Фауст смысл. Погреб Ауэрбаха в Лейпциге. Герой всех времен

Как известно, век Просвещения называли еще «веком ума», именно творчество Гёте является так называемым кульминационным итогом того века. Трагедия «Фауст», если выражаться лирическим языком, ничто иное, как «любимое дитя» мыслителя, в которое он будто вложил всю свою душу. Считается, что это произведение – своеобразное завещание нам, читателям будущих столетий.

Древнее предание о том, как ученый поддался искушению и вошел в сговор с «нечистым» лежит в основе сюжетных линий трагедии. Но Гете развивает события, отдалившись от первоначального замысла, задается извечными вопросами: что собой являет человек, зачем мы живем на свете, для чего созданы?.. Фауст несет миссию разрешить между Господом и Мефистофелем спор.

Что главное для человека: материальное или духовное, моральные принципы или душевная нечистоплотность? Автор в этом противоборстве закрепил мысль о том, что человек на многое потенциально способен, что он наделен изначально умом и это открывает перед ним множество возможностей.

Фауст стоит перед искушением – ему многое обещано Мефистофелем: от мелких радостей до самого тайного в этом мире. Но имеется условие, – если хоть на долю секунды Фауст заключит мысль, что происходящее является истиной, то душа его перейдет к Мефистофелю. Мы видим, что герои имеют различное мнение о человеке в целом, поэтому между ними возникает множество расхождений во взглядах, и вопреки этим спорам, Фауст постоянно находится в духовном поиске, и это становится смыслом его бытия.

Самым первым искушением для Фауста стала любовь, ведь именно она дает человеку такое чувство, как «эйфория». Но планы черта не оправдались, все идет не по его сценарию. Маргарита и Фауст по-настоящему прониклись любовью друг к другу. Но отчаяние одолевает их сердца. Ведь на кону стоит жизнь Фауста, положение слишком трагично и сложно.

Судьба покинутой Фаустом его любимой Маргариты весьма печальна: она совершает убийство своего дитя, тем самым пытаясь избежать людских наветов, но возмездие нашло ее.

Не может оставить читателя равнодушным последнее свидание Маргариты и Фауста. Девушка просто обезумела от происходящего, видя жестокое осуждение людей.

Она приговорена к смертной казни, и когда видит Фауста в темнице, то не узнает его и напевает простенькие мотивы, ее приводит в ужас любой шорох. Она не осознает своего счастья, что может избежать смерти, говорит Фаусту, что самое болезненное наказание – это «меряться силами» с собственной совестью. Маргарита напрочь отказывается от снисхождения, тогда Фауст изъявляет желание остаться с ней, но та отвергает его. Мефистофель, наблюдая за происходящим, объявляет, что в потустороннем мире, душа Маргариты будет нести страшную муку до скончания веков. Но внезапно раздается голос свыше: «Спасена».

Гете подводит нас к основной мысли – не может остаться безнаказанным злодеяние, трагедия неминуемо случается, когда человек «в сговоре с совестью».

И все-таки самой искрометной из всех искушений является общая страничка из жизни Фауста и Маргариты. Не смотря на то, что Мефистофель дал Фаусту возможность наслаждаться наипрекраснейшим: обществом самых знаменитых женщин за все существование мира, неимоверной красотой окружающей природы…

Изможденный и постаревший Фауст таит надежду, что все-таки народ станет свободным. И вот наступает развязка, – Фауст не в силах отказаться от мысли, что люди обретут свободу. И эта картина такая реалистичная, что он мог сказать: «Остановись, мгновенье!» Фауст умирает, а Мефистофель «потирает руки от радости», ведь отныне душа Фауста переходит в его владения. Но ликование напрасно, ангелы не дают сбыться зловещему плану и подхватывают душу главного героя.

Путь к истине тернист и непрост, но всякий человек во имя спасения своей души, не взирая на соблазны, должен его пройти.

«Фауст» — высшее достижение Гете. Легенда о докторе Фаусте, ученого-чернокнижника, возникла еще в XVI веке. Рассказы о докторе Фаусте, который смог даже вызвать из небытия Елену Прекрасную, воспетую Гомером, были над конечно популярны в народе. Однако Гете, переосмыслив известный сюжет, наполняет эту легенду глубоким философским и символическим содержанием, создав один из выдающихся произведений мировой литературы.

При этом Фауст не просто обобщенный, типичный образ прогрессивного ученого.Прежде всего он олицетворяет все человечество, низость которого и должен доказать.

Мефистофель говорит, что Бог наделил человека искрой разума, но пользы от этого никакой. Люди по своей природе настолько испорчены, что дьяволу нет необходимости делать зло на земле:

Я свидетель лишь ничтожества человеческой.

Смешной божок земли не изменится никак —

Как испокон веков был, так и теперь чудак.

Плохо он живет! Не надо

Было бы ему давать и крошки света с неба.

Мефистофель не просто дух разрушения.Он — скептик, который презирает человеческую природу и уверен, что знает о ней всю правду. Он не заставляет людей грешить, торговать своей совестью и душой. Напротив, дьявол оставляет людям право выбора: «Я такой силы часть, что делает только добро, желая лишь злого».

Понятно, что Бог (он в трагедии является аллегорией природы) изначально не верит в победу Рафаэля, однако достаточно легко позволяет испытывать, искушать, смущать свое творение. По моему мнению, автор стремится показать, что Мефистофель действительности нужен в этом мире. Обладая человеческие страсти, увлечения, нередко сводят человека с правильного пути и даже причиняют боли, дух зла одновременно помогает ей поддерживать в себе стремление к познанию, деятельности, борьбы.

Уже в начале произведения становится понятно, что Фауста и Мефистофеля объединяет неординарность, а отличает назначения. Фауст и Мефистофель — антиподы, как Мефистофель с Богом. Первый стремится достичь глубин мудрости, а второй знает, что там нет ничего. Первый неугомонный в поисках, второй пресыщен тем, что на протяжении тысячелетий наблюдал на земле.

На мой взгляд, сначала Мефистофель просто играет с Фаустом, как с ребенком, ведь он договорился обо всем с Богом!

Мефистофель очень уравновешенный, а на мир смотрит скорее презрительно, чем с ненавистью. Издеваясь над Фауста, который губит юную Маргариту, он говорит ему много горькой правды. Мне кажется, что иногда он олицетворяет и определенный тип человека, который под давлением окружающей зла вполне отчаялась во всем хорошем, что есть в мире.

Мефистофель у Гете не страдает, поскольку ни во что не верит, а еще знает, что зло на земле — вечно. Поэтому, наблюдая за тем, как человечество постоянно стремится достичь идеала, изменить что-то к лучшему, он просто смеется несовершенного Божьего создания.

Достаточно вспомнить его ироническое замечание относительно человеческого тщеславия в разговоре со студентом, который спутал Рафаэля с Фаустом:

Теория всегда, мой друг, сера,

А древо жизне — золотое.

Гете не спорит с Мефистофелем. Конечно, смерть, как и время, уничтожает все: доброе и злое, прекрасное и безобразное. Однако жить все-таки стоит, ведь настоящее счастье в активной деятельности. В человеке всегда жил и будет жить инстинкт созидания, строительства новой жизни. И этому Мефистофель не может противостоять.

Сочинение

Мефистофель - один из центральных персонажей трагедии - в смысловом отношении очень многозначен. М., с одной стороны, воплощает тот мир нечистой, «дьявольской» силы, с которой Фауст вступает в договор, надеясь утолить свою жажду безмерных знаний и наслаждений. Однако М. воплощает и «зло» как исток противоречия, начало беспокойства, неудовлетворенности, как побуждение к действию. В то же время с М. связывается отрицание всего косного, фальшивого в общественных установлениях и в мнениях людей, вся сатирическая стихия в «Фаусте». Наконец, желая завладеть душой Фауста, М. постоянно вмешивается в его действия, искажает те или иные его намерения, что нередко ведет к трагическому исходу (так, наряду с самим Фаустом, М., несомненно, является одним из виновников гибели Маргариты). Уже в «Прологе на небе» определяется особое значение М. в трагедии. Господь Бог дает ему разрешение испытать Фауста, чтобы пробудить его к деятельности («Из лени человек впадает в спячку. / Ступай расшевели его застой, / Вертись пред ним, томи и беспокой...»). Но в этом же прологе устами Господа Бога предсказано конечное поражение М. в состязании за душу Фауста. В первой части трагедии М. является Фаусту в минуту душевной смуты и жестоких сомнений. Он аттестует себя как «часть силы той, что без числа / Творит добро, всему желая зла». Это - дух абсолютного отрицания. Заключив договор с Фаустом, М. начинает искушать его. Вначале он ведет его в Лейпциг, в погребок, на буйную студенческую пирушку, где М. издевается над пирующими грубиянами. Затем - в кухню ведьмы, где готовится огненное зелье, которое должно омолодить Фауста и пробудить в нем разгул инстинктов. Эта сцена, где подручными ведьмы выступают звери, изобилует непристойностями, но также и откровенными политическими намеками: звери, подручные ведьмы, несут М. расщепившуюся надвое корону и прыгают с ее обломками. Вскоре именно М. устраивает знакомство Фауста с Маргаритой. Во второй части трагедии, по мере того как расширяется сцена деятельности Фауста, М. еще чаще меняет свои обличья, выступая в самых разных ролях. По-прежнему он играет роль саркастического отрицателя, издевается над всем устаревшим и косным; в тех же случаях, когда он выступает как помощник Фауста, он вновь - как и в первой части - нередко и злонамеренно искажает его волю. Вначале Фауст и М. оказываются при дворе императора, М. становится придворным шутом. Чтобы пополнить опустевшую казну, он предлагает императору выпускать бумажные деньги под фантастическое обеспечение подземных богатств и кладов. Затем он принимает участие в поисках троянской Елены, переживает различные приключения в мире мифологических существ древности и, приняв обличье известной из древних мифов уродливой Форкиады, охраняет покой влюбленной четы - Фауста и Елены - в уединенном замке. Своеобразна роль М. в пятом, заключительном акте трагедии. Когда Фауст получает в дар от императора приморский край, который он задумал превратить в цветущую страну, М., пользуясь его доверием, начинает здесь дерзко хозяйничать. М. беззастенчиво занимается разбоем и пиратством; особенно зловещую роль играет он в судьбе немолодой супружеской четы - Филемона и Бавкиды. Фауст предлагает им новые угодья, хочет переселить их на другое место, подручные же М., вломившись в хижину стариков, выдворяют их силой. Старики умирают, их хижина сгорает дотла. Трагической иронией окрашены заключительные эпизоды второй части. Ослепший и дряхлый Фауст все еще мечтает об осушении болот, о великих деяниях, но М. (на этот раз надсмотрщик, надзирающий за работами) приказывает лемурам, своим подручным, не возводить насыпь, а рыть могилу Фаусту. После смерти Фауста М. пытается, наконец, завладеть его душой, но хор ангелов возвещает об оправдании Фауста.

Другие сочинения по этому произведению

Образ Мефистофеля Образ Мефистофеля в трагедии Гёте «Фауст» Мефистофель и Фауст (по поэме Гете «Фауст») Сюжет трагедии Гёте «Фауст» Тема любви в трагедии Гёте «Фауст» Образ и характеристика Фауста в одноименной трагедии Гете Трагедия Гете «Фауст». Композиция. Образы Фауста и Мефистофеля Трагедия Гете «Фауст» Характеристика образа Фауста Фольклорные и литературные истоки поэмы «Фауст» Поиски смысла жизни в трагедии И. В. Гете «Фауст» Борьба добра и зла в трагедии И Гете «Фауст» Образы главных героев трагедии «Фауст» Роль Мефистофеля в поисках смысла бытия Фауста Поиск смысла жизни в трагедии Гете «Фауст» Общий смысл трагедии «Фауст» Воплощение в образе Фауста высших духовных порывов человека Характеристика образа Вагнера Характеристика образа Елены Характеристика образа Маргариты Образы главных героев трагедии «Фауст» Гёте Религиозно-философский смысл образов Фауста и Мефистофеля Философский смысл образа Фауста Трагедия «Фауст» вершина творчества Гете Образ и характеристика Мефистофеля в трагедии «Фауст» Философская трагедия И. В. Гёте «Фауст» - выражение передовых просветительских идей эпохи Боротьба добра и зла ФаустВерсия для мобильных Борьба добра и зла в трагедии Гете «Фауст» "Лишь тот, кем бой за жизнь изведан, жизнь и свободу заслужил" (по трагедии Гете "Фауст") "Фауст" - Трагедия познания Из всех чудес... самое высокое - это язык трагедии, чудо ее текста Философская глубина великого творения Гете «Фауст» Маргарита Пересказ сцены «Вальпургиевой ночи» в драме «Фауст» Тема сочинения Сатира Мефистофеля в поэме Гете «Фауст» Анализ заключительного акта трагедии «Фауст» Причины побудившие Гёте написать роман «Фауст» Анализ финала поэмы Гете «Фауст» «Фауст» - легенда или жизнь Жизнь действие и гибель Фауста Фауст герой народной книги «История о докторе Иоганне Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике» Жажда познания была творца «Фауста»

Для читателя, который впервые приобщается к художественному миру «Фауста», многое покажется необычным. Перед нами — философская драма, жанр, характерный для века Просвещения. Особенности жанра проявляются здесь во всем: в характере и мотивировке конфликта, в выборе и расстановке действующих лиц. Острота конфликта определяется не просто столкновением человеческих характеров, а столкновением идей, принципов, борьбой разных мнений. Место и время действия условны, то есть лишены точных исторических признаков.

Следует обратить внимание на особенности сюжета в «Фаусте». Сюжет, как известно, отражает взаимоотношения персонажей. Но «Фауст» — не бытовая драма, а философская трагедия. Поэтому главное здесь — не внешний ход событий, а движение гетевской мысли. С этой точки зрения очень важен и необычный пролог, действие которого происходит на небесах.

Гете пользуется привычными для того времени образами христианской легенды, но, конечно, вкладывает в них совершенно иное содержание. Гимны архангелов создают своего рода космический фон. Вселенная величественна, все в природе находится в непрерывном движении, в борьбе.

Звуча в гармонии Вселенной

И в ходе сфер гремя как гром,

Златое солнце неизменно

Идет предписанным путем.

Есть глубокий смысл в том, что сразу по окончании этого гимна мирозданию начинается спор о человеке, о смысле его существования. Поэт как бы приоткрывает перед нами величие космоса, а затем спрашивает: что же такое человек в этом огромном, бесконечном мире?

Мефистофель отвечает на этот вопрос уничтожающей характеристикой человека. Человек, даже такой как Фауст, по его мнению, ничтожен, беспомощен, жалок. Мефистофель издевается над тем, что человек гордится своим разумом; он же считает, что это пустое самомнение. Этот разум, утверждает Мефистофель, служит лишь во вред человеку, ибо делает его «еще более животным, чем любое животное».

Гуманистическую программу Гете вкладывает в уста Господа, который противопоставил Мефистофелю свою веру в человека. Порт убежден, что Фауст преодолеет временные заблуждения и найдет! дорогу к истине.

И посрамлен да будет сатана!
Знай: чистая душа в своем исканье смутном
Сознаньем истины полна!

Важную роль в «Фаусте» играет Мефистофель. Он воплощает в себе сомнение, отрицание, разрушение. Становясь спутником Фауста, он стремится сбить его с намеченного пути, вселить в него сомнение, повести его «путем превратным за собою». Чтобы отвлечь Фауста от высоких стремлений, Мефистофель ведет его в кухню ведьмы, опьяняет волшебным зельем, увлекает его за собой в погребок Ауэрбаха, устраивает его встречи с Маргаритой, чтобы волнение страсти заставило ученого забыть о долге перед истиной.

Маргарита как бы воплощает в себе мир простых чувств, простых людей, естественного, здорового существования. Фаусту показалось, что именно здесь он обретет всю полноту счастья. Маргарита поверила в его возможность. Всю силу большого женского чувства Гете передает в проникновенном монологе Гретхен за прялкой. И хотя вся сцена состоит из одного лирического монолога, она обозначает целый этап в судьбе героини.

Гетевский Фауст вошел в мировую культуру как один из «вечных образов». В наше время проблемы, поставленные Гете, не толь ко обрели новый смысл, но и необычайно усложнились.

Г.М.Васильева

Осиянно

Только слово средь земных тревог,

И в Евангелии от Иоанна Сказано,

что слово это Бог.

Н. С.Гумилев

В человеке есть самая внутренняя, высшая, духовная степень. Или, так сказать, тайник (intimum), на который всего прежде или всего ближе влияет божественное.

Из ангельских топосов для Гете любимейший - Пасха. Гете употребил образ как способ религиозно освятить и выразить то, что в самом себе священно. Фауст познает себя sub specie divinitatis, в полном соответствии с идеалом theoria, ставящей целью не понять природу вещей, но укрепить созерцателя в мудром неведении. Возникает синтез христианства со стихийным языческим экстазом1. Христианское и языческое начало в известном смысле задают некий «неоднородный» ритм, настраивающий на определенную ритмическую кривую. В ткань текста вводятся, образуя цепочку ребусов, апотропеические формулы, то есть заговоры против порчи. Метафорические формулы похожи на заклинания. Гете называл себя язычником. Это нужно понимать не в том смысле, будто в какой-то момент своей жизни он сознательно отрекся от веры в Бога. Он просто «древнее» единобожия и всякой положительной религии. В его духе накоплен материал, из которого народы в долгом развитии создадут свои вероучения и культы.

Полем битвы в трагедии станет религия, ибо только здесь истина достигает таких высот, где искажение ее по-настоящему страшно. Все происходит в укромной тесноте, которая есть для Фауста место и символ собирания себя, преодоления того, что в философии Гегеля именуется «дурной», или «негативной», бесконечностью. Таков итог опыта. Фауст обращается к привычным мотивам contemptus mundi горестям человеческо-го удела от рождения до смерти. Упражнение в духе contemptus mundi принадлежит человеку, хорошо знавшему Библию и остро ощущавшему себя «презренным грешником». Здесь вновь выступают сентенции Иова и Екклесиаста и вновь появляется вопрос «Ubi sunt?», который, впрочем, Гете обогащает новыми размышлениями. Евангельские «уточнения» Фауста своего рода шифтер изменяющегося времени истории, и они «разыгрывают» другую важную проблему реального и потенциального и их синтеза в произведении. Без первого рушится историчность текста, без второго целостность восприятия описываемого. Это рассуждения «неократилистского» толка. Имеется в виду изложенный Платоном в диалоге «Кратил» взгляд на имя как слово, должное отражать суть вещей. И

менно односложное слово (Wort, Sinn, Kraft, Tat) легче всего воспринять как нечленимую монаду, как выявление самых «первозданных» потенций языка. Односложные слова часто служат обозначениями столь же первозданных реальностей (жизнь и смерть, твердь и хлябь, дух и плоть). Возникает повтор симметричных формул, то, что называется «структурой-эхом»: "Im Anfang war." Слова не пункты некоей таксономии, перечисляемые один за другим, а источники понятий. Они вариант скрытого сравнения, случаи соотнесения отождествления явлений. Одно затмевает другое. Невозмутимо величавый тон отличается от нервного красноречия. Выдержан и самый грамматический склад еврейской речи, перенесенной в греческую, а оттуда в немецкую Библию. Происходит вполне естественное и вполне законное освоение культурного пространства европейской, иудео-христианской цивилизации.

«Но, ах! Где воодушевление?/Поток в груди иссяк, молчит./Зачем так кратко вдохновение/И снова жажда нас томит?/Что ж, опыта не занимать, /Как обойтись с нехваткой нашей:/Мы снова ищем благодать /И откровение вновь жаждем, /Которое всего сильнее /В Евангелии пламенеет./Не терпится прочесть исток,/Чтобы однажды, с добрым сердцем, /Святой оригинал я смог/Перевести на свой немецкий./Написано: "В Начале было Слово!"/Вот здесь я запинаюсь. Как мне быть?/Столь высоко мне Слово оценить?/Перевести я должен снова,/Коль осенен небесной силой./Написано: "В Начале Чувство было"/Обдумай лучше первую строку,/Чтобы перо не сбилось на бегу./Возможно ль, чтобы Чувство все творило?/Должно стоять: "Была в Начале Сила!"/Записываю, зная наперед,/Что не годится снова перевод./Вдруг Духа вижу я совет и смело/Пишу: "В Начале было Дело!"» (Перевод мой Г.В.).

Между содержанием слов Фауста и содержанием библейской идеи противоречия нет, но есть отсутствие внутреннего совпадения дело идет не об одном и том же. Есть мысли столь же соблазнительные, сколько и неглубокие, и их нужно сторониться именно оттого, что Гете иногда на них наводит критика. Фауст испытывает, слышит и говорит не противоположное, но другое. Все, что есть на небесах и на Земле, изначала положенное Предвечным и в шесть творческих дней устроенное, все это открывается вниманию Фауста.

Понятие «Начало» употреблялось Гете на правах одного из Urworte (первослов). Как напишет Гете в «Завещании»: «Das Wahre war schon langst gefunden, / Hat edle Geisterschaft verbunden, / Das alte Wahre, fas es an!». Что же было «в Начале» или хотя бы просто «раньше»? Разумеется, подобная формулировка проблемы приоритета не может быть признана корректной. Всегда на первый план выступает практическое задание: что вытекает из того, что А предшествует Б, как и на чем это отражается, каким образом это предопределяет струк-туру, семантику и функцию А и Б в их актуальном состоянии. Практическое задание ориентировано не столько на вопрос о происхождении, сколько на вопрос о следствиях, из него вытекающих. Во всяком случае, вопрос о том, что было «на самом деле», не всегда дань наивному эмпиризму. Иногда он вообще призывает не к какому-то конкретному решению, а к выбору пути к нему. Это не воспоминание о библейских событиях, не комментарий, не истолкование уже написанного, а дальнейший ход рассказа. Библия у Гете священная история, открытая, как в Начале, неутоленное пророчество о спасении. Грамматика является основой мысли. Грамматика, главные координаты которой Имя и Глагол, мысль о вещи и мысль о действии. В «Фаусте» преобладает глагол повелительного наклонения, глагол, подобный тому, который звучит в начале Книги Бытия - или в эпизодах евангельских чудес: «Хощу, очистися!».

Интересен не самый факт расхождения с оригиналом, а характер смысловых отступлений. Явление слов предначертано, их звучания взаимосвязаны. Их подвижность уже обусловлена предварительным размышлением, по воле которого они должны устремиться в чистоту сочетаний. Предусмотрены даже «изумления»: они незримо расставлены и участвуют в ритме. Каждая фраза живет своей независимой жизнью. За каждым выражением лежит процесс оформления и концентрации. Даны только результаты. Завершенность делает их непогрешимыми, как догматы. Фауст утверждает и определяет. Он геометр жизни: измеряет, укладывает в формулы и остраняет. Это ритм, который находят в эволюции вселенской драмы, пройдя через последовательные этапы: от материи к жизни, от жизни к духу, от духа к материи, в которую дух «бросается», чтобы закалиться, уже постигнув и подчинив ее. Это ритм драмы химической, в которой синтез и анализ поочередно порождают друг друга. Ритм драмы физиологической, в которой, подчиняясь очередности систолы и диастолы, жизнь выталкивается на периферию и возвращается, чтобы закипеть снова. Это ритм драмы биологической, в которой из клетки вырастает высший организм, голодом и любовью ведомый к воссозданию.

Данные отношения могут строиться как «противительные», но, однако, отсылающие к некоему единству на более высоком уровне, или же, наоборот, как «согласительно идентифицирующие». Гете актуализирует мотив схождения, соответствия, симпатии, соглашения, дружбы (ср. мифопоэтическую по своим истокам, но сохраняющуюся еще в раннефилософских и ранненаучных концепциях например, у ионийских натурфилософов и даже в более поздних «мистических» вариантах научных теорий идею дружбы элементов, стихий, их взаимную симпатию и сродство). Акцент на идее разделенности привел бы к забвению уравновешивающей идеи целостности и появлению смыслов, развивающих тему обуженности. Патетическое ударение падает на «Слово». Слово место приложения сил. В начале творчества хаос, но Слово носится над ним и творит из него мироздание. Ни опыта веков, ни труда поколений для поэта не существует: он должен все сделать сначала.

Свое видение мира еще не бывшее он выразит в словах, еще никогда не звучавших. Конечно, Фауст помнит, что греческая poesis значит «делание». Дело человека можно понять и как «то, что делает человек» и как «то, что делает человека». Безусловно, поэзия не единственное дело человека. Но то, что мы утратим, если утратим это дело, полнота образа человека и образа человечества, человека делающего, и человека, который делается.

Речь идет об одном довольно скромном и, безусловно, законном вопросе. Уже первая строка Книги Бытия «В начале сотворил Бог.» свидетельствует о том, что Бог был беспредельно свободен, когда приступал к Творению. Свою свободу Бог передал Творению, каждая частица которого «голографически» повторяет Его в этом отношении. Свобода, слава, творчество vertutes cardinales (говоря по-католически). Правда, это еще не весь поэт. Гете не чужды и vertutes theologales. Но «природный Гете» иначе говоря, Гете, созданный европейским гуманизмом, живет этими заветами: свободой, славой. Музыкально-ритмическое волнение на-глядно выражено в гетевской характеристике поэта как существа, у которого «вечные мелодии движутся в членах» ("dem die ewigen Melodien durch die Glieder sich bewegen").

В ряду четких оппозиций и антитез, с помощью которых Фауст выражает свои предпочтения, дело было связано с соблазном слова. Когда Фаусту нужно противопоставить прочность деяний ничтожеству слов, он склоняется к учению традиционной морали и высказывается в пользу деяний, находя весьма уместную опору: благородному человеку негоже отдавать предпочтение красноречию, соблазну искусного плетения словес. Неподвластен обману лишь один способ действия когда личность действует, не отрываясь от себя самой. Только смерть, согласная с речами, не позволяет им рассыпаться в пустые словеса. Она печать, которая подтверждает и укрепляет то, что, будучи заключено в одной лишь словесной материи, недостаточно прочно. Смерть становится точкой, придающей смысл фразе, определяющей чертой, высшим ораторским деянием. Оно не только сопровождает речь, подобно жесту, но придает ей необратимую неподвижность. Лишь тогда можно утверждать: речь была делом уже в тот момент, когда произносилось первое слово.

В понимании эпохи, ultima verba не просто духовное завещание. Они уже отмечены печатью прямого созерцания блаженных. Предметом пари Фауста и Мефистофеля также является слово (Augenblick, мгновение). Со словом связано главное условие сделки, которое Фауст должен хранить в глубине сознания. Да и возможно ли иначе развоплотить мир, как через слово. Если мир был создан словом, то словом он и может быть уничтожен. А.Майер в исследовании о «Фаусте» (1931 г.) показывает, что в центре произведения Гете драма сознания, утратившего связь со словом. Недоверие к слову, отказ от него приводит к разрыву с духовностью, к обращению к Делу, оторвавшемуся от слова. Гибель постигает Фауста как раз за измену правде слова. Свой понятийный словарь предложил бы и исследователь, стремящийся доказать сходство игры Мефистофеля с эффектами барочного «остроумия», его языкового остранения с барочной категорией «меравиглиа». Мефистофель желает любой ценой заблистать, изумить публику виртуозными языковыми эффектами. Такое исследование было бы интересным, особенно из-за стремления Гете к тому, чтобы одной языковой фигурой или метафорическим оборотом мотивировать конструкцию дополнительных слоев текста.

Sinn трудное для перевода слово: «чувствительность», но в смысле «восприимчивость», причем восприимчивость как конкретное, а не общее свойство. Речь может идти о новых, благоприобретенных «восприимчивостях» к явлениям жизни, которые прежде оставались незамеченными. В карамзинский период для этого понятия было найдено достаточно удачное выражение «тонкие (или нежные) чувства». К сожалению, оно безнадежно скомпрометировано ироническим употреблением. По латыни чувства affectiones: наклонности, расположение, привязанность. У нас нет слова, которое бы передавало вполне значение латинского, как равно и на латинском нет слова, которое бы передавало то, что мы ныне разумеем под чувствами душевными. Поэтому поместим наш перевод Sinn («в Начале Чувство было... ») cреди «Dubia», то есть среди «вызывающего сомнения». Немецкое слово Sinn по своему значению достаточно широко, чтобы сравнительно легко и ненасильственно подвергнуться секуляризации. Оно искони характеризует серьезное настроение, сосредоточенное расположение ума и сердца. По-русски такого слова не только нет, но и не может быть по всему устройству русской лексики, как правило, жестко различающей терминологические выражения сферы религиозной в самом традиционном смысле. Происходит процесс «языкотворческой» секуляризации, выветривающей конфессиональное содержание, но использующей для своих целей колорит конфессиональной культуры. Фактически Гете никогда не занимался той школьной метафизикой, которая ориентирована на представление о чистой, законченной в себе, процедурно выверенной, методически разработанной мысли. Некоторая конечная формула никогда не покрывала собственного ее содержания. В мысли всегда есть избыточная энергия, которая требует для себя нового определения, нового хода и поворота, нового повторения. Мысль, та, что себя постоянно удерживает, имеет бесконечные очертания и должна восполнять себя очень медленными шагами.

Впечатление напряжения и силы, Kraft, создается ощущениями тяжести и полета. Мефистофель обещает освободить Фауста от тяжести, которая пригибала его к земле. И вот Фауст выпрямился, ожил и стал легким. Значение имени Faust оказывается куда конкретнее и полнее. Речь шла о возрастании не только физической массы, материи, но и некоей внутренней плодоносящей силы, духовной энергии и связанной с нею и о ней оповещающей внешней формы световой и цветовой. Невинность взрослого человека легко может выродиться в наивность. Невинность как райское состояние, как незнание различия между добром и злом не сила. Первобытное пребывание души до грехопадения нельзя смешивать с чистотой сердца, просветленного в испытаниях. Речь идет о вине мыслящей и мечтающей головы, что получает заслуженное наказание от грубой силы, явившейся на деле исполнить ее бессознательный приказ. Так волшебная сила является по повелению неразумного ученика-чародея в балладе Гете.

Личность исцеляется (восстанавливается в целое) личностью же (целое целым). На небесах вся сила принадлежит Божественной истине. Ангелы называются силами из-за принятия ими этой Божественной истины. Святость является как доктор, как врач, как великий диагност. Происходит расширение ландшафта человека по вертикали: вверх, в область Рая, или Царства Божия, или святости. В привычном поле классической литературы это тоже фантастический пейзаж. У Данте, Петрарки святой является действующим лицом, а святость - реальным измерением, потребностью человека (у Петрарки это уже долг). «Пороки», изображаемые Гете, имеют райскую генеалогию. Грех в строгом смысле совершается пред ликом неба, в Раю, как в первый раз. Святому нечего делать в начале трагедии. Он ушел из мира, где главный интерес составляют судьба и характер. Ни первое, ни второе уже не существенно для святого. Он неподвластен судьбе.

А в «Фаусте», как в греческой трагедии, речь о «романе» человека с судьбой. В конце трагедии возникнет память особого рода: память о Рае как вечно действующей силе. Поэт ставит Фауста в перспективу неуверенности и малых величин. Открывает такие бездны, по сравнению с которыми человек бесконечно мал. Изображая в финале «хор блаженных младенцев», Гете извлекает из немецкого стиха новые звуки серафической фонетики. Блаженство это разумение, мудрость, любовь и благо. Пение, монотония (как говорят лингвисты) не подчеркивала никаких подробностей, отдельно взятой мысли, не расставляла логические акценты, шла сплошным голосовым потоком. Возникло новое видение жизни и даже новый способ дыхания "обратный", или "внутренний". Оно соответствует состоянию эмбриона в материнском чреве (интересно, что подобным же образом описываются высшие медитативные состояния в йоге и китайском даосизме).

Библия и национальная культура: Межвуз.сб.науч.ст. Б 595 / Перм.ун-т; Отв. ред. Н. С.Бочкарева. Пермь