нибудь забулдыга-лакей уже, верно, зевает перед ними, держа в руке судки с обедом из трактира для своего барина, который, без сомнения, будет хлебать суп не слишком горячий. Перед ним уже, верно, стоит в шинели солдат, этот кавалер толкучего рынка, продающий два перочинные ножика; торговка-охтенка с коробкою, наполненною башмаками. Всякий восхищается по-своему: мужики обыкновенно тыкают пальцами; кавалеры рассматривают серьезно; лакеи-мальчики и мальчишки-мастеровые смеются и дразнят друг друга нарисованными карикатурами; старые лакеи во фризовых шинелях смотрят потому только, чтобы где-нибудь позевать; а торговки, молодые русские бабы, спешат по инстинкту, чтобы послушать, о чем калякает народ, и посмотреть, на что он смотрит.

В это время невольно остановился перед лавкою проходивший мимо молодой художник Чартков. Старая шинель и нещегольское платье показывали в нем того человека, который с самоотвержением предан был своему труду и не имел времени заботиться о своем наряде, всегда имеющем таинственную привлекательность для молодости. Он остановился перед лавкою и сперва внутренно смеялся над этими уродливыми картинами. Наконец овладело им невольное размышление: он стал думать о том, кому бы нужны были эти произведения. Что русский народ заглядывается на Ерусланов Лазаревичей , на объедал и обпивал , на Фому и Ерему , это не казалось ему удивительным: изображенные предметы были очень доступны и понятны народу; но где покупатели этих пестрых, грязных масляных малеваний? кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг искусства, но в котором выразилось всё глубокое его унижение? Это, казалось, не были вовсе труды ребенка-самоучки. Иначе в них бы, при всей бесчувственной карикатурности целого, вырывался острый порыв. Но здесь было видно просто тупоумие, бессильная, дряхлая бездарность, которая самоуправно стала в ряды искусств, тогда как ей место было среди низких ремесл, бездарность, которая была верна, однако ж, своему призванию и внесла в самое искусство свое ремесло. Те же краски, та же манера, та же набившаяся, приобыкшая рука, принадлежавшая скорее грубо сделанному автомату, нежели человеку!.. Долго стоял он пред этими грязными картинами, уже, наконец, не думая вовсе о них, а между тем хозяин лавки, серенький человечек во фризовой шинели, с бородой, небритой с самого воскресенья, толковал ему уже давно, торговался и условливался в цене, еще не узнав, что ему понравилось и что нужно.

– Вот за этих мужичков и за ландшафтик возьму беленькую. Живопись-то какая! Просто глаз прошибет; только что получены с биржи; еще лак не высох. Или вот зима, возьмите зиму! Пятнадцать рублей! Одна рамка чего стоит. Вон она какая зима! – Тут купец дал легкого щелчка в полотно, вероятно, чтобы показать всю добро ту зимы. – Прикажете связать их вместе и снести за вами? Где изволите жить? Эй, малый, подай веревочку.

– Постой, брат, не так скоро, – сказал очнувшийся художник, видя, что уж проворный купец принялся не в шутку их связывать вместе. Ему сделалось несколько совестно не взять ничего, застоявшись так долго в лавке, и он сказал:

– А вот постой, я посмотрю, нет ли для меня чего-нибудь здесь, – и, наклонившись, стал доставать с полу наваленные громоздко, истертые, запыленные старые малеванья, не пользовавшиеся, как видно, никаким почетом. Тут были старинные фамильные портреты, которых потомков, может быть, и на свете нельзя было отыскать, совершенно неизвестные изображения с прорванным холстом, рамки, лишенные позолоты, – словом, всякий ветхий сор. Но художник принялся рассматривать, думая втайне: «Авось что-нибудь и отыщется». Он слышал не раз рассказы о том, как иногда у лубочных продавцов были отыскиваемы в сору картины великих мастеров.

Хозяин, увидев, куда полез он, оставил свою суетливость и, принявши обыкновенное положение и надлежащий вес, поместился сызнова у дверей, зазывая прохожих и указывая им одной рукой на лавку: «Сюда, батюшка, вот картины! зайдите, зайдите; с биржи получены». Уже накричался он вдоволь и большею частью бесплодно, наговорился досыта с лоскутным продавцом, стоявшим насупротив его также у дверей своей лавочки, и, наконец, вспомнив, что у него в лавке есть покупатель, поворотил народу спину и отправился вовнутрь ее. «Что, батюшка, выбрали что-нибудь?» Но художник уже стоял несколько времени неподвижно перед одним портретом в больших, когда-то великолепных рамах, но на которых чуть блестели теперь следы позолоты.

Это был старик с лицом бронзового цвета, скулистым, чахлым; черты лица, казалось, были схвачены в минуту судорожного движенья и отзывались не северною силою. Пламенный полдень был запечатлен в них. Он был драпирован в широкий азиатский костюм. Как ни был поврежден и запылен портрет, но когда удалось ему счистить с лица пыль, он увидел следы работы высокого художника. Портрет, казалось, был не кончен; но сила кисти была разительна. Необыкновеннее всего были глаза: казалось, в них употребил всю силу кисти и всё старательное тщание свое художник. Они просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странною живостью. Когда поднес он портрет к дверям, еще сильнее глядели глаза. Впечатление почти то же произвели они и в народе. Женщина, остановившаяся позади его, вскрикнула: «Глядит, глядит», и попятилась назад. Какое-то неприятное, непонятное самому себе чувство почувствовал он и поставил портрет на землю.

– А что ж, возьмите портрет! – сказал хозяин.

– А сколько? – сказал художник.

– Да что за него дорожиться? три четвертачка давайте!

– Ну, да что ж дадите?

– Двугривенный, – сказал художник, готовясь идти.

– Эк цену какую завернули! да за двугривенный одной рамки не купишь. Видно, завтра собираетесь купить? Господин, господин, воротитесь! гривенничек хоть прикиньте. Возьмите, возьмите, давайте двугривенный. Право, для почину только, вот только, что первый покупатель.

За сим он сделал жест рукой, как будто бы говоривший: «Так уж и быть, пропадай картина!»

Таким образом Чартков совершенно неожиданно купил старый портрет и в то же время подумал: «Зачем я его купил? на что он мне?» Но делать было нечего. Он вынул из кармана двугривенный, отдал хозяину, взял портрет под мышку и потащил его с собою. Дорогою он вспомнил, что двугривенный, который он отдал, был у него последний. Мысли его вдруг омрачились; досада и равнодушная пустота обняли его в ту же минуту. «Черт побери! гадко на свете!» – сказал он с чувством русского, у которого дела плохи. И почти машинально шел скорыми шагами, полный бесчувствия ко всему. Красный свет вечерней зари оставался еще на половине неба; еще домы, обращенные к той стороне, чуть озарялись ее теплым светом; а между тем уже холодное синеватое сиянье месяца становилось сильнее. Полупрозрачные легкие тени хвостами падали на землю, отбрасываемые домами и ногами пешеходцев. Уже художник начинал мало-помалу заглядываться на небо, озаренное каким-то прозрачным, тонким, сомнительным светом, и почти в одно время излетали из уст его слова: «Какой легкий тон!», и слова: «Досадно, черт побери!» И он, поправляя портрет, беспрестанно съезжавший из-под мышек, ускорял шаг.

Усталый и весь в поту, дотащился он к себе в Пятнадцатую линию на Васильевский остров. С трудом и с отдышкой взобрался он по лестнице, облитой помоями и украшенной следами кошек и собак. На стук его в дверь не было никакого ответа: человека не было дома. Он прислонился к окну и расположился ожидать терпеливо, пока не раздались, наконец, позади его шаги парня в синей рубахе, его приспешника, натурщика, краскотерщика и выметателя полов, пачкавшего их тут же своими сапогами. Парень назывался Никитою и проводил всё время за воротами, когда барина не было дома. Никита долго силился попасть ключом в замочную дырку, вовсе незаметную по причине темноты. Наконец дверь была отперта. Чартков вступил в свою переднюю, нестерпимо холодную, как всегда бывает у художников, чего, впрочем, они не замечают. Не отдавая Никите шинели, он вошел вместе с нею в свою студию, квадратную комнату, большую, но низенькую, с мерзнувшими окнами, уставленную всяким художеским хламом: кусками гипсовых рук, рамками, обтянутыми холстом, эскизами начатыми и брошенными, драпировкой, развешанной по стульям. Он устал сильно, скинул шинель, поставил рассеянно принесенный портрет между двух небольших холстов и бросился на узкий диванчик, о котором нельзя было сказать, что он обтянут кожею, потому что ряд медных гвоздиков, когда-то прикреплявших ее, давно уже остался сам по себе, а кожа осталась тоже сверху сама по себе, так что Никита засовывал под нее черные чулки, рубашки и всё немытое белье. Посидев и разлегшись, сколько можно было разлечься на этом узеньком диване, он, наконец, спросил свечу.

– Свечи нет, – сказал Никита.

– Как нет?

– Да ведь и вчера еще не было, – сказал Никита.

Художник вспомнил, что действительно и вчера еще не было свечи, успокоился и замолчал. Он дал себя раздеть и надел свой крепко и сильно заношенный халат.

– Да вот еще, хозяин был, – сказал Никита.

– Ну, приходил за деньгами? знаю, – сказал художник, махнув рукой.

– Да он не один приходил, – сказал Никита.

– С кем же?

– Не знаю, с кем… какой-то квартальный.

– А квартальный зачем?

– Не знаю, зачем; говорит, затем, что за квартиру не плачено.

– Ну, что ж из того выйдет?

– Я не знаю, что выйдет; он говорил: коли не хочет, так пусть, говорит, съезжает с квартиры; хотели завтра еще придти оба.

– Пусть их приходят, – сказал с грустным равнодушием Чартков. И ненастное расположение духа овладело им вполне.

Молодой Чартков был художник с талантом, пророчившим многое: вспышками и мгновеньями его кисть отзывалась наблюдательностию, соображением, шибким порывом приблизиться более к природе. «Смотри, брат, – говорил ему не раз его профессор, – у тебя есть талант; грешно будет, если ты его погубишь. Но ты нетерпелив. Тебя одно что-нибудь заманит, одно что-нибудь тебе полюбится – ты им занят, а прочее у тебя дрянь, прочее тебе нипочем, ты уж и глядеть на него не хочешь. Смотри, чтоб из тебя не вышел модный живописец. У тебя и теперь уже что-то начинают слишком бойко кричать краски. Рисунок у тебя не строг, а подчас и вовсе слаб, линия не видна; ты уж гоняешься за модным освещеньем, за тем, что бьет на первые глаза. Смотри, как раз попадешь в английский род. Берегись; тебя уж начинает свет тянуть; уж я вижу у тебя иной раз на шее щегольской платок, шляпа с лоском… Оно заманчиво, можно пуститься писать модные картинки, портретики за деньги. Да ведь на этом губится, а не развертывается талант. Терпи. Обдумывай всякую работу, брось щегольство – пусть их набирают другие деньги. Твое от тебя не уйдет».

Профессор был отчасти прав. Иногда хотелось, точно, нашему художнику кутнуть, щегольнуть, – словом, кое-где показать свою молодость. Но при всем том он мог взять над собою власть. Временами он мог позабыть всё, принявшись за кисть, и отрывался от нее не иначе, как от прекрасного прерванного сна. Вкус его развивался заметно. Еще не понимал он всей глубины Рафаэля, но уже увлекался быстрой, широкой кистью Гвида, останавливался перед портретами Тициана, восхищался фламандцами. Еще потемневший облик, облекающий старые картины, не весь сошел пред ним; но он уж прозревал в них кое-что, хотя внутренно не соглашался с профессором, чтобы старинные мастера так недосягаемо ушли от нас; ему казалось даже, что девятнадцатый век кое в чем значительно их опередил, что подражание природе как-то сделалось теперь ярче, живее, ближе; словом, он думал в этом случае так, как думает молодость, уже постигшая кое-что и чувствующая это в гордом внутреннем сознании. Иногда становилось ему досадно, когда он видел, как заезжий живописец, француз или немец, иногда даже вовсе не живописец по призванью, одной только привычной замашкой, бойкостью кисти и яркостью красок производил всеобщий шум и скапливал себе вмиг денежный капитал. Это приходило к нему на ум не тогда, когда, занятый весь своей работой, он забывал и питье, и пищу, и весь свет, но тогда, когда, наконец, сильно приступала необходимость, когда не на что было купить кистей и красок, когда неотвязчивый хозяин приходил раз по десяти на день требовать платы за квартиру. Тогда завидно рисовалась в голодном его воображеньи участь богача-живописца; тогда пробегала даже мысль, пробегающая часто в русской голове: бросить всё и закутить с горя назло всему. И теперь он почти был в таком положении.

– Да! терпи, терпи! – произнес он с досадою. – Есть же, наконец, и терпенью конец. Терпи! а на какие деньги я завтра буду обедать? Взаймы ведь никто не даст. А понеси я продавать все мои картины и рисунки, за них мне за все двугривенный дадут. Они полезны, конечно, я это чувствую: каждая из них предпринята недаром, в каждой из них я что-нибудь узнал. Да ведь что пользы? этюды, попытки – и всё будут этюды, попытки, и конца не будет им. Да и кто купит, не зная меня по имени? да и кому нужны рисунки с антиков из натурного класса, или моя неоконченная любовь Психеи, или перспектива моей комнаты, или портрет моего Никиты, хотя он, право, лучше портретов какого-нибудь модного живописца? Что в самом деле? Зачем я мучусь и, как ученик, копаюсь над азбукой, тогда как мог бы блеснуть ничем не хуже других и быть таким, как они, с деньгами.

Произнесши это, художник вдруг задрожал и побледнел: на него глядело, высунувшись из-за поставленного холста, чье-то судорожно искаженное лицо. Два страшные глаза прямо вперились в него, как бы готовясь сожрать его; на устах написано было грозное повеленье молчать. Испуганный, он хотел вскрикнуть и позвать Никиту, который уже успел запустить в своей передней богатырское храпенье; но вдруг остановился и засмеялся. Чувство страха отлегло вмиг. Это был им купленный портрет, о котором он позабыл вовсе. Сияние месяца, озаривши комнату, упало и на него и сообщило ему странную живость. Он принялся его рассматривать и оттирать. Омакнул в воду губку, прошел ею по нем несколько раз, смыв с него почти всю накопившуюся и набившуюся пыль и грязь, повесил перед собой на стену и подивился еще более необыкновенной работе: всё лицо почти ожило, и глаза взглянули на него так, что он, наконец, вздрогнул и, попятившись назад, произнес изумленным голосом: «Глядит, глядит человеческими глазами!» Ему пришла вдруг на ум история, слышанная давно им от своего профессора, об одном портрете знаменитого Леонардо да Винчи, над которым великий мастер трудился несколько лет и всё еще почитал его неоконченным и который, по словам Вазари, был, однако же, почтен от всех за совершеннейшее и окончательнейшее произведение искусства. Окончательнее всего были в нем глаза, которым изумлялись современники; даже малейшие, чуть видные в них жилки были не упущены и приданы полотну. Но здесь, однако же, в сем, ныне бывшем пред ним, портрете было что-то странное. Это было уже не искусство: это разрушало даже гармонию самого портрета. Это были живые, это были человеческие глаза! Казалось, как будто они были вырезаны из живого человека и вставлены сюда. Здесь не было уже того высокого наслажденья, которое объемлет душу при взгляде на произведение художника, как ни ужасен взятый им предмет; здесь было какое-то болезненное, томительное чувство. «Что это? – невольно вопрошал себя художник. – Ведь это, однако же, натура, это живая натура; отчего же это странно-неприятное чувство? Или рабское, буквальное подражание натуре есть уже проступок и кажется ярким, нестройным криком? Или, если возьмешь предмет безучастно, бесчувственно, не сочувствуя с ним, он непременно предстанет только в одной ужасной своей действительности, не озаренный светом какой-то непостижимой, скрытой во всем мысли, предстанет в той действительности, какая открывается тогда, когда, желая постигнуть прекрасного человека, вооружаешься анатомическим ножом, рассекаешь его внутренность и видишь отвратительного человека? Почему же простая, низкая природа является у одного художника в каком-то свету, и не чувствуешь никакого низкого впечатления; напротив, кажется, как будто насладился, и после того спокойнее и ровнее всё течет и движется вокруг тебя? И почему же та же самая природа у другого художника кажется низкою, грязною, а, между прочим, он так же был верен природе? Но нет, нет в ней чего-то озаряющего. Всё равно как вид в природе: как он ни великолепен, а всё недостает чего-то, если нет на небе солнца».

Он опять подошел к портрету, с тем чтобы рассмотреть эти чудные глаза, и с ужасом заметил, что они точно глядят на него. Это уже не была копия с натуры, это была та странная живость, которою бы озарилось лицо мертвеца, вставшего из могилы. Свет ли месяца, несущий с собой бред мечты и облекающий всё в иные образы, противоположные положительному дню, или что другое было причиною тому, только ему сделалось вдруг, неизвестно отчего, страшно сидеть одному в комнате. Он тихо отошел от портрета, отворотился в другую сторону и старался не глядеть на него, а между тем глаз невольно, сам собою, косясь, окидывал его. Наконец ему сделалось даже страшно ходить по комнате; ему казалось, как будто сей же час кто-то другой станет ходить позади его, и всякий раз робко оглядывался он назад. Он не был никогда труслив; но воображенье и нервы его были чутки, и в этот вечер он сам не мог истолковать себе своей невольной боязни. Он сел в уголок, но и здесь казалось ему, что кто-то вот-вот взглянет через плечо к нему в лицо. Самое храпенье Никиты, раздававшееся из передней, не прогоняло его боязни. Он, наконец, робко, не подымая глаз, поднялся с своего места, отправился к себе за ширмы и лег в постель. Сквозь щелки в ширмах он видел освещенную месяцем свою комнату и видел прямо висевший на стене портрет. Глаза еще страшнее, еще значительнее вперились в него и, казалось, не хотели ни на что другое глядеть, как только на него. Полный тягостного чувства, он решился встать с постели, схватил простыню и, приблизясь к портрету, закутал его всего.

Сделавши это, он лег в постель покойнее, стал думать о бедности и жалкой судьбе художника, о тернистом пути, предстоящем ему на этом свете; а между тем глаза его невольно глядели сквозь щелку ширм на закутанный простынею портрет. Сиянье месяца усиливало белизну простыни, и ему казалось, что страшные глаза стали даже просвечивать сквозь холстину. Со страхом вперил он пристальнее глаза, как бы желая увериться, что это вздор. Но, наконец, уже в самом деле… он видит, видит ясно: простыни уже нет… портрет открыт весь и глядит мимо всего, что ни есть вокруг, прямо в него, глядит просто к нему во внутрь… У него захолонуло сердце. И видит: старик пошевелился и вдруг уперся в рамку обеими руками. Наконец приподнялся на руках и, высунув обе ноги, выпрыгнул из рам… Сквозь щелку ширм видны были уже одни только пустые рамы. По комнате раздался стук шагов, который, наконец, становился ближе и ближе к ширмам. Сердце стало сильнее колотиться у бедного художника. С занявшимся от страха дыханьем он ожидал, что вот-вот глянет к нему за ширмы старик. И вот он глянул, точно, за ширмы, с тем же бронзовым лицом и поводя большими глазами. Чартков силился вскрикнуть – и почувствовал, что у него нет голоса, силился пошевельнуться, сделать какое-нибудь движенье – не движутся члены. С раскрытым ртом и замершим дыханьем смотрел он на этот страшный фантом высокого роста, в какой-то широкой азиатской рясе и ждал, что станет он делать. Старик сел почти у самых ног его и вслед за тем что-то вытащил из-под складок своего широкого платья. Это был мешок. Старик развивал его и, схвативши за два конца, встряхнул: с глухим звуком упали на пол тяжелые свертки в виде длинных столбиков; каждый был завернут в синюю бумагу, и на каждом было выставлено: «1000 червонных». Высунув свои длинные костистые руки из широких рукавов, старик начал разворачивать свертки. Золото блеснуло. Как ни велико было тягостное чувство и обеспамятевший страх художника, но он вперился весь в золото, глядя неподвижно, как оно разворачивалось в костистых руках, блестело, звенело тонко и глухо и заворачивалось вновь. Тут заметил он один сверток, откатившийся подалее от других, у самой ножки его кровати, в головах у него. Почти судорожно схватил он его и, полный страха, смотрел, не заметит ли старик. Но старик был, казалось, очень занят. Он собрал все свертки свои, уложил их снова в мешок и, не взглянувши на него, ушел за ширмы. Сердце билось сильно у Чарткова, когда он услышал, как раздавался по комнате шелест удалявшихся шагов. Он сжимал покрепче сверток свой в руке, дрожа всем телом за него, и вдруг услышал, что шаги вновь приближаются к ширмам, – видно, старик вспомнил, что недоставало одного свертка. И вот – он глянул к нему вновь за ширмы. Полный отчаяния, стиснул он всею силою в руке своей сверток, употребил всё усилие сделать движенье, вскрикнул – и проснулся.

Холодный пот облил его всего; сердце его билось так сильно, как только можно было биться; грудь была так стеснена, как будто хотело улететь из нее последнее дыханье. «Неужели это был сон?» – сказал он, взявши себя обеими руками за голову; но страшная живость явленья не была похожа на сон. Он видел, уже пробудившись, как старик ушел в рамки, мелькнула даже пола его широкой одежды, и рука его чувствовала ясно, что держала за минуту пред сим какую-то тяжесть. Свет месяца озарял комнату, заставляя выступать из темных углов ее где холст, где гипсовую руку, где оставленную на стуле драпировку, где панталоны и нечищенные сапоги. Тут только заметил он, что не лежит в постеле, а стоит на ногах прямо перед портретом. Как он добрался сюда – уж этого никак не мог он понять. Еще более изумило его, что портрет был открыт весь и простыни на нем действительно не было. С неподвижным страхом глядел он на него и видел, как прямо вперились в него живые человеческие глаза. Холодный пот выступил на лице его; он хотел отойти, но чувствовал, что ноги его как будто приросли к земле. И видит он: это уже не сон, – черты старика двинулись, и губы его стали вытягиваться к нему, как будто бы хотели его высосать… С воплем отчаянья отскочил он – и проснулся.

«Неужели и это был сон?» С биющимся на разрыв сердцем ощупал он руками вокруг себя. Да, он лежит на постеле в таком точно положеньи, как заснул. Пред ним ширмы; свет месяца наполнял комнату. Сквозь щель в ширмах виден был портрет, закрытый как следует простынею, – так, как он сам закрыл его. Итак, это был тоже сон! Но сжатая рука чувствует доныне, как будто бы в ней что-то было. Биение сердца было сильно, почти страшно; тягость в груди невыносимая. Он вперил глаза в щель и пристально глядел на простыню. И вот видит ясно, что простыня начинает раскрываться, как будто бы под нею барахтались руки и силились ее сбросить. «Господи, Боже мой, что это!» – вскрикнул он, крестясь отчаянно, и проснулся!

И это был также сон! Он вскочил с постели, полоумный, обеспамятевший, и уже не мог изъяснить, что это с ним делается: давленье ли кошмара или домового, бред ли горячки или живое виденье. Стараясь утишить сколько-нибудь душевное волненье и расколыхавшуюся кровь, которая билась напряженным пульсом по всем его жилам, он подошел к окну и открыл форточку. Холодный пахнувший ветер оживил его. Лунное сияние лежало всё еще на крышах и белых стенах домов, хотя небольшие тучи стали чаще переходить по небу. Всё было тихо: изредка долетало до слуха отдаленное дребезжанье дрожек извозчика, который где-нибудь в невидном переулке спал, убаюкиваемый своею ленивою клячею, поджидая запоздалого седока. Долго глядел он, высунувши голову в форточку. Уже на небе рождались признаки приближающейся зари; наконец почувствовал он приближающуюся дремоту, захлопнул форточку, отошел прочь, лег в постель и скоро заснул как убитый, самым крепким сном.

Проснулся он очень поздно и почувствовал в себе то неприятное состояние, которое овладевает человеком после угара; голова его неприятно болела. В комнате было тускло; неприятная мокрота сеялась в воздухе и проходила сквозь щели его окон, заставленные картинами или нагрунтованным холстом. Пасмурный, недовольный, как мокрый петух, уселся он на своем оборванном диване, не зная сам, за что приняться, что делать, и вспомнил, наконец, весь свой сон. По мере припоминанья сон этот представлялся в его воображеньи так тягостно жив, что он даже стал подозревать, точно ли это был сон и простой бред, не было ли здесь чего-то другого, не было ли это виденье. Сдернувши простыню, он рассмотрел при дневном свете этот страшный портрет. Глаза, точно, поражали своей необыкновенной живостью, но ничего он не находил в них особенно страшного; только как будто какое-то неизъяснимое, неприятное чувство оставалось на душе. При всем том он всё-таки не мог совершенно увериться, чтобы это был сон. Ему казалось, что среди сна был какой-то страшный отрывок из действительности. Казалось, даже в самом взгляде и выражении старика как будто что-то говорило, что он был у него эту ночь; рука его чувствовала только что лежавшую в себе тяжесть, как будто бы кто-то за одну только минуту пред сим ее выхватил у него. Ему казалось, что если бы он держал только покрепче сверток, он, верно, остался бы у него в руке и после пробуждения

«Боже мой, если бы хотя часть этих денег!» – сказал он, тяжело вздохнувши; и в воображеньи его стали высыпаться из мешка все виденные им свертки с заманчивой надписью: «1000 червонных». Свертки разворачивались, золото блестело, заворачивалось вновь, и он сидел, уставивши неподвижно и бессмысленно свои глаза в пустой воздух, не будучи в состояньи оторваться от такого предмета, – как ребенок, сидящий пред сладким блюдом и видящий, глотая слюнки, как едят его другие. Наконец у дверей раздался стук, заставивший его неприятно очнуться. Вошел хозяин с квартальным надзирателем, которого появление для людей мелких, как известно, еще неприятнее, нежели для богатых лицо просителя. Хозяин небольшого дома, в котором жил Чартков, был одно из творений, какими обыкновенно бывают владетели домов где-нибудь в Пятнадцатой линии Васильевского острова, на Петербургской стороне или в отдаленном углу Коломны, – творенье, каких много на Руси и которых характер так же трудно определить, как цвет изношенного сюртука. В молодости своей он был капитан и крикун, употреблялся и по штатским делам, мастер был хорошо высечь, был и расторопен, и щеголь, и глуп; но в старости своей он слил в себе все эти резкие особенности в какую-то тусклую неопределенность. Он был уже вдов, был уже в отставке, уже не щеголял, не хвастал, не задирался, любил только пить чай и болтать за ним всякий вздор; ходил по комнате, поправлял сальный огарок; аккуратно по истечении каждого месяца наведывался к своим жильцам за деньгами; выходил на улицу с ключом в руке, для того, чтобы посмотреть на крышу своего дома; выгонял несколько раз дворника из его конуры, куда он запрятывался спать; одним словом, человек в отставке, которому после всей забубенной жизни и тряски на перекладных остаются одни пошлые привычки.

– Извольте сами глядеть, Варух Кузьмич, – сказал хозяин, обращаясь к квартальному и расставив руки, – вот не платит за квартиру, не платит.

– Что ж, если нет денег? Подождите, я заплачу.

– Мне, батюшка, ждать нельзя, – сказал хозяин в сердцах, делая жест ключом, который держал в руке, – у меня вот Потогонкин подполковник живет, семь лет уж живет; Анна Петровна Бухмистерова и сарай и конюшню нанимает на два стойла, три при ней дворовых человека, – вот какие у меня жильцы. У меня, сказать вам откровенно, нет такого заведенья, чтобы не платить за квартиру. Извольте сейчас же заплатить деньги, да и съезжать вон.

– Да, уж если порядились, так извольте платить, – сказал квартальный надзиратель, с небольшим потряхиваньем головы и заложив палец за пуговицу своего мундира.

– Да чем платить? – вопрос. У меня нет теперь ни гроша.

– В таком случае удовлетворите Ивана Ивановича издельями своей профессии, – сказал квартальный, – он, может быть, согласится взять картинами.

– Нет, батюшка, за картины спасибо. Добро бы были картины с благородным содержанием, чтобы можно было на стену повесить, хоть какой-нибудь генерал со звездой или князя Кутузова портрет, а то вон мужика нарисовал, мужика в рубахе, слуги-то, что трет краски. Еще с него, свиньи, портрет рисовать! Ему я шею наколочу: он у меня все гвозди из задвижек повыдергивал, мошенник. Вот посмотрите, какие предметы: вот комнату рисует. Добро бы уж взял комнату прибранную, опрятную, а он вон как нарисовал ее, со всем сором и дрязгом, какой ни валялся. Вот посмотрите, как запакостил у меня комнату, извольте сами видеть. Да у меня по семи лет живут жильцы, полковники, Бухмистерова Анна Петровна… Нет, я вам скажу: нет хуже жильца, как живописец: свинья свиньей живет, просто не приведи Бог.

И всё это должен был выслушать терпеливо бедный живописец. Квартальный надзиратель между тем занялся рассматриваньем картин и этюдов и тут же показал, что у него душа живее хозяйской и даже была не чужда художественным впечатлениям.

– Хе, – сказал он, тыкнув пальцем на один холст, где была изображена нагая женщина, – предмет, того… игривый. А у этого зачем так под носом черно? табаком, что ли, он себе засыпал?

Много народа останавливалось перед лавочкой с картинами на Щукином дворе.

Не прошел мимо и начинающий художник Чартков. Его старая одежда говорила о том, что он был поглощен своей работой и не слишком заботился о своем наряде. Картины ему не понравились, но дабы не обидеть хозяина лавки, он все же купил одну из них. На картине был изображен старик. Глаза у старика были как живые.

По дороге домой он вспомнил, что он отдал за картину свои последние деньги. Дома, он задумался о том, что мог бы не ходить в учениках, а зарабатывать деньги. И тут он вздрогнул, с картины, купленной им, смотрели прямо на него два страшных глаза. Он закрыл простыней портрет и лег в постель за ширму.

Ему стало страшно, сквозь щелку ширмы он наблюдал за портретом. Вдруг он увидел, что простыня исчезла, старик выбрался из рам и подошел к нему. Он достал мешок со свертками денег. Один сверток откатился в сторону и Чартков незаметно взял его.

Проснувшись, он снимает себе роскошную квартиру. Приодевшись, он идет гоголем по тротуару, проходит мимо своего профессора, делая вид что не замечает его.

Мечтая о славе, он заказывает статью о себе. Он становится модным художником, обретает богатство, но теряет талант.

У него появляется зависть к таланту молодых художников. Он скупает лучшие картины и рвет их на части. Он впадает в сумасшествие, ему мерещатся глаза старика с картины. Он умирает от горячки.

Во второй части, портрет старика продается на аукционе. Многие желают купить его. Появляется человек, который рассказывает историю портрета. Когда-то его отец нарисовал портрет старика. Этот старик был богат, но со всеми кому он занимал деньги случались несчастья. После того, как был написан его портрет, он умер.

Отца молодого человека также преследуют несчастья, умирают его близкие и он уходит в монастырь. Он просит сына найти и истребить портрет.

Люди, которые слушали рассказ, поворачиваются к портрету и обнаруживают его пропажу.

Читать подробное краткое содержание рассказа Портрет Гоголя

Время чтения 3 минуты.

Чартков – человек, который живет весьма бедно, и каждый его следующий день – это мысль о том, где взять деньги и как прожить этот день, как можно экономнее. Чартков ничем особенным не выделяется, но у него есть способность к рисованию картин. Он – художник, который пытается своим талантом заработать денег себе на жизнь. Он еще молод, а потому не успел еще нажить денег. Потому он надеется, что сможет еще заработать денег.

Однажды молодой художник прогуливался по улице в обычный день. Немного пройдя, он решает зайти в лавку, которая зарабатывает тем, что по дешевке продает самые разные портреты и другие картины художников. Чартков видит весьма интересную картину. На ней изображен очень пожилой мужчина, лицо которого бронзового цвете – серого и унылого. Лицо – чахлое и скулы слишком резко выведены на портрете.

Этот портрет обличает в нем человека умного и пристального. Об этом особенно говорят глаз. Если тело выглядит старым и хилым, то глаза – еще живут и говорят о многом. Эти пристальные глаза как будто рассматриваю Чарткова, они очень искусно нарисованы, что поражает молодого, не совсем опытного художника. Он сам себя не понимая, покупает за последние деньги эту картину. А вернее – за две гривны, в то время достаточные деньги для прожития нескольких дней. Когда Чартков приходит домой к себе с картиной, только что купленной, ему немного не по себе, ведь на портрете старик как будто следит за ним, как бы прицениваясь.

После того, как картина была повешен на стену, художник случайно взглянул опять на нее. И тут увидел такое, что сначала подумал, что ему померещилось. Старик вдруг как будто совершил прыжок с самого полотна, и вытащил из своих бесконечных складок одежды много свертков, в которых находились деньги – самые настоящие деньги. Эти деньги были червонцами. Когда они начал пересчитывать свое богатство, случайно один сверток остался в невнимании. Чартков решает, что это его шанс. Он, просто тихонько подкрадываясь, забирает себе один из этих свертков. Когда старик закончил с тем, что все пересчитал подробно, он снова впрыгнул в свою картину.

Ночью, когда юноша, пытаясь заснуть после всех этих весьма странных событий, думал об этом, но так ничего и не надумал. Чартков просыпается наутро, понимая, что ему снились кошмары, от которых он не выспался. Молодой художник окончательно проснулся и встал, потому что к нему постучали, и весьма громко, а также, что невозможно не заметить, весьма настойчиво. Это были кредиторы. Они уже давно у него требовали денег за жилье, в котором он живет. Чартков как всегда стал говорить, что у него ничего нет, но он обязательно все выплатит, стоит только подождать. Один из кредиторов в то время рассматривал картину, наверно надеясь ее забрать, думая, что она ценная.

Вот тут-то он и увидел совершенно случайно, что за рамой картины есть сверток, и этот сверток наполнен самыми настоящими деньгами. Хозяин жилья и надзиратель по кредитам, удивлены, но они забирают плату из денег, которые выплатил тут же им Чартков. Он тоже очень удивлен, так как этот сверток из его сна, так как он думает, что это тогда ему просто приснилось. Молодой художник не медлит. Он за эти драгоценные деньги покупает нормальное жилье, в котором начинает жить припеваючи. Он также покупает себе нормальную и дорогую одежду. Он очень обрадован. Но просто лентяйничать он не собирается, поэтому он дает сразу же объявление в газету о том, что как художник готов писать картины на заказ. Через некоторое время, к нему приходит в числе первых – заказчики.

Мать вместе с дочерью по имени Лиза. Он рисует ее портрет, но мать втайне прости подкорректировать лицо ее дочки, чтобы скрыть ее недостатки. Художник соглашается, так как ему в принципе все равно. Главное, что он получается не плохие деньги за этот заказ. Картин с портретов выходит очаровательная, но конечно, не натуральная, так как сама девушка вовсе не такая красавица. Дальше дела у молодого художника идут очень хорошо.

За первыми клиентами приходят вторые, и все довольно знатные и богатые. Он стает очень богатым и известным в кругу аристократов. Ведь он делает все, о чем его попросят – корректирует лица, делая их более красивыми. Но, сама того не замечая, он делает все механически. И когда однажды, он видит на выставке картину одного художника, он понимает, что он – полный профан.

Он тоже хочет писать такие картины, но у него, к его ужасу, ничего не выходит. Портрет старика, который до сих пор у него, он приказывает выбросить. Но даже это не помогло. Он отчаянно завидует все художникам, а потому все картины их скупает себе и режет на куски, уничтожая и таким образом убирая свою злость и зависть. Он вскоре сошел с ума, ведь ему везде виднелись глаза старика, с которого все началось. Он умирает.

Вторая часть повести рассказывает про аукцион, где собрались очень многие художники и простые люди. Когда на аукционе доходит дело до одной странной картины, где написан самый обычный старик, но с необыкновенно живыми глазами. Внезапно посреди самых торгов вмешивается один молодой человек, который тоже художник. Он начинает говорить, что претендент на эту картину, так как имеет на нее самое настоящее право, которого не отнять.

Ведь этой картиной владел его отец, который умер. Отец этого человека жил в городе, и там жил один ростовщик, необыкновенно богатый. Отцу молодого художника дали заказ нарисовать духа тьмы. Чтоб нарисовать, нужен был прототип. И ему посоветовали нарисовать ростовщика. Художник предложил ростовщику нарисовать его. Тот соглашается. Когда художник рисует, он все больше чувствует нарастающее отвращение, и ничего не может поделать. Он просто сбегает, отказываясь.

Ростовщик умоляет его дорисовать портрет. Но утром он кончает жизнь самоубийством. Мужчина начинает с тех пор быть злым и завистливым. На его голову как будто пли все проклятья. У него умирают все родные, но остается еще сын, потому он отдает его в закрытый пансион, сам уходит в монастырь. Там он пишет картину про Иисуса, что помогает ему. Он умирает в спокойствии. Перед этим он дает наставление единственному сыну и просит его найти портрет того ростовщика и как можно быстрее уничтожить его, ведь он всегда приносит всем несчастье.

Предлагаем вам познакомиться с одной интересной повестью, автор которой - Н.В. Гоголь. "Портрет", краткое содержание которого мы сегодня рассмотрим, был создан в 18 34 году.

Краткое содержание первой части

Талантливый молодой художник Чартков снимает квартиру в трущобах Петербурга. Художник очень беден, едва сводит концы с концами.

Произведение начинается с того, что Чартков заходит в лавку, где продают живопись, привезенную с биржи. Он отмечает, насколько плохо большинство работ. Художник долго рассматривает картины, а продавец уговаривает его купить что-то. Наконец Чарткову становится неловко уйти с пустыми руками, и он решает купить какую-нибудь картину. Его привлекает портрет пожилого азиата с очень живыми глазами. Чартков видит, что у художника, написавшего его, есть талант. Однако картина производит странное впечатление. Глаза старика настолько живы, что они даже разрушают гармонию портрета. Эту живость замечает не только Чартков, но и другие люди, чей взгляд падает на картину. "Глядит!" - восклицают они.

Художник отдает последние деньги за портрет и возвращается в свое бедное жилище в скверном расположении духа. Он не горел желанием покупать эту картину, но уходить ни с чем было неловко. Теперь у него нет денег на еду и на оплату ренты, а хозяин квартиры уже завтра должен прийти с квартальным, чтобы требовать денег.

Ночью Чартков видит странный сон, в котором он дважды просыпается во сне, прежде чем по-настоящему проснуться. Во сне он видит, как старик выходит из картины, садится рядом с ним и достает свертки с золотыми монетами. Старик возится с ними, развязывает и завязывает свертки. Вот Чартков замечает, что один сверток лежит несколько поодаль от старика. Он быстро хватает его. Старик уходит в картину, но через некоторое время возвращается и приближается к Чарткову… Художник просыпается, думает что сон закончился. Но вот картина опять будто оживает, а сам он обнаруживает, что не лежит в кровати, а стоит перед ней… Лишь с третьего раза Чартков просыпается по-настоящему.

На следующий день приходит хозяин квартиры с квартальным требовать денег. Квартальный подходит к картине, берет ее за раму. Портрет падает, и художник замечает, как из него вываливается сверток. Он быстро подбирает его, пока никто не заметил. Чартков обещает на следующий же день рассчитаться с долгами.

Оставшись один, художник разворачивает сверток и обнаруживает в нем много денег. Он сначала хочет купить все нужное для работы и создавать шедевры, ни на что не отвлекаясь. Однако жажда развлечений и славы побеждает. Чартков идет к портному, в парикмахерскую, в ресторан, покупает кучу ненужных вещей, снимает шикарную квартиру. Он дает объявление в газету о своих услугах. После этого к нему начинают приходить богатые клиенты. Чартков пишет с них портреты, стараясь угодить им, растрачивая впустую свой талант.

Он становится очень известным, вращается в свете. У него появляются ученики. Проходят годы. Чартков уже почтенный господин. У него появляется страсть к накопительству. Его приглашают на экзамены, в комитеты. Однажды его приглашают на выставку оценить нашумевшую работу одного его товарища, который когда-то уехал в Рим, где самоотверженно трудился на поприще живописи. Картина этого художника потрясает Чарткова. Она пробуждает в нем то, что давно уснуло в нем: чувствительность, вдохновение, способность ценить прекрасное.

С Чартковым случается истерика, он плачет у всех на виду. Он возвращается к себе и в порыве вдохновения пытается создать изображение падшего ангела, но у него ничего не выходит: кисть его привыкла к одним и тем же позам, выражениям лиц, к заученным движениям, и не может воплотить фантазию художника.

Чартков приходит в ярость. Он распоряжается унести все свои работы, так как, прозрев, видит, насколько они бездарны. Чартков рассматривает свои ранние картины и с горечью отмечает, что у него был талант. Тут ему на глаза попадается портрет старика. Он вспоминает, что клад, найденный в нем, стал искушением, погубившим его талант.

В бешенстве он скупает все лучшие картины талантливых художников, невзирая на их стоимость, и безжалостно уничтожает их. Он заболевает горячкой, у него мутнеет рассудок, и через некоторое время Чартков окончательно сходит с ума. Все люди представляются ему ужасными портретами. Они глядят отовсюду своими неподвижными глазами… Бывшие приятели и знакомые теперь сторонятся Чарткова. В скором времени он умирает. На этом заканчивается первая часть повести, автор которой - Н.В. Гоголь ("Портрет").

Краткое содержание второй части

Однажды в Петербурге проходил аукцион, на котором, в числе прочих, была выставлена эта злополучная картина. Уже набили большую цену, но тут обратил на себя внимание молодой художник лет 35. Он рассказал историю, которая очень увлекла слушателей.

Начал художник издалека, с описания Коломны и ее жителей. Это тихая часть города, где живут ничем не примечательные и небогатые люди. Однако был среди них один ростовщик, который очень отличался от других жителей Коломны. Это был старик азиатской внешности, высокого роста, с пронзительными глазами. Отец рассказчика, завидев его, не мог не сказать: "Дьявол!". Об этом ростовщике ходили жуткие слухи. Будто бы с теми, кто брал у него в долг, в скором времени случалось какое-нибудь несчастье.

К примеру, был один меценат, человек высоких достоинств и стремлений. О его выдающихся качествах стало известно самой Екатерине II, которая предоставила ему место, соответствующее его достоинствам. Этот меценат активно покровительствовал наукам и искусствам, и однажды сильно поиздержался. Он решил занять денег у того злополучного ростовщика. После этого в меценате проснулась подозрительность. Во всем ему начала мерещиться Французская революция. Много людей сделал он несчастными. В конце концов императрица узнала об этом. Мецената отстранили от должности, всеобщее презрение обрушилось на него. Он сошел с ума и вскоре умер.

Была еще история об одном молодом человек знатного происхождения. Юноша хотел жениться на первой красавице Петербурга. Он был страстно влюблен в нее, и она отвечала взаимностью. Однако родители девушки были против их брака, так как претендент был не очень богат. Тогда жених отправился в Коломну к тому ростовщику и сделал у него большой заем. Он начал устраивать роскошные приемы, и в конце концов родители девушки, видя, что у жениха есть деньги, согласились на их свадьбу.

Но после свадьбы молодой человек сильно изменился. Он начал ревновать свою супругу, кричать на нее, дошло даже до побоев. Та не выдержала и заговорила о разводе. В припадке ярости муж набросился на нее с ножом и, вероятно, зарезал бы, если бы его не остановили. Тогда он вонзил нож в себя. Так закончилась его жизнь.

Было еще множество подобных историй. В конце концов по городу распространились слухи о том, что в этом ростовщике живет нечистая сила. Старухи предпочитали голодать и даже умирали, но отказывались брать у него заем. Лучше погубить тело, но спасти душу.

Отец рассказчика был талантливым благочестивым художником-самоучкой. Он писал картины на религиозные темы, получал заказы для церкви. Как-то раз поступил заказ написать духа тьмы. Художник как раз раздумывал над картиной, как вдруг к нему пришел тот самый ростовщик с просьбой нарисовать его портрет. "Вот с кого я напишу духа тьмы, сам на картину просится", - подумал художник.

Но писать портрет ростовщика оказалось непросто. Чем дольше работал художник, тем сильнее ощущал он какое-то непонятное чувство смятения в своей душе. Наконец он не мог больше выносить этого гнетущего чувства и сказал ростовщику, что не может закончить портрет. Тот бросился к нему в ноги, сказал, что скоро умрет, но не хочет умереть совсем, что если картина удастся, жизнь его продолжится в этом портрете.

Хотя портрет и остался незавершенным, но художнику удалось сделать его "живым". Ростовщик на другой день умер. После случая с портретом странная перемена произошла в характере художника. В нем появилась зависть к достижениям других. Один его ученик, подававший большие надежды, которым художник гордился и всячески поощрял его, однажды получил хороший заказ. Раньше это только обрадовало бы учителя, но теперь он почувствовал зависть. Художник добился того, что на этот заказ был объявлен конкурс, в котором он принял участие. Отец рассказчика создал работу, которая была на голову выше остальных. Все уже думали, что заказ будет за ним. Но вот одно духовное лицо заметило, что в лицах на картине нет ничего святого, а, напротив, есть что-то демоническое. Они вносят смятение в душу. Заказ все-таки получил ученик художника.

Отец рассказчика, вернувшись домой, вознамерился уничтожить злополучный портрет. Но его остановил друг, который попросил его отдать ему эту картину. Однако через некоторое время друг сообщил ему, что избавился от картины, так как ему начали сниться странные сны. Он отдал портрет своему племяннику, но и с тем стали происходить странные вещи. Племянник продал его собирателю картин.

Отец рассказчика решил уйти в монастырь. Там ему предложили написать образ, но художник сказал, что пока недостоин. Он долго молился, совершал различные аскезы в пустыне. Лишь после этого он взялся за работу. Рождество Иисуса, изображенное на его картине, поразило всех. Вся братья встала на колени перед новым образом.

Окончив Академию, рассказчик решил повидаться с отцом. Тот попросил его отыскать злополучный портрет и уничтожить.

Тут взгляды рассказчика и слушателей устремились в сторону портрета. Но его уже не было на стене. Вероятно, кто-то, воспользовавшись вниманием слушателей, украл картину. На этом завершается повесть Гоголя "Портрет" (краткое содержание по частям).