Алексей Балакин

Прочтя «Лавр» Евгения Водолазкина, АЛЕКСЕЙ БАЛАКИН попытался ответить на вопрос, о чем эта книга

О втором романе Евгения Водолазкина писали довольно много, и эти отклики в основных тезисах повторяли друг друга. Коротко суммируя: «Лавр» - это житие святого в жанре романа; автор (специалист по древнерусской литературе) скрупулезно и со знанием дела воссоздает атмосферу Древней Руси на исходе Средневековья; роман написан сложно, в нем имеется несколько языковых пластов, причудливо и прихотливо сплетенных друг с другом, - от древнерусского сказа до новорусского канцелярита. И еще писали о том, что роман умный, светлый, добрый, - и о прочих материях, к области критики не относящихся.

Но ни в одном из откликов нет попытки ответить на вопрос, который я задал сам себе, перевернув последнюю страницу «Лавра»: о чем эта книга?

Очень просто остановиться на том, что это история врача, уроженца Белозерского края, который в юности совершил смертный грех - его невенчанная жена Устина по его вине умерла во время родов, без причастия - и всей своей дальнейшей жизнью пытался этот грех искупить. Четыре части романа расчерчены уверенной рукой человека, знающего толк в средневековой словесности и поднаторевшего в ее чтении и комментировании. В первой герой растет и учится искусству лекаря, во второй отрекается от прошлой жизни, принимает новое имя и становится юродивым, в третьей совершает путешествие из Пскова на Святую землю, в четвертой завершает свой путь - сначала монахом в монастыре, а потом схимником в лесной пещере. Будучи крещен как Арсений, затем в память об умершей он берет имя Устин, постригаясь в монахи, получает имя Амвросий, а после принятия схимы - Лавр.

Казалось бы, перед нами классическая история святого, который настолько прославлен своими подвигами, что канонизация его начинается едва ли не с момента его смерти. Искусные врачи ценились всегда, а врачи такого профессионального уровня, который демонстрирует герой романа, существовали только в легендах. Он не только может облегчать страдания от заболеваний самой разной этиологии, но даже успешно борется с чумой и другими моровыми поветриями. Однако какие помыслы движут героем романа? Не приближение к Богу, а стремление «отмолить» погибшую без покаяния подругу. Большую часть романа его герой живет вне церкви и даже вне религии; Бог для него - что-то вроде старшего собеседника, который так и не смог ответить на его главный вопрос - правильной ли дорогой он идет, а имя Иисуса Христа, кажется, упоминается в книге раз или два. Вообще религиозная жизнь «Лавра» кажется лишь необходимым историческим антуражем. «Ты растворил себя в Боге, - говорит ему один из старцев. - Ты нарушил единство своей жизни, отказался от своего имени и от самой личности. Но и в мозаике жизни твоей есть то, что объединяет все отдельные ее части, - это устремленность к Нему. В Нем они вновь соберутся» (стр. 402). Однако весь текст романа, все размышления героя опровергают эти сентенции. Не Его ищет Арсений-Устин-Амвросий-Лавр и не самого себя в Нем - он ждет знамения, что его гражданская жена прощена и что он наконец сможет обрести покой. Сколько бы он людей ни спас, скольким бы страдальцам ни облегчил участь - совесть его неспокойна, и раз за разом он совершает бегство от самого себя. Повторюсь: не к Нему, а от самого себя - этот вектор прописан в романе неоднократно. Человек получил дар целительства и использовал этот дар по мере сил и возможностей не для прославления Его, а для установления мира в собственной душе. Конечно, после смерти он просто обречен стать местночтимым святым - за многолетнюю историю Руси ими становились самые разнообразные фрики и фриковицы, но общенациональную канонизацию церковные иерархи едва ли одобрили бы.

Хотя «Лавр» откровенно логоцентричен, однако его автор и д.ф.н., в.н.с. Отдела древнерусской литературы ИРЛИ (Пушкинский дом) РАН Е.Г. Водолазкин едва ли полностью тождественны друг другу. Водолазкин-ученый не просто исследует русский XV век и его северные окраины - он в нем живет, становясь надежным проводником Водолазкина-литератора. Для ученого это время и эти места настолько привычны, даже обыденны, что он уверенно проводит по ним, указывая на самое главное и не останавливаясь на мелочах, которые непременно подобрал бы и спрятал себе в котомку турист-дилетант. Поэтому в «Лавре» почти нет ни историзмов, ни этнографизмов, ни фольклоризмов - от перенасыщенности которыми нередко трещат по швам даже лучшие беллетристические сочинения про Древнюю Русь. Вещный мир романа на удивление беден, почти полностью отсутствуют приметы народной культуры - но это кажется сознательной установкой автора на эффект обманутого ожидания. Зато он с любовью выписывает и умело препарирует перед вшиванием в ткань повествования многочисленные фрагменты из сочинений того времени - от травников до сборников нравоучений. А вот описывая вещи, автор «Лавра» как раз не всегда точен: «Он видел, как в другом конце храма утомленный Арсений присел на корточки у столпа. Из то и дело открывавшихся дверей врывался ветер, и над головой мальчика покачивалось паникадило» (стр. 54). Напомню, что паникадило - центральный храмовый светильник, висящий под главным сводом, причем такого веса, что раскачать его может только сильный шторм.

Все герои употребляют канувший в Лету звательный падеж.

Во многих местах текста есть на первый взгляд странные лексические вкрапления и анахронизмы. Поначалу это в полном смысле слова шокирует, но затем понимаешь, что автор взялся играть в сложные языковые игры для того, чтоб разрушать возможную монотонность повествования, чтобы читатель не дремал и всегда был настороже. Так, старцы-наставники говорят на странном современном офисном сленге, юродивый Фома - балагуря и подпуская матерки, анонимный разбойник - как и полагается безымянному уголовнику. Но все они временами переходят на тот самый, «настоящий древнерусский», который в тексте романа о событиях XV века выглядит едва ли не чужеродно. Впрочем, одну вещь Водолазкин выдерживает твердо: обращаясь друг к другу, все герои употребляют канувший в Лету звательный падеж.

Рискну утверждать, что главная тема «Лавра», больше всего волновавшая его создателя, - это взаимоотношения человека со временем. Напомню, что действие романа происходит в тот период, когда на Руси ждали конца света, который должен был наступить в 1492 году (к слову, роман был подписан в печать в канун еще одного конца света, ожидавшегося многими). «Выяснение времени конца света многим казалось занятием почтенным, - иронизирует автор, - ибо на Руси любили масштабные задачи» (стр. 242): вот и один из героев, обладающий даром провидения итальянец Амброджо, пускается в путь в далекую страну для выяснения обоснованности даты этого знаменательного события. Но затем он понимает, что конец света - это не дискретный момент, когда «со треском небо развалится, и время на косу падет», а процесс длительный, непрерывный и циклический. «Мне все больше кажется, что времени нет, - признается Амброджо. - Все на свете существует вневременно <...>. Я думаю, время нам дано по милосердию Божию, чтобы мы не запутались, ибо не может сознание человека впустить в себя все события одновременно. Мы заперты во времени из-за слабости нашей»; и на вопрос Арсения: «Значит, по-твоему, и конец света уже существует?» - он отвечает: «Я этого не исключаю. Существует ведь смерть отдельных людей - разве это не личный конец света? В конце концов, всеобщая история - это лишь часть истории личной» (стр. 279). В справедливости этой позиции Арсению придется убеждаться до конца романа, до самой своей смерти, когда он спасает новорожденного ребенка гонимой сироты Анастасии - своего рода реинкарнации Устины, тем самым отмаливая ее и искупая свой грех.

Роман выстроен сложно, критики правы. Различные сюжетные линии прихотливо, но временами несколько механистично переплетены, наполнены флэшфорвардами (даром что один из героев - провидец!), разного рода культуртрегерскими отступлениями. Герои имеют говорящие имена - от деда главного героя Христофора до упомянутой выше Анастасии, пространство вымерено по карте, а течение времени - по хронометражу. Некоторые эпизоды и реплики отчетливо актуализированы, и не во всех случаях это сделано с тактом и вкусом. Иногда возникает впечатление искусственности текста, но не более, чем во время чтения Павича или Эко. Ряд фрагментов можно было бы посоветовать сократить или вовсе опустить - для усиления динамичности повествования. Впрочем, это не главное. Роман состоялся, удался. Конечно, сейчас невозможно предугадать, будут ли его перечитывать лет через 10-20, но на поле актуальной отечественной словесности он занял свое место, которое, по сути, сам же и открыл, и расчистил, и возделал.

На обложке «Лавра» стоит подзаголовок: «Неисторический роман». Подобный подзаголовок ко многому обязывает. Водолазкин с этими обязательствами справился.

Е. Водолазкин. Лавр: Роман. - М.: Астрель, 2012. 442 с.

Когда я пришла в ЖЖ, то некоторые люди интересовались литературой, писали рецензии.
Сейчас их нет. Рецензии на фильмы на Главной попадаются, а на книги нет.
Писать их невыгодно: занимают много времени, а трафика не дают.
Но я все равно пишу рецензии.

Вот, прочла роман «Лавр». Он получил премии конкурса «Большая книга» в 2013 году. Тогда я его не стала покупать, а теперь вот захотелось.
Очень любопытная книга. Если сравнивать книги с едой, то «Лавр» был бы похож на блюдо из кухни «фьюжн» - много чего разного намешано.
Здесь есть адаптированные отрывки их житий разных святых; сведения о лечебных травах и других средствах при лечении разных хворей; исторические анекдоты из жизни древних греков и Александра Македонского; средневековые представления о географии и этнографии типа людей с двумя телами и пр.
Все это нужно для создания атмосферы средневековой Руси – действие происходит с 1440 по 1493-95 год в Белозерском княжестве и в Пскове. Большое значение в жизни главного героя сыграл Кирилло-Белозерский монастырь.

Главного героя крестили Арсением. Воспитывал его дед со стороны отца, которого звали Христофором. Когда родился внук, Христофору было 70 лет. Он был травником, знахарем, лечил людей. Жил он в доме около кладбища, поэтому мор, от которого каждые пять лет вымирала половина деревни, его щадил. Родители Арсения тоже умерли от мора (бубонной чумы).

Мальчик с детства был особенным: людям нравилось, когда он находился рядом, было приятно, когда он брал их за руку. Христофор учил ребенка читать по книге о Александра Македонском – «Александрии» (его единственная книга на пергаменте), учил собирать травы. А сам он постоянно записывал рецепты и разные другие сведения на бересту, которую собирал и вываривал. Впоследствии эти записи очень пригодились Арсению.
В лесу к Арсению приблудился волк. Он стал жить в доме Христофора и однажды ценой своей жизни спас их от разбойника.

Когда Арсению исполнилось 15 лет, дед умер, успев предварительно сделать для себя гроб, отдать распоряжения, попрощаться.
Арсений остался один – без волка, без деда. Он очень скучал. Но к нему стали приходить больные, и постепенно он заменил Христофора.

Когда ему было 16 лет, он приютил у себя молоденькую девушку Устинью. Скорее всего, ей было меньше лет, чем ему. Она пришла из деревни, пораженной мором. Никто не хотел пускать ее в дом.
Эта девушка заняла место Христофора в сердце Арсения и даже больше – он любил ее всей душой, а она любила его.

Арсений так дорожил Устиньей, что не хотел ее ни с кем делить – он прятал ее ото всех, не водил в церковь и сам туда перестал ходить: ведь ему пришлось бы рассказывать о ней на исповеди.
Люди догадывались, что у врача живет женщина, но не лезли не в свое дело.

Устинья забеременела. Беременность протекала очень тяжело. Арсений старался облегчить симптомы, как мог. Он был уверен, что все обойдется. Обещал девушке, что когда родится их сын (определил пол), то они поженятся.

Перед родами Устинья стала просить, чтобы ей пригласили повивальную бабку. Но Арсений не видел в этом надобности. Между тем сердце ребенка перестало биться. Роды были очень тяжелыми. Арсений вынужден предпринять ручное извлечение мертвого плода и, видимо, повредил матку. Устинья истекла кровью.

Когда Устинья умерла без причастия и исповеди, Арсений слегка повредился в уме. Он несколько дней разговаривал с покойницей, пока не пришли люди и не похоронили женщину и ребенка.

Смерть Устиньи и ребенка Арсений считал своим грехом. Он мог бы умереть сам, но тогда некому было бы отмаливать грех Устиньи – то, что она жила с ним невенчанной и умерла без причастия. Арсений решил, что будет молиться об Устиньи и некрещеном ребенке, просить, чтобы их допустили в Царство Божье, что он будет совершать добрые дела именем Устиньи и тем заслужит ей прощение.

Арсений покинул свой дом и ушел странствовать. С собой он взял только мешок с грамотами Христофора и некоторые травы.

Целью его были моровые деревни. Он приходил к больным людям, облегчал их страдания и организовывал взаимопомощь. Кому-то он помогал выздороветь, кому-то умереть без мучений – он сразу знал, кому жить, а кому умереть.

Сам же он не заражался.
Так он дошел до Белозерска, где вылечил жену и дочь князя. За это князь подарил ему соболью шубу, выделил дом, но при этом запретил покидать Белозерск.
Арсений жил в городе, к нему шел нескончаемый поток больных. Однажды он вылечил одну женщину, а потом ее сына. Женщина ему очень понравилась, а ее сын хотел, чтобы они поселились вместе.
Когда Арсений понял, что может изменить Устинье, с которой он постоянно вел внутренний разговор, он испугался и бежал из города.

По дороге его несколько раз грабили. У него отняли шубу, его избили, сняли всю одежду, а взамен подложили мерзкие вонючие отрепья, кишащие вшами. Арсению было противно одевать чужие лохмотья, которые, к тому же, принадлежали разбойникам. Но потом он понял, что это – испытание. Он решил, что должен отрешиться от своего тела. Арсений надел чужие штаны и рубаху и пошел в ближнюю деревню. На ночь он просился в разные избы, но его отовсюду гнали. В конце концов он заснул в в коровнике – корова его приняла.
Так Арсений стал юродивым. Он перестал разговаривать, а если очень приставали, то говорил только одно – его зовут Устин.

Арсений-Устин дошел до Пскова. В Пскове уже жили двое юродивых – Фрол и Карп. Фрол был круче Карпа и гонял его. Один раз Карп сбежал от него по волнам Псковского озера, а Фрол догнал его по волнам озера и дал оплеуху.

Фрол занимался тем, что кидался камнями в стены домов – так он разгонял окопавшихся там бесам. Иногда удивлялись, почему он кидает камни в дома хороших людей, а в дома явных грешников не бросает. А дело было в том, что у грешников бесы жили внутри дома, куда Фролу ходу не было, а у праведных людей бесы жили около дома, а в дом зайти не могли.

Фрол также обладал даром видеть будущее, но особо этим не увлекался. Вдруг ни с того ни с сего скажет, что здесь будет Комсомольская площадь, и все. Он сразу узнал все про Арсения, хотя тот молчал. Фрол разрешил ему юродствовать в Пскове.

А юродивый Карп испытывал терпение людей разными безобразиями. Так он каждый день воровал калач у булочника, который продавал свой товар вразнос. Все знали, что наступит утро, булочник выйдет на улицу со своими калачами, а Карп к нему подкрадется и утащит один калач. Булочник ждал этого и добродушно улыбался. А калач у Карпа отбирали мальчишки, Карп дрался за него, калач часто попадал в грязь… Наблюдение за этим процессом было каждодневным развлечением. Но однажды булочник достал нож и много раз ударил им Карпа, приговаривая: «Как же я давно хотел этого!». Когда его вели в тюрьму, он плакал, говоря, что ему было жалко его бедных булочек, которые он с такой любовью выпекал, а Карп валял их в грязи.

Арсений поселился на кладбище. Рядом был Ивановский женский монастырь.

Это – собор Иоанна Предтечи в Пскове. Он входил в комплекс Ивановского монастыря. Около этих стен жил Арсений.

Монахини предлагали ему приют, но он отказывался. Иногда ему подавали хлеб. Всю еду Арсений потом клал на землю и ждал, пока ее поглотит трава, а ел он только то, что осталось после травы. Все же Арсений продолжал лечить людей, если видел, что может помочь. Его заметили богатые люди, стали подавать деньги. Деньги он раздавал нищим. Но раз посадник Гавриил дал ему приличную сумму, и он отнес ее в дом богатого купца. Почему? Все действия Арсения разъяснял Фрол: купец тот разорился, и семья его умирала с голода, но он делал вид, что у него все в порядке.
Один раз Арсений потушил пожар в другом городе, вылив вино, которое предложи ему посадник Гавриил, на юго-запад. Зимой он провожал пьяных до дома, чтобы они не замерзли. Люди часто не хотели домой, ругались, дрались. Это была лютая зима - птицы замерзали на лету. А Арсения монахини буквально заставили поселиться в келье их монастыря, а иначе он бы замерз.

Один пьяный долго не мог найти свой дом, все время ругался. Когда дом нашли, то он вошел в него, захлопнув дверь перед лицом Арсения, а было темно и очень холодно. Арсений не мог найти дорогу домой. Он постучал в дверь пьяницы. Тот открыл и сильно стукнул Арсения. Арсений приготовился замерзнуть, но он не испугался, а, напротив, был доволен тем, что скоро присоединится к Устинье и сыну.

Когда я дочитала до этого места, то даже разозлилась. Почему Арсений позволяет так себя унижать? Почему он такой смиренный? Зачем он мучает свое тело и свой ум? Почему не живет так, как ему положено: не лечит людей, получая за это какой-то достаток, благодарность? Сколько можно каяться в том, чего он не может изменить? Ведь он ничего не ставил себе в заслугу, а наоборот, только грыз себя поедом, если кто-то из больных умирал: считал, что это его собственные грехи не позволили побороть болезнь.

Но тут я поняла, что просто не могу посмотреть на ситуацию с точки зрения человека верующего. Ведь писатель излагает разные истории из жизни юродивых, например, Ксении Петербургской (это она назвалась именем убитого на войне мужа и говорила, что она умерла, а он живет) или Андрея Юродивого из Константинополя (умер в 936 году; это он кидался камнями в бесов).

Юродивых не считали несчастными, а считали святыми. Это был христианский идеал человека – ведь юродивый отверг все удовольствия мира, был близок к богу и помогал другим бороться с бесами и утвердиться в вере.
С этой точки зрения смешно говорить о унижениях и обидах от людей – они воспринимаются, как должное. Люди, наносящие удары, телесные недуги – это божьи орудия, помогающие скорее достичь святости.
Зато Арсений обрел способность знать, чем болен тот или иной человек, мог понять, когда тот умрет, мог вылечить его, если это возможно. Он и не думал, что лечит сам: это через него на больного изливалась божественная сила, и чем Арсений больше страдал телесно и душевно, тем лучше он мог лечить.

В тот раз Арсений не замерз: к нему пришел ангел и согрел его.

Автор обозначил свою книгу как «неисторический роман». Это звучит предупреждением: не ждите достоверности. Первые пятьдесят страниц я покорно читала рерайт травного лечебника, перемежающийся разными подробностями из детства главного героя, и попутно думала: зачем мне столько недостоверной информации? Все гадала, что использовал специалист по древнерусской литературе: доступные ему документальные источники или собственную фантазию? Потом плюнула на сомнения; в конце концов, ясно же, что не в достоверности счастье, и решительно отринув неприятные воспоминания о Павиче, погрузилась в повествование Водолазкина.
Там, кстати, как раз все заверте. Дед главного героя - Арсения - помер, оставив юноше-внуку все свои лекарские знания и клиентуру. Потом появилась Устина и стала возлюбленной главного героя. Потом она умерла родами (и ребенок родился мертвым). Арсений впадает в прострацию. «Он снова напитал себя сном до бесчувствия. ... Сон Арсения был так крепок, что душа его временами покидала тело и зависала под потолком. С этой небольшой, в сущности, высоты она созерцала лежащих Арсения и Устину, удивляясь отсутствию в доме любимой ею Устининой души» (с. 99; сгинь, Павич, сгинь!). В конце концов старец из соседнего монастыря наставляет Арсения на путь: раз ты отобрал у нее земную жизнь, то отдай ей свою; иди и живи так, чтобы ее душа была спасена. Так началось земное служение врача Арсения и закончилась первая часть романа.

Вторая часть мне очень понравилась. Арсений отправляется по селам, где чума, всех лечит, становится знаменит, и князь поселяет его возле своего дворца в Белозерске. Через некоторое время Арсений, страшась забыть в благоденствии о главном своем предназначении, бежит из города; сразу же попадает в неприятности (ограблен, избит) и после разных мытарств оказывается в Пскове - становится юродивым Устином. Живет босым на монастырском кладбище, ест с земли, воюет с бесами, спасает, исцеляет. Кроме него, в Пскове еще двое юродивых, Карп и Фома. И вот Фома - образ совершено замечательный. В этом образе декларируемое автором с первых строк смешение времен проявилось, на мой взгляд, ярче, удачнее, гармоничнее всего.

Тут необходимо сказать, что действие романа «Лавр» происходит сразу во все времена и вне времени. Поэтому в весеннем лесу XV века из-под тающего снега лезут «прошлогодние листья, потерявшие цвет обрывки тряпок и потускневшие пластиковые бутылки» (с. 82). Поэтому персонажи объясняются на смешанном русском, древнерусском и старославянском: «Если желаешь собирать замерзающий элемент и на моей территории, ничтоже вопреки глаголю» (юродивый Фома говорит Арсению-Устину на с. 201). Поэтому автор то ведет повествование из средневековья, то смотрит на это самое средневековье из будущего («В то давнее время ничто не варилось на огне: варилось сбоку от огня» , с.68). Поэтому же периодически на читателя вываливаются рассказы вроде того, что на с. 15 ведется про кладбище Рукиной слободы (про то, как тамошнюю церковь в 1609 году разрушили поляки, да как вырос сосновый лес и как пространство видоизменялось вплоть до 1991 года).

Теория всевременности была сформулирована в первой половине ХХ века Львом Карсавиным, которого С. Хоружий назвал «философом времени». «Времени нет , - пишет Карсавин в одной из последних своих работ, - оно лишь ошибочно ипостазируемое нами отвлеченное понятие временности нашего Я... Временность – такое же качествование нашего Я как его пространственность, и есть само это Я» .
О всевременности и вневременности есть, говорят, и в дневниках Дмитрия Лихачева.
Так что Евгений Водолазкин, конечно, ничего не придумал сам. Просто он начитанный человек. И привносит в свою книгу то, что, вероятно, больше всего из прочитанного понравилось.
Если действительно так, то очень впечатлило Водолазкина житие Василия Блаженного - во второй части «Лавра» Устин повторяет многие деяния знаменитого юродивого: тут и опрокидывание лотка со свежими калачами, которые оказываются порченными; и забрасывание камнями дома известных праведников (потому что бесы не могут войти в дом и трутся у стен снаружи), и целование углов у домов безбожников (потому что ангелы не могут войти и плачут о безбожниках снаружи), и многое другое. Несмотря на пересказ известных, в общем-то, легенд, «Книга отречения» (так названа вторая часть), повторю, мне очень понравилась: она яркая, в ней наиболее стройно выражена всевременность, изображен мистицизм верующего человека и непреложная вера в чудо средневекового люда (до того, что чудо воспринимается обыденно: «По воде они /юродивые - Н.Г./, стало быть, только ходят, сказали завеличские. А бегать пока еще не научились» (с.195).

Воодушевленная, я приступила к чтению третьей части. А не надо было приступать. Амбоджо Флеккиа мне сразу не понравился. Я понимаю, образ провидца должен был, очевидно, добавить перцу к продвигаемой в тексте теории всевременности, но образ получился скучнейший, прозрения - ни к селу, ни к городу, да и все повествование как-то сразу скукожилось и потянулось, как февральские дни. До самого финала больше не было никаких сюрпризов, только скука и раздражение. Главный герой, который, по моему разумению, должен бы за 14 лет юродствования достигнуть неких высот духовного познания и прозрения, становится почему-то кем-то вроде ученика подле непонятного итальянца, увлеченного эсхатологией:
«Арсений спросил:
Если история - свиток в руках Творца, значит ли, что все, что я думаю и делаю, - думаю и делаю не я, а мой Творец?
Нет, не значит, потому что Творец благ, ты же думаешь и делаешь не только благое. Ты создан по образу и подобию Божию, и подобие твое состоит, среди прочего, в свободе.
Но раз люди свободны в своих помыслах и поступках, получается, что история создается ими свободно.
Люди свободны, ответил Амброджо, но история несвободна...» Ну и так далее, с. 259.

Этакой пафосной пошлятины в третьей части полно.
«Я думаю, сказал Амброджо, что исчерпывается не время, но явление. Явление выражает себя и прекращает свое существование. Поэт гибнет, скажем, в 37 лет, и люди, скорбя о нем, начинают рассуждать о том, что бы он мог еще написать. А он, может быть, уже состоялся и всего себя выразил» (с. 288).
«Впадение пресной воды в соленую, тихо сказал паломник Фридрих, уподоблю тому, как сладость этого мира в конце концов превращется в соль и горечь» (с. 319).
«Какая глупая у нас будет смерть, сказал вполголоса Арсению Амброджо.
А какая смерть не глупа, спросил Арсений. Разве не глупо, когда грубое железо входит в плоть, нарушая ее совершенство? Тот, кто не в силах создать даже ногтя на мизинце, разрушает сложнейший механизм, недоступный пониманию человека» (с. 323).

Повествование пресыщено штампами и пустословием. На с. 231 «потрясающая» догадка Амброджо: «Не может ли открытие нового континента (Америки - Н.Г) быть началом растянувшегося во времени конца света?» (сколько уже было всего на тему «открыли Америку на свою голову»). Пассаж о российских дорогах: «...за негодностью дорог люди Древней Руси предпочитают водный путь. Они, кстати, еще не знают, что Русь - Древняя, но со временем разберутся. Определенные навыки предвидения позволяют мне это утверждать. Как, впрочем, и то, что положение с дорогами не изменится» (с.258). «Венеция - прекраснейший город на земле» (с. 306). А как вам нравится содержательность этих строк:
«Движение каравана было медленным. Оно определялось скоростью волов, животных по природе своей неторопливых. Волы имели задумчивый вид, хотя на самом деле ни о чем не думали. Караван двигался, не оставляя следов, потому что дождя давно не было. За ним оставались лишь клубы пыли, носившиеся в сухом воздухе» (сс. 277-278).
У меня прямо чешутся редакторские ручки переписать:
«Волы медленно тащили повозки. Дождя давно не было, и на сухой дороге не оставалось следов каравана, лишь клубы пыли носились в воздухе за ним».

Можно еще вспомнить разбросанные по тексту цитаты из классиков - начиная от вложенного в уста деда Арсения «мы в ответе за тех, кого приручили» (с. 33), продолжая мимоходным «остроумным» замечанием «что в вымени тебе моем» (с. 170). Пушкин - любимый писатель Водолазкина: в тексте есть и про «ленивы и нелюбопытны», и про «алгеброй гармонию поверил», и про "бессмысленный, беспощадный". Но это все пустяки по сравнению с тем, что в целом роман «Лавр», столь увенчанный лаврами, представляет из себя глупую поделку, подделку даже. Это собрание прописных истин, известных притч и легенд, замешанное на чужой теории и памятниках древнерусской письменности, написанное, по большому счету, дурно. Поздравляю, теперь у нас есть свой Паоло Коэльо.

P.S. Простите меня все, кому книга Водолазкина понравилась. Как сказал один уважаемый мной писатель, «ваше мнение, конечно, самое правильное, но позвольте мне дорасти до него самостоятельно».

Сегодня многие деятели искусства отмечают, что люди, особенно молодые, равнодушны к современной литературе. Тяжелое бремя литературного критика теперь несут сами писатели, даже не журналисты или публицисты. Литературный процесс проходит в стороне от широкой публики, в нем участвуют лишь те, кто профессионально владеет словом и работает с ним. Мы рассчитываем, что наша работа поможет читателям открыть для себя нового интересного автора и его индивидуальный стиль, а так же воспользоваться его приемами в своем собственном творчестве.

Литературные награды Евгения Водолазкина

«Лавр», неисторический роман» принес автору, Евгению Водолазкину, успех и признание: писатель стал лауреатом престижной литературной премии «Большая книга». Также за «Лавра» он получил премию «Ясной поляны» (номинация: «XXI век») и вышел в финалисты «Русского Букера». Роман представляет собой житие средневекового знахаря Арсения. Потеряв всех своих близких, Арсений странствует по миру и помогает больным и немощным.

Анализ текста романа «Лавр»

Новаторство книги не в сюжете, а в стилистике писателя. Он пишет языковой смесью, соединяя архаизмы и современные средства художественной выразительности.

«Веришь ли, сказал он Устине, я стал привередлив и боюсь кровососущих. Живя яко в чуждем телеси, я никого не боялся. Вот это-то, любовь моя, и пугает. Не растерял ли я в одночасье того, что собирал для тебя все эти годы?»

Автор, как специалист по древнерусской литературе, с легкостью переходит с современного на древнерусский язык. Но такие переходы не разъединяют текст, а напротив создают его органичную форму. Благодаря своеобразной языковой эклектике читатель понимает, откуда в Средневековье пластиковые бутылки, оттаявшие из-под снега. Иными словами, одна из главных идей романа — отсутствие времени. Чтобы показать это и пояснить, писатель на разных языках пишет об одном и том же: время не имеет власти над сущностью человека, над его духовностью. Его придумали люди, чтобы упорядочить бесконечность. Главный герой романа, Арсений, находится вне времени, и все, что его окружает, то подчиняется закономерностям окружающего мира, то выходит за рамки реальности и приобретает фантастическую, гротескную форму.

«Возвращайся в Завеличье, где на будущей Комсомольской площади стоит монастырь Иоанна Предтечи» — в этом отрывке юродивый Фома предсказывает будущее упомянутого места. Многие герои и персонажи в произведении обладают сверхъестественными познаниями. Роман насыщен своеобразной топонимикой для выражения идеи отсутствия времени.

«Это призыв к тому, чтобы не слишком увлекались временем и не слишком ему доверяли. Потому что времени нет, и это одно из посланий романа. И, кроме того, на чисто стилевом уровне, это отражение, если говорить в категориях эйдоса, того, что наш язык богаче, чем мы думаем, и возник не сегодня» — говорил Водолазкин в одном из своих интервью.

По его мнению, средневекового человека от современного отделяют технический прогресс и культ будущего, который возник в связи с появлением все новых и новых технологий. Но сам человек не изменился: его нравственность, его стремления, страхи и надежды, по сути, остались прежними. Язык «Лавра» отображает это неравномерное развитие всего, что касается людей, поэтому нередко чувства, мысли и поступки героев выражены языковой эклектикой. Эта стилевая находка обогащает и окрашивает лексику романа, создавая не стилизацию, а новаторский и неповторимый художественный текст.

Особое место в произведении занимают окказионализмы. В тексте «Лавра» встречаются индивидуально-авторские выражения, обозначают смысл, необходимый в данном конкретном контексте.

«Что в вымени тебе моем?»

Поскольку повествование ведется на двух языках, повествователь переходит из средневекового сознания в современное, и наоборот. Благодаря этому в произведении появилась антитеза перспективного (современного) и ретроспективного (средневекового) типа мышления.

«Главная точка истории, по взгляду средневекового человека, уже пройдена — это воплощение Христа. И всё остальное — это только удаление от неё. Ничего хорошего в том, что ты живешь позже кого то, нет. А у нас — прямо противоположный взгляд. Поэтому идея прогресса — весьма сомнительная идея. Особенно, когда на ней строят целые идеологии» — считает Водолазкин.

Демонстрируя авторское отношение к современности, язык нашего времени чаще всего подается в форме описания действий на бытовом уровне, канцелярита и бранной лексики (медицинские рекомендации знахарей, физиологические подробности смерти Устины, перебранка блаженных).

«Твердой походкой он идет в дом к иерею Иоанну. Рывком распахивает дверь. За Арсением врывается шершавый язык стужи. Иерей Иоанн и его семья сидят за столом. Жена иерея готовится подавать на стол»

«Ты такой дылда, что нести тебя туда будет тяжело»

«- Да ты, человече, - говорит юродивый Фома, - попросту не в курсе того, что в Великом Новгороде днесь пожар, и раб Божий Устин стремится залить его подручными средствами»

«И когда его вина явилась всем, он был подвергнут испытанию каленым железом, какового также не выдержал, потому что по характеру ожогов стало очевидно, что он лжет»

Философские размышления или серьезные повороты сюжета описаны или написаны на церковнославянском языке или с его примесью (записки Христофора, мысли Арсения и его обращения к жене).

«В разгар листопада к Арсению подходит настоятельница. Она говорит:

Приспе время еже преставитися ми от суетнаго мира сего к нестареемому вечному пребыванию. Благослови мя, Устине.»

«Что убо о сем речеши, записывал он в сердцах на куске бересты»

«Токмо не гордитеся паче меры, предупреждал их Христофор. Гордыня бо есть корень всем грехом»

Отношение автора к средневековью воплотилось в заимствованиях из средневековой поэтики. Постмодернистская эпоха во многом перекликается с той, в которой происходит действие в «Лавре». Размывание границ текста, возможность использовать тексты предшественников и ссылаться на них (многочисленные аллюзии в «Лавре», автором использовано несколько десятков житий) – все это элементы средневековой поэтики, которые нашли свое место в творчестве Водолазкина, исследователя Древней Руси. Роман вышел в то время, когда между двумя культурными эпохами появились ярко выраженные сходства. Поэтому его можно рассматривать и с культурологической точки зрения, как демонстрацию взаимосвязи эпох.

В «Лавре» также присутствуют аллюзии на современные художественные тексты, например, на «Маленького принца» Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили, говорил, гладя волка, Христофор».

Многих читателей удивило и поразило детальное описание смерти в романе. Физиологические подробности умерщвления плоти подчас вызывают отвращение. В тексте прослеживаются пренебрежение и даже враждебность по отношению к телесному. Для того, чтобы это показать, автор применяет натурализм, как литературный метод. Он в изобилии использует относительные прилагательные: мертвенно-белый, неестественно-зеленый, болезненно-красный. Такая цветопись демонстрирует несовершенство и бренность плоти.

«Белая Устинина кожа стала маслянисто-коричневой, местами полопалась и сочилась гноем»

Детальное описание физиологических процессов — тоже признак средневекового текста, другая логика, к которой не привык современный человек. В Средневековье не было деления событий на важные и неважные.

Как характеризует его сам автор, это: « Единый поток бытия, который иногда изумляет, иногда раздражает: а почему обо всех этих вещах?! Да потому, что это часть бытия, которая не должна быть потеряна. Жизнь — дар Божий, важна во всех проявлениях».

Интересно, что в таком серьезном романе, написанном на основе житий, есть место иронии. Чтобы достичь комического эффекта, автор умело использует заимствованные слова, жаргонизмы и вводные конструкции, вкладывая их в уста средневековых людей.

«Знаю, что собираешься на небо, сказал с порога кельи старец Никандр. Но образ действий твой считаю, прости, экзотическим. В свое время я расскажу тебе, как это делается»

«А вы, сукины дети, думаете, что он разговаривает со стенами»

«Нужно, знаете ли, не рассуждать, а обожествляться»

Водолазкин в своем творчестве мастерски использует не только новаторские приемы, но и общеизвестные возможности языка. Например, антонимы в «Лавре» выполняют особую стилистическую функцию.

«Они представляют нам иллюзию жизни.

Нет, также шепотом возразил Арсений. Они опровергают иллюзию смерти»

В данном отрывке использованы узуальные («жизнь»-«смерть») и окказиональные («представляют» – «опровергают» в значении «утверждают – отрицают») антонимы. Они имеют эстетическую значимость и выделяют идею, заложенную автором в этих словах.

«Повсюду раздавались скрип возов, конское ржание, рев волов и ругань охранявших караван стражников»

Звуковые повторы сочетания «р» с гласными и согласными выдают напряжение и суету путешествия каравана в средневековье.

Роман «Лавр» Е. Водолазкина – серьезный труд и знаковое событие в современном литературном процессе. Автором были использованы стилистические приемы, которые позволили ему понятно выразить в словах сложный литературный замысел. Роман написан просто, с юмором, но не примитивно. Поэтому не жаль потратить на его прочтение пару осенних вечеров.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Екатерина ФЕДОРЧУК

«Лавр» Евгения Водолазкина:
неполное погружение

О романе Евгений Водолазкина «Лавр» много писали. И критики, и «просто» читатели. Этот роман стал ярким литературным событием еще до «увенчания» его автора лаврами лауреата премии «Большая книга», его ценность очевидна и вряд ли была бы поставлена под сомнение, даже если бы премиальный сюжет с этой книгой сложился менее счастливо.
Достоинства этого текста бесспорны и отмечены в отзывах почти единодушно. Да, действительно, «исторически обоснованная стилизация без швов соединена с современной лексикой и синтаксисом (правда, очень сдержанными, без утрирования) и смело, с улыбкой (привет постмодернизму) вкрапленными, опознаваемыми цитатами из мировой литературы»

Иванова Н. Вызов // Знамя. - 2013. - № 8.

; это, действительно, «метаисторический» роман, в котором «автору удалось найти способ построения повествования о прошлом, преодолевающий границы, очерченные коллективной отечественной исторической травмой, - способ, синтезирующий прошлое в его чуждости и инакости и тут же делающий его предметом опыта, осязаемым и близким, - в сущности, средой обитания»

Вежлян Е. Присвоение истории // Новый мир. - 2013. - № 11.

. Да, это блестяще проведенный языковой эксперимент по переводу реалий Древней Руси на современный язык, о чем лучше всего сказал сам автор: «Задача была - добиться того, чтобы происходящее, с одной стороны, было погружено в Древнюю Русь, а с другой - в современность. И чтобы не было видно швов. Поэтому мой повествователь имеет два лица - средневековое и современное. И два сознания»

Лавры Средневековья: Финалист «Большой книги» Евгений Водолазкин - о древнерусских истоках своего романа // http://www.rg.ru/2013/09/24/vodolazkin.html

.
Водолазкин тонко чувствует поэтический потенциал языка, что позволяет ему свободного переходить между цитатами, несобственно-прямой речью, канцеляризмами и афоризмами. Самое замечательное - поэтика этой речи не есть стилизация, которая всегда фальшива. Не стилизация, а стиль, весьма органичный, восходящий к Платонову, но лишенный мрачной глубины и безысходности его языковых аномалий, не замкнутый в земном аду, а нашедший путь наверх.
Однако необходимо сказать и то, что блестящий замысел был реализован отнюдь не безупречно.
В романе Водолазкина на самом деле не один, а два героя: не только лекарь Арсений, но и его дед, лекарь Христофор. Все, чем так пленяет этот текст: стиль, изящное сцепление цитат, завораживающая средневековая поэзия допетровской Руси, бесстрашное раскрытие этой «terra incognita» - все это целиком и полностью состоялось в небольшом рассказе о лекаре Христофоре, который живет на отшибе вместе со своим внуком, мальчиком Арсением, храня верность жене, которая трагически погибла 30 лет тому назад.
Встреча со смертью показана здесь с той же степенью трагического удивления, как и в случае юной Устины - «невенчанной жены» главного героя романа Арсения, но гораздо естественнее, без преувеличенной аффектации: «Христофор стоял и не верил, что жена мертва, поскольку только что была живой. Он тряс ее за плечи, и ее мокрые волосы струились по его рукам. Он растирал ей щеки. Под его пальцами беззвучно шевелились ее губы. Широко открытые глаза смотрели на верхушки сосен. Он уговаривал жену встать и вернуться домой. Она молчала. И ничто не могло заставить ее говорить». Водолазкин показывает чистое и искреннее удивление тому, что с мертвым человеком уже нельзя общаться, что он не дышит, не говорит, не может проснуться от своего смертного сна.
В рассказе о Христофоре показана символическая, можно даже сказать сильнее, - мистическая значимость каждой вещи, каждого явления, каждого создания Божьего мира, реальная сопричастности вечности: «Однажды они пришли на берег озера, и Христофор сказал: Повелел Господь, чтобы воды произвели рыб, плавающих в глубинах, и птиц, парящих по тверди небесной. И те и другие созданы для плаванья в свойственных им стихиях. Еще повелел Господь, чтобы земля произвела душу живую - четвероногих. До грехопадения звери были Адаму и Еве покорны. Можно сказать, любили людей. А теперь - только в редких случаях, как-то все разладилось».
Автор романа создает текстовый мир, напоминающий иконную реальность. Водолазкин идет на рискованную игру, проверяя целомудрие этого мира (именно так!) на прочность, заставляя врача Христофора говорить о «постельных проблемах» его пациентов - каким языком, с какой интонацией будет он это делать, не сорвется ли на глумливый смешок? Но герой (язык) повествования с честью выдерживает это испытание/искушение.
В романе «Лавр» Водолазкину блестяще удается статика. Это нисколько не недостаток, но самая суть того взгляда на мир, который исповедуют его герои: Вселенная покоится в руце Божией, а потому с ней и с нами ничего не может случиться! Ничего, в том числе и никакого сюжета в современном понимании этого слова. Христофор и мальчик Арсений живут в ощущении божественного присутствия, куда им идти от Того, у кого «глаголы вечной жизни»: «Христофор не то чтобы верил в травы, скорее он верил в то, что через всякую траву идет помощь Божья на определенное дело. Так же, как идет эта помощь и через людей. И те, и другие суть лишь инструменты. О том, почему с каждой из знакомых ему трав связаны строго определенные качества, он не задумывался, считая это вопросом праздным. Христофор понимал, Кем эта связь установлена, и ему было достаточно о ней знать».
Но все становится иначе, когда Водолзкин переходит к динамической части, когда идиллический рай старика лекаря и его юного ученика разрушает сначала смерть Христофора, а затем появление «новой Евы» - Устины, чья смерть отправляет Арсения в длительное духовное странствие.
Впрочем, духовное ли?
В основе романного действия лежит очень странная религиозная идея. Сбой происходит с самого начала. Грех с Устиной - это абсолютно условная ситуация. Совершенно непонятно, что мешает Арсению и Устине «узаконить свои отношения» или, говоря по-другому, освятить свою любовь церковным благословением? Тут стоит, видимо, пояснить, что незаконная связь Арсения и Устины для них чревата не только осуждением соседей, но отлучением от церковных таинств, к которым нельзя приступать тем, кто живет в грехе: « его беспокоило то, что они не ходили к причастию. Идти в храм Арсений боялся, потому что путь к Святым Дарам лежал через исповедь. А исповедь предполагала рассказ об Устине. Он не знал, что ему будет сказано в ответ. Венчаться? Он был бы счастлив венчаться. А если скажут - бросить? Или жить пока в разных местах? Он не знал, что могут сказать, потому что ничего подобного с ним еще не было». Именно из-за этих более чем странных колебаний (счастлив венчаться, но отчего-то не венчается) Устина умирает без покаяния, а главный герой берет на себя подвиг отмолить душу своей погибшей возлюбленной.
Возможно, для этого есть какие-то предпосылки, связанные с обычаями того времени, о которых я мало знаю, а автор, будучи специалистом, знает все. Но текст должен говорить сам за себя, а говорит он, что Арсений просто не считает нужным это делать, что, с его точки зрения, их плотская связь и так свята и непорочна. Впрочем, на все недоумения читателя можно ответить одной фразой: роман «неисторический».
В романе «Лавр» сталкиваются не только два языка: современный сленг и церковнославянский язык, в нем сталкиваются два типа героев. «Герой» древнерусской письменности - это, конечно, святой подвижник, невозможный в литературе Нового времени, в литературе, основанной на вымысле. Потому что святость не может быть вымышленной. Это именно тот компонент культуры средневековой Руси, который не дается современному секулярному сознания, не вмещается в «нововременные» границы художественности. Из нашего «сегодня» герой-святой выглядит странно, и именно его странность и необычность, экзотичность поддаются воспроизведению - конечно, искаженному и неточному. Поэтому герой современной литературы не столько святой, сколько юродивый, в современной «огласовке» не отличимый от психопата или хулигана.
В романе «Лавр» сразу три таких героя, причем Арсений, взявший после смерти возлюбленной ее имя, еще не самый странный из этой компании. « русский человек - он не только благочестив. Докладываю вам на всякий случай, что еще он бессмыслен и беспощаден, и всякое дело может у него запросто обернуться смертным грехом. Тут ведь грань такая тонкая, что вам, сволочам, и не понять» - научает свою «паству» «профессиональный» юродивый Фома. Грань действительно очень тонка, так же тонка, как манера письма Водолазкина. Поэтому не сразу даже и понятно, что с героем «не так». Ему просто не хватает человечности. Хотя сюжет романа вроде бы составляет путь духовного возрастания героя, но на самом деле никакого пути нет, а есть смена масок, за которыми скрывается духовный «супермен», который только на первый взгляд похож на обычного человека.
Арсений/Лавр/Устин, через которого автор пытается показать образ святого, святых разных типов святости, главным образом, юродивого, не борется с грехом, путь к Богу для него прост, потому что он изначально наделен особенной душой. Его слова о грехе, гибели души и покаянии - это только слова, слова очень искусные и поэтичные. Этот герой избранный, грех для него - не грех, его не берут ни холод, ни болезнь, ни нож хулигана. Совсем как другую современную литературную «святую» Ксению - героиню романа Елены Крюковой «Юродивая». Роман Водолазкина написан намного более искусно, чем роман Крюковой, но они оба сделаны с оглядкой на один и тот же образ - святой Ксении Петербургской, которая ушла от мира из-за смерти горячо любимого мужа. И героиня романа Крюковой, и герой романа Водолазкина пытаются прожить жизнь другого человека, одеваясь в его одежду, перенимая его имя.
Этот сюжет христианской любви малопонятен современному читателю, и его пытаются «осовременить» с разной степенью осмысленности. Главное, что отличает роман Водолазкина от романа Крюковой, в котором действие происходит как будто везде и как будто всегда, в некотором абстрактном мире, - это острое чувство времени и чувство мистического такта, и просто человеческая чуткость. Но в одном эти авторы сходятся: в обоих романах показан странный образ христианства без Христа. Нельзя не согласиться с тем, что Арсением движет «не приближение к Богу, а стремление “отмолить” погибшую без покаяния подругу. Большую часть романа его герой живет вне Церкви и даже вне религии»

Балакин А. «Неисторический роман» о познании, отречении, пути и покое // http://archives.colta.ru/docs/13964

.
Для чего Водолазкину понадобилось изъять из средневековой картины мира, из сознания человека того времени самую важную ее часть? И ведь нельзя сказать, что совсем убрал, нельзя сказать, что мир этот языческий, безбожный. Напротив, весь текст Водолазкина пронизан церковной тематикой, и не внешнеобрядовой, а об исповеди и причастии, о жизни вечной. Вот среди потенциальных пациентов Лавра «стал распространяться слух о наличии у Амвросия (одно из многочисленных имен главного героя) эликсира бессмертия. О том, что этот эликсир Амвросий, будучи еще Арсением, якобы привез из Иерусалима». Народ волнуется: как бы заполучить драгоценный эликсир. «Когда число таких людей перевалило за сотню, к ним вышел Амвросий. Он долго смотрел на их убогие жилища, а затем сделал знак следовать за ним. Войдя в ворота монастыря, Амвросий повел их в храм Успения Пресвятой Богородицы. В то самое время в храме заканчивалась служба, и из Царских врат с причастной чашей вышел старец Иннокентий. От решетчатого окна отделился луч утреннего солнца. Луч был еще слаб. Он медленно пробивался сквозь густой дым кадила. Одну за другой поглощал едва заметные пылинки, и уже внутри него они начинали вращаться в задумчивом броуновском танце. Когда луч заиграл на серебре чаши, в храме стало светло. Этот свет был так ярок, что вошедшие зажмурились. Показав на чашу, Амвросий сказал: “В ней эликсир бессмертия, и его хватит на всех”».
В книге Водолазкина есть врачевания души вместе с телом, есть понятие греха, искупления, молитва. Нет только образа Того, к кому молитва обращена. Нет спасающего Бога, а есть «спасающий» человек, который врачует болезни прикосновением, которого «пуля бандитская» не берет, который без проблем переносит жар, холод и чуму, совершает длинное путешествие в Иерусалим и по дороге даже участвует в «боевых сценах». Зато Святая земля практически полностью выпадает из повествования.
Может быть, именно эта лакуна придает книге Водолазкина необходимый, с его точки зрения, градус литературности? Может быть, это боязнь употребления Его имени всуе? Но роман «Лавр» - этот как раз тот случай, когда о Боге, о смерти, о грехе и покаянии сказано так много, что отсутствие последнего «аминь» - «истинно так» - ничем не оправдано, да просто невозможно именно с литературной точки зрения.