Очень кратко Молодой учёный-фольклорист попадает в уединённый замок на болоте, хозяйку которого сводит с ума и хочет убить коварный опекун. Молодой человек спасает девушку и женится на ней.

Повествование ведётся от лица учёного-фольклориста Андрея Белорецкого. Деление текста на главы и их названия - условные и не соответствуют оригиналу.

Девяносто­ше­стилетний Андрей Белорецкий вспоминает события, связанные с упадком старинного белорусского рода Яновских и вымиранием белорусской шляхты. Эта удивительная и фантастичная история навсегда изменила его жизнь.

Знакомство с Надеей и призраками старинного поместья

В конце 80-х годов XIX века молодой учёный-фольклорист Андрей Белорецкий путешествовал по Белоруссии в поисках старинных легенд.

Андрей Белорецкий - учёный, собиратель фольклора и старинных легенд

Белорецкий выбрал столь необычную работу, чтобы изучить свой народ и понять, откуда он сам. Занятие это в ту пору считалось «опасным для существующего порядка», но губернатор, неожиданно хороший человек, дал ему рекомен­да­тельное письмо, в котором предписывал оказывать учёному всяческую помощь.

Особенно Белорецкого интересовали легенды, связанные с определённым местом. В то время началось вымирание белорусской шляхты, вместе с которой исчезали и старинные родовые предания. Один знакомый посоветовал Белорецкому отправиться в глухой угол Белоруссии. Учёный миновал обжитые, плодородные земли, обширные леса и оказался на унылой равнине торфяного болота.

Ночью возок Белорецкого чуть не провалился в какую-то топь, лошади с трудом выбрались на лесную дорогу, которая привела к огромному дому. Это было поместье Зелёные Ялины. Старуха-экономка сказала, что ограды вокруг поместья нет только у Волотовой прорвы - именно оттуда чудом вырвался Белорецкий.

Дом был огромный, с красивой старинной мебелью, но донельзя запущенный. Белорецкого приняла молодая хозяйка поместья Надея Яновская, бледная, хрупкая девушка, заморыш с прекрасными золотистыми волосами.

Надея Яновская - родовитая, но обедневшая дворянка, хозяйка поместья Болотные Ялины (Ели)

Лицо Надеи с правильными чертами и огромными чёрными глазами искажало странное выражение. Белорецкому девушка показалась очень некрасивой.

За ужином Надея пригласила Белорецкого погостить в Болотных Ялинах несколько недель, пока не окончатся «тёмные ночи осени». Девушка рассказала, что её отец умер два года назад. С тех пор она живёт одна в огромном доме. На пятьдесят комнат - три человека: она, экономка и старик-сторож. В двух флигелях живут парковый сторож, прачка, кухарка и управляющий Игнат Берман-Ганцевич, а вокруг дома - огромный парк, заросший вековыми елями.

Игнат Берман-Ганцевич (Берман) - управляющий Болотных Ялин

Надея разрешила Белорецкому бродить по округе и рыться в семейных архивах - только бы он остался.

Проведя первую, и единственную спокойную ночь в Зелёных Ялинах, Белорецкий весь день бродил по мрачной бурой равнине с трясинами и полуживыми от лихорадки крестьянами. Вечером, после ужина, он услышал в коридоре шаги. Побледневшая от ужаса Надея сказала, что это бродит по переходам дома Малый Человек Болотных Ялин - призрак, появляющийся перед смертью кого-то из Яновских.

Был в доме и ещё один «фамильный» призрак - Голубая Женщина, душа той, что когда-то прокляла род Яновских. Но страшней всего была дикая охота короля Стаха, которая погубила отца Надеи.

Белорецкий выскочил в коридор, никого не увидел, но шаги были отчётливо слышны. Он понял, что лицо Надеи искажал ужас, ставший для неё привычным. Девушка верила, что скоро умрёт, и ждала своей смерти, считая её заслуженной карой за преступления своих предков. Она начала с воодушевлением говорить о страданиях своего народа, и Белорецкий вдруг увидел в Надее удивительную красавицу.

Это была красота неземная, замученная, с горькими устами и огромными сухими глазами.

В приведения Белорецкий не верил, а потому твёрдо решил выяснить, кто сводит в могилу несчастную девушку.

Белорецкий считал, что в таком старинном замке могут быть слуховые каналы, через которые и слышны шаги, поэтому утром отправился в библиотеку, чтобы отыскать старый план дома и разузнать всё о дикой охоте. Там он познакомился с управляющим Берманом, человеком лет 35 с лицом фарфоровой куклы. Он дал Белорецкому старинные хроники рода Яновских.

В начале XVII века местная шляхта поддерживала молодого князя, который провозгласил себя королём Стахом.

Король Стах - молодой князь из белорусской шляхты, объявивший себя королём

Не принимал его только Роман Яновский, но в конце концов и он стал побратимом короля.

Роман Яновский (Роман Старый) - дальний предок Надеи Яновской, ставший причиной родового проклятия

Однажды на охоте Роман предал своего побратима - опоил его свиту отравленным вином, а самого короля Стаха заколол кинжалом. Умирая, король проклял род предателя до двенадцатого колена. С тех пор многих из Яновских, начиная с самого Романа Старого, убивала группа призрачных всадников - дикая охота короля Стаха.

Надея была последним, двенадцатым потомком рода, и Берман видел, как за ней приезжала дикая охота. Отца девушки призраки загнали в Волотову прорву.

Бал, дуэль и новый друг

Через два дня Надея праздновала своё восемна­дца­тилетие. В Болотные Ялины со всей округи съехались остатки родовитой шляхты - нищие, в лохмотьях, с признаками вырождения на тупых лицах и огромным гонором. Прибыл на бал и пан Грынь Дубатовк, опекун Надеи и старый друг её отца.

Грынь Дубатовк - опекун Надеи Яновской, давний друг её отца

Это был огромных размеров человек в старинной белорусской одежде, производивший впечатление провинци­ального медведя, весельчака и пьяницы. С ним был и пан Алесь Ворона, хорошо сложённый молодой человек с мёртвыми чёрными глазами и бледным лицом.

Алесь Ворона - молодой шляхтич, задира и дуэлянт

Одним из подарков Дубатовка стал портрет Романа Старого, который тут же повесили над камином. Затем опекун огласил отчёт по имуществу Надеи. Оказалось, что всё её имущество - немного пахотной земли, приносящей мизерный доход, и небольшой банковский вклад. Дворец, парк и заповедная пуща были майоратом, родовым владением, которое нельзя продавать. По сути, девушка была нищей.

На этом странном балу Белорецкий поссорился с Алесем Вороной, известным в округе дуэлянтом, и подружился с двадцати­трёхлетним Андреем Свециловичем, бывшим студентом Киевского университета, исключённым за участие в студенческих волнениях.

Андрей Свецилович - бывший студент, единственный кровный родственник Надеи Яновской

Свецилович был единственным родственником и наследником Надеи. Кроме него, на наследство претендовал только некий Гарабурда, но его родство с Яновскими относилось к области легенд.

Гарабурда - представитель местной шляхты, претендующий на родство с Надеей Яновской

В восемнадцать лет Свецилович был влюблён в Надею, из-за чего его отец, веривший в старинное проклятие, выслал сына из дому. Теперь он чувствовал, что любовь возвращается.

Уезжая под утро, Дубатовк пригласил Белорецкого на холостяцкую пирушку. Засыпая, Белорецкий увидел в окне Малого Человека с вытянутым черепом, жабьим лицом, неестественно длинными пальцами и зеленоватой кожей, в старинном костюме зелёного цвета. Застонав, существо исчезло. Белорецкий решил действовать решительней и взять в помощники Свециловича.

Через день Белорецкий отправился к Дубатовку. Там ему удалось поговорить со Свециловичем наедине. Они договорились распутывать это дело с двух сторон, но Дубатовку ничего говорить не стали - боялись, что старик разволнуется и помешает.

Дубатовк попытался узнать у Белорецкого, женится ли тот на Надее. Этот разговор услышал Ворона, которому девушка когда-то отказала, разозлился и намекнул, что Белорецкий гонится за деньгами и родовитой женой. Во время ссоры Ворона вызвал Белорецкого на дуэль, хотя Дубатовк и пытался его остановить.

Дуэль состоялась тут же, в пустой комнате без окон. В кромешной тьме Белорецкому удалось перехитрить Ворону и случайно ранить его в голову - убивать задиру он не хотел и выстрелил, рассчитывая промахнуться.

По дороге в Болотные Ялины за Белорецким погналась дикая охота.

В волнах слабого прозрачного тумана чётко вырисовывались силуэты всадников, мчавшихся бешеным галопом, только конские гривы развевались по ветру.

Призраки были одеты в старинные костюмы, их кони неслись бесшумно, а впереди мчался сам король Стах. Белорецкий чудом сумел добежать до пролома в ограде, о котором ему рассказала Надея. Охота гналась за ним до самого крыльца.

Расследование, угрозы и подозрения

На следующий день Белорецкий нашёл записку с угрозами, приколотую к стволу ели, в которой требовали не мешать родовой мести. Это окончательно убедило его в земном происхождении дикой охоты, ведь призраки записок не пишут.

Ночью Белорецкий снова услышал шаги. Выйдя из спальни, он увидел экономку, которая вошла в одну из комнат. Когда Белорецкий вошёл следом, комната оказалась пустой. Вернувшись в коридор, он увидел Голубую Женщину, очень похожую на Надею, только лицо её было величественно, спокойно и выглядело старше. Она переступила низкий подоконник и исчезла. Затем мимо прошла экономка, сжимая в руке лист бумаги.

Утром Надея попросила Белорецкого уехать - после появления дикой охоты она боялась за него. К тому же в ней начала просыпаться надежда на счастье, а обречённым на смерть лучше не надеяться.

Уехать Белорецкий отказался. Он хотел помочь не только Надее, но и окрестным крестьянам, которых тоже запугала дикая охота. С этого дня он начал носить с собой шестизарядный револьвер, с которым обычно путешествовал по глухим местам.

Как возвышает и укрепляет человека сознание того, что на него полагаются, как на каменную стену.

Пришедший вечером Свецилович был удивлён, услышав рассказ Белорецкого о дикой охоте. Он подозревал, что в этом замешан Ворона, но в тот вечер он из-за ранения остался у Дубатовка, а под конец пирушки ему стало совсем худо. Подозревал Свецилович и Дубатовка, который вдруг решил подарить запуганной девушке портрет Романа Старого, но тот тоже всю ночь пировал.

Тогда друзья решили узнать, кто выманил из дома отца Надеи в вечер его гибели. Надея тогда гостила у соседей, неких Кульшей, и отец отправился за ней. Белорецкий решил посетить этих Кульшей, а Свециловичу поручил навести в губернском городе справки о Бермане.

В тот же вечер в Белорецкого кто-то выстрелил из густого куста сирени и оцарапал ему плечо. Стрелявшего он не догнал. Ночью у него наступил нервный срыв. Всю ночь он корчился от страха, о чём ему до сих пор стыдно вспоминать.

Утром Белорецкий спросил Бермана, нет ли в старинном поместье звуковых каналов или тайных комнат. Управляющий знал только о существовании личного архива Яновских. Белорецкий обратил внимание на его руки с неестественно длинными пальцами, и навязчивая мысль о них засела у него в голове.

Рождение любви и гибель друга

По дороге к Кульшам, у Волотовой прорвы Белорецкий нашёл в траве большой каменный крест, который когда-то отмечал место гибели Романа Старого. У креста он встретил истощённую женщину с умирающим ребёнком. Её мужа убила дикая охота, а пан «согнал с земли». По словам женщины, «самых больших крикунов» охота топит в трясине, остальные подчиняются панам из страха.

Голодному не дают хлеба, его хлебом кормят солдата, который стреляет в него за то, что он голоден. Государ­ственная мудрость!

Отправив женщину в Болотные Ялины, Белорецкий добрался до покосившегося от ветхости дома Кульшей, где нашёл только полубезумную старуху.

Пани Кульша - полубезумная старуха, сошедшая с ума от страха перед дикой охотой

Ухаживал за ней Рыгор, рослый и могучий мужик лет тридцати, охотник и следопыт.

Рыгор - опытный охотник и следопыт, единственный слуга пани Кульши

Он рассказал, что пани Кульша сдвинулась умом от страха, после того как отца Надеи убила дикая охота.

Сам Рыгор не считал охотников привидениями - их кони оставляли на дороге следы и настоящий помёт. Белорецкий рассказал ему о своём расследовании, и Рыгор предложил помощь, но предупредил: если поймает дикую охоту, уничтожит всех.

Несмотря на безумие, старуха рассказала, что в тот день она пригласила в гости Надею по просьбе Гарабурды.

Ночью Белорецкий снова увидел экономку. Проследив за ней, он нашёл потайной ход, который вёл в комнату с архивом Яновских. Выяснилось, что тупая и жадная бабуся тоже претендовала на наследство. Её отец объявил себя роднёй Яновских, но суд постановил, что он не шляхтич и права на Болотные Ялины не имеет.

В ту же ночь снова явилась дикая охота, и нечеловеческий голос рыдал и кричал: «Роман в последнем колене - выходи!». Белорецкий хотел выбежать и стрелять в них, но у него на руках лежала потерявшая сознание Надея. Он только сейчас понял, насколько мужественной была девушка, не побоявшаяся пустить его, чужака, в свой дом.

Белорецкий боялся, но не мог оставить женщину, которую полюбил. Он понимал, что не сможет жениться на родовитой дворянке, поэтому решил молчать и уступить дорогу Свециловичу. Белорецкий решил спасти Надею и покинуть Болотные Ялины навсегда.

Мы, белорусы, редко умеем любить, не жертвуя чем-то…

Вскоре Свецилович получил сведения о Бермане, оказавшимся растратчиком и вором. После одной из афер он спрятался в Болотных Ялинах. Его мать и брат, воспиты­вавшийся в частном пансионе, тоже исчезли, после чего выяснилось, «что эти Берманы вообще никакие не Берманы, а кто - неизвестно».

Затем Белорецкий и Свецилович встретились с Рыгором. Тот рассказал, что дикая охота знает тайные тропы в Волотовой прорве, кони их древней породы и подкованы старинными подковами, а сами «призраки» нюхают табак. Главное место их сборов находится где-то в Яновской пуще.

Гарабурда к охоте отношения не имеет - он плохой наездник и во время двух последних появлений дикой охоты сидел дома. Но кто-то другой мог подговорить его попросить Кульшей пригласить в гости Яновскую. Слушая этот разговор, Свецилович вдруг догадался, кто этот человек - он встретил его недавно у Яновской пущи. Имя его Свецилович не открыл - сначала решил сам всё проверить. Он поклялся сделать всё, «лишь бы не мчалась над землёй дикая охота короля Стаха, ужас прошлого».

Поздно вечером Белорецкий устроил засаду у поваленной ограды поместья со стороны Волотовой прорвы. Вскоре появилась дикая охота. Белорецкий начал стрелять и вдруг кто-то огромный напал на него сзади. Он начал сопротивляться и ухитрился двинуть противнику коленом «в причинное место». Нападавший заохал и оказался Дубатовком. Узнав, что Надею посещает дикая охота, он решил подкараулить «призраков» и наткнулся на Белорецкого.

Только когда Дубатовк уехал, с трудом взгромоздясь на коня, Белорецкий понял, что всадников сегодня было слишком мало. Видимо, часть охоты отправилась разбираться со Свециловичем, нечаянно возбудившим их подозрения. Белорецкий помчался к его дому, но тот уже ушёл. В печке Белорецкий нашёл полусгоревшее письмо, подписанное «твой доброжелатель Ликол…», с помощью которого Свециловича выманили из дому.

В письме Свециловичу назначили встречу где-то на равнине у трёх сосен. Выяснив, что место это находится у Волотовой прорвы, Белорецкий помчался туда и успел увидеть, как всадники дикой охоты убивают его друга.

Тайна Малого Человека

Прибывший на следующий день становой пристав заявил, что расследовать убийство в этом диком углу невозможно, да и убитый был бунтарём, человеком неблаго­надёжным. Тогда Белорецкий начал настаивать на расследовании дела о покушении на жизнь и рассудок Надеи. Пристав грязно намекнул на отношения Белорецкого и Надеи, за что тот перетянул его плетью по лицу.

Рыгор выяснил, что Свецилович встречался с высоким худым человеком, который курил папиросу. На месте убийства он нашёл пыж, сделанный из страницы журнала, который выписывала только Надея.

В библиотеке Болотных Ялин Белорецкий нашёл номер журнала с вырванной страницей и решил, что «вдохновитель дикой охоты» находится во дворце, и им может быть только Берман. Возможно, он и пугал Надею по ночам.

После похорон Белорецкий получил повестку в суд. За избиение пристава его чуть не выслали из уезда, но помогло письмо губернатора, в котором тот приказывал оказывать поддержку молодому фольклористу. С помощью этого документа Белорецкий прижал судью к стенке и выяснил, что за его «удаление» заплатил некто молодой и сильный, которому «выгодна или смерть Яновской, или брак с ней».

Вечером заявился Рыгор и рассказал, что нашёл тайник дикой охоты. Он собирался пойти туда со своими людьми и посадить разбойников на кол, как конокрадов, а гнездо их сжечь. Кроме того, Рыгор принёс письмо, полученное на адрес Свециловича, из которого Белорецкий узнал, что Берман, «за бесчестные деяния» приговорённый к изгнанию и лишению шляхетских прав, был дальним родственником Яновских и мог претендовать на наследство. Ещё одно письмо должно было ждать Белорецкого здесь, в Болотных Ялинах.

Тут до Белорецкого, наконец, дошло, что у Малого Человека были такие же неестественно длинные пальцы, как и у Бермана. Он бросился искать пришедшее ему письмо и нашёл его во флигеле управляющего. В нём некий благодетель обещал рассказать о Малом Человеке и назначал Белорецкому встречу на месте гибели Романа Старого.

Видимо, Бермана обеспокоило это письмо, и он сам отправился на встречу. Белорецкий помчался к Волотовой прорве, рассчитывая присутствовать при встрече сообщников, но увидел, как один из призрачных всадников застрелил Бермана. Белорецкий подполз поближе и подслушал разговор двух «охотников», из которого узнал, что убить должны были не Бермана, а его.

Ещё выяснилось, что таинственный Ликол - не начало фамилии, а кличка. Этот самый Ликол, большой любитель старины, мечтал завладеть Болотными Ялинами. Это для Надеи поместье было мёртвым грузом, а для постороннего человека могло стать большим богатством. Дикая охота под предводи­тельством Ликола не только уничтожала род Яновских, но и запугивала особенно смелых крестьян, и здесь Свецилович, Белорецкий и Рыгор, принявшие сторону крестьянства, им очень мешали.

Перед тем как разойтись, бандиты вспомнили, что перед смертью отец Надеи грозился выдать их из гроба. На следующий день Рыгор отвёл Белорецкого на место гибели отца Надеи - в ту ночь он сам вытаскивал его тело из трясины. У самой трясины, в ямке под корнями, друзья нашли портсигар, а в нём - кусочек ткани с полустёршейся надписью: «Ворона уби…».

Вернувшись в Болотные Ялины, Белорецкий и Рыгор узнали у Надеи, что Ликолом она в детстве звала Дубатовка. Белорецкий припугнул явившегося в поместье Гарабурду, и тот рассказал, что Дубатовк скупил его долговые векселя. Когда умрёт последняя Яновская, поместье отойдёт Гарабурде, а от него, за долги, - Дубатовку.

Заперев Гарабурду в подземелье замка, Белорецкий принялся разбирать бумаги Бермана, наткнулся на старинный план дворца, где были отмечены слуховые каналы и тайные ходы в стенах, и на дневник, в котором управляющий писал о любви к брату.

Люди должны быть созданиями тьмы. Тогда в их организмах ярче проявляется всё прекрасно-животное, что мы должны сберегать и любить.

Это Берман стрелял в Белорецкого из зарослей сирени.

Белорецкий открыл дверь в тайный ход и уселся караулить. Ночью из хода вышел Малый Человек Зелёных Ялин, который оказался братом Бермана, умственно отсталым уродом. Берман использовал его, чтобы окончательно свести Надею с ума. Объявив девушке «о кончине одного из призраков», Белорецкий отправил несчастного в уездную больницу для умалишённых.

Конец дикой охоты

Белорецкий и Рыгор с мужиками устроили засаду на дикую охоту. Часть мужиков во главе с Белорецким караулила у Зелёных Ялин, остальные под командованием Рыгора - у Яновской пущи.

Охота появилась у поместья. Во главе призрачных всадников скакал король Стах, оказавшийся Вороной. Бандиты были застигнуты врасплох, и мужики очень быстро с ними расправились. Ворону убил Белорецкий.

Страшная дикая охота была повержена руками обычных мужиков в первый же день, когда они немножко поднатужились и поверили, что даже против призраков можно подняться с вилами.

От одного из уцелевших бандитов Белорецкий узнал, что это Дубатовк, используя Гарабурду и Кульшу, выманил из дома маленькую Надею. Отец пошёл за дочерью и погиб. Дуэль Белорецкого с Вороной тоже была запланирована заранее, но записку с угрозами они не подбрасывали. Видимо, это сделал Берман.

Свециловича убили, потому что он встретил Ворону возле стежки, ведущей к тайнику. Тогда же Дубатовк напал на Белорецкого, убить не смог, но зато с лёгкостью обвёл вокруг пальца. Именно Дубатовк сделал пыж из страницы журнала, взятого в Болотных Ялинах, чтобы Белорецкий начал подозревать Бермана.

Тем временем Рыгор расправился с остальными «охотниками». Затем отряды объединились и отправились к дому Дубатовка. Заглянув в окно, Белорецкий вместо весёлого «рождественского деда» увидел мрачного человека с жёлтым лицом и мёртвыми глазами. Он понял, как им повезло, что после драки с ним Дубатовк не мог сесть на коня - он перебил бы их как котят.

Обнаружив, что за ним пришли, Дубатовк начал отстреливаться. Мужики подожгли дом, но Дубатовк спасся через подземный ход и побежал к Волотовой прорве. Тогда мужики отпустили коней дикой охоты. Приученные к голосу и запаху Дубатовка, они помчались следом и втоптали его в топь.

Вернувшись в Болотные Ялины, измученный Белорецкий сразу заснул. Проснулся он посреди ночи от кошмара и увидел в своей комнате Голубую Женщину. Белорецкий схватил её и понял, что это Надея. Девушка страдала лунатизмом и по ночам бродила по замку.

Надея проснулась, дрожа от ужаса. Белорецкий начал её успокаивать, а она, прижимаясь к нему, стала умолять, чтобы он забрал её из этого ужасного дома. Белорецкий не смог сопротивляться своему желанию, и Надея стала его первой женщиной.

На следующий день Белорецкий увёз Надею из Болотных Ялин. Старинные вещи она решила отдать в музеи, а в доме, где экономкой осталась спасённая от голодной смерти женщина с ребёнком, устроить школу или больницу.

Белорецкий снял для Надеи домик на тихой городской окраине, и вскоре её лунатизм прошёл. Через два месяца она поняла, что беременна. Они прожили долгие годы в большой любви, и им было хорошо даже в Сибири, куда Белорецкий попал в 1902 году. Эту историю он рассказал уже после смерти любимой жены.

Но до сих пор Белорецкому снится дикая охота короля Стаха, символ мрака, голода, неравноправия и тёмного ужаса.

. . 139 минут.
Жанр: / / .

Режиссер: Валерий Рубинчик.
Сценарий: Владимир Короткевич, Валерий Рубинчик,
Оператор:Татьяна Логинова,
Композитор: Евгений Глебов.

В главных ролях: Борис Плотников, Елена Димитрова, Роман Филиппов.
В ролях: Александр Харитонов, Игорь Класс, Борис Хмельницкий, Валентина Шендрикова и др.

Интересные факты о фильме:

Съемки старинного дворца проводились в Подгорецком замке, который находится во Львовской области, Украина.

: Плохая экранизация замечательной книги

Роман Короткевича представляет собой поразительную находку. Это настоящая белорусская готика: истощенная девушка не может покинуть родовое поместье, осаждаемое призрачными воинами давно преданного и убитого короля Стаха, которые зловеще носятся по болотам и убивают людей. По страшным пустым топям ползет туман, и вместе с ним просыпаются призраки, бесшумно несущиеся к умирающей усадьбе на лошадях давно исчезнувшей породы. Умирание народа, умирание шляхты, природная тоска. Все здесь - образы, время, главная героиня - неожиданно гармонично и сдержанно. "Есть ли любовь?" - спрашивает панна. "Случается", - отвечает гость, не зная, что ответить. "Не может быть, чтоб люди лгали. Но здесь ничего этого нету. Здесь трясина и мрак. Здесь волки… волки с пылающими глазами. В такие ночи мне кажется, что нигде, нигде на земле нет солнца."

"Охота" одновременно и очень энергичный детектив, раскрывающий картины людской подлости в неожиданном ракурсе. Это и прекрасная литература, поражающая языком, непривычным описанием образов, чистотой отношений и смелостью, чувством справедливости главного героя. Он оказывается окружен страшной паутиной, но постепенно разбирается в ней и готов ее разорвать, чтобы просто спасти человека, не имея никаких планов или личного интереса. Роман оставляет приподнятое чувство, околдовывает. Рекомендую его прочитать: http://flibusta.net/b/28838 .

Фильм же снят в совершенно иной тональности. Первое, чем он поражает, - это абсолютно ничем не мотивированная демонстрация голой (!) груди панны Яновской. В книге это суровый, напуганный почти ребенок, юная чистая девушка, чьи вопросы поражают откровенностью не привыкшего к такому поведению гостя. Все взаимоотношения построены на искреннем уважении, на неозвученном пакте помощи, которую, никак не планируя это, по ходу дела начинает оказывать герой. Это связь, но связь платоническая, никак не оформленная, содружество попавших в беду. И, конечно, никаких раскованных сцен там просто не предусмотрено, потому что Короткевич остается в рамках готического романа, когда далекая, неземная женщина становится тем, к ногам кого рыцарь приносит головы врагов, даже не мечтая к ней прикоснуться.

В кино же в первые пять минут герой выходит в коридор, услышав шепот какой-то бабки, и видит, как зарытую в перья (!) голую девушку хватает, читая наговоры, мерзкая старуха. Специально для зрителя старуха отодвигает перья и демонстрирует голую грудь юной, недосягаемой героини. У меня сцена вызвала полный ступор. Т.е. если бы я составляла топ сто немотивированной демонстрации голой плоти в кино, эта сцена точно его бы возглавила. Невероятный диссонанс, причем не достигающий никакого эффекта кроме недоумения. Зачем в первых же минутах фильма раздевать невинную романтическую героиню? Не дает ответа Русь.

Автор экранизации может очень вольно пересказывать книгу, однако у каждого изменения всегда должна быть причина. Что-то снимать дорого, что-то - неудобно, что-то слишком удлиняет повествование, на что-то не хватает мастерства. Однако изменения, которые ничем не мотивированы, вызывают только ярость. В книге присутствует сцена совершеннолетия героини, на котором оказывается герой. Он метко припечатывает в уме дряхлую "аристократию", кое-как притащившую свои аморфные тела, отмечает следы вырождения на их лицах, следы старости и нищеты на их нарядах. Когда один из нагловатых шляхтичей пан Ворона проходя задевает его плечом, герой делает раздраженное замечание о вежливости, едва не заканчивающееся дуэлью. Книжный герой - обычный человек, однако это человек с достоинством, храбростью, упрямством. В фильме ссора выглядит совершенно иначе. Лупоглазый задрот стоит и в умилении смотрит вокруг, к нему подходит пан Ворона и говорит пару оскоробительных фраз. "Вы это мне?" - хлопает глазами ботаник, а затем комично горячится. Зачем?

В итоге из возвышенного, мистического, крайне увлекательного романа режиссер делает медлительную, затянутую артхаусную историю про стремных смердов из глубинки, в которой удачны сняты только туманные сцены с болотами. Проходной встрече с местной сумасшедшей он уделяет больше времени, чем важным деталям. Зачем? Что за тенденция увлекаться безумием, разложением в ущерб основному? О безумной женщине отдельный разговор, это типаж "питерская сумасшедшая":

Съемки болот и пустошей действительно впечатляют. Присутствует гипнотизирующая сцена погони. Думаю даже, что для человека, который не читал первоисточник, остатков может хватать на то, чтобы фильм нравился. Но какой невероятный контраст с романом! Какая порча великолепного материала! Какое извращение финальной схватки. Когда человек берет книгу и пытается прикрываться ей ради демонстрации собственных идей, это выглядит как минимум странно.

Концовка книги "Дикая охота короля Стаха" оставляет после себя ощущение горячего, накатывающего волной облегчения и удовольствия. Здесь же в памяти остаются сцены с детьми-нищебродами и водянистые глаза актера, исполняющего главную роль. Полное разочарование.

Владимир КОРОТКЕВИЧ

ДИКАЯ ОХОТА КОРОЛЯ СТАХА

Я старый, я очень даже старый человек. И никакая книга не даст вам того, что видел собственными глазами я, Андрей Белорецкий, человек девяноста шести лет. Говорят, что долгую жизнь судьба обычно дарит дуракам, чтобы они пополнили недостаток ума богатым опытом. Ну что ж, я желал бы быть глупым вдвое и прожить еще столько же, потому что я любознательный субъект. Сколько интересного произойдет на земле в следующие девяносто шесть лет!

А если мне скажут, что завтра я умру, ну так что же, отдых тоже неплохая штука. Когда-нибудь люди смогут жить намного дольше меня, и им не будет горько за жизнь: все в ней было, всякого жита по лопате, все я изведал - о чем же сожалеть? Лег и уснул, спокойно, даже с улыбкой.

Я один. Помните, как говорил Шелли:

Тьма придавила
Теплоту скрипичных тонов.
Если двое навек разлучились,
То не нужно ласковых слов.

Она была хорошим человеком, и мы прожили, как говорится в сказке, «долго, счастливо, пока не умерли». Однако хватит надрывать ваше сердце грустными словами, - я ведь говорил, старость моя - радость моя, - лучше расскажу я вам что-нибудь из далеких, молодых моих лет. Тут от меня требуют, чтобы я своим рассказом окончил воспоминания про род Яновских и его упадок, про вымирание белорусской шляхты. Видимо, мне нужно сделать это, потому что, в самом деле, какая же это будет история без конца.

К тому же она близко касается меня, и рассказать про это уже никто не сможет - только я. А вам интересно будет выслушать удивительную историю и потом сказать, что она очень похожа на вымысел.

Так вот, перед началом я скажу, что все это правда, чистая правда, хоть вам и придется положиться в этом только на мое слово.

Глава первая

Я ехал из губернского города М. в самый глухой уголок губернии на наемном возке, и моя экспедиция подходила к концу. Оставалось еще каких-то недели две ночевать на сеновалах или прямо в возке под звездами, пить из криниц воду, от которой ломит зубы и лоб, слушать протяжные, как белорусское горе, песни баб на завалинках. А горя в ту пору хватало: подходили к концу проклятые восьмидесятые годы.

Не думайте, однако, что мы в то время только и делали, что вопияли и спрашивали у мужика: «Куда бежишь, мужичок?» и «Ты проснешься ль, исполненный сил?…»

Это пришло позже - настоящие страдания за народ. Человек, как известно, честнее всего лет до двадцати пяти, в это время он органически не выносит несправедливости, однако молодежь слишком прислушивается к себе, ей ново и любопытно наблюдать, как новыми чувствами (она уверена, что подобного не испытывал никто) полнится душа.

И лишь потом приходят бессонные ночи над клочком газеты, на котором напечатано такими же буквами, как и все остальное, что сегодня взяли на виселицу троих, понимаете, троих, живых и веселых. Потом приходит и желание жертвовать собой. Все мы, и я в том числе, прошли через это.

Но в ту пору я в глубине души (хотя и считался «красным») был убежден, что не только из виселиц растут на земле леса (что, конечно, было правильно даже во времена Иосафата Кунцевича и белорусской «доказной» инквизиции) и не только стон слышится в наших песнях. Для меня в то время значительно важнее было понять, кто я, каким богам должен молиться. Я родился, как говорили в те времена, с «польской» фамилией - хотя до сих пор не знаю, что в ней такого мазовецкого было, - в гимназии (а это было тогда, когда еще не забылся черной памяти попечитель Корнилов, сподвижник Муравьева) называли нас, беря за основу язык отцов, «древнейшей ветвью русского племени, чистокровными, истинно русскими людьми». Вот так, даже более русскими, чем сами русские! Проповедовали б нам эту теорию до начала нынешнего столетия - обязательно Беларусь перешибла б Германию, а белорусы стали бы первыми насильниками на земле и пошли бы отвоевывать у русских, которые не настоящие русские, жизненное пространство, особенно если б еще добрый Боженька дал нам рога.

Я искал свой народ и начинал понимать, как и многие в то время, что он здесь, рядом, только за два столетия из нашей интеллигенции основательно выбили способность это понимать. Потому-то и работу я выбрал себе необычную - изучение, познание этого народа.

Я окончил гимназию, университет и стал ученым-фольклористом. Дело это в ту пору только начиналось и считалось среди власть имущих опасным для существующего порядка.

Но повсюду - и только это облегчало дело мое - я встречал внимание и помощь. И в лице малообразованного волостного писаря, который потом высылал записи сказок мне и Романову, и в лице дрожащего за хлеб сельского учителя, и (мой народ жил!) даже в лице губернатора, чрезвычайно хорошего человека, настоящей белой вороны; он дал мне рекомендательное письмо, в котором предписывал под угрозой суровых взысканий оказывать мне всяческую помощь.

Спасибо вам, белорусские люди! Даже теперь я молюсь на вас. Что же говорить про те годы…

Постепенно я понял, кто я.

Что заставило меня это сделать?

Может, теплые огни деревень, названия которых и до сих пор какой-то теплой болью входят в мое сердце: Липично, Сорок Татар, Березовая Воля, урочище Разбитый Рог, Помяречь, Дубрава, Вавёрки?

А может, ночное, когда рассказываются сказки и дрема крадется к тебе под полушубок вместе с холодом? Или пьянящий запах молодого сена и звезды сквозь продранную крышу сеновала? Или даже и не это, а просто сосновые иголки в чайнике дымные, черные хаты, где женщины в андараках прядут и поют бесконечную песню, похожую на стон.

Это было - мое. За два года я обошел и объехал Менскую, Могилевскую, Витебскую, часть Виленской губернии. И повсюду я видел слепых нищих, видел горе моего народа, дороже которого - я теперь знаю это - у меня не было ничего на свете.

Тогда здесь был этнографический рай, хотя сказка, а особенно легенда, как наиболее нестойкие продукты народной фантазии, начали забираться все глубже и глубже, в медвежью глушь.

Я побывал и там, у меня были молодые ноги и молодая жажда знаний. И чего только мне не доводилось видеть!

Видел я церемонию с заломом, крапивные святки, редкую даже тогда игру в «ящера». Но чаще я видел последнюю картошку в миске, черный, как земля, хлеб, сонное «а-а-а» над колыбелью, огромные выплаканные глаза женщин.

Это была византийская Беларусь!

Это был край охотников и номадов, черных смолокуров, тихого, такого приятного издали звона церквушек над трясиной, край лирников и тьмы.

В то время как раз подходил к концу длительный и болезненный процесс вымирания нашей шляхты. Эта смерть, это гниение заживо длилось долго, почти два столетия.

И если в восемнадцатом веке шляхта умирала бурно, с дуэлями, умирала на соломе, промотав миллионы, если в начале девятнадцатого умирание ее еще было овеяно тихой грустью забытых дворцов в березовых рощах, то в мои времена это было уже не поэтично и совсем не грустно, а мерзко, подчас даже жутко в своей обнаженности.

Это было умирание байбаков, что зашились в свои норы, умирание нищих, предки которых были отмечены Городельским привилеем; они жили в полуразрушенных дворцах, ходили едва ли не в домотканых одеждах, но их спесь была безгранична.

Это было одичание без просветления: отвратительные, подчас кровавые поступки, причину которых можно было искать только на дне их близко или слишком далеко друг от друга посаженных глаз, глаз изуверов и дегенератов.

Топили печки, облицованные голландским кафелем, пощепанными обломками бесценной белорусской мебели семнадцатого столетия, сидели, как пауки, в своих холодных покоях, глядя в безграничную тьму сквозь окно, по стеклам которого сбегали наискось флотилии капель.

Таким было то время, когда я ехал в экспедицию в глухой Н-ский уезд губернии. Я выбрал скверную пору для экспедиции. Летом, понятно, фольклористу хорошо: тепло, кругом привлекательные пейзажи. Однако самые лучшие результаты наша работа дает в глухие осенние или зимние дни.

Это время игрищ с песнями, посиделок-супрядок с бесконечными историями, а немного позже - крестьянских свадеб. Это наше золотое время.

Но мне удалось поехать только в начале августа, когда не до сказок, а лишь протяжные жнивные песни слышны над полями. Я проездил август, сентябрь, часть октября, а только-только зацепил глухую осень, - когда я мог надеяться на что-нибудь стоящее. В губернии ожидали неотложные дела.

Владимир КОРОТКЕВИЧ

ДИКАЯ ОХОТА КОРОЛЯ СТАХА

Я старый, я очень даже старый человек. И никакая книга не даст вам того, что видел собственными глазами я, Андрей Белорецкий, человек девяноста шести лет. Говорят, что долгую жизнь судьба обычно дарит дуракам, чтобы они пополнили недостаток ума богатым опытом. Ну что ж, я желал бы быть глупым вдвое и прожить еще столько же, потому что я любознательный субъект. Сколько интересного произойдет на земле в следующие девяносто шесть лет!

А если мне скажут, что завтра я умру, ну так что же, отдых тоже неплохая штука. Когда-нибудь люди смогут жить намного дольше меня, и им не будет горько за жизнь: все в ней было, всякого жита по лопате, все я изведал - о чем же сожалеть? Лег и уснул, спокойно, даже с улыбкой.

Я один. Помните, как говорил Шелли:

Тьма придавила
Теплоту скрипичных тонов.
Если двое навек разлучились,
То не нужно ласковых слов.

Она была хорошим человеком, и мы прожили, как говорится в сказке, «долго, счастливо, пока не умерли». Однако хватит надрывать ваше сердце грустными словами, - я ведь говорил, старость моя - радость моя, - лучше расскажу я вам что-нибудь из далеких, молодых моих лет. Тут от меня требуют, чтобы я своим рассказом окончил воспоминания про род Яновских и его упадок, про вымирание белорусской шляхты. Видимо, мне нужно сделать это, потому что, в самом деле, какая же это будет история без конца.

К тому же она близко касается меня, и рассказать про это уже никто не сможет - только я. А вам интересно будет выслушать удивительную историю и потом сказать, что она очень похожа на вымысел.

Так вот, перед началом я скажу, что все это правда, чистая правда, хоть вам и придется положиться в этом только на мое слово.

Глава первая

Я ехал из губернского города М. в самый глухой уголок губернии на наемном возке, и моя экспедиция подходила к концу. Оставалось еще каких-то недели две ночевать на сеновалах или прямо в возке под звездами, пить из криниц воду, от которой ломит зубы и лоб, слушать протяжные, как белорусское горе, песни баб на завалинках. А горя в ту пору хватало: подходили к концу проклятые восьмидесятые годы.

Не думайте, однако, что мы в то время только и делали, что вопияли и спрашивали у мужика: «Куда бежишь, мужичок?» и «Ты проснешься ль, исполненный сил?…»

Это пришло позже - настоящие страдания за народ. Человек, как известно, честнее всего лет до двадцати пяти, в это время он органически не выносит несправедливости, однако молодежь слишком прислушивается к себе, ей ново и любопытно наблюдать, как новыми чувствами (она уверена, что подобного не испытывал никто) полнится душа.

И лишь потом приходят бессонные ночи над клочком газеты, на котором напечатано такими же буквами, как и все остальное, что сегодня взяли на виселицу троих, понимаете, троих, живых и веселых. Потом приходит и желание жертвовать собой. Все мы, и я в том числе, прошли через это.

Но в ту пору я в глубине души (хотя и считался «красным») был убежден, что не только из виселиц растут на земле леса (что, конечно, было правильно даже во времена Иосафата Кунцевича и белорусской «доказной» инквизиции) и не только стон слышится в наших песнях. Для меня в то время значительно важнее было понять, кто я, каким богам должен молиться. Я родился, как говорили в те времена, с «польской» фамилией - хотя до сих пор не знаю, что в ней такого мазовецкого было, - в гимназии (а это было тогда, когда еще не забылся черной памяти попечитель Корнилов, сподвижник Муравьева) называли нас, беря за основу язык отцов, «древнейшей ветвью русского племени, чистокровными, истинно русскими людьми». Вот так, даже более русскими, чем сами русские! Проповедовали б нам эту теорию до начала нынешнего столетия - обязательно Беларусь перешибла б Германию, а белорусы стали бы первыми насильниками на земле и пошли бы отвоевывать у русских, которые не настоящие русские, жизненное пространство, особенно если б еще добрый Боженька дал нам рога.

Я искал свой народ и начинал понимать, как и многие в то время, что он здесь, рядом, только за два столетия из нашей интеллигенции основательно выбили способность это понимать. Потому-то и работу я выбрал себе необычную - изучение, познание этого народа.

Я окончил гимназию, университет и стал ученым-фольклористом. Дело это в ту пору только начиналось и считалось среди власть имущих опасным для существующего порядка.

Я старый, я очень даже старый человек. И никакая книга не даст вам того, что видел собственными глазами я, Андрей Белорецкий, человек девяноста шести лет. Говорят, что долгую жизнь судьба обычно дарит дуракам, чтобы они пополнили недостаток ума богатым опытом. Ну что ж, я желал бы быть глупым вдвое и прожить еще столько же, потому что я любознательный субъект. Сколько интересного произойдет на земле в следующие девяносто шесть лет!

А если мне скажут, что завтра я умру, ну так что же, отдых тоже неплохая штука. Когда-нибудь люди смогут жить намного дольше меня, и им не будет горько за жизнь: все в ней было, всякого жита по лопате, все я изведал - о чем же сожалеть? Лег и уснул, спокойно, даже с улыбкой.

Я один. Помните, как говорил Шелли:

Тьма придавила
Теплоту скрипичных тонов.
Если двое навек разлучились,
То не нужно ласковых слов.

Она была хорошим человеком, и мы прожили, как говорится в сказке, «долго, счастливо, пока не умерли». Однако хватит надрывать ваше сердце грустными словами, - я ведь говорил, старость моя - радость моя, - лучше расскажу я вам что-нибудь из далеких, молодых моих лет. Тут от меня требуют, чтобы я своим рассказом окончил воспоминания про род Яновских и его упадок, про вымирание белорусской шляхты. Видимо, мне нужно сделать это, потому что, в самом деле, какая же это будет история без конца.

К тому же она близко касается меня, и рассказать про это уже никто не сможет - только я. А вам интересно будет выслушать удивительную историю и потом сказать, что она очень похожа на вымысел.

Так вот, перед началом я скажу, что все это правда, чистая правда, хоть вам и придется положиться в этом только на мое слово.

Глава первая

Я ехал из губернского города М. в самый глухой уголок губернии на наемном возке, и моя экспедиция подходила к концу. Оставалось еще каких-то недели две ночевать на сеновалах или прямо в возке под звездами, пить из криниц воду, от которой ломит зубы и лоб, слушать протяжные, как белорусское горе, песни баб на завалинках. А горя в ту пору хватало: подходили к концу проклятые восьмидесятые годы.

Не думайте, однако, что мы в то время только и делали, что вопияли и спрашивали у мужика: «Куда бежишь, мужичок?» и «Ты проснешься ль, исполненный сил?…»

Это пришло позже - настоящие страдания за народ. Человек, как известно, честнее всего лет до двадцати пяти, в это время он органически не выносит несправедливости, однако молодежь слишком прислушивается к себе, ей ново и любопытно наблюдать, как новыми чувствами (она уверена, что подобного не испытывал никто) полнится душа.

И лишь потом приходят бессонные ночи над клочком газеты, на котором напечатано такими же буквами, как и все остальное, что сегодня взяли на виселицу троих, понимаете, троих, живых и веселых. Потом приходит и желание жертвовать собой. Все мы, и я в том числе, прошли через это.

Но в ту пору я в глубине души (хотя и считался «красным») был убежден, что не только из виселиц растут на земле леса (что, конечно, было правильно даже во времена Иосафата Кунцевича и белорусской «доказной» инквизиции) и не только стон слышится в наших песнях. Для меня в то время значительно важнее было понять, кто я, каким богам должен молиться. Я родился, как говорили в те времена, с «польской» фамилией - хотя до сих пор не знаю, что в ней такого мазовецкого было, - в гимназии (а это было тогда, когда еще не забылся черной памяти попечитель Корнилов, сподвижник Муравьева) называли нас, беря за основу язык отцов, «древнейшей ветвью русского племени, чистокровными, истинно русскими людьми». Вот так, даже более русскими, чем сами русские! Проповедовали б нам эту теорию до начала нынешнего столетия - обязательно Беларусь перешибла б Германию, а белорусы стали бы первыми насильниками на земле и пошли бы отвоевывать у русских, которые не настоящие русские, жизненное пространство, особенно если б еще добрый Боженька дал нам рога.

Я искал свой народ и начинал понимать, как и многие в то время, что он здесь, рядом, только за два столетия из нашей интеллигенции основательно выбили способность это понимать. Потому-то и работу я выбрал себе необычную - изучение, познание этого народа.

Я окончил гимназию, университет и стал ученым-фольклористом. Дело это в ту пору только начиналось и считалось среди власть имущих опасным для существующего порядка.

Но повсюду - и только это облегчало дело мое - я встречал внимание и помощь. И в лице малообразованного волостного писаря, который потом высылал записи сказок мне и Романову, и в лице дрожащего за хлеб сельского учителя, и (мой народ жил!) даже в лице губернатора, чрезвычайно хорошего человека, настоящей белой вороны; он дал мне рекомендательное письмо, в котором предписывал под угрозой суровых взысканий оказывать мне всяческую помощь.

Спасибо вам, белорусские люди! Даже теперь я молюсь на вас. Что же говорить про те годы…

Постепенно я понял, кто я.

Что заставило меня это сделать?

Может, теплые огни деревень, названия которых и до сих пор какой-то теплой болью входят в мое сердце: Липично, Сорок Татар, Березовая Воля, урочище Разбитый Рог, Помяречь, Дубрава, Вавёрки?

А может, ночное, когда рассказываются сказки и дрема крадется к тебе под полушубок вместе с холодом? Или пьянящий запах молодого сена и звезды сквозь продранную крышу сеновала? Или даже и не это, а просто сосновые иголки в чайнике дымные, черные хаты, где женщины в андараках прядут и поют бесконечную песню, похожую на стон.

Это было - мое. За два года я обошел и объехал Менскую, Могилевскую, Витебскую, часть Виленской губернии. И повсюду я видел слепых нищих, видел горе моего народа, дороже которого - я теперь знаю это - у меня не было ничего на свете.