Флобер саламбо краткое содержание. «Саламбо», художественный анализ романа Гюстава Флобера

Значение Гюстава Флобера во французской литературе настолько велико, что с трудом поддается оценке. Его произведения содействовали открытию жанровых форм и целых направлений. Отточенная техника описаний автора оказала влияние даже на художественную школу импрессионистов. Флобер оставил не так много, как Гюго или Дюма, все его творчество уместится в четырехтомное издание. Но он отшлифовывал каждое слово, чтобы его творения остались в истории навечно, потому ими восхищаются по сей день. Роман «Саламбо» — один из ярких примеров мастерства писателя.

Об авторе

Родился Флобер в Руане. Отец его был хирургом, и он большую часть детства провел в госпитале. Гюстав получил хорошее образование в Королевском колледже и писателем быть не собирался. Хотел продолжить свое образование, но внезапная болезнь изменила планы. Вместо этого он отправился в Италию.

В 1858 году Гюстав путешествовал по Африке. Здесь и зародилась мысль о написании исторического романа. Действие «Саламбо» происходит в древнем Карфагене. Такая экзотическая тема дала писателю простор для воображения и заставила погрузиться в изучение древних источников. Роман опубликовали в 1862 году, и он стал настолько популярным, что модницы стали щеголять в платьях в «пуническом» стиле. Не обошли своим вниманием роман и критики. Они писали, что Флобер, гоняясь за историческими деталями, совсем забыл о психологии персонажей.

История «Саламбо»

История, которую поведал Флобер в романе «Саламбо», произошла в Карфагене за триста лет до рождения Христа. Карфаген уже проиграл Риму свою первую войну и потерял Сицилию.

Флобер - очень требовательный писатель, он работал над каждой строчкой и не боялся уничтожать целые главы своих сочинений. Когда начало роману было положено, писатель почувствовал, что что-то не так и, недолго думая, отправился в дальнюю и опасную поездку - в Тунис. Вернувшись из своего путешествия, он первым делом уничтожил все, что написал, и стал активно изучать труды античных историков.

По словам писателя, для работы над романом он прочел больше сотни научных трудов о Карфагене. Поэтому каждая деталь, использованная Флобером в «Саламбо», имела исторический источник. Критики даже пытались обвинить его сочинение в не историчности, но Флобер незамедлительно ответил на все вопросы и подкрепил их ссылками на историков и их работы. Последнее слово осталось за мастером.

Роман писатель продал за 10 000 франков, при условии что он будет принят издателем без редактирования и в нем не будет ни одной иллюстрации. После успеха первой книги Гюстав Флобер мог ставить условия, и они безоговорочно были приняты. Роман высоко оценили как читатели, так и коллеги писателя. Не обошлось и без брюзжания нескольких недовольных критиков.

О романе

Роман Флобера «Саламбо» ценен не только исторической составляющей, но и бытовым фоном. Одежда, посуда, религия, оружие, еда, архитектура или военные действия - все было достоверным. Но эта история о людях, которые живут, любят, ненавидят и умирают, живых настоящих людях со своими страстями и чувствами. Да, читателя и героев романа разделяют сотни лет, но чувства не меняются - они остаются прежними, такими же, как у нас.

В древнем Карфагене правил совет олигархов (зажиточных граждан), который разорил страну своей неудачной политикой, проиграл войну и отправил в изгнание талантливого полководца. О нем вспомнили, лишь когда толпа наемников не получила денег и начала бунт. Саламбо - жрица и дочь полководца Гамилькара и сестра Ганнибала. Женщина с истинными и подлинными чувствами, достойными уважения.

Как показал анализ «Саламбо», через роман, так же как и многие произведения писателя, красной нитью проходит идея, что женщина способна на героизм и самопожертвование, но в мире мужчин это не имеет значения — все будет уничтожено и растоптано.

Пир во дворце

Приступая к краткому содержанию романа «Саламбо», напомним, что действие происходит в Карфагене, разоренном Пунической войной. Его Совет не смог выплатить жалованье наемным солдатам и пытался обильным угощением умерить их пыл. Сады, окружавшие дворец Гамилькара, послужили местом для пира. Усталые воины разных наций стекались к месту пира. Но расчет Совета оказался неточным - обманутые воины, разогретые вином, требовали еще и еще. Мяса, женщин, вина…

Со стороны тюрьмы донеслось пение рабов. Пировавшие вмиг оставили застолье и побежали освобождать заключенных. Вскоре, ведя перед собой узников, заключенных в цепи, они вернулись, и пиршество возобновилось с новой силой. Кто-то заметил плававших в озере рыб, украшенных драгоценностями. Они в роду Баки почитались как священные, но варвары выловили прекрасных рыбок, развели огонь и стали наблюдать, как они извиваются в кипятке.

Саламбо

В этот момент отворилась дверь террасы и показалась женская фигура. Это Саламбо - дочь Гамилькара. Воспитывалась она евнухами и служанками, вдали от посторонних взглядов, в строгости и молитвах к богине Танит, которая считалась опорой Карфагена. Саламбо звала любимых рыбок и упрекала воинов в святотатстве, обращаясь к каждому на его наречии. Все пристально смотрели на девушку, но пристальнее всех нумидский вождь Нар Гавас.

Ливиец Мато также во все глаза наблюдал за девушкой. Когда она окончила свою речь, он поклонился ей. В ответ она протянула воину чашу с вином. Один из воинов-галлов заметил, если женщина подает вино мужчине, то она желает разделить с ним ложе. Он еще продолжал говорить, когда Нар Гавас метнул в Мато дротик. Тот кинулся за ним, повстречал по пути одного из освобожденных рабов, который обещал показать, где хранятся сокровища. Но все мысли Мато были сейчас заняты Саламбо.

Лагерь наемников

Продолжим краткое содержание «Саламбо» и вернемся в лагерь наемников. Через два дня им объявили: если они покинут город немедленно, то им будет выплачено все до копейки. Они согласились, им велели разбить лагерь вдали от города. Однажды там объявился Нар Гавас. Мато хотел его убить, но тот пришел с дорогими подарками и попросил разрешения остаться. Мато часто ложился и не вставал до самого вечера - образ Саламбо преследовал его постоянно. В этом он признался Спендию, который сидел и размышлял, зачем здесь появился Нур. Он был уверен в его предательстве, но не знал, кого именно он хочет предать: Карфаген или их.

Все ждали прибытия обещанного золота, а люди в лагерь все прибывали и прибывали. Сюда шли все - изгнанники, бежавшие преступники, разоренные крестьяне. Напряжение росло, а денег все не было. Однажды прибыл полководец Ганнон и стал рассказывать, как плохи дела в Карфагене, как мало в казне денег. Воины двинулись в Карфаген. За три дня они преодолели путь, и началась кровопролитная битва.

Покрывало богини

Мато ливийцы почитали за отвагу и силу, он был их предводителем. Однажды Спендий предложил ему тайно проникнуть в город - через водопроводные трубы, и похитить из храма Танит божественное покрывало. Они пробрались во дворец Гамилькара, и Мато направился в комнату Саламбо. Она спала, но, почувствовав пристальный взгляд Мато, открыла глаза. Он признался ей в любви и просил пойти с ним или остаться здесь. Ради своей любви он был готов на многое. Прибежали рабы, хотели кинуться на него, но их остановила Саламбо - на Мато было покрывало богини Танит, прикосновение к которому грозило смертью.

Предательство Гаваса

Продолжаем краткий пересказ книги «Саламбо». Начавшаяся борьба между варварами и Карфагеном была тяжела - удача была то на одной стороне, то на другой. В Карфагене были уверены, что беда случилась из-за утраты божественного покрывала, и обвиняли в этом Саламбо. Ее воспитатель заявил ей, что спасение республики в ее руках, и убедил ее пробраться к варварам и забрать покрывало. Саламбо отправилась в путь. Когда она пришла к лагерю, часовой отвел ее к Мато. У него забилось сердце, и смущал его только властный вид гостьи.

Взгляд Саламбо остановился на покрывале Танит, девушка подняла вуаль и сказала, что хочет забрать покрывало. Мато, увидев ее лицо, забыл обо всем на свете. Он опустился перед Саламбо на колени и стал целовать ее руки, ноги, плечи, волосы. Девушка была поражена его силой, и странное чувство закралось в ее сердце. В это время в лагере начался пожар. Мато выбежал из палатки, а когда вернулся, девушки уже не было.

Саламбо в это время вошла в палатку своего отца, рядом с которым стоял Нур Гавас, предавший наемников и перешедший на сторону Карфагена со своей конницей. Варваров же убеждал, что находится здесь, чтобы помочь им. На самом деле Нур метался, на чьей стороне была сила, тому он и готов был служить. Но сейчас, когда он увидел Саламбо и узнал, что она была в лагере, он был уверен, что его место здесь.

Далее сюжет «Саламбо» развивается очень динамично. Проницательный Гамилькар понял, что этому человеку доверять нельзя. Но когда Саламбо достала покрывало божества, полководец в порыве чувств обнял Гаваса. Вскоре состоялось обручение Нура Гаваса и Саламбо. Так велел отец.

Проигранная битва

Война продолжалась. И хотя покрывало вернули богине, варвары побеждали. В городе началась чума. В отчаянии совет старейшин решил принести в жертву богам детей из знатных семей. Пришли и в дом Гамилькара - за десятилетним Ганнибалом. Но отец спрятал ребенка, а на закланье отдал невольника. После жертвоприношения полил дождь, а с ним в Карфаген пришло спасение. Рим и Сиракузы поспешили им на помощь, и наемники потерпели поражение.

В их рядах начался разлад и страшный голод. Погиб верный Спендий, а Мато был взят в плен: Гавас, подкравшись сзади, накинул на него сетку. Перед смертью его подвергли пыткам, запрещено было трогать глаза и сердце, чтобы продлить его мучения. Когда Саламбо, сидевшая на террасе, увидела его, Мато представлял собой кровавую массу.

Девушка вспомнила, каким мужественным он был в палатке, как ласково разговаривал с ней. Глаза Мато еще были живы, и он неотрывно смотрел на Саламбо. Истерзанный, он упал замертво. Гавас встал и на виду ликующего города обнял Саламбо и пригубил золотую чашу. Девушка тоже поднялась, но тут же опустилась на трон. Она была мертва. Как пишет о Саламбо Флобер, девушка умерла в наказание за то, что коснулась божественного покрывала.

Вымотавшей его описаниями французской обыденности и низменности провинциальных нравов. К восточной, экзотической для Европы теме писатель обратился ещё и в целях совершенствования своего таланта, требующего всестороннего художественного развития.

За пять лет работы, с 1857-го по 1862-й, Флоберу удалось изучить около сотни трудов античных авторов, создать черновой вариант произведения и полностью уничтожить его после поездки в Тунис, ради более совершенного, исторически правдивого текста.

Роман «Саламбо» - исторический. В нём одинаково хорошо воплотились как реалистические , во многом даже натуралистические , так и романтические литературные тенденции. Сюжет произведения взят из жизни: им стало восстание наёмников, нанятых Карфагеном для войны с Римом. Время действия романа – около 240 года до н.э.

В середине XIX века история древней цивилизации Средиземноморья практически не была изучена европейскими специалистами, так что «Саламбо» оказалась не только художественной, но и отчасти документальной книгой. За последнее многие критики ругали Флобера, говоря, что он пожертвовал психологизмом характеров в погоне за доскональными описаниями, но именно они и стали той уникальной чертой, которая сделала роман самобытным и интересным широкому кругу читателей.

В центре хронотопа романа стоит столица древнего финикийского государства – Карфаген с окружающими её городами-республиками Утикой, Гиппо-Заритом, и рядом племенных территорий, начиная с Туниса и заканчивая мало известными и не всегда называемыми автором местностями. Состоящее из пятнадцати частей произведение открывается пиром, устроенном в Карфагене для наёмников, решивших отметить годовщину Эрикской битвы, и заканчивается всё тем же пиром, во время которого погибает последний из оставшихся в живых варваров. Действие первой, третьей, пятой, седьмой, десятой, тринадцатой и пятнадцатой частей романа происходит в Карфагене, четвёртой и двенадцатой – у его стен, второй, шестой, восьмой, девятой, одиннадцатой и четырнадцатой – в его окрестностях (в Сикке, на берегу Макара и т.д.).

Время действия романа – дохристианское, характеризующееся языческим многобожием (Карфаген заполнен храмами Танит, Солнца, Эшмуна, Молоха и др.), жестокостью людей (обращение с рабами как с животными, распятие пленных на крестах), войн (участие боевых слонов, топчущих ногами людей) и обрядов (кровавое жертвоприношение детей Молоху), но при этом наполненное сильными и возвышенными чувствами. В «Саламбо» через невероятные ужасы сражений, казней и самой жизни, которая колеблется на грани радостного праздника и кровавого побоища, всепоглощающей любви и страстной ненависти, Флобер показывает несгибаемость древнего человека перед лицом смерти.

Обыденная жизнь карфагенян и варваров (народов, не относящихся к пунической расе – галлов, греков, ливийцев, нумидийцев и т.п.) также пестрит странными, неподдающимися объяснению обычаями и вкусами. Пир, устроенный горожанами Карфагена для умиротворения ждущих жалованье варваров, как нельзя лучше показывает величие и богатство древней Республики и потрясающее вкусовое разнообразие привычек средиземноморских народов: на столах в садах Гамилькара можно встретить похлёбки из ячменя, пшена и бобов, жареных быков, антилоп, павлинов и баранов, поданных под зелёным соусом, верблюжьи и буйволовы окорока, улиток с тмином, ежей с приправой из рыбьих внутренностей, белок в маринаде, жареную саранчу, посыпанный анисом хлеб, огромный сыр, приправу из трюфелей и асафетиды, медовые пироги, чаши с вином и сосуды с водой и фирменное карфагенское блюдо, «вызывавшее отвращение у других народов» - жаркое из маленьких собачек с толстыми животами и розовой шерстью, откормленных выжимками из маслин.

Главные герои «Саламбо» - морской суффет Карфагена – Гамилькар, его дочь – Саламбо, предводитель варваров – ливиец Мато, бывший карфагенский раб – грек Спендий и нумидийский царь Нар Гавас – представляют собой яркие художественные образы , воплощающие конкретные, почти лишённые развития черты. Понять, что чувствуют персонажи, мы можем только по их действиям. Психология поступков героев Флобером не даётся. Может быть потому, что люди древности, как это показано в романе, не были склонны к анализу своих чувств – либо в силу того, что никогда с ними не сталкивались (как Мато, у которого было море женщин, но ни одной любимой), либо потому, что ничего о них не знали (как Саламбо, воспитанная в строгом посте, молитвах и полном незнании того, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они остаются наедине).

Любовь к Саламбо Мато долгое время принимает за одержимость. Он говорит Спендию, что девушка преследует его, и мудрый грек, торговавший в былое время женщинами, сразу же понимает, что мучает его господина. Любовь к Мато Саламбо неузнаваема почти до конца романа. Она настолько глубоко запрятана в сердце девушки, настолько прикрыта духовной чистотой, физической невинностью и естественной ненавистью к врагу, что проявляется только вместе со смертью ливийца, остановившееся сердце которого останавливает и сердце Саламбо.

Нумидийский царь Нар Гавас, выбранный Гамилькаром в качестве жениха Саламбо для того, чтобы скрыть позор дочери, и получить верного союзника в войне против варваров, показан в романе хитрым и расчётливым человек. В отличие от Мато, стремящегося к своей цели по прямой, он только и делает, что предаёт то одних, то других сторонников, пытаясь сохранить независимость и благоденствие своего царства. Саламбо воспринимает Нар Гаваса, обладающего женственными чертами, скорее, как старшую сестру, нежели как мужчину, и она не ошибается: нумидиец любит её поверхностно – как красивую женщину, как дочь великого человека, как возможность породниться с карфагенской знатью.

IV. У стен Карфагена

В город примчались из окрестностей верхом на ослах или пешком обезумевшие от страха, бледные, запыхавшиеся люди. Они бежали от надвигавшегося войска. Оно в три дня вернулось из Сикки в Карфаген, чтобы все уничтожить.

Карфагеняне закрыли городские ворота. Варвары уже подступали, но остановились посередине перешейка, на берегу озера. Сначала они не обнаруживали своей враждебности. Некоторые приблизились с пальмовыми ветвями в руках. Их отогнали стрелами - до того был велик страх перед наемниками.

Утром и под вечер вдоль стен бродили иногда какие-то пришельцы. Особенно обращал на себя внимание маленький человек, старательно кутавшийся в плащ и скрывавший лицо под надвинутым забралом. Он часами пристально разглядывал акведук, очевидно, желая ввести карфагенян в заблуждение относительно своих истинных намерений. Его сопровождал другой человек, великан с непокрытой головой.

Но Карфаген был хорошо защищен во всю ширину перешейка - сначала рвом, затем валом, поросшим травой, наконец, стеной, высотою в двадцать локтей, из тесаных камней, в два этажа. В ней устроены были помещения для трехсот слонов и склады для их попон, пут и корма. Затем шли конюшни для четырех тысяч лошадей и для запасов овса, для упряжи, а также казармы для двадцати тысяч солдат с вооружением и военными снарядами. Над вторым этажом возвышались башни, снабженные бойницами; снаружи башни были защищены висевшими на крючьях бронзовыми щитами.

Эта первая линия стен служила непосредственным прикрытием для квартала Малки, где жили матросы и красильщики. Издали видны были шесты, на которых сушились пурпуровые ткани, и на последних террасах - глиняные печи для варки рассола.

Сзади расположился амфитеатром город с высокими домами кубической формы. Дома были выстроены из камня, досок, морских валунов, камыша, раковин, утоптанной земли. Рощи храмов казались озерами зелени в этой горе из разноцветных глыб. Город разделен был площадями на неравные участки. Бесчисленные узкие улички, скрещиваясь, разрезали гору сверху донизу. Виднелись ограды трех старых кварталов, примыкавшие теперь одна к другой; они возвышались местами в виде огромных подводных камней или тянулись длинными стенами, наполовину покрытые цветами, почерневшие, исполосованные нечистотами, и улицы проходили через зиявшие в них отверстия, как реки под мостами.

Холм Акрополя, в центре Бирсы, весь исчезал в хаосе общественных зданий. Там были храмы с витыми колоннами, с бронзовыми капителями и металлическими цепями, каменные конусы сухой кладки с лазурными полосами, медные купола, мраморные перекладины, вавилонские контрфорсы, обелиски, стоящие на своей верхушке, как опрокинутые факелы. Перистили лепились к фронтонам; среди колоннад извивались волюты, гранитные стены поддерживались кирпичными переборками; все это, наполовину прячась, нагромождалось одно на другое странным и непонятным образом. Чувствовалось чередование веков и как бы память о далеких отчизнах.

Позади Акрополя, среди полей с красной почвой, тянулась прямой линией от берега к катакомбам маппальская дорога, окаймленная могилами. Дальше шли просторные дома, окруженные садами, и третий квартал, Мегара, новый город, простиравшийся вплоть до скалистого берега, на котором высился гигантский маяк. Его зажигали каждую ночь.

Таким представился Карфаген солдатам, занявшим равнину.

Они узнавали издали рынки, перекрестки и спорили о местонахождении храмов. Храм Камона, против Сисситов, выделялся своими золотыми черепицами; на крыше храма Мелькарта, слева от холма Эшмуна, виднелись ветви кораллов. За ними стоял храм Танит, и среди пальм круглился его медный купол; черный храм Молоха высился у подножия водоемов со стороны маяка. На углу фронтонов, на верхушке стен, на углах площадей - всюду ютились божества с уродливыми головами гигантских размеров или приземистые с огромными животами, или чрезмерно плоские с раскрытой пастью, с распростертыми руками; они держали или вилы, или цепи, или копья; а в конце улиц сверкала синева моря, и улицы казались от этого еще более крутыми. С утра до вечера их наполняла суетливая толпа. У входа в бани кричали, звеня колокольчиками, мальчишки; в лавках, где продавались горячие напитки, стоял густой пар; воздух оглашался звоном наковален; на террасах пели белые петухи, посвященные Солнцу; в храмах раздавался рев закалываемых быков; рабы бегали с корзинами на голове, а в углублении портиков появлялись жрецы в темных плащах, босые, в остроконечных шапках.

Зрелище Карфагена раздражало варваров. Они восхищались им и в то же время ненавидели его; им одновременно хотелось и разрушить Карфаген, и жить в нем. Но что скрывалось в военном порту, защищенном тройной стеной? Дальше, за городом, в глубине Мегары, над Акрополем, возвышался дворец Гамилькара.

Глаза Мато ежеминутно устремлялись туда. Он взбирался на масличные деревья и нагибался, прикладывая руку к глазам. В садах никого не было, и красная дверь с черным крестом оставалась все время закрытой.

Более двадцати раз обошел Мато укрепления, выискивая брешь, через которую мог бы пройти. Однажды ночью он бросился в залив и в течение трех часов плыл без остановки. Приплыв к подножью Маппал, он хотел вскарабкаться на утес, но изранил до крови колени, сломал ногти, потом вновь кинулся в волны и вернулся.

Он приходил в бешенство от своего бессилия и чувствовал ревность к Карфагену, скрывающему Саламбо, как будто это был человек, владевший ею. Прежний упадок сил сменился безумной, неустанной жаждой деятельности. С разгоревшимся лицом, с гневным взглядом, что-то бормоча глухим голосом, он быстро шагал по полю или же, сидя на берегу, натирал песком свой большой меч. Он метал стрелы в пролетавших коршунов. Гнев свой он изливал в проклятиях.

Дай волю своему гневу, пусть он умчится вдаль, как колесница, - сказал Спендий. - Кричи, проклинай, безумствуй и убивай. Горе можно утолить кровью, и так как ты не можешь насытить свою любовь, то насыть ненависть свою, она тебя поддержит!

Мато вновь принял начальство над своими солдатами и беспощадно мучил их маневрами. Его почитали за отвагу и в особенности за силу. К тому же он внушал какой-то мистический страх; думали, что он говорит по ночам с призраками. Другие начальники воодушевились его примером. Вскоре войско стало дисциплинированнее. Карфагеняне слышали в своих домах звуки букцин, которыми сопровождались военные упражнения. Наконец, варвары приблизились.

Чтобы раздавить их на перешейке, двум армиям нужно было оцепить их одновременно, одной - сзади, высадившись в глубине Утического залива, другой - у подножия горы Горячих источников. Но что можно было предпринять с одним Священным легионом, в котором числилось не более шести тысяч человек? Если бы варвары направились на восток, они соединились бы с кочевниками и отрезали киренскую дорогу и сообщение с пустыней. Если бы они отступили к западу, взбунтовались бы нумидийцы. Наконец, нуждаясь в съестных припасах, они рано или поздно опустошили бы окрестности, как саранча. Богатые дрожали за свои замки, виноградники, посевы.

Ганнон предложил принять невыполнимо жестокие меры: назначить большую денежную награду за каждую голову варвара или же поджечь лагерь наемников при помощи кораблей и машин. Его товарищ, Гискон, напротив, требовал, чтобы им уплатили, что следовало. Старейшины ненавидели Гискона за его популярность: они боялись, чтобы случай не навязал им властителя; страшась монархии, они старались ослабить все, что от нее оставалось или могло ее восстановить.

За укреплениями Карфагена жили люди другой расы и неведомого происхождения. Все они охотились на дикобразов и питались моллюсками и змеями. Они ловили в пещерах живых гиен и по вечерам, забавляясь, гоняли их по пескам Мегары между могильными памятниками. Их хижины, построенные из ила и морских трав, лепились к скалам, как гнезда ласточек. У них не было ни правителей, ни богов; они жили скопом, голые, слабые и, вместе с тем, свирепые, испокон веков ненавистные народу за свою нечистую пищу. Часовые заметили однажды, как все они исчезли.

Наконец, члены Великого совета приняли решение. Они явились в лагерь наемников, как соседи, без ожерелий и поясов, в открытых сандалиях. Они шли спокойным шагом, кланяясь начальникам, останавливаясь, чтобы поговорить с солдатами, заявляя, что теперь со всем покончено и все их требования будут удовлетворены.

Многие из них впервые видели лагерь наемников. Вместо суеты, которой они ожидали, в лагере царил и порядок, и грозное молчание. Вал укрывал войско за высокой стеной, неприступной для катапульт. Улицы внутри лагеря были политы свежей водой; из отверстий в палатках выглядывали горевшие во мраке дикие взоры. Связки пик и развешенное оружие ослепляли своим блеском, как зеркала. Пришедшие говорили между собой вполголоса. Они боялись задеть и опрокинуть что-нибудь своими длинными одеждами.

Солдаты стали требовать съестных припасов, обязуясь уплатить за них из тех денег, что были им должны.

Им послали быков, баранов, цесарок, сушеные плоды, волчьи бобы и копченую скумбрию, ту превосходную скумбрию, которую Карфаген отправлял во все порты. Но солдаты глядели с пренебрежением на великолепный скот и нарочно хулили соблазнявшие их припасы; они предлагали за барана стоимость голубя, а за трех коз - цену одного гранатового яблока. Пожиратели нечистой пищи выступали в качестве оценщиков и заявляли, что их обманывают. Тогда наемники обнажали мечи, угрожая резней.

Посланцы Великого совета записывали, за сколько лет службы следовало заплатить каждому солдату. Но никак нельзя было установить, сколько взято было на службу наемников, и старейшины пришли в ужас, когда выяснилось, какую огромную сумму они должны уплатить. Пришлось бы продать запасы сильфия и обложить податью торговые города. Но тем временем наемники потеряли бы терпение; Тунис уже перешел на их сторону. Богатые, оглушенные неистовством Ганнона и попреками его товарища, советовали горожанам сейчас же отправиться каждому к знакомому ему варвару, чтобы вновь завоевать его расположение дружескими словами. Такое доверие должно было успокоить наемников.

Купцы, писцы, рабочие из арсенала, целые семьи отправились к варварам.

Наемники впускали к себе всех карфагенян, но только через один вход, и такой узкий, что в нем едва могли поместиться рядом четыре человека. Спендий ждал их у ограды и подвергал всех внимательному обыску. Мато, стоя против него, рассматривал толпу, стремясь найти в ней кого-нибудь, кого он, быть может, видел у Саламбо.

Карфагеняне ходили по лагерю, удивляясь обилию и разнообразию всего, что они видели. Более робкие имели печальный вид, а другие скрывали свою тревогу.

Солдаты, подшучивая, хлопали их по плечу. Заметив кого-нибудь из видных карфагенян, они приглашали его развлечься. Играя в диск, они старались отдавить ему ноги, а в кулачном бою сейчас же сворачивали челюсть. Пращники пугали карфагенян своими пращами, заклинатели - своими змеями, наездники - своими лошадьми. Мирные карфагеняне сносили обиды, понуря голову, и старились улыбаться. Некоторые, чтобы выказать храбрость, давали понять знаками, что хотят быть солдатами. Им предлагали рубить дрова и чистить мулов. Их заковывали в латы и катали, как бочки, по улицам лагеря. Потом, когда они собирались уходить, наемники, кривляясь, делали вид, что в отчаянии рвут на себе волосы.

Многие из них, по глупости или в силу предрассудков, наивно считали всех карфагенян очень богатыми и шли за ними следом, умоляя дать им что-нибудь. Они зарились на все, что им казалось красивым: кольца, пояса, сандалии, бахрому на платье, и когда ограбленный карфагенянин восклицал: «У меня больше ничего нет! Что тебе от меня нужно?» Они отвечали: «Твою жену!» Другие же говорили: «Твою жизнь!»

Военные счета были сданы начальникам, прочитаны солдатам и окончательно утверждены. Тогда они потребовали палаток; им дали палатки. Греческие полемархи попросили дать им несколько красивых доспехов, которые изготовлялись в Карфагене. Великий совет постановил выдать им определенную сумму для приобретения доспехов. Затем наездники заявили, что Республика по справедливости должна заплатить им за потерю лошадей. Один утверждал, что у него пали три лошади при какой-то осаде, другой - будто потерял пять лошадей во время такого-то похода, а у третьего, по его словам, погибло в пропастях четырнадцать лошадей. Им предложили гекатомпильских жеребцов; они предпочли деньги.

Потом они потребовали, чтобы им заплатили серебром (серебряной монетой, а не кожаными деньгами) за весь хлеб, который им были должны, и по той высокой цене, по которой он продавался во время войны, - другими словами, они требовали за меру муки в четыреста раз больше, чем платили сами за мешок пшеницы. Эта несправедливость всех возмутила; пришлось, однако, уступить.

Тогда представители солдат и посланцы Великого совета примирились, призывая в свидетели своих клятв духа-хранителя Карфагена и богов варварских племен. Они принесли взаимные извинения и наговорили друг другу любезностей с чисто восточной горячностью и многоречием. После этого солдаты потребовали в знак дружбы, чтобы были наказаны все предатели, которые вооружили их против Республики.

Карфагеняне сделали вид, что не понимают. Тогда наемники определенно заявили, что требуют голову Ганнона.

Они по нескольку раз в день выходили из лагеря и, прогуливаясь перед стенами, кричали, чтобы им бросили голову суффета; они подставляли края одежд, чтобы ее поймать.

Великий совет, быть может, и уступил бы, если бы они не предъявили еще одного условия, более оскорбительного, чем все другие: они потребовали, чтобы их вождям отданы были в жены девственницы из лучших карфагенских семей. Это придумал Спендий, и многие из наемников сочли его предложение совершенно простым и приемлемым. Такое дерзостное желание породниться с пунической знатью возмутило карфагенян; они резко заявили, что больше ничего не дадут. Тогда наемники стали кричать, что их обманули и что если через три дня им не выдадут жалованье, они сами отправятся за ним в Карфаген.

Вероломство наемников, однако, не было так безгранично, как думали их враги. Гамилькар многократно брал на себя чрезмерные обязательства. Обещания его были, правда, неопределенные, но весьма торжественные. Наемники имели право ожидать, что, когда они высадятся в Карфагене, им отдадут весь город и они поделят между собою его сокровища. Когда же оказалось, что им едва ли выплатят жалованье, это было таким же разочарованием для их гордости, как и для их жадности.

Ведь являли же собою Дионисий, Пирр, Агафокл и военачальники Александра пример сказочных воинских удач. Идеал Геркулеса, которого хананеяне смешивали с богом солнца, сиял на горизонте войск. Известно было, что простые солдаты становились иногда венценосцами, и слухи о крушении империй пробуждали честолюбивые мечты галлов, обитавших в дубовых лесах, эфиопов, живших среди песков. И был народ, всегда готовый использовать чужую храбрость. Поэтому воры, изгнанные своими соплеменниками, убийцы, скитавшиеся по дорогам, преступники, преследуемые богами за святотатство, все голодные, все пришедшие в отчаяние старались добраться до порта, где карфагенский вербовщик набирал войско. Обыкновенно Карфаген выполнял свои обещания. На этот раз, однако, неистовая жадность Карфагена вовлекла его в опасное предательство. Нумидийцы, ливийцы и вся Африка собиралась напасть на Карфаген. Только море оставалось свободным. Там могли быть римляне. И, подобно человеку, на которого со всех сторон набросились убийцы, Карфаген чувствовал вокруг себя смерть.

Пришлось обратиться к помощи Гискона; варвары согласились на его посредничество. Однажды утром опустились цепи порта, и три плоских судна, пройдя через канал Тении, вошли в озеро.

На первом судне стоял на носу Гискон. За ним возвышался, точно высокий катафалк, огромный ящик, снабженный кольцами наподобие висящих венков. Затем появилось множество переводчиков со сфинксообразными головными уборами; у каждого на груди был татуирован попугай. За ними следовали друзья и рабы, все безоружные; их было столько, что они стояли плечом к плечу. Три длинные барки, чуть не тонувшие под тяжелым грузом, подвигались вперед под шум приветствий глядевшего на них войска.

Как только Гискон сошел на берег, солдаты побежали ему навстречу. По его приказу соорудили нечто вроде трибуны из мешков, и он заявил, что не уедет, прежде чем не заплатит всем сполна.

Раздались рукоплескания; он долго не мог произнести ни слова.

Затем он стал упрекать и Республику, и варваров, говоря, что во всем виноваты несколько бунтовщиков, испугавших Карфаген своей дерзостью. Лучшим доказательством добрых намерений Карфагена служило, по его словам, то, что к ним послали именно его, всегдашнего противника суффета Ганнона. Нечего поэтому приписывать Карфагену глупое намерение раздражать храбрецов или же черную неблагодарность, нежелание признать заслуги наемников. И Гискон принялся за выплату солдатам жалованья, начав с ливийцев. Но так как представленные счета были лживы, то он и не пользовался ими.

Солдаты проходили перед ним по племенам, показывая каждый на пальцах, сколько лет он служил; их поочередно метили на левой руке зеленой краской; писцы вынимали пригоршни денег из раскрытого ящика, а другие пробуравливали кинжалом отверстия на свинцовой пластинке.

Прошел человек тяжелой поступью, наподобие быка.

Поднимись ко мне, - сказал суффет, подозревая обман. - Сколько лет ты служил?

Двенадцать лет, - ответил ливиец.

Гискон просунул ему пальцы под челюсть, где ремень от каски натирал всегда две мозоли; их называли рогами, и «иметь рога» значило быть ветераном.

Вор! - воскликнул суффет. - Я, наверное, найду у тебя на плечах то, чего нет на лице.

Разорвав его тунику, он обнажил спину, покрытую кровоточивой коростой: это был землепашец из Гиппо-Зарита. Поднялся шум; ему отрубили голову.

Наступила ночь. Спендий пошел к ливийцам, разбудил их и сказал:

Когда лигуры, греки, балеары, так же как и италийцы, получат свое жалованье, они вернутся домой. Вы же останетесь в Африке, рассеянные среди своих племен и совершенно беззащитные. Тогда-то Карфаген и начнет вам мстить! Берегитесь обратного пути! Неужели вы верите их словам? Оба суффета действуют согласно! Гискон вас обманывает! Вспомните про Остров костей, про Ксантиппа, которого они отправили обратно в Спарту на негодном судне!

Что же нам делать? - спросили они.

Подумайте, - сказал Спендий.

Следующие два дня прошли в уплате жалованья солдатам из Магдалы, Лептиса, Гекатомпиля. Спендий стал часто ходить к галлам.

Теперь расплачиваются с ливийцами, - говорил он им, - а потом заплатят грекам, балеарам, азиатам и всем другим! Вас же немного, и вы ничего не получите! Вы не увидите больше родины! Вам не дадут кораблей! Они вас убьют, чтобы не тратиться на вашу еду.

Галлы отправились к суффету. Автарит, тот, которого Гискон ранил у Гамилькара, стал предлагать ему вопросы. Рабы его вытолкали; но, уходя, он поклялся отомстить.

Требований и жалоб становилось все больше и больше. Наиболее упрямые проникали в палатку суффета; чтобы разжалобить, они хватали его за руки, заставляли щупать свои беззубые рты, худые руки и рубцы старых ран. Те, которым еще не уплатили, возмущались, а кто получил жалованье, требовали еще денег за лошадей. Бродяги, изгнанники захватывали оружие солдат и утверждали, что про них забыли. Каждую минуту вихрем вваливались новые толпы; палатки трещали, падали; сдавленные между укреплениями лагеря, солдаты с криками подвигались от входов к центру. Когда шум становился нестерпимым, Гискон опирался локтем на свой скипетр из слоновой костили, глядя на море, стоял неподвижно, запустив пальцы в бороду.

Мато часто отходил в сторону и говорил со Спендием; потом он снова глядел в лицо суффету, и Гискон непрерывно чувствовал направленные на него глаза, точно две пылающие зажигательные стрелы. Они несколько раз осыпали друг друга ругательствами через головы толпы, не слыша, однако, слов друг друга.

Тем временем платеж продолжался, и суффет умело справлялся со всеми препятствиями.

Греки придирались к нему из-за различия монет. Он представил им такие убедительные разъяснения, что они удалились, не выражая недовольства. Негры требовали, чтобы им дали белые раковины, которые употреблялись для торговых сделок внутри Африки. Гискон предложил послать за ними в Карфаген. Тогда они, как и все другие, согласились принять деньги.

Балеарам обещали нечто лучшее - женщин. Суффет ответил, что для них ожидается целый караван девственниц, но путь-далек, и нужно ждать еще шесть месяцев. Он сказал, что когда женщины достаточно располнеют, их натрут благовонными маслами и отправят на кораблях в балеарские порты.

Вдруг Зарксас, вновь окрепший, статный, вскочил, как фокусник, на плечи друзей.

Ты что ж, приберег их для трупов? - крикнул он, показывая на Камонские ворота в Карфагене.

При последних лучах солнца медные дощечки, украшавшие ворота сверху донизу, сверкали. Варварам казалось, что они видят следы крови. Каждый раз, как Гискон собирался говорить, они поднимали крик. Наконец, он спустился медленной поступью и заперся у себя в палатке.

Когда он вышел оттуда на заре, его переводчики, которые спали на воздухе, не шевельнулись; они лежали на спине с остановившимся взглядом, высунув язык, и лица их посинели. Беловатая слизь текла у них из носа, и тела их окоченели, точно они замерзли за ночь. У каждого виднелся на шее тонкий камышовый шнурок.

Мятеж стал разрастаться. Убийство балеаров, о котором напомнил Зарксас, укрепило подозрения, возбуждаемые Спендием. Они уверили себя, что Республика, как всегда, хочет обмануть их. Пора с этим покончить. Можно обойтись без переводчиков! Зарксас, с повязкой на голове, пел военные песни; Автарит потрясал большим мечом; Спендий одному что-то шептал на ухо, другому добывал кинжал. Более сильные старались сами добыть себе жалованье, менее решительные просили продолжать раздачу. Никто не снимал оружия, и общий гнев объединялся в грозное негодование против Гискона.

Некоторые, вскарабкавшись, стали тут же рядом с ним; пока они выкрикивали ругательства, их терпеливо слушали; если же они хоть одним словом заступались за него, их немедленно избивали камнями или сносили им головы сзади ударом сабли. Груда мешков была краснее жертвенника!

После еды, выпив вина, они становились ужасными! В карфагенских войсках вино было запрещено под страхом смертной казни, и они поднимали чаши в сторону Карфагена, высмеивая дисциплину. Потом они возвращались к рабам, хранившим казну, и возобновляли резню. Слово «бей», звучавшее по-иному на разных языках, было всем понятно.

Гискон знал, что родина отступилась от него, но не хотел нанести ей бесчестья. Когда солдаты напомнили ему, что им обещали корабли, он поклялся Молохом, что сам, на собственные средства доставит их; сорвав с шеи ожерелье из синих жемчужин, он бросил его в толпу как залог. Тогда африканцы потребовали хлеба, согласно обещаниям Великого совета. Гискон разложил счета Сисситов, написанные фиолетовой краской на овечьих шкурах. Он прочел список всего ввезенного в Карфаген, месяц за месяцем и день за днем.

Вдруг он остановился, широко раскрыв глаза, точно прочел среди цифр свой смертный приговор.

Он увидел, что старейшины обманно сбавили все цифры, и хлеб, проданный в самую тяжелую пору войны, был помечен по такой низкой цене, что нужно было быть слепым, чтобы поверить приведенным цифрам.

Говори громче! - кричали ему. - Он придумывает, как лучше солгать, негодяй! Не верьте ему!

Несколько времени Гискон колебался, потом продолжал чтение.

Солдаты, не подозревая, что их обманывают, принимали на веру счета Сисситов. Изобилие всего в Карфагене вызвало у них бешеную зависть. Они разбили ящик из сикоморового дерева, но он оказался на три четверти пустым. На их глазах оттуда вынимали такие суммы, что они считали ящик неисчерпаемым и решили, что Гискон зарыл деньги у себя в палатке. Они взобрались на груды мешков. Мато шел во главе их. На крики: «Денег, денег!» Гискон, наконец, ответил:

Пусть вам даст деньги ваш предводитель!

Он безмолвно глядел на них своими большими желтыми глазами, и длинное лицо его было белее бороды. Стрела, задержанная перьями, торчала у него за ухом, воткнувшись в широкое золотое кольцо, и струйка крови стекала с его тиары на плечо.

По знаку Мато все двинулись вперед. Гискон распростер руки, Спендий стянул ему кисти рук затяжной петлей, кто-то другой повалил его, и он исчез в беспорядочно метавшейся толпе, которая бросилась на мешки.

Толпа разгромила его палатку; там оказались только необходимые обиходные предметы; после более тщательного обыска нашли еще три изображения богини Танит, а также завернутый в обезьянью шкуру черный камень, упавший с луны. Гискона сопровождали по собственному желанию много карфагенян; все это были люди с высоким положением, принадлежавшие к военной партии.

Их вывели за палатки и бросили в яму для нечистот. Привязав их железными цепями за живот к толстым кольям, им протягивали пищу на остриях копий.

Автарит, находясь при них на страже, осыпал их ругательствами; они не понимали его языка и не отвечали; тогда галл время от времени бросал им в лицо камешки, чтобы слышать их крики.

Со следующего же дня какое-то томление охватило войско. Гнев улегся, и людей объяла тревога. Мато ощущал смутную печаль. Он как бы косвенно оскорбил Саламбо. Точно эти богатые были связаны с нею. Он садился ночью на край ямы и слышал в их стонах что-то напоминавшее голос, которым полно было его сердце.

Все обвиняли ливийцев, потому что только им одним уплатили жалованье. Но вместе с оживавшей национальной неприязнью, наряду с враждой к отдельным лицам укреплялось сознание, что опасно отдаваться таким чувствам. Их ожидало страшное возмездие за то, что они совершили, и нужно было предотвратить месть Карфагена. Происходили нескончаемые совещания, без конца произносились речи. Каждый говорил, не слушая других, а Спендий, обыкновенно очень словоохотливый, только качал головой в ответ на все предложения.

Однажды вечером он как бы невзначай спросил Мато, нет ли источников в городе.

Ни одного! - ответил Мато.

На следующий день Спендий увлек его на берег озера.

Господин! - сказал бывший раб. - Если сердце твое отважно, я проведу тебя в Карфаген.

Каким образом? - задыхаясь, спросил Мато.

Поклянись выполнять все мои распоряжения и следовать за мной, как тень.

Мато, подняв руку к светилу Хабар, воскликнул:

Клянусь тебе именем Танит!

Спендий продолжал:

Завтра после заката солнца жди меня у подножья акведука, между девятой и десятой аркадами. Возьми с собой железный лом, каску без перьев и кожаные сандалии.

Водопровод, о котором он говорил, прорезывал наискось весь перешеек. Это было замечательное сооружение, впоследствии увеличенное римлянами. Несмотря на свое презрение к другим народам, Карфаген неуклюже заимствовал у них это новое изобретение, так же как Рим заимствовал у Карфагена пуническую галеру. Пять этажей арок тяжелой архитектуры, с контрфорсами внизу и львиными головами наверху, доходили до западной части Акрополя, где они спускались под город, выливая почти целую реку в мегарские цистерны.

В условленный час Спендий встретился там с Мато. Он привязал нечто вроде багра к концу веревки и быстро завертел ею, как пращей; железное орудие зацепилось за стену, и они стали друг за другом карабкаться на нее.

Когда они поднялись на высоту первого этажа, зацепка, которую они бросали вверх, каждый раз падала обратно. Чтобы найти какую-нибудь расщелину, приходилось идти по краю выступа; но он становился все более узким по мере того, как они поднимались на верхние ряды арок. Потом веревка стала ослабевать и несколько раз чуть не порвалась.

Наконец, они добрались до самого верха, Спендий время от времени наклонялся и щупал рукой камни.

Здесь, - сказал он. - Давай начнем!

Налегая на лом, захваченный Мато, они подняли одну из плит.

Они увидели вдали всадников, мчавшихся на невзнузданных лошадях. Золотые запястья прыгали в широких складках из плащей. Впереди скакал человек в головном уборе со страусовыми перьями; он держал по копью в каждой руке.

Нар Гавас! - воскликнул Мато.

Так что же! - возразил Спендий и вскочил в отверстие, образовавшееся под плитой.

Мато попытался по его приказу поднять одну из каменных глыб. Но ему не хватало места раздвинуть локти.

Мы вернемся сюда, - сказал Спендий. - Ступай вперед.

Они вступили в водопровод.

Сначала они стояли в воде по живот, но вскоре зашатались и должны были пуститься вплавь, причем беспрестанно стукались о стенки слишком узкого канала. Вода текла почти под самой верхней плитой; они расцарапали себе лица. Потом их увлек поток. Тяжелый могильный воздух теснил им грудь; прикрывая голову руками, сжимая колени, вытягиваясь насколько только было возможно, они неслись во мраке, как стрелы, задыхаясь, хрипя, еле живые. Вдруг все почернело перед ними, и быстрота потока увеличилась. Они упали.

Поднявшись на поверхность воды, они пролежали несколько мгновений на спине, с наслаждением вдыхая воздух. Аркады одна за другой раскрывались вдали, среди широких стен, разделявших водоемы. Все они были полны, и вода текла сплошной пеленой во всю длину цистерн. С куполов потолка через отдушины струилось бледное сияние, расстилавшее по воде как бы диски света; окружающий мрак, сгущаясь у стен, отодвигал их бесконечно далеко. Малейший звук будил громкое эхо.

Спендий и Мато снова пустились вплавь и проплыли через арки несколько бассейнов кряду. Еще два ряда меньших водоемов тянулись параллельно с каждой стороны. Пловцы сбились с дороги, кружились, возвращались обратно; наконец, они почувствовали упор под ногами, - то был мощеный пол галереи, тянувшейся вдоль водоемов.

Тогда, подвигаясь вперед с величайшей осторожностью, они стали ощупывать стену, чтобы найти выход. Но их ноги скользили; они падали в глубокие бассейны, поднимались, вновь падали и чувствовали страшную усталость. Их тела точно растаяли в воде во время плавания. Они закрыли глаза, чувствуя близость смерти.

Спендий ударился рукой о решетку. Вместе с Мато он стал ее расшатывать, и решетка подалась. Они очутились на ступеньках лестницы. Ее замыкала сверху бронзовая дверь. Они отодвинули острием кинжала засов, открывавшийся снаружи, и вдруг их окутал свежий воздух.

Ночь была объята молчанием, и небо казалось неизмеримо высоким. Над длинными стенами высились верхушки деревьев. Весь город спал. Огни передовых постов сверкали, как блуждающие звезды.

Спендий провел три года в эргастуле и плохо знал расположение городских кварталов. Мато полагал, что путь к дворцу Гамилькара должен быть налево, через Маппалы.

Нет, - сказал Спендий, - проведи меня в храм Танит.

Мато хотел что-то сказать.

Помни! - сказал бывший раб и, подняв руку, указал ему на сверкающую планету Хабар.

Мато безмолвно направился к Акрополю.

Они ползли вдоль кактусовых изгородей, окаймлявших дорожки. Вода стекала с их тел на песок. Влажные сандалии скользили бесшумно. Спендий, у которого глаза сверкали, как факелы, обшаривал на каждом шагу кустарники. Он шел за Мато, положив руки на два кинжала, которые держал подмышками на кожаных ремнях.

Гюстав Флобер

Сборник

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2016

Классик французской литературы Гюстав Флобер родился 12 декабря 1821 года в Руане, в семье хирурга Ашиля-Клеофаса Флобера и Анн-Жюстин-Каролины Флобер (в девичестве Флерио). Детство будущего писателя было безрадостным; оно прошло в закоулках городской больницы, при которой жила семья его отца.

Без особого блеска Гюстав окончил королевский коллеж, потом лицей. Единственным достойным упоминания событием его юности была встреча в 1836 году с Элизой Фуко, ставшей впоследствии женой музыкального издателя Мориса Шлезингера. Это знакомство оставило глубокий след в душе юноши и повлияло на создание одного из лучших романов писателя – «Воспитание чувств».

В 1840 году молодой Гюстав поступает на юридический факультет Парижского университета, но больше времени проводит в обществе друзей – художников и литераторов. В 1844 году, пережив первый приступ эпилепсии, Гюстав оставляет учебу, возвращается в Руан, где пишет несколько рассказов и создает первую версию романа «Воспитание чувств». Начинающий автор критически относится к французским революционным событиям 1848 года, которые привели к провозглашению Второй республики. На следующий год он уезжает на Ближний Восток, где проводит три года, посетив Египет, Иерусалим, Константинополь, а на обратном пути – Италию. По возвращении Флобер начинает работу над романом «Мадам Бовари», принесшим ему настоящую литературную славу. Писателя с восторгом принимают в парижских салонах.

В 1857 году Флобер начинает работу над историческим романом «Саламбо», рассказывающем о восстании наемников в Карфагене в III в. до н. э. Собирая материал, писатель совершает короткое путешествие по Тунису. Кропотливая работа над книгой затянулась вплоть до 1862 года. В 1866 году писателя награждают орденом Почетного легиона. В 1869 году Флобер становится любовником матери Ги де Мопассана, литературному становлению которого он впоследствии способствовал. В ноябре того же года выходит из печати окончательная редакция «Воспитания чувств», в которой писатель заново переосмысливает события революционного 1848 года. Критика плохо встретила роман, в результате чего было продано всего несколько сот экземпляров книги.

Во время начавшейся войны с Пруссией Флобер вместе с матерью оказывается в оккупированной немцами Нормандии. В 1872 году она умирает. Флобер испытывает финансовые трудности: он вынужден продать свои фермы и в целях экономии покидает Париж. К тому же Гюстава все больше беспокоит здоровье. В марте 1874 года терпит неудачу постановка его пьесы «Кандидат», и в том же году писатель заканчивает окончательную редакцию своей поэмы в прозе «Искушение святого Антония».

С 1872 года Флобер работал над сатирическим романом «Бувар и Пекюше», который остался неоконченным по причине неожиданной смерти автора от кровоизлияния в мозг 8 мая 1880 года. Похороны писателя состоялись в Руане 11 мая в присутствии многочисленных друзей, среди которых были такие знаменитости, как Эмиль Золя, Альфонс Доде, Эдмон де Гонкур, Ги де Мопассан. Неоконченный роман вышел из печати в 1881 году. В мировой литературе Флобер занимает почетное место: он до сих пор считается лучшим французским стилистом и одним из тончайших психологов.

Избранные произведения Г. Флобера:

«Мадам Бовари» (Madame Bovary, 1857)

«Саламбо» (Salammbo,1862)

«Воспитание чувств» (L"Éducation sentimentale, 1869)

«Искушение святого Антония» (La Tentation de saint Antoine, 1874)

«Три повести: Простое сердце, Легенда о св. Юлиане Милостивом, Иродиада» (Trois Contes: Un cœur simple, La Légende de saint Julien l"Hospitalier, Hérodias, 1877)

«Бувар и Пекюше» (Bouvard et Pécuchet, 1881)

Это было в Мегаре, предместье Карфагена, в садах Гамилькара.

Воины, которыми он предводительствовал в Сицилии, устроили большое пиршество, чтобы отпраздновать годовщину Эрикской битвы, и так как хозяин отсутствовал, а их было много, они ели и пили без всякого стеснения.

Начальники, обутые в бронзовые котурны, поместились в среднем проходе под пурпуровым навесом с золотой бахромой, который тянулся от стены конюшен до первой террасы дворца. Простые ратники расположились под деревьями; оттуда видно было множество строений с плоскими крышами – давильни, погреба, амбары, хлебопекарни, арсеналы, а также двор для слонов, рвы для диких зверей и тюрьма для рабов.

Фиговые деревья окружали кухни; лес смоковниц доходил до зеленых кущ, где меж белых хлопчатников рдели гранаты; отягченные гроздьями виноградные лозы поднимались к ветвям сосен; под платанами цвело поле роз; на лужайках покачивались лилии; дорожки были посыпаны черным песком с примесью кораллового порошка, а посредине шла аллея кипарисов, как двойная колоннада зеленых обелисков.

Дворец Гамилькара, построенный из нумидийского мрамора с желтыми крапинками, громоздился в отдалении на широком фундаменте; четыре этажа его выступали террасами один над другим. Монументальная прямая лестница из черного дерева, на каждой ступеньке которой стояли сбоку носовые части захваченных вражеских галер, красные двери, помеченные черным крестом, медные решетки, служившие защитой от скорпионов, легкие золотые переплеты в верхних окнах – все это придавало дворцу суровую пышность, и он казался солдатам столь же торжественным и непроницаемым, как лицо Гамилькара.

Совет предоставил им этот дворец для пира. Выздоравливавшие воины, которые ночевали в храме Эшмуна, вышли оттуда на заре, плетясь на своих костылях. Толпа росла с каждым мгновеньем. Люди беспрерывно стекались ко дворцу по всем дорожкам, точно потоки, устремляющиеся в озеро. Между деревьями сновали кухонные рабы, испуганные, полунагие; газели на лугах убегали с громким блеянием. Солнце близилось к закату, и от запаха лимонных деревьев зловоние потной толпы казалось еще более тягостным.

Тут были люди разных наций – лигуры, лузитанцы, балеары, негры и беглецы из Рима. Слышался то тяжелый дорийский говор, то кельтские слова, грохотавшие, как боевые колесницы, ионийские окончания сталкивались с согласными пустыни, резкими, точно крики шакала. Грека можно было отличить по тонкому стану, египтянина – по высоким сутулым плечам, кантабра – по толстым икрам. На шлемах у карийцев горделиво покачивались перья; каппадокийские стрелки расписали свое тело большими цветами; несколько лидийцев с серьгами в ушах сели за трапезу в женских одеждах и туфлях. Иные намазались для праздника киноварью и походили на коралловые статуи.

Они разлеглись на подушках, ели, сидя на корточках вокруг больших блюд, или же, лежа на животе, хватали куски мяса и насыщались в мирной позе львов, разрывающих добычу. Прибывшие позже других стояли, прислонившись к деревьям, смотрели на низкие столы, наполовину скрытые пунцовыми скатертями, и ждали своей очереди.

Совет послал рабов, посуду, ложа для пирующих; так как кухонь Гамилькара не хватало, среди сада, как на поле битвы, когда сжигают мертвецов, горели яркие костры, и на них жарили быков. Хлебы, посыпанные анисом, высились вперемежку с огромными сырами, тяжелее дисков. Около золотых плетеных корзин с цветами стояли чаши с вином и сосуды с водой. Гости широко улыбались от радости, что наконец могут наесться досыта. Слышалось пение.

Прежде всего им подали на красных глиняных тарелках с черными узорами дичь под зеленым соусом, потом всякие ракушки, какие собирают на карфагенских берегах, похлебки из пшеницы, ячменя, бобов и улитки с тмином, налитые в желтые янтарные блюда.

Вслед за тем столы уставили мясными блюдами. Подали антилоп с рогами, павлинов в перьях, целых баранов, сваренных в сладком вине, верблюжьи и буйволовые окорока, ежей, с приправой из рыбьих внутренностей, жареную саранчу и сонь в маринаде. В деревянных чашках из Тамрапании плавали в шафране большие куски жира. Все было залито рассолом, приправлено трюфелями и асафетидой. Уложенные пирамидами плоды, рассыпаясь, падали на медовые пряники. Было, конечно, и жаркое из маленьких собачек с толстыми животами и розовой шерстью, которых откармливали выжимками из маслин, – карфагенское блюдо, вызывавшее отвращение у других народов. Неожиданность новых яств возбуждала жадность пирующих. Галлы с длинными волосами, собранными на макушке кверху, вырывали друг у друга арбузы и лимоны и съедали их с коркой. Негры, никогда не видавшие лангуст, раздирали себе лица об их красные колючки. Бритые греки, у которых лица были белее мрамора, бросали за спину остатки со своих тарелок, а пастухи из Бруттиа, одетые в волчьи шкуры, ели молча, уткнувшись в тарелки.

Наступила ночь. Сняли велариум, протянутый над аллеей из кипарисов, и принесли факелы.

Дрожащее пламя нефти, горевшей в порфировых вазах, испугало на вершинах кипарисов обезьян, посвященных Луне. Их резкие крики смешили солдат.

Работа над романом «Саламбо» началась в конце 1850-х годов и закончилась в начале 1860-х. «Саламбо» предшествовал другой, более известный роман Гюстава Флобера «Госпожа Бовари».

Писатель больше не хотел тратить время на произведения, подобные «Госпоже Бовари». Быт французской глубинки казался слишком ничтожным для того, чтобы рассказывать о нём читателям. Необходимо было создать такой роман, который бы смог доказать критикам, что Флобер – настоящий романтик. Писатель погрузился в изучение трудов античных авторов, которых любил с детства. Необычная тема, дающая возможность создать нечто непохожее на творения современников, должна была реабилитировать Флобера в глазах литераторов, раскритиковавших печальную историю Эммы Бовари.

Действие романа разворачивается в III веке до нашей эры в Карфагене. Разорительная Пуническая война привела к тому, что Совет Карфагена не смог заплатить воинам-наёмникам. Полководец Гамилькар Барка устроил в садах вокруг своего дворца роскошный пир для воинов, чтобы заставить их хотя бы на время забыть о том, что они не получили своё жалование. Однако Совет Карфагена просчитался. Под воздействием алкоголя воины стали ещё более агрессивными и продолжали требовать расплаты. Заметив в саду озеро, в котором плавали священные для рода Барки рыбки, варвары учинили над ними жестокую расправу.

Неожиданно перед опьяневшими воинами появилась дочь Гамилькара – Саламбо. Девушка звала своих рыбок и упрекала пировавших в святотатстве, которое они себе позволили. К удивлению воинов, Саламбо говорила на многих языках и наречиях. Кроме этого, она была невероятно прекрасна.

Нар Гавас, нумидийский вождь, и ливиец Мато смотрели на девушку с особенным восхищением. С этого часа между ними началось соперничество за внимание красавицы Саламбо.

Варварам было предложено покинуть Карфаген и ждать жалования в нескольких днях ходьбы от города. Воинам пришлось покориться. Нар Гавас, не будучи наёмником, прибыл в варварский лагерь и поселился среди воинов. Мато страдает из-за безответной любви к Саламбо. По совету волхвов он перепробовал множество средств, чтобы забыть дочь Гамилькара, но ему ничего не помогло.

Не дождавшись обещанного жалования, наёмники напали на Карфаген. Мато удалось пробраться в город. Он проник в храм богини Танит, покровительницы Карфагена, и похитил её покрывало, завернувшись в которое проник во дворец Гамилькара, в спальню Саламбо. Мато признаётся в любви своей избраннице, но испуганная Саламбо зовёт на помощь стражу. Однако ливиец знает, что пока на нём покрывало богини, никто не посмеет его тронуть.

Мато беспрепятственно покинул город. В Карфагене начались многочисленные бедствия. Горожане во всём обвиняли Саламбо. Город утратил покрывало Танит, а вместе с ним и защиту богини. Дочь Гамилькара вынуждена отправиться в лагерь неприятеля. Нар Гавас успел перейти на сторону карфагенян и поджечь палатки врагов. Мато возвращает Саламбо покрывало. Гамилькар решил выдать дочь замуж за нового союзника.

Несмотря на отчаянное сопротивление наёмников, Карфаген одержал победу. Мато попал в плен. День его казни был назначен на день свадьбы Саламбо. Связанного ливийца прогнали через весь город. Каждый житель Карфагена имел право нанести ему удар. Запрещено было только ранить его в грудь или в глаза. Ливиец до последней секунды должен был оставаться в сознании и видеть свои муки. Наконец, Мато оказался перед террасой дворца, где в подвенечном платье сидела Саламбо. Ливиец, чьё тело успело превратиться в кровавое месиво, последний раз взглянул на возлюбленную и умер.

Нар Гавас, чувствуя свой триумф, обнял Саламбо и выпил из золотой чаши. Девушка тоже взяла в руки чашу, но тут же потеряла сознание. Дочь Гамилькара была мертва. Автор сообщает, что таким образом Саламбо была наказана за то, что прикоснулась к покрывалу богини, до которого никто не должен был касаться.

Характеристика персонажей

Саламбо выросла вдали от суровых реалий того мира, в котором жил её отец-полководец. Девушку окружали рабы и служанки. Много времени Саламбо проводила в молитвах к Танит.

Строгое воспитание оградило юную дочь Гамилькара от страстей любви. Она не понимала поступок Мато, ворвавшегося к ней в спальню. Однако Мато было суждено стать мужчиной, благодаря которому Саламбо смогла понять смысл того чувства, которое движет многими поступками людей. Разгадав тайну любви, девушка умирает. В этом событии нетрудно заметить одну из главных идей романа: любовь – единственное, ради чего стоит жить. Человек, не познавший её, просто не имеет права умирать. Человеку, вкусившему её, ничего более и не нужно знать в этом мире.

Ливиец и нумидиец страстно влюблены в одну женщину. Но, оказавшись в одной и той же ситуации, Мато и Нар Гавас ведут себя по-разному.

Мато хочет завоевать сердце Саламбо. Для него она – богиня, подобная Танит. Даже оставшись наедине с возлюбленной, ливиец ждёт её согласия, не осмеливаясь самостоятельно предпринимать какие-либо действия. Возможно, Мато не смог бы завладеть Саламбо в её спальне.

Однако в своей палатке, где девушка была полностью беззащитна, он вполне мог бы сделать с ней всё, что захотел. Но Мато не нужно насилие. Он жаждет взаимности, пытаясь словами и осторожными поцелуями разжечь пламя любви в Саламбо.

Иначе действует соперник Нар Гавас. Ему безразлична взаимность. Нумидийский вождь выбрал себе женщину, согласия которой он спрашивать не намерен. Нар Гавас идёт к своей цели «по головам», пытаясь уничтожить не только соперника. Он пошёл на предательство, поджёг лагерь и предпринял многие другие действия для достижения задуманного. Вместо того, чтобы стоять на коленях перед Саламбо, он старается угодить её отцу. Найдя в нумидийце сильного соратника, Гамилькар непременно отдаст ему в жёны свою дочь, чтобы закрепить союз.