Смерть грибоедова за что сослали в персию. Александр Грибоедов. Погибший за Россию. Большая любовь и страшная гибель

Священна память дипломатов, которые честно отстаивали интересы России и погибли при исполнении своих обязанностей. Самый известный из них был ещё и выдающимся поэтом и мыслителем.

Александр Грибоедов - с чего он начинается? Перед нами классический, яркий вундеркинд. Необыкновенная цепкость ума проявилась в нём пугающе рано. Не столь важно, где и чему он учился официально, - в Благородном пансионе, а потом и в Московском университете. Ему легко давались и иностранные языки, и философия, и математика. Поэт, музыкант, политик, воин - во всех своих воплощениях он проявился ярко. К пятнадцати годам его можно было смело считать человеком с университетским образованием. Возможно, ранняя учёность определила и суть самого известного грибоедовского творения - «Горя от ума». Ему непросто оказалось отделаться от ощущения собственного превосходства над всеми. Нелегко было адаптироваться и на службе, и в пёстром мире искусства. Александр Сергеевич бывал неуживчивым и резким. По характеру - язвительный рыцарь. Он участвовал в войне 1812 года, правда, волею судеб на вторых ролях, а потом всё мечтал написать об этих героических событиях трагедию. Весной 1816-го оставил военную службу, не достигнув высоких чинов. А в 1817-м началась его блистательная дипломатическая карьера. 16 июля 1818 года граф Карл Нессельроде письменно известил главнокомандующего Кавказской армией генерала Алексея Ермолова, что «поверенным в делах Персии назначается чиновник Мазарович, секретарем при нем Грибоедов, канцелярским служащим Амбургер». Нессельроде любил краткость, но с этого беглого упоминания открылась кавказская глава в жизни нашего героя.

В то время Грибоедов разрывался между творчеством и службой, подчас грезил «уволиться от дипломатической службы и отозваться из печальной страны, где вместо того, чтобы чему-нибудь научиться, забываешь и то, что знаешь». Служба в далёкой чужой стране ему не пришлась по душе. Но генерал Ермолов - мудрейший из мудрых - проникся глубоким уважением к молодому таланту. Именно он - в то время могущественный полководец - вызволил Грибоедова из Персии, сделав своим секретарём «по иностранной части». Любя Грибоедова как сына, по свидетельству Дениса Давыдова, он старался не загружать его повседневной работой. Грузия не Персия, здесь Грибоедову вольно дышалось и вволю писалось.

Набиравший силу дипломат не забывал о делах литературных. Попытки создать эпическую драму, трагедию шекспировского размаха остались в эскизах. Служба отвлекала Грибоедова от творчества, а мания совершенства мешала работать быстро. «Горе от ума» - единственное крупное законченное произведение Грибоедова. Язвительную комедию удалось полностью опубликовать в официальной печати через несколько десятилетий после смерти Грибоедова. Хотя к тому времени она изменила лицо русской литературы, повлияла на лучших наших писателей, вызвала споры… Десятки остроумных реплик вошли в русскую речь, стали крылатыми. Ещё Александр Пушкин заметил: «Половина стихов должна войти в пословицы». Так и случилось. По Чацкому, Фамусову и Молчалину судили о социальных типах. Комедия Грибоедова совершенна. Более отточенной стихотворной пьесы у нас нет. Комедия считалась нестерпимо вольнодумной, однако Грибоедов явно выступал с патриотических позиций. Сарказма он не пожалел ни для Фамусова, ни для Скалозуба. Первую попытку поставить «Горе от ума» на сцене пресёк столичный генерал-губернатор Михаил Милорадович. Но в 1830-х комедия увидела сцену в обеих столицах. Это загадочное произведение, разгадывать его будут веками - и с пользой. Сатирическая комедия и психологическая драма в одном клубке, как усмешка и страдание.

Декабрь 1825-го - ещё одна веха в судьбе. В показаниях декабриста Сергея Трубецкого мелькнула фамилия Грибоедова, и он оказался под следствием. И тут под своё крыло молодого сотрудника взял Алексей Ермолов. Генерал благожелательно подготовил Грибоедова к аресту, уничтожил все его бумаги, чтобы они не попали в руки следственных органов, и написал в Петербург: «Имею честь препроводить к Вашему превосходительству г-на Грибоедова. Он был арестован таким образом, что не имел возможности уничтожить находившиеся при нем документы. Но при нем не оказалось ничего такого, кроме немногих, которые Вам пересылаю». Под следствием он находился до 2 июня 1826 года, стойко отрицал своё участие в заговоре и в конце концов доказал непричастность к мятежу. Свободен! И снова «служить рад», хотя «прислуживаться тошно».

Из-под ареста его освободили с «очистительным аттестатом» - и дипломат опять направился в Тифлис. Заменивший Ермолова генерал Иван Паскевич также высоко оценивал способности Грибоедова и если подчас журил его за безрассудную храбрость, то уважения при этом не скрывал. Во время переговоров с персами Паскевич вполне полагался на дипломатическую предусмотрительность Грибоедова и открыто восхищался им.

Первостепенным политическим бенефисом Грибоедова стал Туркманчайский мирный договор, который знаменовал победу над Персией, закреплял территориальные приобретения Российской империи, гегемонию России на Каспийском море и в восточной торговле. Современники не оспаривали главную роль Грибоедова в разработке и подписании этого прорывного документа. Генерал Паскевич предоставил именно Грибоедову честь «поднести договор» императору. Николай Павлович пожаловал ему чин статского советника, орден Святой Анны, алмазами украшенный, и четыре тысячи червонцев. Грибоедов принимал восторженные улыбки, но опасался придворной рутины, держался независимо.

В Тифлисе его встречали с ещё большей пышностью, даже величали Грибоедовым-Персидским. Паскевич устроил в честь него салют, как это было сделано и в Петербурге, когда все пушки Петропавловской крепости дали одновременно 201 залп. Что ж, ведь это он, Грибоедов, привёз Николаю I долгожданный и победный Туркманчайский договор.

Неудивительно, что в Персии тот же самый Туркманчайский договор воспринимали как национальную катастрофу. Россия вступила в войну с Турцией, и персы надеялись уклониться от исполнения договора, воспользовавшись запутанной международной ситуацией. Многие соглашения они и не думали выполнять, надеясь, что новую войну русский царь не начнёт.

В восточной стране стартовала шумная антироссийская кампания. Базарные ораторы разжигали в народе фанатическую ярость, замешанную на псевдорелигиозных дрожжах. А Грибоедов как раз должен был потребовать у иранцев очередную часть контрибуции… Он пытался сгладить противоречие, призывал Петербург принять вместо денег шёлк или драгоценности. Однако вердикт императора был строг: договор следует выполнять чётко. Позже это даст повод злым языкам упрекнуть императора в намеренном уничтожении Грибоедова руками персидской толпы. Вряд ли столь коварный замысел существовал в действительности, но нужно признать, что Николай поставил своего дипломата в заведомо тупиковую ситуацию.

Русское посольство располагалось не в столице Персии, а в Тебризе. В Тегеране в нач. 1829 года Грибоедов пребывал временно - чтобы представиться шаху. Конечно, опытный политик чувствовал нерв сложившегося положения. Жену он просил на время оставить Тебриз, вернуться в Грузию, и такое путешествие удалось устроить. Грибоедов писал жене ежедневно. «Грустно без тебя, как нельзя больше. Теперь я истинно чувствую, что значит любить…» - это последнее послание мужа, которое она прочитала.

Муджтахиды (влиятельные исламские богословы) убеждали разгорячённый народ, что Грибоедов - виновник введения новых налогов, безбожник, завоеватель… Ненависть не знала пределов, муджтахиды вызвали дух фанатизма. Кроме того, Грибоедова обвиняли в укрывательстве армян. Он действительно скрывал нескольких армян на территории посольства, чтобы переправить их в Россию. Но действовал в соответствии с Туркманчайским договором! Это горячие персы готовы были отказаться от своих обязательств.

За этими яростными выступлениями стоял Аллаяр-хан, опальный министр - политик авантюристического склада, пытавшийся вернуть утраченное влияние. Для шаха эти волнения явились неприятной неожиданностью, капканом, из которого он пытался выпутаться. Шах старался избежать новой войны с Россией, а вёл именно к ней.

В этом доме погиб Александр Грибоедов

30 января 1829 года духовные власти объявили русским священную войну. Толпа, собравшаяся у мечети, направилась к дому русской миссии. Начался кровавый погром. В тот день в Тегеране уничтожили весь состав посольства, уцелел один старший секретарь Иван Мальцов, человек необычайно осторожный. Он предлагал спасение и Грибоедову. Требовалось лишь спрятаться, уйти в подземные ходы… «Русский дворянин в прятки не играет» - таков был ответ. Гибель его была гордой и смелой. С саблей встретил незваных гостей, потребовал от них повиновения. Ведь он находился на территории России! Охрана посольства - 35 казаков - достойно отразила нападение. Десятки разъярённых фанатиков навсегда остались на мостовой, но и казаки погибли все до одного. Погиб и Александр Сергеевич. Получив удар камнем по голове, он упал. Тут же на него посыпался град камней, над телом завизжали сабли.

За гибель Грибоедова и всей русской миссии шах принёс императору Николаю официальные извинения, к которым присоединил уникальный алмаз. Император счёл резонным проявить сговорчивость. Он принял дар и отсрочил на пять лет выплату той самой контрибуции. В трудные дни русско-турецкой войны Николай не желал портить отношения с персами. Он закрыл глаза и на мнение Паскевича, который говорил о роковом британском влиянии на персидскую толпу. «Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие», - сказал император. Вышло, что погромщики и провокаторы добились своего…

Алмаз «Шах»

«Алмаз, по мнению персов, должен был искупить страшную вину убийц русского министра Грибоедова. Камень пополнил царскую коллекцию. Им любовались придворные, а иноземные послы просили высочайшего разрешения взглянуть на такую редкость. Однако в каких каратах можно выразить урон, нанесённый России зверским убийством одного из величайших её творцов?..» - говорится в одной из биографий Грибоедова.

Он любил гору Мтацминда, возвышающуюся над Тифлисом. Там, в монастыре Святого Давида, и завещал похоронить себя. Литургию совершил экзарх Грузии архиепископ Моисей.

«Чем просвещённее человек, тем полезнее он Отечеству», - говорил Грибоедов. И по мере сил следовал этой программе. Его образ не померк в веках. Но, увы, и убийцы Грибоедова как будто сошли с первых полос сегодняшних или завтрашних газет - живёхоньки. Здесь речь, конечно, не только об исламских радикалах, хотя в первую очередь о них. Повсюду в ходу большие провокации и безответственная манипуляция худшими инстинктами. Террористы «блаженствуют на свете». Тем поучительнее для нас биография Грибоедова - писателя и политика, сочетавшего тонкий интеллект с воинской отвагой.

«Мало надеюсь на свое умение, и много - на русского Бога. Еще вам доказательство, что у меня государево дело первое и главное, а мои собственные ни в грош не ставлю. Я два месяца как женат, люблю жену без памяти, а между тем бросаю ее здесь одну, чтобы поспешить к шаху...» - писал русский посол Александр Грибоедов, отправляясь туда, откуда он не вернулся живым.

Эта публикация готовилась к другому случаю, но теперь автор посвящает ее памяти убиенного в Турции Андрея Карлова, российского посла.

Жизнь

Три потока с шумом и пеной низвергались с высокого берега. Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу.
Откуда вы? - спросил я их.
- Из Тегерана.
- Что вы везете?
- Грибоеда.
Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис.
А.С. Пушкин. «Путешествие в Арзрум»

Снежок, кружась над Дворцовой площадью, словно позирует воспоминаниям. Редкий случай - не ветрено, не обжигает над Невками, не бьется в стекло ледяной петербургский ветер. Где-то играют вальс - грибоедовский, в ми-миноре.

Несколько хорошо известных штампов составляют для нас образ автора знаменитой комедии. Во-первых, «Горе от ума», которое мы «проходили» в школе. Также смутно помнится счастливая женитьба на грузинской княжне, и что был убит где-то в Персии. Якобы - сочувствие декабристам. В подтверждение - тема сочинения: протестный («а судьи кто?») дух «Горя от ума», сегодня и вовсе ужатого до объемов ЕГЭ и давно растасканного на плохо понятые цитаты.

Еще одна, рвущая сердце, уже не из пьесы: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но зачем пережила тебя любовь моя?» - слова его юной вдовы, начертанные на грибоедовском надгробье.

«Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны...» - сетовал А.С. Пушкин в том же «Путешествии в Арзрум».

Ум и дела твои бессмертны в памяти русской

С тех пор были написаны и биографии, и даже целый роман, но, пожалуй, ни одна из книг толком не отразила главного (и хорошо, если вовсе не исказила) - того, что в груди Александра Сергеевича Грибоедова билось горячее христианское сердце.

Не либерал, не сторонник революционных идей, а православный человек и патриот своего Отечества, служивший Богу и императору, - вот кем на самом деле был тот, кого и историки, и литераторы любили подавать как светского повесу, почти декабриста.

Между тем в «Дневнике» Вильгельма Кюхельбекера - младшего друга Грибоедова - найдем поразительное: «Он был, без всякого сомнения, смиренный и строгий христианин и беспрекословно верил учению Святой Церкви».

Еще одно важное свидетельство - слова самого Грибоедова, которые запомнил Фаддей Булгарин: «Только в храмах Божьих собираются русские люди; думают и молятся по-русски. В Русской Церкви я в Отечестве, в России! Меня приводит в умиление мысль, что те же молитвы читаны были при Владимире, Димитрии Донском, Мономахе, Ярославе, в Киеве, Новгороде, Москве; что то же пение трогало их сердца, те же чувства одушевляли набожные души. Мы русские только в Церкви, - а я хочу быть русским!»

Он хотел быть русским и был им, но нужно вспомнить исторический контекст, чтобы точнее понять сказанное.

Как и теперь, так и во времена Александра Сергеевича Грибоедова так называемая «передовая часть» общества преданно смотрела на Запад.

«Она по-русски плохо знала, журналов наших не читала, и выражалася с трудом на языке своем родном» , - иронию Пушкина вполне можно отнести и к той части наших соотечественников, которых Константин Аксаков уже в середине XIX века назовет, в противовес народу, публикой : «Средоточие публики в Москве - Кузнецкий мост. Средоточие народа - Кремль. Публика выписывает из-за моря мысли и чувства, мазурки и польки; народ черпает жизнь из родного источника. Публика говорит по-французски, народ по-русски. Публика ходит в немецком платье, народ - в русском. У публики - парижские моды. У народа - свои русские обычаи.

Публика спит, народ давно уже встал и работает. Публика работает (большей частью ногами по паркету) - народ спит или уже встает опять работать. Публика презирает народ - народ прощает публике. Публике всего полтораста лет, а народу годов не сочтешь. Публика преходяща - народ вечен. И в публике есть золото и грязь, и в народе есть золото и грязь; но в публике грязь в золоте, в народе - золото в грязи. У публики - свет (monde, балы и проч.), у народа - мир (сходка). Публика и народ имеют эпитеты: публика у нас почтеннейшая, народ православный. “Публика, вперед! Народ - назад!” - так многозначительно воскликнул один хожалый».

Священномученик Иларион Верейский, очень любивший мысль Аксакова о публике и народе, уже в начале века двадцатого скорбел, предвидя страшные бури: «Как будто для того, чтобы отрезвить русское общество от рабского увлечения Западом и от безрассудного пренебрежения Церковью, Промысл Божий послал великое бедствие Отечественной войны. Просвещенные французы пришли в Москву, ограбили и осквернили народные святыни, показав тем самым изнанку своей европейской души. Увы! Этот тяжелый урок не пошел в пользу русскому обществу».

Не пошел настолько, что, как известно, в 1825 году случился бунт, во главе которого стали, казалось бы, лучшие люди, и среди них - ближайший и любимый друг Грибоедова, князь Александр Одоевский.

Самого Грибоедова тоже записали в декабристы, но нет ничего лучше, чем узнать правду из первых рук.

На дворе - 1828 год. Уже три года, как Александр Одоевский в узах. Грибоедов пишет ему на Нерчинские рудники. Идет перо по бумаге, оставляет чернильный след - как благородный фрегат, спешащий на помощь другу. «Есть внутренняя жизнь, нравственная и высокая, независимая от внешней. Утвердиться размышлением в правилах неизменных и сделаться в узах и в заточении лучшим, нежели на самой свободе. Вот подвиг, который тебе предстоит.

Но кому я это говорю? Я оставил тебя прежде твоей экзальтации в 1825 году (имеется в виду участие А. Одоевского в восстании декабристов. - Примеч. авт.) . Она была мгновенна, и ты верно теперь тот же мой кроткий, умный и прекрасный Александр... Кто тебя завлек в эту гибель!! (Зачеркнуто: «В этот сумасбродный заговор! кто тебя погубил!!») Ты был хотя моложе, но основательнее прочих. Не тебе бы к ним примешаться, а им у тебя ума и доброты сердца позаимствовать!»

Экзальтация, гибель, сумасбродный заговор… Все это - о восстании декабристов. Больше того - Александр Грибоедов называет каторгу «страданием заслуженным», несомненно видя в ней искупление вины перед Богом и Отечеством за этот трагический бунт: «Осмелюсь ли предложить утешение в нынешней судьбе твоей! Но есть оно для людей с умом и чувством. И в страдании заслуженном можно сделаться страдальцем почтенным», - пишет он Одоевскому откровенно и честно, как христианин христианину, все в том же 1828-м.

И при этом как бился Грибоедов за друга! Ходатайствовал за него, где только можно. Увещевал, умолял!

«Благодетель мой бесценный. Теперь без дальних предисловий, просто бросаюсь к вам в ноги, и если бы с вами был вместе, сделал бы это, и осыпал бы руки ваши слезами... Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского, - пишет он графу Ивану Федоровичу Паскевичу, своему родственнику, одному из доверенных лиц императора Николая I. - Сделайте это добро единственное, и оно вам зачтется у Бога неизгладимыми чертами небесной Его милости и покрова. У Его престола нет Дибичей и Чернышевых, которые бы могли затмить цену высокого, христианского, благочестивого подвига. Я видал, как вы усердно Богу молитесь, тысячу раз видал, как вы добро делаете. Граф Иван Федорович, не пренебрегите этими строками. Спасите страдальца».

Но все усилия Грибоедова напрасны - Бог судил по-другому, сберегая, будем надеяться, Одоевского для Царствия Небесного. Он отбудет на каторге полный срок, - восемь лет, - по окончании которого, разжалованный в солдаты, будет отправлен на Кавказ, где в 1839 году умрет от малярии, пережив своего верного друга на целых десять лет. А самого Грибоедова уже через год после написания этого письма убьют в Тегеране.

Тайная война

На Кавказе словно бы существует некая, никем не оговоренная норма концентрации всего русского в воздухе - и как только она превышается, моментально ощущается напряжение. Почему в районах Северного Кавказа, где живут в основном мусульмане, к русским относятся, мягко скажем, настороженно? Каждый из нас, наверное, мог бы сходу назвать несколько причин, но истинная лежит куда глубже, чем то, что первым приходит в голову.

«Кует бессильные крамолы, дрожа над бездной, Альбион!» Эта цитата - из стихотворения «России», написанного в 1839 году православным богословом и одним из основателей славянофильства Алексеем Хомяковым. Примем его строки за ответ: в 30-е годы девятнадцатого века Кавказ стал сферой жизненных интересов Британии, положившей много сил на то, чтобы через него ослабить Россию - об этом и писал Алексей Хомяков. Что же до бездны, то ее следует понимать в духовном плане.

Весь девятнадцатый век Великобритания занималась тем, что, играя на религиозных чувствах горцев и всячески подогревая и поддерживая джихад на Кавказе, пыталась отделить его от России. И не ради декларируемой свободы самих горцев - известно, как Британия обращалась со «свободами» народов, живших в ее колониях, - а только потому, что видела в России могущественного соперника и пыталась ее обессилить.

После победоносных войн с Персией и Турцией почти весь Кавказ стал частью Российской Империи. Британцы, чье мировое влияние и богатство держалось на колониях (что такое была Англия без них? просто большой остров), боялись, что Россия не остановится и зайдет еще дальше - в Индию. Пугало Англию - владычицу морей - и доминирование России на Черном море, и русский военный флот на Каспии. И то, и другое было результатом российских военных побед - так же, как и возможность выхода России к Средиземному морю через Босфор и Дарданеллы.

Россию требовалось остановить. Но как? Теми же методами, которыми сегодня действуют США и их союзники на Ближнем Востоке: интригуя и используя прежде всех других так называемый «исламский фактор». Британцы задумали «создать на Кавказе буферное исламское государство» .

Чопорные британские джентльмены с сухими ртами и безупречными манерами, педанты и пуристы, играли в большие шахматы, - и, казалось, не знали себе равных. Одна история шхуны «Виксен» говорит о многом.

В 1829 завершилась первая Турецкая война. По ее итогам России отошло восточное побережье Черного моря - от Анапы до Абхазии.

Часть жителей переменами была недовольна, и Британия не замедлила этим воспользоваться. Начались поставки оружия горцам и прочая, хорошо знакомая по современной истории «помощь». Целью ее было отделение Черкесии от России.

Оружие доставляли из Турции, морем - на якобы торговых кораблях.

Борясь с этой смертельной контрабандой, в 1832 году Россия ужесточает правила и выпускает предписание: отныне «военные крейсеры будут допускать… иностранные коммерческие суда только к двум пунктам - Анап и Редут-Кале, в коих есть карантин и таможни…»

Англия немедленно протестует: это нарушение свободы торговли! - но Россия не намерена уступать. Англия тоже: контрабанда оружия продолжается.

Еще четыре года горцы стреляют из британского оружия по русским солдатам, но настоящая «освободительная» война никак не раскачается, не развернется, и Лондон решается на провокацию.

В Константинополе по приказу первого секретаря британского посольства Дэвида Уркварта - вот он, похожий на дядюшку-чудака из романа про старую добрую Англию, смотрит с пожелтевшего фото - снаряжают шхуну. Ее название «Виксен» - «Лисица». Приняв на борт мешки с солью, под которыми спрятаны орудия и боеприпасы, шхуна идет к российским берегам - и самым наглейшим курсом. У капитана предписание: не только не избегать встречи с русскими кораблями, но и, напротив, искать ее!

Какой там Анап и Редут-Кале, - демонстративно пройдя мимо Геленджика, шхуна движется в Суджук-Кале, в район нынешнего Новороссийска. Она словно кричит - «заметьте меня!»

Ее замечают: шхуну преследует русский бриг - и задерживает, но в какой момент! Вольготно расположившись в бухте Суджук-Кале, «Лисица» выгружает на шлюпки мешки с солью.

На «Аяксе» - так называется русский бриг - требуют осмотра шхуны. Ради этого все и затевалось: в ответ британский капитан заявляет, что его король никогда не признавал блокаду «берегов Черкесии», выражает протест и говорит, что подчинится «только силе». Но русские - тоже не дураки: у них и мысли нет о штурме: не подчинитесь - затопим шхуну, обещает капитан «Аякса», и капитан «Виксена» уступает.

Шхуна конфискована, экипаж выслан в Константинополь. Лондон, узнав об этом, разумеется, задыхается от возмущения, - как было, к примеру, когда Турция сбила наш самолет, но ведет себя так, будто это мы вероломно убили ее летчиков.

Консерваторы поднимают вопрос о законности пребывания Черкесии под юрисдикцией России, «прижимающей свободы». Требуют немедля ввести британский флот в Черное море. В воздухе пахнет войной, но - милость Божия - на этот раз она не начинается.

Однако мы знаем, что пока режиссеры мировых постановок делят амбиции и деньги, обманутые ими исполнители неглавных ролей, горячо и искренне уверовавшие в лозунги, которыми их завели, сражаясь «за справедливость», убивают и гибнут сами. Огонь раздуваемой британцами войны, потрескивая, бежал по бикфордову шнуру насаждаемого радикального ислама и, наконец, добрался до динамита. В 30-е годы XIX века над Дагестаном и Чечней взвилось зеленое знамя газавата, - священной войны против гяуров, неверных. То есть русских.

Дагестан был центром воинственного ислама - так сложилось исторически: еще во времена процветания христианской Алании, в VIII веке, здесь было основано исламское государство - Казикумухское шамхальство.

По «русскому вопросу» в шамхальстве бывали разные мнения. То шамхальцы с русскими строили крепость, то воевали против них, то снова мирились и, сплотившись, вместе ходили на Кабарду.

В шестнадцатом веке Ивану Грозному отсюда даже прислали живого слона - с просьбой защитить от крымского хана, шевкальского царя и турок-османов.

Последние стремились захватить шамхальство, чтобы использовать его как плацдарм для продвижения на Кавказ.

В похожем положении находилась и Грузия, с той разницей, что завоеватели были беспощадны к ее жителям, - не мусульманам, как они, а православным. Павшие от их мечей пополняли сонм мучеников за веру Христову. Пустели целые области. Из терзаемой Грузии не раз обращались за помощью в Москву - ее оказывал и Иоанн Грозный, и сын его, первый, прославленный в лике святых, русский царь Феодор Иоаннович. Царь Феодор принял под свое покровительство кахетинского царя Александра, отчасти это спасало Грузию от атак турок и персов, а Кавказ - от поглощения исламом.

Что же до его отца, то Иван IV, так много сделавший для русской государственности, прибавил к этому еще и то, что в 1567 году основал на Кавказе приграничный русский город-крепость - Терки.

В новом городе поселились не пришлые, а местные люди - гребенские казаки, известные впоследствии как терские: они жили по склонам Терского хребта. Эта крепость стала первым русским щитом на пути иноземных вторжений на Северный Кавказ.

Шло время, терское войско росло, строились казачьи городки.

Эту казачью область ждала суровая судьба на долгие полтораста лет. Пока Россия, охваченная кровавой Смутой, начавшейся после смерти последнего из Рюриковичей, оборонялась от внутренних и внешних врагов и не могла помогать Кавказу, именно казаки встали живой стеной между русскими и иноземцами, рвавшимися с юга. Их почти всех избили, но со своей земли они не ушли.

В это время на Северный Кавказ двинулись не только завоеватели, но и мусульманские миссионеры - начиналась окончательная исламизация горских народов.

Только в восемнадцатом веке, при Екатерине, окрепшая Россия вернулась на Кавказ - и увидела его совсем другим: откровенно враждебным. Теперь волей-неволей пришлось искать возможность оградить новообретенные земли - Новороссию - от набегов горцев. Россия стремилась обезопасить свои южные окраины.

В предгорьях Главного Кавказского хребта и на прилегавших к ним равнинах Россия начала строить Азово-Моздокскую оборонительную линию. Так были заложены - именно как крепости - впоследствии ставшие городами Ставрополь, Георгиевск, Моздок, Екатериноград. Началось массовое переселение казаков с Хопра, Причерноморья и Дона.

Станицы вместе с городами-крепостями образовали цепь (бездумно разрушенную советской властью во времена расказачивания), лежавшую надежной преградой вдоль Кавказского хребта и запиравшую выходы из горных ущелий. Выстроенная как оборонительная в восемнадцатом веке, спустя столетие, при генерале Ермолове, эта линия стала форпостом продвижения вглубь кавказских гор.

Близился девятнадцатый век - время блестящих побед и успешных походов: русскими войсками были разбиты старые враги Грузии и православных балканских народов - и персы, и османы, Россия присоединяла новые территории и укреплялась у морей.

И вот наступил час, которого так боялся Лондон: император Павел I, подружившись с Наполеоном, вознамерился идти в Индию, к главным колониям британской короны.

В 1801 году передовой отряд русской армии - 22 тысячи казаков, войско Донское - ушел Оренбургу.

Еще в конце декабря 1800 британцы пытались убить Наполеона при помощи «адской машины»: на улице, по которой следовала его карета, взорвался бочонок с порохом. Многие погибли, но сам Наполеон уцелел.

Теперь же, ввиду начавшегося похода, Британия должна была срочно что-то предпринять: весь ее доход, включая торговлю опиумом, происходил из Индии.

Тогда и началась ее «Большая игра» против России, или «Турнир теней»: сеть спецопераций, шпионская война, бесстыжая и беспощадная, как внезапная смерть.

Среди ее жертв найдем и императора Павла I, и Александра Сергеевича Грибоедова, и - уже в XX веке - Григория Распутина, и саму Российскую империю, к уничтожению которой «туманный Альбион» приложил немало усилий.

Из школьных учебников мы знаем, что император Павел I был задушен - ночью, спящим, в собственной спальне, своими же царедворцами. Но о том, кто маячил за спинами цареубийц пляшущей тенью от свечи на стенах Михайловского замка, расскажет не учебник, а ликующее письмо британского посланника в России, лорда Чарльза Уитворта.

«Прошу принять мои самые искренние поздравления! - пишет он после убийства бывшему российскому послу в Лондоне, графу С. Воронцову, - Как выразить все, что я чувствую по поводу этого счастливого случая, ниспосланного Провидением. Чем я более думаю о нем, тем более благодарю небо».

Письмо написано в Лондон, и «провидение» присутствует в нем как фигура речи - Уитворт отлично знал цену этому «провидению»: заговорщики собирались в доме у его любовницы, известной санкт-петербургской авантюристки Ольги Жеребцовой, - потому что именно через Уитворта из Лондона финансировали убийство русского императора.

Мало кто знает, что перед революцией по поручению другого императора, будущего страстотерпца Николая II, Священный Синод рассматривал вопрос о канонизации Павла I. Тогда же Петропавловский собор, где, как и все Романовы до него, был погребен Павел I, выпустил книгу со свидетельствами о чудесах по молитвам на его могиле .

Смертью Павла I индийская эпопея и завершилась. Через несколько месяцев, в марте 1801-го, узнав о смерти друга, Наполеон ни на секунду не усомнился в том, кто это сделал: «Англичане промахнулись по мне в Париже, но они не промахнулись по мне в Петербурге!»

Прошло 11 лет, Наполеон, уже став императором, сам напал на Россию, был повержен, и после победы над ним наступило время расцвета Российского государства.

Правившие им императоры считали необходимым для себя печься не только о русском, но и вселенском православии: сербах, болгарах, молдаванах, греках, угнетаемых турками-османами. Балканские войны несли православным народам, изнемогавшим под исламским владычеством, долгожданную свободу, - а там, где освобождение было невозможно, желаемое достигалось дипломатическим путем. Так, например, при императоре Николае I все православные, жившие на территории Османской империи, находились под официальным покровительством государства Российского.

А Британская империя продолжала свою «Большую Игру». На Кавказе оружием и деньгами она поддерживала сепаратизм, в то время как идейную составляющую - исламский фанатизм - поставляла Османская империя, союзник Британии. Этот экспорт шел воротами Дагестана, где в 30-е годы девятнадцатого столетия взошла звезда имама Шамиля. С искусственным насаждением идей джихада из памяти горских народов, в том числе и балкарцев, уходили последние воспоминания о христианском прошлом.

«Как тяжело жить, когда с Россией никто не воюет», - восклицал лорд Палмерстон, знаменитый политик, в конце карьеры ставший премьер-министром Британии.

«Крым и Кавказ отбираются у России и отходят к Турции, причем на Кавказе Черкесия образует отдельное государство, находящееся в вассальных отношениях к Турции», - таков был его план: раздел России.

И в 1853 году война началась. Очаг раздора вспыхнул не где-нибудь, а на Святой Земле, бывшей частью Османской империи.

Хранителями ключей от храма Господня были тогда православные греки. И вот, под давлением Ватикана, Англии и Франции, турецкий султан отобрал эти ключи у православных и передал их католикам, одновременно отказав России в покровительстве над православными подданными Османской империи.

В ответ на это император Николай I 26 июня 1853 года объявил о вступлении русских войск в православные земли, лежавшие под владычеством турок - Молдавское и Валашское княжества. А в октябре Турция объявила России войну. Министр иностранных дел Великобритании назвал ее «битвой цивилизации против варварства». Чем не нынешний день? И тот же план раздела России, и те же стереотипы.

Крымская война продолжалась три года, а Кавказ не мог успокоиться больше десяти лет. Пролилось много крови, много было сделано зла, и глубокие раны, затянувшись, дают о себе знать и сегодня, когда вслед за британцами теперь уже новые силы раскачивают Кавказ, вбрасывают старые идеи исламского фанатизма, финансируют боевиков, провоцируют большие и малые войны.

Александр Грибоедов оставил нам бесценное свидетельство того, какими на самом деле были отношения между горцами и русскими на Кавказе в XIX веке. Вот письмо, написанное им в 1825 году, во время Кавказской войны, из станицы Екатериноградской, одной из тех самых первых оборонительных крепостей, заложенных при Екатерине.

«Душа моя Вильгельм. Спешу уведомить тебя о моем житье, покудова не народился новый месяц, а с ним и новые приключения; еще несколько дней и, кажется, пущусь с А[лексеем] П[етровичем] в Чечню; если там скоро утишатся военные смуты, перейдем в Дагестан, а потом возвращусь к вам на Север.

…Дела здешние были довольно плохи, и теперь на горизонте едва проясняется. Кабарду Вельяминов усмирил, одним ударом свалил двух столпов вольного, благородного народа. Надолго ли это подействует? Но вот как происходило. Кучук Джанхотов в здешнем феодализме самый значительный владелец, от Чечни до Абазехов никто не коснется ни табунов его, ни подвластных ему ясырей, и нами поддержан, сам тоже считается из преданных русским. Сын его, любимец А[лексея] П[етровича], был при посольстве в Персии, но, не разделяя любви отца к России, в последнем вторжении закубанцев был на их стороне, и вообще храбрейший из всех молодых князей, первый стрелок и наездник и на все готовый, лишь бы кабардинские девушки воспевали его подвиги по аулам. Велено его схватить и арестовать. Он сам явился по приглашению в Нальчикскую крепость, в сопровождении отца и других князей. Имя его Джамбулат, в сокращении по-черкесски Джамбот. Я стоял у окна, когда они въезжали в крепость, старик Кучук, обвитый чалмою, в знак того, что посетил святые места Мекку и Медину, другие не столько знатные владельцы ехали поодаль, впереди уздени и рабы пешие. Джамбот в великолепном убранстве, цветной тишлай сверх панцыря, кинжал, шашка, богатое седло и за плечами лук с колчаном. Спешились, вошли в приемную, тут объявлена им воля главнокомандующего. Здесь арест не то, что у нас, не скоро даст себя лишить оружия человек, который в нем всю честь полагает. Джамбот решительно отказался повиноваться. Отец убеждал его не губить себя и всех, но он был непреклонен; начались переговоры; старик и некоторые с ним пришли к Вельяминову с просьбою не употреблять насилия против несчастного смельчака, но уступить в сем случае было бы несогласно с пользою правительства. Солдатам велено окружить ту комнату, где засел ослушник; с ним был друг его Канамат Касаев; при малейшем покушении к побегу отдан был приказ, чтобы стрелять. Я, знавши это, заслонил собою окно, в которое старик отец мог бы все видеть, что происходило в другом доме, где был сын его. Вдруг раздался выстрел. Кучук вздрогнул и поднял глаза к небу. Я оглянулся. Выстрелил Джамбот, из окна, которое вышиб ногою, потом высунул руку с кинжалом, чтобы отклонить окружающих, выставил голову и грудь, но в ту минуту ружейный выстрел и штык прямо в шею повергли его на землю, вслед за этим еще несколько пуль не дали ему долго бороться со смертию. Товарищ его прыгнул за ним, но середи двора также был встречен в упор несколькими выстрелами, пал на колена, но они были раздроблены, оперся на левую руку и правою успел еще взвести курок пистолета, дал промах и тут же лишился жизни. Прощай, мой друг; мне так мешали, что не дали порядочно досказать этой кровавой сцены; вот уже месяц, как она происходила, но у меня из головы не выходит. Мне было жаль не тех, которые так славно пали, но старца отца. Впрочем, он остался неподвижен и до сих пор не видно, чтобы смерть сына на него сильнее подействовала, чем на меня. Прощай еще раз. Кланяйся Гречу и Булгарину».

Александр Грибоедов называет врагов «вольным, благородным народом», а мятежного князя - проще сказать, предателя - «несчастным смельчаком». Никакой ненависти или неприязни, напротив: в каждой строчке драгоценностью проступает уважение - если не сказать восхищение.

Сам Грибоедов тоже станет жертвой политики Великобритании, для которой победа России над Персией и Туркманчайский договор, составленный блестящим дипломатом Александром Грибоедовым, стали поражением. По этому договору к Российской империи отходили Армения и часть Азербайджана. Британцы отомстят, и метод будет тем же - раздуть религиозную вражду и ненависть к неверным.

Смерть

В 1828 году двухлетняя война с Персией закончилась русской победой. В селении Туркманчай генерал Паскевич и наследник персидского шаха, правитель Азербайджана Аббас-Мирза подписали мирный договор. Его составителем был Александр Сергеевич Грибоедов. Этот документ - пик государственной карьеры тридцатилетнего Грибоедова и одна из самых блестящих дипломатических побед России.

Но одно, хоть и огромное, дело было заключить договор, а другое - добиться его исполнения. Александр Сергеевич привозит подписанные бумаги в Петербург, и именно его назначают следить за исполнением договора, - полномочным министром-резидентом в Персию.

Это повышение отнюдь не радовало его. Сохранилось свидетельство современника: «Мрачное предчувствие, видимо, тяготило его душу. Как-то раз Пушкин начал утешать его, Грибоедов ответил: “Вы не знаете этого народа (персиян), увидите, что дело дойдет до ножей”. Еще определеннее выразился он А. А. Жандру, сказав: “Не поздравляйте меня с этим назначением: нас там всех перережут. Аллаяр-хан - мой личный враг и никогда не подарит он мне туркманчайского договора” ».

Договор принес Персии много неприятного: вместо того, чтобы завоевать Кавказ, она потеряла часть Армении (Эриванское и Нахичеванское ханства). Не претендовал больше Тегеран и на Грузию, и на Северный Азербайджан. К Российской империи отошла и часть каспийского побережья.

Огромные потери! Британская империя, подталкивавшая Персию в спину в войне с Россией и с ее поражением утратившая влияние в регионе, хоть и признала их, но не собиралась опускать рук.

Еще Персия должна была выплатить контрибуцию - 20 миллионов рублей серебром - и отпустить всех плененных. Забота об исполнении этих двух условий и стала особым попечением Александра Сергеевича.

Он направляется в Персию через Тифлис. В замершем от зноя городе - Грибоедов прибывает туда в июле, - где от жары не спасают и тенистые платаны, сплетающие свои ветви над узкими улицами, а доски подвесных балконов раскаляются так, что босой ногой не ступить, - ждет его последнее утешение перед выходом на смерть: любовь земная. Он встречает юную Нину Чавчавадзе, которую знал еще ребенком, - смотрит и не узнает.

Она красива так, что любой потеряет голову - и Александр Грибоедов не исключение. Нина отвечает ему взаимностью.

Ей еще нет и шестнадцати - почти ребенок, - и кто не влюблялся в пятнадцать лет, но удивительно: ее любовь - не увлечение, как обычно бывает в таком возрасте, а редкое сокровище - настоящее, глубокое чувство. Когда Александра Грибоедова не станет, все 28 лет, остававшиеся до ее собственной смерти, Нина будет носить траур по своему мужу. «Черная роза Тифлиса» - так звали ее в городе.

В августе 1828 года они венчаются в древнем соборе Сиони, где хранится величайшая святыня - крест равноапостольной Нины.

Жених болен лихорадкой, и у него падает обручальное кольцо - дурной знак. Он счастлив, но нехорошие предчувствия, кажется, все равно не оставляют его. «Не оставляй костей моих в Персии, если умру там, похорони в Тифлисе, в церкви святого Давида», - скажет он Нине, и придет время, когда она это исполнит. А пока они отправляются на границу с Персией. Вокруг качает тяжелыми ветвями сладкий грузинский сентябрь.

«Женат, путешествую с огромным караваном, 110 лошадей и мулов, ночуем под шатрами на высотах гор, где холод зимний, Нинуша моя не жалуется, всем довольна, игрива, весела; для перемены бывают нам блестящие встречи, конница во весь опор несется, пылит, спешивается и поздравляет нас с счастливым прибытием туда, где бы вовсе быть не хотелось», - пишет Александр Грибоедов с дороги.

Наконец, они - в приграничном Тавризе. В Тегеране царствует Фатх-Али-шах Каджар, но фактический правитель Персии, Аббас-мирза, находится здесь, в Тавризе.

В начале декабря, оставив Нину (она беременна, и беременность проходит трудно), ее муж отправляется в Тегеран: «Еще вам доказательство, что у меня государево дело первое и главное, а мои собственные ни в грош не ставлю. Я два месяца как женат, люблю жену без памяти, а между тем бросаю ее здесь одну, чтобы поспешить к шаху за деньгами в Тегеран...»

Верноподданный русского царя, сын своего Отечества, сам того не зная, Александр Грибоедов спешит навстречу смерти.

Тринадцатым пунктом в составленном им договоре значится: «Все военнопленные обеих сторон, взятые в продолжение последней войны или прежде, а равно подданные обоих правительств, взаимно впадшие когда-либо в плен, должны быть освобождены и возвращены в течение четырех месяцев».

В январе в тегеранской резиденции Александра Сергеевича просят убежища две армянки - из гарема Аллаяр-хана, зятя царствующего шаха. По Туркманчайскому договору они должны быть возвращены на родину: Восточная Армения теперь - часть Российской империи.

Чтобы оценить действия Александра Грибоедова, когда он принимает беженок из гарема Аллаяр-хана, вспомним еще раз его слова, сказанные друзьям в Петербурге: «…Не поздравляйте меня с этим назначением. Нас там всех перережут. Аллаяр-хан - мой личный враг».

Персия жила по шариату - исламскому праву, согласно которому за оставление ислама полагается смерть. Не понаслышке знал об этом казначей шаха (а значит, и всей страны), евнух, управлявший его огромным гаремом. Мирза-Якуб был тайным христианином. На самом деле его звали Якуб Маркарянц - армянин из Эривани, он был захвачен в плен за 25 лет до описываемых событий, насильно оскоплен и под страхом смерти принужден к принятию магометанства.

Кто знает, сколько раз, проснувшись черной персидской ночью от того, что плачет, он все силился удержать отлетевший сон и хотя бы мысленно вернуться туда, где качались на желтой кладке знакомой до трещинок стены густые кленовые тени, и пахло домом, и две родные фигуры в глубине двора шаркали старенькими ногами к воротам. Мама, папа! Отбросив покрывало, он вскакивал, шарил рукой по книжной полке, находил нужный том, раскрывал его и доставал листок с начертанным на нем армянским крестом хачкаром, и целовал этот крест, и плакал, и снова прятал между страниц исламских книг, и до утра всматривался в потолок, раздумывая, что, может быть, однажды…

Но нужно ли? При дворе его ценят и уважают, не догадываясь о его тайне. Он блестяще ведет финансовые дела, богат и, кажется, имеет все, о чем только можно мечтать. И только Туркманчайский договор меняет дело - у Якуба появляется надежда. Ради нее он готов бросить все, променять богатство и почет на мечту о возвращении домой. Именно мечту - конечно, прожив четверть века в Персии, он не обманывался на этот счет: его вряд ли отпустят с миром.

Якуб пытается действовать не наотмашь - вечером приходит в русскую миссию и объявляет Александру Грибоедову «желание возвратиться в Эривань, свое отечество», - пишет секретарь миссии Иван Мальцев. «Грибоедов сказал ему, что ночью прибежища ищут себе только воры, что министр российского императора оказывает покровительство свое гласно, на основании трактата, и что те, которые имеют до него дело, должны прибегать к нему явно, днем, а не ночью… На другой день он опять пришел к посланнику с тою же просьбою».

И когда русский посол соглашается принять Якуба Маркарянца, Тегеран мгновенно закипает. «Смерть неверным!» - несется по его улицам, а в тени маячит знакомая тень, подливает масла в огонь, традиционно используя «исламский фактор» - агенты британской империи.

Следует серия обвинений и разбирательств: Якуб должен казне денег, - нет, не должен, и прочая - пока дело не доходит до высшего духовного лица Персии, Мирзы-Месиха.

Тот слов на ветер не бросает - они падают как камни, которыми забрасывают на площадях виновных в выходе из ислама: « Этот человек 20 лет был в нашей вере, читал наши книги и теперь поедет в Россию, надругается над нашею верою; он изменник, неверный и повинен смерти!»

Ему вторят его муллы - ахунды, как их называют в Персии: «Не мы писали мирный договор с Россиею и не потерпим, чтобы русские разрушали нашу веру; доложите шаху, чтобы нам немедленно возвратили пленных».

Они идут по городу, крича: «Запирайте завтра базар и собирайтесь в мечетях; там услышите наше слово!» - и эти крики отскакивают от стен, множатся и катятся дальше, тяжелые, как ядра, и в воздухе, кажется, уже разливается запах завтрашней крови, и горячит, и пьянит. Смерть неверным!

«30 января едва забрезжилось, как вдруг послышался глухой рев; постепенно слышались традиционные возгласы: “Эа Али, салават!”, исходящие из уст тысячной толпы. Несколько служащих бегом пришли известить о том, что многочисленная толпа, вооруженная камнями, кинжалами и палками, приближается к посольскому дому, предшествуемая муллами и сеидами. Возглас “смерть кяфирам” был слышен очень хорошо», - вспоминал курьер русской миссии.

И толпа вломилась в посольство, круша ворота и двери, втекла на крыши, «лютыми криками изъявляла радость и торжество свое».

А это снова свидетельство Ивана Мальцева : «Посланник, полагая сперва, что народ желает только отобрать пленных, велел трем казакам, стоявшим у него на часах, выстрелить холостыми зарядами и тогда только приказал заряжать пистолеты пулями, когда увидел, что на дворе начали резать людей наших. Около 15 человек из чиновников и прислуги собрались в комнате посланника и мужественно защищались у дверей. Пытавшиеся вторгнуться силою были изрублены шашками, но в это время запылал потолок комнаты, служившей последним убежищем русским: все находившиеся там были убиты низверженными сверху каменьями, ружейными выстрелами и кинжальными ударами ворвавшейся в комнату черни».

Из тех, кто мог видеть смерть Александра Грибоедова, не выжил никто. Защищая русскую миссию, пал весь казачий конвой - 37 человек. Растерзанных, зарубленных, раздавленных толпой, их побросали в ров - руки, ноги, обезглавленные тела.

Казаки - святое воинство! Сколько веков они, не задумываясь, просто, без оглядки, отдавали свои жизни - за Отечество, за други своя (Ин. 15, 13), ради Бога. Живым щитом, истекающим кровью, стояло на Кавказе гребенское войско, и в Смутное время было избито почти все. Весь девятнадцатый век шли под пули горцев, усмиряя газават, верные государю терцы. Так было и после новой Смуты - 1917 года, пока не истребили верное Богу казачество. Качается теперь густая трава, обнимая покосившиеся кресты на заброшенных казачьих могилах в бывших станицах Кавказа. Но память живет, и будет жить, пока есть, кому помнить.

Помним и мы, как пролилась в Тегеране христианская кровь, но не потушила жуткого пожара - еще три дня горел демоническим огнем обезумевший город, и три дня таскала по улицам тело Александра Грибоедова не насытившаяся убийствами толпа.

Не властные над душой, бесновались, кричали, терзали мертвую плоть. Наконец, будто устав, сбросили в ров, где уже ждал русского посланника его верный конвой: так, должно быть, и отбыл он на небо - воин Христов в окружении своей дружины.

Дьявол - отец всякого зла и отвратительного насилия, он - главный враг рода человеческого. Он приходит к человеку и пытается заставить работать ему, и если ты сопротивляешься, стремится тебя уничтожить. Люди, которых он пленил и увлек в свое царство, поступают так же: способов прельщения много, на то он и лукавый, чтобы обмануть человека, и не стоит обвинять только лишь мусульман. В нашей собственной истории найдется достаточно подобных эпизодов.

В 988 году великий князь Владимир принял крещение и крестил свой народ. А через полтора века после этого в Киеве похожим образом - взбесившейся толпой - был убит князь-инок Игорь Киевский и Черниговский. В этой толпе, ворвавшейся в храм и схватившей его во время Божественной литургии, не было иноверцев.

Родной брат воцарившегося в Киеве великого князя пытался его спасти - выхватил из толпы, отвез к дому матери, втолкнул за ворота - но куда там: преследователи уже не могли остановиться, диавол горячил кровь, и, с улицы завидев Игоря в галерее второго этажа, толпа рванула, как гончие псы по свежему следу. Крушили ворота, ломали двери, потные, красные, с безумными глазами, разбивали сени, тащили вниз святого мученика и на нижних ступенях лестницы забили насмерть. На этом не остановились, а еще волокли тело монаха по улицам, обвязав ноги веревкой, - до Десятинной церкви, там кинули на телегу, устав таскать, и покатили к рынку, где и бросили, и пошли по домам, будто не православный народ, а бешеные печенеги.

Тело другого князя-страстотерпца, Андрея Боголюбского, безжалостные убийцы - свои, из ближайшего круга - выволокли в сад, бросили псам, и только один, оставшийся верным, Кузьма Киянин просил за него, плакал. Выпросил, принес в церковь, но и там сказали: «что нам до него!» И в притворе, под плащом, лежало тело князя два дня и две ночи, пока жители города грабили его дом, и только на третий день отпели убитого князя.

Несколько столетий спустя для цареубийства, профинансированного британским посланником Уитвортом, тоже нашлись исполнители из своих: императора Павла I убил собственный конвой.

За всем этим стоит дьявол, прельстивший, обманувший людей. А пути в их сердца во все века одни и те же - через сластолюбие, славолюбие и сребролюбие. Так что не будем задыхаться от «справедливой» ненависти к кому-либо, а будем в своем собственном сердце воевать против дьявола, - ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления (Мф. 15, 19).

Когда беспорядки в Тегеране, наконец, утихли, власть, словно очнувшись, взялась действовать. Пытались «замять». Послали в Петербург дары, в их числе огромный алмаз, но самое главное, дали забрать обезображенное тело Александра Сергеевича - его опознали по отстреленному мизинцу.

А святые останки казаков так и остались лежать во рву - пока их, рискуя жизнью, не вынесли оттуда тегеранские армяне.

Неподалеку строилась первая в городе армянская церковь (может, и Якуб Маркарянц, с его огромными возможностями, тайно приложил к этому руку - да и сами персы, проиграв войну, пытались выглядеть терпимей к иноверцам).

Рабочие и священник (история сохранила только его фамилию - Давудян), жившие при строительстве, ответили русским на подвиг подвигом: руки, ноги, казачьи тела с распоротыми животами глухой ночью были собраны ими и погребены во дворе строящейся церкви святого Татевоса. Вокруг высились кучи выкопанной земли, лежали кирпичи, но чтобы и вовсе отвести подозрения, над свежей могилой высадили лозу, - персы искали пропавшие останки, но ничего не нашли.

Шестого февраля весть о смерти российского посланника дошла до Тавриза, но не до Нины - для нее муж будет жив еще несколько месяцев. Бедная Нина: от нее скрывают, боятся, что потеряет ребенка. Она чувствует, мечется, плачет. Успокаивают, что-то говорят.

Уже в Тифлисе, куда обманом перевезли ее, Нина, наконец, все узнала.

«После моего приезда, когда я едва отдохнула от перенесенной усталости, но все более и более тревожилась в невыразимом, мучительном беспокойстве зловещими предчувствиями, сочли нужным сорвать завесу, скрывающую от меня ужасную правду. Свыше моих сил выразить Вам, что я тогда испытала. Переворот, происшедший в моем существе, был причиной преждевременного разрешения от бремени. Мое бедное дитя прожило только час и уже соединилось со своим несчастным отцом в том мире, где, я надеюсь, найдут место и его добродетели, и все его жестокие страдания. Все же успели окрестить ребенка и дали ему имя Александр, имя его бедного отца...» - пишет она в Тавриз их общему другу, английскому посланнику Джону Макдональду.

Именно ему и его супруге поручил Александр Грибоедов, отправляясь в Тегеран, свою жену - два дипломата из соперничающих империй, Британии и России, похоже, действительно были друзьями.

Наконец, тело Александра Сергеевича прибыло в Тифлис. Нина встречала его, стоя на крепостной стене. Увидела повозку с гробом и потеряла сознание, упала.

Вот также стояла когда-то на крепостной рязанской стене святая княгиня Евпраксия с маленьким Иоанном на руках. Есть много общего в судьбах зарайского князя Феодора и человека светского девятнадцатого века, Александра Сергеевича Грибоедова. Оба они были православными, впитавшими благочестие русской Церкви.

Вспомним еще раз слова Александра Грибоедова и положим их на сердце:

«Только в храмах Божьих собираются русские люди; думают и молятся по-русски. В Русской Церкви я в Отечестве, в России! Меня приводит в умиление мысль, что те же молитвы читаны были при Владимире, Димитрии Донском, Мономахе, Ярославе, в Киеве, Новгороде, Москве; что то же пение трогало их сердца, те же чувства одушевляли набожные души. Мы русские только в Церкви, - а я хочу быть русским!»

Как и все мы, не раз Александр Грибоедов слышал в церкви за службами чтение Апостола, что вера без дел мертва (Иак. 2, 20) - и что нам ради Христа не только веровать в Него, но и страдать за Него (Флп. 1, 29).

И когда пробил его час, и пришло время действовать, он поступил не как политик, а как христианин.

На столичных площадях России, Грузии и Армении высятся сегодня памятники Александру Сергеевичу Грибоедову. Настоящее, глубокое уважение питают к нему два христианских кавказских народа - армяне и грузины, и за этим уважением стоит именно почитание его как христианина, который душу свою положил за други своя .

И никакие сиюминутные политические веяния не могут поколебать этого уважения к Александру Грибоедову, русскому человеку.

НОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ ОБ УБИЙСТВЕ А. С. ГРИБОЕДОВА

В архиве бывшего командира шахской казачьей бригады в Иране Косоговского сохранился чрезвычайно интересный материал, проливающий свет на события 30 января 1829 г. t в результате которых был убит в Тегеране А. С. Грибоедов. Материал, датированный 30 июля 1897 г., озаглавлен: “Сведения об убийстве в Тегеране российского императорского чрезвычайного посланника и полномочного министра при дворе персидском Грибоедова, доставленные сартипом (генералом - Г. П.) князем Сулейман-ханом Меликовым, которого родной дядя князь Сулейман-хан Меликов был убит в тот же день … вместе с покойным Грибоедовым и прочими членами русской миссии”. Эти сведения были записаны Мартирос-ханом, начальником штаба шахской казачьей бригады. В имеющейся литературе мы не встретили ссылки на эти показания 1 .

Вся литература по этому вопросу, как известно, написана главным образом на основании официальных данных и сведений б. первого секретаря посольства Мальцева 2 , единственного человека из всего состава посольства, которому удалось спастись. В литературе искажается как роль самого А. С. Грибоедова в качестве посланника, так и роль Фатх-Али-шаха, с ведома и одобрения которого было совершено убийство А. С. Грибоедова и почти всего состава посольства. Сугубо политический и неслыханный в истории международных отношений террористический акт стараниями и усилиями иранских вельмож и сановников царского правительства представлен так, что во всем оказался виноват сам А. С. Грибоедов.

При иных обстоятельствах правительство Николая I в ответ на убийство посла и почти всего состава посольства объявило бы Ирану войну. Но в то время Россия воевала с Турцией (1828-1829), и царское правительство не хотело начинать новой войны. Паскевич, главнокомандующий русских войск на Кавказе, писал по этому вопросу Нессельроде, государственному канцлеру: “Для сего должно будет объявить ему [шаху] войну непримиримую, но при теперешней войне с турками предпринять оную с надеждою успеха нет никакой возможности.

… Войск … недостаточно даже для ведения оборонительной войны с обеими державами … Начав наступательную войну с Персиею, надобно везти с собою огромные запасы провианта, артиллерийских зарядов и проч. в самое сердце Персии, но здешний край с 1826 года находится в военном положении и потому все способы снабжения войск и в особенности транспортировки истощены совершенно до того, что и при теперешней войне с турками с большими усилиями едва могу поднять все тягости, нужные мне для наступательных движений” 3 .

Кроме того, имелись серьезные опасения, что в связи с новой войной могли бы вспыхнуть на Кавказе восстания против царизма 4 .

Получив такое донесение, в Петербурге решили найти иную формулу для разрешения конфликта. Этому помог тот же Паскевич, который, возможно, оказал давление на Мальцова 5 и представил дело в таком свете, что вина иранского правительства могла быть заглажена путем дипломатических переговоров. Основанием для этого плана послужила позиция Мальцова, который в разговоре с шахскими сановниками и самим шахом из осторожности и из опасения “распроститься с жизнью притворился убежденным их речами” 6 . Другими словами, Мальцов в присутствии шаха согласился с теми обвинениями, которые выдвигали против А. С. Грибоедова в придворных иранских кругах. Автор одной из работ о Грибоедове, Мальшинский, замечал при этом: “Нет ничего невероятного в том, что “холодная струя благоразумной осторожности” увлекла Мальцова в присутствии шаха до обвинения Грибоедова в излишнем усердии” 7 .

Итак, Мальцов, руководствуясь личными интересами и движимый инстинктом самосохранения, лил воду на мельницу иранских правящих кругов. Это, разумеется, было использовано придворными сановниками и иранскими историками для сочинения официальной и совершенно неправильной версии об убийстве А. С. Грибоедова и почти всего состава русского посольства в Тегеране.

Во дворце Николая I эта версия об убийстве Грибоедова была желанной вестью: царь и его окружение были готовы “убедиться” в виновности А. С. Грибоедова и рассматривать его трагическую гибель в духе этой версии. С другой стороны, такие показания Мальцова были очень кстати и для Паскевича, который в них нуждался. Паскевич нашел в них подтверждение правильности своей позиции, чтобы убедить правительство Николая I в нецелесообразности объявления войны Ирану и в необходимости принятия торжественных извинений иранского правительства.

Таким образом, неверные показания Мальцова имели огромное значение для царского правительства, которое, будучи озабочено сохранением своего престижа, приняло за основу заведомо неверные сведения об убийстве А. С. Грибоедова и делало вид, что оно верит непричастности к этому делу шахского правительства, лишь бы не начинать новой войны, которая в иных политических условиях обязательно бы возникла. Как бы в благодарность за оказанную услугу Нессельроде в письме Паскевичу о Мальцове, указывая на “благоразумное его поведение в столь трудных обстоятельствах”, просил оставить его при своей особе 8 .

О Мальцеве мы скажем ниже, а сейчас обратим внимание на ту тенденциозную характеристику, которая давалась А. С. Грибоедову в оправдание позиции царского правительства перед лицом общественного мнения.

“Александр Сергеевич, - писал Мальшинский, - сам признавал себя недостаточно подготовленным к исполнению возложенных на него трудных обязанностей” 9 .

Нессельроде писал Паскевичу: “ ... сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова” 10 .

А. Берже, председатель Кавказской археографической комиссии, сообщал: “Грибоедов “зашел слишком далеко” в своих требованиях - и в этом заключается главная ошибка его” 11 .

“Обвинители” А. С. Грибоедова не могли не знать, что он прекрасно знал обычаи и нравы той страны, в которой представлял интересы правительства России. Именно поэтому он, заслуженно считавшийся лучшим знатоком Ирана, был назначен на высокий пост посланника при дворе шаха. Талантливый дипломат, сознававший всю тяжесть ответственности, выпавшей на его долю, деликатный и вежливый, предвидевший последствия своей предстоящей деятельности в Иране 12 , проявлявший должную осторожность и предусмотрительность в своих действиях, он, конечно, не был таким, каким его представили интриганы и заговорщики, находившиеся при особе шаха, а вместе с ними и иранские историки, а также некоторые русские исследователи, о которых сказано выше. У последних повествование об убийстве А. С. Грибоедова получилось совсем в духе иранской историографии 13 .

Указанные выше “обвинители” всячески выгораживали роль иранского правительства в этом деле. Так, например, 30 марта 1829 г. Паскевич писал Нессельроде: “цель возмущения сего состояла не в том, чтобы учинить неслыханное над г. Грибоедовым злодеяние, а последовало оное собственно для истребления мирзы Якуба, который, находясь при шахе евнухом весьма долго, знал все его тайны и все происшествия его гарема” 14 .

Нессельроде отвечал Паскевичу: “Повидимому. . . двор персидский не питал никаких противу нас враждебных замыслов” 15 .

В официальном письме Нессельроде на имя Паскевича от 26 марта 1829 г. за № 605 эта мысль вновь подчеркивалась: “Не взирая на беспокойные слухи … государю императору приятно еще верить, что ни Фатх-Али-шах, ни Аббас-Мирза не причастны к злодейскому умерщвлению нашего министра в Тегеране” 16 .

В том же письме об этом сказано еще более утвердительно: “Мы не только далеки от мести, но твердо уверены в невинности персидского правительства и готовы принять его торжественное оправдание” 17 . В таком же духе писал Нессельроде Паскевичу в отношении от 26 марта 1829 г. за № 606 18 .

Берже, исследование которого считается наиболее авторитетным 19 , писал: “Фатх-Али-шах не только в нем [убийстве] не участвовал, но и не предвидел такого исхода” 20 . Даже исследователь деятельности Грибоедова в Грузии и Иране И. К. Ениколопов, который, казалось бы, должен располагать более полными и верными данными 21 , писал, что “события получили столь стремительное развитие, что трагический их конец не успел, очевидно, предусмотреть не только Аллаяр-хан, но и сам Грибоедов” 22 .

В таком виде литература представляла роль иранского правительства и его сановников в событиях 30 января 1829 г. в Тегеране.

Лицемерные заявления шаха Николаю I были рассчитаны на то, что инцидент будет исчерпан мирным путем. В письме императору, которое было вручено племянником шаха, Хесроу-Мирзой, шах спешил сообщить “правду об этом внезапном событии и неосведомленности о нем (курсив мой. - Г. П.) правителей этого (иранского. - Г. П.) государства” 23 .

В этом же письме Фатх-Али-шах уведомлял императора о мерах, принятых в отношении отдельных лиц: “Мы отстранили от должности, наказали и оштрафовали даже губернатора и районного надзирателя за то, что они так поздно узнали об этом событии и проявили нераспорядительность” 24 .

Но версия о непричастности иранского правительства к убийству А. С. Грибоедова не выдерживает никакой критики. Сам Фатх-Али-шах в течение не одного десятка лет вынашивал план войны Ирана с Россией, создавая атмосферу вражды и ненависти к России и находя в этом поддержку со стороны Англии, которая снабжала его деньгами, оружием и оказывала помощь своими военными специалистами 25 .

Известно, что еще согласно англо-иранскому договору 1809 г. Англия обязалась выплачивать Ирану ежегодно по 160 тыс. туманов в течение всего времени войны Ирана с Россией. Английское правительство при утверждении этого договора увеличило эту сумму до 200 тыс. туманов. В 1811 г. из Англии было доставлено в Иран 30 тыс. ружей, 20 орудий, оборудование для сорока оружейных мастерских. Тридцать английских инженеров и военных инструкторов были командированы в распоряжение иранского правительства 26 . После поражения Ирана в войне с Россией в 1804-1813 гг. активность английских агентов в Иране еще более усилилась. Англия преследовала цель разжечь в Иране реваншистские настроения, склонить правящие иранские круги к необходимости начать новую войну с Россией, вызвать ненависть народных масс к России и русским, подчинить внешнюю и внутреннюю политику правительства Ирана интересам Англии. Этим целям служил новый договор, заключенный Англией с Ираном в 1814 г. Пункт 4 этого договора предусматривал получение Ираном помощи (в виде военных сил или ежегодной субсидии в сумме 200 тыс. туманов) в случае, если Иран подвергнется нападению со стороны какой-либо европейской державы (подразумевалась, конечно, Россия). Смысл договоров 1809 и 1814 гг., заключенных Англией с Ираном, совершенно бесспорен и не вызывает никаких сомнений. Совершенно бесспорным является и то, что наследный принц Аббас-Мирза в полной мере использовал помощь англичан в целях укрепления иранской армии, которую он обучал “по европейскому образцу”, спешно готовя ее для новой войны против России. Не без участия английских агентов велась в Иране и идеологическая подготовка новой войны против России.

Фатх-Али-шах, поощряемый Англией, еще в 1808 г. призвал улемов дать фетву об объявлении “священной войны” против русских 27 . Согласно этому призыву, шейх Джафар-Неджефи, Ага-Сеид-Али-Исфагани, Мирза-Абуль-Касым, улемы Кашана, Исфагана, хаджи Мулла-Ахмед-Нерати-Ка-шани, шейх Джафар и другие улемы составили и подписали обращение об объявлении “священной войны” против русских 28 .

После заключения Гюлистанского договора (1813) враждебная деятельность со стороны правящих иранских кругов против России не прекращалась. В 1821 г. Абуль-Хасан-Мохаммед-Казим издал свою книгу 29 , в которой он, ссылаясь на коран и высказывания комментаторов, изложил подробнейшим образом основы и принципы ведения “священной войны” против русских, стараясь обосновать необходимость объявления такой войны.

В 1825 г. - за год до начала новой войны Ирана с Россией - Фатх-Али-шах, по советам и настояниям Ага-Сеид-Мохаммед моджтахеда, которого поддержали принцы и другие улемы, согласился с необходимостью объявления “священной войны” против России и отпустил из казны 300 тыс. туманов для этой цели 30 .

Главный советник шаха Асаф-эд-доуле, вступив в сговор с виднейшим представителем тегеранского духовенства мирзой Масих, спровоцировал нападение толпы на русскую миссию в Тегеране и организовал истребление почти всего состава ее во главе с А. С. Грибоедовым, что разоблачает не только враждебные действия иранского правительства того времени по отношению к России, но и политику Англии, которая в лице Асаф-эд-доуле имела одного из наиболее верных и надежных проводников своих планов в Иране. Следует обратить внимание на такое важное обстоятельство, что в 1826-1828 гг., когда шла война Ирана с Россией, Асаф-эд-доуле был премьером. Одного этого факта достаточно для того, чтобы представить себе, какую ценность представлял этот человек для английских политических агентов в Тегеране. Не случайной поэтому была и агрессивная позиция Асаф-эд-доуле на совещании у шаха, которое было созвано вскоре после первых неудач иранской армии для решения вопроса, продолжать ли войну или просить мира. В то время как многие участники совещания склонялись в пользу мира, Асаф-эд-доуле, выражавший мнение своих английских хозяев и питавший надежду на их дальнейшую поддержку, требовал продолжения войны 31 .

Таким образом, нет решительно никаких оснований верить в непричастность Фатх-Али-шаха и его правительства к убийству А. С. Грибоедова.

Фатх-Али-шах и его придворные были уверены в том, что Россия не может объявить войну Ирану. Если бы у шаха не было такой уверенности, он никогда не рискнул бы организовать убийство посла и почти всего состава русского посольства.

Показания Сулейман-хана Меликова полностью разоблачают роль иранского правительства во главе с Фатх-Али-шахом в деле А. С. Грибоедова. С другой стороны, они рисуют А. С. Грибоедова как мужественного человека, который стоял на посту до последней минуты своей жизни.

Эти же показания проливают свет и на роль Мальцова, первого секретаря посольства, который при желании мог бы спасти А. С. Грибоедова, если бы он вместе с ним, а не один воспользовался убежищем, предоставленным ему одним знакомым ханом, дом которого находился рядом с домом русского посольства. Кстати, таким же трусом оказался и русский консул в Тавризе Амбургер, который при первом известии об убийстве А. С. Грибоедова, несмотря на категорический запрет Паскевича, выехал из Тавриза в Нахичевань, оставив русскую колонию на попечение английского консула 32 .

Мальшинский приводит интересную деталь, помогающую разобраться в сути дела. Он указывает, что на вопрос, знал ли А. С. Грибоедов о предполагаемом нападении, Мальцов ответил: “Я не слыхал от него ни слова; никто из нас ничего не знал: вот почему не были сделаны приготовления к обороне” 33 .

С другой стороны, из показаний Сулейман-хана Меликова видно, что на рассвете 30 января 1829 г. А. С. Грибоедову было известно о готовившемся нападении, так как Сулейман-хан Меликов, работавший переводчиком в русском посольстве 34 , по поручению своего дяди Манучехр-хана, который занимал видный пост при дворе шаха, явился лично к А. С. Грибоедову и предупредил его о грозившей опасности. Было бы странным предположить, что переводчик посольства, зная об опасности и находясь в помещении посольства, не предупредил о ней других ответственных сотрудников посольства. Да и сам Мальцов видел утром 30 января 1829 г. Соломона (Сулейман-хана) Меликова 35 . Однако Мальцов извратил факт. Он писал в своем рапорте, что Меликов пришел уже в самый разгар событий, тогда как на самом деле тот прибыл в посольство до нападения на него толпы, на рассвете 30 января. Следовательно, Мальцов должен был знать о предстоявшей опасности. Ведь он, кроме того, был предупрежден о ней своим знакомым ханом. Вот что писал об этом Берже: “Рассказывают, что хан этот до того полюбил и привязался к Мальцову, что, предупрежденный об опасности, угрожавшей русскому посольству, решил спасти своего приятеля. В этих видах ему удалось уговорить Мальцова, в самый день убиения Грибоедова, перелезть через крышу и укрыться в его доме. Предложение было принято, и Мальцов избег роковой участи” 36 .

Элементарная обязанность Мальцова, повидимому, ранее всех осведомленного о готовившемся нападении на русское посольство, казалось бы, состояла в том, чтобы принять меры предосторожности и позаботиться о своих коллегах и в первую очередь, конечно, о посланнике. Если он этого не сделал, то, повидимому, потому, что воспользовался убежищем хана до начала событий. Поэтому Мальцов умолчал о том, предлагал ли он. А. С. Грибоедову или кому-либо другому из состава посольства воспользоваться услугами хана. Мальцов отсиделся в доме своего приятеля, затем он был переодет в сарбазскую (солдатскую) форму и под охраной доставлен во дворец шаха. Он не был очевидцем всех подробностей событий 30 января, так как не принимал никакого участия в обороне посольства.

Там ему был оказан хороший прием, и в результате он признал, что виновником событий 30 января 1829 г. был А. С. Грибоедов. После этого Мальцов был отправлен в Тавриз в сопровождении некоего Назар-Али хана урмийского, которому было поручено передать наместнику шаха, Аббас-Мирзе, приказание уведомить императора о непричастности правительства Ирана к событиям 30 января 37 . В Тавризе Мальцов был принят также с должными знаками внимания. Его отъезд в Тифлис был обставлен подобающей в таких случаях пышностью. Вместе с ним было отправлено письмо Паскевичу, в котором сообщалось о непричастности иранского правительства к убийству А. С. Грибоедова 38 .

К сожалению, В. Т. Пашуто в своей весьма интересной и обстоятельной работе “Дипломатическая деятельность А. С. Грибоедова” 39 не имел, повидимому, оснований критически отнестись к тем показаниям Мальцова, которые касались непосредственно событий 30 января 1829 г. Ведь Мальцов мог знать о них только понаслышке, главным образом в интерпретации пристрастных иранских политических деятелей, которым он, вольно пли невольно, помог своим поведением во дворце шаха.

Публикуемый ниже материал с замечаниями Косоговского, по нашему мнению, является наиболее достоверным. Он снимает завесу над инцидентом, который был покрыт мраком неизвестности, и с головой выдает действительных вдохновителей, организаторов и виновников этого убийства. Сановитые убийцы пытались спрятать концы в воду. Они думали скрыть от истории факты, взвалив обвинения на самого А. С. Грибоедова и на народ.

Самодержавное правительство Николая I, у которого с А. С. Грибоедовым были свои счеты, не только не способствовало раскрытию подлинных обстоятельств этого неслыханного преступления, не только не разоблачило действительных его виновников, а, наоборот, всячески замалчивало их и позволило явным преступникам именовать себя невольными свидетелями этого преступления. Оно предало “вечному забвению злополучное тегеранское происшествие”, 40 политическое значение которого тем не менее хорошо понимали в Петербурге.

ИЗ АРХИВА КОСОГОВСКОГО

Сведения об убийстве в Тегеране российского императорского чрезвычайного посланника и полномочного министра при дворе персидском Грибоедова, доставленные сартипом князем Сулейман-ханом Меликовым, которого родной дядя князь Сулейман-хан Меликов был убит в тот же день в русской императорской миссии вместе с покойным Грибоедовым и прочими членами русской миссии

Все, что я слышал от покойного отца моего кн. Давид-хана Меликова и от людей бескорыстных и знакомых с этим делом и от очевидцев по делу об убийстве Грибоедова, заключается в следующем.

Покойный Грибоедов был человек бесстрашный, очень смелый, честный, прямой и в высшей степени преданный своему отечеству и государству 41 . Никакими подкупами, никакой лестью нельзя было отклонить его от прямого пути и заставить пользоваться чьими-либо одолжениями. Он, как герой, защищал права и интересы русско-подданных и находившихся под покровительством России. Эти свойства и качества Грибоедова не нравились сановникам персидского правительства. Они постоянно злоумышляли против него, собирались вместе, советовались и придумывали средства, как бы выжить г. Грибоедова из Персии. Они всячески старались оклеветать или обвинить его в чем-нибудь. Но посланник не обращал никакого внимания на все эти козни и интриги. Он твердо и непоколебимо продолжал действовать в интересах своего государства и русско-подданных. Когда сановники персидского правительства увидели, что все их интриги и козни бесполезны, они, с одной стороны, тайно обратились к тогдашнему мусульманскому духовенству и клятвами и увещеваниями убедили духовенство, что если они допустят Грибоедова продолжать действовать, как он действовал до сих пор, то в недалеком будущем будет окончательно поругана их мусульманская религия и государство персидское пропадет окончательно. С другой стороны, они возбудили Фатх-Али-шаха против Грибоедова, и все вместе каждый день говорили шаху, что русский посланник не только в делах, касающихся русско-подданных и вообще России, неумолим, строг, взыскателен и нагл, но и по отношению к его шахскому величеству он не упускает ни одного случая, чтобы не нанести явного оскорбления и непочтения августейшей особе его величества. Мало-помалу они восстановили и шаха против Грибоедова. Шах, убежденный в необходимости отделаться от такого невыносимого посланника, изъявил свое согласие на изыскание средств к обузданию этого неукротимого человека.

В это время к Грибоедову обратился с прошением один христианин Тифлисской губернии по имени мирза Якуб, из пленных грузин, которого выложили (оскопили) и насильно заставили принять мухаммаданскую религию. Этот мирза Якуб заявил, что он из русской миссии не сделает ни одного шага, пока посланник не выхлопочет ему свободный пропуск на свою родину.

Грибоедов принял мирзу Якуба под свое покровительство и официальной нотой заявил персидскому правительству, что мирза Якуб, из пленных христиан, прибег в российскую императорскую миссию в бест и заявил, что его насильно заставили принять мусульманскую веру и что он желает вернуться на свою родину. В ноте Грибоедов напомнил персидскому правительству, что, по трактату, все пленные с обеих сторон свободны и никто не имеет права задерживать их. Персидское правительство не хотело удовлетворить требование Грибоедова и разными предлогами и пустыми, неосновательными доводами хотело заставить Грибоедова отказаться от этого требования и настаивало, чтобы Грибоедов выгнал из беста из русской миссии мирзу Якуба. Грибоедов настаивал на своем и во что бы то ни стало требовал свободы мирзы Якуба. Спустя несколько дней, когда вопрос этот еще не был решен, к покойному Грибоедову поступило другое прошение от одной пленной грузинки, которую Аллаяр-хан каджар Асаф-эд-доуле, дядя принца наследника Аббас-мирзы Наиб-эс-салтане, т. е. брат матери Аббас-мирзы, самый влиятельный из всех тогдашних государственных сановников, насильно обратил в мусульманскую веру, женился на ней. Она также заявила покойному Грибоедову, что ее насильно заставили принять мусульманскую веру и выйти замуж за Аллаяр-хана. Она умоляла Грибоедова освободить ее и отправить на родину. Покойный Грибоедов послал и это прошение Фатх-Али-шаху и потребовал или уговорить эту женщину оставить его, Грибоедова, в покое, т. е. взять добровольно назад свое прошение, или же освободить ее из плена и дать ей свободу с тем, чтобы она вернулась на свою родину. Аллаяр-хан, известный своим коварством, хитростью и ненавистью к России, просил дать ему отсрочку на 5 дней; будто он за эти пять дней исполнит требование русского посланника. Но вместо того, чтобы удовлетворить просьбу Грибоедова, он, с одной стороны, обратился к тогдашнему тегеранскому моджтахеду мирзе Масиху и уговорил его поднять народ к восстанию против покойного Грибоедова и русской миссии, а с другой стороны, явившись к Фатх-Али-шаху, доложил ему, что все тегеранское духовенство, имея во главе моджтахеда мирзу Масиха, решило единогласно поднять народ против Грибоедова. Фатх-Али-шах, который считал себя оскорбленным Грибоедовым, сказал, что и он не против этого и желал бы проучить немного этого человека. Эти слова шаха ободрили как Аллаяр-хана, так и моджтахеда мирзу Масиха, который, чтобы угодить и шаху и государственным сановникам, решил поднять народ против Грибоедова и русской миссии. Му"тамад-эд-доуле Манучехр-хан, из армян-заложников, привезенный в Тегеран из Тифлиса, выложенный, обращенный насильно в мусульманскую веру и заслуживший доверие Фатх-Али-шаха настолько, что шахом был назначен главным евнухом своего гарема, узнал об этом заранее и ночью тайно потребовал к себе моего отца как своего племянника, т. е. сына своей родной сестры, и приказал ему отправиться сейчас же в русскую миссию и передать г. Грибоедову все подробности этого заговора и уговорить, чтобы он и члены русской миссии на завтра ушли бы куда-нибудь из русской миссии, иначе все будут избиты толпой, которая завтра должна сделать нападение на русскую миссию. Когда мой отец пришел домой и сообщил эту новость, дядя мой, кн. Сулейман-хан Меликов, вызвался ехать к Грибоедову. Он взял с собой несколько человек из людей Му"тамад-эд-доуле Манучехр-хана и на рассвете отправился в русскую миссию и объяснил все это Грибоедову, уговаривая его, чтобы он собрал своих чиновников миссии и русских, живущих в миссии, отлучился бы из миссии и приглашал их к себе. Покойный Грибоедов к этим рассказам отнесся с насмешкой, не поверил и сказал, что никто не посмеет поднять руку против российской императорской миссии. Люди Му"тамад-эд-доуле, проводившие моего дядю в миссию, после рассказывали, до какой степени Грибоедов был упрям и настойчив в своем убеждении, что никто не посмеет поднять руку на русскую миссию. Они говорили, что так как кн. Сулейман-хан уж слишком настаивал, покойный Грибоедов даже рассердился на него и назвал его и всех армян трусами, объявив, что он не трус и ничего этого не боится. После того кн. Меликов, видя, что с Грибоедовым ничего не поделаешь, послал одного из сопровождавших его в миссию людей к Му"тамад-эд-доуле для доклада ему обо всем, что происходило между ним и покойным Грибоедовым, а сам решил не покидать Грибоедова и остался при нем в миссии. Между тем Му"тамад-эд-доуле, узнав о том, что моджтахед мирза Масих уже пошел в мечеть с целью собрать народ и повести его к русской миссии, поспешно вошел в гаремное отделение шаха и доложил ему об этом. Фатх-Али-шах сказал, что он уже знает об этом и уже отдал приказание Зилл-эс-султану Али-мирзе (одному из своих сыновей), чтобы на случай волнения в народе и если только народ нападет на русскую миссию, разогнать его. Му"тамад-эд-Доуле, который тщательно следил за ходом этого дела, узнал, что моджтахед мирза Масих уже был в мечети и после проповеди дал народу свой приговор о смерти Грибоедова, направился поспешно к шаху и доложил ему, что уже народ получил от мирзы Масиха смертный приговор и направился к русской миссии, а принц Зилл-эс-султан сейчас стоит у Тахте-поль (деревянный подъемный мост у ворот), занят своим делом и вовсе не думает итти к русской миссии. Он напомнил шаху, что если шах не примет сейчас мер к предупреждению этого скандала, то он будет в большой ответственности перед русским правительством. Фатх-Али-шах, разгневанный этими словами, быстро вышел из гарема, послал спешно своего фарраш-баши (начальника дворцовой стражи. - Г. Л.) Али-хана с толпой фаррашей к русской миссии для ее охраны, с приказанием разогнать народ, собравшийся у русской миссии, со строгим приказанием переловить всех зачинщиков этого беспорядка. Но и фарраш-баши или из боязни, или нарочно, подобно принцу Зилл-эс-султану, медлил. Злосчастный мой дядя, услыхав крики и шум разъяренной толпы, направлявшейся к русской миссии, советовал покойному Грибоедову собрать по крайней мере всех русских чиновников миссии на том же дворе, где жил сам Грибоедов, с тем, чтобы все вместе, общими силами оказывали бы сопротивление толпе, которая уже вламывалась в дом посла, впредь до прибытия помощи от шахского правительства. Но Грибоедов и на эту меру не согласился. Толпа народа, ворвавшись во дворы, где помещались члены русской миссии, перебив всех их, ограбила все их имущество, возвратилась во двор, где жил временно евнух мирза Якуб, и, убив его, ворвалась также в самый двор, где жил покойный Грибоедов. Грибоедов увидел, что дело дошло до крайности и при нем никого не оставалось, кроме моего дяди. Он начал отбиваться и защищаться выстрелами из двух ружей, которые были у него в комнате, а мой дядя, как это рассказывал один из людей Му"тамад-эд-доуле, заряжал эти ружья и подавал Грибоедову. Грибоедов убил до 18 человек из толпы, которая пыталась ворваться в его комнату. Когда люди увидели, что нет возможности ворваться в комнату через двери, они забрались на крышу и, сломав потолок комнаты, убили несчастного Грибоедова через отверстие, сделанное в потолке.

После того как Грибоедов был убит, мой дядя вышел из комнаты с целью уйти к себе домой. Толпа обступила его, отняла у него часы, забрала все его деньги и хотела отнять у него саблю, но он не хотел отдать ее. Тогда один из толпы, некий столяр, нанес ему сзади удар топором по голове и убил его.

Пишут и говорят, что тело Грибоедова и тела убитых были брошены в городской ров и целых 1 1/2 года, т. е. до приезда в Тегеран нового русского посланника, оставались во рву непогребенными. Это неправда. На второй день этой катастрофы покойный отец мой с разрешения Фатх-Али-шаха послал моего дядю хаджи Горгина Джульфинского за телом моего дяди. Он вынес тело из миссии и перенес его в армянскую церковь у Казвинских ворот и уложил в гроб впредь до отправки в Эчмиадзинский монастырь. На третий день Му"тамад-эд-доуле предложил шаху, чтобы он разрешил его племяннику, моему отцу, кн. Давид-хану, убрать и тело Грибоедова и вместе с телом моего дяди отправить в Россию. Он доложил шаху, что только в таком случае он может сказать, что этот несчастный случай произошел без ведома правительства и что как только правительство узнало об этом прискорбном событии, оно приняло все меры к удовлетворению и не дало тела убитых на поругание толпы.

Но государственные сановники отговаривали шаха и советовали как-нибудь скрыть тело посланника и тела чиновников миссии, а когда русское правительство потребует эти тела, то сказать, что их нет и что посланник и другие чиновники не убиты, а спаслись бегством, иначе, “если мы выдадим тела убитых, то уже больше не можем отказаться от того, что они убиты”. Фатх-Али-шах согласился с предложением своих сановников и отверг предложение Му"тамад-эд-доуле, который из боязни, чтобы его не подозревали в дружбе к России и в измене Персии, в этот день смолчал и ничего не возражал.

На четвертый день Му"тамад-эд-доуле явился к шаху в гарем и доложил, что его сановники ошибаются и находятся в заблуждении. Как можно скрыть убийство такого человека, как Грибоедов? Если шах не учинит честных похорон этих тел, то он может удвоить или утроить свою вину и еще более раздражит российского императора и русский народ. Тогда Фатх-Али-шах нашел, что Му"тамад-эд-доуле прав. Он приказал ему назначить того же человека, который убрал тело его племянника, т. е. моего дяди, пойти с нарочным со стороны шаха, убрать тело посланника и тела других и перенести их в армянскую церковь у Казвинских ворот. На четвертый день этой катастрофы ходжи Горгин Джульфинский, мой дядя, т. е. брат моей матери, вместе с нарочными от шаха пошли в русскую миссию, но сколько они ни рылись в телах убитых, тела Грибоедова не нашли и вернулись с пустыми руками. На пятый день они опять пошли в миссию и опять никак не могли отыскать тело Грибоедова. В это время один человек сказал хаджи Горгину под величайшим секретом, что тело Грибоедова с несколькими другими телами брошено в колодец или яму там же, во дворе, где жил сам посланник, и надо эти тела вытащить из колодца или ямы, которая была уже заделана. Хаджи Горгин сейчас же пригласил канатных мастеровых, которые нашли яму, раскрыли ее отверстие и, вытащив оттуда тело посланника и тела других, перенесли их в армянскую церковь у Казвинских ворот. Там эти тела обмыли, положили в гробы и оставили там впредь до новых распоряжений. Когда приехал новый посланник на место Грибоедова, тогда тело Грибоедова отправили в Россию. Остальные же тела похоронили за городом, в Тегеране же.

Пишут, что у Фатх-Али-шаха в гареме была одна пленная грузинка и покойный Грибоедов требовал от Фатх-Али-шаха выдачи ее, но он отговаривался, не хотел ее выдать, ссылаясь на то, что она сама не желает вернуться в Россию. Даже, будто бы Фатх-Али-шах препроводил эту грузинку в российскую императорскую миссию к покойному Грибоедову, чтобы он сам лично допросил ее, желает ли она вернуться на родину или желает остаться в Персии, и будто бы эта грузинка даже провела одну ночь в миссии. Это также неправда. Грузинка эта была та самая, которая была у Аллаяр-хана Асаф-эд-доуле, на которой он был женат. Ясно, что Аллаяр-хан Асаф-эд-доуле погубил ее.

Вот все, что я знаю. Ручаюсь, что, кроме этого, ничего другого не было, а если и рассказывают что-нибудь, кроме этого, то по неимению точных сведений.

ЗАМЕЧАНИЯ КОСОГОВСКОГО

сделанные им при чтении книги П. А. Риттиха “Политико-статистический очерк Персии” (СПб., 1896, стр. 239-246)

1. Сомнительно, чтобы настолько знал основательно персидский язык, но и вообще бывал ли в Персии ранее.

2. Грибоедов по своей инициативе не требовал пленных, а только лишь тех, которые к нему обращались с просьбой. Иначе он потребовал бы и Манучехр-хана Му"тамад-эд-доуле, начальника над всеми евнухами шаха, человека очень влиятельного и очень богатого, занимавшего долгое время место губернатора в Гиляне, нажившего огромные богатства во время моровой язвы: от вымиравших от язвы он брал себе их состояние; также он был наместником в Исфагане; был взят в плен при Ага-Мохаммед-хане, из тифлисских армян; затем его держали уже как заложника. Грибоедов не требовал и Юсуф-хана сепехдара (“сепя” - войско, “дар” - имеющий; титул, присущий только главнокомандующим или военным министрам) и многих других пленников.

3. Также сам не требовал и пленниц. Если обращались, - другое дело. Тело кн. Соломона Меликова было отправлено через Тавриз вместе с останками Грибоедова и следовало вместе вплоть до Эривани. Отсюда останки Грибоедова провезли в Тифлис (похоронен в монастыре св. Давида в Тифлисе), тело же кн. Соломона Меликова из Эривани отвезли; в Эчмиадзин.

Тело Грибоедова среди трупов было узнано родственником убитого Соломона Меликова (шурином его родного брата Давида Меликова): только по хорошо известным ему длинным ногтям Грибоедова, которые тот держал в большой холе 42 .

Князь Соломон Меликов высказывает такое мнение: рапорт г. Мальцова обвиняет во многом самого Грибоедова, тогда как кругом было виновато персидское правительство. Поэтому он высказывает мысль,. что, вероятно, на г. Мальцова было оказано давление в Грузии гр. Паскевичем-Эриванским, чтобы он не раздражал еще сильнее оголением истины императора Николая Павловича, в ту минуту слишком раздраженного, дабы дело не дошло до более тяжелых и пагубных последствий.

4. Неправильно и это: если сами обращались и просили, - другое дело.

5. Находились не две, а одна грузинка.

6. Они не были вызваны, но сами подали прошение Грибоедову.

7. Неправда. Посол им ничего не предлагал, а она (ибо только одна была, а не две) сама обратилась к послу.

8а. Неправда. Он их не выгонял. Он был человек очень вежливый и не такой, чтобы выгонять почтенных духовных лиц.

8б. Во всяком случае не “джами”, но или “джамо” - соборный, или “джома” - пятница, ибо по пятницам имам совершает в этой мечети общественную молитву.

8в. Тут противоречия нет, но это - факт, совершившийся при иных обстоятельствах, и потому требует подробного описания. (См. заметку Мартирос-хана со слов кн. Соломон-хан Меликова, родного племянника одного из убитых 30 января 1829 г. одновременно с Грибоедовым, тоже по имени кн. Соломона Меликова).

8г. Во-первых, Роузет-ус-сэфа (но не Рузат-уль-сафа, как написано у Риттиха на стр. 240), не имя историка, но название написанной им истории, которым историк 43 и озаглавил свое сочинение. Самими персами оно считается самым правдивым и беспристрастным, но насколько в действительности он беззастенчиво уклоняется от истины? Тот же кн. Меликов рассказывает, что этот самый историк, описывая войны в Хорасане, в одном месте говорит, что после победы, одержанной одним из персидских воителей, число убитого неприятеля равнялось “багче” (буквально - “садик”) в 120 человек стоячих мертвецов. А что это значит? Со времен Чингис-хана счет убитому неприятелю велся так: отсчитав 10 000 убитых, через каждые 10 000 ставили одного убитого прямо, подпирая его со всех сторон; стоячих мертвецов уподобляли деревьям и поле битвы с подобными вывесками называлось “багче”. Если стоячих мертвецов было 120, то, значит, убитых должно было быть 120 x 10 000 = 1 200 000, т. е. более, чем народонаселение всего Хорасана…

9. Это неправильно. Таких выражений шахи не употребляли, по крайней мере в то время, особенно Фатх-Али-шах, отличавшийся своей гордостью и самомнением.

10. В то время карет в Персии не было. Первую карету в Тегеран привез русский посланник Дюгамель уже при внуке Фатх-Али-шаха (сыне Аббаса-Мирзы) Мохаммед-шахе. И когда посланник Дюгамель был с Мохаммед-шахом в Исфагане, то … Дюгамель остановился там в доме кн. Давида Меликова, родного брата убитого одновременно с Грибоедовым кн. Соломона Меликова. За гостеприимство посланник Дюгамель подарил эту карету кн. Давиду Меликову. Он, в свою очередь, подарил эту карету своему дяде Манучехр-хану Му"тамад-эд-доуле, тогдашнему исфаганскому наместнику. Манучехр-хан, считая непристойным ездить в карете, когда у самого шаха не было кареты, выписал для Мохаммед-шаха карету из Индии (Калькутта), которая была второй каретой в Персии.

11. Му"тамад-эд-доуле Манучехр-хан при заключении Туркменчайского трактата был в Туркменчае в числе персидских представителей со стороны Фатх-Али-шаха и принимал большое участие и действовал в пользу русских, чем и навлек на себя негодование персидских вельмож, которые долгое время наговаривали на него Фатх-Али-шаху. Последний, наконец, сделал однажды Му"тамад-эд-доуле намек на это. My"тамад-эд-доуле ответил, что действительно он сделал все, но только для того, чтобы спасти шаха и его государство от пленения русскими.

12. Что передавали Грибоедову от имени шаха, будто “хадже” (но не хаджа), т. е. евнух, - все равно, что жена шахская, - это неправильно. Никогда никакой шах не позволит себе допустить сравнение хадже (евнуха) со своими женами. А если даже что-нибудь подобное и передавали Грибоедову, то бесстыдно сочиняли.

13а. Мирза Якуб явился в русскую миссию, имея при себе сундучок с драгоценностями и золотыми монетами. Дома же, т. е. в его помещении, в андеруне (гареме) шаха, оставались только ковры, мебель и еще кое-какой хлам. Что же касается до заявления, что он обворовал казну шахскую, то это неправильно: все, что было при нем в его сундучке, принадлежало ему самому и украдено не было.

13б. Сказано: “Прибегли к суду. Там (т. е., значит, в суде) ругали мирзу Якуба и плевали ему в лицо”. Это неверно, ибо с той минуты как мирза Якуб засел в миссии в бест, он уже не делал оттуда ни шагу вплоть до той минуты, покуда его убили. И каким образом персияне снова могли выпустить из суда мирзу Якуба и допустить, чтобы он снова возвратился в русскую миссию? Если бы его удалось вытащить оттуда, он был бы немедленно схвачен и никогда не попал бы вторично в русскую миссию.

14а. Снова повторяет. Грибоедов вступался лишь за тех пленных, которые сами к нему обращались.

15. Является ряд противоречий. Сначала говорилось, что в доме Аллаяр-хана Асаф-эд-доуле каджара находились, по словам историка Роузет-ус-сэфа, и две черноокие грузинки. Здесь же говорится “две армянки”. Затем, их было вовсе не две, а одна. Тегеранские же старожилы уверяют, что и эта одна вовсе не была приводима, но только подавала прошение Грибоедову.

16. Неправильно. Потолок не был сожжен, а был сломан.

17. Не “везир” (везир - значит министр), а фарраш-баши; просто Али-хан (но не “мирза Ахмед-Али-хан”), т. е. начальник шахских фаррашей (исполнительной власти). Этот фарраш-баши Али-хан, будучи послан шахом унять народ, медлил умышленно и потому опоздал…

18. Хосроу-мирза, один из сыновей валиахда (наследника) Аббас-мирзы, следовательно, внук Фатх-Али-шаха, явился к императору Николаю I с саблей, висящей на шее (знак рабской покорности), и с сапогами, наполненными землей (прахом), перекинутыми через плечи. Этот обычай подобного выражения знака покорности заимствован из древней религиозной истории шиитов. По преданию, некий Хор, первый из полководцев Иезида, который был назначен с войсками Иезида против имама Хусейна, раскаявшись, в такой самой форме изъявил покорность имаму Хусейну, со своим сыном и рабом были первыми жертвами за Хусейна и пошли за него сражаться.

Перед войной России с Персией из Кербелы прибыл в Тегеран какой-то моджтахед… Он возбуждал народ против русских… Фатх-Али-шах собрал на совет своих сановников. Аббас-Мирза, бывший в то время в Азербайджане, высказывался безусловно за войну Персии с Россией. В Тегеране же держали его сторону (т. е. за войну с Россией): 1. Асаф-эд-доуле Аллаяр-хан каджар, непримиримый враг России, и 2. Амин-эд-доуле. Напротив, Му"тамад-эд-доуле, бывший в то время главным евнухом и очень близким к шаху человеком, был против войны с Россией. Когда другие начали его обвинять как человека, преданного России, и говорили, что он не желает войны потому, что боится, как бы его родственников не привели пленными из России, то Му"тамад-эд-доуле подал в отставку и вышел из совета. Когда же стали получаться известия о поражениях персидской армии и шах начал просить у России мира, и после того как Асаф-эд-доуле и другие ничего не могли придумать, чтобы выпутать шаха из беды, тогда Фатх-Али-шах вспомнил слова Му"тамад-эд-доуле и послал за ним своего главного евнуха, и Му"тамад-эд-доуле был отправлен на театр военных действий, прибыл в Туркменчай, где и присутствовал при заключении мирного договора.

Асаф-эд-доуле был побит палками перед “дар-баче”, т. е. “дверь-малютка” (так назывался прежний узенький низенький вход в гарем шаха, ныне переделанный в роскошный “алмазный подъезд”), в присутствии самого Фатх-Али-шаха, но после нескольких ударов палками каджары, его соплеменники, бросились к нему и, прикрыв его своими телами, не допустили дальнейших побоев и вымолили ему у шаха помилование.

19. Контрибуции было 6 или 7 куруров туманов (1 курур = 500 000. В то время 1 туман был равен 3 золотым рублям, или 4 руб. 50 коп. кредитными. 1 курур туманов равнялся 2 1/4 миллионам кредитных рублей). Перед отправкой этих денег в Россию все золото и серебро предварительно собирали в доме Му"тамад-эд-доуле (ныне дом Хаким-уль-мулька против шахского дворца) и в бассейне этого дома мыли деньги. Затем все эти куруры действительно были отправлены в Россию, за исключением только одного курура, который потом был прощен Россией Персии перед Севастопольской войной.

20. “Каймакам” был титул великого везира (то же, что теперь садразам) во время царствования Фатх-Али-шаха и только один первый год царствования Мохаммед-шаха. Вместе с тем каймакам этот был и поэтом, писал стихи…

Андрей Карлов, убитый террористом в Анкаре, - не первый русский посол, с которым расправились радикальные исламисты. Первым был Александр Грибоедов, зверски растерзанный в Тегеране толпой религиозных фанатиков. Историю его убийства читайте в материале Лайфа.

"Голову мою положу за соотечественников". Эту запись Александр Грибоедов оставил в своём дневнике 24 августа 1819 года, почти за десять лет до своей гибели в Тегеране. Уже тогда он предчувствовал опасность, которая позже обернулась нападением радикалов на русское посольство в столице Персии.

Дипломатическая карьера Александра Грибоедова началась в 1817 году в Петербурге. Оставив военную службу, 22-летний Грибоедов занял должность губернского секретаря, а затем - переводчика в Коллегии иностранных дел. Но тогда он был молод и горяч, вёл довольно разгульный образ жизни. В конце 1817 года Грибоедов принял участие в знаменитой двойной дуэли из-за танцовщицы Авдотьи Истоминой. Стрелялся кавалергард Шереметев, любовник Истоминой, приревновавший танцовщицу к другу Грибоедова Заводскому.

Грибоедов был секундантом у Заводского, а у Шереметева - Александр Якубович. Стреляться должны были все четверо участников дуэли. Но Заводский сильно ранил Шереметева в живот, из-за чего секунданты не успели совершить свои выстрелы. Шереметев в итоге скончался от раны. А Грибоедов был вынужден покинуть Петербург.

Поверенный России в делах Персии Семён Мазарович предложил Грибоедову ехать с ним в качестве секретаря посольства. Грибоедов долго отказывался от назначения, но в итоге согласился. Он получил чин титулярного советника 17 июня 1818 года и стал секретарём при Мазаровиче.

В октябре Грибоедов был в Тифлисе. И там он вновь стал участником дуэли, встретившись с давним знакомым Якубовичем. На этот раз дуэль состоялась. Они стрелялись. Якубович прострелил ладонь левой руки Грибоедову, из-за чего у писателя свело мизинец.

"Коварная политика, которой Персия продолжала держаться по отношению к России, покровительство, оказываемое ею враждебным нам беглым ханам Дагестана и наших закавказских владений, ставили миссию нашу в положение далеко не завидное. Дел было много, и всё время у Грибоедова было поглощено ими. К тому же вследствие частого отсутствия Мазаровича в Тавризе все дела миссии сосредоточивались в его руках, и он по собственной инициативе с энергией горячего патриота отстаивал интересы России"

Записывая фразу "Голову мою положу за соотечественников", Грибоедов, скорее всего, указывал на свою деятельность по освобождению русских пленных и переселению их в Россию вместе с беглецами, проживавшими в Персии со времени кампании 1803 года, когда русские войска стали подчинять земли, расположенные севернее реки Аракс. Это должно было способствовать обеспечению безопасности Грузии, страдавшей от набегов мусульманских соседей.

Как пишет в своей книге Скобичевский, пленных, изъявивших согласие возвратиться в Россию, подвергали истязаниям, подкупали, чтобы они оставались в Персии, запугивали рассказами о наказаниях, будто бы ожидающих их на родине. Но Грибоедов настоял на своём и лично провожал отряд русских пленных в российские пределы.

"Ровно три года провёл Грибоедов в Персии. Изучив в совершенстве кроме персидского языка ещё и арабский, научившись читать на обоих этих языках, он тем легче мог ознакомиться с нравами и обычаями персиян, изучить и характер этого народа, жестокого, коварного и вероломного"

- Александр Скобичевский. "Грибоедов. Его жизнь и литературная деятельность"

Фото: © wikimedia.org

Резня в Тегеране

В начале 1823 года Грибоедов покинул службу и вернулся на родину. Он жил в Москве, затем - в Петербурге. К дипломатической деятельности он вернулся в сентябре 1826 года, поехав на службу в Тифлис. Он принимал участие в заключении выгодного для России Туркманчанского мирного договора, завершившего русско-персидскую войну 1826–1828 годов. После этого Грибоедова назначили послом в Тегеран.

7 октября Грибоедов прибыл в Тавриз. Как пишет Скобичевский, с первых дней путешествия по персидской территории начались "недоразумения, не обещавшие ничего доброго". В частности, сам Грибоедов препирался с шахом и его министрами, а слуги его имели столкновения с персиянами. Например, слуги одного персиянина избили дядьку Грибоедова, Александра Грибова, а у одного казака разбили бутылку с водкой, за что виновный был строго наказан.

"Каплею же, переполнившей чашу, послужило столкновение с персидским правительством из-за армянина Мирзы-Якуба, который уже долгое время жил в Персии, заведуя в качестве главного евнуха гаремом шаха. За несколько дней до назначенного срока отъезда Мирза-Якуб явился в посольство и заявил о своём желании возвратиться в Россию. Грибоедов принял в нём участие, но персидское правительство тем энергичнее воспротивилось возвращению Якуба в Россию, что последний много лет был казначеем и главным евнухом, знал все тайны гарема и семейной жизни шаха и мог огласить их"

- Александр Скобичевский. "Грибоедов. Его жизнь и литературная деятельность"

Шаха это разгневало. Якуба пытались удерживать всеми средствами: заявляли, что евнух - это почти то же, что жена шаха, требовали с Якуба огромных денег, утверждая, что он обворовал казну шаха и поэтому не может быть отпущен. Более того, до сведения главы духовенства муджтехида Мессиха-мирзы дошло, что якобы евнух ругает мусульманскую веру.

"Как?!", - говорил муджтехид. - Этот человек двадцать лет был в нашей вере, читал наши книги и теперь поедет в Россию, надругается над нашею верою; он - изменник, неверный и повинен смерти!"

- Александр Скобичевский. "Грибоедов. Его жизнь и литературная деятельность"

Соратник Грибоедова Мальцов писал, что 30 января с самого утра народ собирался в мечети, где им сказали: "Идите в дом русского посланника, отбирайте пленных, убейте Мирзу-Якуба и Рустема!" - грузина, находившегося в услужении у посланника.

"Тысячи народа с обнажёнными кинжалами вторгнулись в наш дом и кидали каменья. Я видел, как в это время пробежал через двор коллежский асессор князь Соломон Меликов, посланный к Грибоедову дядею его Манучехр-ханом; народ кидал в него каменьями и вслед за ним помчался на второй и третий дворы, где находились пленные и посланник. Все крыши были уставлены свирепствующей чернью, которая лютыми криками изъявляла радость и торжество своё. Караульные сарбазы (солдаты) наши не имели при себе зарядов, бросились за ружьями своими, которые были складены на чердаке и уже растащены народом.

С час казаки наши отстреливались, тут повсеместно началось кровопролитие. Посланник, полагая сперва, что народ желает только отобрать пленных, велел трём казакам, стоявшим у него на часах, выстрелить холостыми зарядами, и тогда только приказал заряжать пистолеты пулями, когда увидел, что на дворе начали резать людей наших. Около 15 человек из чиновников и прислуги собрались в комнате посланника и мужественно защищались у дверей. Пытавшиеся вторгнуться силою были изрублены шашками, но в это самое время запылал потолок комнаты, служившей последним убежищем русским: все находившиеся там были убиты низверженными сверху каменьями, ружейными выстрелами и кинжальными ударами ворвавшейся в комнату черни. Начался грабёж: я видел, как персияне выносили на двор добычу и с криком и дракою делили оную между собою. Деньги, бумаги, журналы миссии - всё было разграблено..."

В резне убили 37 русских и 19 тегеранцев. На другой или на третий день после этого побоища изуродованные трупы убитых вывезли за городскую стену, бросили в одну кучу и засыпали землёй. Чуть позже среди груды тел удалось найти Грибоедова. Его тело удалось опознать лишь по той самой травме, некогда полученной во время дуэли с Якубовичем.

Тело Грибоедова отправили в Тифлис, где он и был похоронен, согласно его желанию, 18 июня 1829 года. Супруга Грибоедова, Нина Александровна, на которой он женился незадолго до трагедии, поставила на могиле часовню, а в ней - памятник. Монумент украсили надписью: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской; но для чего пережила тебя любовь моя?"

За убийство Грибоедова персы передали императору Николаю I с извинениями щедрое подношение. В числе подарков была одна из величайших ценностей персидских шахов - алмаз "Шах".

Драматург, поэт, дипломат Александр Сергеевич Грибоедов родился 4 (15) января 1795 года в Москве в дворянской семье. В пятнадцать лет окончил Московский университет. Во время наполеоновского вторжения был зачислен в армию и прослужил два года в кавалерийском полку. В июне 1817 года Грибоедов поступил на службу в коллегию иностранных дел; в августе 1818 года он был назначен секретарем русской дипломатической миссии в Персии.

С 1822 по 1826 год Грибоедов служил на Кавказе при штабе А.П.Ермолова, с января по июнь 1826 года находился под арестом по делу декабристов.

С 1827 года он при новом наместнике Кавказа И.Ф.Паскевиче ведал дипломатическими сношениями с Турцией и Персией. В 1828 году после заключения Туркманчайского мира, в котором Грибоедов принял активное участие и текст которого привез в Петербург, он был назначен «полномочным министром» в Персию для обеспечения выполнения условий договора.

В том же году в августе Александр Грибоедов женился на старшей дочери своего друга - грузинского поэта и общественного деятеля Александра Чавчавадзе - Нине, которую он знал с детства, часто занимался с ней музыкой. Повзрослев, Нина вызвала в душе Александра Грибоедова, человека уже зрелого, сильное и глубокое чувство любви.

Говорят, она была красавица: стройная, грациозная брюнетка, с приятными и правильными чертами лица, с темно-карими глазами, очаровывающая всех своей добротой и кротостью. Грибоедов называл ее Мадонной Мурильо. 22 августа 1828 года в Сионском соборе в Тифлисе их венчали. В церковной книге сохранилась запись: "Полномочный министр в Персии Его императорского Величества статский советник и Кавалер Александр Сергеевич Грибоедов вступил в законный брак с девицею Ниною, дочерью генерал-майора князя Александра Чавчавадзева...". Грибоедову было 33 года, Нине Александровне не было еще и шестнадцати.

После свадьбы и нескольких дней торжеств молодые супруги уехали в имение А. Чавчавадзе в Кахетии в Цинандали. Затем молодая чета отправилась в Персию. Не желая подвергать Нину опасности в Тегеране, Грибоедов на время оставил жену в Тавризе - своей резиденции полномочного представителя Российской империи в Персии, и поехал в столицу на представление шаху один. В Тегеране Грибоедов очень тосковал по своей молодой жене, беспокоился о ней (Нина очень тяжело переносила беременность).

30 января 1829 года толпа, подстрекаемая мусульманскими фанатиками, разгромила русскую миссию в Тегеране. При разгроме посольства русский посланник Александр Сергеевич Грибоедов был убит. Бесчинствующая толпа таскала его изуродованный труп по улицам несколько дней, а потом бросила в общую яму, где уже лежали тела его товарищей. Позже его опознали лишь по изуродованному на дуэли мизинцу левой руки.

Ожидавшая мужа в Тавризе Нина не знала о его смерти; беспокоясь о ее здоровье, окружающие скрывали страшную весть. 13 февраля по настоятельной просьбе матери она покинула Тавриз и поехала в Тифлис. Только здесь ей сказали, что муж мертв. От стресса у нее случились преждевременные роды.

30 апреля прах Грибоедова привезли в Гергеры, где гроб видел A.C. Пушкин, упоминающий об этом в своем "Путешествии в Арзрум". В июне тело Грибоедова прибыло наконец в Тифлис, и 18 июня 1829 года было предано земле близ церкви Св. Давида, согласно желанию Грибоедова, который как-то шутя сказал жене: "Не оставляй костей моих в Персии; если умру там, похорони меня в Тифлисе, в монастыре Св. Давида". Нина исполнила волю мужа. Похоронила его там, где он просил; на могиле мужа Нина Александровна поставила часовню, а в ней - памятник, изображающий молящуюся и плачущую перед распятием женщину - эмблему ее самой. На памятнике следующая надпись: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской; но для чего пережила тебя любовь моя?"