Пышка читать полностью. Читать книгу «Пышка» онлайн полностью — Ги Мопассан — MyBook

Новелла «Пышка» (1880) – одно из самых ярких произведений писателя, в один день прославившее Ги де Мопассана. Здесь он описывает события, произошедшие во время Франко-прусской войны. В одном дилижансе он свел «приличных» господ и падшую женщину, показал ханжество, лицемерие, продажность первых – и подлинный патриотизм, открытость, готовность к самопожертвованию второй. «Пышка» произвела эффект разорвавшейся бомбы, и каждая последующая книга Мопассана восторженно встречалась читателями и коллегами-литераторами.

Несколько дней подряд через город проходили остатки разбитой армии. Это было не войско, а беспорядочные орды. У солдат отросли длинные неопрятные бороды, мундиры их были изорваны; двигались они вялым шагом, без знамен, вразброд. Все они были явно подавлены, измучены, не способны ни мыслить, ни действовать и шагали только по инерции, падая от усталости при первой же остановке. Особенно много было ополченцев – мирных людей, безобидных рантье, изнемогавших под тяжестью винтовки, и мобилей, в равной мере доступных страху и воодушевлению, готовых и к атаке и к бегству; кое-где среди них мелькали красные шаровары – остатки дивизии, искрошенной в большом сражении; в ряду с пехотинцами различных полков попадались и мрачные артиллеристы, а изредка мелькала блестящая каска драгуна, который с трудом поспевал тяжелой поступью за более легким шагом пехоты.

Проходили и дружины вольных стрелков, носившие героические наименования: «Мстители за поражение», «Причастники смерти», «Граждане могилы», – но вид у них был самый разбойничий.

Их начальники, еще недавно торговавшие сукнами или зерном, бывшие продавцы сала или мыла, случайные воины, произведенные в офицеры за деньги или за длинные усы, облаченные в мундиры с галунами и увешанные оружием, шумно разглагольствовали, обсуждали планы кампании, самодовольно утверждая, что их плечи – единственная опора гибнущей Франции, а между тем они нередко опасались своих же собственных солдат, подчас не в меру храбрых, – висельников, грабителей и распутников.

Поговаривали, что пруссаки вот-вот вступят в Руан.

Национальная гвардия, которая последние два месяца производила весьма робкую разведку в соседних лесах, – причем иногда подстреливала своих собственных часовых и начинала готовиться к бою, стоило только какому-нибудь зайчонку завозиться в кустах, – теперь вернулась к домашним очагам. Ее оружие, мундиры, все смертоносное снаряжение, которым она еще недавно пугала верстовые столбы больших дорог на три лье в окружности, внезапно куда-то исчезло.

Последние французские солдаты переправились наконец через Сену, следуя в Пон-Одемер через Сен-Север и Бур-Ашар; а позади всех, пешком, плелся генерал с двумя адъютантами; он совершенно пал духом, не знал, что предпринять с такими разрозненными кучками людей, и сам был ошеломлен великим поражением народа, привыкшего побеждать и безнадежно разбитого, несмотря на свою легендарную храбрость.

Затем над городом нависла глубокая тишина, безмолвное, жуткое ожидание. Многие буржуа, разжиревшие и утратившие всякую мужественность у себя за прилавком, с тревогой ждали победителей, боясь, как бы не сочли за оружие их вертела для жаркого и большие кухонные ножи.

Жизнь, казалось, замерла; лавочки закрылись, улицы стали безмолвны. Изредка вдоль стен торопливо пробирался прохожий, напуганный этой зловещей тишиной.

Ожидание было томительно, хотелось, чтобы уж неприятель появился поскорее.

На другой день после ухода французских войск, к вечеру, по городу промчалось несколько уланов, прискакавших неведомо откуда. А немного позже по склону Сент-Катрин скатилась черная лавина; два других потока хлынули со стороны дарнетальской и буагийомской дорог. Авангарды трех корпусов одновременно появились на площади у ратуши, и по всем соседним улицам целыми батальонами стала прибывать немецкая армия; мостовая гудела от размеренной солдатской поступи.

Слова команды, выкрикиваемые непривычными гортанными голосами, разносились вдоль домов, которые казались вымершими и покинутыми, а между тем из-за прикрытых ставней чьи-то глаза украдкой разглядывали победителей, людей, ставших «по праву войны» хозяевами города, имущества и жизней. Обыватели, сидевшие в полутемных комнатах, были охвачены тем ужасом, какой вызывают стихийные бедствия, великие и разрушительные геологические перевороты, перед лицом которых бессильны вся мудрость и мощь человека. Это чувство одинаково возникает всякий раз, когда ниспровергается установленный порядок, когда утрачивается сознание безопасности, когда все, что охранялось человеческими законами или законами природы, оказывается во власти бессмысленной, яростной силы. Землетрясение, погребающее горожан под развалинами зданий, разлив реки, влекущей утонувших крестьян вместе с трупами волов и сорванными стропилами крыш, или победоносная армия, которая истребляет всех, кто защищается, уводит остальных в плен, грабит во имя Меча и под грохот пушек возносит благодарение какому-то божеству, – все это страшные бичи, подрывающие веру в извечную справедливость и во внушаемое нам с детства упование на благость небес и разум человека.

Но у каждой двери уже стучались, а потом входили в дома небольшие отряды. За нашествием следовала оккупация. У побежденных оказывалась новая обязанность: проявлять любезность к победителям.

Прошло некоторое время, утих первый порыв страха, и снова воцарилось спокойствие. Во многих семьях прусский офицер ел за общим столом. Иной раз это был благовоспитанный человек; он из вежливости жалел Францию, говорил, что ему тяжело участвовать в этой войне. Немцу были признательны за такие чувства; к тому же в любой день могло понадобиться его покровительство. Угождая ему, пожалуй, можно избавиться от постоя нескольких лишних солдат. Да и к чему задевать человека, от которого всецело зависишь? Ведь это было бы скорее безрассудство, чем храбрость. А руанские буржуа уже давно не страдают безрассудством, как в былые времена героических оборон, прославивших этот город. И наконец, каждый приводил неоспоримый довод, подсказанный французской учтивостью: у себя дома вполне допустимо быть вежливым с иноземным солдатом, лишь бы на людях не выказывать близости с ним. На улице его не узнавали, зато дома охотно беседовали с ним, и немец день ото дня все дольше засиживался по вечерам, греясь у семейного камелька.

Город мало-помалу принимал обычный вид. Французы еще избегали выходить из дому, зато улицы кишели прусскими солдатами. Впрочем, офицеры голубых гусар, заносчиво волочившие по тротуарам свои длинные орудия смерти, по-видимому, презирали простых горожан не многим больше, чем офицеры французских егерей, кутившие в тех же кофейнях год тому назад.

И все же в воздухе чувствовалось нечто неуловимое и непривычное, тяжелая, чуждая атмосфера, словно разлитой повсюду запах, – запах нашествия. Он заполнял жилища и общественные места, сообщал особый привкус кушаньям, порождал такое ощущение, будто путешествуешь по далекой-далекой стране, среди кровожадных диких племен.

Победители требовали денег, много денег. Обывателям приходилось платить без конца; впрочем, они были богаты. Но чем состоятельнее нормандский коммерсант, тем сильнее страдает он от малейшего ущерба, от сознания, что малейшая крупица его достояния переходит в чужие руки.

А между тем за городом, в двух-трех лье вниз по течению, возле Круассе, Дьепдаля или Бьессара, лодочники и рыбаки не раз вылавливали с речного дна вздувшиеся трупы немцев в мундирах, то убитых ударом кулака, то зарезанных, то с проломленной камнем головой, то просто сброшенных в воду с моста. Речной ил окутывал саваном эти жертвы тайной, дикой и законной мести, безвестного героизма, бесшумных нападений, более опасных, чем сражения средь бела дня, и лишенных ореола славы.

Ибо ненависть к Чужеземцу искони вооружает горсть Бесстрашных, готовых умереть за Идею.

Но так как завоеватели, хотя и подчинившие город своей непреклонной дисциплине, все же не совершили ни одной из тех чудовищных жестокостей, которые молва неизменно приписывала им во время их победоносного шествия, жители в конце концов осмелели, и потребность торговых сделок снова ожила в сердцах местных коммерсантов. Некоторые из них были связаны крупными денежными интересами с Гавром, занятым французской армией, и вздумали сделать попытку пробраться в этот порт, – доехать сушею до Дьепа, а там сесть на пароход.

Было использовано влияние знакомых немецких офицеров, и комендант города дал разрешение на выезд.

Для этого путешествия, на которое записалось десять человек, был нанят большой дилижанс с четверкой лошадей, и решено было выехать во вторник утром, до рассвета, чтобы избежать всякого рода сборищ.

За последние дни мороз уже сковал землю, а в понедельник около трех часов с севера надвинулись большие черные тучи; они принесли с собой снег, который шел беспрерывно весь вечер и всю ночь.

Утром в половине пятого путешественники собрались во дворе «Нормандской гостиницы», где должны были сесть в карету.

Они еще не совсем проснулись и кутались в пледы, дрожа от холода. В темноте они еле различали друг друга, а тяжелые зимние одежды делали их всех похожими на тучных кюре в длинных сутанах. Но вот двое мужчин узнали один другого, к ним подошел третий, и они разговорились.

– Я увожу с собой жену, – сказал один из них.

– Я тоже.

– В Руан мы уже не вернемся, а если пруссаки подойдут к Гавру, переедем в Англию.

У всех были одинаковые намерения, так как это были люди одного склада.

Карету между тем все не закладывали. Фонарик конюха время от времени показывался из одной темной двери и немедленно исчезал в другой. Из глубины конюшни доносились лошадиный топот, приглушенный навозом и соломенной подстилкой, и мужской голос, понукавший и бранивший лошадей. По легкому позвякиванию бубенчиков можно было догадаться, что прилаживают сбрую; позвякивание вскоре перешло в отчетливый, беспрерывный звон, вторивший размеренным движениям лошади; иногда он замирал, затем возобновлялся после резкого рывка, сопровождавшегося глухим стуком подкованного копыта о землю.

Внезапно дверь затворилась. Все стихло. Промерзшие путники умолкли; они стояли не двигаясь, оцепенев от холода.

Сплошная завеса белых хлопьев беспрерывно искрилась, опускаясь на землю; она стушевывала все очертания, опушила все предметы льдистым мхом; в великом безмолвии затихшего города, погребенного под покровом зимы, слышался лишь неясный, неизъяснимый, зыбкий шелест падающего снега, – скорее намек на звук, чем самый звук, легкий шорох белых атомов, которые, казалось, заполняли все пространство, окутывали весь мир.

Человек с фонарем снова появился, таща на поводу понурую, нехотя переступавшую лошадь. Он поставил ее возле дышла, привязал постромки и долго суетился возле нее, укрепляя сбрую одной рукой, так как в другой держал фонарь. Направляясь за второй лошадью, он заметил неподвижные фигуры путешественников, совсем побелевшие от снега, и сказал:

– Что же вы не сядете в дилижанс? Там хоть от снега укроетесь.

Они, вероятно, не подумали об этом и теперь все сразу устремились к дилижансу. Трое мужчин разместили своих жен в глубине экипажа и влезли сами; потом на оставшихся местах молча расположились прочие смутные, расплывчатые фигуры.

На полу дилижанса была настлана солома, в которой тонули ноги. Дамы, сидевшие в глубине кареты, захватили с собой медные грелки с химическим углем; теперь они разожгли эти приборы и некоторое время шепотом перечисляли друг другу их достоинства, повторяя все то, что каждой из них было давно известно.

Наконец, когда дилижанс был запряжен ввиду трудности дороги шестеркой лошадей вместо обычных четырех, чей-то голос снаружи спросил:

Тогда тронулись в путь.

Дилижанс тащился медленно-медленно, почти шагом. Колеса вязли в снегу; кузов стонал и глухо потрескивал; лошади скользили, храпели, от них валил пар; длиннющий кнут возницы без устали хлопал, летал во все стороны, свиваясь и разворачиваясь, как змейка, и вдруг стегал по какому-нибудь выпрыгнувшему крупу, который после этого напрягался в новом усилии.

Постепенно рассветало. Легкие снежинки – те, что один из пассажиров, чистокровный руанец, сравнил с дождем хлопка, – перестали сыпаться на землю. Мутный свет просочился сквозь большие, темные и грузные тучи, которые резко оттеняли ослепительную белизну полей, где виднелись то ряд высоких деревьев, подернутых инеем, то хибарка под снежной шапкой.

При свете этой унылой зари пассажиры стали с любопытством приглядываться к соседям.

В глубине кареты, на лучших местах, друг против друга дремали супруги Луазо, оптовые виноторговцы с улицы Гран-Пон.

Луазо, бывший приказчик, купил предприятие у своего обанкротившегося хозяина и нажил большое состояние. Он по самой низкой цене продавал мелким провинциальным торговцам самое дрянное вино и слыл среди друзей и знакомых за отъявленного плута, за настоящего нормандца – хитрого и жизнерадостного.

Репутация мошенника настолько упрочилась за ним, что как-то на вечере в префектуре г-н Турнель, сочинитель басен и куплетов, остряк и задира, местная знаменитость, предложил дремавшим от скуки дамам сыграть в игру «птичка летает»; шутка облетела гостиную префекта, отсюда проникла в гостиные горожан, и целый месяц вся округа покатывалась от хохота.

Помимо этого, Луазо славился всевозможными забавными выходками, а также остротами, то удачными, то плоскими, и всякий, заговорив о нем, неизменно прибавлял:

– Что ни говори, Луазо прямо-таки неподражаем!

Он был невысокого роста и, казалось, состоял из одного шарообразного живота, над которым красовалась румяная физиономия, обрамленная седеющими бачками.

Его жена, рослая, дородная, решительная женщина, отличавшаяся резким голосом и крутым нравом, была воплощением отчетности и порядка в их торговом доме, тогда как сам Луазо оживлял его своею жизнерадостной суетней.

Возле них с явным сознанием своего достоинства и высокого положения восседал г-н Карре-Ламадон, фабрикант, особа значительная в хлопчатобумажной промышленности, владелец трех бумагопрядилен, офицер Почетного легиона и член генерального совета. Во время Империи он возглавлял благонамеренную оппозицию с единственной целью получить впоследствии побольше за присоединение к тому строю, с которым он боролся, по его выражению, оружием учтивости. Г-жа Карре-Ламадон, будучи гораздо моложе своего супруга, служила утешением для назначенных в руанский гарнизон офицеров из хороших семей.

Она сидела напротив мужа, миниатюрная, хорошенькая, закутанная в меха, и уныло разглядывала убогую внутренность дилижанса.

Соседи ее, граф Юбер де Бревиль с супругой, носили одно из самых старинных и знатных нормандских имен. Граф, пожилой дворянин с величественной осанкой, старался ухищрениями костюма подчеркнуть свое природное сходство с королем Генрихом IV, от которого, согласно лестному фамильному преданию, забеременела некая дама де Бревиль, а муж ее по сему поводу получил графский титул и губернаторство.

Граф Юбер, коллега г-на Карре-Ламадона по генеральному совету, представлял орлеанистскую партию департамента. История его женитьбы на дочери мелкого нантского судовладельца навсегда осталась загадкой. Но так как графиня обладала величественными манерами, принимала лучше всех и даже слыла за бывшую любовницу одного из сыновей Луи-Филиппа, вся знать ухаживала за нею, и ее салон считался первым в департаменте, – единственным, где еще сохранилась старинная любезность и попасть в который было нелегко.

Имущество Бревилей, почти целиком состоявшее из недвижимости, приносило, по слухам, пятьсот тысяч ливров годового дохода.

Эти шесть персон занимали глубину кареты и олицетворяли обеспеченный, уверенный в себе и могущественный слой общества, слой людей порядочных, влиятельных, верных религии, с твердыми устоями.

По странной случайности, все женщины разместились на одной скамье, и рядом с графиней сидели две монахини, перебиравшие длинные четки и шептавшие «Pater» и «Ave» . Одна из них была пожилая, с изрытым оспою лицом, словно в нее некогда в упор выстрелили дробью. У другой, тщедушной, было красивое и болезненное лицо и чахоточная грудь, которую терзала та всепоглощающая вера, что создает мучениц и фанатиков.

Всеобщее внимание привлекали мужчина и женщина, сидевшие против монахинь.

Мужчина был хорошо известный Корнюде, демократ, пугало всех почтенных людей. Уже добрых двадцать лет окунал он свою длинную рыжую бороду в пивные кружки всех демократических кафе. Он прокутил со своими собратьями и друзьями довольно крупное состояние, унаследованное от отца, бывшего кондитера, и с нетерпением ждал установления республики, чтобы получить наконец место, заслуженное столькими революционными возлияниями. Четвертого сентября, быть может, в результате чьей-нибудь шутки, он счел себя назначенным на должность префекта; но когда он вздумал приступить к исполнению своих обязанностей, писаря, ставшие единственными хозяевами префектуры, отказались его признать, и ему пришлось ретироваться. Будучи, в общем, добрым малым, безобидным и услужливым, он с необычайным рвением принялся за организацию обороны. Под его руководством в полях вырыли волчьи ямы, в соседних лесах вырубили молодые деревца и все дороги усеяли западнями; удовлетворенный принятыми мерами, он с приближением врага поспешно отступил к городу. Теперь он полагал, что гораздо больше пользы принесет в Гавре, где также придется рыть траншеи.

Женщина – из числа так называемых особ легкого поведения – славилась своею преждевременной полнотой, которая стяжала ей прозвище Пышки. Маленькая, вся кругленькая, заплывшая жирком, с пухлыми пальчиками, перетянутыми в суставах наподобие связки коротеньких сосисок, с лоснящейся, натянутой кожей, с необъятной грудью, выдававшейся под платьем, она была еще аппетитна, и за нею увивалось немало мужчин: до такой степени радовала глаз ее свежесть. Лицо ее напоминало румяное яблоко, готовый распуститься бутон пиона, на нем выделялись великолепные черные глаза, осененные длинными густыми ресницами, а потому казавшиеся еще темнее, и прелестный маленький влажный рот с мелкими блестящими зубками, так и созданный для поцелуя.

По слухам, она отличалась и многими другими неоценимыми достоинствами.

Как только ее узнали, между порядочными женщинами началось шушуканье; слова «девка», «какой срам!» были произнесены столь внятным шепотом, что Пышка подняла голову. Она окинула спутников таким вызывающим, дерзким взглядом, что сразу наступила мертвая тишина и все потупились, исключая Луазо, который игриво посматривал на нее.

Скоро, однако, разговор между тремя дамами возобновился; присутствие такого сорта девицы неожиданно сблизило, почти сдружило их. Добродетельные жены почувствовали необходимость объединиться перед лицом этой бесстыжей, продажной твари: ведь любовь законная всегда относится свысока к своей свободной сестре.

Трое мужчин, которых в присутствии Корнюде тоже сближал инстинкт консерваторов, говорили о деньгах, и в тоне их чувствовалось презрение к беднякам. Граф Юбер рассказывал об уроне, причиненном ему пруссаками, о больших убытках, связанных с покражей скота и гибелью урожая, но в словах его сквозила уверенность вельможи и миллионера, которого такой ущерб мог стеснить самое большее на год. Г-н Карре-Ламадон, весьма осведомленный о положении дел в хлопчатобумажной промышленности, заблаговременно позаботился перевести в Англию шестьсот тысяч франков – запасной капиталец, прибереженный им на черный день. Что касается Луазо, то он ухитрился запродать французскому интендантству весь запас дешевых вин, хранившийся в его подвалах, так что государство было должно ему огромную сумму, которую он и надеялся получить в Гавре.

Конец ознакомительного фрагмента.

* * *

Поговаривали, что пруссаки вот-вот вступят в Руан.

Ожидание было томительно, хотелось, чтобы уж неприятель появился поскорее.

Прошло некоторое время, утих первый порыв страха, и снова воцарилось спокойствие. Во многих семьях прусский офицер ел за общим столом. Иной раз это был благовоспитанный человек; он из вежливости жалел Францию, говорил, что ему тяжело участвовать в этой войне. Немцу были признательны за такие чувства; к тому же в любой день могло понадобиться его покровительство. Угождая ему, пожалуй, можно избавиться от постоя нескольких лишних солдат. Да и к чему задевать человека, от которого всецело зависишь? Ведь это было бы скорее безрассудство, чем храбрость. А руанские буржуа уже давно не страдают безрассудством, как в былые времена героических оборон , прославивших этот город. И наконец, каждый приводил неоспоримый довод, подсказанный французской учтивостью: у себя дома вполне допустимо быть вежливым с иноземным солдатом, лишь бы на людях не выказывать близости с ним. На улице его не узнавали, зато дома охотно беседовали с ним, и немец день ото дня все дольше засиживался по вечерам, греясь у семейного камелька.

Ибо ненависть к Чужеземцу искони вооружает горсть Бесстрашных, готовых умереть за Идею.

Было использовано влияние знакомых немецких офицеров, и комендант города дал разрешение на выезд.

Очень кратко Торговцев, выехавших по делам, задерживает прусский офицер. Он требует, чтобы оказавшаяся среди них проститутка отдалась ему. Девушка поддаётся уговорам спутников, а те отворачиваются от неё.

Зима, французский город Руан. Идёт Франко-прусская война. Прусская армия оккупирует город. Немцы разрешают нескольким торговцам выехать из города в Гавр по делам.

Ранним утром десять человек выезжают из Руана в экипаже «Нормандия». Среди них: оптовый виноторговец с женой, владелец бумагопрядильных фабрик с женой, граф с женой, две монахини, демократ Корнюде и проститутка, прозванная Пышкой. Мужчины, приверженцы консервативной партии, объединяются против Корнюде, а женщины начинают обсуждать проститутку Пышку.

Экипаж едет очень медленно, постоянно застревает в сугробах. Рассчитывая быстро приехать, пассажиры не запаслись провизией, и вскоре ужасно проголодались, но ни кабака, ни фермы, где можно было бы купить еду, на дороге не видно. К трём часа дня Пышка, которая не хотела останавливаться в кабаках и предполагала в путешествии питаться своими припасами, не выдерживает и достаёт запас еды на три дня. Поначалу Пышка стесняется угостить высокомерных господ, но вскоре даже добродетельные дамы переступают через свою гордость и присоединяются к трапезе.

Пышка рассказывает, что она не может видеть пруссаков на улицах Руана и покинула родной город из чувства патриотизма. Наступает ночь. Путешествие длится уже 13 часов. Вскоре полиция останавливает экипаж для проверки документов, после чего все решают заночевать в «Коммерческой гостинице». Владелец гостиницы сообщает Пышке, что прусский полицейский хочет поговорить с нею. Она идёт и возвращается возмущённая, но никому не говорит, что случилось. Все ужинают. Ночью Корнюде пристаёт к Пышке, но она не хочет оказывать ему услуги, пока в гостинице живут прусские солдаты.

Утром оказывается, что кучер пропал. Когда его находят, он объясняет, что прусский офицер запретил ему запрягать экипаж. Вскоре выясняется, что полицейский не выпустит их, пока Пышка ему не отдастся. Вначале все возмущены нахальством офицера, но на следующий день уже начинают сердиться, что она не делает то, чего он хочет, и что предполагает её «профессия».

На третий день, собравшись в харчевне, все начинают придумывать, как заставить Пышку выполнить условие, ругают её и презирают за то, что из-за неё они тут застряли. Даже монашенки участвуют в уговорах и софизмами внушают Пышке, что её жертва будет угодна богу.

К середине четвёртого дня слуга сообщает, что Пышка согласилась и не выйдет к обеду. Все празднуют, отпускают сальные шуточки, пьют шампанское. Лишь Корнюде считает, что они совершили гнусность.

На следующее утро всех ожидает запряжённый экипаж. Вышедшую Пышку все игнорируют и отсаживаются от неё, как от прокажённой. Когда наступает время обеда, все достают запасённые продукты, лишь у Пышки ничего нет - она не успела позаботиться о еде. Полная обиды и ярости, Пышка вспоминает о своей корзине с трёхдневными запасами провизии, которыми не погнушались эти ханжи, и начинает плакать. Все отворачиваются. Корнюде поёт, и до конца дороги рыдания Пышки перемежаются со строфами «Марсельезы».

Новелла «Пышка» — одно из самых ярких произведений писателя. Здесь Мопассан описывает события, произошедшие во время Франко-прусской войны.

В одном дилижансе он свел «приличных» господ и падшую женщину. Пышка - кличка девушки легкого поведения, которая ехала со знатными господами в одном дилижансе. Задержанные немецким патрулем, господа подтолкнули Пышку на безнравственный поступок, а потом, получив результат, сами же и осудили ее.

Одним из излюбленных приемов Мопассана является парадокс . В «Пышке» он его использует в полной мере, противопоставляя «добродетельных» граждан Руана и «порочной проститутки Пышки (все они пассажиры одного дилижанса), в результате чего добро и зло должны поменяться местами (проститутка оказывается более нравственней и принципиальней «высоких» господ).

Как не странно, при описании пассажиров дилижанса все «положительные» герои получают отрицательные оценки непосредственно от повествования: оптовый виноторговец Луазо - мошенник; его жена - скряга; фабрикант — жадный лицемер.

Напротив, Пышка награждается самыми лестными определениями: свежа, румяна, великолепные черные глаза, густые ресницы (хотя и тут автор как бы подталкивает нас к конфликтной ситуации, господ он описывает с нравственной стороны, а в Пышке он затрагивает лишь ее внешний вид, не слова не говоря о ее профессии, или о какой-то ее моральной стороне). Этим противоречием Мопассан зарождает парадокс как ситуацию обличающую всех участников поездки.

И наконец, конфликт , как основная часть парадокса, без которой он теряет всякий смысл. Немецкий офицер требует к себе Пышку (мадемуазель Элизабет Руссе), а та отказывает (офицер пруссак). Вот он! Патриотизм! И тут Мопассан мастерски, на нескольких страницах описал все лицемерие, низость и трусость людей, по наследству получающих право быть избранными.

Чтобы закончить рассказ, Мопассан проводит параллель с началом поездки, теперь у всех есть еда, кроме Пышки, да только делится с ней никто не будет, и остается ей только одно - плакать.

Мопассан мастерски эксплуатирует возможности парадоксальной ситуации , неожиданного поворота событий. Он достигает максимальной занимательности, используя всевозможные контрасты: социальные, бытовые, религиозные и наконец, нравственные.

Я всем советую прочитать эту новеллу. Да, ничего нового в ней вы наверно не увидите, лицемерие и ханжество сегодня повсюду, а про патриотизм я вообще помолчу, так как сказать в наше время о нем почти нечего. Но есть один вопрос, который вы должны задать себе после прочтения этого рассказа и ради которого я и советую прочитать эту небольшую новеллу: а как бы Вы поступили, окажись в такой ситуации на месте «приличных» господ?

Французская армия разбита. Выжившие солдаты проходят через город. Вместе с ними идут мирные граждане. Когда солдаты покидают город Руан, его жители закрывают окна и двери, улицы пустеют, и затихает шум.

На следующий день появляется прусская армия, которая вызывает страх у жителей города. Они стараются во всем угодить солдатам-победителям.

Через некоторое время горожане привыкают к соседству пруссаков. Они мило общаются с постояльцами.

Постепенно Руан оживает. Торговцам дают разрешение на выезд из города. Они оформляют документы и уезжают из Руана с семьями. В одном из дилижансов разместились торговцы вином – муж и жена Луазо, фабрикант с супругой, супруги Юбер де Бревиль, монахини, демократ Корнюде и легкомысленная особа по прозвищу «Пышка». Женщина имеет очаровательное пышное тело. Карета то и дело вязнет в сугробах. Пассажиры часто неодобрительно смотрят в сторону Пышки.

Путешественники начинают испытывать нестерпимый голод. В этот момент Пышка достает корзину с большим количеством еды. Женщина с аппетитом ест цыпленка на тарелочке. Дамы неодобрительно поглядывают на нее. Виноторговец хвалит Пышку за такую предусмотрительность. Она угощает его, Корнюде и монахинь кусочком курицы. Трапезу запивают из одного стакана – стакана Пышки.

Молодая жена фабриканта падает в голодный обморок. Монашки отпаивают ее вином. Пышка делится едой с благочестивыми дамами. Завязывается беседа. Мужчины говорят о политике. Пышка рассказывает, что ей пришлось уехать из города, потому что она в гневе чуть не задушила прусского солдата.

Начинает холодать, и дамы предлагают Пышке грелку. Приехав ночью в город Тот, пассажиры останавливаются в гостинице. Ее хозяин передает Пышке, что прусский офицер ожидает ее у себя в номере. Элизабет Руссе – так зовут Пышку, отказывается идти, но постояльцы уговаривают ее. Через несколько минут Элизабет возвращается в гневном настроении. Все садятся за стол. Жена хозяина гостиницы ругает войну и считает, что в ней виноваты короли.

Луазо видит в замочную скважину, как Элизабет отказывает в ухаживаниях Корнюде. Пышка не желает предаваться любви в доме, где проживает враг.

Утром французские пассажиры видят, как прусские солдаты помогают местным женщинам готовить еду и смотреть за детьми. Священнослужитель объясняет им, что это не солдаты, а такие же бедняки.

Немецкий офицер не разрешает французам ехать дальше. Путешественники пытаются добиться объяснений, но у них это не получается. Офицер опять требует к себе Пышку. Она отказывается идти и рассказывает всем, что немец принуждает ее к любви. Сначала все поддерживают Элизабет, но позже начинают осуждать.

Пышка уходит в церковь, чтобы посмотреть на крестины младенца. В это время путешественники затевают заговор. Когда Элизабет возвращается, ее спутники уговаривают ее пожертвовать собой ради многих жизней. Монахини говорят, что едут помогать раненным солдатам, и им очень нужна их помощь.

Пышка соглашается. Пока она проводит время с прусским офицером дамы и их спутники фривольно шутят по этому поводу. Только Корнюде обвиняет их в подлости.

На следующий день дилижанс двигается в путь. Пассажиры не смотрят в сторону Пышки. Зная, что она забыла взять провизию, не предлагают ей еду. Элизабет плачет, испытывая злость и жалость к себе.

Новелла учит тому, что часто люди делают какие-то вещи только, чтобы получить для себя выгоду.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Мопассан. Все произведения

Жизнь
Пышка

Пышка. Картинка к рассказу

Сейчас читают

Краткое содержание Река Потудань Платонова
Главными героями этой повести являются молодые люди, Никита и Люба. Никита – красноармеец, вернувшийся с войны к старику-отцу, который давно вдовствует, мысленно похоронил всех своих детей, ушедших на войну, и доживает в пустом доме.
Краткое содержание Шмелёв Неупиваемая чаша
Старожилы одного местечка водили гостей в удивительный местный музей. Приезжие приходят туда, чтобы полюбоваться прекрасными портретами бывших хозяев дома. На одном полотне изображена представительница семейства Ляпуновых
Краткое содержание Гайдар Дым в лесу
С крыши дровяного сарая я разглядывал клубы дыма от горевшего леса. Горело далеко, но город страдал от удушливого запаха. Внизу захныкала соседская девочка Фенька – какой-то мальчишка отобрал у нее конфету.