Цитаты про печорина из романа герой. Цитаты печорин григорий александрович

«Герой нашего времени» психологический роман. Печорин главный герой произведения мечтал о подвигах, но из-за своего бездействия не смог добиться ничего в жизни. Опустошенный морально он глубоко несчастен. При прекрасных внешних данных, блестящем образовании у него нет друзей, любимой женщины. Он слишком много думал, но мало делал для того, чтобы изменить жизнь в лучшую сторону.

Цитаты из романа «Герой нашего времени» можно использовать в нашей жизни. Они несут жизненный смысл и будут использоваться вечно, передаваясь из поколения в поколение.

Цитаты из романа по персонажам

Цитаты Печорина:

Ожидание насильственной смерти, не есть ли уже настоящая болезнь?

Заметьте, любезный доктор, - сказал я, - что без дураков было бы на свете очень скучно!

Сострадание – чувство, которому покоряются так легко все женщины, впустило свои когти в ее неопытное сердце.

Он изучал все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа, но никогда не умел он воспользоваться своим знанием (о докторе Вернере).

Когда хвалят глаза, то это значит, что остальное никуда не годится.

Радости забываются, а печали никогда.

Я глупо создан: ничего не забываю, – ничего!

Порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело.

Мирный круг честных контрабандистов.

Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!

Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой.

Иногда маловажный случай имеет жестокие последствия.

Гнаться за погибшим счастьем бесполезно и безрассудно.

Я иногда себя презираю.…Не оттого ли я презираю других?

Неужто я влюблен? Я так глупо создан, что этого можно от меня ожидать.

Зло порождает зло.

Честолюбие есть не что иное, как жажда власти.

Как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!

На стене ни одного образа – дурной знак!

Милый мой, я презираю женщин, чтобы не любить их, потому что иначе жизнь была бы слишком нелепой мелодрамой.

Цитаты Максим Максимыча:

Уж эта мне Азия! Что люди, что речки – никак нельзя положиться!

Нет проку в том, кто старых друзей забывает!

Плохое дело в чужом пиру похмелье.

Ах, подарки! Чего не сделает женщина за цветную тряпочку!

И к свисту пули можно привыкнуть.

Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!

Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться.

Она хорошо сделала, что умерла: ну что бы с ней сталось, если бы Григорий Александрович ее покинул?

Цитаты Автора:

Привычка – вторая натура.

Что началось необыкновенным образом, то должно так же и кончиться.

Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения.

Мы почти всегда извиняем, то, что понимаем.

Самые счастливые люди – невежды, а слава – удача, и чтоб добиться ее, надо только быть ловким.

Чтоб воздержаться от вина, он, конечно, старался уверять себя, что все в мире несчастия происходят от пьянства.

И к свисту пули можно привыкнуть, то есть привыкнуть скрывать невольное биение сердца.

Удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.

Цитаты из романа «Герой нашего времени» можно с успехом применять в современном мире. Крылатые выражения помогают окрасить речь в более яркие цвета. Учат четко формулировать мысль, обогащают словарный запас.

Все читали на моём лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали - и они родились. Я был скромен - меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, - другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, - меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, - меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду - мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я... →→→

И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле... Одни скажут: он был добрый малый, другие - мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а всё живёшь - из любопытства: ожидаешь чего-то нового... Смешно и досадно!

Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне всё мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать.

Я люблю сомневаться во всём: это расположение ума не мешает решительности характера - напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперёд, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится - а смерти не минуешь!

Видите ли, я выжил из тех лет, когда умирают, произнося имя своей любезной и завещая другу клочок напомаженных или ненапомаженных волос. Думая о близкой и возможной смерти, я думаю об одном себе: иные не делают и этого. Друзья, которые завтра меня забудут или, хуже, возведут на мой счёт бог знает какие небылицы; женщины, которые, обнимая другого, будут смеяться надо мною, чтоб не возбудить в нём ревности к усопшему, - бог с ними! Из жизненной бури я вынес только несколько идей - и ни одного чувства. Я давно уж живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека: один живёт в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его; первый, быть может, через час простится с вами и миром навеки, а... →→→

Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия: я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их радости и страданья - и никогда не мог насытиться.

Я, как матрос, рождённый и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнёт ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани...

В первой молодости моей я был мечтателем, я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. Но что от этого мне осталось? одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив её уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге.

Мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или судьбою...

Весело!.. Да, я уже прошёл тот период жизни душевной, когда ищут только счастия, когда сердце чувствует необходимость любить сильно и страстно кого-нибудь, - теперь я только хочу быть любимым, и то очень немногими; даже мне кажется, одной постоянной привязанности мне было бы довольно: жалкая привычка сердца!..

Мы часто себя очень обманываем, думая, что нас женщина любит за наши физические или нравственные достоинства; конечно, они приготовляют её сердце к принятию священного огня, а всё-таки первое прикосновение решает дело.

Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, - а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!..

Всё вздор на свете!.. Натура - дура, судьба - индейка, а жизнь - копейка!

Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя.

Из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае - труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать.

Солнце едва выказалось из-за зелёных вершин, и слияние теплоты его лучей с умирающей прохладой ночи наводило на все чувства какое-то сладкое томление; в ущелье не проникал ещё радостный луч молодого дня; он золотил только верхи утёсов, висящих с обеих сторон над нами; густолиственные кусты, растущие в их глубоких трещинах, при малейшем дыхании ветра осыпали нас серебряным дождём.

Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую всё, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы.

Уж мне эта Азия! Что люди, что речки - никак нельзя положиться!
Мне хотелось вас заставить рассказать что-нибудь, во-первых, потому, что слушать менее утомительно, во-вторых, нельзя проговориться, в-третьих, можно узнать чужую тайну, в-четвертых, потому, что такие умные люди, как вы, лучше любят слушателей, чем рассказчиков.
Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого моря.
Когда хвалят глаза, то это значит, что остальное никуда не годится. (с) Г.А. Печорин
Любовь, как огонь, – без пищи гаснет.
Милый мой, я ненавижу людей, чтобы их не презирать, потому что иначе жизнь была бы слишком отвратительным фарсом.
Я иногда себя презираю...не оттого ли я презираю и других?
Женщины любят только тех, которых не знают...
"Русские барышни большею частию питаются только платонической любовью, не примешивая к ней мысли о замужестве; а платоническая любовь самая беспокойная." (Журнал Печерина. II часть.Княжна Мэри)
Радости забываются, а печали никогда.
"Любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой..." (гл. I, Бэла)
Заметьте, что без дураков было бы на свете очень скучно...
- А всё, чай, французы ввели моду скучать? - Нет, англичане.- Ага, вот что!.. - отвечал он, - да ведь они всегда были отъявленные пьяницы!
Она хорошо сделала, что умерла: ну что бы с ней сталось, если б Григорий Александрович её покинул?..
"Порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело"
Неужели зло так привлекательно?..
я лгал; мне хотелось ее побесить. у меня врожденная страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу и рассудку
во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его; первый, может быть, через час простится с вами и миром навеки,а второй..второй?..
Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя.
А что такое счастье? Насыщенная гордость.
...если б все люди побольше рассуждали, то убедились бы, что жизнь не стоит того, чтоб об ней так много заботиться...
"Удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда, и, верно, будет когда-нибудь опять." (ч.I "Бэлла")
- Зачем же подавать надежды?- Зачем же ты надеялся? Желать и добиваться чего-нибудь - понимаю, а кто ж надеется?
Из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом не признается...
Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера - напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится - а смерти не минуешь!
"И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле... Одни скажут: он был добрый малый, другие - мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь - из любопытства: ожидаешь чего-то нового... Смешно и досадно!"
- Где нам, дуракам, чай пить!
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить её к действительности.
Я глупо создан: ничего не забываю, - ничего!

История души человеческой, хотя бы и самой мелкой, едва не любопытнее и не полезнее истории целого народа.

Я смеюсь над всем на свете, особенно над чувствами.

Вы, мужчины, не понимаете наслаждений взора, пожатия руки, а я, клянусь тебе, я, прислушиваясь к твоему голосу, чувствую такое глубокое, странное блаженство, что самые жаркие поцелуи не могут заменить его.

Главным предметом изучения человечества является человек.

Идеи - создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума.

В вашей галиматье, однако ж, есть идея!

У меня есть предчувствие… знакомясь с женщиной, я всегда безошибочно отгадывал, будет она меня любить или нет…

Такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали - и они родились. Я был скромен - меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен.

По легким признакам красавицу мою…

Повесть начинается с прибытия Печорина в Пятигорск на лечебные воды, где он знакомится с княгиней Лиговской и её дочерью, называемой на английский манер Мери. Кроме того, здесь он встречает свою бывшую любовь Веру и приятеля Грушницкого. Юнкер Грушницкий, позёр и тайный карьерист, выступает контрастным персонажем к Печорину.

Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии

Никогда не должно отвергать кающегося преступника: с отчаяния он может сделаться ещё вдвое преступнее… и тогда…

В этой части, завершающей роман, рассказывается о смерти Вулича, произошедшей после предсказания его смерти.

Иногда маловажный случай имеет жестокие последствия.

Повесть написана в форме дневника. По жизненному материалу «Княжна Мери» ближе всего к так называемой «светской повести» 1830-х годов, но Лермонтов наполнил её иным смыслом.

Я говорил правду - мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние - не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой.

При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете - дороже жизни, чести, счастья!

Уж эта мне Азия! что люди, что речки - никак нельзя положиться!

Порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело; это открытие принадлежит Юной Франции. Она, то есть порода, а не Юная Франция, большею частью изобличается в поступи, в руках и ногах; особенно нос много значит. Правильный нос в России реже маленькой ножки.

Простодушный штабс-капитан Максим Максимыч характеризует своего подчиненного Печорина так:

«Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут – а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнет, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один; бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха…»

Максим Максимыч наблюдает парадоксальное поведение Печорина со своей возлюбленной Бэлой, попытки Печорина добиться Бэлы как можно скорее, любыми способами. Задумав «последнее» средство для покорения Бэлы, Печорин уже не разбирает, что хорошо, что плохо, что ложь и манипуляция, а что правда:

«Я виноват перед тобой и должен наказать себя; прощай, я еду – куда? почему я знаю? Авось недолго буду гоняться за пулей или ударом шашки; тогда вспомни обо мне и прости меня». – Он отвернулся и протянул ей руку на прощание. Она не взяла руки, молчала… Не слыша ответа, Печорин сделал несколько шагов к двери; он дрожал – и сказать ли вам? я думаю, он в состоянии был исполнить в самом деле то, о чем говорил шутя. Таков уж был человек, бог его знает!»

Впоследствие Печорин оправдывает свое охлаждение к Бэле особенностями своей личности:

«Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой. Если вы хотите, я ее еще люблю, я ей благодарен за несколько минут довольно сладких, я за нее отдам жизнь, – только мне с нею скучно… Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня…»

Впечатление, которое Печорин производит на Максима Максимыча, старик может выразить кратко и просто:

«Только Григорий Александрович, несмотря на зной и усталость, не хотел воротиться без добычи, таков уж был человек: что задумает, подавай; видно, в детстве был маменькой избалован…

А такое впечатление Печорин производит на автора:

«Когда он опустился на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки; положение всего его тела изобразило какую-то нервическую слабость: он сидел, как сидит бальзакова тридцатилетняя кокетка на своих пуховых креслах после утомительного бала. В его улыбке было что-то детское…»

Печорин постоянно влезает в чужие судьбы, причем без спросу и без толку:

«Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!...»

Общение Печорина с Грушницким, на вид приятельское, содержит в себе целую реку подводных течений:

«Я лгал; но мне хотелось его побесить. У меня врожденная страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку. Присутствие энтузиаста обдает меня крещенским холодом, и, я думаю, частые сношения с вялым флегматиком сделали бы из меня страстного мечтателя»

Печорин утверждает, что неспособен к дружбе и свои отношения с доктором Вернером характеризует так:

«Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае – труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги!...»

Печорин считает, что равнодушие и усталость от жизни присущи всем умным людям, а не только ему:

«Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заране, что обо всем можно спорить до бесконечности, и потому не спорим… Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя»

Тем не менее, в душе Григория Печорина звучат отголоски всех чувств, ярких и сильных, которые он переживал когда-либо:

«Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною: всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки… Я глупо создан: ничего не забываю, – ничего!»

Когда-то Печорин разочаровался в любви:

«Да, я уже прошел тот период жизни душевной, когда ищут только счастия, когда сердце чувствует необходимость любить сильно и страстно кого-нибудь, – теперь я только хочу быть любимым…»

Его личная жизнь несчастлива, она не сложилась, несмотря на многочисленные любовные истории и романы:

«Однако мне всегда было странно: я никогда не делался рабом любимой женщины; напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом не стараясь. Отчего это? – оттого ли что я никогда ничем очень не дорожу и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук? или это – магнетическое влияния сильного организма? или мне просто не удавалось встретить женщину с упорным характером?»

Тем не менее, Печорин продолжает намеренно привлекать к себе людей, в том числе и женщин. Он вовлекается в приключения, интриги, опасности и противостояния, любовные истории с несчастливым концом:

«Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы… Первое мое удовольствие – подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха – не есть ли первый признак и величайшее торжество власти»

Счастье Печорин понимает так:

«А что такое счастие? Насыщенная гордость. Если б я почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был бы счастлив; если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви…»

Намеренно, чтобы потешить свою гордость, влюбив в себя юную девушку Мери, Печорин испытывает такие чувства:

«Я шел медленно; мне было грустно… Неужели, думал я, мое единственное назначение на земле – разрушать чужие надежды? С тех пор как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние! Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя»

Но злой демон толкает героя продолжать игру:

«Она проведет ночь без сна и будет плакать. Эта мысль мне доставляет необъятное наслаждение: есть минуты, когда я понимаю Вампира… А еще слыву добрым малым и добиваюсь этого названия!»

Перед дуэлью с Грушницким Печорин подводит итоги своей жизни, на тот случай, если она оборвется в поединке:

«Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные… Но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений – лучший свет жизни. И с той поры сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Как орудие казни, я упадал на голову обреченных жертв, часто без злобы, всегда без сожаления… Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия: я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их радости и страданья – и никогда не мог насытиться…»

Печорин трезво понимает, каким опасным человеком он является для других:

«Я давно уж живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его…»