Топос в философии. ”Усадебный топос” в русской литературе конца XIX – первой трети XX века: отечественный и мировой контекст. «Историческая топика»: раздел риторики или область компаративистики

τόπος - букв. «место»; перен. «тема», «аргумент») имеет разные значения:

Топос в математике - тип категорий в теории категорий, по своим свойствам напоминающих и обобщающих категорию множеств. Топосы, в частности, используются в геометрии, топологии, математической логике, информатике (в области баз данных).
Топ или (реже) топос в традиционной логике и классической риторике - аргумент (синонимы: «историческое место», «диалектическое место»), общезначимое утверждение или тема («общее место»).
- Из риторической традиции исходит исследование топосов или общих мест (нем. Toposforschung ) в литературоведении - это созданное Эрнстом Робертом Курциусом направление, которое исследует мировую литературу через историю повторяющихся мотивов (общих мест; например, «золотой век», «книга природы»).
Топос в культурологии - синоним выражений категория культуры или образ культуры (формирующееся, необщепринятое значение).
Топосы в социологии - склонности, предпочтения, знаковые слова какой-либо социальной группы (формирующееся, необщепринятое значение).
«Топос » - фестиваль авторской песни в Санкт-Петербурге.
«Топос » - сетевой литературно-художественный и философско-культурологический журнал.
«Топос » - философско-культурологический журнал.

__DISAMBIG__

Напишите отзыв о статье "Топос"

Отрывок, характеризующий Топос

Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…

Комкова Александра Викторовна

магистрант 1 курса, кафедра литературы РГУ им. С.А. Есенина, РФ, г. Рязань

Решетова Анна Анатольевна

научный руководитель, д-р филол. наук, профессор РГУ им. С.А. Есенина, РФ, г. Рязань

Теоретический аппарат современного литературоведения в последние десятилетия активно пополняется новыми понятиями. Это связано с очередным витком развития науки, освобождением её от догм, использованием различных подходов к изучению и объяснению литературных фактов.

Топос - одно из понятий, вошедших в литературоведение сравнительно недавно. Возможно, именно это обусловливает некоторую размытость, неясность в его определении. Наша задача - проанализировать теоретико-литературные работы по данному вопросу и определить, какой смысл вкладывают современные литературоведы в этот термин.

Ещё в античности к понятию «топос» обратился Аристотель, который, понимая его достаточно широко, использовал в «Физике», «Топике» и «Риторике». К последнему трактату восходит семантика современного литературоведческого термина, где он определяется как «общее место для рассуждений о справедливости, явлениях природы и многих других предметов» . В таком значении - как «отвлечённое рассуждение, вставленное в речь на конкретный случай» - топос бытует в риторике до сих пор. Проблема функционирования этого понятия в литературе была поставлена в книге Э.Р. Курциуса «Европейская литература и средневековье» (1948), который определял топосы как способы оформления целых комплексов, связанных с типическими ситуациями. Курциус обратил внимание на то, что топосу присущ формальный характер, чаще всего соответствует определённое словесное оформление . Также исследователь первым отметил связь топоса с архетипом и указал на то, что это явление коллективного сознания в литературе . Это можно считать точкой отсчёта бытования данного термина в литературоведении.

В отечественной филологии ХХ века понятие «топос» не прижилось. Однако литературоведы, не прибегая самому термину, на практике занимались разработкой проблемы общих мотивов, сюжетов, речевых формул в литературных произведениях.

В настоящее время в литературоведческой науке сложились два основных значения понятия «топос»: 1) это «общее место», набор устойчивых речевых формул, а также общих проблем и сюжетов, характерных для национальной литературы ; 2) значимое для художественного текста «место разворачивания смыслов», которое может коррелировать с каким-либо фрагментом реального пространства, как правило, открытым .

В первом случае в понятие «топос» вложено более широкое значение и охватывает оно общие проблемы и сюжеты национальной литературы, устойчивые речевые формулы. При этом большое внимание уделяется эволюции топики, обретению старыми схемами новых, актуальных смыслов. Н.Д. Тамарченко подчёркивает устойчивость их значений и относительную независимость от контекста произведения . Е.В. Хализев называет топосы структурами универсальными, надвременными, статичными . В состав топики включаются типы эмоциональной настроенности (возвышенное, трагическое, смех и т. п.), нравственно-философские проблемы (добро и зло, истина и красота), “вечные темы”, сопряженные с мифопоэтическими смыслами, и, наконец, арсенал художественных форм. Всё это исследователь называет фондом преемственности, который уходит корнями в долитературную архаику и пополняется от эпохи к эпохе . А.М. Панченко обращает внимание на то, что в топосах «нераздельно слиты аспект поэтический и аспект нравственный», и допускает, что «следует говорить не просто о топике, а о национальной аксиоматике» . В данном случае топосы являются хранилищами культурной традиции и в то же время дают возможность для новаторского подхода, выражения актуального содержания.

В этом значении топика наиболее широко представлена в тех художественных системах, которые предпочитают традицию, а не новизну (например, фольклор, древнерусская литература). Поэтому к ней так часто обращаются ученые-медиевисты, исследуя поэтику средневековых литератур. Вместе с тем и у них не сложилось единой точки зрения на значение данного термина. В медиевистике топосами, как правило, называют и сюжетные компоненты, и словесные штампы. Д.С. Лихачёв одним из первых обратил внимание на то, что повторяющимися элементами поэтики в древнерусских произведениях являются не только словесные формулы, но и сами ситуации, в которых эти формулы употребляются. Необходимость употребления данных элементов древнерусскими авторами исследователь объяснил, введя понятие литературного этикета . Следуя за Д.С. Лихачевым, различать эти два вида «общих мест» призывают многие исследователи, но они придерживаются разных мнений относительно того, какими терминами их обозначать. О.В. Творогов предлагал называть повторяющиеся сюжетные элементы «традиционными ситуативными формулами» или «устойчивыми литературными формулами», а словесные штампы - «устойчивыми сочетаниями» . Е.Л. Конявская считает, что необходимо сохранить понятие «топос» для обозначения «общих мест», а повторяющиеся слововыражения называть формулами . Проблема состоит в том, что зачастую общим местам как сюжетным элементам соответствуют определённые словесные выражения. Следовательно, в рамках медиевистики вопрос о значении понятия «топос» ещё не решён и открывает большие перспективы для его изучения.

Во втором, более узком значении топос является единицей художественного пространства произведения, он занимает определённое место в пространственной структуре текста. Ю.М. Лотман определяет данное понятие как «пространственный континуум текста, в котором отображается мир объекта» . Возникающую в художественном произведении систему пространственных отношений исследователь называет структурой топоса, которая выступает в качестве языка для выражения других, непространственных отношений текста . А.А. Булгакова называет отличительными чертами топоса системность, зависимость от стадии развития искусства, мировоззрения эпохи, индивидуальных творческих позиций . От того, как располагаются в произведении топосы, зависит выражение идеологических и ценностных взглядов автора. Для обозначения единиц пространственной структуры текста также используется понятие «локус», отношения между двумя этими элементами художественного пространства текста остаются неясными. Существует мнение, что локус - это составная единица топоса, обозначающая конкретное место в данном континууме . Большинство исследователей склоняются к тому, чтобы называть топосами открытые пространства, а локусами - закрытые. Иногда топосу отводится роль обозначения языка пространственных отношений, пронизывающих художественный текст, тогда как локус соотносится с конкретным пространственным образом . Итак, топос в данном значении - это элемент художественного пространства текста, как правило, открытого, восходящий к бессознательной поэтике и служащий выражению непространственных отношений, ценностных представлений автора.

Таким образом, понятие «топос» в литературоведении не является однозначным. Хотя сам термин бытует в отечественной филологической науке сравнительно недавно, изучение топики литературных произведений различных эпох уже проводилось исследователями. При этом чаще рассматривались художественные системы, ориентированные на традицию, в частности, древнерусская литература. В современной медиевистике термин «топос» используется в двух значениях: традиционная сюжетная ситуация и словесная формула. Необходимо отметить, что в настоящее время литературоведческое понятие топоса приобрело дополнительное значение и может помимо общих сюжетов, проблем, речевых формул, присущих национальной литературе, обозначать элемент художественного пространства текста. Объединяет эти значения то, что во всех случаях топосом называют нечто из области коллективного сознания в литературе, бессознательной поэтики. Именно эта общность позволит в будущем более чётко определить границы данного понятия.

Список литературы:

Аристотель. Поэтика. Риторика / Аристотель. Спб.: «Азбука», 2000. - 347 с.
Булгакова А.А. Топика в литературном процессе: пособие / А.А. Булгакова. Гродно: ГрГУ, 2008. - 107 с.
Конявская Е.Л. Проблема общих мест в древнеславянских литературах (на материале агиографии) // Ruthenica. Киïв, - 2004. - Т. 3. - С. 80-92.
Лихачёв Д.С. Литературный этикет Древней Руси (к проблеме изучения) // Труды Отдела древнерусской литературы / Академия наук СССР. Институт русской литературы (Пушкинский Дом); Отв. ред. Н.А. Казакова. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, - 1961. - Т. 17. - 699 с.
Лотман Ю.М. Структура художественного текста / Ю.М. Лотман. М.: Искусство, 1970.
Махов А.Е. Топос // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А.Н. Николюкина. Институт научной информации по общественным наукам РАН. М.: НПК «Интелвак», 2001. - 1600 с. - С. 1076.
Махов А.Е. Топос // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий / гл. науч. ред. Тамарченко Н.Д. М.: Издательство Кулагиной; Intrada, 2008. - 358 с. - С. 264-266.
Панченко А.М. Топика и культурная дистанция // Историческая поэтика. Итоги и перспективы изучения. М.: Наука,1986. - 335 с. - С. 246.
Прокофьева В.Ю. Категория пространства в художественном преломлении: локусы и топосы //Вестник ОГУ. - 2004. - № 11. - С. 87-91.
Творогов О.В. Задачи изучения устойчивых литературных формул Древней Руси // Труды Отдела древнерусской литературы / Академия наук СССР. Институт русской литературы (Пушкинский Дом); Отв. ред. Д.С. Лихачев. М.; Л.: Наука, 1964. - Т. 20: Актуальные задачи изучения русской литературы XI-XVII веков. - 452 с. - С. 29-40.
Теория литературы: учеб. пособие для студ. филол. фак. вузов: в 2 т. / под ред. Н.Д. Тамарченко. Т.1: Н.Д. Тамарченко, В.И. Тюпа, С.Н. Бройтман. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика. М.: Издательский центр Академия, 2007. - 512 с.
Хализев Е.В. Теория литературы: Учебник / В.Е. Хализев. М.: Высшая школа, 2002. - 437 с.

Топос, общее место это в риторике это отвлеченное рассуждение, вставляемое в речь на конкретный случай (например, рассуждение на тему «все люди смертны» в речи на смерть определенного лица). Аристотель понимает топос как заранее «подобранное доказательство», которое оратор должен «иметь наготове по каждому вопросу» (Риторика); В широком смысле топос это стереотипный, клишированный образ, мотив, мысль (жалобы на упадок нравов и рассуждения на тему «раньше было лучше»; шаблонные формулы самоуничижения и выражения почтения к адресату, применяемые в эпистолярном жанре; устойчивые пейзажные мотивы - в частности, при описании идиллического «приятного уголка», так называемый «locus amoenus». Проблема функционирования топоса в литературе была поставлена в книге Э.Р.Курциуса «Европейская литература и латинское средневековье» (1948), где показано, как система риторических топосов «проникла во все литературные жанры», превратившись в набор общеупотребительных универсальных клише (Curtius E.R. Europaische Literatur und lateinische Mittelalter. Bern; Miinchen, 1984).

В понимании Курциуса «Топос - нечто анонимное. Он срывается с пера сочинителя как литературная реминисценция. Ему, как и мотиву в изобразительном искусстве, присуще временное и пространственное всеприсутствие… В этом внеличностном стилевом элементе мы касаемся такого пласта исторической жизни, который лежит глубже, чем уровень индивидуального изобретения» (Curtius E.R. Zum Begriff eines historischen Topik Toposforschung: Eine Dokumentation, 1972). Курциус показал, что оригинальное «изобретение» автора на самом деле нередко оказывается иллюзией, оборачиваясь слегка модифицированной традиционной формулой; вместе с тем, он показал и то, что европейская литература не ограничилась набором топосов, заимствованных из классической риторики, но постоянно обогащалась, изобретая новые топосы, а потому граница между топосом и изобретением, традицией и новацией оказывается очень подвижной. Некоторые из описанных Курциусом топосов выходят за поставленные “им самим исторические рамки (античность - Средневековье) и своим универсальным значением напоминают архетипы: таков топос «puer-senex» («мальчик-старик»), прослеживаемый Курциусом и в древнем Китае (имя китайского философа 6 век до н.э. Лаоцзы, по Курциусу, означает «старое дитя»), и в культуре раннего христианства (африканские мученики 2 век представляли себе Бога «как седого старца с юношеским лицом»), и в немецком романтизме (роман «Годви», 1799-1800, К.Брентано). Последователи Курциуса в еще большей мере расширили область применения понятия топос, поставив, в частности, вопрос о топосе в литературе 19 века (например, топос «народности» в романтизме), о топике современной политической аргументации», массовой культуры.

Из этих двух понятий одно, а именно — эмблема, пришло из культуры XVI—XVIII вв. практически в неизменном виде. Понятие топос, означавшее в античной традиции «общие места», т.е. готовые элементы, используемые ораторами в своих выступлениях, приобрело новый смысл в середине XX в. благодаря книге Эрнста Курциуса «Europäische Literatur und lateinische Mittelalter» («Европейская литература и латинское средневековье», 1948).

В работе А. В. Михайлова о поэтике барокко показано, что в основе барочной эмблематики лежит связанное с традициями риторики «аллегорически-спиритуальное» мышление. Для него «одна и та же обозначаемая одним и тем же словом вещь может обозначать и Бога, и дьявола, и все разделяющее их пространство ценностей. Лев может означать Христа, потому что спит с открытыми глазами. <...> Он означает праведника... еретика... <...> Значение вещи зависит от привлеченного ее свойства и от контекста, в каком появляется слово».

На почве этой вариативной аллегоричности знака и рождается эмблема — как результат выбора одного из значений, причем избранное значение иллюстрируется (что ограничивает поле интерпретаций), а выбор мотивируется с помощью надписи. Так, значение слова «схизма» (разделение, раскол) передается в книге конца XV в. гравюрой на дереве, изображающей двух людей, перепиливающих церковное здание.

Со времени выхода в свет «Книги эмблем» А. Альциата (1531, далее — 179 переизданий) под «эмблемой» всегда понималось сочетание слова-знака со схематичным графическим изображением, но лишь постепенно утвердилась «строгая форма» эмблемы, состоящей «из изображения (pictura), надписи (лемма, inscriptio) и эпиграмматической подписи (subscriptio)».

Если для чтения сборников эмблем нам потребовалось бы знание этой «строгой формы» и соответствующих толкований, то для понимания функций эмблематических образов в литературе нужнее знакомство с конкретными художественными произведениями — образцами их использования. Вот, например, какое свидетельство «эмблематичности мышления» и одновременно — разъяснение его сути (на эта обратил внимание А. В. Михайлов в уже упоминавшемся исследовании) приводится в романе Гриммельсгаузена «Симплициссимус»:

Итак, узрев какое-нибудь колючее растение, приводил я себе в память терновый венец Христа; узрев яблоко или гранат, памятовал о грехопадении праотцов и сокрушался о нем; а когда видел, как пальмовое вино источается из древа, то представлял себе, сколь милосердно пролил за меня свою кровь на Святом Кресте мой Искупитель. <...>... я никогда не вкушал пищу, не припамятовав о Тайной Вечере Господа нашего Иисуса Христа, я не сварил ни одной похлебки без того, чтобы сей временный огонь не напоминал бы мне о вечных муках во аде.

Здесь мы можем упомянуть и о таком классическом примере использования эмблем, как начало первой песни «Ада» у Данте. Речь идет не только о лесе, но и — в еще большей мере — о фигурах зверей:

И вот, внизу крутого косогора, —
Проворная и вьющаяся рысь,
Вся в ярких пятнах пестрого узора.
Она, кружа, мне преграждала высь...
<...>
Уже не так сжималась в сердце кровь
При виде зверя с шерстью прихотливой;
Но, ужасом опять его стесня,
Навстречу вышел лев с подъятой гривой.
Он наступал как будто на меня,
От голода рыча освирепело
И самый воздух страхом цепеня.
И с ним волчица, чье худое тело,
Казалось, все алчбы в себе несет;
Немало душ из-за нее скорбело.
Меня сковал такой тяжелый гнет
Перед ее стремящим ужас взглядом,
Что я утратил чаянье высот.

С одной стороны, фигуры эти настолько конкретны и зримы, как если бы автор предполагал возможность иллюстрирования; с другой — их нельзя понять буквально — слишком очевиден вложенный в эти фигуры иносказательный смысл: они препятствуют продвижению ввысь (а потом и свергают героя вниз во тьму), волчица несет в себе «все алчбы» и приносит скорбь душам. Обратившись к комментариям, мы узнаем что рысь (точнее — пантера) означает ложь, предательство и сладострастие; лев — гордость и насилие; волчица — алчность и себялюбие.

Аналогичную картину находим в стихотворении Пушкина «В начале жизни школу помню я...», написанном терцинами, что было недвусмысленным признаком ориентации автора на поэму Данте:

В начале жизни школу помню я;
Там нас, детей беспечных, было много;
Неровная и резвая семья.

Смиренная, одетая убого,
Но видом величавая жена
Над школою надзор хранила строго.

Толпою нашею окружена,
Приятным, сладким голосом, бывало,
С младенцами беседует она.

Ее чела я помню покрывало
И очи светлые, как небеса.
Но я вникал в ее беседы мало.

Меня смущала строгая краса
Ее чела, спокойных уст и взоров,
И полные святыни словеса.

Уже эта, описательная часть стихотворения, независимо от последующего противопоставления «школы» — «чужому саду» и облика «величавой жены» — «кумирам» в тени дерев, а «полных святыни словес» — «двух бесов изображеньям»; повторяем, независимо от всего дальнейшего производит на читателя впечатление иносказательности, хотя бы иносказание это и было не вполне понятно.

Вот как разъясняет его значение такой блестящий знаток русской поэзии XVIII—XIX вв., как Г. А. Гуковский: «Школа — ведь это школа жизни, школа духа, или наоборот: жизнь — это школа, это воспитание для вечности»; «Люди — дети неразумные, разноликие; их ведет, воспитывает и объединяет в семью христианская вера»; «символический образ церкви» здесь — «простодушен, отчетлив и спокойно материален; это образ обыкновенной женщины, человеческий, почти бытовой»; «Прямые логические соотнесения образа и его аллегорического смысла определяют его структурный характер.

Отсюда — бедные одежды церкви-воспитательницы, и все детали ее материально-вещественного описания, соотнесенного с пониманием людей как несмысленных младенцев; отсюда даже ее голубые глаза — простой, незамысловатый символ ее «небесности» (пер. М. И. Бента).

В этом превосходном историко-стилистическом анализе есть, на наш взгляд, лишь одна неточность: вряд ли правомерно говорить в данном случае о символах, точнее было бы сказать «эмблемы». Итак, эмблематические образы сохраняют свое значение и в поэзии Пушкина (в данном случае они связаны с задачами исторической стилизации, о которой речь впереди). Тем более значимы поэтические образы этого рода в поэзии XX в., в частности, у символистов.

Перейдем к вопросу о топосах. По Э. Р. Курциусу, это «твердые клише или схемы мысли и выражения», к которым могут быть отнесены не только отдельные слова или выражения (включая, в частности, и эмблемы), но также и способы оформления целых комплексов словесных образов, связанных с «типическими ситуациями», такими, как «прощание, похвала, утешение», или имеющих типические изобразительные функции.

Таков, например, как указывает В. Кайзер, комплекс образов, составляющих идиллический ландшафт: «Готовый ландшафтный сценарий протянулся через столетия, к нему относятся определенные кулисы: луга, ручьи, легкие дуновения, птичье пение и т.п. Без знания традиции этого топоса, который порой становится настоящим мотивом, особенно в лирике XVII века, все исследования, которые из таких сцен хотели вывести чувство природы того или иного поэта, повисают в воздухе». Это относится, между прочим, и к сельскому пейзажу пушкинской «Деревни», в котором зачастую искали отражения реальной обстановки и впечатлений, составляющих часть биографии автора.

Подводя итоги, необходимо подчеркнуть устойчивость значений в этой группе словесных образов, их относительную независимость от контекста произведения. В этом отношении традиционные тропы и фигуры, равно как топосы и эмблемы, напоминают спектр значений слов языка, зафиксированных в словаре.

Конечно, образ-эмблема имеет не одно (как аллегория), а несколько значений. Но и слово в словаре может иметь не одно значение, а даже большое их количество (скажем, глагол «идти» имеет в русском языке до сорока значений). Однако все эти значения устойчивы и зафиксированы, что принципиально отличает их от того смысла, который может иметь слово или сочетание слов в конкретной жизненной ситуации.

С такой точки зрения «готовому» поэтическому образу (во всех его разновидностях) противостоят образы с неотвердевшим семантическим ядром и неограниченным потенциалом: во-первых, параллелизм, метафора (не как «приемы», а как формы прелогического мышления) и образ-символ; во-вторых, «простое» (нестилевое, непоэтическое) слово. Эти виды словесного образа несут в себе не готовое значение, а актуализирующийся в контексте стихотворения как целого бесконечный смысл.

Теория литературы / Под ред. Н.Д. Тамарченко — М., 2004 г.