Шантарам читать онлайн полную версию. Потому что это книга про духовное превращение - как в русской классике. Потому что это роман про блатную романтику

Утопия Томаса Мора явилась прямым отражением острых классовых противоречий того времени, вызванных аграрным переворотом в Англии.

Поскольку в Утопии все население занято общественно полезным трудом, там изобилие продуктов, необходимых "для жизни и ее удобств", и действует и действует справедливый принцип распределения всех материальных благ - по потребностям.

Большое внимание Мор уделял организации труда в совершенном обществе, специально рассматривая проблему продолжительности рабочего дня. Последнее всегда имело важное значение для мелкого крестьянского хозяйства. Особенную красоту приобретает проблема рабочего времени в период появления капиталистической мануфактуры и фермерства. В XVI в. это не менее важная проблема и для цеховой промышленности. Мастера стремились как можно больше увеличить рабочий день, принуждая подмастерьев и учеников отработать от зари до зари. Предприниматели-мануфактуристы (например, в суконной промышленности) доводили продолжительность рабочего времени до 12-15 часов в сутки.

Не случайно, касаясь положения трудового люда в Англии эпохи первоначального накопления капитала, Т. Мор указывал на необычайно жестокую эксплуатацию народа. Мор устанавливает шестичасовой рабочий день. Должностные лица (сифогранты), наблюдающие, чтобы "никто не сидел в праздности", следят так же и за тем, чтобы никто "не работал с раннего утра до поздней ночи" и не утомлялся "подобно вьючному скоту". Все свободное время дозволяется каждому проводить по своему усмотрению, причем большинство предпочитает свой досуг наукам.

Итак проектируя новую организацию труда, рассматриваемого как обязанность каждого гражданина, Мор утверждал, что такая система трудовой повинности, как в Утопии, отнюдь не превращает труд в тяжкое бремя, каковым он был для трудящихся всей тогдашней Европы. Напротив, подчеркивал Мор, "власти" в Утопии отнюдь не хотят принуждать граждан к излишним трудам. Поэтому, когда нет надобности в шестичасовой работе, а в Утопи это бывает довольно часто, государство само сокращает "количество рабочих часов". Система организации труда как всеобщей трудовой повинности преследует "только одну цель: насколько позволяют общественные нужды, избавить всех граждан от телесного рабства и даровать им как можно больше времени для духовной свободы и просвещения. Ибо в этом... заключается счастье жизни".

Проблему тяжких и неприятных работ Мор решает, используя рабство или апеллируя к религии. Например, при общественных трапезах все наиболее грязные и трудоемкие работы исполняются рабами. Рабы заняты такими видами труда, как убой и свежевание скота, ремонт дорог, очистка рвов, рубка деревьев, перевозка дров и т. д. Но наряду с ними "рабский труд" несут и некоторые свободные граждане Утопии, делающие это в силу своих религиозных убеждений. В своих теориях Т. Мор исходил из уровня развития производственных сил и традиций своей эпохи.

Отчасти этим объясняется нарочитая скромность и неприхотливость утопийцев в удовлетворении своих повседневных потребностей. В то же время, подчеркивая простоту и скромность быта утопийцев, Мор выражал сознательный протест против социального неравенства в современном ему обществе, где нищета большинства уживалась с роскошью эксплуататоров. Теория Мора близка идеям примитивного уравнительного коммунизма средних веков. За плечами Мора груз средневековых традиций христианской проповеди о необходимости самоограничения, уважения бедности и аскетизму. Однако главное объяснение проблемы - в своеобразном гуманистическом отношении к труду. Для гуманистов XV-XVI вв. труд для обеспечения средств существования - это "телесное рабство", которому они противопоставляли духовную, интеллектуальную деятельность, достойную заполнять досуг человека (otium). Ни у одного гуманиста, в том числе и Мора, при всем его уважении к простым людям труда, мы не встретим труда, мы не встретим апологии труда как такового.

Достойным человека гуманист считает лишь умственный труд, которому только и должно отдавать свой досуг. Именно в этом гуманисты, в частности Мор, видели смысл самого понятия "досуг", которое и в "Утопии", и в своей переписке с друзьями он всячески противопоставляет телесному рабству - negotium. В этом историческом своеобразии понимания физического труда гуманистами как телесного бремени, преодолевая которое человек только и обретает истинную свободу для духовной деятельности, направленной на совершенствование его умственной и нравственной природы, мы находим объяснение многих сторон утопического идеала Т. Мора, в частности добровольного аскетизма, способности довольствоваться самым необходимым, дабы иметь максим времени для занятия "благородными науками". Только так и понимает Мор настоящий досуг, который так ценят его утопийцы, предпочитающие иметь одно простое платье в течение двух лет, но зато наслаждаться досугом, заполненным науками и другими духовными удовольствиями. Как реальный мыслитель, Мор понимает, что в обществе, где человек должен трудиться ради хлеба насущного, досуг для духовной деятельности должен быть оплачен чьим-то трудом, а это несправедливо. Создавая проект коммунистического общества в Утопии, Мор предпочитает всеобщую трудовую повинность и скромную, но обеспеченную всем необходимым жизнь на началах равенства, нежели осуществление элитарного досуга для избранных членов общества.

В 1520 году кончил свою жизнь замечательный борец за свободу и равенство - Томас Мюнцер. Это произошло в Германии. А через 15 лет в Англии на эшафоте скатилась голова другого замечательного человека - Томаса Мора. Слава этих двух людей в свое время гремела по всей Европе. Они жили в разных странах и не имели между собой ничего общего ни в методах действия, ни в темпераменте, но оба были коммунистами по убеждениям. Один - агитатор, организатор и народный вождь, собравший крестьян и ремесленников, перед которым содрогнулись владетельные князья и духовенство. Другой - ученый и государственный деятель, достигший высшей должности лорда-канцлера при дворе английского короля и писавший сочинения, удивлявшие весь мир. Оба были равны друг другу по смелости и твердости убеждений, у обоих была одна и та же цель - достижение справедливого строя общества, и оба кончили свою жизнь на эшафоте.

Они первыми широко проповедовали идеи коммунизма в эпоху религиозной борьбы с феодализмом.

В XVI веке новые колонии в Америке и вновь открытые земли, давшие английским купцам несметные богатства, стали закупать английские товары. Сбыт увеличился, и, значит, надо было увеличивать производство. На заграничных рынках стал расти спрос на английскую шерсть, и она настолько подорожала, что разводить овец стало гораздо выгоднее, чем сдавать землю в аренду крестьянам. Тогда землевладельцы стали прогонять крестьян-арендаторов со своих земель, которые понадобились им под пастбища. Оставшимся без земли крестьянам ничего не оставалось, как продавать свой труд, свои рабочие руки купцам в мануфактурах. Так, начиная с XVI века, в Англии стал постепенно складываться новый хозяйственный строй - капиталистический. Называется он так потому, что главную роль играл в нем капитал, при помощи которого купец мог завести крупное предприятие и купить необходимые для этого рабочие руки. Кроме разоренного крестьянства, появилось огромное количество уволенных слуг и разных прихлебателей дворянства, которые оказались ненужными вследствие прекращения междоусобных войн. В результате всего этого без работы осталось людей больше, чем могла поглотить промышленность. А в то время остаться безработным было достаточным, чтобы попасть в руки палача, потому что бедность и безработица были объявлены преступлениями, достойными смертной казни.

В 1520 году английский король Генрих VIII объявил, что только престарелые и нетрудоспособные нищие получают позволение просить милостыню, здоровые же присуждаются к наказанию плетьми и заключению в тюрьму. Их следует, привязав к тачке, бичевать до тех пор, пока кровь не начнет струиться из тела; тогда они должны дать клятву возвратиться на родину или туда, где они жили последние три года, и приняться за работу… А за какую работу? Где ее найти?

В 1536 году закон сделался еще строже. Если кто-нибудь вторично попадется, как бродяга, то его опять наказывают плетьми и отрезают ухо, а в третий раз - его казнят как тяжкого преступника и врага общества. По словам летописца, при Генрихе VIII таким образом было казнено 7200 человек. Но этим король не смог уничтожить бедности.

Объявление безработности и бедности преступлением, достойным смертной казни, так же как и мечты о воскрешении равенства и братства древнейших христианских общин, не могли остановить роста противоречий. И был в то время только один человек, человек, который был настолько смел и дальновиден, что смог указать людям новый путь к разрешению всех противоречий и трудностей, указать шаг на новом пути к другому общественному строю. Этим человеком, нарисовавшим невиданную дотоле картину будущего коммунизма, был Томас Мор - лорд-канцлер короля. Родился он в Лондоне в семье судьи в 1478 году. После школы учился в университете в Оксфорде. Но отец хотел сделать из него юриста и поэтому лишил всякой помощи. Мор жил впроголодь, его преследовала нужда, часто ему не на что было купить даже сапог. В конце концов ему пришлось уйти из университета, и по воле отца он стал посещать юридическую школу в Лондоне. В 1501 году он сделался адвокатом, чутким, отзывчивым и бескорыстным. До 1504 года Томас Мор жил вблизи монастыря картезианцев, посещал церковные службы и сам хотел сделаться монахом, но оставил это намерение, когда убедился, что духовенство утратило свою прежнюю суровость и воздержание. Он вернулся к мирской жизни и в 1504 году был избран в парламент, где, несмотря на молодость, имел значительное влияние.

В то время Англия уже принимала участие в мировой торговле и Лондон приобрел значение мирового города наравне с Лиссабоном, Антверпеном и Парижем. Когда на престол вступил король Генрих VIII, Мор вскоре был послан одним из послов в Нидерланды для заключения торгового договора. В Нидерландах он пробыл 6 месяцев. Переговоры оставляли ему много свободного времени, и здесь он написал свое знаменитое сочинение: «Золотая книга, столь же полезная, как и забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии» («утопия» - по-гречески - «место, которого нет»). Первое издание книги появилось в 1516 году, и затем она переиздавалась бесконечное число раз на всех европейских языках.

В этой книге Мор описал идеальное государство без угнетения слабых и без принудительного труда.

Впечатление от «Острова Утопия» было огромно. Это произведение сразу поставило Мора в ряду первых политиков Англии. В живых образах рисует Мор в своей книге картину благоустроенного государства, уже созданного и живущего полной жизнью на воображаемом острове. Жизнь этого бесклассового государства-нации описана так полно, что Мору казалось, что им разрешены все противоречия. Мор слишком хорошо знал жизнь, чтобы верить, что всякий класс, как бы справедливы ни были его намерения, мог удерживать в своих руках власть без угнетения неимущего большинства. Мор заглянул далеко в будущее и противопоставил коммунистический строй, при котором все принадлежит всем, классовому обществу. В его государстве все распределялось по принципу: труд обязателен, каждый работает сколько может и получает сколько ему надо, всякий труд вознаграждается по заслугам, и каждый человек живет в роскоши, хотя ни один не получает больше другого. Частной собственности нет. На острове Утопия существуют 24 больших города, одинаковых по языку, нравам, законам и учреждениям. Кроме того, в стране имеются усадьбы, снабженные всеми необходимыми сельскохозяйственными орудиями. В этих усадьбах живут люди, постепенно отправляющиеся из городов в деревню. В каждой сельской семье должно быть не менее сорока членов, мужчин и женщин. Из каж" дой семьи ежегодно 20 человек, пробыв два года в усадьбе, возвращаются в город и заменяются двадцатью другими - горожанами, которые учатся земледелию у остальных двадцати, уже проживших год в усадьбе и потому знающих сельское хозяйство. Очередь для земледельцев вводится для того, чтобы никто против воли не был вынужден слишком долго заниматься тяжелым и кропотливым сельскохозяйственным трудом.

Сельские жители обрабатывают поля, ухаживают за скотом и рубят дрова, которые перевозят в город. Еще они занимаются искусственным выведением цыплят при помощи особых аппаратов для высиживанья яиц… Главным занятием утопийцев является земледелие, но наряду с этим каждый обучается ремеслу, как своей специальности, причем обучаются ему и мужчины и женщины. Ремесла их заключаются главным образом в обработке шерсти и льна; кроме того, существует ремесло каменщика, кузнеца и плотника. Остальные отрасли труда имеют очень мало применения.

Работают в Утопии только по шесть часов в сутки: три часа с утра до обеда, потом отдыхают два часа и после отдыха работают еще три часа. Затем следует ужин. Рано ложатся спать и спят восемь часов. Остальное время каждый проводит по своему усмотрению. Шести часов работы в день более чем достаточно для производства вещей, нужных для здоровой и приятной жизни.

Работают все, кроме руководителей общества и тех, которые получили от народа разрешение посвятить себя науке. Если же такой человек не оправдает возлагавшихся на него надежд, то он снова переводится в разряд ремесленников.

Сельские жители производят продукты для себя и для горожан. Последние тоже работают на город и на сельские местности. Каждый город ежегодно посылает в столицу трех мудрейших своих стариков, которые решают общие для всего острова дела. Они собирают сведения, где и в чем есть избыток или недостаток, и тогда первым устраняется второе. Города, отдающие свой избыток другим, за это с них ничего не получают, потому что сами пользуются от других всем, что им нужно, также без вознаграждения. Таким образом весь остров составляет как бы одну семью. Деньги в Утопии совсем неизвестны. Все вещи имеются в избытке. Нет никакого основания описаться, что кто-нибудь потребует больше, чем ему нужно, потому что каждый уверен, что ему никогда не придется терпеть нужды.

На каждой улице города построены громадные великолепные дворцы. В них живут «сифогранты» - должностные лица, которые избираются по одному на каждые 30 семей. К каждому из дворцов прикреплены по 30 семейств, живущих по обе стороны. Заведующие кухнями этих дворцов в определенные часы приходят на рынок, где каждый берет необходимые продукты, нужные для 30 семей. Но лучшие продукты прежде всего посылаются для больных в госпитали.

В определенные часы каждые 30 семейств направляются в свои дворцы обедать и ужинать. На рынках не препятствуется брать всем съестные припасы сколько кто хочет, но нет никого, кто добровольно бы обедал отдельно у себя дома, когда рядом во дворце сколько угодно хорошей и готовой пищи. Кушанья во дворце готовят женщины поочередно, а за столом прислуживают мальчики и девочки.

Главной задачей выборных сифогрантов является наблюдение за тем, чтобы никто не бездельничал. Все сифогранты назначают князя из четырех кандидатов, выбираемых народом. Должность князя пожизненная. Он лишается должности только в том случае, если на него падет подозрение, что он стремится к самодержавию. Вероисповедание на острове - личное дело каждого. Священники, как и все чиновники, избираются народом.

Население Утопии ненавидит войну и военную славу считает самой незавидной. Война необходима только для защиты своей родины или своих друзей и для освобождения угнетенного народа от ига тирании. Ученые - в большом почете. Они освобождаются от физического труда, но занятия наукой не являются монополией ученых. Обыкновенно рано утром происходят публичные чтения, посещать которые могут все мужчины и женщины. Смотря по своей склонности, они слушают чтения по тем или иным предметам.

Итак, в Утопии нет частной собственности и нет денег. Каждый занимается только делами общества, и все распределяется равномерно по принципу: каждый работает сколько он может и получает сколько ему надо. И хотя нет собственности, там все богаты и у всех спокойная и беззаботная жизнь.

Коммунизм Томаса Мора был утопическим, несбыточным. Однако он был создан глубоким знанием жизни и пониманием потребностей той эпохи. Мор первый сделал попытку приноровить коммунизм к вновь возникающему капиталистическому обществу и первый в мире выдвинул основной принцип коммунизма, который позднее вошел в теорию научного коммунизма Карла Маркса: от каждого - по способностям, каждому - по потребностям.

У Мора наука впервые попадает на службу людям. Наука, казавшаяся христианству враждебной, становится необходимой при создании нового, справедливого строя. Мор делает науку доступной всем как высшее наслаждение. Но путей к достижению коммунистического общества Мор не указал, да по тому времени и не мог этого сделать.

Имя: Томас Мор (Thomas More)

Возраст: 57 лет

Деятельность: юрист, философ, писатель-гуманист

Семейное положение: был женат

Томас Мор: биография

Томас Мор – это известный писатель-гуманист, философ и юрист из Англии, также занимавший пост лорд-канцлера страны. Наиболее известен Томас Мор произведением под названием «Утопия». В этой книге он, взяв в качестве примера выдуманный остров, изложил свое видение идеальной общественно-политической системы.

Философ также был активным общественным деятелем: ему была чужда эпоха Реформации, и он чинил препятствия распространению протестантской веры на английские земли. Отказавшись признать за Генрихом VIII статус главы английской церкви, он был казнен по Акту об измене. В XX веке Томаса Мора причислили к лику католических святых.

Детство и юность

Биография Томаса Мора начинается в семействе лондонского судьи Высшего королевского суда сэра Джона Мора. Томас появился на свет 7 февраля 1478 года. Его отец был известен неподкупностью, честностью и высокими моральными принципами, что во многом определило мировосприятие его сына. Первое образование сын прославленного судьи получил в грамматической школе Святого Антония.

В тринадцатилетнем возрасте Мор-младший получил должность пажа при кардинале Джоне Мортоне, в течение некоторого времени работавшем лорд-канцлером Англии. Мортону пришелся по вкусу веселый, остроумный и любознательный молодой человек. Кардинал заявил, что Томас непременно «станет изумительным человеком».

В шестнадцать лет Мор поступил в Оксфордский университет. Его преподавателями были величайшие британские юристы конца XV века: Вильям Гросин и Томас Линакр. Учеба давалась молодому человеку относительно легко, хотя уже в ту пору его начали привлекать не столько сухие формулировки законов, сколько произведения гуманистов того времени. Так, к примеру, Томас самостоятельно перевел на английский язык биографию и труд «Двенадцать мечей» гуманиста из Италии Пико делла Мирандола.

Спустя два года после поступления в Оксфорд Мор-младший, по указанию отца, вернулся в Лондон с целью добиться улучшения знаний в области английского права. Томас был способным учеником и с помощью опытных юристов того времени изучил все подводные камни английского законодательства и стал блистательным адвокатом. При этом он интересовался философией, штудировал произведения древних классиков (особенно – Лукиана и ), совершенствовал латинский и греческий и продолжал писать собственные сочинения, часть которых была начата еще во время учебы в Оксфорде.

«Проводником» в мир гуманистов для Томаса Мора стал Эразм Роттердамский, с которым адвокат познакомился на торжественном приеме у лорда-мэра. Благодаря дружбе с Роттердамским начинающий философ вошел в круг гуманистов своего времени, а также в кружок Эразма. Находясь в гостях в доме Томаса Мора, Роттердамский создал сатиру «Похвала глупости».

Предположительно, период с 1500 до 1504 годы молодой адвокат провел в лондонском картезианском монастыре. Однако он не захотел окончательно посвятить жизнь служению Богу и остался в миру. Тем не менее, с тех пор Томас Мор не оставлял привычек, полученных за время жизни в монастыре: он рано вставал, много молился, не забывал ни об одном посте, занимался самобичеванием и носил власяницу. Это сочеталось со стремлением служить и помогать стране.

Политика

В начале 1500-ых годов Томас Мор преподавал право параллельно с ведением адвокатской практики, а в 1504 году он стал членом Парламента от купечества Лондона. Работая в Парламенте, он не раз позволял себе открыто высказываться против налогового произвола, который чинил жителям Англии король Генрих VII. Из-за этого юрист впал в немилость в высших эшелонах власти и был вынужден на некоторое время отказаться от политической карьеры, вернувшись исключительно к адвокатской работе.

Одновременно с ведением судейских дел, в это время Томас все более уверенно пробует свои силы в литературе. Когда в 1510 году новый правитель Англии – Генрих VIII – созвал новый Парламент, литератору и юристу вновь нашлось место в высшем законодательном органе страны. В то же время Мор получил должность помощника городского шерифа Лондона, а через пять лет (в 1515 году) он стал членом делегации английского посольства, направленной во Фландрию для ведения переговоров.

Тогда Томас и начал работать над своей «Утопией»:

• Первую книгу этого произведения автор написал во Фландрии и завершил вскоре после того, как вернулся домой.
• Вторую книгу, основное содержание которой – повествование о выдуманном острове в океане, который якобы был недавно открыт исследователями – Мор, преимущественно, написал раньше, и по завершении первой части произведения лишь слегка подправил и систематизировал материал.
• Третья книга была издана в 1518 году и включала в себя, помимо написанного ранее материала, «Эпиграммы» автора – обширное собрание его поэтических произведений, выполненных в жанре поэм, стихотворений и непосредственно эпиграмм.

«Утопия» была рассчитана на просвещенных монархов и ученых-гуманистов. Она оказала большое влияние на развитие идеологии утопистов и упоминала о ликвидации частной собственности, равенстве потребления, обобществленном производстве и т.д. Одновременно с написанием этого произведения Томас Мор работал и над другой книгой – «Историей Ричарда III».

Страна Утопия, описанная Томасом Мором

Король Генрих VIII высоко оценил «Утопию» одаренного адвоката и в 1517 году решил назначить его своим личным советником. Так знаменитый утопист вступил в Королевский совет, получил статус королевского секретаря и возможность работать над дипломатическими поручениями. В 1521 году он начал заседать в высшем английском судебном учреждении – «Звездной палате».

В то же время он получил рыцарский титул, земельные пожалования и стал помощником казначея. Несмотря на успешную политическую карьеру, он оставался скромным и честным человеком, о стремлении которого к справедливости знала вся Англия. В 1529 году король Генрих VIII пожаловал верному советнику высший государственный пост – должность лорд-канцлера. Томас Мор стал первым выходцем из буржуазии, которому удалось занять этот пост.

Произведения

Наибольшую ценность среди трудов Томаса Мора имеет произведение «Утопия», в состав которого входят две книги.

Первая часть работы представляет собой литературно-политический памфлет (произведение художественно-публицистического характера). В нем автор выражает свои взгляды на то, насколько несовершенна социальная и политическая система. Мор критикует смертную казнь, иронически высмеивает разврат и тунеядство духовенства, жестко выступает против огораживания общинных людей, выражает несогласие с «кровавыми» законами о рабочих. В этой же части Томас предлагает и программу реформ, призванных исправить положение вещей.

Во второй части представлено гуманистическое учение Мора. Основные идеи этого учения сводятся к следующему: главой государства должен быть «мудрый монарх», частная собственность и эксплуатация должны быть заменены обобществленным производством, труд обязателен для всех и не должен быть изнурительным, деньги могут быть использованы только для торговли с другими странами (монополия на которую принадлежит государственному руководству), распределение продуктов должно осуществляться по потребностям. Философия Мора предполагала полную демократию и равноправие, несмотря на наличие короля.

«Утопия» стала основой для последующего развития утопических учений. В том числе, она сыграла немалую роль в становлении гуманистической позиции такого известного философа, как Томмазо Кампанелла. Другим значимым произведением Томаса Мора стала «История Ричарда III», по поводу правдоподобности которой до сих пор ведутся дебаты: одни исследователи считают книгу историческим произведением, другие – скорее художественным. Утопист также написал немало переводов и стихотворных трудов.

Личная жизнь

Еще до того, как эпоха Возрождения пополнилась знаменитым произведением Томаса Мора и до того, как он начал занимать высокие посты в государстве, гуманист женился на семнадцатилетней Джейн Кольт из Эссекса. Это произошло в 1505 году. Она была тихой и доброй девушкой и вскоре родила мужу четырех детей: сына Джона и дочерей Сесиль, Элизабет и Маргарет.

В 1511 году Джейн скончалась из-за лихорадки. Томас Мор, не желая оставлять детей без матери, в скором времени женился на обеспеченной вдове Элис Мидлтон, с которой счастливо прожил до самой смерти. У нее также был ребенок от первого брака.

Смерть

Для Томаса Мора цитаты из его произведений были не просто художественным вымыслом – он глубоко верил во все положения своего учения и оставался религиозным человеком. Поэтому, когда Генрих VIII захотел расторгнуть брак со своей супругой, Мор настаивал, что сделать это может только Папа Римский. В роли последнего на тот момент выступал Климент VII, и он был против бракоразводного процесса.

В результате Генрих VIII разорвал связи с Римом и встал на путь создания англиканской церкви в родной стране. Вскоре была коронована , новая супруга короля. Все это вызвало настолько сильное возмущение у Томаса Мора, что он не только оставил пост лорда-канцлера, но и помог монахине Элизабет Бартон публично осудить поведение короля.

Вскоре Парламент принял «Акт о престолонаследии»: все английские рыцари должны были принести присягу, признавая детей Генриха VIII и Анны Болейн законными и отказываясь признавать какую-либо власть над Англией за исключением власти представителей династии Тюдоров. Томас Мор отказался произнести присягу и был заключен в Тауэр. В 1535 году его казнили за государственную измену.

В 1935 году он был причислен к лику католических святых.

Очень кратко Идеальное устройство острова Утопия, где упразднены деньги и частная собственность, а правителей выбирают граждане, противо­по­ставляется европейским державам XVI века, где ведутся войны за чужие земли.

Книга начинается своеобразным вступлением - письмом Томаса Мора к другу Петру Эгидию с просьбой прочесть «Утопию» и написать, не ускользнули ли от Мора какие-то важные детали.

Первая книга

Повествование ведётся от лица Томаса Мора. Он прибывает во Фландрию в качестве посла и встречает там Петра. Тот знакомит друга с опытным морепла­вателем Рафаилом, который много путешествовал. Рафаил, узнав множество обычаев и законов других стран, выделяет такие, которые можно использовать во благо в европейских государствах. Пётр советует мореплавателю употребить свои знания, устроившись на службу к государю советником, но тот не желает заниматься этим - цари много внимания уделяют военному делу и стремятся приобрести всё новые земли вместо того, чтобы заботится о своих собственных. Все советники, как правило, поддерживают в этом владыку, дабы не испортить свою репутацию и не впасть в немилость. Рафаил же осуждает войну и считает её бессмысленной. Мелкое воровство и убийство караются одинаково: смертной казнью. Богачи купаются в роскоши, проводя своё время в праздности, а простой люд тяжко работает, нищенствуя, что и способствует преступности.

Каждая держава считает нужным иметь армию и неограниченное количество золота для содержания войска, война же необходима хотя бы для того, чтобы дать опыт солдатам в резне.

Как истинный философ, Рафаил хочет говорить правду, поэтому стоит воздержаться от занятий государ­ственными делами. Мореплаватель рассказывает о государстве, чьи обычаи и законы пришлись ему по душе.

Вторая книга

Остров Утопия назван в честь основателя этого государства, Утопа. На острове пятьдесят четыре города. Нравы, учреждения и законы везде одинаковы. Центром является город Амаурот. Поля равномерно распределены межу всеми областями. Городские и сельские жители каждые два года меняются местами: в деревни прибывают те семьи, которые ещё здесь не работали.

Амаурот окружён глубоким рвом, бойницами и башнями. Это чистый и красивый город. Возле каждого дома есть прекрасный сад. Частная собственность настолько упразднена, что каждые десять лет утопийцы по жребию меняют свои дома.

Каждые тридцать семейств выбирают себе филарха (или сифогранта), над десятью филархами и их семействами стоит протофиларх (или транибор). Все двести протофилархов выбирают князя, который руководит страной. Его избирают на всю жизнь. На других должностях лица меняются ежегодно.

Все мужчины и женщины в стране занимаются земледелием. Помимо этого каждый изучает какое-то ремесло, которое передаётся по наследству. Если кто-то тяготеет не к семейному делу, его переводят в семейство, которое занимается нужным ремеслом. Рабочий день длится шесть часов. Свободное время, как правило, посвящают наукам или своему делу. Наиболее усердные в науках продвигаются в разряд учёных. Из них выбирают духовенство, послов, траниборов и главу государства - адема.

Во время работы утопийцы одеты в шкуры, по улицам они ходят в плащах (крой и цвет одинаков на всём острове). У каждого одно платье на два года.

В семьях повинуются старейшему. Если города перенаселены, то граждан Утопии переселяют в колонии, и наоборот. В центре каждого города есть рынок, куда свозят товары и продовольствие. Там каждый может взять себе сколько нужно: всё имеется в достаточном изобилии. Во дворцах собирается вся сифогрантия для общественных обедов и ужинов.

Утопийцы могут перемещаться между городами с позволения траниборов и сифогрантов. За произвольное передвижение утопийца ждёт наказание, при повторном нарушении - рабство.

Всё необходимое в Утопии есть в таком количестве, что часть отдают малоимущим других стран, остальное продают. Деньги утопийцы используют только во внешней торговле и хранят на случай войны. Золото и серебро они презирают: в кандалы из этих металлов заковывают рабов, утопийцы им вообще не пользуются. Драгоценные камни служат детям игрушками. Взрослея, они оставляют их.

В науках и искусстве утопийцы достигли больших высот. Если у них гостят иностранцы, граждане Утопии детально знакомятся с их культурой и науками, быстро их постигают и развивают у себя.

Жизнь утопийцев состоит из добродетели и удовольствий тела и духа. Отношения строятся на честности и справед­ливости, граждане помогают слабым и заботятся о больных. Здоровье - одно из главных удовольствий, также ценится красота, сила и проворство.

В рабство обращают за позорное деяние утопийцев или приговорённых к казни предста­вителей других народов. Труд рабов приносит больше пользы, чем казнь.

Тяжело больным даётся право прервать свои мучения: ведь жизнь - это удовольствие, такой поступок не считается грехом. Прелюбодеяние тяжко карается.

Утопийцы считают войну зверством, поэтому для победы, прежде всего, используют хитрость, подкуп приближённых государя-врага и так далее. Если этот метод не помогает, они делают ставку на военные сражения. Утопийцы нанимают иноземных солдат и щедро им платят. Своих граждан ставят лишь на руководящие должности. Они могут вступить в войну для защиты угнетённых народов, но никогда не допускают сражений на своих землях.

В Утопии граждане свободно выбирают любую религию. Никто не имеет права пытаться насильственно обращать другого в свою веру или унижать иноверца. Большинство верит в единого бога, называют его Митрою. Никто не боится смерти: новая, ещё более счастливая жизнь сулит встречу с богом.

Священники в большом почёте не только у утопийцев, но и других народов. Их так же избирают граждане Утопии, могут избираться и женщины. Священники не подлежат суду. Они даже могут остановить битву и спасти проигрывающих, в том числе и противников утопийцев.

Рафаил заканчивает рассказ, и Мор, отмечая его утомлённость, не решается высказаться о нелепости некоторых законов утопийцев.

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Томас Мор

Золотая Книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и новом острове «Утопия»

Томас Мор шлет привет Петру Эгидию .

Дорогой Петр Эгидий, мне, пожалуй, и стыдно посылать тебе чуть не спустя год эту книжку о государстве утопийцев, так как ты, без сомнения, ожидал ее через полтора месяца, зная, что я избавлен в этой работе от труда придумывания; с другой стороны, мне нисколько не надо было размышлять над планом, а надлежало только передать тот рассказ Рафаила, который я слышал вместе с тобою. У меня не было причин и трудиться над красноречивым изложением, – речь рассказчика не могла быть изысканной, так как велась экспромтом, без приготовления; затем, как тебе известно, эта речь исходила от человека, который не столь сведущ в латинском языке, сколько в греческом, и чем больше моя передача подходила бы к его небрежной простоте, тем она должна была бы быть ближе к истине, а о ней только одной я в данной работе должен заботиться и забочусь.

Признаюсь, друг Петр, этот уже готовый материал почти совсем избавил меня от труда, ибо обдумывание материала и его планировка потребовали бы немало таланта, некоторой доли учености и известного количества времени и усердия; а если бы понадобилось изложить предмет не только правдиво, но также и красноречиво, то для выполнения этого у меня не хватило бы никакого времени, никакого усердия. Теперь, когда исчезли заботы, из-за которых пришлось бы столько попотеть, мне оставалось только одно – просто записать слышанное, а это было уже делом совсем нетрудным; но все же для выполнения этого «совсем нетрудного дела» прочие дела мои оставляли мне обычно менее чем ничтожное количество времени. Постоянно приходится мне то возиться с судебными процессами (одни я веду, другие слушаю, третьи заканчиваю в качестве посредника, четвертые прекращаю на правах судьи), то посещать одних людей по чувству долга, других – по делам. И вот, пожертвовав вне дома другим почти весь день, я остаток его отдаю своим близким, а себе, то есть литературе, не оставляю ничего.

Действительно, по возвращении к себе надо поговорить с женою, поболтать с детьми, потолковать со слугами. Все это я считаю делами, раз это необходимо выполнить (если не хочешь быть чужим у себя в доме). Вообще надо стараться быть возможно приятным по отношению к тем, кто дан тебе в спутники жизни или по предусмотрительности природы, или по игре случая, или по твоему выбору, только не следует портить их ласковостью или по снисходительности из слуг делать господ. Среди перечисленного мною уходят дни, месяцы, годы. Когда же тут писать? А между тем я ничего не говорил о сне, равно как и обеде, который поглощает у многих не меньше времени, чем самый сон, – а он поглощает почти половину жизни. Я же выгадываю себе только то время, которое краду у сна и еды; конечно, его мало, но все же оно представляет нечто, поэтому я хоть и медленно, но все же напоследок закончил «Утопию» и переслал тебе, друг Петр, чтобы ты прочел ее и напомнил, если что ускользнуло от меня. Правда, в этом отношении я чувствую за собой известную уверенность и хотел бы даже обладать умом и ученостью в такой же степени, в какой владею своей памятью, но все же не настолько полагаюсь на себя, чтобы думать, что я не мог ничего забыть.

Именно, мой питомец Иоанн Клемент , который, как тебе известно, был вместе с нами (я охотно позволяю ему присутствовать при всяком разговоре, от которого может быть для него какая-либо польза, так как ожидаю со временем прекрасных плодов от той травы, которая начала зеленеть в ходе его греческих и латинских занятий), привел меня в сильное смущение. Насколько я припоминаю, Гитлодей рассказывал, что Амауротский мост , который перекинут через реку Анидр , имеет в длину пятьсот шагов, а мой Иоанн говорит, что надо убавить двести; ширина реки, по его словам, не превышает трехсот шагов. Прошу тебе порыться в своей памяти. Если ты одних с ним мыслей, то соглашусь и я и признаю свою ошибку. Если же ты сам не припоминаешь, то я оставлю, как написал, именно то, что, по-моему, я помню сам. Конечно, я приложу все старание к тому, чтобы в моей книге не было никакого обмана, но, с другой стороны, в сомнительных случаях я скорее скажу невольно ложь, чем допущу ее по своей воле, так как предпочитаю быть лучше честным человеком, чем благоразумным.

Впрочем, этому горю легко будет помочь, если ты об этом разузнаешь у самого Рафаила или лично, или письменно, а это необходимо сделать также и по другому затруднению, которое возникло у нас, не знаю, по чьей вине: по моей ли скорее, или по твоей, или по вине самого Рафаила. Именно, ни нам не пришло в голову спросить, ни ему – сказать, в какой части Нового Света расположена Утопия. Я готов был бы, разумеется, искупить это упущение изрядной суммой денег из собственных средств. Ведь мне довольно стыдно, с одной стороны, не знать, в каком море находится остров, о котором я так много распространяюсь, а с другой стороны, у нас находится несколько лиц, а в особенности одно, человек благочестивый и по специальности богослов, который горит изумительным стремлением посетить Утопию не из пустого желания или любопытства посмотреть на новое, а подбодрить и развить нашу религию, удачно там начавшуюся. Для надлежащего выполнения этого он решил предварительно принять меры к тому, чтобы его послал туда папа и даже чтобы его избрали в епископы утопийцам; его нисколько не затрудняет то, что этого сана ему приходится добиваться просьбами. Он считает священным такое домогательство, которое порождено не соображениями почета или выгоды, а благочестием.

Поэтому прошу тебя, друг Петр, обратиться к Гитлодею или лично, если ты можешь это удобно сделать, или списаться заочно и принять меры к тому, чтобы в настоящем моем сочинении не было никакого обмана или не было пропущено ничего верного. И едва ли не лучше показать ему самую книгу. Ведь никто другой не может наравне с ним исправить, какие там есть, ошибки, да и сам он не в силах исполнить это, если не прочтет до конца написанного мною. Сверх того, таким путем ты можешь понять, мирится ли он с тем, что это сочинение написано мною, или принимает это неохотно. Ведь если он решил сам описать свои странствия, то, вероятно, не захотел бы, чтобы это сделал я: во всяком случае, я не желал бы своей публикацией о государстве утопийцев предвосхитить у его истории цвет и прелесть новизны.

Впрочем, говоря по правде, я и сам еще не решил вполне, буду ли я вообще издавать книгу. Вкусы людей весьма разнообразны, характеры капризны, природа их в высшей степени неблагодарна, суждения доходят до полной нелепости. Поэтому несколько счастливее, по-видимому, чувствуют себя те, кто приятно и весело живет в свое удовольствие, чем те, кто терзает себя заботами об издании чего-нибудь, могущего одним принести пользу или удовольствие, тогда как у других вызовет отвращение или неблагодарность. Огромное большинство не знает литературы, многие презирают ее. Невежда отбрасывает как грубость все то, что не вполне невежественно; полузнайки отвергают как пошлость все то, что не изобилует стародавними словами; некоторым нравится только ветошь, большинству – только свое собственное. Один настолько угрюм, что не допускает шуток; другой настолько неостроумен, что не переносит остроумия; некоторые настолько лишены насмешливости, что боятся всякого намека на нее, как укушенный бешеной собакой страшится воды; иные до такой степени непостоянны, что сидя одобряют одно, а стоя – другое. Одни сидят в трактирах и судят о талантах писателей за стаканами вина, порицая с большим авторитетом все, что им угодно, и продергивая каждого за его писание, как за волосы, а сами меж тем находятся в безопасности и, как говорится в греческой поговорке, вне обстрела. Эти молодцы настолько гладки и выбриты со всех сторон, что у них нет и волоска, за который можно было бы ухватиться. Кроме того, есть люди настолько неблагодарные, что и после сильного наслаждения литературным произведением они все же не питают никакой особой любви к автору. Они вполне напоминают этим тех невежливых гостей, которые, получив в изобилии богатый обед, наконец сытые уходят домой, не принеся никакой благодарности пригласившему их. Вот и затевай теперь на свой счет пиршество для людей столь нежного вкуса, столь разнообразных настроений и, кроме того, для столь памятливых и благодарных.

А все же, друг Петр, ты устрой с Гитлодеем то, о чем я говорил. После, однако, у меня будет полная свобода принять по этому поводу новое решение. Впрочем, покончив с трудом писания, я, по пословице, поздно хватился за ум; поэтому, если это согласуется с желанием Гитлодея, я в дальнейшем последую касательно издания совету друзей, и прежде всего твоему.

Прощайте, милейший Петр Эгидий и твоя прекрасная супруга, люби меня по-прежнему, я же люблю тебя еще больше прежнего.

Первая книга

Беседа, которую вел выдающийся муж Рафаил Гитлодей, о наилучшем состоянии государства, в передаче знаменитого мужа Томаса Мора, гражданина и виконта славного британского города Лондона

У непобедимейшего короля Англии Генриха, восьмого с этим именем, щедро украшенного всеми качествами выдающегося государя, были недавно немаловажные спорные дела с пресветлейшим государем Кастилии Карлом.

Для обсуждения и улажения их он отправил меня послом во Фландрию в качестве спутника и товарища несравненного мужа Кутберта Тунсталла , которого недавно, к всеобщей радости, король назначил начальником архивов. В похвалу ему я не скажу ничего, но не из боязни, что дружба с ним не будет верной свидетельницей моей искренности, а потому, что его доблесть и ученость стоят выше всякой моей оценки; затем повсеместная слава и известность его настолько исключают необходимость хвалить его, что, поступая так, я, по пословице, стал бы освещать солнце лампой.

Согласно предварительному условию, в Бругге встретились с нами представители государя, все выдающиеся мужи. Среди них первенствовал и был главою губернатор Бругге, а устами и сердцем посольства был Георгий Темзиций , настоятель собора в Касселе , красноречивый не только в силу искусства, но и от природы. К тому же он был превосходным знатоком права и выдающимся мастером в ведении переговоров благодаря своему уму, равно как и постоянному опыту. После нескольких встреч мы не пришли к полному согласию по некоторым пунктам, и потому они, простившись с нами, поехали на несколько дней в Брюссель, чтобы узнать волю их государя. А я на это время, по требованию обстоятельств, отправился в Автверпен.

Во время пребывания там наиболее приятным из всех моих посетителей был Петр Эгидий, уроженец Антверпена, человек, пользующийся среди сограждан большим доверием и почетом и достойный еще большего. Неизвестно, что стоит выше в этом юноше – его ученость или нравственность, так как он и прекрасный человек и высокообразованный. К тому же он мил со всеми, а к друзьям особенно благожелателен, любит их, верен им, относится к ним так сердечно, что вряд ли найдешь где другого человека, которого можно было бы сравнить с ним в отношении дружбы. Он на редкость скромен, более всех других ему чужда напыщенность; ни в ком простодушие не связано в такой мере с благоразумием. Речь его весьма изящна и безобидно-остроумна. Поэтому приятнейшее общение с ним и его в высокой степени сладостная беседа в значительной мере облегчили мне тоску по родине и домашнему очагу, по жене и детям, к свиданию с которыми я стремился с большой тревогой, так как тогда уже более четырех месяцев отсутствовал из дому.

Однажды я был на богослужении в храме девы Марии, который является и красивейшим зданием, и всегда переполнен народом. По окончании обедни я собирался вернуться в гостиницу, как вдруг случайно вижу Петра говорящим с иностранцем, близким по летам к старости, с опаленным от зноя лицом, отпущенной бородой, с плащом, небрежно свесившимся с плеча; по наружности и одежде он показался мне моряком. Заметив меня, Петр тотчас подходит и здоровается. Я хотел ответить ему, но он отводит меня несколько в сторону и спрашивает:

– Видишь ты этого человека? – Одновременно он показывает на того, кого я видел говорившим с ним.

– Его приход был бы мне очень приятен, – ответил я, – ради тебя.

– Нет, – возразил Петр, – ради тебя, если бы ты знал этого человека. Нет ведь теперь никого на свете, кто мог бы рассказать столько историй о неведомых людях и землях, а я знаю, что ты большой охотник послушать это.

– Значит, – говорю, – я сделал неплохую догадку. Именно, сразу, с первого взгляда, я заметил, что это – моряк.

– И все-таки, – возразил Петр, – ты был очень далек от истины. Правда, он плавал по морю, но не как Палинур , а как Улисс , вернее – как Платон . Ведь этот Рафаил – таково его имя, а фамилия Гитлодей – не лишен знания латыни, а греческий он знает превосходно. Он потому усерднее занимался этим языком, чем римским, что всецело посвятил себя философии, а в области этой науки, как он узнал, по-латыни не существует ничего сколько-нибудь важного, кроме некоторых сочинений Сенеки и Цицерона. Оставив братьям имущество, которое было у него на родине (он португалец), он из желания посмотреть на мир примкнул к Америго Веспуччи и был постоянным его спутником в трех последующих путешествиях из тех четырех, про которые читают уже повсюду , но при последнем не вернулся с ним. Ибо Рафаил приложил все старание и добился у Веспуччи быть в числе тех двадцати четырех, кто был оставлен в крепости у границ последнего плавания. Таким образом, он был оставлен в угоду своему характеру, более склонному к странствиям по чужбине, чем к пышным мавзолеям на родине. Он ведь постоянно повторяет следующие изречения: «Небеса не имеющих урны укроют» и: «Дорога к всевышним отовсюду одинакова» . Не будь божество благосклонно к нему, такие мысли его обошлись бы ему очень дорого.

В дальнейшем, после разлуки с Веспуччи, он с пятью своими товарищами по крепости объездил много стран, и напоследок удивительная случайность занесла его на Тапробану ; оттуда прибыл он в Каликвит , где нашел, кстати, корабли португальцев, и в конце концов неожиданно вернулся на родину.

После этого рассказа Петра я поблагодарил его за услужливость, именно – за усиленную заботу о том, чтобы мне насладиться беседой с тем лицом, разговор с которым, как он надеялся, будет мне приятен. Затем я поворачиваюсь к Рафаилу. Тут после взаимных приветствий и обмена теми общепринятыми фразами, которые обычно говорятся при первой встрече лиц незнакомых, мы идем ко мне домой и здесь в саду, усевшись на скамейке, покрытой зеленым дерном, начинаем разговор.

Рафаил рассказал нам, как после отъезда Веспуччи он сам и его товарищи, оставшиеся в крепости, начали мало-помалу, путем встреч и ласкового обхождения, приобретать себе расположение жителей той страны. В результате они не только жили среди них в безопасности, но чувствовали себя с ними по-приятельски; затем они вошли в милость и расположение к одному государю (имя его и название его страны выпали у меня из памяти). Благодаря его щедрости, продолжал Рафаил, как сам он, так и его товарищи получили в изобилии продовольствие и денежные средства, а вместе с тем и вполне надежного проводника. Он должен был доставить их – по воде на плотах, по суше на повозках – к другим государям, к которым они ехали с дружескими рекомендациями. После многодневного пути Рафаил, по его словам, нашел малые и большие города и густонаселенные государства с отнюдь не плохим устройством.

Действительно, под экваториальной линией, затем с обеих сторон вверх и вниз от нее, почти на всем пространстве, которое охватывает течение солнца, лежат обширные пустыни, высохшие от постоянного жара; в них повсюду нечистота, грязь, предметы имеют скорбный облик, все сурово и невозделано, заселено зверями и змеями или, наконец, людьми, не менее дикими, чем чудовища, и не менее вредными. Но по мере дальнейшего продвижения все мало-помалу смягчается: климат становится менее суровым, почва – привлекательной от зелени, природа живых существ – более мягкой. Наконец открываются народы, города, большие и малые; в их среде постоянные торговые сношения по суше и по морю не только между ними и соседями, но даже и с племенами, живущими в отдалении.

По словам Рафаила, он имел возможность осмотреть многие страны во всех направлениях потому, что он и его товарищи весьма охотно допускались на всякий корабль, снаряжавшийся для любого плавания. Он рассказывал, что корабли, виденные им в первых странах, имели киль плоский, паруса на них натягивались из сшитых листьев папируса или из прутьев, в иных местах – из кож. Далее находили они кили заостренные, паруса пеньковые, наконец – во всем похожие на наши. Моряки оказались достаточно сведущими в знании моря и погоды.

Но, как он рассказывал, он приобрел у них огромное влияние, сообщив им употребление магнитной иглы, с которой они раньше были совершенно незнакомы и потому с робостью привыкали к морской пучине, доверяясь ей без колебаний не в иную пору, как только летом. Ныне же, крепко уповая на эту иглу, они презирают зиму. Результатом этого явилась скорее их беззаботность, чем безопасность; поэтому можно опасаться, как бы та вещь, которая, по их мнению, должна была принести им большую пользу, не явилась, в силу их неблагоразумия, причиной больших бедствий.

Слишком долго было бы излагать его рассказы о том, что он видел в каждой стране, да это и не входит в план настоящего сочинения и, может быть, будет передано нами в другом месте. Особенно полезным будет, конечно, прежде всего знакомство с теми правильными и мудрыми мероприятиями, которые он замечал где-либо у народов, живущих в гражданском благоустройстве. Об этом и мы расспрашивали его с большою жадностью, и он распространялся охотнее всего. Между тем мы оставили в стороне всякие вопросы о чудовищах, так как это представляется отнюдь не новым. Действительно, на хищных Сцилл , и Целен , и пожирающих народы Лестригонов и тому подобных бесчеловечных чудовищ можно наткнуться почти всюду, а граждан, воспитанных в здравых и разумных правилах, нельзя найти где угодно.

И вот, отметив у этих новых народов много превратных законов, Рафаил, с другой стороны, перечислил немало и таких, из которых можно взять примеры для исправления заблуждений наших городов, народов, племен и царств; об этом, как я сказал, я обещаюсь упомянуть в другом месте. Теперь я имею в виду только привести его рассказ об обычаях и учреждениях утопийцев, но предварительно все же передам тот разговор, который послужил как бы путеводной нитью к упоминанию этого государства.

Именно, Рафаил стал весьма умно перечислять сперва ошибки наши и тех народов, во всяком случае, очень многочисленные с обеих сторон, а затем мудрые и благоразумные распоряжения у нас, равно как и у них. При этом он излагал обычаи и учреждения каждого народа так, что казалось, будто, попадая в какое-либо место, он прожил там всю жизнь.

Тогда Петр в восхищении воскликнул:

– Друг Рафаил, почему ты не пристроишься при каком-либо государе? Я убежден, что ты вполне угодишь каждому из них, так как в силу такой своей учености и такого знания мест и людей ты способен не только позабавить, но привести поучительный пример и помочь советом. Вместе с тем таким способом ты сможешь отлично устроить и собственные дела, оказать большую помощь преуспеянию всех твоих близких.

– Что касается моих близких, – возразил Рафаил, – то я не очень волнуюсь из-за них. Я считаю, что посильно выполнил лежавший на мне долг по отношению к ним. Именно, будучи не только вполне здоровым и бодрым, но и молодым человеком, я распределил между родственниками и друзьями свое имущество. А обычно другие отступаются от него только под старость и при болезни, да и тогда даже отступаются с трудом, будучи не в силах более удержать его. Думаю, что мои близкие должны быть довольны этой моей милостью и не будут требовать и ждать того, чтобы ради них я пошел служить царям.

– Не выражайся резко! – заметил Петр. – Я имел в виду не служить царям, а услужить им.

– Но это, – ответил Рафаил, – только один лишний слог по сравнению с служить.

– А я, – возразил Петр, – думаю так: как бы ты ни называл это занятие, именно оно является средством, которым ты можешь принести пользу не только тесному кругу лиц, но и обществу, а также улучшить свое собственное положение.

– Улучшится ли оно, – спросил Рафаил, – тем путем, который мне не по сердцу? Ведь теперь я живу так, как хочу, а я почти уверен, что это – удел немногих порфироносцев! Разве мало таких лиц, которые сами ищут дружбы с владыками, и разве, по-твоему, получится большой урон, если они обойдутся без меня или без кого-либо мне подобного?

Тогда вступаю в беседу я:

– Друг Рафаил, ты, очевидно, не стремишься ни к богатству, ни к могуществу, и, разумеется, человека с таким образом мыслей я уважаю и почитаю не менее, чем и каждого из тех, кто обладает наивысшим могуществом. Но, как мне кажется, ты поступишь с полным достоинством для себя и для твоего столь возвышенного и истинно философского ума, если постараешься даже с известным личным ущербом отдать свой талант и усердие на служение обществу; а этого ты никогда не можешь осуществить с такой пользой, как если ты станешь советником какого-либо великого государя и, в чем я уверен, начнешь внушать ему надлежащие честные мысли. Не надо забывать, что государь, подобно неиссякаемому источнику, изливает на весь народ поток всего хорошего и дурного. Ты же всегда, даже без большой житейской практики, явишься превосходным советником для всякого из королей благодаря твоей совершенной учености и даже без всякой учености, благодаря твоей многосторонней опытности.

– Друг Мор, – ответил Рафаил, – ты дважды ошибаешься: во-первых, в отношении меня, во-вторых, по сути дела. У меня нет тех способностей, которые ты мне приписываешь, а если бы они и были, то, жертвуя для дела своим бездействием, я не принес бы никакой пользы государству. Прежде всего все короли в большинстве случаев охотнее отдают свое время только военным наукам (а у меня в них нет опытности, да я и не желаю этого), чем благим деяниям мира; затем государи с гораздо большим удовольствием, гораздо больше заботятся о том, как бы законными и незаконными путями приобрести себе новые царства, нежели о том, как надлежаще управлять приобретенным. Кроме того, из всех советников королей нет никого, кто действительно настолько умен, чтобы не нуждаться в советах другого, однако каждый представляется самому себе настолько умным, что не желает одобрять чужое мнение. Впрочем, есть исключение: советники льстиво и низкопоклонно потворствуют каждому нелепому мнению лиц, пользующихся у государя наибольшим влиянием, желая подобной лестью расположить их к себе. И, во всяком случае, природой так устроено, что каждому нравятся его произведения. Так и ворону мил его выводок, и обезьяне люб ее детеныш.

Поэтому, если в кругу подобных лиц, завидующих чужим мнениям и предпочитающих собственные, кто-нибудь приведет факт, вычитанный им из истории прошлого или замеченный в других странах, то слушатели относятся к этому так, как будто вся репутация их мудрости подвергается опасности и после этого замечания их сочтут круглыми дураками, если они не сумеют придумать чего-нибудь такого, чем можно опорочить чужую выдумку. Если других средств нет, то они прибегают к следующему: это, говорят они, нравилось нашим предкам, а мы желали бы равняться с ними в мудрости. И на этом они успокаиваются, считая, что подобным замечанием прекрасно себя защитили. Как будто великая опасность получится от того, если кто в каком-либо деле окажется умнее своих предков. А между тем всему, что ими удачно установлено, мы с полным спокойствием предоставляем существовать. Но если по какому-либо поводу можно придумать нечто более благоразумное, то мы тотчас страстно хватаемся за этот довод и цепко держимся установленного ранее. С подобными высокомерными, нелепыми и капризными суждениями я встречался неоднократно в других местах, а особенно однажды столкнулся с ними в Англии.

– Скажи, пожалуйста, спрашиваю я, – так ты был в нашей стране?

– Да, – ответил он, – и провел там несколько месяцев после поражения западных англичан в гражданской войне против короля, которая была подавлена безжалостным их избиением. В это время я многим обязан был досточтимому отцу Иоанну Мортону , архиепископу Кентерберийскому и кардиналу, а тогда также и канцлеру Англии. Этот муж, друг Петр (я обращаюсь к тебе, так как Мор знает, что я имею в виду сказать), внушал уважение столько же своим авторитетом, как благоразумием и добродетелью. Стан у него был средний, но не согбенный от возраста, хотя и преклонного. Лицо внушало почтение, а не страх. В обхождении он был не тяжел, но серьезен и важен. У него появлялось иногда желание слишком сурового обращения с просителями, впрочем без вреда для них; он хотел этим испытать, какою находчивостью, каким присутствием духа обладает каждый. В смелости их, но отнюдь не связанной с нахальством, он находил большое удовольствие, так как это качество было сродни и ему самому, и он признавал такого человека пригодным для служебной деятельности. Речь его была гладкая и проникновенная. Он обладал превосходным знанием права, несравненным остроумием, на редкость дивной памятью. Эти выдающиеся природные качества он развил учением и упражнением.

Король вполне полагался на его советы; в мою бытность там находило в них опору и государство. С ранней юности, прямо со школьной скамейки, попал он ко двору, провел всю жизнь среди важных дел и, постоянно подвергаясь превратностям судьбы, среди многих и великих опасностей приобрел большой государственный опыт, который, будучи получен таким образом, нескоро исчезает.

По счастливой случайности я присутствовал однажды за его столом; тут же был один мирянин, знаток ваших законов. Не знаю, по какому поводу он нашел удобный случай для обстоятельной похвалы тому суровому правосудию, которое применялось в то время по отношению к ворам; их, как он рассказывал, вешали иногда по двадцати на одной виселице. Тем более удивительным, по его словам, выходило то, что, хотя незначительное меньшинство ускользало от казни, в силу какого-то злого рока, многие все же повсюду занимались разбоями. Тогда я, рискнув говорить свободно в присутствии кардинала, заявил:

«Ничего тут нет удивительного. Такое наказание воров заходит за границы справедливости и вредно для блага государства. Действительно, простая кража не такой огромный проступок, чтобы за него рубить голову, а с другой стороны, ни одно наказание не является настолько сильным, чтобы удержать от разбоев тех, у кого нет никакого другого способа снискать пропитание. В этом отношении вы, как и значительная часть людей на свете, по-видимому, подражаете плохим педагогам, которые охотнее бьют учеников, чем их учат. В самом деле, вору назначают тяжкие и жестокие муки, тогда как гораздо скорее следовало бы позаботиться о каких-либо средствах к жизни, чтобы никому не предстояло столь жестокой необходимости сперва воровать, а потом погибать».

«В этом отношении, – отвечал тот, – приняты достаточные меры, существуют ремесла, существует земледелие: ими можно поддержать жизнь, если люди сами не предпочтут быть дурными».

«Нет, так тебе не вывернуться, – отвечаю я. – Оставим, прежде всего, тех, кто часто возвращается домой калеками с войн внешних или гражданских, как недавно у вас после битвы при Корнуэлле и немного ранее – после войн с Францией . После потери членов тела ради государства и ради короля убожество не позволяет им вернуться к прежним занятиям, а возраст – изучить новые. Но, повторяю, оставим это, так как войны происходят через известные промежутки времени. Обратимся к тому, что бывает всякий день.

Во-первых, существует огромное число знати: она, подобно трутням, живет праздно, трудами других, именно – арендаторов своих поместий, которых для увеличения доходов стрижет до живого мяса. Только такая скупость и знакома этим людям, в общем расточительным до нищеты. Мало того, эти аристократы окружают себя также огромной толпой телохранителей, которые не учились никогда никакому способу снискивать пропитание. Но стоит господину умереть или этим слугам заболеть, как их тотчас выбрасывают вон. Хозяева охотнее содержат праздных, чем больных, и часто наследник умершего не в силах содержать отцовскую челядь. И вот они усиленно голодают, если не начинают усиленно разбойничать. Действительно, что им делать? Когда в скитаниях они поизносят несколько платье и поизносятся сами, то подкошенных болезнью и покрытых лохмотьями не соблаговолят принять благородные и не посмеют крестьяне. Эти последние прекрасно знают, что человек, деликатно воспитанный среди праздности и наслаждений, со шпагой на боку и со щитом в руке, привык только хвастливо бросать гордые взгляды на соседей и презирать всех по сравнению с собою, а отнюдь не пригоден для того, чтобы с заступом п мотыгой за скудное вознаграждение и скромный стол верно служить бедняку».

На это мой собеседник возразил:

«А нам, однако, надо особенно поддерживать людей этого рода; в них ведь, как в людях более возвышенного и благородного настроения, заключается, в случае если дело дойдет до войны, главная сила и крепость войска».

«Отлично, – отвечаю я, – с таким же основанием ты мог бы сказать, что ради войны надо поддерживать и воров, от которых, несомненно, вы никогда не избавитесь, пока у вас будут эти дворовые. Почему, с одной стороны, разбойникам не быть вполне расторопными солдатами, а с другой, солдатам – самыми отъявленными трусами из разбойников, – до такой степени эти два занятия прекрасно подходят друг к другу. Впрочем, этот порок, несмотря на свою распространенность у вас, не составляет, однако, вашей отличительной особенности: он общий у всех почти народов. Так, что касается Франции, то ее сверх этого разоряет другая язва, еще более губительная: вся страна даже и во время мира (если это можно назвать миром) наполнена и осаждена наемными солдатами, призванными в силу того же убеждения, в силу которого вы признали нужным держать здесь праздных слуг. Именно, эти умные дураки решили, что благо государства заключается в том, что оно должно иметь всегда наготове сильный и крепкий гарнизон, состоящий главным образом из ветеранов: эти политики отнюдь не доверяют новобранцам. Поэтому им приходится искать войны даже и для того, чтобы дать опыт солдатам и вообще иметь людей для резни; иначе, по остроумному замечанию Саллюстия , руки и дух закоченеют в бездействии.