Рассказ декамерон на лоне природы. Вопросы для самоконтроля. «Декамерон» в искусстве

Декамерон»

На лестничной площадке пахло сигаретами и мочой, но мне почему-то стал тесен мой лифчик, наверное, потому что его рука оказалась не там, где надо, или, как раз, там где надо… Я развернулась так, чтобы он мог меня поцеловать. Мы оба задыхались. Моя рука оказалась у него на шее.

– Пойдем ко мне, – прошептала я.

Мы кое-как разлепились и потащились вниз к моей квартире.

Там была бабушка.

– Привет, ба! – прокричала я – Это Сережа, он поможет мне с уроками.

Мы быстренько закрылись в моей комнате. Мне хотелось попробовать. И немедленно. Было больно и противно, поначалу, потом – лучше, по крайней мере можно попробовать еще. Во второй раз было гораздо лучше, но, чтобы он не уснул, пришлось быстренько одеться и сделать вид, что я делаю уроки.

Пришел отец- о чем-то долго спорил с мамой. Зачем он так? Она все у плиты (повар в садике) устает очень и кормит всю семью, а он только требует денег на пиво и сигареты. С тех пор, как закрыли завод, торчит все дни в гараже. Ужас! Пришлось выставить Сергея в окно, хорошо, что бабушке восемьдесят девять и она уже забыла о его существовании.

Через месяц наших с Сережей отношений, он сказал, что я его девушка. Но тут кое-что случилось.

У Сережи был отец, дядя Витя, тридцать пять лет, упакованный мен, его дорогой одеколон периодически сводил меня с ума. Но ни о чем таком я, конечно, не думала, поэтому испытала шок, когда отец

серого стал ко мне приставать. Первый раз это случилось после

Ужина Серега вышел за чем-то, а я осталась с его родителями наедине.

– Вы с Сережей дружите? – спросила Татьяна Ивановна, его мама.

– Да…-промямлила я, хотя наши отношения сложно было назвать дружбой.

И тут, вдруг, меня словно током ударило. Я почувствовала на своей коленке его руку, руку его отца! Его горячие пальцы продвинулись на пару сантиметров, потом он быстро убрал руку, но мне показалось, что он смущен так же как и я.

Вернулся Сережка! Я взяла его за руку, и мы прошли в его комнату.

Мы были наедине, но меня всю колотило! Как этот ублюдок посмел!

Мой парень меня тискал, а мне было не до того. Я выбежала из квартиры пулей. Меня не отпускало, схватив мятную жвачку я зашагала к своей хрущебе. Он догнал меня. Виктор.

– Прости меня, Леночка, не знаю, что на меня нашло, прости…

«Черта с два я тебя прощу! »- хотелось крикнуть мне. Но я просто обернулась. Он улыбался. Меня затошнило. Я ошарашено огляделась по сторонам. У мусори валялась бутылка, я схватила ее и сделала « розочку»:

– Не подходи! Он развернулся и ушел. У меня в ушах еще долго звучали его шаги.

В следующий раз я увидела его рядом со школой, он был не на своей машине, но я узнала его. Вид у него был растерянный, а я подумала: «А почему бы и нет, раз он так мучается». Мы с девчонками играли в волейбол, была моя подача, я запустила Ритке прямо в нос, показала ей fuck и ушла с поля.

– Ты меня искал?

– Тебя Сережа ждет?

–Пойдем отсюда.

–Все равно, забери меня…

Мы ехали долго, прежде чем я поняла, что он везет меня за город. Надеюсь, он не задушит меня моими же колготками? Когда я озвучила эту мысль, то с удовлетворением заметила, как он побледнел.

Потом мы долго стояли в поле. Он ничего не делал. Я помню звук работающих дворников. Шел дождь. Мне тогда ужасно захотелось стать дождинкой и просто лететь в потоке дождя в хаос или гармонию или заорать в голос, так чтобы у него заложило уши.

Мне хотелось плакать, но глаза мои были сухи. Я просто посмотрела на него, а затем поцеловала в щеку, а он заключил меня в объятия.

А потом это произошло в машине. Я до сих пор помню его запах и свои мурашки по коже. Странно, что свой первый оргазм с мужчиной я испытала не с Сережей, которого я любила, а с Виктором?

Мы встречались еще неделю, и с каждым разом все было лучше и лучше, а потом я сказала: « Все». Если он ко мне приблизиться, я все расскажу, а это значит – статья, мне еще только пятнадцать. Он отступил.

А три месяца спустя они с тетей Таней попали в аварию. Поехали в

район и разбились. Сережина мать погибла, а Виктор остался жив, но теперь был прикован к инвалидному креслу. Тем не менее он стал опекуном Сережи. Я часто приходила к ним в дом. Отпущения грехов ему от меня не дождаться… Слишком жестоко? И поделом ему, я видела, как он украдкой бросает на меня взгляды побитой собаки. Теперь он был парализован ниже пояса, и ему оставалось только вспоминать.

Через три года мы с Сережей поженились, после того как он пришел из армии. А Виктор…Я предложила, чтобы он жил с нами, за ним нужен был уход, все-таки травма позвоночника.

Это случилось, когда у нас родился Ванечка. Сергей был в командировке, а я пошла в аптеку, чтобы купить лекарство, так как у сына резались зубки.

Когда я вернулась, то обнаружила Виктора в петле, которую он сделал из собственного ремня. Слава богу мне удалось привести его в чувства. Я пришла вовремя!

–Зачем ты пытался..?

–А ты думаешь мне легко? – прошептал он посеревшими губами. – Я люблю тебя…неужели мне целую вечность платить за одну ошибку?

Я погладила его по щеке.

–Витя, мы все платим- я, ты и Сережа. А потом, причем здесь любовь? Разве ты меня любил тогда?

–Не знаю. Морок какой-то. Сейчас люблю, ревную, задыхаюсь от ревности, зная что вы…Отпусти меня!

От его небритой щеки исходил все тот же знакомый запах, и я,

неожиданно, расплакалась, я рыдала, а он гладил меня по голове, а потом поцеловал. Поцелуй получился жадным, словно от него зависела наша жизнь.

– Я отпущу тебя Витя, но не в дом инвалидов и не на тот свет. Мы с Сережей можем продать машину, и этого хватит тебе на операцию.

Я думаю- стоит попробовать поставить тебя на ноги. Молчи.

От мужа я не уйду, я люблю его.

Даже не знаю лгала я тогда себе и ему, или нет?

Текст большой поэтому он разбит на страницы.

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2009, 2011

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2009

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства.

К читателю

Вы, искушенный, требовательный и, наверное, достаточно пресыщенный Читатель начала XXI века, сейчас держите в руках весьма необычную, позвольте вас уверить, книгу.

Во-первых, это величайший шедевр мировой литературы.

Во-вторых, «Декамерон» – первая в мире книга, изданная типографским способом, и это, согласитесь, знаменательно уже само по себе.

В-третьих, невозможно назвать другую книгу, которая на протяжении более шести столетий привлекала бы к себе столько же внимания.

Разве что Библия.

И в-четвертых, данное издание бессмертного романа воспроизводит, пожалуй, самый блистательный, самый полный и независимый от цензурного своеволия перевод с языка оригинала, осуществленный в восьмидесятых годах XIX столетия академиком А. Н. Веселовским. Этот ставший знаменитым перевод как нельзя более выразительно воспроизводит колорит эпохи Джованни Боккаччо, названной Возрождением или Ренессансом. Столпами этой эпохи были: ниспровержение мертвящих церковных догматов, возрождение жизнелюбивых традиций античности, торжество идеи самоценности человеческой личности. А еще – парад гениальных шедевров, и среди них – «Декамерон», написанный в период между 1348 и 1353 годами.

Автор его, Джованни Боккаччо, в юности служил при дворе неаполитанского короля, дочь которого, красавица Мария д’Аквино, стала его первой любовью. На страницах «Декамерона» она была увековечена под именем Фьяметты. Далее Боккаччо переезжает в Рим, поступает на службу в Ватикан, много путешествует, выполняя дипломатические поручения Папы, а затем, выйдя в отставку, покупает дом в окрестностях Флоренции, где на досуге пишет свое великое произведение…

«Декамерон» состоит из ста новелл. В течение десяти дней их рассказывают семеро молодых дам и трое кавалеров, которые, спасаясь от эпидемии чумы, находят убежище на уединенной загородной вилле и оказываются изолированы от мрачных реалий бытия. Перед читателем проходит парад колоритнейших образов: короли и бездомные нищие, султаны и странствующие монахи, высшее духовенство и разбойники, благонравные матроны и уличные проститутки, озорные жены и простоватые мужья, коварные соблазнители и доверчивые жертвы. Церковное мракобесие, ханжеская добродетель, коварство, любовь, ненависть, глупость, похоть, доблесть, честь, бесчестье… Пышное многоцветье самых разных тем, образов и коллизий, над которыми безраздельно царит всемогущий Эрос. Именно эротические новеллы принесли столь громкую славу «Декамерону», подчас довольно скандальную из-за агрессивной косности и зашоренности сознания.

В 1557 году инквизиция издала печально знаменитый «Индекс запрещенных книг», в котором «Декамерон», конечно же, занял почетное место. По требованию Ватикана книга была «адаптирована», то есть все населявшие ее монахи, аббаты, епископы, настоятельницы монастырей и другие особы церковного звания превратились в бродячих музыкантов, актеров, сельских старост и мелкопоместных дворян.

В последней четверти XIX века «Декамерон» был запрещен в США и Великобритании, а всю первую половину XX столетия этот памятник литературы Ренессанса подвергался арестам в разных странах христианского мира. В Советском Союзе, напротив, «Декамерон» много раз переиздавался, скорее всего, из-за мощной антицерковной направленности, на фоне которой озорной эротизм Боккаччо выглядел чем-то вроде необходимого зла.

«Декамерон», увы, всегда, во все времена носил на себе ярлык безнравственного произведения, хотя едва ли кто-либо из его гонителей смог бы вразумительно пояснить свою позицию. Изначально запретных тем вообще не существует, как не существует запретных явлений природы. Нравственной оценке могут подлежать лишь способ отражения той или иной темы, мера таланта, такта, культуры и душевной глубины автора, ничего более.

По выражению Оскара Уайльда, нет книг нравственных или безнравственных, а есть книги, написанные хорошо или же написанные плохо.

«Декамерон» написан хорошо.

Очень хорошо.

В. Гитин, литератор

Начинается книга

называемая Декамерон, прозванная Principe Galeotto, в которой содержится сто новелл, рассказанных в течение десяти дней семью дамами и тремя молодыми людьми

Введение

Соболезновать удрученным – человеческое свойство, и хотя пристало всякому, мы особенно ожидаем его от тех, которые сами нуждались в утешении и находили его в других. Если кто-либо ощущал в нем потребность, и оно было ему отрадно и приносило удовольствие, – я из числа таковых. С моей ранней молодости и по сю пору я был воспламенен через меру высокою, благородною любовью, более, чем, казалось бы, приличествовало моему низменному положению, – если б я хотел о том рассказать; и хотя знающие люди, до сведения которых это доходило, хвалили и ценили меня за то, тем не менее любовь заставила меня претерпевать многое, не от жестокости любимой женщины, а от излишней горячности духа, воспитанной неупорядоченным желанием, которое, не удовлетворяясь возможной целью, нередко приносило мне больше горя, чем бы следовало. В таком-то горе веселые беседы и посильные утешения друга доставили мне столько пользы, что, по моему твердому убеждению, они одни и причиной тому, что я не умер. Но по благоусмотрению того, который, будучи сам бесконечен, поставил непреложным законом всему сущему иметь конец, моя любовь, – горячая паче других, которую не в состоянии была порвать или поколебать никакая сила намерения, ни совет, ни страх явного стыда, ни могущая последовать опасность, – с течением времени сама собою настолько ослабела, что теперь оставила в моей душе лишь то удовольствие, которое она обыкновенно приносит людям, не пускающимся слишком далеко в ее мрачные волны. Насколько прежде она была тягостной, настолько теперь, с удалением страданий, я ощущаю ее как нечто приятное. Но с прекращением страданий не удалилась память о благодеяниях, оказанных мне теми, которые, по своему расположению ко мне, печалились о моих невзгодах; и я думаю, память эта исчезнет разве со смертью. А так как по моему мнению благодарность заслуживает, между всеми другими добродетелями, особой хвалы, а противоположное ей – порицания, я, дабы не показаться неблагодарным, решился теперь, когда я могу считать себя свободным, в возврат того, что сам получил, по мере возможности уготовить некое облегчение если не тем, кто мне помог (они по своему разуму и счастью, может быть, в том и не нуждаются), то по крайней мере имеющим в нем потребу. И хотя моя поддержка или, сказать лучше, утешение окажется слабым для нуждающихся, тем не менее, мне кажется, что с ним надлежит особливо обращаться туда, где больше чувствуется в нем необходимость, потому что там оно и пользы принесет больше, и будет более оценено. А кто станет отрицать, что такого рода утешение, каково бы оно ни было, приличнее предлагать прелестным дамам, чем мужчинам? Они от страха и стыда таят в нежной груди любовное пламя, а что оно сильнее явного – про то знают все, кто его испытал; к тому же связанные волею, капризами, приказаниями отцов, матерей, братьев и мужей, они большую часть времени проводят в тесной замкнутости своих покоев и, сидя почти без дела, желая и не желая в одно и то же время, питают различные мысли, которые не могут же быть всегда веселыми. Если эти мысли наведут на них порой грустное расположение духа, вызванное страстным желанием, оно, к великому огорчению, останется при них, если не удалят его новые разговоры; не говоря уже о том, что женщины менее выносливы, чем мужчины. Всего этого не случается с влюбленными мужчинами, как то легко усмотреть. Если их постигнет грусть или удручение мысли, у них много средств облегчить его и обойтись, ибо, по желанию, они могут гулять, слышать и видеть многое, охотиться за птицей и зверем, ловить рыбу, ездить верхом, играть или торговать. Каждое из этих занятий может привлечь к себе душу, всецело или отчасти устранив от нее грустные мысли, по крайней мере на известное время, после чего, так или иначе, либо наступает утешение, либо умаляется печаль. Вот почему, желая отчасти исправить несправедливость фортуны, именно там поскупившейся на поддержку, где меньше было силы, – как то мы видим у слабых женщин, – я намерен сообщить на помощь и развлечение любящих (ибо остальные удовлетворяются иглой, веретеном и мотовилом) сто новелл, или, как мы их назовем, басен, притч и историй, рассказанных в течение десяти дней в обществе семи дам и трех молодых людей, в губительную пору прошлой чумы, и несколько песенок, спетых этими дамами для своего удовольствия. В этих новеллах встретятся забавные и печальные случаи любви и другие необычайные происшествия, приключившиеся как в новейшие, так и в древние времена. Читая их, дамы, в одно и то же время, получат и удовольствие от рассказанных в них забавных приключений, и полезный совет, поскольку они узнают, чего им следует избегать и к чему стремиться. Я думаю, что и то и другое обойдется не без умаления скуки; если, даст Бог, именно так и случится, да возблагодарят они Амура, который, освободив меня от своих уз, дал мне возможность послужить их удовольствию.

Выбрать главу

Джованни Боккаччо.

Декамерон

Начинается книга, называется Декамерон, прозванная principe galeotto, в которой содержится сто новелл, рассказанных в течение десяти дней семью дамами и тремя молодыми людьми.

Введение

Соболезновать удрученным – человеческое свойство, и хотя оно пристало всякому, мы особенно ожидаем его от тех, которые сами нуждались в утешении и находили его в других. Если кто-либо ощущал в нем потребность и оно было ему отрадно и приносило удовольствие, я – из числа таковых. С моей ранней молодости и по ею пору я был воспламенен через меру высокою, благородною любовью, более, чем, казалось бы, приличествовало моему низменному положению, – если я хотел о том рассказать; и хотя знающие люди, до сведения которых это доходило, хвалили и ценили меня за то, тем не менее любовь заставила меня претерпевать многое, не от жестокости любимой женщины, а от излишней горячности духа, воспитанной неупорядоченным желанием, которое, не удовлетворяясь возможной целью, нередко приносило мне больше горя, чем бы следовало. В таком-то горе веселые беседы и посильные утешения друга доставили мне столько пользы, что, по моему твердому убеждению, они одни и причиной тому, что я не умер. Но по благоусмотрению того, который, будучи сам бесконечен, поставил непреложным законом всему сущему иметь конец, моя любовь, – горячая паче других, которую не в состоянии была порвать или поколебать никакая сила намерения, ни совет, ни страх явного стыда, ни могущая последовать опасность, – с течением времени сама собою настолько ослабела, что теперь оставила в моей душе лишь то удовольствие, которое она обыкновенно приносит людям, не пускающимся слишком далеко в ее мрачные волны. Насколько прежде она была тягостной, настолько теперь, с удалением страданий, я ощущаю ее как нечто приятное. Но с прекращением страданий не удалилась память о благодеяниях, оказанных мне теми, которые, по своему расположению ко мне, печалились о моих невзгодах; и я думаю, память эта исчезнет разве со смертью. А так как, по моему мнению, благодарность заслуживает, между всеми другими добродетелями, особой хвалы, а противоположное ей – порицания, я, дабы не показаться неблагодарным, решился теперь, когда я могу считать себя свободным, в возврат того, что сам получил, по мере возможности уготовить некое облегчение, если не тем, кто мне помог (они по своему разуму и счастью, может быть, в том и не нуждаются), то по крайней мере имеющим в нем потребу. И хотя моя поддержка, или, сказать лучше, утешение, окажется слабым для нуждающихся, тем не менее, мне кажется, что с ним надлежит особливо обращаться туда, где больше чувствуется в нем необходимость, потому что там оно и пользы принесет больше, и будет более оценено. А кто станет отрицать, что такого рода утешение, каково бы оно ни было, приличнее предлагать прелестным дамам, чем мужчинам? Они от страха и стыда таят в нежной груди любовное пламя, а что оно сильнее явного, про то знают все, кто его испытал; к тому же связанные волею, капризами, приказаниями отцов, матерей, братьев и мужей, они большую часть времени проводят в тесной замкнутости своих покоев, и, сидя почти без дела, желая и не желая в одно и то же время, питают различные мысли, которые не могут же быть всегда веселыми. Если эти мысли наведут на них порой грустное расположение духа, вызванное страстным желанием, оно, к великому огорчению, останется при них, если не удалят его новые разговоры; не говоря уже о том, что женщины менее выносливы, чем мужчины. Всего этого не случается с влюбленными мужчинами, как-то легко усмотреть. Если их постигнет грусть или удручение мысли, у них много средств облегчить его и обойтись, ибо, по желанию, они могут гулять, слышать и видеть многое, охотиться за птицей и зверем, ловить рыбу, ездить верхом, играть или торговать. Каждое из этих занятий может привлечь к себе душу, всецело или отчасти, устранив от нее грустные мысли, по крайней мере на известное время, после чего, так или иначе, либо наступает утешение, либо умаляется печаль. Вот почему, желая отчасти исправить несправедливость фортуны, именно там поскупившейся на поддержку, где меньше было силы, – как то мы видим у слабых женщин, – я намерен сообщить на помощь и развлечение любящих (ибо остальные удовлетворяются иглой, веретеном и мотовилом) сто новелл, или, как мы их назовем, басен, притч и историй, рассказанных в течение десяти дней в обществе семи дам и трех молодых людей в губительную пору прошлой чумы, и несколько песенок, спетых этими дамами для своего удовольствия. В этих новеллах встретятся забавные и печальные случаи любви и другие необычайные происшествия, приключившиеся как в новейшие, так и в древние времена. Читая их, дамы в одно и то же время получат и удовольствие от рассказанных в них забавных приключений и полезный совет, поскольку они узнают, чего им следует избегать и к чему стремиться. Я думаю, что и то и другое обойдется не без умаления скуки; если, даст бог, именно так и случится, да возблагодарят они Амура, который, освободив меня от своих уз, дал мне возможность послужить их удовольствию.

День первый

Начинается первый день Декамерона, в котором, после того как автор рассказал, по какому поводу собрались и беседовали выступающие впоследствии лица, под председательством Пампинеи, рассуждают о чем кому заблагорассудится.

Всякий раз, прелестные дамы, как я, размыслив, подумаю, насколько вы от природы сострадательны, я прихожу к убеждению, что вступление к этому труду покажется вам тягостным и грустным, ибо таким именно является начертанное в челе его печальное воспоминание о прошлой чумной смертности, скорбной для всех, кто ее видел или другим способом познал. Я не хочу этим отвратить вас от дальнейшего чтения, как будто и далее вам предстоит идти среди стенаний и слез: ужасное начало будет вам тем же, чем для путников неприступная, крутая гора, за которой лежит прекрасная, чудная поляна, тем более нравящаяся им, чем более было труда при восхождении и спуске. Как за крайнею радостью следует печаль, так бедствия кончаются с наступлением веселья, – за краткой грустью (говорю: краткой, ибо она содержится в немногих словах) последуют вскоре утеха и удовольствие, которые я вам наперед обещал и которых, после такого начала, никто бы и не ожидал, если бы его не предупредили. Сказать правду: если бы я мог достойным образом повести вас к желаемой мною цели иным путем, а не столь крутою тропой, я охотно так бы сделал; но так как нельзя было, не касаясь того воспоминания, объяснить причину, почему именно приключились события, о которых вы прочтете далее, я принимаюсь писать, как бы побужденный необходимостью.

Итак, скажу, что со времени благотворного вочеловечения сына божия минуло 1348 лет, когда славную Флоренцию, прекраснейший изо всех итальянских городов, постигла смертоносная чума, которая, под влиянием ли небесных светил, или по нашим грехам посланная праведным гневом божиим на смертных, за несколько лет перед тем открылась в областях востока и, лишив их бесчисленного количества жителей, безостановочно подвигаясь с места на место, дошла, разрастаясь плачевно, и до запада. Не помогали против нее ни мудрость, ни предусмотрительность человека, в силу которых город был очищен от нечистот людьми, нарочно для того назначенными, запрещено ввозить больных, издано множество наставлений о сохранении здоровья. Не помогали и умиленные моления, не однажды повторявшиеся, устроенные благочестивыми людьми, в процессиях или другим способом. Приблизительно к началу весны означенного года болезнь начала проявлять свое плачевное действие страшным и чудным образом. Не так, как на востоке, где кровотечение из носа было явным знамением неминуемой смерти, – здесь в начале болезни у мужчин и женщин показывались в пахах или подмышками какие-то опухоли, разраставшиеся до величины обыкновенного яблока или яйца, одни более, другие менее; народ называл их gavoccioli (чумными бубонами); в короткое время эта смертельная опухоль распространялась от указанных частей тела безразлично и на другие, а затем признак указанного недуга изменялся в черные и багровые пятна, появлявшиеся у многих на руках и бедрах и на всех частях тела, у иных большие и редкие, у других мелкие и частые. И как опухоль являлась вначале, да и позднее оставалась вернейшим признаком близкой смерти, таковым были пятна, у кого они выступали. Казалось, против этих болезней не помогали и не приносили пользы ни совет врача, ни сила какого бы то ни было лекарства: таково ли было свойство болезни, или невежество врачующих (которых, за вычетом ученых медиков, явилось множество, мужчин и женщин, не имевших никакого понятия о медицине) не открыло ее причин, а потому не находило подобающих средств, – только немногие выздоравливали и почти все умирали на третий день после появления указанных признаков, одни скорее, другие позже, – большинство без лихорадочных или других явлений. Развитие этой чумы было тем сильнее, что от больных, через общение с здоровыми, она переходила на последних, совсем так, как огонь охватывает сухие или жирные предметы, когда они близко к нему подвинуты. И еще большее зло было в том, что не только беседа или общение с больными переносило на здоровых недуг и причину общей смерти, но, казалось, одно прикосновение к одежде или другой вещи, которой касался или пользовался больной, передавало болезнь дотрогивавшемуся. Дивным покажется, что я теперь скажу, и если б того не видели многие и я своими глазами, я не решился бы тому поверить, не то что написать, хотя бы и слышал о том от человека, заслуживающего доверия. Скажу, что таково было свойство этой заразы при передаче ее от одного к другому, что она приставала не только от человека к человеку, но часто видали и нечто большее: что вещь, принадлежавшая больному или умершему от такой болезни, если к ней прикасалось живое существо не человеческой породы, не только заражала его недугом, но и убивала в непродолжительное время. В этом, как сказано выше, я убедился собственными глазами, между прочим, однажды на таком примере: лохмотья бедняка, умершего от такой болезни, были выброшены на улицу; две свиньи, набредя на них, по своему обычаю, долго теребили их рылом, потом зубами, мотая их со стороны в сторону, и по прошествии короткого времени, закружившись немного, точно поев отравы, упали мертвые на злополучные тряпки.

Книга «Декамерон» Джованни Боккаччо - одно из самых ярких и известных произведений эпохи Раннего Возрождения в Италии. О чем повествует эта книга и чем она заслужила любовь читателей, вы сможете узнать из данной статьи.

К вопросу о названии

«Декамерон» буквально переводится с древнегреческого как «десятиднев». Здесь автор следует традиции греческих текстов, которая пошла от Амвросия Медиоланского, посвященных теме создания мира за шесть дней - "Шестодневов". Как и в подобных текстах, в "Декамероне" название напрямую отсылает к сюжету. Однако, в отличие от средневековых трактатов, мир творится не Богом, но человеком, и не за шесть, а за десять дней.

Кроме официального названия, книга имела подзаголовок «Принц Галеотто» (на итальянском "Галеотто" означает «сводник»). Оно намекало на противников Боккаччо, доказывавших, что писатель своими новеллами подрывает нравственные устои общества.

История создания

Считается, что «Декамерон» Боккаччо был написан в 1348-1351 годах в Неаполе и Флоренции. Своеобразным поводом и источником вдохновения для писателя стала чума 1349 года - вполне реальный исторический факт, использованный им в произведении.

Первоначально опубликованная книга стала популярна не у задуманной целевой аудитории - итальянской интеллигенции, а у купцов, читающих "Декамерон" как сборник эротических историй. Но ближе к 15 веку произведение стало популярно среди других слоев населения Италии, а после - и во всей Европе, принеся Боккаччо мировую известность. С момента изобретения книгопечатания "Декамерон" стал одной из самых издаваемых книг.

"Декамерон" был внесен в Индекс запрещенных книг 1559 года как антиклерикальное произведение. Церковь сразу же осудила произведение и его автора за множество безнравственных деталей, что послужило поводом для сомнений Боккаччо в том, имеет ли "Декамерон" право на существование. Он даже планировал сжечь оригинал, от чего его отговорил Петрарка. Впрочем, до конца стеснялся своего детища, раскаиваясь в его создании.

Жанр "Декамерона"

Как отмечают исследователи, Боккаччо в книге «Декамерон» довел до совершенства жанр новеллы, придав ей столь привлекательные для читателя черты - яркий, сочный народный итальянский язык, интересные образы, занимательные сюжеты (которые были хорошо знакомы, но подчас трактовались совсем необычно). Центром внимания автора стала типично ренессансная проблематика - самосознание личности, поэтому "Декамерон" часто называют «Человеческой комедией», по аналогии со знаменитым произведением Данте.

Благодаря новому подходу Боккаччо стал основополагающим для Возрождения - никогда ранее он не достигал такого расцвета, хотя существовал давно.

Текст Боккаччо любопытен по структуре. Он представляет собой «рамочную» композицию со вставленными в нее многочисленными новеллами. Большая их часть посвящена любовной теме, которая варьируется от легкой эротики до настоящих трагедий.

Основное действие происходит в 1348 году во Флоренции, охваченной В одном из городских соборов встречаются молодые знатные люди - семь девушек и трое юношей. Вместе они решают удалиться из города в отдаленную виллу, чтобы переждать там эпидемию. Таким образом, действие напоминает пир во время чумы.

Персонажи описаны как реально существующие люди, но их имена напрямую соответствуют их характерам.

Будучи за городом, они развлекают друг друга, рассказывая всевозможные истории - это уже не оригинальные тексты Джованни Боккаччо, но переработанные им разнообразные сказочные, фольклорные и религиозные мотивы. Они взяты из всех слоев культур - это и восточные сказки, и сочинения Апулея, и итальянские анекдоты, и французские фаблио, и нравственные проповеди священников.

Действие происходит в течение десяти дней, в каждый из которых рассказано по десять новелл. Сам рассказ предваряется описанием времяпрепровождения молодежи - утонченной и интеллигентной. Утром избирается королева или король дня, определяющий тему сегодняшних рассказов, а вечером одна из дам исполняет балладу, подводящую итог историям. В выходные дни молодые люди делают перерыв, поэтому всего они пребывают на вилле в течение двух недель, по окончании которых возвращаются во Флоренцию.

НАЧИНАЕТСЯ КНИГА, НАЗЫВАЕТСЯ ДЕКАМЕРОН,

Прозванная Principe Galeotto, в которой содержится сто новелл,
рассказанных в течение десяти дней семью дамами и тремя молодыми людьми.

ВВЕДЕНИЕ

Соболезновать удрученным - человеческое свойство, и хотя оно пристало
всякому, мы особенно ожидаем его от тех, которые сами нуждались в утешении и
находили его в других. Если кто-либо ощущал в нем потребность и оно было ему
отрадно и приносило удовольствие, я - из числа таковых. С моей ранней
молодости и по ею пору я был воспламенен через меру высокою, благородною
любовью, более, чем, казалось бы, приличествовало моему низменному
положению, - если я хотел о том рассказать; и хотя знающие люди, до сведения
которых это доходило, хвалили и ценили меня за то, тем не менее любовь
заставила меня претерпевать многое, не от жестокости любимой женщины, а от
излишней горячности духа, воспитанной неупорядоченным желанием, которое, не
удовлетворяясь возможной целью, нередко приносило мне больше горя, чем бы
следовало. В таком-то горе веселые беседы и посильные утешения друга
доставили мне столько пользы, что, по моему твердому убеждению, они одни и
причиной тому, что я не умер. Но по благоусмотрению того, который, будучи
сам бесконечен, поставил непреложным законом всему сущему иметь конец, моя
любовь, - горячая паче других, которую не в состоянии была порвать или
поколебать никакая сила намерения, ни совет, ни страх явного стыда, ни
могущая последовать опасность, - с течением времени сама собою настолько
ослабела, что теперь оставила в моей душе лишь то удовольствие, которое она
обыкновенно приносит людям, не пускающимся слишком далеко в ее мрачные
волны. Насколько прежде она была тягостной, настолько теперь, с удалением
страданий, я ощущаю ее как нечто приятное. Но с прекращением страданий не
удалилась память о благодеяниях, оказанных мне теми, которые, по своему
расположению ко мне, печалились о моих невзгодах; и я думаю, память эта
исчезнет разве со смертью. А так как, по моему мнению, благодарность
заслуживает, между всеми другими добродетелями, особой хвалы, а
противоположное ей - порицания, я, дабы не показаться неблагодарным, решился
теперь, когда я могу считать себя свободным, в возврат того, что сам
получил, по мере возможности уготовить некое облегчение, если не тем, кто
мне помог (они по своему разуму и счастью, может быть, в том и не
нуждаются), то по крайней мере имеющим в нем потребу. И хотя моя поддержка,
или, сказать лучше, утешение, окажется слабым для нуждающихся, тем не менее,
мне кажется, что с ним надлежит особливо обращаться туда, где больше
чувствуется в нем необходимость, потому что там оно и пользы принесет
больше, и будет более оценено.