Кого убил швабрин капитанская дочка. Сочинение на тему: «Отношения Гринёва и Швабрина. Что пытался А. С. Пушкин показать читателям при помощи образа Швабрина

Катасонов В.Н.

Перейдем к анализу следующей встречи Гринева с Пугачевым (третьей, если считать от встречи в степи). Вспомним предшествовавшие ей обстоятельства. Гринев, отпущенный Пугачевым, воевал против последнего в составе оренбургского гарнизона. Через бывшего белогорского урядника Максимыча Марья Ивановна передала Гриневу письмо. В этом письме она описала свое катастрофическое положение – Швабрин принуждает ее выйти за него замуж – и слезно просила о помощи. Гринев вместе с верным Савельичем отправляется в Белогорскую крепость. Но по дороге, в Бердской слободе, его останавливают посты Пугачева, арестовывают и приводят к своему атаману. Пугачев и его товарищи приготовились встретить пленного оренбургского офицера, разыграть перед ним роль царя и его свиты, но как только Пугачев узнает Гринева, разговор сразу же принимает частный характер. «Пугачев узнал меня с первого взгляду. Поддельная важность его вдруг исчезла. «А, ваше благородие! – сказал он мне с живостью. – Как поживаешь? Зачем тебя Бог принес?» Я отвечал, что ехал по своему делу и что люди его меня остановили. «А по какому делу?» – спросил он меня» .

Гринев остро чувствует неслучайность происходящего. Странным образом его личная судьба, судьба его невесты оказываются связанными, с одной стороны, с судьбой самозванца и, с другой, – с исторической судьбой государства. «Я не мог не подивиться странному стечению обстоятельств», – размышлял Гринев еще после своего первого чудесного спасения в Белогорской крепости, – «детский тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница, шатавшийся по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством!» . Какая-то высшая, безусловная сила неумолимо бросает в кипящий котел истории судьбы личные и народные, перемешивает все – добро, зло, ненависть и любовь, величие и ничтожество, чтобы в новом высшем синтезе достигнуть каких-то своих, до поры сокрытых от людей и только ей ведомых целей... Однако нечто от этого высшего смысла истории начинает «просвечивать» уже и здесь, в человеческой эмпирии. Знаменитый пророческий сон Гринева во время бурана в степи как бы обозначает заранее «траекторию» взаимоотношений с Пугачевым на протяжении всей повести. И каждая новая встреча с Пугачевым отмечена для Гринева чувством предопределенности. Так и здесь, в Бердской слободе: «Странная мысль пришла мне в голову: мне показалось, что провидение, вторично приведшее меня к Пугачеву, подавало мне случай привести в действо мое намерение» . Частная жизнь Гринева оказывается тесно связана с исторической судьбой пугачевского бунта. История в изображении Пушкина оказывается человечной – не только классовой, национальной, военной, экономической – все эти абстрактные определения недостаточны, не покрывают ее сущности, – история оказывается человечески отзывчивой . «Свое дело» влюбленного молодого человека Петра Андреевича Гринева и исторические события пугачевского бунта оказываются соизмеримыми. И на вопрос Пугачева, – по какому делу он выехал из Оренбурга, – Гринев отвечает: «Я ехал в Белогорскую крепость, избавить сироту, которую там обижают». И – о, чудо! – Пугачев, грозный атаман огромного войска, хочет помочь честному человеку Петру Гриневу, тому самому офицеру Гриневу, который воюет против него, Пугачева.

Логика этих отношений отнюдь не понятна на обычном – фактическом – уровне существования. Логика обыденного мира ясно и недвусмысленно выражена сообщником Пугачева – беглым капралом Белобородовым. «Швабрина казнить не беда, – говорит он, – а не худо и господина офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего у тебя и управы искать, а коли признает, что же он до сегодняшнего дня сидел в Оренбурге с твоими супостатами? Не прикажешь ли свести его в приказную да запалить там огоньку: мне сдается, что его милость подослан к нам от оренбургских командиров» . Вот логика мира, разделенного баррикадами борьбы, – жестокая, неумолимая и по-своему законная, правильная. Таковы правила игры. Гринев прекрасно понимает это: «Логика старого злодея показалась мне довольно убедительною. Мороз пробежал по всему моему телу при мысли, в чьих руках я находился» .

Но в отношениях Пугачева с Гриневым тон задает другой уровень, где все фактические разделения людей становятся так или иначе условными. Именно от этого уровня и обращается Пугачев к Гриневу, заметив смущение последнего. «Ась, ваше благородие, – сказал он подмигивая. – Фельдмаршал мой, кажется, говорит дело. Как ты думаешь?» . Два уровня: на одном – ненависть и страх, на другом – взаимопомощь и надежда. Но не только это открывается нашим героям, ведущим свой диалог на более глубоком уровне реальности. Есть еще какая-то особая радость освобождения от давящей жестокой логики этого обыденного мира фактической данности, где все непроницаемо, социальные роли жестоко разграничены и неумолимо предопределены. Радость преодоления тяжести фактичности через свободу, радость полета, парения, радость игры... Игра с самим бытием – с самой жизнью! – особый метафизический кураж двигает Пугачевым, лукаво подмигивающим Гриневу – «Ась, ваше благородие?». Как бы: хоть и страшно, но мы-то с тобой знаем, что не может все кончиться так плоско и бездарно, – не должно! Этот метафизический кураж человеческой свободы нередко выражался Пушкиным и, может быть, лучше всего в знаменитой песне Вальсингама из «Пира во время чумы»:

Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю, И в разъяренном океане, Средь грозных волн и бурной тьмы, И в аравийском урагане, И в дуновении чумы. Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья – Бессмертья, может быть, залог! И счастлив тот, кто средь волненья Их обретать и ведать мог.

«Бессмертья, может быть, залог!» – Кто не рисковал, тот может быть, и не жил, и риск сам по себе – бессмертья, может быть, залог... Пушкин касается здесь глубоко архаических языческих верований о спасении через героизм... Вальсингам спорит в «Пире» со священником... Тема дворянства (рыцарства) и священства и, более общим образом, тема Государства и Церкви волновала Пушкина всю жизнь. И здесь, в «Капитанской дочке», Пушкин дал относительно уравновешенную трактовку этой темы. Если в таких произведениях, как «Пир во время чумы», скорее, только поставлен вопрос , то в «Капитанской дочке» дан уже и некоторый ответ, ответ глубоко национальный, как бы от лица русской истории.

Эта жизнь, как риск, как захватывающая игра со смертью в пугачевском «ась, ваше благородие?», как все, что касается свободы, расщепляется на две темы, соответственно нашим двум уровням свободы (второму и третьему). Тут и высокая игра героизма, но тут и жизнеутверждающая надежда на спасение. И именно последнее тут же подхватывает Гринев: «Насмешка Пугачева возвратила мне бодрость. Я спокойно отвечал...». Однако не может быть покоя в этом мире, раздираемом непримиримой борьбой: сообщник Пугачева Белобородое опять требует допроса Гринева. Спор Белобородова и Хлопуши еще сильнее заостряет ситуацию . И Пугачев, и Гринев чувствуют опасность. Нужно как-то вернуться на тот особый уровень общения, который дорог – и жизненно необходим – обоим. Хотя бы напоминанием о нем. «Я увидел необходимость переменить разговор, который мог кончиться для меня очень невыгодным образом, и, обратясь к Пугачеву, сказал ему с веселым видом: «Ах! я было и забыл благодарить тебя за лошадь и тулуп. Без тебя я не добрался бы до города и замерз бы на дороге». Уловка моя удалась. Пугачев развеселился» . Это не только благодарность – и как бы лесть – за доброту Пугачева. Это напоминание о другой возможной жизни. Это как бы воспоминание в хмурый и холодный день о весеннем солнышке и ручьях... И лед подозрительности (со стороны Пугачева) растоплен. Разговор опять принимает частный характер, поверх всех разделяющих барьеров. Пугачев узнает, что речь идет о невесте Гринева, и склоняется к тому, чтобы помочь жениху.

На другое утро Пугачев с Гриневым отправляются в Белогорскую крепость. Доброе дело едет делать Пугачев, изо дня в день творящий так много злых! И настроение у него соответствующее: «Пугачев весело со мною поздоровался и велел мне садиться с ним в кибитку» . По дороге между нашими героями происходит замечательнейший разговор, можно сказать, кульминационный в сфере выразимого словом. То, что остается за его границами, уже трудно объяснить, «Дальнейшее – молчанье...». С молчанья же и начинается этот диалог. «Вдруг Пугачев прервал мои размышления, обратясь ко мне с вопросом:

– О чем, ваше благородие, изволил задуматься?

– Как не задуматься, – отвечал я ему. – Я офицер и дворянин; вчера еще дрался противу тебя, а сегодня еду с тобой в одной кибитке, и счастие всей моей жизни зависит от тебя. – Что ж? – спросил Пугачев. – Страшно тебе? Я отвечал, что, быв однажды уже им помилован, я надеялся не только на его пощаду, но даже и на помощь.

– И ты прав, ей-богу, прав! – сказал самозванец – Ты видел, что мои ребята смотрели на тебя косо: а старик и сегодня настаивал на том, что ты шпион и что надобно тебя пытать и повесить; но я не согласился, – понизив голос, чтоб Савельич и татарин не могли его услышать, – помня твой стакан вина и заячий тулуп. Ты видишь, что я не такой еще кровопийца, как говорит обо мне ваша братья» .

Что же происходит? Мы видим вдруг, что в отношениях Пугачева и Гринева смешиваются все устоявшиеся понятия. Офицер и дворянин сотрудничает с бунтовщиком и самозванцем. Враги, воюющие отнюдь не в шутку, а на уничтожение , вдруг становятся друзьями, и один надеется не просто «на пощаду, но даже и на помощь» другого. Все социальные институты, все непримиримые социальные противоречия, сама история вдруг как бы отменяются! Пожарище крестьянской войны, беспощадно заглатывающее каждый день сотни и сотни жизней, – «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», по слову самого Пушкина , – как будто и не касается совсем наших героев, которые, на самом деле, суть явные и сознательные участники этой национальной распри. Что происходит? Как назвать это? Может быть, наиболее адекватное имя этому – имя, апеллирующее к евангельскому образу, – хождение по водам. Как при хождении по водам, которое демонстрировал – и которому учил! – Христос, преодолеваются физические законы мира, так и здесь, в странной истории отношений офицера Гринева и самозванца Пугачева, рассказанной Пушкиным, отменяются законы социальные, законы разделения и вражды. И герои то несмело, то с ликующей детской радостью как апостол Петр в Евангелии, учатся ходить по бурному морю) истории... И действительно радостно переживание этой свободы от – нередко роковой – тяжести социальных детерминаций. Радостно Пугачеву помогать Гриневу. Радостно сказать ему: «Ты видишь, что я не такой еще кровопийца, как говорит обо мне ваша братья». Как важно человеку – в особенности преступившему моральные нормы, «сжегшему за собой мосты», – хотя бы в глазах кого-то не быть кровопийцей, ибо сплошь и рядом это значит – обрести себя вновь и в своих глазах, прийти в себя... .

В особенности важно это сочувствие, эта возможность диалога с «порядочным человеком» для Пугачева (как его рисует Пушкин). Он довольно трезво оценивает свою ситуацию, несмотря на весь кураж своего самозванства, на всю серьезность той драмы, которую он разыгрывает на сцене российской истории. «Ребята мои умничают. Они воры, – говорит Пугачев. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою» . Собственно, положение Пугачева незавидное. Не верит он и в возможность помилования – слишком далеко зашел. Ему остается только идти вперед и вперед – по трупам, через новые преступления к реализации титанического плана ниспровержения существующей государственной власти. В роковой необходимости этого движения, в его принудительности, в почти неизбежном провале всей авантюры есть что-то глубоко унижающее и уже никак не совместимое со всеми теми благородными «позами», которые принимал Пугачев перед Гриневым. Чувствуя это, мучаясь и желая как бы оправдаться – перед Гриневым, перед самим собой и, может быть, еще перед чем-то, более высоким, – Пугачев пускает в ход свой «козырь», калмыцкую притчу. Эта притча есть как бы символ веры Пугачева, тот образ, та интуиция, которая не только выражает его позицию, но и сама служит источником, питающим и направляющим всю динамику «самовыражения» пугачевской авантюры. Эта притча у Пушкина явно подается как некий религиозный символ, и согласно диалектике последнего можно сказать, что сам Пугачев – в измерении своего самозванства – оказывается как бы лишь образом этой притчи. Приведем ее полностью.

«Слушай, – сказал Пугачев с каким-то диким вдохновением. – Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орел спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-навсего только тридцать три года? – Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьешь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орел подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон; чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст! – Какова калмыцкая сказка? – Затейлива, – отвечал я ему. – Но жить убийством и разбоем значит, по мне, клевать мертвечину» .

Здесь у Пушкина в этой жуткой притче, написанной в 30-х годах XIX века, уже все готово. Еще до всяких «белокурых бестий», теоретически воспеваемых или практически культивируемых, до Нечаева, до «Народной воли», до «экспроприации экспроприаторов», до всяких «красных бригад» и «Аксьон директ» все уже готово – вся философия «героического» Произвола, вся романтика одичалого своеволия, вся эстетика «героического пессимизма» сверхчеловека... Готова и оценка, выношенная, выстраданная пушкинским сердцем к 37-му году его жизни... Если при встрече в Белогорской крепости Гринев не мог спорить с Пугачевым по мировоззренческим проблемам – это было опасно, да и непонятно еще – к чему? – то теперь ситуация иная. Гринев видит, что Пугачеву очень важно не быть в его глазах просто лишь «кровопийцей». Пугачеву жизненно необходима эта «метафизическая роскошь» – общение с человеком перед лицом Истины, а не только лишь в тисках исторической необходимости. Поэтому Гринев и может ответить Пугачеву искренне. Пугачев, рассказав калмыцкую сказку, как бы формулирует свой жизненный идеал. И короткой фразой Гринев отвечает от имени своего мировоззренческого идеала: «Жить убийством и разбоем значит, по мне, клевать мертвечину». Это сильный удар по позиции Пугачева. Гринев как бы говорит: ты непростой человек, Пугачев, глубоко чувствуешь ты жизнь и догадываешься, что, может быть, последняя правда открывается не в военных победах и поражениях, а вот в таких искренних беседах, что ведем мы с тобой... Потому так и ценишь ты их... Но именно в том смысле, в каком мы общаемся с тобой, ты и неправ... Это сильный удар по Пугачеву. И как нередко бывает, особенно сильный, может быть, потому, что высказано было нечто, в чем боялся признаться себе сам...

«Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал» . Герои наши замолчали. Точнее, диалог продолжается, но через молчание. Самый глубокий возможный диалог на третьем уровне – диалог-молчание... «Оба мы замолчали, погрузились каждый в свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался на облучке. Кибитка летела по гладкому зимнему пути...» . Диалог продолжается. С гениальным тактом и лаконичностью мастера показывает Пушкин, что на глубинных уровнях диалога и сама природа вовлекается в него. Как в средневековом мышлении природа никогда не остается безразличной к человеческим проблемам, а служит особым символическим текстом, посланием Бога к человеку, которое лишь надо уметь прочесть, так и здесь – ничто не безразлично в природе, во внешней действительности этому глубинному касанию одной души другой, этому предстоянию лица лицу перед Лицом... Все внешнее выражает внутреннее, все продолжает молчаливый диалог и ненавязчиво, целомудренно исполняет его... Почему же так уныла татарская песня? Да потому, наверное, что если и есть только в жизни лишь «героические» виражи своеволия, возносящие прах до небес и обращающие горы в пустыни, то как бы и нет тогда ничего и очень тогда грустно жить на свете, господа, а может быть, и совсем не стоит...

Далее следует глава, посвященная освобождению Марьи Ивановны. Выведенный из себя Швабрин совершает очередное злодейство: он объявляет, что Марья Ивановна не племянница белогорского священника – как представляли ее Пугачеву, – а дочь повешенного капитана Миронова, коменданта Белогорской крепости. Пугачев недоволен, что Гринев не рассказал об этом заранее. Но Гриневу удается все-таки уговорить Пугачева. «Слушай, – продолжал я, видя его доброе расположение. – Как тебя назвать, не знаю, да и знать не хочу... Но Бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей и христианской совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедной сиротою, куда нам Бог путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем Бога молить о спасении грешной твоей души...» . Гринев просит, почти требует: Пугачев, будь человеком, доведи до конца доброе дело, которое ты начал. Уже и не важно то, кто ты есть на самом деле и какие опасные игры играешь ты с людьми и с историей...

Радостно и сладко Пугачеву отзываться на этот призыв друга-врага Гринева: значит, есть кто-то в мире, чья молитва о буйной его головушке вечной, несгорающей свечкой будет гореть перед Богом! Значит, уже не «кровопийца» только!.. «Казалось, суровая душа Пугачева была тронута. «Ин быть по-твоему! – сказал он. – Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай. Возьми себе свою красавицу; вези ее куда хочешь, и дай вам Бог любовь да совет!» Дай вам Бог! – тоже молитва. За молитву чем платить? – только молитвой.

И вот, наконец, отъезд из Белогорской крепости. Некоторое ощущение нереальности, – точнее, неотмирности происходящего, – не оставляет нашего героя. «Через час урядник принес мне пропуск, подписанный каракульками Пугачева, и позвал меня к нему от его имени. Я нашел его готового пуститься в дорогу. Не могу изъяснить то, что я чувствовал, расставаясь с этим ужасным человеком, извергом, злодеем для всех, кроме одного меня. Зачем не сказать истины? В эту минуту сильное сочувствие влекло меня к нему. Я пламенно желал вырвать его из среды злодеев, которыми он предводительствовал, и спасти его голову, пока еще было время. Швабрин и народ, толпящийся около нас, помешали мне высказать все, чем исполнено было мое сердце» . Есть чудо: вот аксиома жизни, открываемая Гриневым. И если есть чудо, то все возможно и ничего не нужно бояться. И если гордыня, всегда смотрящая сверху вниз, высокомерно и надмеваясь – даже и в хорошем будет отыскивать плохое – чтобы, так сказать, a posteriori подтвердить свое превосходство! – то любовь, сочувствие даже и в плохом будут искать хорошее, чтобы поддержать, не дать упасть в бездну отчаяния. Ты лучше, чем ты есть, Пугачев, я знаю это, – как бы говорит Гринев. – Нужно только помочь этому хорошему взрасти в тебе и окрепнуть. И ты сам знаешь это хорошее в себе и очень дорожишь им. О, если бы нам объединить наши усилия, ведь на самом деле мы – заодно... Однако мир, суетливый, грохочущий и смущающий, как обычно, помешал сказать и сделать то, чем полно было сердце.

«Пугачев уехал. Я долго смотрел на белую степь, по которой неслась его тройка». Пугачев уехал из этой жизни , из этого оазиса, где люди глубоко сочувствуют и – с риском для себя – помогают друг другу, в ту жизнь , действительную, где в пожарище страстей и борьбе своеволий сгорает и погибает все, оставляя после себя только ровную, покрытую снегом бескрайнюю степь да стонущую, унылую песню... Там действительность, а что же здесь? Там, «для всех» – изверг и злодей, здесь – для одного – спаситель и помощник. Вся повесть Пушкина как бы одно большое доказательство, что жизнь не исчерпывается только действительностью фактического уровня (первый уровень). Она – глубже, неожиданнее, чудеснее. Там – лишь действительность , а здесь – сама реальность .

Нельзя обесчестить
того, кто не страшится смерти.
Жан-Жак Руссо
Стремитесь всегда исполнить
свой долг, и
человечество
оправдает вас даже там,
где вы потерпите неудачу
Джефферсон

Повесть А.С. Пушкина «Капитанская дочка» рассказывает об исторических событиях конца 18 века. Россия охвачена пугачевским восстанием. Но главное для автора не просто рассказать об этом событии, но и показать, как ведут себя люди, попавшие в трудную ситуацию. Не случайно Пушкин выбирает эпиграфом повести известную пословицу: «Береги честь смолоду». Кто-то из героев повести всю жизнь следует этим словам, и выбирает смерть вместо предательства, а кто-то готов пожертвовать идеалами и принципами ради спасения собственной жизни. Главные герои, вокруг которых строится сюжет повести – Гринев и Швабрин. Проследив за их судьбами, мы сможем понять, что такое честь офицера, человеческое достоинство.
Повесть написана от лица Петруши Гринева. Из первой главы мы узнаем о его жизни до приезда в Белогорскую крепость. Воспитание Петруши было доверено гувернеру-французу и крепостному Савельичу. «Я жил недорослем, гоняя голубей и играя в чехарду с дворовыми мальчишками», - так рассказывает оно о своем детстве. Гринев ведет жизнь молодого повесы, совершенно не задумываясь о завтрашнем дне. Но трагические события, произошедшие с ним в Белогорской крепости, заставили его переосмыслить свой образ жизни, найти для себя новые ценности.
В крепости Гринев знакомится с Алексеем Швабриным. О его жизни читатель узнает лишь то, что в крепость герой сослан из-за дуэли. Швабрин умен, возможно, он получил хорошее образование, и имеет такой же строптивый, неуравновешенный характер, как и Гринев. Словом, оба героя – повесы-недоросли, только что выпорхнувшие из родительского гнезда. Однако образ Швабрина почему-то сразу вызывает читательскую антипатию. Не случайно и такая фамилия героя – Швабрин, она очень ярко раскрывает его характер, умение лицемерить, изменять своим принципам, идеалам.
Гринев – милый романтик, он страстно влюблен в Машу Миронову и пишет ей стихи в альбом. Реалистичный и расчетливый Швабрин смеется и иронизирует над своим приятелем. Однако и он влюблен в эту же девушку. Между героями происходит дуэль, во время которой Швабрин чуть было, не убил своего «приятеля». Но это лишь завязка сюжета.
По-настоящему понять характер каждого из героев помогают трагические события, связанные с пугачевским восстанием. Это – кульминация повести, и каждый должен совершить нравственный выбор: что для него важнее – честь или бесчестие.
На глазах у Петруши Гринева происходит казнь добрых простых офицеров: капитана Миронова, коменданта крепости Ивана Кузьмича. Они отказываются присягнуть Пугачеву, считая его вором и самозванцем, поэтому выбирают смерть. Такой поступок достоин настоящего офицера.
Швабрин же, испугавшись за свою жизнь, перешел служить в пугачевское войско. Он думает лишь о спасении собственной жизни, забывая о том, что присягнул на верность отечеству, императрице. Такой поступок недостоин оправдания, хотя инстинкт самосохранения – самый сильный у любого живого существа.
Конечно же, Петруше Гриневу было очень страшно. Но он должен был сделать выбор: присягнуть Пугачеву, поцеловать его руку или отправиться на виселицу вслед за капитаном Мироновым. Гринев выбирает второе: «Но я предпочел бы самую лютую казнь такому унижению». Он не может нарушить заповедь: «Береги честь смолоду», не может, как Швабрин, изменить своей Родине, стать предателем. Гриневу присущи такие качества, как верность, благородство, преданность своей императрице. И судьба спасает его от страшной смерти. Пугачев вспомнил о подарке – заячьем тулупе – и решил помиловать Гринева.
В другом эпизоде, когда Пугачев приглашает Петрушу к себе на пир, он вновь предлагает ему служить в своем войске. Но и здесь Гринев достойно отстаивает свои идеалы, свою офицерскую честь и готов предпочесть смерть предательству. И тогда разбойник-самозванец начинает понимать Петрушу и даже симпатизирует ему: «А ведь он прав! Он человек чести. И не важно, что он еще молод, а главное, он не по-детски оценивает жизнь!»
Низость Швабрина проявляется не только в эпизоде, где он перешел служить на сторону восставших. Любыми средствами он готов завладеть Машей Мироновой, пытаясь принудить ее выйти за него замуж. Но для девушки, воспитанной настоящим русским офицером, такое замужество равносильно смерти. С помощью Пугачева Гринев освобождает Машу из плена, и такой поступок характеризует его как благородного дворянина.
После поражения пугачевского восстания в тюрьму попадают и Гринев, и Швабрин. Но здесь опять не обошлось без доноса. Изворотливый Алексей, спасая свою жизнь, клевещет на своего «приятеля». Во время суда они оказываются лицом к лицу. Но и в этом эпизоде Гринев остался верен своим принципам, не уронил чести и достоинства настоящего офицера.
В повести Пушкина счастливый конец. Благородство и честность побеждают низость и предательство. Гринев был освобожден из тюрьмы, в финале он женится на Маше. О судьбе Швабрина Пушкин не пишет, но, по всей видимости, он был казнен за участие в пугачевском бунте. Это справедливое наказание для такого ничтожного человека. Сравнивая этих героев, мы можем судить о том, каким должен быть настоящий офицер. Он никогда не потеряет своего честного имени, не изменит своей Родине. Именно так поступали благородные люди во все времена.

Швабрин Алексей Иванович является одними из отрицательных персонажей данного произведения. В романе он представляет собой образ молодого офицера из достаточно обеспеченной семьи дворянского рода. Будучи офицером был разжалован в Белгородскую крепость, по причине совершения убийства своего товарища.

Швабрин Алексей Иванович не отличался достаточно красивыми чертами лица, однако в нём прослеживались нотки живости. Ростом он также не отличался и притом страдал от излишней худобы.

Из личных качеств Швабрин обладал достаточно хорошим умом, сообразительностью и остроумием. Его диалоги наполнены острыми и увлекательными темами, которые ещё больше завлекают читателя. Но так, как он являлся отрицательным персонажем Швабрин был наделён такими качествами, как клевета и выдумка. Так к примеру, он описывал Марию Миронову, как абсолютную дурочку, а действительно она была очень умной и добродушной девушкой.

Во многих сценах он сохранял свою важность и весьма напыщенный вид. Он постоянно пускал неуместные и грубые шутки, которые были чужды его окружению. Швабрин любил постоянно над кем-нибудь посмеяться и получал от этого огромное удовольствие. У этого мужчины не было ничего святого. Он напрочь отказывался верить в бога, и поэтому ему был всё равно что его причисляли к душегубам.

Лживый, дерзкий, к тому же ещё и подлый человек, предавший свою армию и после чего спокойно перешёл в отряды самозванца Пугачева. После чего, Швабрин получил в отряде Пугачёва, должность начальника Белгородской крепости. И пользуясь своим положением он совершает похищение Маши и силой удерживает её, пытаясь таким образом добиться от неё расположение. Но как итог, во всём есть справедливость и Швабрина арестовывают за совершение измены родине.

Сочиение Образ и характеристика Швабрина

Алексей Иванович Швабрин является второстепенным и отрицательным героем повести «Капитанская дочка». Это молодой, образованный офицер из состоятельной семьи. Роста он был невысокого, лицо его было смуглым и некрасивым. Он знал французский язык и искусно владел шпагой.

Некогда он проходил службу в гвардии. Там он заколол шпагой одного поручика и был отправлен на службу в глухую Белогорскую крепость.

В крепости Швабрин знакомится с прибывшим для прохождения службы Петром Гриневым. Поначалу он кажется очень дружелюбным и остроумным человеком, с которым интересно и весело проводить время.

Но, в дальнейшем герой раскрывается с другой стороны. Он был влюблен в дочь капитана Миронова, но она не ответила ему взаимностью. Будучи человеком мстительным, малодушным и подлым он стал распускать нехорошие слухи про нее и ее семью.

Он ссориться с Петром Гриневым из-за ревности к Маши Мироновой и желает сразиться с ним на дуэли. Во время поединка он наносит удар в спину, на миг отвернувшемуся сопернику. Он пишет лживое письмо отцу Гринева, после чего, мать Петра заболевает.

Алексей Швабрин является бесчестным и бессовестным человеком. Во время нападения банды Пугачева на крепость, он предает своих и сразу же переходит на сторону злодеев. Затем самозванец Пугачев назначает его комендантом крепости. Внешность его меняется, он становится важным, одевается в казаки и отращивает бороду.

Он пользуется своим новым положением и насильно удерживает капитанскую дочь Машу. Он плохо с ней обращается, держит взаперти, всячески унижает и морит её голодом. Но все его попытки вынудить Машу Миронову стать его женой оказывается тщетными.

В конце повести Алексея Швабрина арестовывают. Он выглядит худым и изнеможенным, лицо его становится бледным, а некогда черные волосы – седеют. От переполняющего его бессилия и злобы он пытается насолить своему сопернику Петру Гриневу. Швабрин дает на его счет ложные показания. Он уверяет, что Гринев вступил в ряды Пугачева и является изменником родины. Он проявляет себя, как подлый, лицемерный и лживый человек.

Персонаж Швабрина не вызывает никакого уважения и сострадания.

Вариант 3

Швабрин Алексей Иванович – это второстепенный герой, аристократ, дворянин, который по той или иной причине оказался в Белгородской крепости. Он молодой офицер среднего роста. Он хорошо образован, умеет разговаривать. В его речи всегда есть шутка и острота. Когда-то давно он был влюблён в Машу Миронову – единственную дочь начальника крепости, но получил отказ, чем был не особо доволен. В Белгородской крепости он служит пятый год.

После отказа Маши Мироновой, Швабрин начинает распускать грязные слухи про нее в крепости и за ее пределами. Учитывая данное обстоятельство можно с уверенностью сказать, что это не очень честный человек.

Его лукавость, лживость доказывается тем, что он воспользовался тем, что во время дуэли, Гринёва отвлек Савельич, а именно Алексей Иванович выстрелил в него. Далее Швабрин пишет письмо о дуэли отцу Гринёва, зная, что это может усугубить положение Гринёва младшего.

В момент захвата Белгородской крепости, видя, что Пугачёв и его соратники побеждают. Швабрин, не задумываясь ни над чем переходит на сторону варвара и разбойника. На службе у Пугачёва, Гринёв продолжает врать и совершать всякие ухищрения и подлости. Узнав о том, что, Маша Миронова одна в крепости и ее никто не может защитить, он решил воспользоваться своей властью. Он грубо домогается до дочери убитого коменданта крепости, что не говорит о его любви к Маше Мироновой.

Когда Швабрин увидел, что под защитой Пугачева находится Гринёв, тот свалился пред ногами государя, забыв о чувстве собственного достоинства и чести. Он не чтит никого и ничего. Он боится только за свою шкуру, которая ничего не стоит. Но не стоит забывать о том, что Швабрин дворянин, а видеть валяющегося на земле дворянина омерзительно.

Когда Гринёв увозил Марию Ивановну с собой, Швабрин испытывал злобу и желание отомстить ему. Он хотел отомстить не от любви к Марии Мироновой, а от соперничества и личной гнусности и льстивости. В конце концов Швабрина Алексея Ивановича арестовывают за измену родине.

Когда арестуют Швабрина, он оклеветает Гринёва, хотя будет знать, что тот не присягал на верность Пугачеву и не участвовал в его разбойных деяниях.

Делая характеристику образа Швабрина, нужно отметить, что Пушкин ввел в роман этого отрицательного героя не только с целью разнообразить сюжет, но и чтобы напомнить читателю, что, в жизни встречаются настоящие мерзавцы, способные испортить жизнь окружающим их людям.

Швабрин в рассказе Пушкина

В произведении Александра Сергеевича Пушкина "Капитанская дочка", главным злодеем и антигероем выступает не разбойник Пугачёв со своими приспешниками, а молодой русский офицер - Алексей Иванович Швабрин. Это юноша с вздорным нравом, родом из аристократической семьи, с завышенным мнением о себе и собственных поступках. У этого персонажа отсутствует понятие чести и долга, ведь после захвата Белгородской крепости, не раздумывая он встал на сторону врага, даже не вспомнив о том, что дал самую важную клятву - защищать свою родину.

Настоящая любовь Алексею Ивановичу не знакомы. Дочь коменданта крепости, Маша, очень понравилась ему, поэтому в порыве своих чувств Швабрин предложил ей замужество. Девушка отказала молодому офицеру, так как чувствовала от него недобрые намерения и обман. После отказа Алексей не смирился и решил, что будет мстить Марии, обзывая её и распуская неуместные слухи о жизни бедной девушки. Но Маша стойко терпела нападки Швабрина, в то время как сам Швабрин становился злее. При захвате крепости Алексею Ивановичу удалось приблизиться к Марии, он посадил её под замок, не давал нормальной пищи, а лишь хлеб и воду, надеясь тем самым выбить из измученной Маши согласие на брак. Данный поступок показывает, Алексей не имеет милосердия и сочувствия, ему не жаль девушку, он думает лишь о собственной выгоде и обогащении.

Верную и искреннюю дружбу Швабрин также не стремился создать. Его подлость и трусость ранит людей. На дуэли с Петром Гринёвым Алексей Швабрин повёл себя низко и нечестно, он пронзил Павла в спину, когда тот отвлёкся. Так своим трусливым и бесчестным поступком Швабрин одержал победу над Петром. Алексей также часто клеветал на Гринёва, выставляя товарища в не лучшем свете.

Даже когда состоялся праведный суд над разбойниками Пугачёва, Швабрин не признал своей вины, а лишь искал повод уйти от правосудия и перевалить свою вину на других.

Образ нечестного, завистливого и трусливого Швабрина очень тщательно передан автором, таким образом А. С. Пушкин хотел показать, каким не должен быть офицер русской армии, и к чему может привести ложь, зависть, подлость и трусость.

Сочинение по произведению Легкое дыхание Бунина

В своем рассказе Легкое дыхание Бунин описывает историю Оли Мещерской – молодой девочки гимназистки, которая трагически погибает от казачьего офицера. История Бунина по большей части рассказывает

Левитан И.И.

Левитан Исаак Ильич - известный российский художник, член общества передвижников. Прославился в написании пейзажей. Родился в 1860 году в Литве. В 1870-х годах семья Левитан переезжает в Москву.

История создания поэмы Василий Теркин Твардовского (прототипы и история написания)

Главный герой произведения первоначально придумывается писателем в качестве карикатурного, шаржевого персонажа для написания фельетонов в газете «На страже Родины» в период военных действий на границе с Финляндией в конце тридцатых годов двадцатого века.

Помните, как Савельич окликнул Гринева как раз в ту минуту, когда он загнал Швабрина «почти в самую реку »?

А вот Гринев защищает Белогорскую крепость: «Комендант, раненный в голову, стоял в кучке злодеев, которые требовали от него ключей. Я бросился было к нему на помощь: несколько дюжих казаков схватили меня и связали кушаками…»

Вот эпизод из главы «Осада города»:

«…Наехал я на казака, отставшего от своих товарищей; я готов был уже ударить его своею турецкою саблею, как вдруг он снял шапку и закричал: „Здравствуйте, Петр Андреевич! Как вас Бог милует?“»

Еще один, последний, раз выхватывает Гринев свою саблю в ночной схватке под Бердской слободой. Выхватывает, замахивается, даже ударяет: «Я выхватил саблю и ударил мужика по голове…»

И что же происходит? Фраза кончается так: «Шапка спасла его, однако он зашатался и выпустил из рук узду. Прочие смутились и отбежали…»

Так оберегает Пушкин чистую совесть и строгий нейтралитет своего счастливца.

Еще одно важнейшее различие между Швабриным и Гриневым открывается в первый же день их знакомства. Швабрин - лжец. Он начинает с беспомощной, ребяческой уловки: спешит навести разговор на Марью Ивановну и представить ее «совершенною дурочкою», чтобы внушить Гриневу предубеждение против нее. А потерпев неудачу, теряет самообладание и с каждым днем опускается все ниже в глазах Гринева и читателя: сперва до «колких замечаний о Марье Ивановне», потом до прямых гадостей.

Гринев объясняет это двумя различными способами. Первый: «Вероятно, замечал он нашу взаимную склонность и старался отвлечь нас друг от друга ». Иначе говоря, Швабрин ревнует Марью Ивановну. Второе объяснение: «В клевете его видел я досаду оскорбленного самолюбия и отвергнутой любви …» Другими словами: Швабрин мстит Марье Ивановне.

Но дело, видимо, обстоит еще хуже. Швабрин просто-напросто напрашивается на дуэль. «Швабрин не ожидал, - скромно замечает Гринев, - найти во мне столь опасного противника ». Еще бы - откуда же ему знать, что пьяница Бопре был отличный фехтовальщик? Так что, стараясь вывести из себя семнадцатилетнего мальчика, он идет на предумышленное убийство.

Но когда и это сорвалось, Швабрин приносит лицемерные извинения (ну прямо вылитый Рэшли Осбальдистон, проверьте по «Роб Рою», если хотите), а сам отправляет анонимное (как же иначе?) письмо старику Гриневу.

То есть перед нами человек, вполне потерявший честь. Начав с почти невинной лжи, он становится доносчиком, затем сделается изменником, а в конце концов заслужит звание «главного доносителя».

Всему этому как будто есть оправдание. Вернее, нет причины сомневаться в том, что единственным содержанием жизни Швабрина является страсть к Марье Ивановне. Он называет ее Машей, потому что она выросла у него на глазах и уж наверное под его влиянием. Ей было лет четырнадцать, когда он приехал в Белогорскую. Четыре с лишним года они виделись каждый день. Это долгий срок. Либо тот убитый поручик был очень уж важной птицей, либо Швабрин не просил о смягчении своей участи. Скорее всего не просил. Он влюбился в деревенскую девчонку.

Он влюбился, но вел себя так, что родители Маши ни о чем не догадывались, и комендантша говорила при нем:

«Одна беда: Маша; девка на выданье, а какое у ней приданое? частый гребень, да веник, да алтын денег (прости Бог!), с чем в баню сходить. Хорошо, коли найдется добрый человек; а то сиди себе в девках вековечной невестою ».

Когда Маше исполнилось семнадцать, Швабрин посватался. И получил отказ. Это было невероятно, необъяснимо, несправедливо.

Добавим, этот отказ обличал в бесприданнице и простушке силу характера и проницательность неправдоподобную. Ведь Швабрин был самым загадочным и блестящим человеком из всех, кого Марья Ивановна видела в жизни.

Но, видимо, она не осмелилась прямо заявить, что Алексей Иванович ей противен («…Ни за что б я не хотела, чтоб и я ему так же не нравилась. Это меня беспокоило бы страх» ). Наверное, просила дать ей время подумать (впоследствии она еще раз прибегнет к этой уловке). Но тут появился Гринев…

И все дальнейшие поступки Швабрина могут быть объяснены желанием во что бы то ни стало уничтожить или по крайней мере удалить Гринева.

Швабрин, как и Гринев, не желает участвовать в Истории.

Швабрину, как и Гриневу, на свете нужна лишь Капитанская дочка. Оба они плохие дворяне, если иметь в виду определение Пушкина, что дворянин - это человек, которому есть досуг заниматься чужими делами.

Правда, в отличие от Гринева (и подобно, скажем, Германну) Швабрин бесчестен, - однако этого мало, чтобы его презирать.

Пушкин видит то, чего Гринев, ослепленный ревностью, не замечает: негодяй Швабрин, когда Марья Ивановна оказалась в его власти, довольно странно использует свое положение. Не выказывая ни малейших претензий честолюбия, он ради нее остается в крепости (быть этого, конечно, не могло: не для мелких синекур брал Пугачев к себе на службу родовитых дворян). И чего же он хочет добиться - угрозами и принуждением - от Марьи Ивановны? Он просит и требует ее руки. Он желает жениться.

«Бердская слобода была вертепом убийств и распутства. Лагерь полон был офицерских жен и дочерей, отданных на поругание разбойникам. Казни происходили каждый день» («История Пугачева», глава третья).

И вот в краю, охваченном бесчинствами, Швабрин ищет одного - законного брака, семейного счастия с бедной сиротой. Он, конечно, злодей, но злодей романтический.

Чтобы одержать над ним моральную, а не только сюжетную победу, Гриневу приходится выдвинуть самое тяжелое и унизительное обвинение: Швабрин - трус. Вот как он суетится перед Пугачевым, «в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие…» «Он трусил перед ним, а на меня поглядывал с недоверием…» И еще раз: «Швабрин упал на колени… В эту минуту презрение заглушило во мне все чувства ненависти и гнева. С омерзением глядел я на дворянина, валяющегося в ногах беглого казака…»

Все это - да еще ход поединка, в котором Швабрин оказывается искуснее, а Гринев - «сильнее и смелее», должно как будто убедить нас. Наверное, и Пугачеву Швабрин предался из трусости, спасая свою жизнь. О Шванвиче Пушкин так и пишет, что он «имел малодушие пристать к Пугачеву и глупость служить ему со всеусердием» («Замечания о бунте», черновая редакция).

Но со Швабриным не так просто. Что бы ни говорил о нем Гринев, ход событий показывает, что Швабрин предложил Пугачеву свои услуги еще до появления самозванца под стенами Белогорской. Всего вероятнее - снесся с ним через урядника Максимыча. Иначе как бы он мог при въезде победителя «явиться в кругу мятежных старшин»? Значит, он решился на измену и сговаривался с казаками, когда участь крепости не была еще решена и сам Швабрин не видел «покамест ничего важного» в слухах о самозванце. Стало быть, он рисковал головою. Другое дело, что неясна его роль в падении крепости и что пощаду у Пугачева он выговорил только себе (скорее всего - полагал, как и Гринев, что Марья Ивановна успеет уехать).

Так что Швабрин - не Шванвич. Вряд ли он трус. На следствии он держится стойко. Скорее уж применимы к нему слова из «Пропущенной главы» романа: «Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка ».

А Гринев? Гринев, напротив, добр и благороден. Он являет Швабрину завидный и мучительный пример: преследуя ту же цель, он совершает такие же проступки, но Швабрин проигрывает, а Гринев побеждает, и притом побеждает без страха и упрека, не жертвуя честью.

Ему для этого только и нужно положиться на провидение, то есть на волю автора. Гринев не может позволить себе просить милости у самозванца, стать перед ним на колени. Автор выручит его и обелит - и устроит так, что за Гринева все сделают другие: Савельич, например, или Марья Ивановна, или тот же Швабрин.

В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп.
«Зачем пожаловать изволил в мой вертеп?» —
Спросил он ласково.

А. Сумароков.

Я оставил генерала и поспешил на свою квартиру. Савельич встретил меня с обыкновенным своим увещанием. «Охота тебе, сударь, переведываться с пьяными разбойниками! Боярское ли это дело? Не ровён час: ни за что пропадешь. И добро бы уж ходил ты на турку или на шведа, а то грех и сказать на кого». Я прервал его речь вопросом: сколько у меня всего-навсе денег? «Будет с тебя, — отвечал он с довольным видом. — Мошенники как там ни шарили, а я все-таки успел утаить». И с этим словом он вынул из кармана длинный вязаный кошелек, полный серебра. «Ну, Савельич, — сказал я ему, — отдай же мне теперь половину; а остальное возьми себе. Я еду в Белогорскую крепость». — Батюшка Петр Андреич! — сказал добрый дядька дрожащим голосом. — Побойся бога; как тебе пускаться в дорогу в нынешнее время, когда никуда проезду нет от разбойников! Пожалей ты хоть своих родителей, коли сам себя не жалеешь. Куда тебе ехать? Зачем? Погоди маленько: войска придут, переловят мошенников; тогда поезжай себе хоть на все четыре стороны. Но намерение мое было твердо принято. — Поздно рассуждать, — отвечал я старику. — Я должен ехать, я не могу не ехать. Не тужи, Савельич: бог милостив; авось увидимся! Смотри же, не совестись и не скупись. Покупай, что тебе будет нужно, хоть втридорога. Деньги эти я тебе дарю. Если через три дня я не ворочусь... — Что ты это, сударь? — прервал меня Савельич. — Чтоб я тебя пустил одного! Да этого и во сне не проси. Коли ты уж решился ехать, то я хоть пешком да пойду за тобой, а тебя не покину. Чтобы я стал без тебя сидеть за каменной стеною! Да разве я с ума сошел? Воля твоя, сударь, а я от тебя не отстану. Я знал, что с Савельичем спорить было нечего, и позволил ему приготовляться в дорогу. Через полчаса я сел на своего доброго коня, а Савельич на тощую и хромую клячу, которую даром отдал ему один из городских жителей, не имея более средств кормить ее. Мы приехали к городским воротам; караульные нас пропустили; мы выехали из Оренбурга. Начинало смеркаться. Путь мой шел мимо Бердской слободы, пристанища пугачевского. Прямая дорога занесена была снегом; но по всей степи видны были конские следы, ежедневно обновляемые. Я ехал крупной рысью. Савельич едва мог следовать за мною издали и кричал мне поминутно: «Потише, сударь, ради бога потише. Проклятая клячонка моя не успевает за твоим долгоногим бесом. Куда спешишь? Добро бы на пир, а то под обух, того и гляди... Петр Андреич... батюшка Петр Андреич!.. Не погуби!.. Господи владыко, пропадет барское дитя!» Вскоре засверкали бердские огни. Мы подъехали к оврагам, естественным укреплениям слободы. Савельич от меня не отставал, не прерывая жалобных своих молений. Я надеялся объехать слободу благополучно, как вдруг увидел в сумраке прямо перед собой человек пять мужиков, вооруженных дубинами: это был передовой караул пугачевского пристанища. Нас окликали. Не зная пароля, я хотел молча проехать мимо их; но они меня тотчас окружили, и один из них схватил лошадь мою за узду. Я выхватил саблю и ударил мужика по голове; шапка спасла его, однако он зашатался и выпустил из рук узду. Прочие смутились и отбежали; я воспользовался этой минутою, пришпорил лошадь и поскакал. Темнота приближающейся ночи могла избавить меня от всякой опасности, как вдруг, оглянувшись, увидел я, что Савельича со мною не было. Бедный старик на свой хромой лошади не мог ускакать от разбойников. Что было делать? Подождав его несколько минут и удостоверясь в том, что он задержан, я поворотил лошадь и отправился его выручать. Подъезжая к оврагу, услышал я издали шум, крики и голос моего Савельича. Я поехал скорее и вскоре очутился снова между караульными мужиками, остановившими меня несколько минут тому назад. Савельич находился между ими. Они стащили старика с его клячи и готовились вязать. Прибытие мое их обрадовало. Они с криком бросились на меня и мигом стащили с лошади. Один из них, по-видимому главный, объявил нам, что он сейчас поведет нас к государю. «А наш батюшка, — прибавил он, — волен приказать: сейчас ли вас повесить, али дождаться свету божия». Я не противился; Савельич последовал моему примеру, и караульные повели нас с торжеством. Мы перебрались через овраг и вступили в слободу. Во всех избах горели огни. Шум и крики раздавались везде. На улице я встретил множество народу; но никто в темноте нас не заметил и не узнал во мне оренбургского офицера. Нас привели прямо к избе, стоявшей на углу перекрестка. У ворот стояло несколько винных бочек и две пушки. «Вот и дворец, — сказал один из мужиков, — сейчас об вас доложим». Он вошел в избу. Я взглянул на Савельича; старик крестился, читая про себя молитву. Я дожидался долго; наконец мужик воротился и сказал мне: «Ступай: наш батюшка велел впустить офицера». Я вошел в избу, или во дворец, как называли ее мужики. Она освещена была двумя сальными свечами, а стены оклеены были золотою бумагою; впрочем, лавки, стол, рукомойник на веревочке, полотенце на гвозде, ухват в углу и широкий шесток, уставленный горшками, — все было как в обыкновенной избе. Пугачев сидел под образами, в красном кафтане, в высокой шапке и важно подбочась. Около него стояло несколько из главных его товарищей, с видом притворного подобострастия. Видно было, что весть о прибытии офицера из Оренбурга пробудила в бунтовщиках сильное любопытство и что они приготовились встретить меня с торжеством. Пугачев узнал меня с первого взгляду. Поддельная важность его вдруг исчезла. «А, ваше благородие! — сказал он мне с живостию. — Как поживаешь? Зачем тебя бог принес?» Я отвечал, что ехал по своему делу и что люди его меня остановили. «А по какому делу?» — спросил он меня. Я не знал, что отвечать. Пугачев, полагая, что я не хочу объясняться при свидетелях, обратился к своим товарищам и велел им выйти. Все послушались, кроме двух, которые не тронулись с места. «Говори смело при них, — сказал мне Пугачев, — от них я ничего не таю». Я взглянул наискось на наперсников самозванца. Один из них, тщедушный и сгорбленный старичок с седою бородкою, не имел в себе ничего замечательного, кроме голубой ленты, надетой через плечо по серому армяку. Но ввек не забуду его товарища. Он был высокого росту, дороден и широкоплеч, и показался мне лет сорока пяти. Густая рыжая борода, серые сверкающие глаза, нос без ноздрей и красноватые пятна на лбу и на щеках придавали его рябому широкому лицу выражение неизъяснимое. Он был в красной рубахе, в киргизском халате и в казацких шароварах. Первый (как узнал я после) был беглый капрал Белобородов; второй — Афанасий Соколов (прозванный Хлопушей), ссыльный преступник, три раза бежавший из сибирских рудников. Несмотря на чувства, исключительно меня волновавшие, общество, в котором я так нечаянно очутился, сильно развлекало мое воображение. Но Пугачев привел меня в себя своим вопросом: «Говори: по какому же делу выехал ты из Оренбурга?» Странная мысль пришла мне в голову: мне показалось, что провидение, вторично приведшее меня к Пугачеву, подавало мне случай привести в действо мое намерение. Я решился им воспользоваться и, не успев обдумать то, на что решался, отвечал на вопрос Пугачева: — Я ехал в Белогорскую крепость избавить сироту, которую там обижают. Глаза у Пугачева засверкали. «Кто из моих людей смеет обижать сироту? — закричал он. — Будь он семи пядень во лбу, а от суда моего не уйдет. Говори: кто виноватый?» — Швабрин виноватый, — отвечал я. — Он держит в неволе ту девушку, которую ты видел, больную, у попадьи, и насильно хочет на ней жениться. — Я проучу Швабрина, — сказал грозно Пугачев. — Он узнает, каково у меня своевольничать и обижать народ. Я его повешу. — Прикажи слово молвить, — сказал Хлопуша хриплым голосом. — Ты поторопился назначить Швабрина в коменданты крепости, а теперь торопишься его вешать. Ты уж оскорбил казаков, посадив дворянина им в начальники; не пугай же дворян, казня их по первому наговору. — Нечего их ни жалеть, ни жаловать! — сказал старичок в голубой ленте. — Швабрина сказнить не беда; а не худо и господина офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего у тебя и управы искать, а коли признает, что же он до сегодняшнего дня сидел в Оренбурге с твоими супостатами? Не прикажешь ли свести его в приказную да запалить там огоньку: мне сдается, что его милость подослан к нам от оренбургских командиров. Логика старого злодея показалась мне довольно убедительною. Мороз пробежал по всему моему телу при мысли, в чьих руках я находился. Пугачев заметил мое смущение. «Ась, ваше благородие? — сказал он мне подмигивая. — Фельдмаршал мой, кажется, говорит дело. Как ты думаешь?» Насмешка Пугачева возвратила мне бодрость. Я спокойно отвечал, что я нахожусь в его власти и что он волен поступать со мною, как ему будет угодно. — Добро, — сказал Пугачев. — Теперь скажи, в каком состоянии ваш город. — Слава богу, — отвечал я, — все благополучно. — Благополучно? — повторил Пугачев. — А народ мрет с голоду! Самозванец говорил правду; но я по долгу присяги стал уверять, что все это пустые слухи и что в Оренбурге довольно всяких запасов. — Ты видишь, — подхватил старичок, — что он тебя в глаза обманывает. Все беглецы согласно показывают, что в Оренбурге голод и мор, что там едят мертвечину, и то за честь; а его милость уверяет, что всего вдоволь. Коли ты Швабрина хочешь повесить, то уж на той же виселице повесь и этого молодца, чтоб никому не было завидно. Слова проклятого старика, казалось, поколебали Пугачева. К счастию, Хлопуша стал противоречить своему товарищу. — Полно, Наумыч, — сказал он ему. — Тебе бы все душить да резать. Что ты за богатырь? Поглядеть, так в чем душа держится. Сам в могилу смотришь, а других губишь. Разве мало крови на твоей совести? — Да ты что за угодник? — возразил Белобородов. — У тебя-то откуда жалость взялась? — Конечно, — отвечал Хлопуша, — и я грешен, и эта рука (тут он сжал свой костливый кулак и, засуча рукава, открыл косматую руку), и эта рука повинна в пролитой христианской крови. Но я губил супротивника, а не гостя; на вольном перепутье, да в темном лесу, не дома, сидя за печью; кистенем и обухом, а не бабьим наговором. Старик отворотился и проворчал слова: «Рваные ноздри!»... — Что ты там шепчешь, старый хрыч? — закричал Хлопуша. — Я тебе дам рваные ноздри; погоди, придет и твое время; бог даст, и ты щипцов понюхаешь... А покамест смотри, чтоб я тебе бородишки не вырвал! — Господа енаралы! — провозгласил важно Пугачев. — Полно вам ссориться. Не беда, если б и все оренбургские собаки дрыгали ногами под одной перекладиной: беда, если наши кобели меж собою перегрызутся. Ну, помиритесь. Хлопуша и Белобородов не сказали ни слова и мрачно смотрели друг на друга. Я увидел необходимость переменить разговор, который мог кончиться для меня очень невыгодным образом, и, обратясь к Пугачеву, сказал ему с веселым видом: «Ах! я было и забыл благодарить тебя за лошадь и за тулуп. Без тебя я не добрался бы до города и замерз бы на дороге». Уловка моя удалась. Пугачев развеселился. «Долг платежом красен, — сказал он, мигая и прищуриваясь. — Расскажи-ка мне теперь, какое тебе дело до той девушки, которую Швабрин обижает? Уж не зазноба ли сердцу молодецкому? а?» — Она невеста моя, — отвечал я Пугачеву, видя благоприятную перемену погоды и не находя нужды скрывать истину. — Твоя невеста! — закричал Пугачев. — Что ж ты прежде не сказал? Да мы тебя женим и на свадьбе твоей попируем! — Потом, обращаясь к Белобородову: — Слушай, фельдмаршал! Мы с его благородием старые приятели; сядем-ка да поужинаем; утро вечера мудренее. Завтра посмотрим, что с ним сделаем. Я рад был отказаться от предлагаемой чести, но делать было нечего. Две молодые казачки, дочери хозяина избы, накрыли стол белой скатертью, принесли хлеба, ухи и несколько штофов с вином и пивом, и я вторично очутился за одною трапезою с Пугачевым и с его страшными товарищами. Оргия, коей я был невольным свидетелем, продолжалась до глубокой ночи. Наконец хмель начал одолевать собеседников. Пугачев задремал, сидя на своем месте; товарищи его встали и дали мне знак оставить его. Я вышел вместе с ними. По распоряжению Хлопуши, караульный отвел меня в приказную избу, где я нашел и Савельича и где меня оставили с ним взаперти. Дядька был в таком изумлении при виде всего, что происходило, что не сделал мне никакого вопроса. Он улегся в темноте и долго вздыхал и охал; наконец захрапел, а я предался размышлениям, которые во всю ночь ни на одну минуту не дали мне задремать. Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему. У ворот его стояла кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей. Народ толпился на улице. В сенях встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв на себя вид подобострастия, который сильно противуречил всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело со мною поздоровался и велел мне садиться с ним в кибитку. Мы уселись. «В Белогорскую крепость!» — сказал Пугачев широкоплечему татарину, стоя правящему тройкою. Сердце мое сильно забилось. Лошади тронулись, колокольчик загремел, кибитка полетела... «Стой! стой!» — раздался голос, слишком мне знакомый, — и я увидел Савельича, бежавшего нам навстречу. Пугачев велел остановиться. «Батюшка, Петр Андреич! — кричал дядька. — Не покинь меня на старости лет посреди этих мошен...» — «А, старый хрыч! — сказал ему Пугачев. — Опять бог дал свидеться. Ну, садись на облучок». — Спасибо, государь, спасибо, отец родной! — говорил Савельич усаживаясь. — Дай бог тебе сто лет здравствовать за то, что меня старика призрил и успокоил. Век за тебя буду бога молить, а о заячьем тулупе и упоминать уж не стану. Этот заячий тулуп мог наконец не на шутку рассердить Пугачева. К счастию, самозванец или не расслыхал, или пренебрег неуместным намеком. Лошади поскакали; народ на улице останавливался и кланялся в пояс. Пугачев кивал головою на обе стороны. Через минуту мы выехали из слободы и помчались по гладкой дороге. Легко можно себе представить, что чувствовал я в эту минуту. Через несколько часов должен я был увидеться с той, которую почитал уже для меня потерянною. Я воображал себе минуту нашего соединения... Я думал также и о том человеке, в чьих руках находилась моя судьба и который по странному стечению обстоятельств таинственно был со мною связан. Я вспоминал об опрометчивой жестокости, о кровожадных привычках того, кто вызывался быть избавителем моей любезной! Пугачев не знал, что она была дочь капитана Миронова; озлобленный Швабрин мог открыть ему все; Пугачев мог проведать истину и другим образом... Тогда что станется с Марьей Ивановной? Холод пробегал по моему телу, и волоса становились дыбом... Вдруг Пугачев прервал мои размышления, обратясь ко мне с вопросом: — О чем, ваше благородие, изволил задуматься? — Как не задуматься, — отвечал я ему. — Я офицер и дворянин; вчера еще дрался противу тебя, а сегодня еду с тобой в одной кибитке, и счастие всей моей жизни зависит от тебя. — Что ж? — спросил Пугачев. — Страшно тебе? Я отвечал, что, быв однажды уже им помилован, я надеялся не только на его пощаду, но даже и на помощь. — И ты прав, ей-богу прав! — сказал самозванец. — Ты видел, что мои ребята смотрели на тебя косо; а старик и сегодня настаивал на том, что ты шпион и что надобно тебя пытать и повесить; но я не согласился, — прибавил он, понизив голос, чтоб Савельич и татарин не могли его услышать, — помня твой стакан вина и заячий тулуп. Ты видишь, что я не такой еще кровопийца, как говорит обо мне ваша братья. Я вспомнил взятие Белогорской крепости; но не почел нужным его оспоривать и не отвечал ни слова. — Что говорят обо мне в Оренбурге? — спросил Пугачев, помолчав немного. — Да, говорят, что с тобою сладить трудновато; нечего сказать: дал ты себя знать. Лицо самозванца изобразило довольное самолюбие. — Да! — сказал он с веселым видом. — Я воюю хоть куда. Знают ли у вас в Оренбурге о сражении под Юзеевой? Сорок енаралов убито, четыре армии взято в полон. Как ты думаешь: прусский король мог ли бы со мною потягаться? Хвастливость разбойника показалась мне забавна. — Сам как ты думаешь? — сказал я ему, — управился ли бы ты с Фридериком? — С Федор Федоровичем? А как же нет? С вашими енаралами ведь я же управляюсь; а они его бивали. Доселе оружие мое было счастливо. Дай срок, то ли еще будет, как пойду на Москву. — А ты полагаешь идти на Москву? Самозванец несколько задумался и сказал вполголоса: — Бог весть. Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою. — То-то! — сказал я Пугачеву. — Не лучше ли тебе отстать от них самому, заблаговременно, да прибегнуть к милосердию государыни? Пугачев горько усмехнулся. — Нет, — отвечал он, — поздно мне каяться. Для меня не будет помилования. Буду продолжать как начал. Как знать? Авось и удастся! Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою. — А знаешь ты, чем он кончил? Его выбросили из окна, зарезали, сожгли, зарядили его пеплом пушку и выпалили! — Слушай, — сказал Пугачев с каким-то диким вдохновением. — Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орел спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-навсе только тридцать три года? — Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьешь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орел подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон; чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст! — Какова калмыцкая сказка? — Затейлива, — отвечал я ему. — Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину. Пугачев посмотрел на меня с удивлением и ничего не отвечал. Оба мы замолчали, погрузясь каждый в свои размышления. Татарин затянул унылую песню; Савельич, дремля, качался на облучке. Кибитка летела по гладкому зимнему пути... Вдруг увидел я деревушку на крутом берегу Яика, с частоколом и с колокольней — и через четверть часа въехали мы в Белогорскую крепость.