Александр Кабаков: биография

Александр Кабаков: Знаешь, иногда я ненавижу Москву. Как ненавидят близкого человека, видя в нем себя и, следовательно, отражение всех своих пороков. И как конфликты между родственниками бывают самыми ожесточенными, так и мое раздражение против единственно родного мне города время от времени становится невыносимым. Ведь в таких случаях ненавидеть начинаешь за то же самое, за что любишь, и, значит, узел затягивается все туже.

Сергей Юрьенен: "Свободу" еще глушили, когда его статьи в "Московских новостях" стали звучать у нас по радио. Потом наступил 89-ый, ставший, среди прочего, годом Кабакова. Еще существовал Советский Союз, еще Генеральный секретарь ЦК КПСС говорил стране и миру о непреложности социалистического выбора, когда на страницах журнала "Искусство кино" появился "Невозвращенец" со скромным жанровым обозначением - киноповесть. "Свобода" откликнулась двухчасовым радиофильмом. Мировая сенсация воспоследовала. В Союзе повесть Кабакова тиражировали провинциальные газеты, на Западе один за другим выходили блиц-переводы под названиями, отражавшими надежды мира на необратимость событий в Союзе.

Из откликов прессы: "Потрясающий сценарий советского коллапса", "Тайм". "Невозвращенец" Кабакова - это нечто, произросшее из антологий, включающее всю литературу антиутопий, от Хаксли до Оруэлла и Замятина", "Нувель Обсерватор". "Мистер Кабаков один из первых горбачевских удачников, писатель, чья профессиональная жизнь переменилась, когда советский лидер положил конец многим ограничениям самовыражения" - это "Нью-Йорк Таймс".

В 90-ом, в апреле, я встретился с автором "Невозвращенца" и его литературным агентом, эмигрантским писателем и журналистом Дмитрием Савицким, за столиком кафе "Сара Бернар" на площади Шатле. Запись для радио не предназначалась, но, как-никак, акустический документ этой встречи на Сене.

Разговор в кафе. Дмитрий Савицкий:

"Вот появился и сам Александр Кабаков. Расцениваете ли вы то, что с вами происходит, как успех?"

Александр Кабаков: "Сегодня 22-ое, пятый день в книжных магазинах Парижа продается моя книга и, все-таки, об успехе или неуспехе можно будет говорить только тогда, когда будет ясно, покупают ее или нет. Как у нас говорят, вскрытие покажет".

Дмитрий Савицкий: "Я вообще считаю, что пора оставить Кабакова в Париже, т.к. он невозвращенец".

Александр Кабаков: "Я вовсе не собираюсь этого делать и вообще, надо сказать, что, несмотря на то, что мне никогда не бывает скучно здесь, мне гораздо интересней, если можно так выразиться, интересней в Москве. Так что я никак уж не невозвращенец. Я обязательно вернусь и уже довольно скоро".

Сергей Юрьенен: Александр Кабаков родился в 43-м, вырос в закрытом городе Капустин Яр в семье офицера-ракетчика. После мехмата в Днепропетровске, инженерства в ракетной фирме ушел в журналистику. Сегодня он один из руководителей еженедельника "Московские новости". О репортерском прошлом коллеги -- ответственный секретарь "Московских новостей" Александр Мостовщиков.

Александр Мостовщиков: Была вот такая ситуация, крупно запил человек, специалист по Нагорному Карабаху, такое тоже бывает. Егор Яковлев был крутой человек достаточно и сказал: "Кровь из носу, но кто-то должен улететь в Нагорный Карабах". Улететь туда было труднее, чем в Чечню теперь. Каким способом он ухитрился туда улететь, известно одному Господу Богу. Он поднял на ноги всех, используя свои связи. Сначала железнодорожных генералов, потом авиационных генералов, во всяком случае, он был в Нагорном Карабахе вовремя и взял первым интервью у Вольского и написал очень хороший текст. Позабылось многое, время-то было суровое и достаточно кровавое, несмотря на то, что Советский Союз сохранялся. Это иллюзия, что все началось после развала. Как раз в 89-ом году, на пике его творчества в качестве репортера, когда уже писался "Невозвращенец", Фергана была, где резали турок, и Новоузень был, где казахи резали кавказцев. Это не могло не отразиться на его творчестве. Он написал прекрасный репортаж - "Приятный вечер с шампанским и стрельбой". Он пошел по московским ресторанам и увидел, что там творилось, а творилось действительно жуткое, по сравнению с тем, что делается сейчас, гораздо хуже было. Те бандиты были более глупые, более отвязанные. Было вполне нормальным заявиться в ресторан гостиницы "Москва", тоже со слов Кабакова, среди бела дня в кальсонах, с засунутым за пояс кальсон пистолетом ТТ. Это было нормальное явление, и неправда, что все эти цветы зла появились сейчас. Он был достаточно активным репортером, но меня больше интересует манера его, ведь в 1989 году я был одним из первых, кому он дал журнал "Искусство кино" со своим текстом. Я пошел к Егору Яковлеву, положил Егору Яковлеву на стол этот журнал и сказал, что вот этот человек через полгода будет известен всему миру. Яковлев так взял двумя пальцами журнал и отложил его в сторону, подумав, ну и глупость, ну и чушь. Самый гениальный редактор всех времен и народов он, конечно, а тут вдруг какой-то Кабаков. Я оказался прав. Он был репортером, готовым бежать куда угодно, вот, был эпизод безумно смешной в Козицком переулке, это рядом с нами, рядом с Пушкинской площадью. Кто-то доит козу, и молоко продает прохожим. Ну, любопытный факт, он интересен не только с точки зрения экзотики, но то что, пожалуйста, какая-то частная инициатива, для нас всегда это было интересно. Думаю, черт возьми, кого послать, попросить Кабакова неудобно, заместитель редактора отдела информации, взрослый человек, лысый, писатель. Говорю: "Сань, сбегай, напиши текст". Никаких проблем нет.

Сергей Юрьенен: Из нового эссе, написанного для выходящего в Париже путеводителя по Москве - "Столица приезжих".

"Знаешь, иногда я ненавижу Москву. Как ненавидят близкого человека, видя в нем себя и, следовательно, отражение всех своих пороков. И как конфликты между родственниками бывают самыми ожесточенными, так и мое раздражение против единственно родного мне города время от времени становятся невыносимым. Ведь в таких случаях ненавидеть начинаешь за то же самое, за что любишь. И, значит, узел затягивается все туже. Вдруг я замечаю чудовищную безвкусицу этого города, его грубость и дикарство, отсутствие стиля и убогий комизм усилий казаться международной столицей. Причем так было всегда, поверь мне. Это вовсе не достижение последних лет. Нелепое сочетание Америки и Византии, роскоши и убожества, город, подобный одному из персонажей Диккенса, уж если осиливал новый фрак, то обязательно при стоптанных башмаках. Так было всегда и всегда будет. И я уже не могу видеть все это. Обшарпанные стены вокруг мраморных подъездов и выбитые плитки полов в метро под бронзовыми скульптурами. Десятиметровые "линкольны" посреди грязных луж и высотные дворцы, окруженные сеткой для улавливания рушащейся на головы облицовочной плитки. Пьяные милиционеры, ничем не отличающиеся от бандитов, и официальные функционеры, ничем не отличающиеся от официальных оппозиционеров. Радушие, незаметно переходящее в агрессию, и жестокость, сменяющаяся неразборчивым простодушием. Понимаешь, я устаю от всего этого. Я устаю от Москвы, как устают от привязчивой, истеричной, неумной женщины. И возникает непреодолимое желание - бежать, и я бегу от нее. Не имеет значения, куда, потому что все чужие. Это похоже на наши с тобой ссоры, все, кончается терпение, каждое слово раздражает, движение приводит в бешенство, и все недостатки внешности лезут в глаза. Но проходят три дня, неделя - жизнь теряет краски, серый цвет однообразия разлуки окутывает все вокруг. Ни одно занятие не поглощает целиком. Перестаешь чувствовать себя, зато начинаешь хорошо видеть себя со стороны, будто твое тело отдельно от тебя лежит, сидит, ходит, а ты наблюдаешь за этой имитацией жизни с холодным интересом. Безумный город тянет, ты считаешь дни и часы до возвращения, и вот, наконец, приземляешься в Шереметьеве, и спустя полчаса летит навстречу шоссе, обставленное все еще непривычной рекламой, надвигается любимый пейзаж. И я все прощаю Москве, как прощаю все тебе, стоит нам разлучиться. Мы слишком похожи, чтобы расстаться навсегда. Все претензии, которые накопились у меня к любимому городу, я предъявляю и себе. Без этого гигантского отражения жить невозможно. Это знают все москвичи. Самое главное, что притягивает к Москве - ее доступность. Она открыта любому, это родина приезжих, чужаков. Столица нездешних, отечество бродяг, она позволяет себя любить, не спрашивая родословной и рекомендации у любовника, она всегда возбужденная, слегка пьяная дамочка, готовая пуститься в загул с любым, у кого достанет темперамента и безоглядности. Москва принадлежала любому и тогда, когда была центром притяжения гигантской, последней на земле империи. И остается этим центром сегодня, когда страна свернулась, поджала края, как обгоревший лист карты. Остается единственным или, во всяком случае, главным странноприимным домом для всей территории, от Польши до Тихого океана и от Белого моря до Ирана. За такую безотказность, мы, пришельцы, и платим ей искренней и немного болезненной любовью. Возможно, любовь эта питается, помимо прочего, воспоминаниями о былом. Природная доступность и готовность вожделенной столицы сочеталась с ее формальной недоступностью. Вроде как встреча на пересылке с женским этапом, смотри Солженицына и Шаламова. Они все хотят, а конвой не пускает. Советский институт прописки делал Москву недостижимой мечтой иногородних. Сюда ковать свою судьбу, ловить удачу, жить на полную катушку рвались мы со всех концов гигантской страны. Сколько скрывавшихся от беспощадной милиции, вылавливавшей не прописанных, ночевало нас по друзьям, по общежитиям, снятым в коммуналках комнатах! Сколько было заключено браков фиктивных и рассчитанных, сколько любовей из-за этого рухнуло в провинции! На какую только работу, располагающей лимитом прописки - дворником, уборщиком на автозаводе, просто уборщицей - ни шли, приобретая презрительное прозвище "лимита". Прорывались, обживались на десятом году всеми правдами и неправдами, покоряли эту, вроде бы такую легкомысленную, Москву: Весела, да цена высока. И мы, южане в основном, от сторожа до Генерального секретаря Центрального Комитета Партии, наполняли город своим мягким "г", обращением на улице "мужчина" или "женщина", энергией, агрессивной жадностью жизни. И любили во всей ее безалаберности, безвкусицы, безумии, чувствуя ее потайную фантасмагорическую жизнь. Коренные присмотрелись и не замечают деталей. Впечатлительные и сентиментальные приезжие видят невидимое.

Сергей Юрьенен: Александр Кабаков не остался автором одного бестселлера. За "Невозвращенцем" последовали романы "Сочинитель" и "Самозванец". Трилогия вышла под общим названием "Похождения настоящего мужчины в Москве и других невероятных местах".

Кабаков - прозаик. Об этом один из самых известных российских писателей ближнего зарубежья, по телефону из столицы Эстонии - Михаил Веллер.

Михаил Веллер: Когда в 89-ом году Кабаков опубликовал "Невозвращенца", то повесть была сразу замечена, ее передавали из рук в руки, о ней говорили, пошел шум. Ну, тогда и зашевелилась и критика. И суммировать оценку критиков можно, пожалуй, высказыванием Натальи Ивановой, критика маститого и опытного, что литературные таланты автора мы покуда оставим в стороне, в том духе, что они весьма скромны, но что касается вот этого дара прорицания, этих прелестей десантного умиротворения будущего, вот это вызывает ужас. Критикой не была прочитана и увидена сама литературная конструкция и сама несколько этажная мысль, которую проводит позднее Кабаков во всех своих вещах. Писатель-сочинитель, как конструктор и творец будущего. Что он придумает, то и будет. Мужественный имидж Кабакова и его хорошая мужская любовь к жизни проходят через все его вещи, что называется красной нитью. Это мужчина, который умеет драться, умеет любить, умеет рисковать, и знает цену главным вещам в жизни. Это тот лицевой уровень, который виден сразу. Но есть еще уровни более глубокие и крайне обидно, что пока человек не станет классиком, не начнут по нему полками писать диссертации, то не увидят того, что есть у него еще. Потому что письмо Кабакова простое и чистое, а это, простите за банальность, совсем не так легко и просто, как кажется читателям. Наворачивать языковые несуразности проще, чем писать какими-то отшлифованными кусками, а, кроме того, все вещи Кабакова несут замечательный, активный энергетический заряд. И такое спокойное, трезвое, взвешенное и категорически активное отношение к действительности.

Сергей Юрьенен: Александр Кабаков о собственных стилевых особенностях.

Александр Кабаков: Вообще, я человек чудовищно старомодный, в том числе в своих бытовых привычках и пристрастиях. Вкусы, представления о житейской норме, взгляды на все окружающее, от политики до музыкального сопровождения жизни, каким-то непонятным образом остались в середине века или даже раньше, в тех годах, когда меня и на свете-то не было. Я сожалею об утраченном мужском обычае носить шляпу или кепку не для тепла, а круглый год. О классических автомобилях, каком-нибудь "паккарде" или "Хорхе", еще и с шофером бы. О дамских юбках колокольчиком и тонких высоких каблуках. Об эре свинга и литературе той эры, об элегантном пьянстве, о безусловной ценности свободы и относительной - равенства. О нестыдности богатства. О желании быть буржуазным, но казаться вольным художником-маргиналом. Просто мой бизнес - текст, в остальном я обычный филистер, во всяком случае, хотел бы быть им. Вероятно, это нелепо, застыть во времени, которое кончилось еще до твоего рождения, упорствовать и цепляться. Но разве менее нелепо гнаться за убегающей эпохой, все равно безнадежно отставая, поскольку никто не может долго нестись вровень со временем. Споткнешься, упадешь, друзья попрощаются и проводят, а время полетит дальше. Лучше уж я постою в приятном окружении, без суеты.

Естественно, что литература для меня важнее, чем жизнь, вся остальная жизнь, я имею в виду. Точно также подводник считает центральной частью космоса субмарину, а пастух в горах склонен забывать о существовании чего-то ни было, кроме несколько косо лежащего луга и топчущего этот луг стада. Способ добывания хлеба насущного и связанный с ним способ проведения большей части земного срока, однозначно, как говорят политики, расставляет приоритеты. Соответственно и отношусь я к литературным фактам всерьез. Привычная бытовая ирония здесь мне часто изменяет. Я не могу воспринимать ни свои, ни чужие сочинения как игру и только игру. Не могу следовать этой повальной теперешней моде. Поэтому все игры современной литературы с дьяволом я считаю плохими и опасными играми. Вызывая ад, живописуя и эстетизируя сатану, многие мои коллеги, действующие под неуловимо меняющим цвет флагом постмодернизма, совершают, на мой взгляд, смертный грех против литературы, а поскольку литература, по-моему, есть центр мироздания, то и против жизни вообще. Грех этот тем непростительней, что сейчас за него не принято платить авторской судьбой. Де Сад, проклятые поэты, да и вообще все, игравшие с бездной в прошлом, ставили на кон себя, гибли в тюрьмах, спивались, стрелялись, превышали дозу или хотя бы попросту нищенствовали. Нынешние "цветы зла" распускаются в академических парниках славистских кафедр, питаемые восторженными критическими удобрениями, правительственными грантами и премиями. Упаси меня Боже желать им судьбы предшественников, но как-то не щепетильно получается.

Сергей Юрьенен: "Мы ничем не обязаны ни своему обществу, ни своему времени. Единственный способ освобождения от пут осточертевшей реальности - сладко-терпкие коллективные мечтания, которые провоцирует в нас литература типа кабаковской", - писал в журнале "Знамя" киновед Андрей Плахов.

Кабаков и важнейшее из искусств - самостоятельная тема. Среди картин, снятых по его романам и сценариям, самая удачная, возможно, "Десять лет без права переписки". В ее основе глава из романа "Подход Кристаповича", в западных переводах "Ударом на удар". Триллер о борьбе отдельно взятого гражданина СССР со всемогущей конторой.

"Десять лет без права переписки". Из своей студии на Мосфильме, режиссер картины Владимир Наумов.

Владимир Наумов: Александр Кабаков, как мне кажется, появился в кино, как буря. Он сразу стал очень заметен, и любим, и ненавидим одновременно, т.е. он мне кажется, не вызывает таких вот нейтральных чувств. Он вызывает такие крайние чувства и ощущения. Я принадлежу к числу людей, которым очень нравится его творчество. Я считаю, что это один из самых сильных писателей у нас, и именно кинематографических писателей, потому что зрелищный ряд, образный ряд в его книгах чрезвычайно силен. Вы знаете, я бы даже сказал так, что многие его страницы похожи на режиссерский сценарий. В них есть такая удивительная подробность видения человека, видения объекта съемки, т.е. зрелищного ряда, пластического, что иной раз кажется, что ты читаешь режиссерский сценарий, но это мне кажется, потому что я профессионал и привык читать режиссерские сценарии. Что касается нашего сотрудничества, в тот момент, когда я прочитал его повесть, то я понял что я, безусловно, должен работать с этим очень талантливым и очень интересным человеком. Мы с ним познакомились и на основе его повести сделали фильм под названием "Десять лет без права переписки". Мы тут же придумали такое авторское посвящение, смысл которого состоит в том, что все, что здесь происходит, оно основано на сплетнях и слухах, которые распространялись в послевоенных московских двориках. Мы как бы в этом случае не претендуем на исключительную достоверность событий. А умышленно стремились в этой картине, и это у него очень здорово с моей точки зрения получалось, реальность уплотнять, сгущать в некоторых случаях до плотности, может быть даже символа, он любит вот эту грань, этот шрам, этот шов между абсолютной правдой и кафкианской фантазией.

Сергей Юрьенен: Александр Кабаков, из эссе о Москве - столице приезжих.

"Когда-то давным-давно, я придумал рассказ, но так и не написал его. Другие выдумки отвлекли, я почти перестал писать рассказы, от романов времени не оставалось. Теперь я, пожалуй, не то чтобы напишу тот рассказ, а как бы перескажу его содержание, будто он уже написан, так просто, краткими словами.

Однажды ночью над городом повис космический корабль. Вероятно, жители города могли бы назвать этот корабль летающей тарелкой. Но, во-первых, они в те времена не часто видели тарелки, ели в основном из железных мисок, во-вторых, никто из них этот корабль не видел, поскольку все они глубоко спали в своих коммуналках и подвалах, в-третьих, же, корабль этот был для людей Земли вообще невидим. Принадлежал он представителям высочайшей цивилизации. Путешествуя в космосе, они невидимыми проникали на очередную планету, а затем принимали внешнюю форму ее обитателей, перенимали их манеры и обычаи, осваивали существующий уровень технологии и оставались жить в новой колонии, неизменно становясь если не полными хозяевами освоенного мира, то, во всяком случае, высшей кастой. При этом, естественно, существовавшая до их прибытия местная элита исчезала. Корабль висел над городом, и визитеры изучали предполагаемое место посадки, город был малоэтажный, застроенный в основном желтыми особнячками и храмами. Золото храмов, куполов и крестов тускло поблескивало под лунным и звездным светом, темные провалы многочисленных садов можно было принять за озера, река мерцала. В центре города на холме, одном из семи, стояла крепость с башнями и соборами за высокой кирпичной стеной. Они решили приземлиться на это место. Если бы обитатели города - который, конечно же, Москва - могли видеть картину: вот исчезает Кремль, просто исчезает, растворяется в синем ночном воздухе, вот другой Кремль материализуется в вышине, со всеми башнями, дворцами, колокольнями, вот он снижается, нависает ниже, ниже, беззвучно, вот он уже встал на то же место, почти неотличимый, неотличимый вовсе. Ну, собственно, дальше все ясно. Те, кто обитал в этой имитации Кремля, выглядели людьми. Они старились, болели, умирали, и правили городом, страной, пытались править миром, и лишь время от времени какому-то самому проницательному из аборигенов приходило в голову: да, люди ли это? Но ясного ответа на этот вопрос получить не удавалось, потому что коренные жители города постепенно были перемещены под землю: в переходы и метро, где их утешала и развлекала дворцовая роскошь станций, там они казались себе даже хозяевами города, среди мрамора, бронзы, скульптур и мозаик. А пришельцы-кремлины, существовали совсем в другом мире, никогда с местными не встречаясь, лишь проносясь время от времени по городу в тяжелых черных машинах. Однако ощущение тайны, какой-то другой, идущей под поверхностью, жизни охватывало постепенно, следом за наиболее умными и чувствительными, все большую часть населения страны и города, который - теперь совершенно уже ясно - да, был Москвой. Тайна рвалась наружу. Кремлины почувствовали опасность, и однажды корабль улетел. Поднялись башни, дворцы и соборы и исчезли, растворились в воздухе, вновь стали невидимы. А мы - жители города, вышли утром из домов и подземелий и увидели, что многое надо начинать строить заново.

Ну, вот, как моя сказочка? Я и сам не знаю, зачем я ее рассказал. Может просто, чтобы передать чувства, которые я действительно иногда испытываю, глядя на Кремль. Есть ли он? Не кажется ли это все мне? Существует ли этот город?

Сергей Юрьенен: Александр Кабаков - как персонаж российского масс-медиа. Специально для нашей программы Леонид Парфенов, Москва НТВ.

Леонид Парфенов: Наберемся смелости сказать: своеобразие Кабакова как социального типа может даже превосходит его своеобразие как писателя. В литературе, подумавши, еще и найдешь ему соседа слева, соседа справа, в потоке же кипящих буден стоит Кабаков один. К писаниям Кабакова мирская его жизнь относится опосредованно. У журналистики нитей, связующих оную с Кабаковым-миряниным, кажется, нет вовсе. Семнадцать лет в газете "Гудок". Говорят, что каждое 1-ое марта писал он передовицу: "Пришла весна, время подсыпки гальки на шпало-рельсовые стыки". И разве только любовь к западным авиакомпаниям выдает ныне ветерана путейской печати. Замглавредакторство в "Московских новостях": Но рядом со светским львом Кабаковым, еженедельник скромной интеллигенции - это почти клерикальная пресса. Еще менее связаны с продукцией редакции - их сотрудницы. Они своими разбитыми сердцами обласкали Кабакова, они - прототипы героинь и верхний слой читательского электората. У них не попрошено прощения, по выражению совсем другого автора, за то, что мужчины с годами бывают моложе ровесниц своих. Вглядимся в художественно-стилистические особенности ста томов кабаковских книжек. Прямо-таки конан-дойлевская детективная закрученность сюжета - мимо, прямо-таки трифоновская московско-повестная атмосферность - уже теплее. Но лишь прямо-таки набоковская любовь к вещному миру целиком и полностью совпадает с житейскими воззрениями автора. Певец войлочных сапог, бурок, радиатора машины ЗИС-110, трофейных приемников, подачи селянки в ночном "Метрополе", подворотника кителя генерал-лейтенанта госбезопасности, коктейля - одна часть ликера "Южный", одна часть вина "Каберне": И запаха веранды дачи в Жуковке. Александр Кабаков по жизни, как точно принято выражаться теперь, по жизни не мог не стать единовременно сороковником, далее везде - пятидесятником, шестидесятником, семидесятником и восьмидесятником и не внести все это на себе и в себе в девяностые. И он стал и он внес. Джазизм, коктейль-холлство, плесеньство, мелко- и крупнорубчиковое вельветство, болоньевство, чтизм там- и самиздатства, вискаризм, джинсизм большими фигурными скобками объединяются в кабаковщину. Полвека советского стиляги. Человек, впервые соединившийо в русской городской жизни форму и содержание - это и есть судьба Кабакова. Как много слилось и еще более отозвалось и им же Кабаковым соединилось с эпохой восстановления Храма Христа Спасителя и кислотно-щелочного баланса, опережения ФРГ по потреблению "мерседесов" и открытия ночных клубов "Филлини" и "Станиславский"! Вглядываясь на очередном рауте в то, что носимо Кабаковым в смысле физическом, выберу не зонтик "Версаче", хорош в любую погоду, не эсквайеровскую болотность макинтоша, не темный беж шляпы с полями книзу, все это осталось в гардеробе. Суховат подбор галстуков, неубедительны серебренные с чернением колечки, по одному из каждой зарубежной поездки. Уж чересчур солидна обувь. Университетские, "восточного побережья" очки: Все не то. Стакан молта со льдом, который бы хотел он держать в руках - другое дело, но здесь только "блэк лейбл". Твидовый пиджак английский! Остальные не твидовые и не пиджаки, только он прошел через годы, через расстояния! Лев Толстой в толстовке, с меховым подбоем халат Александра Островского кисти Перова, крылатка нерукотворного памятника, пола бронзовой шинели Гоголя, ментик Лермонтова, кок Булгакова, засыпанное пеплом плечо Мандельштама - и пиджак Кабакова, твидовый, вечный, только подкладку менять, с замшевыми заплатками на локотках. Сквозь полвека, как нож сквозь масло.

Сергей Юрьенен: Монолог третий и последний - "Торжество неравенства или о любви".

Отношения между людьми, мужчинами и женщинами, друзьями, родственниками, коллегами, просто знакомыми, мне представляются ежедневным опровержением бесконечно сомнительной и без того для меня идеи равенства. Скрытая или явная агрессия во всем спектре ее форм, подчинение и подчиненность, властвование и зависимость, вот связывающие людей нити, точнее, бесконечно перетягиваемые канаты. Такой вечный танец, один наступает, другой пятится, один смотрит в сторону, другой заглядывает в глаза, один ведет, другой следует и всегда один говорит, другой слушает, всегда. Казалось бы, любовь выбрасывает двоих из этой общей цепи побед и поражений, но я чувствую другое. Обычная человеческая любовь, эгоистическая и ревнивая, смешанная с самолюбием и тщеславием, страстью и расчетом, как раз вся и есть торжество неравенства. Всегда на встречу опаздывает кто-то один, а другой ждет. Всегда один боится потерять, а другой чувствует себя возможной ценной потерей. Всегда один любуется, а другой дает себя рассматривать. Это вовсе не исключает, что счастливы или несчастливы оба и даже одинаково. Это не исключает и возможность смены ролей в ходе пьесы, как и в других человеческих отношениях. Ведомый становится ведущим, обожаемый переходит в обожателя, хозяин делается рабом. Иногда это происходит вместе со сменой пары, иногда просто по ходу развития обстоятельств и характеров, но правила жизненной игры остаются прежними. Вертикаль, никакой плоскости. Вот почему, я не верю ни в какие постмодернистские каталоги, а только в классические иерархии. Впрочем, я верю и в то, что любовь может быть лишена этой напряженности, этого вектора тяготения, но это уж тогда неземная, вне человека и больше человека любовь, это где-то там наверху, это не от нас, а от Него.

Сергей Юрьенен: Александр Кабаков, который, как писал журнал "Тайм ": "для многих людей в Советском Союзе стал одним из высочайших достижений гласности, появившись в качестве ее автора". Сегодня после выхода романа "Последний герой", "New York Times Book Review" называет его последним романтиком российской прозы. О Кабакове вчерашнем и сегодняшнем, его литературный агент на Западе - Дмитрий Савицкий.

Дмитрий Савицкий: Площадь Сан-Сульпис, самая римская из всех парижских. Двугорбый собор громоздится над нею, фонтан со львами виден из окна издательства "Пресс де ля Сите". Александр - Саша Кабаков прикатил к нам на выход книги. Генеральный директор "Пресс де ля Сите" Христиан Бургуа сразу же согласился купить текст. Было решено призвать автора в Париж для встречи с прессой и прочим местным населением. Кабаков был своим, московским, с забытыми мною словечками, с новыми незнакомыми. С журналистами он изъяснялся по-английски, и некоторым из них так понравился, что они показывали ему Париж и гуляли по нашим нескучным кабаре. Так он и появился в журнале "Телерама", то ли за столом в "Распутине", то ли в дверях "Этуаль де Моску". Проще - Париж Кабакову подходил. Из толпы он еще выделялся, но задержись он на месяц-два, растворился бы, как "Нескафе", без осадка. Директор иностранной коллекции издательства Иван Набоков - племянник писателя и сын композитора, обзвонив друзей в Нью-Йорке, Мюнхене и прочих Токио, запустил "Невозвращенца" на планетарную орбиту. Я даже тиснул предисловие для токийского издания. В его прозе сплетались вместе авантюризм и political fiction, эротизм и достоевщина. Было видно, что он хотел жить сразу на всех этажах своего дома. Эти сюжеты-наполнители, как бы сказал литературный технарь, появились в следующей книге, написанной по-испански, но на русском языке. И вот весной пришла еще одна - "Последний герой". С Босхом, маузером и самим Сашей на обложке. Когда же в этой прекрасной стране научатся не оформлять книжки, не мешать тексту! В стилистическом смысле она была лучшей из всего того, что я читал у него до сих пор. Никакой словесной клоунады, никаких заигрываний с тем или иным литературным могильником. Пишу, что хочу - единственно верный способ. Это конечно, еще одна книга кризиса Кабакова, кризиса возраста, кризиса страны, кризиса кризисного будущего. Автор иначе как под конвоем двух ангелов здесь на улицу не выходит, один ангел - в белом, другой - в черном, охрангелы по-нашему. В этой книге ему удалось самое трудное на русском языке, на языке печатно-стыдливом еще недавно и публично-разнузданным нынче, устно и письменно. Ему удались все эротические сцены. Ему удалось переключение скоростей, книга не дергается и не прыгает при чередовании глав. Ему удался и язык, и тот из шестидесятых, и этот из будущего, грядущая феня наших счастливых закатных лет. В мае мне позвонил Христиан Бургуа: "Нет ли чего новенького", - спросил он. Нынче он мотается где-то по миру, но в сентябре, когда он вернется, я отнесу ему последнего Кабакова, то бишь героя Александра.

P.S. Прошло семь с половиною лет. За это время остались позади "Московские новости", потом пять лет в редколлегии "Коммерсанта", теперь - новая журналистская работа, колумнистом в только что появившейся вечерней газете "Столичная". За эти же годы после "Последнего героя" появился "Поздний гость", роман, содержание которого, как и многих сочинений Кабакова - история неудачной попытки к бегству из действительной жизни в придуманную. Вышла и совсем новая книга, в которую вошли повесть "День из жизни глупца" и рассказы "Зал прилета" и "Маленький сад за высоким забором". Она так и называется - "Считается побег". Интересна она еще и тем, что вместе с "Невозвращенцем" (время действия - 1993 год), уже ставшим историческим сочинением, в нее включено продолжение "Невозвращенец-II или Приговоренный" - путешествие героя в 2017 год. Изданы однотомник и двухтомник избранной прозы. А сейчас, весной 2003, в работе, точнее, идет к концу большой роман, вполне реалистическое жизнеописание - пятьдесят лет биографии: в двенадцать лет герой оплакивал Сталина, а в шестьдесят с лишним он бьется за свой весьма немаленький бизнес с молодыми хищниками...

Александр Кабаков
Москва
Апрель 2002

"Удивительные удачи в литературных делах пришлись на 2005 год, - говорит писатель. - "За роман "Все поправимо" я получил престижную премию имени Аполлона Григорьева, присуждаемую литературными критиками, а цикл рассказов "Московские сказки" был назван "прозой года" на Московской международной книжной ярмарке.

Александр Кабаков родился в 1943 году в семье офицера. После войны жил с отцом на первом советском ракетном полигоне. Закончил механико-математический факультет университета, служил в армии, был инженером в ракетном конструкторском бюро.

В 1972 году Александр начал профессионально работать журналистом в газете "Гудок". Был репортером, специальным корреспондентом, фельетонистом, заведующим отделом информации "Гудка". В годы перестройки стал обозревателем, потом заместителем главного редактора газеты "Московские новости". В последние десять лет работал специальным корреспондентом и заведующим отделом издательского дома "Коммерсант", обозревателем "Столичной вечерней газеты", заместителем главного редактора журнала "Новый очевидец".

В 80-е годы прошлого века Александр Кабаков публиковал в разных изданиях юмористические рассказы, получил за них несколько литературных премий. В 1988 году написал повесть-антиутопию "Невозвращенец", которая, будучи через год опубликованной, имела большой успех, была переведена и вышла в 90-е годы во Франции, Германии, Италии, Испании, во всех скандинавских странах, США, Японии и Китае. Написал и опубликовал также романы "Ударом на удар", "Сочинитель", "Самозванец", "Последний герой", "Поздний гость", "Все поправимо", несколько десятков повестей и рассказов, сотни эссе и статей. Были поставлены по мотивам романов два фильма: "Десять лет без права переписки" (1990, режиссер В. Наумов) и "Невозвращенец" (1991, режиссер С. Снежкин). В последние годы постоянно публикуется в журнале "Знамя" и издательстве "Вагриус".

Ни в КПСС, ни в какой-либо другой партии никогда не состоял. Не вступал и не вступает в Союз писателей и ПЕН-Клуб.

Кабаков Александр Абрамович - прозаик.

Родился в семье военного, офицера-ракетчика, в эвакуации. Вместе с семьей не раз менял место жительства. Поступил на механико-математический факультет Днепропетровского университета, хотя, по собственной характеристике, был «абсолютно гуманитарным человеком», хотел стать сценаристом. «Память была хороша, все выучил, закончил с пятерками». Работал инженером в ракетной фирме. Прожил в Днепропетровске около 10 лет, занимался КВН, писал о джазе. Потом перебрался в Москву, стал журналистом, 17 лет проработал в газете «Гудок», затем стал обозревателем «Московских новостей». Сейчас - заместитель главного редактора этой газеты.

С начала 1980-х Кабаков начал, по его собственному определению, «сочинять заведомый непроходняк, без всякой цели напечатать где-либо...». В июне 1989 в журнале «Искусство кино» была опубликована одна из этих «непроходных» вещей - роман «Невозвращенец», написанный в 1988. После этой публикации Кабаков сделался не просто известным, но модным автором. Права на издание романа приобрели в десяти странах, по нему был поставлен спектакль на радио «Свобода», снят фильм, показанный по телевидению в день августовского путча. «Нью-Йорк тайме» назвала писателя «одним из первых горбачевских удачников». Сам же Кабаков относил успех первой из своих опубликованных вещей на счет конъюнктурных совпадений. По мнению критики, роман материализовывал коллективные страхи, формулировал недоуменные вопросы, вглядывался вместе с нами в тревожно зияющее будущее.

В год публикации «Невозвращенца» была напечатана за счет средств автора и первая книга его прозы - «Заведомо ложные измышления» (1989). Кроме «Невозвращенца» в нее вошли 2 части романа «Подход Кристаповича»: «До войны, по-английски» и «Линда с хлопками» (3-ю - «Вам отказано окончательно» - даже в 1989 не удалось включить в книгу по цензурным соображениям); «две джазовые легенды»: повести «Масло, запятая, холст», «Кафе "Юность"»; и «фантазия на газетные темы» - «Салон».

В одном из первых своих интервью Кабаков объяснил основной принцип своего творчества: «Все, что я сочиняю, это "заведомо ложные измышления". Как бы такая игра, когда берется совершенно реальная ситуация и к ней приспосабливается нереальное ее разрешение. Например, конкретная, всем знакомая ситуация, некрасивая, не укладывающаяся ни в один канон и вообще похожая только на нашу реальную жизнь, вписывается в рамки определенного жанра. По моей любви, жанра коммерческого - детектива, боевика, музыкального фильма-ретро, сказки для взрослых, антиутопии».

Роман Кабакова «Подход Кристаповича» - о человеке, который в одиночку мог выступать против органов госбезопасности и побеждать их, быть свободным от страха перед конторой, как он их называет, и оказался одним из первых русских боевиков.

За «Невозвращенцем» последовали публикации романов Кабакова «Сочинитель» (1990- 91) и «Самозванец» (1992). В 1993 все три романа были изданы книгой под названием «Похождения настоящего мужчины в Москве и других невероятных местах». К ним примыкает и новый роман Кабакова «Последний герой» (1995). По определению автора, эти романы - «притчи о выборе».

В одном из недавних интервью Кабаков сказал: «Главное, что меня занимает,- это социальная и политическая жизнь как некий общественный фон, на котором происходит жизнь отдельных частных людей, занятых своими проблемами... Основное во всем этом - любовь». Между тем критиков и читателей Кабакова большей частью интересует пока именно политический фон его произведений. Не случайно он заметил, что «никто не читает того, о чем я хотел написать», а «слава провидца» в глазах читателей «затмила его славу писателя».

В книгах Кабакова, особенно в «Похождениях настоящего мужчины», любовь выступает как возможность преобразования мира, даже как способ его спасения; и свой выбор герои Кабакова делают между любовью и нелюбовью как возможностью и способом существования. Правда, по мнению самого Кабакова, время его героев прошло. И его книги оказываются прощанием автора со своими героями, с их временем - сам он живет уже в другом времени.

О.И.Козлова

Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 2. З - О. с. 117-119.

Далее читайте:

Русские писатели и поэты (биографический справочник).

Сочинения:

Заведомо ложные измышления: повести. М., 1989;

Бульварный роман // Знамя. 1990. №4;

Подход Кристаповича. М., 1993;

Похождения настоящего мужчины в Москве и других невероятных местах. М., 1993,

Нельзя одновременно мести тротуары и заниматься литературой... // Невское время. 1996. 4 янв.

Литература:

Плахов А. Коллективные мечтания, или Подход Кабакова // Знамя. 1990. №3.

Франции, Германии, Италии, Испании, во всех скандинавских странах, США, Японии и Китае. Написал и опубликовал также романы "Ударом на удар", "Сочинитель", "Самозванец", "Последний герой", "Поздний гость", "Все поправимо", несколько десятков повестей и рассказов, сотни эссе и статей. Были поставлены по мотивам романов два фильма: "Десять лет без права переписки" (1990, режиссер В. Наумов) и "Невозвращенец" (1991, режиссер С. Снежкин). В последние годы постоянно публикуется в журнале "Знамя" и издательстве "Вагриус".

Александр Кабаков женат, имеет дочь от первого брака

Род деятельности: Язык произведений:


	Запись голоса А.А. Кабакова
	Из интервью «Эхо Москвы » 30 июня 2006
Помощь по воспроизведению

Алекса́ндр Абра́мович Кабако́в (род. 22 октября , Новосибирск) - русский писатель и публицист .

Биография

Александр Кабаков родился в эвакуации в Новосибирске в семье Абрама Яковлевича и Фриды Исааковны Кабаковых. Окончил механико-математический факультет Днепропетровского университета. После окончания университета работал инженером в ракетном конструкторском бюро Янгеля на Южмаше .

В этот же период Александр Кабаков является обозревателем «Столичной вечерней газеты» и заместителем главного редактора журнала «Новый очевидец».

В настоящее время - главный редактор журнала «Саквояж СВ», публикуется в периодической печати как публицист и колумнист .

Александр Кабаков - председатель жюри премии «Русский Букер-2006 ».

По произведениям Александра Кабакова сняты фильмы «Десять лет без права переписки» (режиссёр В.Наумов , ) и «Невозвращенец» (режиссёр С. Снежкин , ).

Книги Кабакова изданы во многих странах мира, в том числе в США , Франции , Германии , Италии , Испании , во всех скандинавских странах , Японии и Китае .

В 2011 году Александр Кабаков в соавторстве с Евгением Поповым издал книгу воспоминаний «Аксёнов ». Авторов крайне волнует вопрос «писательской судьбы», относящийся к хитросплетениям биографии, рождению большой Личности. Сверхзадача книги - противостоять искажению фактов в угоду той или иной конъюнктуре.

3-4 октября 2014 года Александр Абрамович принял участие в театрализованных онлайн-чтениях «Каренина. Живое издание » .

Произведения

«Заведомо ложные измышления», М., Книжная палата, 1989.- 224 с., 5 000 экз.
«Невозвращенец», М., Диалог культур, 1990 - 128 с., 300 000 экз.
«Невозвращенец», Одесса, Вариант, 1990. - 48 с., 250 000 экз.
"Поход Кристаповича", М., Огонёк - Вариант., 1990 - 160 с., 31 000 экз.
«Невозвращенец», Л., Петрополь, 1991 - 36 с., 50 000 экз.
«Ударом на удар, или Подход Кристаповича», М., Авлад - Файн, 1993. - 208 с., 100 000 экз.
«Сочинитель», Самара, 1992. - 96 с., 50 000 экз.
«Похождения настоящего мужчины» М., Вагриус, 1993. - 320 с., 75 000 экз.
«Самозванец», роман
«Последний герой», М., Вагриус, - СПб., Лань, 1995. - 208 с., 50 000 экз.
«Последний герой», М., Вагриус, 1996. - 352 с., 10 000 экз.
«Последний герой», М., Вагриус, 2001. - 368 с., 7 000 экз.
«Поздний гость», роман
Зал прилёта. М., Вагриус, 1999. - 414 с., 5 000 экз.
Кафе "Юность", М., Вагриус, 1999 - 464 с., 5 000 экз.
«Все поправимо», роман - «Большая премия Аполлона Григорьева» и премия «Большая книга »
«Московские сказки», сборник (2005) - премия «Ивана Бунина» и приз «Проза года»
«Поход Кристаповича», М., Огонёк-Вариант, 1990
«Путешествия экстраполятора и другие сказки» (2000)
«Считается побег» (2001)
«Беглец» (2008)
«Аксёнов», (в соавторстве с Евгением Поповым , 2011)
«Проехали. Машины прошлого века в воспоминаниях с картинками» (2012)
«Старик и ангел», роман (2013)
«День рождения женщины средних лет» (2010)
«Камера хранения: мещанская книга» (2015)

Премии, номинации

2005 - Большая премия Аполлона Григорьева (роман «Всё поправимо»)
2005 - Приз «Проза года» (сборник «Московские сказки»)
2006 - Лауреат премии «Большая книга » (второе место, роман «Всё поправимо»)
2006 - Финалист премии «Большая книга» (сборник «Московские сказки»)
2006 - Премия Ивана Бунина (сборник «Московские сказки»)

Критика

Станислав Секретов // Новый мир. - 2005. - № 6 .
Александр Чанцев // Октябрь. - 2005. - № 9 .
Павел Тимошинов // Новости литературы.
Лев Пирогов // Литературная газета. - 2011. - № 48 .

См. также

Напишите отзыв о статье "Кабаков, Александр Абрамович"

Примечания

Ссылки

в библиотеке Максима Мошкова



Первая премия

Вторая премия

Третья премия

За вклад в литературу / За честь и достоинство

	* посмертно

Отрывок, характеризующий Кабаков, Александр Абрамович

Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.

Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.