Автор голявкин рассказы. Рассказы Голявкина. Читать. Виктор Голявкин. Язык

Рассказы Виктора Голявкина - это смешные и интересные истории из жизни детей, которые происходили с ними в школе и дома.

Рассказы для чтения в начальной школе.

Виктор Голявкин. Неохота всё время пешком ходить

Неохота всё время пешком ходить.

Прицепился сзади к грузовику и еду. Вот и школа за поворотом. Только вдруг грузовик быстрей пошёл. Будто нарочно, чтоб я не слез. Школу уже проехали. У меня уже руки держаться устали. И ноги совсем затекли. А вдруг он так целый час будет мчаться?

Пришлось в кузов забраться. А в кузове мел был какой-то насыпан. Я в этот мел и упал. Такая пыль поднялась, что я чуть не задохся. Сижу на корточках. За борт машины держусь руками. Трясёт вовсю! Боюсь, шофёр меня заметит — ведь сзади в кабине окошечко есть. Но потом понял: он не увидит меня — в такой пыли трудно меня увидеть.

Уже за город выехали, где дома новые строят. Здесь машина остановилась. Я сейчас же выпрыгнул — и бежать.

Хотелось всё же в школу успеть, несмотря на такой неожиданный поворот дела.

На улице все на меня смотрели. Даже пальцем показывали. Потому что я весь белый был. Один мальчишка сказал:

— Вот здорово! Это я понимаю!

А одна девочка маленькая спросила:

— Ты настоящий мальчик?

Потом собака чуть не укусила меня...

Не помню уж, сколько я шёл пешком. Только к школе когда подходил, все из школы уже выходили.

Виктор Голявкин. Привычка

Не успели приехать в пионерлагерь, а уже тихий час! Не хочется человеку спать — так нет, спи, хочешь не хочешь! Как будто мало спать ночью — ещё днём спи. Тут бы пойти искупаться в море — так нет, лежи, да ещё глаза закрой. Книжку и то почитать нельзя. Стал я напевать чуть слышно. Напевал, напевал и заснул. За ужином думаю: «Ага, вот оно что: чтоб заснуть, нужно что-нибудь спеть. Иначе никак не уснёшь».

На другой день я как только лёг, так сейчас же тихонечко и запел. Я даже сам не заметил, как стал так громко петь, что прибежал наш вожатый Витя.

— Это что ещё за певец такой?

Я ему отвечаю:

— Я иначе уснуть не могу, вот поэтому и напеваю.

Он говорит:

— А если все запоют, тогда что будет?

— Ничего, — говорю, — не будет.

— Тогда сплошное пенье будет, а не сон.

— А может быть, тогда все уснут?

— Ты не выдумывай чепуху, а закрой глаза и спи.

— Не могу я без песни спать, у меня без этого глаза не закроются.

— Закроются, — говорит, — вот увидишь.

— Нет, не закроются, я себя знаю.

— У всех ребят закрываются, а почему у тебя не закроются?

— Потому что я так привык.

— А ты попробуй не вслух пой, а про себя. Тогда ещё скорее уснёшь и товарищей не разбудишь.

Стал я петь про себя, пел разные песни и незаметно уснул.

На другой день мы на море пошли. Купались, в разные игры играли. Потом на винограднике работали. И я перед сном забыл песню спеть. Как-то сразу уснул. Совершенно внезапно. Совсем неожиданно.

Вот это да!

Виктор Голявкин. Как я писал стихи

Иду я как-то по пионерлагерю и в такт напеваю что попало. Замечаю — получается в рифму. Вот, думаю, новость!

Талант у меня открылся. Побежал я к редактору стенгазеты.

Женька-редактор пришёл в восторг.

— Замечательно, что ты стал поэтом! Пиши и не зазнавайся.

Я написал стихотворение о солнце:

Льётся солнца луч

На голову мне.

Эх, хорошо

Моей голове!

— Сегодня с утра идёт дождь, — сказал Женька, — а ты пишешь о солнце. Поднимется смех и всё такое. Напиши о дожде. Мол, не беда, что дождь, мы всё равно бодры и всё такое.

Стал я писать о дожде. Правда, долго не получалось, но наконец получилось:

Льётся дождь

На голову мне.

Эх, хорошо

Моей голове!

— Не везёт тебе, — говорит Женька, — дождь-то кончился — вот беда! И солнце пока не показалось.

Сел я писать о средней погоде. Тоже сразу не выходило, а потом вышло:

Ничто не льётся

На голову мне.

Эх, хорошо

Моей голове!

Женька-редактор мне говорит: — Смотри, вон солнце опять показалось.

Тогда я сразу понял, в чём дело, и на другой день принёс такое стихотворение:

Льётся солнца луч

На голову мне,

Льётся дождь

На голову мне,

Ничто не льётся

На голову мне.

Эх, хорошо Моей голове!

Виктор Голявкин. Коньки купили не напрасно

Я не умел на коньках кататься. И они лежали на чердаке. И наверное, ржавели.

Я очень хотел научиться кататься. У нас во дворе все умеют кататься. Даже маленький Шурик умеет. Мне было стыдно выйти с коньками. Все смеяться будут. Пусть уж лучше коньки ржавеют!

Однажды папа сказал мне:

— Коньки я тебе купил напрасно!

И это было справедливо. Я взял коньки, надел их и вышел во двор. Каток был полон. Кто-то смеялся.

«Начинается!» — подумал я.

Но ничего не начиналось. Меня пока не замечали. Я вышел на лёд и упал на спину.

«Сейчас начнётся», — подумал я.

С трудом поднялся. Мне было трудно стоять на льду. Я не двигался с места. Но самое удивительное было то, что никто, абсолютно никто не смеялся, не показывал на меня пальцем, а, наоборот, Маша Кошкина подбежала ко мне и сказала:

— Дай руку!

И хотя я упал ещё два раза, а всё равно был доволен. И я сказал Маше Кошкиной:

— Спасибо, Маша! Ты научила меня кататься.

А она сказала:

— Ой, что ты, что ты, я только тебя держала за руку.

Виктор Голявкин. В шкафу

Перед уроком я в шкаф залез. Я хотел мяукнуть из шкафа. Подумают, кошка, а это я.

Сидел в шкафу, ждал начала урока и не заметил сам, как уснул.

Просыпаюсь — в классе тихо. Смотрю в щёлочку — никого нет. Толкнул дверь, а она закрыта. Значит, я весь урок проспал. Все домой ушли, и меня в шкафу заперли.

Душно в шкафу и темно, как ночью. Мне стало страшно, я стал кричать:

— Э-э-э! Я в шкафу! Помогите! Прислушался — тишина кругом. Я опять:

— О! Товарищи! Я в шкафу сижу! Слышу чьи-то шаги. Идёт кто-то.

— Кто здесь горланит?

Я сразу узнал тётю Нюшу, уборщицу. Я обрадовался, кричу:

— Тётя Нюша, я здесь!

— Где ты, родименький?

— В шкафу я! В шкафу!

— Как же ты, милый, туда забрался?

— Я в шкафу, бабуся!

— Так уж слышу, что ты в шкафу. Так чего ты хочешь?

— Меня заперли в шкаф. Ой, бабуся!

Ушла тётя Нюша. Опять тишина. Наверное, за ключом ушла.

Пал Палыч постучал в шкаф пальцем.

— Там нет никого, — сказал Пал Палыч.

— Как же нет. Есть, — сказала тётя Нюша.

— Ну где же он? — сказал Пал Палыч и постучал ещё раз по шкафу.

Я испугался, что все уйдут, я останусь в шкафу, и изо всех сил крикнул:

— Я здесь!

— Кто ты? — спросил Пал Палыч.

— Я... Цыпкин...

— Зачем ты туда забрался, Цыпкин?

— Меня заперли... Я не забрался...

— Гм... Его заперли! А он не забрался! Видали? Какие волшебники в нашей школе! Они не забираются в шкаф, в то время как их запирают в шкафу. Чудес не бывает, слышишь, Цыпкин?

— Слышу...

— Ты давно там сидишь? — спросил Пал Палыч.

— Не знаю...

— Найдите ключ, — сказал Пал Палыч. — Быстро.

Тётя Нюша пошла за ключом, а Пал Палыч остался. Он сел рядом на стул и стал ждать. Я видел сквозь щёлку его лицо. Он был очень сердитый. Он закурил и сказал:

— Ну! Вот до чего доводит шалость. Ты мне честно скажи: почему ты в шкафу?

Мне очень хотелось исчезнуть из шкафа. Откроют шкаф, а меня там нет. Как будто бы я там и не был. Меня спросят: «Ты был в шкафу?» Я скажу: «Не был». Мне скажут: «А кто там был?» Я скажу: «Не знаю».

Но ведь так только в сказках бывает! Наверняка завтра маму вызовут... Ваш сын, скажут, в шкаф залез, все уроки там спал, и всё такое... как будто мне тут удобно спать! Ноги ломит, спина болит. Одно мученье! Что было мне отвечать?

Я молчал.

— Ты живой там? — спросил Пал Палыч.

— Живой...

— Ну сиди, скоро откроют...

— Я сижу...

— Так... — сказал Пал Палыч. — Так ты ответишь мне, почему ты залез в этот шкаф?

— Кто? Цыпкин? В шкафу? Почему?

Мне опять захотелось исчезнуть.

Директор спросил:

— Цыпкин, ты?

Я тяжело вздохнул. Я просто уже не мог отвечать.

Тётя Нюша сказала:

— Ключ унёс староста класса.

— Взломайте дверь, — сказал директор.

Я почувствовал, как ломают дверь, — шкаф затрясся, я стукнулся больно лбом. Я боялся, что шкаф упадёт, и заплакал. Руками упёрся в стенки шкафа, и, когда дверь поддалась и открылась, я продолжал точно так же стоять.

— Ну, выходи, — сказал директор. — И объясни нам, что это значит.

Я не двинулся с места. Мне было страшно.

— Почему он стоит? — спросил директор.

Меня вытащили из шкафа.

Я всё время молчал.

Я не знал, что сказать.

Я хотел ведь только мяукнуть. Но как я сказал бы об этом...

Виктор Голявкин. Новая рубашка

Хотя на дворе мороз и снег, я расстегнул пальто на все пуговицы и заложил за спину руки.

Пусть все видят мою рубашку, которую мне сегодня купили!

Я ходил по двору взад-вперёд, поглядывая на окна.

Шёл с работы мой старший брат.

— О, — сказал он, — какая прелесть! Только смотри не простудись.

Он взял меня за руку, привёл домой и надел мне рубашку поверх пальто.

— Теперь гуляй, — сказал он. — Какая прелесть!

Виктор Голявкин. Все куда-нибудь идут

После лета все во дворе собрались.

Петя сказал: — Я иду в первый класс. Вова сказал:

— Я во второй класс иду.

Маша сказала:

— Я в третий класс иду.

— А я? — спросил маленький Боба. — Выходит, я никуда не иду? — И заплакал.

Но тут Бобу позвала мама. И он перестал плакать.

— Я к маме иду! — сказал Боба.

И он пошёл к маме.

Виктор Владимирович Голявкин родился 31 августа 1929 года в Баку. Отец Владимир Сергеевич работал преподавателем музыки, поэтому в доме всегда звучало фортепиано, и сыновей (у Виктора было два младших брата) учили музыке. Но однажды Виктор нарисовал карикатуры на гостей, которые приходили к ним музицировать. Тогда отец подарил сыну книгу о живописи и художниках.

Виктору было всего 12 лет, когда началась Великая Отечественная война. Его отец сразу ушёл на фронт и Виктор стал старшим мужчиной в семье. Он рисовал карикатуры на Гитлера и фашистов.

Позже Виктор уехал в Самарканд и поступил в художественное училище, которое позже было переведено в Ташкент, а затем в Сталинабад (ныне - Душанбе). Будущий художник узнаёт жизнь и искусство Востока, это его очень обогащает. После солнечных ярких городов Азии он переезжает В Ленинград, где поступает в Академию художеств. Ленинград в то время привлекает его своими музеями и памятниками искусства. Весь город построен в западноевропейском стиле. Этот стиль нравится ему отзывчивостью на события человеческой жизни.

Одновременно с живописными работами Голявкин создаёт короткие рассказы. Невозможность публикации не вписывавшихся в официальную эстетику сочинений привела к тому, что сначала стали печатать рассказы для детей в журналах «Костёр» и «Мурзилка». В 1959 году, когда Голявкину было уже тридцать лет, вышла первая книжка детских рассказов «Тетрадки под дождём». Взрослые рассказы впервые появились в самиздате в 1960 г., в журнале Александра Гинзбурга «Синтаксис»; публикация в официальных изданиях состоялась много позже. Некоторые ранние рассказы были напечатаны в 1999-2000 гг.

Евгений Перемышлев

(1929–2001)

ГОЛЯВКИН, ВИКТОР ВЛАДИМИРОВИЧ (1929–2001), русский художник, прозаик, книжный график. Родился 31 августа 1929 в Баку. Наперекор родителям, музыкальным педагогам, мечтавшим видеть сына музыкантом, Голявкин выбрал живопись. Среди друзей-подростков, начинавших вместе с ним, – впоследствии известные художники Т.Салахов и Т.Нариманбеков. Поступил в художественное училище в Самарканде, переехал с ним в Ташкент. Когда училище закрыли, поступил в художественное училище в Сталинабаде, которое окончил с отличием в 1953. После года учебы в ленинградской художественной школе при Институте живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е.Репина (Академия художеств) поступил в этот институт и окончил его в 1960 с дипломом театрального художника.

В Ленинграде стал одним из лидеров формировавшегося художественного авангарда. Среди близких ему живописцев Голявкин называл О.Целкова, М.Казанского и М.Аветисяна. Тогда же были написаны и первые рассказы для взрослых, экспериментальная форма которых сделала их предметом подражания молодых литераторов (под их непосредственным влиянием написаны ранние рассказы А.Битова). Форма рассказов была столь непривычна, что они не смогли тогда увидеть свет (последние из неизданных произведений тех лет были опубликованы лишь в 1999–2000).

Отдушиной для Голявкина стала детская литература. Свойственные его прозе этого периода черты как нельзя лучше подходили для детского повествования, хотя собственно повествования в его детских рассказах почти нет. Острый короткий диалог, где слова двоятся и троятся, отчего изменяется смысл сказанного и благодаря таким изменениям формируется сюжет рассказа, увенчивается чаще всего парадоксальной острой концовкой. При этом произведения отнюдь не лишены необходимой для такого рода литературы назидательности. Появившийся в майском номере журнала «Костер» за 1958 рассказ Как решался сложный вопрос знаменовал рождение необычного прозаика: именно как детского писателя уже в 1961 Голявкина приняли в Союз писателей СССР. Особняком стоит книга путевых заметок Города и дети (1967).

Иное дело написанные о детях и для детей несколько повестей Голявкина. Тут и созданные на современном материале повесть Ты приходи к нам, приходи (о том, как складываются отношения обитателей пионерского лагеря и мальчика, который отдыхает рядом в деревне), и повесть Этот мальчик (о мальчишке, которого можно коротко охарактеризовать: «еще тот»); и произведения, рассказывающие о прошлом, – вероятно, самая известная вещь Голявкина Мой добрый папа (1964) о чудаковатом человеке, довоенном интеллигенте, чья жизнь не совсем сложилась (мечта сочинять музыку так и осталась мечтой, но он трудится, дирижирует оркестром) и чья смерть на войне высветила личность и жизнь этого человека особым образом: он не герой, ибо выполнять свой человеческий долг – вовсе не героизм, а обязательное условие, «духовная необходимость» для такого рода людей. Повесть Полосы на окнах (1971) рассказывает о том же маленьком герое, чей отец ушел на фронт, о его житье в годы войны, о мальчишеских интересах, постепенно отходящих на второй план, – герой взрослеет. Примерно о том же времени идет речь и в повести Рисунки на асфальте (1965). Во всех трех повестях присутствуют автобиографические мотивы. Не строго автобиографичен и адресованный взрослым роман Арфа и бокс (1969). Роман ожидала судьба первой книги голявкинских рассказов для взрослых: он был хорошо принят читателями и не замечен критикой. О взрослой прозе Голявкина писали на редкость мало.

Для голявкинских рассказов характерна причудливая игра со словом, когда разнообразные манипуляции, вплоть до смещения ударений (как в рассказе Каково), придают словам необычную пластику, они как бы текут, и такое «перетекание» зачастую и составляет весь сюжет. Его проза графична, в связи с ней уместно вспомнить о графике С.М.Эйзенштейна, который рисовал замкнутым контуром, и выдвинутом им в связи с этим понятием «омнипотентность». Умелый рисовальщик, Голявкин сам оформил большинство своих детских книжек и в члены Союза художников СССР в 1973 был принят по секции графики. Сам он считал себя в первую очередь живописцем. Голявкин – русский «сезанист»: уроки импрессионистов уже восприняты и по-своему использованы мастерами «Бубнового валета», его излюбленные теплые и звучные тона (среди красок преобладают кармин и охра) напоминают не столько о французских первоисточниках, сколько о южной школе живописи, например о творчестве раннего М.Сарьяна. Картины Голявкина выставлялись на Международной выставке в Москве (1957), на Всероссийской выставке книжной графики в Союзе художников в Ленинграде (1975). В 1990 прошла персональная выставка в ленинградском Доме писателя. Две живописные работы раннего периода приобретены Государственным Русским музеем.

Родился 31 августа 1929 года в Баку. Отец Владимир Сергеевич работал преподавателем музыки, поэтому в доме всегда звучала музыка, и сыновей (у Виктора было два младших брата) учили музыке. Но однажды Виктор нарисовал карикатуры на гостей, которые приходили к ним музицировать. Тогда отец подарил сыну книгу о живописи и художниках. Виктор прочитывал все книги об изобразительном искусстве, которые ему только удавалось найти и сам постоянно рисовал.

Одновременно с живописными работами Голявкин создаёт короткие рассказы. Невозможность публикации невписывавшихся в официальную эстетику сочинений привела к тому, что сначала стали печатать рассказы для детей в журналах «Костёр» и «Мурзилка». В 1959 году, когда Голявкину было уже тридцать лет, вышла первая книжка детских рассказов «Тетрадки под дождём». Взрослые рассказы впервые появились в самиздате в 1960 г., в журнале Александра Гинзбурга «Синтаксис»; публикация в официальных изданиях состоялась много позже. Некоторые ранние рассказы были напечатаны в 1999-2000 гг.

Творчество

Особенностью рассказов писателя является их краткость вместе с остроумным доброжелательным юмором. Это нечасто встречающаяся в литературе особенность - краткость. Такой ёмкий краткий стиль требует особого писательского мастерства, которым Голявкин владел, как никто другой. Герои его рассказов всегда хоть и смешные, но деятельные и обаятельные. Длинные рассказы встречаются редко. Одними из самых коротких являются такие рассказы, как «Рисунок», «Четыре цвета», «Друзья», «Больные», например, рассказ «Рисунок»:

Такие короткие рассказы часто встречаются у писателя.

Второй залп «Авроры»

В декабре 1981 года советское общество готовилось к встрече 75-летнего юбилея главы государства Л. И. Брежнева. Каждый год в это время, соответственно в последние годы застоя сложившейся традиции, страна рапоратовала Партии и вождю об очередных успехах в строительстве коммунизма.

В юбилейном номере 12 журнала «Аврора» за 1981 год и именно на 75-й странице был опубликован рассказ Виктора Голявкина «Юбилейная речь». По объему рассказ занимал ровно одну страницу в разделе «Юмор». Само по себе довольно невинное и смешное содержание, пересказывающее застольную хвалебную речь, адресованную неназванному юбиляру.

Тем более, что на второй странице обложки был помещен цветной портрет самого юбиляра - Л. И. Брежнева, работы художника Д. Налбандяна, сопровождаемый подписью: «75-летнему юбилею Л. И. Брежнева посвящается». В соответствии со старой русской литературной традицией, размещение рассказа на странице, по номеру совпадающей с числом лет «виновника» юбилея, не вызывало никаких сомнений относительно того, кому именно этот рассказ посвящен. Двусмысленным было само содержание «юбилейной речи», явно демонстрирующее отсутствие почтения к давно всем надоевшему «юбиляру».

Рассказ порождал вполне недвусмысленные аллюзии.

Появление этого рассказа в советском застойном и насквозь цензурируемом мире массмедиа возымело эффект разорвавшейся бомбы. В литературных и читательских кругах он получил название «Второй залп Авроры» (по ассоциации с первым залпом в октябре 1917 года). Номер журнала был изъят из продажи и из центральных библиотек, а главный редактор журнала Глеб Горышин и ответственный секретарь Магда Алексеева - уволены. Тираж журнала сокращен до минимума.

Позже был распространён слух, что рассказ был написан Виктором Голявкиным много раньше - за пятнадцать лет до описываемых событий. И, конечно, совсем по другому поводу и никакого отношения к Брежневу не имеет.

Книги

Тетрадки под дождем. Л., 1959.
Мой добрый папа: Повесть. - Л.: Детская литература, 1964. - 96 с.
Привет вам, птицы. - Л., 1969. - 96 с. Рассказы.
Полосы на окнах. - Л.: Детская литература, 1972.- 96 с.
Арфа и бокс: Роман. - Л.: Советский писатель, 1969; 1979. - 288; 256 с.
Я жду Вас всегда с интересом: Рассказы. - М.: Современник, 1980. - 272 с.
Большие скорости: Роман, рассказы. - Л.: Советский писатель, 1988. - 512 с.
Избранное. - Л.: Детская литература, 1989. - 511 с. ил. рис. автора
Любовь и зеркало: Рассказы. - Л.: ЛИО «Редактор», 1991. - 272 с.
Разрешите пройти. Л., 1992.
Болтуны. М., 1999.
Всё будет неплохо. - СПб.: Петербургский Писатель, 2000. - 304 с.
Знакомое лицо: Рассказы. - СПб.: Азбука-Классика, 2000. - 384 с. Сост. Е.Перемышлев.
Избранное. - М.: Аст, Астрель, 2002. Составитель Л.Бубнова.
Избранные. - М.: Зебра Е, 2004. - 565 с.

В кино

1970 - Мой добрый папа (фильм по мотивам одноимённой повести)
1972 - Боба и слон
1980 - Лялька-Руслан и его друг Санька (телефильм по мотивам повести «Ты приходи к нам, приходи…»)

В. Голявкин

Как мы в трубу лазали
Большущая труба валялась на дворе, и мы на неё с Вовкой сели. Мы посидели на этой трубе, а потом я сказал:

Давай-ка в трубу полезем. В один конец влезем, а выйдем с другого. Кто быстрей вылезет.

Вовка сказал:

А вдруг мы там задохнёмся.

В трубе два окошка, сказал я, как в комнате. Ты же в комнате дышишь?

Вовка сказал:

Какая же это комната. Раз это труба. - Он всегда спорит.

Я полез первым, а Вовка считал. Он досчитал до тринадцати, когда я вылез.

А ну-ка я, - сказал Вовка.

Он полез в трубу, а я считал. Я досчитал до шестнадцати.

Ты быстро считаешь, - сказал он, - а ну-ка ещё! И он снова полез в трубу.

Я сосчитал до пятнадцати.

Совсем там не душно, - сказал он, - там очень прохладно.

Потом к нам подошёл Петька Ящиков.

А мы, - говорю, - в трубу лазаем! Я на счёте тринадцать вылез, а он на пятнадцати.

А ну-ка я, - сказал Петя.

И он тоже полез в трубу.

Он вылез на восемнадцати.

Мы стали смеяться.

Он снова полез.

Вылез он очень потный.

Ну как? - спросил он.

Извини, - сказал я, - мы сейчас не считали.

Что же, значит, я даром полз? Он обиделся, но полез снова.

Я сосчитал до шестнадцати.

Ну вот, - сказал он, - постепенно получится! - И он снова полез в трубу. В этот раз он там долго полз. Чуть не до двадцати. Он разозлился, хотел опять лезть, но я сказал:

Дай другим полезть, - оттолкнул его и полез сам. Я набил себе шишку и долго полз. Мне было очень больно.

Я вылез на счёте тридцать.

Мы думали, что ты пропал, - сказал Петя.

Потом полез Вовка. Я уже до сорока сосчитал, а он всё не вылезает. Гляжу в трубу - там темно. И другого конца не видно.

Вдруг он вылезает. С того конца, в который влез. Но вылез он головой вперёд. А не ногами. Вот что нас удивило!

Ух, - говорит Вовка, - чуть не застрял Как это ты повернулся там?

С трудом, - говорит Вовка, - чуть не застрял.

Мы здорово удивились!

Тут подошёл Мишка Меньшиков.

Чем вы тут, - говорит, - занимаетесь?

Да вот, - говорю, - в трубу лазаем. Хочешь полезть?

Нет, - говорит, - не хочу. Зачем мне туда лазать?

А мы, - говорю, - туда лазаем.

Это видно, - он говорит.

Чего видно?

Что вы туда лазали.

Глядим мы друг на друга. И вправду видно. Мы все как есть в красной ржавчине. Все как будто заржавели. Просто жуть!

Ну, я пошёл, - говорит Мишка Меньшиков. И он пошёл.

А мы больше в трубу не полезли. Хотя мы уже все были ржавые. Нам всё равно уже было. Лезть можно было. Но мы всё равно не полезли.

Надоедливый Миша

Миша выучил наизусть два стихотворения, и не стало от него покоя. Он залезал на табуретки, на диваны, даже на столы и, мотнув головой, начинал сразу читать одно стихотворение за другим.

Один раз он пошёл на ёлку к девочке Маше, не снимая пальто, влез на стул и стал читать одно стихотворение за другим.

Маша даже сказала ему: "Миша, ты же не артист!"

Но он не слышал, дочитал всё до конца, слез со стула и был такой довольный, что даже удивительно!

А летом он поехал в деревню. В саду у бабушки был большой пень. Миша залезал на пень и начинал читать бабушке одно стихотворение за другим.

Надо думать, как он надоел своей бабушке!

Тогда бабушка взяла Мишу в лес. А в лесу была вырубка. И тут Миша увидел такое количество пней, что у него глаза разбежались.

На какой пень становиться?

Он здорово растерялся!

И вот такого растерянного бабушка его привела обратно. И с тех пор он не читал стихотворений, если у него не просили.

Премия

Оригинальные мы смастерили костюмы - ни у кого таких не будет! Я буду лошадью, а Вовка рыцарем. Только плохо, что он должен ездить на мне, а не я на нём. И всё потому, что я чуть младше. Видите, что получается! Но ничего не поделаешь. Мы, правда, с ним договорились: он не будет на мне всё время ездить. Он немножко на мне поездит, а потом слезет и будет меня за собой водить, как лошадей за уздечку водят.

И вот мы отправились на карнавал.

Пришли в клуб в обычных костюмах, а потом переодели и вышли в зал. То есть мы въехали. Я полз на четвереньках. А Вовка сидел на моей спине. Правда, Вовка мне помогал по полу перебирать ногами. Но всё равно мне было нелегко.

К тому же я ничего не видел. Я был в лошадиной маске. Я ничего совершенно не видел, хотя в маске и были дырки для глаз. Но они были где-то на лбу. Я полз в темноте. Натыкался на чьи-то ноги. Раза два налетал на колонну. Да что и говорить! Иногда я встряхивал головой, тогда маска съезжала, и я видел свет. Но на какой-то миг. А потом снова сплошная темень. Ведь не мог я всё время трясти головой!

Я хоть на миг видел свет. Зато Вовка совсем ничего не видел. И всё меня спрашивал, что впереди. И просил ползти осторожнее. Я и так полз осторожно. Сам-то я ничего не видел. Откуда я мог знать, что там впереди! Кто-то ногой наступил мне на руку. Я сейчас же остановился. И отказался дальше ползти. Я сказал Вовке:

Хватит. Слезай.

Вовке, наверное, понравилось ездить, и он не хотел слезать Говорил, что ещё рано. Но всё же он слез, взял меня за уздечку, и я пополз дальше. Теперь мне уже было легче ползти, хотя я всё равно ничего не видел. Я предложил снять маски и взглянуть на карнавал, а потом надеть маски снова. Но Вовка сказал:

Тогда нас узнают.

Наверное, весело здесь, - сказал я. - Только мы ничего не видим…

Но Вовка шёл молча. Он твёрдо решил терпеть до конца и получить первую премию. Мне стало больно коленкам. Я сказал:

Я сейчас сяду на пол.

Разве лошади могут сидеть? - сказал Вовка. Ты с ума сошёл! Ты же лошадь!

Я не лошадь, - сказал я. - Ты сам лошадь.

Нет, ты лошадь, - ответил Вовка. - И ты знаешь прекрасно, что ты лошадь, Мы не получим премии

Ну и пусть, - сказал я. - Мне надоело.

Не делай глупостей, - сказал Вовка. - Потерпи.

Я подполз к стене, прислонился к ней и сел на пол.

Ты сидишь? - спросил Вовка.

Сижу, - сказал я.

Ну ладно уж, - согласился Вовка. - На полу ещё можно сидеть. Только смотри не сядь на стул. Тогда всё пропало. Ты понял? Лошадь - и вдруг на стуле!..

Кругом гремела музыка, смеялись.

Я спросил:

Скоро кончится?

Потерпи, - сказал Вовка, - наверное, скоро… Вовка тоже не выдержал. Сел на диван. Я сел рядом с ним. Потом Вовка заснул на диване. И я заснул тоже. Потом нас разбудили и дали нам премию.

Мы играем в Антарктиду

Мама куда-то ушла из дому. И мы остались одни. И нам стало скучно. Мы перевернули стол. Натянули на ножки стола одеяло. И получилась палатка. Словно мы в Антарктиде. Там, где сейчас наш папа.

Мы с Витькой влезли в палатку.

Мы были очень довольны, что вот мы с Витькой сидим В палатке, хотя и не в Антарктиде, но как будто бы в Антарктиде, и вокруг нас льды и ветер. Но нам надоело сидеть в палатке.

Витька сказал:

Зимовщики не сидят так всё время в палатке. Они, наверное, что-нибудь делают.

Наверняка, - сказал я, - они ловят китов, тюленей и что-нибудь ещё делают. Конечно, они не сидят так всё время!

Вдруг я увидел нашу кошку. Я закричал:

Вот тюлень!

Ура! - крикнул Витька. - Хватай его! - Он тоже увидел кошку.

Кошка шла нам навстречу. Потом остановилась. Внимательно посмотрела на нас. И побежала обратно. Ей не хотелось быть тюленем. Она хотела быть кошкой. Я это сразу понял. Но что мы могли поделать! Мы ничего не могли поделать. Надо же нам ловить кого-то! Я побежал, споткнулся, упал, поднялся, но кошки уже нигде не было.

Она здесь! - орал Витька. - Беги сюда!

Из-под кровати торчали Витькины ноги.

Я полез под кровать. Там было темно и пыльно. Но кошки там не было.

Я вылезаю, - сказал я. - Здесь кошки нет.

Здесь она, - доказывал Витька. - Я видел, она побежала сюда.

Я вылез весь пыльный и стал чихать. Витька всё под кроватью возился.

Она там, - твердил Витька.

Ну и пусть, - сказал я. - Я туда не полезу. Я час там сидел. С меня хватит.

Подумаешь! - сказал Витька. - А я?! Я больше тебя здесь лазаю.

Наконец Витька тоже вылез.

Вот она! - крикнул я.Кошка сидела на кровати.

Я чуть было её не схватил за хвост, но Витька толкнул меня, кошка прыг - и на шкаф! Попробуй её достань со шкафа!

Какой же это тюлень, - сказал я. - Тюлень разве может сидеть на шкафу?

Пусть это будет пингвин, - сказал Витька. - Как будто бы он сидит на льдине. Давай будем свистеть и кричать. Он тогда испугается. И со шкафа прыгнет. На этот раз мы пингвина схватим.

Мы стали орать и свистеть что есть мочи. Я, правда, свистеть не умею. Свистел только Витька. Зато я орал во всё горло. Чуть не охрип.

А пингвин будто не слышит. Очень хитрый пингвин. Притаился там и сидит.

Давай, - говорю, - в него что-нибудь кинем. Ну, хотя бы подушку кинем.

Кинули мы на шкаф подушку. А кошка оттуда не прыгнула.

Тогда мы на шкаф закинули ещё три подушки, мамино пальто, все мамины платья, папины лыжи, кастрюльку, папины и мамины домашние туфли, много книг и ещё много всего. А кошка оттуда не прыгнула.

Может быть, её нет на шкафу? - сказал я.

Там она, - сказал Витька.

Как же там, раз её там нет?

Не знаю! - говорит Витька.

Витька принёс таз с водой и поставил его у шкафа. Если вздумает кошка со шкафа прыгнуть, пусть прямо в таз прыгает. Пингвины любят в воду нырять.

Мы ещё кое-что покидали на шкаф. Подождали - не прыгнет ли? Потом подставили к шкафу стол, на стол стул, на стул чемодан и на шкаф полезли.

А там кошки нет.

Исчезла кошка. Неизвестно куда.

Стал Витька со шкафа слезать и прямо в таз плюхнулся. Воду разлил по всей комнате.

Тут мама входит. А за ней наша кошка. Она, видимо, в форточку прыгнула.

Мама всплеснула руками и говорит:

Что здесь происходит?

Витька так и остался в тазу сидеть. До того напугался.

До чего же удивительно, - говорит мама, - что нельзя их оставить одних на минутку. Нужно же натворить такое!

Нам, конечно, пришлось убирать всё самим. И даже пол мыть. А кошка важно ходила вокруг. И посматривала на нас с таким видом, как будто бы собиралась сказать: "Вот, будете знать, что я кошка. А не тюлень и не пингвин".

Через месяц приехал наш папа. Он рассказал нам про Антарктиду, про смелых полярников, про их большую работу, и нам было очень смешно, что мы думали, будто зимовщики только и делают, что ловят там разных китов и тюленей…

Но мы никому не сказали о том, что мы думали.
..............................................................................
Copyright: Голявкин, рассказы для детей