Кандида произведение. «Надо возделывать сад». О книге «Кандид, или Оптимизм» Вольтер

Знаете, мне всегда было любопытно увидеть мир глазами другого человека. Этому отчасти способствуют книги. Чак Паланик удачно продемонстрировала взгляд на мир угнетенных и потерянных людей, не приспособленных к жизни в обществе. Признаться, это первая книга мистера Паланика, которую я смогла дочитать до конца. Они вовсе не были скучными. Просто несколько необычный и изощренный стиль автора, его герои с психическими расстройствами даются очень тяжело. Книга пронизана главным вопросом – почему порой успешные и воспитанные с виду люди идут на преступление, берут в руки оружие и совершают абсолютно аморальные вещи? Мир так многообразен, люди настолько разные… Может быть, им не доставляет радость их повседневная рутинная жизнь, может быть, они только прикидываются «нормальными», а на самом деле их головы поглощены глобальными вопросами. Таких примеров не один и не два. Их поистине миллионы. На самом деле, в этой книге нет ничего «ужасного» и «противного», о чем многие могут подумать, начитавшись отзывов. Ни в коем случае не слушайте никого и составляйте свое мнение. Это как раз то произведение, которое не оставит вас равнодушным и побудит к размышлениям. А это как раз признак хорошей литературы. Описанное в книге – реальность. Та самая реальность, с которой большинству не хочется иметь ничего общего. Кажется, что если закрыть глаза, то ничего плохого не будет. Как в детстве.Паланик гениально показывает нам трагедию общества потребителей. Стоит отметить саму идею книги. Нет, вовсе не «Проект Разгром», а именно незаконные тайные организации по боям без правил. Когда тяжелые будни нависают над плечами, когда все проблемы наваливаются одним сплошным комом и возникает желание разбить что-то о голову своего ненавистника, то начинаешь мечтать. О месте, в котором можно освободить накопившеюся злость и спустить пар. О месте, в котором кто-то продемонстрирует, что у тебя не самые ужасные в мире проблемы. О месте, в котором ты борешься со своим страхом и преодолеваешь неуверенность в себе. А после ты поймешь, что мир не сошелся клином на твоих неприятностях, они столь незначительны, что можно выдохнуть с облегчением. Я очень рада, что не познакомилась с экранизацией раньше, чем с оригинальным произведением. Ведь я получила возможность представить героев и «картинку» повествования такими, как мне нравится, а не взглядом режиссера Девида Финчера. О Паланике еще не высказался лишь ленивый, и отзывы кардинально разнятся. Кому-то клуб перевернул мировоззрение, а кому-то показался не стоящей внимания макулатурой. Одно могу сказать наверняка – книга станет для вас настоящей шокотерапией. Если ты дерешься в бойцовском клубе, ты не противостоишь другим. Ты бросаешь вызов только самому себе, а именно своим комплексам. Ты борешься со своими страхами и преодолеваешь неуверенность.

Я несколько настороженно отношусь к книгам, которые являются «мэйнстримом» и цитаты из которых кидает каждый второй встречный. Я никогда не находила в них того, что меня обычно цепляет в литературе – действительно глобальной и неповторимой мысли автора, которая держит и не отпускает на протяжении долгого времени. Такие книги заставляют переосмыслить свою жизнь и задуматься над важными вопросами. К моему большому счастью, я практически не встречала книг, после которых у меня был рвотный рефлекс. И сие произведение Чака Паланика точно не из них.Паланик отличается своим стилем, и впервые я познакомилась с ним с «Дневника». Признаюсь, эта книга шла довольно туго. И потому прошло много времени, прежде чем я взялась за нашумевший и обожаемый миллионами «Бойцовский клуб». Он определенно произвел сильное впечатление, и даже приятное. Я привыкла к классической литературе и сдержанному языку повествования, и потому поначалу читать было странно. Но страница за страницей, и я втянулась. И вот уже этот сумбур в сюжете и феерия нравственной низости стала казаться нормальной и помогала лучше узнать персонажа и раскрыть его характер. Его образ жизни и ход мыслей как-бы намекали на протяжении всего повествования, что с ним что-то не то. Просто в центре сюжета были не душевные переживания, а социальный феномен. Что там говориться у Паланика? Что только убив в себе все человечное и опустившись на самое дно, можно подняться и возродиться. Только путем саморазрушения можно помочь человечеству. Этот феномен очень часто изображался в литературе, и потому невольно задумываешься, что было бы с нашим миром без рамок? Без законов, морали, принципов. Беззаконие стало бы чем-то обыкновенным. Может если бы не было угрозы заключения и смертной казни, не было бы и желания делать что-то противозаконное. Ведь эти самые законы не мешают человеку делать то, что он хочет. Как видите, произведение заставило меня задуматься о многом в этом мире.Я не хочу писать рецензию. Я просто хочу рассказать, что меня привлекло в клубе. Для меня это прежде всего книга о поиске собственного «я» и о человеческой свободе. Мы живем в плену общественного мнения и потребления ненужных нам вещей. Мы боимся выразить свое мнение и боимся реализовать свои планы. Книга взорвала мой мозг. Она заставила меня пересмотреть все: мои планы, мои увлечения, правильные и неправильные поступки, мораль в целом. Она вырвала меня из реальности и полностью изменила видение происходящего. Как это случилось? Я сама до конца не могу понять. Ранее не принимая главные идеи книги, со мной все изменилось, когда я залпом ее прочитала. Я нашла ее морали, ее идею, ее принципы идеальными. Начиная читать через силу, ибо и изложение, и тема абсолютно не в моем вкусе. Я полностью поняла и прочувствовала все, что хотел сказать Паланик устами и поступками главного героя. По мере того, как события начали разворачиваться и Тайлер начал ощущать себя отдельным целым, а не частью «стада», когда он начал жить, как хочет, а не как ему диктует общество, тогда меня взорвало. Я не могу передать словами весь восторг, полученный от этой книги. Но, как можно заметить по отзывам, далеко не все остались довольными после прочтения. Одних отпугнул стиль, других сюжет, а третьих тема раздвоения личности. Если человек счастлив – у него есть красивая жена, здоровые и умные дети, хорошая работа и собственные квартиры с машиной, – ему данное произведение определенно не понравится. Такой «идеальный» человек просто не поймет переживания абсолютно противоположного типа людей. Людей, которые только делают вид, что им подходят все общественные стереотипы, что они мыслят общими критериями и наслаждаются жизнью. Как раз такая категория людей и полюбит этот роман со всеми его странными сюжетными линиями и поступками героев, которые можно смело назвать аморальными.После написания этого отзыва у меня более-менее улеглись эмоции. Стало немного легче, хотя я предчувствую, что еще много дней буду вспоминать и переосмысливать любимые моменты «Бойцовского клуба».

Кандид, или Оптимизм

Перевод с немецкого доктора Ральфа с добавлениями, которые были найдены в кармане у доктора, когда он скончался в Миндене в лето благодати господней 1759.

Глава первая. Как был воспитан в прекрасном замке Кандид и как он был оттуда изгнан

В Вестфалии, в замке барона Тундер-тен-Тронка, жил юноша, которого природа наделила наиприятнейшим нравом. Вся душа его отражалась в его лице. Он судил о вещах довольно здраво и очень простосердечно; поэтому, я думаю, его и звали Кандидом . Старые слуги дома подозревали, что он – сын сестры барона и одного доброго и честного дворянина, жившего по соседству, за которого эта девица ни за что не хотела выйти замуж, так как у него в родословной числилось всего лишь семьдесят одно поколение предков, остальная же часть его генеалогического древа была погублена разрушительной силой времени.

Барон был одним из самых могущественных вельмож Вестфалии, ибо в замке его были и двери и окна; главная зала даже была украшена шпалерами. Дворовые собаки в случае необходимости соединялись в свору; его конюхи становились егерями; деревенский священник был его великим милостынераздавателем. Все они называли барона монсеньором и смеялись, когда он рассказывал о своих приключениях.

Баронесса, его супруга, весила почти триста пятьдесят фунтов; этим она внушала величайшее уважение к себе. Она исполняла обязанности хозяйки дома с достоинством, которое еще больше увеличивало это уважение. Ее дочь, Кунигунда, семнадцати лет, была румяная, свежая, полная, аппетитная. Сын барона был во всем достоин своего отца. Наставник Панглос был оракулом дома, и маленький Кандид слушал его уроки со всем чистосердечием своего возраста и характера.

Панглос преподавал метафизико-теолого-космологонигологию . Он замечательно доказывал, что не бывает следствия без причины и что в этом лучшем из возможных миров замок владетельного барона – прекраснейший из возможных замков, а госпожа баронесса – лучшая из возможных баронесс.

– Доказано, – говорил он, – что все таково, каким должно быть; так как все создано сообразно цели, то все необходимо и создано для наилучшей цели. Вот, заметьте, носы созданы для очков , потому мы и носим очки. Ноги, очевидно, назначены для того, чтобы их обувать, вот мы их и обуваем. Камни были сотворены для того, чтобы их тесать и строить из них замки, и вот монсеньор владеет прекраснейшим замком: у знатнейшего барона всего края должно быть наилучшее жилище. Свиньи созданы, чтобы их ели, – мы едим свинину круглый год. Следовательно, те, которые утверждают, что все хорошо, говорят глупость, – нужно говорить, что все к лучшему.

Кандид слушал внимательно и верил простодушно; он находил Кунигунду необычайно прекрасной, хотя никогда и не осмеливался сказать ей об этом. Он полагал, что, после счастья родиться бароном Тундер-тен-Тронком, вторая степень счастья – это быть Кунигундой, третья – видеть ее каждый день и четвертая – слушать учителя Панглоса, величайшего философа того края и, значит, всей земли.

Однажды Кунигунда, гуляя поблизости от замка в маленькой роще, которая называлась парком, увидела между кустарниками доктора Панглоса, который давал урок экспериментальной физики горничной ее матери, маленькой брюнетке, очень хорошенькой и очень покладистой. Так как у Кунигунды была большая склонность к наукам, то она, притаив дыхание, принялась наблюдать без конца повторявшиеся опыты, свидетельницей которых она стала. Она поняла достаточно ясно доказательства доктора, усвоила их связь и последовательность и ушла взволнованная, задумчивая, полная стремления к познанию, мечтая о том, что она могла бы стать предметом опыта, убедительного для юного Кандида, так же как и он – для нее.

Возвращаясь в замок, она встретила Кандида и покраснела; Кандид покраснел тоже. Она поздоровалась с ним прерывающимся голосом, и смущенный Кандид ответил ей что-то, чего и сам не понял. На другой день после обеда, когда все выходили из-за стола, Кунигунда и Кандид очутились за ширмами. Кунигунда уронила платок, Кандид его поднял, она невинно пожала руку Кандида. Юноша невинно поцеловал руку молодой баронессы, но при этом с живостью, с чувством, с особенной нежностью; их губы встретились, и глаза их горели, и колени подгибались, и руки блуждали. Барон Тундер-тен-Тронк проходил мимо ширм и, уяснив себе причины и следствия, здоровым пинком вышвырнул Кандида из замка. Кунигунда упала в обморок; как только она очнулась, баронесса надавала ей пощечин; и было великое смятение в прекраснейшем и приятнейшем из всех возможных замков.

Глава вторая. Что произошло с Кандидом у болгар

Кандид, изгнанный из земного рая, долгое время шел, сам не зная куда, плача, возводя глаза к небу и часто их обращая к прекраснейшему из замков, где жила прекраснейшая из юных баронесс. Он лег спать без ужина посреди полей, между двумя бороздами; снег падал большими хлопьями. На другой день Кандид, весь иззябший, без денег, умирая от голода и усталости, дотащился до соседнего города, который назывался Вальдбергоф-Трарбкдикдорф . Он печально остановился у двери кабачка. Его заметили двое в голубых мундирах .

– Приятель, – сказал один, – вот статный молодой человек, да и рост у него подходящий .

Они подошли к Кандиду и очень вежливо пригласили его пообедать.

– Господа, – сказал им Кандид с милой скромностью, – вы оказываете мне большую честь, но мне нечем расплатиться.

– Ну, – сказал ему один из голубых, – такой человек, как вы, не должен платить; ведь ростом-то вы будете пять футов и пять дюймов?

– Да, господа, мой рост действительно таков, – сказал Кандид с поклоном.

– Садитесь же за стол. Мы не только заплатим за вас, но еще и позаботимся, чтобы вы впредь не нуждались в деньгах. Люди на то и созданы, чтобы помогать друг другу.

– Верно, – сказал Кандид, – это мне и Панглос всегда говорил, и я сам вижу, что все к лучшему.

Ему предложили несколько экю. Он их взял и хотел внести свою долю, ему не позволили и усадили за стол.

– Вы, конечно, горячо любите?..

– О да, – отвечал он, – я горячо люблю Кунигунду.

– Нет, – сказал один из этих господ, – мы вас спрашиваем, горячо ли вы любите болгарского короля?

– Вовсе его не люблю, – сказал Кандид. – Я же его никогда не видел.

– Как! Он – милейший из королей, и за его здоровье необходимо выпить.

– С большим удовольствием, господа!

И он выпил.

– Довольно, – сказали ему, – вот теперь вы опора, защита, заступник, герой болгар. Ваша судьба решена и слава обеспечена.

Тотчас ему надели на ноги кандалы и угнали в полк. Там его заставили поворачиваться направо, налево, заряжать, прицеливаться, стрелять, маршировать и дали ему тридцать палочных ударов. На другой день он проделал упражнения немного лучше и получил всего двадцать ударов. На следующий день ему дали только десять, и товарищи смотрели на него как на чудо.

Кандид, совершенно ошеломленный, не мог взять в толк, как это он сделался героем. В один прекрасный весенний день он вздумал прогуляться и пошел куда глаза глядят, полагая, что пользоваться ногами в свое удовольствие – неотъемлемое право людей, так же как и животных. Но не прошел он и двух миль, как четыре других героя, по шести футов ростом, настигли его, связали и отвели в тюрьму. Его спросили, строго следуя судебной процедуре, что он предпочитает: быть ли прогнанным сквозь строй тридцать шесть раз или получить сразу двенадцать свинцовых пуль в лоб. Как он ни уверял, что его воля свободна и что он не желает ни того ни другого, – пришлось сделать выбор. Он решился, в силу божьего дара, который называется свободой, пройти тридцать шесть раз сквозь строй; вытерпел две прогулки. Полк состоял из двух тысяч солдат, что составило для него четыре тысячи палочных ударов, которые от шеи до ног обнажили его мышцы и нервы. Когда хотели приступить к третьему прогону, Кандид, обессилев, попросил, чтобы уж лучше ему раздробили голову; он добился этого снисхождения. Ему завязали глаза, его поставили на колени. В это время мимо проезжал болгарский король; он спросил, в чем вина осужденного на смерть; так как этот король был великий гений, он понял из всего доложенного ему о Кандиде, что это молодой метафизик, несведущий в делах света, и даровал ему жизнь, проявив милосердие, которое будет прославляемо во всех газетах до скончания века. Искусный костоправ вылечил Кандида в три недели смягчающими средствами, указанными Диоскоридом . У него уже стала нарастать новая кожа и он уже мог ходить, когда болгарский король объявил войну королю аваров .

Глава третья. Как спасся Кандид от болгар, и что вследствие этого произошло

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Вольтер
Кандид, или Оптимизм1
Написан «Кандид» был летом и осенью 1758 г.; в конце января или начале февраля следующего года книга вышла из печати в Женеве у постоянных издателей Вольтера братьев Крамеров. Реакционные круги добивались запрещения книги, но ее переиздания появлялись в разных концах Европы – в Париже, Амстердаме и т. д.

Перевод с немецкого доктора Ральфа с добавлениями, которые были найдены в кармане у доктора, когда он скончался в Миндене2
Минден – город в Вестфалии; в городской крепости в XVIII в. помещалась тюрьма для государственных преступников.
В лето благодати господней 1759.

Глава первая. Как был воспитан в прекрасном замке Кандид и как он был оттуда изгнан

В Вестфалии, в замке барона Тундер-тен-Тронка, жил юноша, которого природа наделила наиприятнейшим нравом. Вся душа его отражалась в его лице. Он судил о вещах довольно здраво и очень простосердечно; поэтому, я думаю, его и звали Кандидом3
Имя героя повести в переводе с французского означает «чистосердечный», «искренний».

Старые слуги дома подозревали, что он – сын сестры барона и одного доброго и честного дворянина, жившего по соседству, за которого эта девица ни за что не хотела выйти замуж, так как у него в родословной числилось всего лишь семьдесят одно поколение предков, остальная же часть его генеалогического древа была погублена разрушительной силой времени.

Баронесса, его супруга, весила почти триста пятьдесят фунтов; этим она внушала величайшее уважение к себе. Она исполняла обязанности хозяйки дома с достоинством, которое еще больше увеличивало это уважение. Ее дочь, Кунигунда, семнадцати лет, была румяная, свежая, полная, аппетитная. Сын барона был во всем достоин своего отца. Наставник Панглос4
Панглос – то есть «всеязыкий» (от греч. pan – все и glossa – язык).

Был оракулом дома, и маленький Кандид слушал его уроки со всем чистосердечием своего возраста и характера.

Панглос преподавал метафизико-теолого-космологонигологию5
Метафизико-теолого-космологология. – Издевка над теориями ученика Лейбница, немецкого философа Христиана Вольфа (1679 – 1754).

Он замечательно доказывал, что не бывает следствия без причины6
Намек на детерминизм Лейбница, писавшего в одной из своих работ: «Все во вселенной находится в такой связи, что настоящее всегда скрывает в своих недрах будущее, и всякое данное состояние объяснимо естественным образом только из непосредственно предшествующего ему».

И что в этом лучшем из возможных миров замок владетельного барона – прекраснейший из возможных замков, а госпожа баронесса – лучшая из возможных баронесс.

– Доказано, – говорил он, – что все таково, каким должно быть; так как все создано сообразно цели, то все необходимо и создано для наилучшей цели. Вот, заметьте, носы созданы для очков7
Детерминизм уже был высмеян Вольтером в его работе «Основы философии Ньютона» (1738), где писатель ссылается на сходные умозаключения голландского физика Николаса Гартсекера (1656-1725).

Потому мы и носим очки. Ноги, очевидно, назначены для того, чтобы их обувать, вот мы их и обуваем. Камни были сотворены для того, чтобы их тесать и строить из них замки, и вот монсеньор владеет прекраснейшим замком: у знатнейшего барона всего края должно быть наилучшее жилище. Свиньи созданы, чтобы их ели, – мы едим свинину круглый год. Следовательно, те, которые утверждают, что все хорошо, говорят глупость, – нужно говорить, что все к лучшему.

Глава вторая. Что произошло с Кандидом у болгар

Кандид, изгнанный из земного рая, долгое время шел, сам не зная куда, плача, возводя глаза к небу и часто их обращая к прекраснейшему из замков, где жила прекраснейшая из юных баронесс. Он лег спать без ужина посреди полей, между двумя бороздами; снег падал большими хлопьями. На другой день Кандид, весь иззябший, без денег, умирая от голода и усталости, дотащился до соседнего города, который назывался Вальдбергоф-Трарбкдикдорф8
Валъдбергхоф-Трарбкдикдорф. – Название этого города составлено Вольтером из отдельных немецких слов («вальд» – лес, «берг» – гора, «хоф» – двор, «дорф» – деревня) и бессмысленного набора звуков.

Он печально остановился у двери кабачка. Его заметили двое в голубых мундирах9
Имеется в виду форма прусских вербовщиков; под «болгарами» Вольтер подразумевает пруссаков.

– Приятель, – сказал один, – вот статный молодой человек, да и рост у него подходящий10
Прусский король Фридрих-Вильгельм I (1688 – 1740) питал пристрастие к солдатам высокого роста. По его приказу высоких мужчин хватали просто на дорогах и даже похищали из соседних немецких княжеств.

Они подошли к Кандиду и очень вежливо пригласили его пообедать.

– Да, господа, мой рост действительно таков, – сказал Кандид с поклоном.

– Верно, – сказал Кандид, – это мне и Панглос всегда говорил, и я сам вижу, что все к лучшему.

Ему предложили несколько экю. Он их взял и хотел внести свою долю, ему не позволили и усадили за стол.

– Вы, конечно, горячо любите?…

– О да, – отвечал он, – я горячо люблю Кунигунду.

– Нет, – сказал один из этих господ, – мы вас спрашиваем, горячо ли вы любите болгарского короля?

– Вовсе его не люблю, – сказал Кандид. – Я же его никогда не видел.

– Как! Он – милейший из королей, и за его здоровье необходимо выпить.

– С большим удовольствием, господа!

И он выпил.

Кандид, совершенно ошеломленный, не мог взять в толк, как это он сделался героем. В один прекрасный весенний день он вздумал прогуляться и пошел куда глаза глядят, полагая, что пользоваться ногами в свое удовольствие – неотъемлемое право людей, так же как и животных. Но не прошел он и двух миль, как четыре других героя, по шести футов ростом, настигли его, связали и отвели в тюрьму. Его спросили, строго следуя судебной процедуре, что он предпочитает: быть ли прогнанным сквозь строй тридцать шесть раз или получить сразу двенадцать свинцовых пуль в лоб. Как он ни уверял, что его воля свободна и что он не желает ни того ни другого, – пришлось сделать выбор. Он решился, в силу божьего дара, который называется свободой, пройти тридцать шесть раз сквозь строй; вытерпел две прогулки. Полк состоял из двух тысяч солдат, что составило для него четыре тысячи палочных ударов, которые от шеи до ног обнажили его мышцы и нервы. Когда хотели приступить к третьему прогону, Кандид, обессилев, попросил, чтобы уж лучше ему раздробили голову; он добился этого снисхождения. Ему завязали глаза, его поставили на колени. В это время мимо проезжал болгарский король; он спросил, в чем вина осужденного на смерть; так как этот король был великий гений, он понял из всего доложенного ему о Кандиде, что это молодой метафизик, несведущий в делах света, и даровал ему жизнь, проявив милосердие, которое будет прославляемо во всех газетах до скончания века. Искусный костоправ вылечил Кандида в три недели смягчающими средствами, указанными Диоскоридом11
Диоскорид (I в.) – древнегреческий врач, автор многочисленных медицинских сочинений.

У него уже стала нарастать новая кожа и он уже мог ходить, когда болгарский король объявил войну королю аваров12
Аварами называлось скифское племя, обитавшее на Балканском полуострове и в причерноморских степях. Под аварами Вольтер подразумевает французов, а под болгаро-аварской войной – Семилетнюю войну (1756 – 1763).

Глава третья. Как спасся Кандид от болгар, и что вследствие этого произошло

Что может быть прекраснее, подвижнее, великолепнее и слаженнее, чем две армии! Трубы, дудки, гобои, барабаны, пушки создавали музыку столь гармоничную, какой не бывает и в аду. Пушки уложили сначала около шести тысяч человек с каждой стороны; потом ружейная перестрелка избавила лучший из миров не то от девяти, не то от десяти тысяч бездельников, осквернявших его поверхность. Штык также был достаточной причиной смерти нескольких тысяч человек. Общее число достигало тридцати тысяч душ. Кандид, дрожа от страха, как истый философ, усердно прятался во время этой героической бойни.

Наконец, когда оба короля приказали пропеть «Те Deum»13
Первые слова благодарственной молитвы «Тебя, Господи, славим…» (лат.).

Каждый в своем лагере, Кандид решил, что лучше ему уйти и рассуждать о следствиях и причинах в каком-нибудь другом месте. Наступая на валявшихся повсюду мертвых и умирающих, он добрался до соседней деревни; она была превращена в пепелище. Эту аварскую деревню болгары спалили согласно законам общественного права. Здесь искалеченные ударами старики смотрели, как умирают их израненные жены, прижимающие детей к окровавленным грудям; там девушки со вспоротыми животами, насытив естественные потребности нескольких героев, испускали последние вздохи; в другом месте полусожженные люди умоляли добить их. Мозги были разбрызганы по земле, усеянной отрубленными руками и ногами.

Кандид поскорее убежал в другую деревню; это была болгарская деревня, и герои-авары поступили с нею точно так же. Все время шагая среди корчащихся тел или пробираясь по развалинам, Кандид оставил наконец театр войны, сохранив немного провианта в своей сумке и непрестанно вспоминая Кунигунду.

Когда он пришел в Голландию, запасы его иссякли, но он слышал, будто в этой стране все богаты и благочестивы, и не сомневался, что с ним будут обращаться не хуже, чем в замке барона, прежде чем он был оттуда изгнан из-за прекрасных глаз Кунигунды.

Он попросил милостыни у нескольких почтенных особ, и все они ответили ему, что если он будет и впредь заниматься этим ремеслом, то его запрут в исправительный дом и уж там научат жить.

Потом он обратился к человеку, который только что битый час говорил в большом собрании о милосердии. Этот проповедник14
…проповедник… – то есть протестантский священник.

Косо посмотрев на него, сказал:

– Зачем вы сюда пришли? Есть ли у вас на это уважительная причина?

– Нет следствия без причины, – скромно ответил Кандид. – Все связано цепью необходимости и устроено к лучшему. Надо было, чтобы я был разлучен с Кунигундой и изгнан, чтобы я прошел сквозь строй и чтобы сейчас выпрашивал на хлеб в ожидании, пока не смогу его заработать; все это не могло быть иначе.

– Мой друг, – сказал ему проповедник, – верите ли вы, что папа – антихрист?

– Об этом я ничего не слышал, – ответил Кандид, – но антихрист он или нет, у меня нет хлеба.

– Ты не достоин есть его! – сказал проповедник. – Убирайся, бездельник, убирайся, проклятый, и больше никогда не приставай ко мне.

Жена проповедника, высунув голову из окна и обнаружив человека, который сомневался в том, что папа – антихрист, вылила ему на голову полный… О небо! До каких крайностей доводит женщин религиозное рвение!

Человек, который не был крещен, добросердечный анабаптист15
Анабаптист – представитель плебейского крыла протестантизма. Анабаптисты отрицали предопределение и проповедовали свободу совести и всеобщее равенство.

По имени Яков, видел, как жестоко и постыдно обошлись с одним из его братьев, двуногим существом без перьев, имеющим душу; он привел его к себе, пообчистил, накормил хлебом, напоил пивом, подарил два флорина и хотел даже пристроить на свою фабрику персидских тканей, которые выделываются в Голландии.

Кандид, низко кланяясь ему, воскликнул:

– Учитель Панглос верно говорил, что все к лучшему в этом мире, потому что я неизмеримо более тронут вашим чрезвычайным великодушием, чем грубостью господина в черной мантии и его супруги.

На следующий день, гуляя, он встретил нищего, покрытого гнойными язвами, с потускневшими глазами, искривленным ртом, провалившимся носом, гнилыми зубами, глухим голосом, измученного жестокими приступами кашля, во время которых он каждый раз выплевывал по зубу.

Глава четвертая. Как встретил Кандид своего прежнего учителя философии, доктора Панглоса, и что из этого вышло

Кандид, чувствуя больше сострадания, чем ужаса, дал этому похожему на привидение страшному нищему те два флорина16
Флорин – золотая монета большого достоинства.

Которые получил от честного анабаптиста Якова. Нищий пристально посмотрел на него, залился слезами и бросился к нему на шею. Кандид в испуге отступил.

– Увы! – сказал несчастливец другому несчастливцу, – вы уже не узнаете вашего дорогого Панглоса?

– Что я слышу? Вы, мой дорогой учитель, вы в таком ужасном состоянии! Какое же несчастье вас постигло? Почему вы не в прекраснейшем из замков? Что сделалось с Кунигундой, жемчужиной среди девушек, лучшим творением природы?

– У меня нет больше сил, – сказал Панглос.

Тотчас же Кандид отвел его в хлев анабаптиста, накормил хлебом и, когда Панглос подкрепился, снова спросил:

– Что же с Кунигундой?

– Она умерла, – ответил тот.

Кандид упал в обморок от этих слов; друг привел его в чувство с помощью нескольких капель уксуса, который случайно отыскался в хлеву. Кандид открыл глаза.

– Кунигунда умерла! Ах, лучший из миров, где ты? Но от какой болезни она умерла? Не оттого ли, что видела, как я был изгнан из прекрасного замка ее отца здоровым пинком?

– Нет, – сказал Панглос, – она была замучена болгарскими солдатами, которые сперва ее изнасиловали, а потом вспороли ей живот. Они размозжили голову барону, который вступился за нее; баронесса была изрублена в куски; с моим бедным воспитанником поступили точно так же, как с его сестрой; а что касается замка, там не осталось камня на камне – ни гумна, ни овцы, ни утки, ни дерева; но мы все же были отомщены, ибо авары сделали то же с соседним поместьем, которое принадлежало болгарскому вельможе.

Во время этого рассказа Кандид снова лишился чувств; но, придя в себя и высказав все, что было у него на душе, он осведомился о причине, следствии и достаточном основании жалкого состояния Панглоса.

– Увы, – сказал тот, – всему причина любовь – любовь, утешительница рода человеческого, хранительница мира, душа всех чувствующих существ, нежная любовь.

– Увы, – сказал Кандид, – я знал ее, эту любовь, эту властительницу сердец, эту душу нашей души; она подарила мне один только поцелуй и двадцать пинков. Как эта прекрасная причина могла привести к столь гнусному следствию?

Панглос ответил так:

– О мой дорогой Кандид, вы знали Пакету, хорошенькую служанку высокородной баронессы; я вкушал в ее объятьях райские наслаждения, и они породили те адские муки, которые, как вы видите, я сейчас терплю. Она была заражена и, быть может, уже умерла. Пакета получила этот подарок от одного очень ученого францисканского монаха, который доискался до первоисточника заразы: он подцепил ее у одной старой графини, а ту наградил кавалерийский капитан, а тот был обязан ею одной маркизе, а та получила ее от пажа, а паж от иезуита, который, будучи послушником, приобрел ее по прямой линии от одного из спутников Христофора Колумба. Что касается меня, я ее не передам никому, ибо я умираю.

– О Панглос, – воскликнул Кандид, – вот удивительная генеалогия! Разве не диавол – ствол этого дерева?

– Отнюдь нет, – возразил этот великий человек, – это вещь неизбежная в лучшем из миров, необходимая составная часть целого; если бы Колумб не привез с одного из островов Америки болезни, заражающей источник размножения, часто даже мешающей ему и, очевидно, противной великой цели природы, – мы не имели бы ни шоколада, ни кошенили; надо еще заметить, что до сего дня на нашем материке эта болезнь присуща только нам, как и богословские споры. Турки, индейцы, персы, китайцы, сиамцы, японцы еще не знают ее; но есть достаточное основание и им узнать эту хворь, в свою очередь, через несколько веков. Меж тем она неслыханно распространилась среди нас, особенно в больших армиях, состоящих из достойных, благовоспитанных наемников, которые решают судьбы государств; можно с уверенностью сказать, что когда тридцать тысяч человек сражаются против войска, равного им по численности, то тысяч двадцать с каждой стороны заражены сифилисом.

– Это удивительно, – сказал Кандид. – Однако вас надо вылечить.

– Но что тут можно сделать? – сказал Панглос. – У меня нет ни гроша, мой друг, а на всем земном шаре нельзя ни пустить себе кровь, ни поставить клистира, если не заплатишь сам или за тебя не заплатят другие.

Услышав это, Кандид сразу сообразил, как ему поступить: он бросился в ноги доброму анабаптисту Якову и так трогательно изобразил ему состояние своего друга, что добряк, не колеблясь, приютил доктора Панглоса; он его вылечил на свой счет. Панглос от этого лечения потерял только глаз и ухо. У него был хороший слог, и он в совершенстве знал арифметику. Анабаптист Яков сделал его своим счетоводом. Когда через два месяца Якову пришлось поехать в Лиссабон по торговым делам, он взял с собой на корабль обоих философов. Панглос объяснил ему, что все в мире к лучшему. Яков не разделял этого мнения.

– Конечно, – говорил он, – люди отчасти извратили природу, ибо они вовсе не родятся волками, а лишь становятся ими: господь не дал им ни двадцатичетырехфунтовых пушек, ни штыков, а они смастерили себе и то и другое, чтобы истреблять друг друга. К этому можно добавить и банкротства, и суд, который, захватывая добро банкротов, обездоливает кредиторов.

– Все это неизбежно, – отвечал кривой философ. – Отдельные несчастья создают общее благо, так что, чем больше таких несчастий, тем лучше.

Пока он рассуждал, вдруг стало темно, задули со всех четырех сторон ветры, и корабль был застигнут ужаснейшей бурей в виду Лиссабонского порта.

Глава пятая. Буря, кораблекрушение, землетрясение, и что случилось с доктором Панглосом, Кандидом и анабаптистом Яковом

Половина пассажиров, ослабевших, задыхающихся в той невыразимой тоске, которая приводит в беспорядок нервы и все телесное устройство людей, бросаемых качкою корабля во все стороны, не имела даже силы тревожиться за свою судьбу. Другие пассажиры кричали и молились. Паруса были изорваны, мачты сломаны, корабль дал течь. Кто мог, работал, никто никому не повиновался, никто не отдавал приказов. Анабаптист пытался помочь в работе; он был на палубе; какой-то разъяренный матрос сильно толкнул его и сшиб с ног, но при этом сам потерял равновесие, упал за борт вниз головой и повис, зацепившись за обломок мачты. Добрый Яков бросается ему на помощь, помогает взобраться на палубу, но, не удержавшись, сам низвергается в море на глазах у матроса, который оставляет его погибать, не удостоив даже взглядом. Кандид подходит ближе, видит, что его благодетель на одно мгновение показывается на поверхности и затем навеки погружается в волны. Кандид хочет броситься в море, философ Панглос его останавливает, доказывая ему, что Лиссабонский рейд на то и был создан, чтобы этот анабаптист здесь утонул. Пока он это доказывал a priori, корабль затонул, все погибли, кроме Панглоса, Кандида и того грубого матроса, который утопил добродетельного анабаптиста. Негодяй счастливо доплыл до берега, куда Панглос и Кандид были выброшены на доске.

Немного придя в себя, они направились к Лиссабону; у них остались еще деньги, с помощью которых они надеялись спастись от голода, после того как избавились от бури.

Едва успели они войти в город, оплакивая смерть своего благодетеля, как вдруг почувствовали, что земля дрожит под их ногами17
Далее Вольтер описывает землетрясение в Лиссабоне 1 ноября 1755 г., в результате которого город был разрушен почти до основания. Вольтер посвятил этой катастрофе философскую «Поэму о разрушении Лиссабона».

Море в порту, кипя, поднимается и разбивает корабли, стоявшие на якоре; вихри огня и пепла бушуют на улицах и площадях, дома рушатся; крыши падают наземь, стены рассыпаются в прах. Тридцать тысяч жителей обоего пола и всех возрастов погибли под развалинами. Матрос говорил, посвистывая и ругаясь:

– Здесь будет чем поживиться.

– Хотел бы я знать достаточную причину этого явления, – говорил Панглос.

– Наступил конец света! – восклицал Кандид.

Матрос немедля бежит к развалинам, бросая вызов смерти, чтобы раздобыть денег, находит их, завладевает ими, напивается пьяным и, проспавшись, покупает благосклонность первой попавшейся девицы, встретившейся ему между разрушенных домов, среди умирающих и мертвых. Тут Панглос потянул его за рукав.

– Друг мой, – сказал он ему, – это нехорошо, вы пренебрегаете всемирным разумом, вы дурно проводите ваше время.

– Кровь и смерть! – отвечал тот. – Я матрос и родился в Батавии18
Батавия. – Так назывались голландские владения в Индонезии.

; я четыре раза топтал распятие в четырех японских деревнях19
В XVIII в. Япония поддерживала торговые отношения лишь с одной европейской страной – Голландией. Японцы, вернувшиеся на родину после посещения голландских портов в Индонезии, обязаны были публично топтать распятие в знак того, что не были обращены в христианство. Вольтер переносит этот обряд на голландского матроса, побывавшего в Японии.

Так мне ли слушать о твоем всемирном разуме!

Несколько осколков камня ранили Кандида; он упал посреди улицы, и его засыпало обломками. Он говорил Панглосу:

– Вот беда! Дайте мне немного вина и оливкового масла, я умираю.

– Хорошо, но землетрясение совсем не новость, – отвечал Панглос. – Город Лима в Америке испытал такое же в прошлом году; те же причины, те же следствия; несомненно, под землею от Лимы до Лиссабона существует серная залежь.

– Весьма вероятно, – сказал Кандид, – но, ради бога, дайте мне немного оливкового масла и вина.

– Как «вероятно»? Я утверждаю, что это вполне доказано.

Кандид потерял сознание, и Панглос принес ему немного воды из соседнего фонтана.

На следующий день, бродя среди развалин, они нашли кое-какую еду и подкрепили свои силы. Потом они работали вместе с другими, помогая жителям, избежавшим смерти. Несколько горожан, спасенных ими, угостили их обедом, настолько хорошим, насколько это было возможно среди такого разгрома. Конечно, трапеза была невеселая, гости орошали хлеб слезами, но Панглос утешал гостей, уверяя, что иначе и быть не могло.

– Потому что, – говорил он, – если вулкан находится в Лиссабоне, то он и не может быть в другом месте; невозможно, чтобы что-то было не там, где должно быть, ибо все хорошо.

Маленький чернявый человечек, свой среди инквизиторов, сидевший рядом с Панглосом, вежливо сказал:

– По-видимому, вы, сударь, не верите в первородный грех, ибо, если все к лучшему, не было бы тогда ни грехопадения, ни наказания.

– Я усерднейше прошу прощения у вашей милости, – отвечал Панглос еще более вежливо, – но без падения человека и проклятия20
Вольтер продолжает спор с теологическим оптимизмом Лейбница; те же мысли и ту же аргументацию мы встречаем и в «Поэме о разрушении Лиссабона».

Не мог бы существовать этот лучший из возможных миров.

– Вы, следовательно, не верите в свободу? – спросил чернявый.

– Ваша милость, извините меня, – сказал Панглос, – но свобода может сосуществовать с абсолютной необходимостью, ибо необходимо, чтобы мы были свободны, так как, в конце концов, обусловленная причинностью воля…

Панглос не успел договорить, как чернявый уже сделал знак головою своему слуге, который наливал ему вина, называемого «опорто» или «порто».

«КАНДИД, ИЛИ ОПТИМИЗМ»

Искусство во Франции всегда было выражением основной стихии ее национальной жизни: в веке отрицания, в. XVIII веке оно было исполнено иронии и сарказма.

В. Г. Белинский

У берегов Женевского озера, почти свободный, почти независимый, с дряхлым телом, с юным умом, Вольтер создавал свои художественные шедевры и содействовал миру «яростно освобождаться от глупости».

В 1758 г. он тайно писал «Кандида», самую лучшую свою философскую повесть. Идеи, окрыленные рифмами в поэме «О гибели Лиссабона», теперь засверкали в коротких и острых, как стрелы, фразах прозы.

XVIII век создал свой особый литературный жанр — философский роман, философскую повесть. Начало ему положил Монтескье книгой «Персидские письма», вышедшей в свет в 1721 г., однако истоки его следует искать еще в эпохе Ренессанса («Утопия» Томаса Мора, «Похвала глупости» Эразма Роттердамского, «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле).

Философский роман не претендовал на точность и обстоятельность бытописания, на тщательное изображение характеров. Он охотно прибегал к фантастике, к приемам сказочного повествования, обращался к далеким странам, к малоизвестному тогда Востоку, В веселом шутливом тоне автор рассказывал были и небылицы, как бы желая позабавить читателя.

Но это была уловка. На самом деле он меньше всего думал о развлекательности своего рассказа. Ему важно было довести до читателя идеи, а они имели непосредственное отношение к социальным, политическим и философским проблемам века. Философский роман был, в сущности, трактат, но трактат особый без тяжеловесных рассуждений, без ученого педантизма, трактат в форме общедоступного художественного иносказания.

«Этот жанр имеет несчастье казаться легким,— отзывался о нем Кондорсе, просветитель и первый биограф Вольтера,— но он требует редкого таланта, а именно — умения выразить шуткой, штрихом воображения или самими событиями романа — результаты глубокой философии».

Классическим образцом жанра были философские повести Вольтера и наиболее читаемая из них «Кандид, или Оптимизм». Повесть Вольтера есть не что иное, как размышление о мире, полном предрассудков, насилия, мучительства, угнетения и глупости.

В XVIII в. много говорили о космосе. Великие открытия Ньютона возбудили в обществе чрезвычайный интерес к мироизданию. Вспомнили книгу Кеплера «Гармония мира», написанную еще в 1616 г., в которой наряду с важными научными истинами содержались и спорные, мистические толкования. В ходу были и теории Лейбница о некоей «предустановленной гармонии» («Рассуждения о метафизике», 1685 г., и другие сочинения), которые, перенесенные из области естественных наук в сферу общественных идей почитателями этих великих ученых, часто вели к благодушному примирению со всеми социальными пороками. Рассуждали так: раз во вселенной царит богом установленная гармония, то и в обществе существует такое же согласие, своеобразное равновесие сил, иначе говоря, зло уравновешивается добром.

Против этой теории политического благодушия, названной Вольтером теорией «оптимизма» и направлена была его повесть «Кандид, или Оптимизм».

«Кандид» — как и «Задиг» — сказка. Героями сказок обычно бывают или царевичи или дурачки. Заметим, что «дурачок» в русских сказках слово ласковое, доброе, оно не означает «глупый», но — простодушный, бесхитростный, наивный. Потому Иванушка-дурачок и оказывается в конце концов и самым умным и самым удачливым.

В повести Вольтера Кандид именно таков. Слово «кандид» (candidus)) на языке древних римлян означало «ослепительно белый», «белоснежный». От него шли и все производные значения нравственного порядка — «наивный», «искренний», «чистосердечный», «беспечный». Все эти эпитеты подходят к герою повести Вольтера. Кандид наивен и чист душой. Он и прекрасен, ибо юн, он и «беспечен», ибо не подозревает того, какие беды готовит ему жизнь. В самом имени героя — вольтеровская ирония. «Счастливому» Кандиду выпадают такие беды, что назвать его можно разве что бедолагой.

Кандид живет в замке кичливого и тупого немецкого барона Тундер-тен-Тронка. В родословной барона вереница поколений предков, чем он очень гордится. В том же замке живут прекрасная дочь барона Кунигунда, ее брат, столь же кичливый. Там же живет и еще одно примечательное лицо — философ Панглос. Он сторонник идеи Кеплера и Лейбница о мировой гармонии.

В насмешливо гротескной форме воспроизводятся его разглагольствования: «... все по необходимости существует для наилучшей цели. Вот, заметьте, носы созданы для того, чтобы носить очки,— поэтому мы носим очки. Ноги, очевидно, предназначаются быть обутыми,— и мы носим обувь. Камни были созданы, что бы их тесать и строить из них замки,— и вот у монсеньора прекрасный замок; величайший барон области должен иметь наилучшее жилище. Свиньи созданы, чтобы их есть,— и мы едим свинину круглый год».

Философ Панглос и идея мировой гармонии — вот главный объект насмешек Вольтера. Для опровержения идеи примирения с действительностью, или оптимизма, он развернул длинную череду самых жестоких злоключений своих героев. Все било в одну цель, все было пронизано одной мыслью — мир человеческий устроен плохо, всюду люди страдают, и причина этих страданий — в общественных институтах, порочных законах, нелепых предрассудках.

Барон изгнал Кандида из своего замка. Изгнан был и философ Панглос. Пути их разошлись, но каждому из них выпала самая печальная участь. После долгих мытарств, измученные и опустошенные, они встретились снова. Учитель и ученик. И безносый Панглос, гонимый Панглос, избиваемый, терзаемый, почти повешенный, почти сожженный на костре, чудом спасавшийся и снова бросаемый в море бед — несчастный и жалкий, вечный образец слепой и благодушной глупости проповедовал... «оптимизм».

Слепая вера обладает магической силой воздействия особенно на души чистые, доверчивые, юные. Простодушный и наивный К,андид не решается подвергать сомнению проповедь своего учителя. Он верил Панглосу, но... «... мой дорогой Панглос,— сказал ему Кандид,— когда вас вешали, резали, нещадно били, когда вы гребли на галерах, неужели вы продолжали думать, что все в мире идет к лучшему?

— Я всегда оставался при своем прежнем убеждении,— отвечал Панглос,— потому что я философ. Мне непристойно отрекаться от своих мнений: Лейбниц не мог ошибиться, и предустановленная гармония есть самое прекрасное в мире, так же как полнота вселенной и невесомая материя».

Отвергая теорию «оптимизма», иначе говоря, идею «предустановленной гармонии», которая убаюкивала людей, в то время как нужно было деятельно разрушать зло и созидать добро, Вольтер вовсе не хотел заразить своего читателя унынием или отчаянием. Век просвещения смотрел вперед, он верил в силы разума и, пожалуй, в добрую основу человека. «Люди несколько извратили природу, ибо они вовсе не родятся волками, а становятся ими»,— писал он. И задача, следовательно, состояла в том, чтобы уничтожить те общественные установления и институты, которые способствуют превращению людей в волков.

Вольтер показал читателю и страну своей мечты, иначе говоря, своих общественных идеалов. Кандид побывал в Эльдорадо, сказочном царстве, где не было монахов, инквизиции, казней, тюрем, где процветали науки и искусства, где люди жили в неведении зла и притеснений. Так должно быть в идеале. Но когда Кандид вернулся из этой страны мечты и ступил на почву реальности, он увидел... распростертого на земле негра,— полуодетого, истерзанного.

«... Собаки, обезьяны, попугаи в тысячу раз менее несчастливы, чем мы,— говорит негр,— жрецы, которые обратили меня в свою веру, говорят мне каждое воскресенье, что мы все — потомки Адама, белые и черные. Я не силен в генеалогии, но если проповедники говорят правду, то мы двоюродные братья. Однако согласитесь, нельзя же так ужасно обращаться с родственниками».

Стиль Вольтера — образец убийственно иронической прозы.

В каждом слове намек, в каждой фразе далеко идущая мысль. Чеканная проза сверкает умом. Подобно калейдоскопу складываются, сменяются судьбы, события, и мир полон жестоких нелепостей. Вольтер обозревает весь тогдашний мир. Берлин, Германия, пошлые геральдические притязания тупоумных баронов (их насмотрелся вдоволь французский автор), Франция — «обезьяны поступают как тигры» (казни, убийства, пытки), Венеция — «хорошо только одним нобелям» (аристократам).

Вольтер ироничен, он щедр на комплименты. Какие похвалы инквизиторам! «Архидьякон, сжигал людей чудесно...» и пр.

Вот колоритная сценка из повести. Привожу ее с несколькими сокращениями: «Вы знаете Англию? Там такие же безумцы, как и во Франции? — это другой род безумия... вы знаете, что эти две нации ведут войну из-за клочка покрытой снегом земли в Канаде и что они израсходовали на эту прекрасную войну гораздо больше, чем стоит вся Канада... Разговаривая так, они прибыли в Портсмут. Множество народа виднелось на берегу; все внимательно смотрели па довольно полного человека, который стоял на коленях с завязанными глазами на палубе военного корабля; четыре солдата, поставленные против этого человека, преспокойно выпустили по три пули в его череп, и публика разошлась, чрезвычайно удовлетворенная.

— Что же это, однако, такое? — сказал Кандид.— Кто был этот толстяк, которого убили с церемонией,

— Адмирал,— отвечали ему.

— А за что убили этого адмирала?

— За то,— сказали ему,— что он но убил достаточно людей... в нашей стране убивают время от времени одного адмирала, чтобы придать бодрости другим».

Вольтер не выдумал этот эпизод. В 1757 г. английские власти расстреляли адмирала Бинга за то, что он не сумел выиграть сражение в битве с французами у острова Минорка. Вольтер тщетно пытался спасти его. Женевские издатели братья Крамеры напечатали книгу тиражом в 6 тысяч экземпляров. 20 февраля 1759 г. она появилась в Париже.

Немедленно последовал запрет «богопротивного и безнравственного» произведения. Но уже в марте за один месяц в столице разошлось еще пять тайных изданий книги. К концу года их было уже двадцать. В том же году книгу перевели на английский и итальянский языки. Вольтер самым «искренним» образом негодовал. «Что за бездельники приписывают мне какого-то Кандида, забавы школьника. Право, у меня есть другие дела» (письмо к аббату Верну). И через неделю: «Я, наконец, прочел Кандида, нужно потерять рассудок, чтобы приписать мне подобную нелепицу. Слава богу, у меня есть более полезные занятия».

И простодушный аббат верил и разделял негодование своего корреспондента. То же писал Вольтер и маркизу Тибувилю: «Я наконец прочел, дорогой маркиз, этого Кандида, о котором вы мне говорили, и чем больше я смеялся, тем больше сожалел о том, что мне его приписывают. Однако какие бы романы ни сочиняли, трудно воображению приблизиться к тому, что творится на самом деле на нашем печальном и смешном земном шаре».

Повсюду ищут, изучают
Причины зол, что отягчают
Тот мир, в котором мы живем,
Наш общий грустный старый дом.
Друг с другом споря, каждый рад
Твердить с речистою отвагой
О том, что в мире всюду лад
И гармоническое благо.
Что согласованность царит,
Толпа безумцев повторяет,
Что так до Лейбниц говорит,
Что так де Кеплер утверждает.
Коль благо все, что ж означает,
Что деспот жизнь мне отягчает,
Мою свободу похищает?..
Какой закон, нам свыше данный,
Мой век калечить разрешил,
Кто учредил порядок странный,
Кто волю мне поработил?

Повесть Вольтера вошла в фонд мировой литературы. «... Его «Кандид»,— писал Белинский,— потягается в долговечности со многими великими художественными созданиями, а многие невеликие уже пережил и еще больше переживет их».

«Кандид, или Оптимизм» состоит из нескольких десятков глав. В названии каждой главы заложено её краткое содержание. Начинается повесть с рассказа о том, как в Вестфалии, в замке барона Тундер-тен-Тронка был воспитан юноша «наиприятнейшего нрава» по имени Кандид. Молодой человек был внебрачным сыном сестры барона. Кроме него, в замка проживали – жена барона, его дочь – семнадцатилетняя Кунигунда, сын и наставник Панглос.

Кандид и Кунигунда испытывают симпатию друг к другу. Барон застаёт их целующимися за ширмой и выгоняет юношу из замка.

В городке Вальдбергоф-Трарбкдикдорф прусские вербовщики забирают Кандида в армию болгарского короля. Юноша сбегает из полка. Его возвращают и прогоняют через строй. На войне Кандид не принимает участия в битве. Он прячется, остаётся жив и удирает в Голландию. Протестант, у которого герой просит милостыню, прогоняет его, а некрещёный анабаптист Яков помогает едой и деньгами. В Голландии Кандид встречает обнищавшего Панглоса и узнаёт от него, что все жители замка убиты болгарскими солдатами. Сам Панглос болен сифилисом. Яков лечит философа за свой счёт и берёт его на работу счетоводом.

Корабль, на котором Яков, Кандид и Панглос плывут в Лиссабон по торговым делам, попадает в бурю. Все, кроме философов и одного матроса, погибают. В Лиссабоне герои переживают землетрясение. Панглоса вешают на аутодафе (сожжение «еретиков»), Кандида высекают розгами и отпускают. Его лечит незнакомая старуха по приказу Кунигунды. Девушка рассказывает, как была спасена от смерти болгарским капитаном. Она жила с ним несколько месяцев, как жена, после чего была продана еврею Дом-Иссахару, который, впоследствии перепродал её на половину недели лиссабонскому инквизитору.

Кандид убивает и еврея, и прелата, после чего он, Кунигунда и старуха бегут в Кадикс, а оттуда – в Парагвай. По дороге выясняется, что старуха не так проста, как кажется. Она – дочь Папы Римского и княгини Палестрины. Старуха была воспитана в исключительной роскоши, но её жених был убит, а она стала марокканской невольницей, видела собственными глазами смерть матери. Спасённая неапольским скопцом, юная княжна была продана им же алжирскому бею. В Алжире она пережила чуму, потом была перепродана несколько раз в разные страны, попала в Азов, где голодные турки отрезали ей половину зада. Женщина состарилась в нищите и чёрной работе.

В Буэнос-Айресе беглецов настигает правосудие. Кунигунда получает предложение выйти замуж за губернатора. Кандид бежит к иезуитам вместе со своим слугой – испанцем Какамбо. Местный комендант оказывается братом Кунигунды. Кандид убивает его, ссорясь из-за девушки, после чего вместе с Какамбо отправляется к южноамериканским индейцам орельонам, где его чуть не съедают. От индейцев герои попадают в сказочную страну Эльдорадо, где всего в изобилии – драгоценных камней, одежды, пищи, где люди верят в одного Бога, не судятся, не сидят в тюрьмах, не падают ниц перед королём. Из Эльдорадо Кандид и Какамбо уезжают с баснословными богатствами, но многое теряют по дороге. Оставшиеся сокровища у героя крадут в Суринаме. Какамбо отправляется в Буэнос-Айрес спасать Кунигунду, а Кандид вместе с несчастным учёным Мартеном отплывает на корабле в Бордо. Мартен – манихей, причём он больше верит в существование зла, нежели добра.

Из Бордо Кандид и Мартен отправляются в Париж. Увидев у приезжего огромный бриллиант на пальце, его тут же окружают мнимые друзья. Аббат-перегориец знакомит юношу с госпожой де Паролиньяк, у которой собирается цвет французского общества. Там Кандид знакомится с учёным, который считает, что всё в этом мире идёт шиворот-навыворот. Маркиза де Паролиньяк соблазняет Кандида и выманивает у него два бриллиантовых кольца. Аббат мошенническим путём отнимает у юноши деньги и бриллианты (якобы для больной Кунигунды). Кандида чуть не арестовывают, но он откупается, и его отправляют в Англию, откуда он отплывает в Венецию и начинает искать там Кунигунду с Какамбо.

В Венеции Кандид встречает Пакету – служанку, когда-то заразившую сифилисом Панглоса. Девушка рассказывает ему о том, что вынуждена жить, занимаясь проституцией. Её спутник, театинец Жирофле, был вынужден надеть рясу, чтобы увеличить наследство своего старшего брата. В монастыре ему живётся очень тяжело.

Сенатор Венеции Покукуранте угощает Кандида и Мартена обедом и делится с ними своими взглядами на искусство – живопись, музыку, театральные пьесы, литературу. Венецианскому вельможе больше по душе естественные произведения, чем те, что навязаны обществом. Покукуранте не нравятся ни античные авторы, ни Мильтон. Ему по душе – Ариосто и Тассо.

В гостинице Кандид встречает Какамбо. Он – невольник, прислуживающий одному из шести лишённых престола королей. Вместе с турецким султаном Ахметом и Какамбо Кандид и Мартен отправляются в Константинополь. В двух гребцах на галере Кандид узнаёт Панглоса и брата Кунигунды. Благодаря счастливой случайности они оба остались живы, но со временем попали в турецкое рабство.