Леонид Федоров, лидер группы "Аукцыон" дал одно из редких в последнее время интервью. В нем он поговорил о конце времени композиторов, о том, что группа "Пилот" - это тупо, а Константрин Кинчев и Юрий Шевчук совсем не изменились за последние десятилетия.

Вопросы Леониду Федорову задает интернет-издание prorok.noonet.ru.

Леонид Валентинович, в одном из ваших интервью вы сказали, что произведения, которые появляются сейчас, не несут той силы и мощности, как музыка прошлого. Так ли это?

Есть книжка "Конец времени композиторов". Разговор тогда шёл о конкретной композиторской музыке. О музыке, как мы понимаем, классической. Она перестала являться тем, чем была в XVII-XIX веках. Это не говорит о качестве музыки. Разговор идёт о некоей духовности, энергетическом посыле. Было время, когда Бетховен был не просто великим композитором, а вершиной духовной жизни. Он представлял верх интеллектуальной мощи европейской цивилизации в тот момент. Именно его творчество явилось как бы квинтэссенцией своего времени. В ХХ веке композиторская музыка, несмотря на то, что были великие композиторы, перестала быть ведущей. Властителями дум стали абсолютно другие вещи: джаз, рок-н-ролл и прочее. Музыка перестала быть ведущей. То, что сейчас называется музыкой - немножко другое. Не значит, что хуже. Для того чтобы она стала ей, ничего не надо делать. Потому что она ей никогда не станет. Обратно всё не вернётся.

- Может быть, дело в религиозности?

Дело не в религиозности как таковой. Дело во властителях душ. И во времена Бетховена были музыканты, типа менестрелей, трубадуров, мощное явление, которые пели песни развлекательного жанра. Но они были маргинальным слоем, состоянием. И их потихонечку задвинули.

Сейчас всё наоборот. Трубадуры вылезли наверх. Все большие сцены и экраны занимают идолы - рок-музыканты, а в маргинальном положении находится классический музыкант. Произошла смена эпох. Почему и говорилось о конце композиторской музыки. Конец её влияния, фавора культурной жизни. В книге речь идёт не о музыке, а больше о духовности, о том, в каком состоянии находится музыка в мире, в человеке, о влиянии культурной музыки сегодня. А музыка как таковая ни при чём. Она есть. Значимыми будут какие-то другие вещи. Смешно было бы во времена Бетховена думать о том, что будет какой-то "Битлз". Что это такое для того исторического момента? Какие-то люди из подворотни. И всё. Тогда тоже такие были.

Речь идёт о композиторском искусстве, его мощи, которое сейчас утрачивается. Остались, конечно, композиторы, много, но…

Вопрос не о религиозности, а в отношении с Богом. После того, как Ницше сказал, что Бог умер, изменилось отношение к нему. Во времена Пёрсела было немножко другое отношение к Богу, а во времена ещё более древние, григорианской музыки, несли свой колорит. Как началась композиторская музыка в XIII веке? Это являлось выходом, когда человек почувствовал, что он более свободен. Во время григорианской музыки не было такого понятия религиозный - нерелигиозный. Были определённые музыкальные каноны, которые нельзя было изменять. Это была композиторская догма. Первый композитор сказал: "А почему это должно быть так? Я думаю, что должно быть так!" С этого и началась композиторская музыка. А теперь она закончилась…

Опера - вершина композиторского искусства. Это зрелище. А сейчас ТВ, кино, да что угодно. Компьютеры… Язык другой. Появился и развивается. И когда говоришь об опере, имеется в виду ретро, установившаяся форма, которая была когда-то давно. Наверное, сейчас можно какие-то вещи назвать оперой, но всё равно это будет классический кивок. То, чем занимаются другие музыканты, к ней очень трудно отнести. Музыка ли это вообще?

- Леонид Валентинович, а что можно назвать новым в музыке?

В музыке нового множество. В том, что мы называем музыкой. А если говорить о каких-то конкретных мелодиях и прочем, то ничего нового и не может происходить. Мелодии, как говорил Бетховен, в воздухе летают. Меняется язык, выражение. А всё остальное остаётся тем же самым. Сейчас такое богатство всяких приспособлений, приёмов, которые даже и музыкой не называются. Любой звук является конкретной краской, которую я могу использовать как угодно. Независимо от того "9 симфония" Малера, звук трамвая или речки. Это то, из чего можно делать какое-то звуковое изображение. Так же в любом другом виде искусства.

Если в средневековой опере надел маску - и ты уже лев или Ева, то сейчас средства изобразительности стали намного изощрённее. Сейчас идёт общее смешение всех языков, глобализация, границы размываются.

Классический пример. Был фестиваль тибетской музыки в городе Осло. Это довольно-таки странно. По-моему, ни одного из тибетских музыкантов там не было. Играли, в основном, европейцы. Тибетскую музыку. Странное мероприятие… Это и есть новое. Появляется новый художественный язык. Смешно рисовать картины в духе ранних голландцев. Это бессмысленно. И вообще живопись смешна.

Когда вы украшаете свою квартиру, вы же не станете покупать картины сумасшедше дорогих мастеров. Вы спокойно купите репродукцию Волхова или что-то иное и спокойно повесите. Это и дешевле. На самом деле вам нужно создать определённое состояние в квартире. Вы его создали быстро и дёшево, и самое главное - качественно. С одной стороны, это довольно обидно, а с другой стороны, в этом есть правда - такое положение на сегодняшний день.

Так же и с музыкой происходит. Зачем собирать симфонический оркестр, писать гигантскую партитуру для него, оплачивать коллектив и задействованных людей, если ты можешь просто взять синтезатор и изобразить то, что ты хочешь дома, в спокойной обстановке. Ты знаешь своё определённое состояние. Искусство приходит немножко в других формах, не в написании партитуры, а создании образа иными средствами. Такова судьба.

- Музыка становится не творческой, а более технологичной?

Творчество тут ни при чём. Есть другие средства. У композитора процесс творчества можно изобразить так: сидит дома и пишет ноты. Даже рояль не нужен. Он слышит музыку и пишет её сразу. А здесь требуются какие-то другие вещи: видеокамера, компьютеры. А творчество заключается в том, как это всё слепить так, чтобы было выразительно и ярко.

- Но сегодня легко задать определённые рисунки, например, той же босса-новы, и не выдумывать радио.

Вы говорите о том, как технически воспроизвести то, что вы уже слышали. Вам нужно босса-нову? Легко. Я её сделаю за пять минут. Но это как раз и есть ремесленничество. А творчество заключается в том, чтобы создать новое. Новое по сути. Вещь, которой раньше не было. Не босса-нову, а музыку, которую можно придумать и написать, хотя это нереально. Как ты можешь передать скрип ногтя по стеклу? Это невозможно записать на ноты, но и провести надо так, чтобы было художественно. А если вы ещё используете какое-либо видео, свет, цвет, а если ещё и сами себя пишите, лицо, гримасы… Как это составить убедительно всё вместе и является творчеством.

- Сейчас преобладает ремесленничество?

Оно всегда было. Я бы не сказал, что его сейчас больше, чем было сто лет назад. Композиторов выпускали массу, писателей, художников. Работали целые институты. И что? Мы много их знаем? Много прочитали? Сколько макулатуры! В музыке точно такая же история. Настоящих талантов всегда было не так уж много, единицы. Факт, что ремесленничество было всегда. Если подходить с той точки зрения, что задать боса-нову, то, конечно, для этого не нужно никаких особых творческих порывов. А если говорить о какой-то конкретной песне - тут надо что-то придумать.

- Можно ли назвать творчеством рэп, использующий куски классических произведений?

Я не поклонник рэперов. Опять же из всех рэперов, которых я слышал, по-настоящему выдающихся не так много. Это какая-то коммерческая история. А почему бы и нет? Там же нет претензий на какую-то большую музыку и поэзию. Хотя, может быть, среди них и есть талантливые люди, мне сложно сказать - не увлекаюсь ими.

- Леонид Валентинович, какая творческая обстановка для вас может считаться наиболее идеальной?

Мне вообще нравится творчество. В любой его ипостаси. Даже не обязательно это было связано с музыкой.

- Обилие модных тусовок, шоу-бизнес, коммерционализация повлияли на качество рок-музыки?

Почему? Вы много не слышите настоящей музыки, потому что она некоммерческая. Но её много. И потом страна сегодня перевёрнутая. Масса всякой музыки. Заходишь в магазин - масса некоммерческой музыки, громадное количество. Так во всех странах. У нас, наверное, это меньше, потому что у нас вообще мало музыки и всего остального.

Некоммерческая музыка на рынке дороже стоит. Это так. Чем лучше музыка, тем она дороже. Просто не все её будут слушать, но всё равно найдутся ценители. А музыка попроще… Немногие бегут на Вермеера. Если смотреть на его живопись, то думаешь, что там должны стоять безумные толпы, с давиловами, с записями очередей за год вперёд. Но не стоят же! Кому это нужно? Понимаю, что это одна из вершин живописи. Кто-то понимает. А кому-то, большей части, интересно смотреть выставки голого тела.

- Авангард, гламурное творчество…

Авангард бывает тоже вот те нате. Гламур - это не авангард. Это они придумали для себя термин и радуются сами от себя. Ну и пусть радуются!

Вам в радость выступать с "АукцЫоном", но, тем не менее, у вас множество сольных проектов. В чём вы видите преимущества работы сольно и с коллективом?

Преимуществ я не вижу ни там, ни там. Они разные по сути. Какие-то вещи я не могу сделать с "АукцЫоном", мне это и в голову не приходит. А какие-то штуки не могу сыграть один. Даже на физиологическом уровне. Это опять же разные технические средства. Могу так, а могу и по-другому.

- Когда вы впервые взяли в руки гитару? Кто был вашим первым учителем? На какой музыке вы учились играть?

Первые аккорды мне показывали ещё в деревне, году в 1976. Мне было 12 лет. Мой приятель показал мне первые блатные аккорды. Тогда же мне и купили гитару за 7 рублей 50 копеек. Пели Высоцкого, ещё кого-то. Но мне и тогда уже нравилась неблатная музыка, уже тогда хотелось играть рок.

Не помню уже, что тогда слушал. У меня и магнитофона не было. Он стоил больших по тем временам денег. Чтобы подарили магнитофон, надо было постараться. По-моему, он появился у меня в году 1977-1978. Тогда стал слушать "Пинк Флойд", "Rush", "10 CC", "Queen". А с такими группами, как "Doors", я столкнулся позже.

- Вы поклонник классической музыки. Что вам более всего нравится из классики?

Люблю Баха, Вивальди, Малера, Бетховена, русскую классику - Мусоргский, Бородин, хотя меньше. Вершиной для себя считаю Вагнера и Малера. Мне нравится более театральная музыка. Родители привили интерес. На слух она мне более близка. Из современных мне нравится Мартынов.

Вы предпочитаете использовать для своей музыки творчество различных поэтов - Джойса, Дмитрия Озерского, Анри Волхонского, Велимира Хлебникова. Как поэзия ложится на музыку?

Трудно сказать. Мне нравится какой-то момент, я проникаюсь этим. Что-то получается, что-то нет. Есть какие-то вещи, которые принимаешь близко. Поэзию практически не читаю.

А как получилось с Хлебниковым? Прочёл несколько его текстов и ощутил некое внутреннее состояние, которое было близко мне. Понял, как это можно сделать конкретно для себя. Я же не литератор. Я слышу, как это звучит. Для меня достаточно одного звука. Хлебников меня и поразил тем, что я впервые услышал поэзию, в которой ритм, звук и глубинная энергия первична, чем вещи, которые мы привыкли считать смыслом.

Вот мы сейчас как раз с Мартыновым беседовали. Он высказал классную мысль, что с Пушкина на самом деле началась болтовня в нашей литературе. Вся русская нация была молчаливой, были знаковые вещи, которые не надо было объяснять. А "Евгений Онегин" - светская болтовня, которая в большинстве не несёт в себе ничего. Кроме каких-то единичных моментов.

А Хлебников как раз тот человек, которой этой болтовни избегал. Он понимал, что прочее болтовня, а то, что пишет он - не болтовня. Вначале было слово. Хлебников это прочувствовал для себя и сочинял тексты совершенно другого уровня, которые и являются новой эпохой в поэзии. Рок-музыка - это продолжение тех футуристических исканий.

- Но вы и сами пробовали немного сочинять стихи.

Иногда у меня появляются тексты, но появляются к конкретной мелодии, и подобное бывает очень редко. Просто так я не пишу. Я не задавался такой целью, потому что у меня не рождается никаких слов, не знакомо. Какие-то музыкальные фразы в голове иногда возникают. А вот словесные - нет. Для меня всё едино.

- Вы помогли раскрыться группе "Ленинград". Что вас побудило это сделать?

Было любопытно попробовать сделать что-то непривычное. Мне было интересно заниматься записью, экспериментировать. Это был опыт. Не я играю, а со стороны слушаю. Заодно и помогал, конечно. Работал как саунд-продюсер. Слушал, подсказывал, помогал выстраивать звук.

Популярность "Птицы" отвернула вас от музыки подобного плана. Успех среди масс населения - это неправильный выбор пути для вас?

Альбом "Птица" мне не нравился и не нравится по одной простой причине, что эта работа сделана топорно. Не нравится доморощенность. А не вовсе потому, что альбом имел коммерческий успех. Мне на это наплевать. Это не является для меня главенствующим. Если он есть - пусть будет. Я не против. Просто думаю, что масса замечательной музыки, которую я знаю, не пользуется коммерческим успехом. При этом нисколько не умаляет её как музыки. А авангард… Для меня творчество - по сути эксперимент. Рождается что-то новое, чему удивляюсь даже сам. А когда ты делаешь какую-то заданную кальку, если кому-то нравится - ради бога, кому-то нравятся эти "достоинства". Чтобы добиться каких-то интересных вещей, нужно иное. Авангард или что толкает музыку в себя.

Рутину нельзя делать. В какой-то момент от неё начинает тошнить. Песни были удачные. Этот процесс самый неконтролируемый. За исключением ударных песен. Это как ощущение. Входишь в дом, висят картинки. Смешно, если на всех стенках один и тот же сюжет. Это выглядело бы очень дико, ужасно. Когда вообразишь, что ты создашь ещё десять таких "Птиц", то становится грустно. Кому-то это нравится. Развиваться в этом направлении, делая одну картину, всё время улучшая её качество. Мне интересно параллельно заниматься и улучшением качества, и чтобы картинки были разными.

- "АукцЫон" появился во время начала творчества таких групп, как "Алиса", "ДДТ". Эти группы сильно изменились с того времени, коммерционализировались. Некоторые утверждают, что "АукцЫон" остался тем же. Ваша точка зрения?

Слава Богу, он поменялся. Дух сохранился. Мы изменились. Мне кажется, что "Алиса" и "ДДТ" как раз меньше поменялись, чем "АукцЫон". Слышал последние песни Кинчева. Я перенёс уже эту историю и давно спокойно к этому отношусь. Он по-прежнему пишет такой же крепкий хард-рок, крепкие тексты. Но это не суть. Всё осталось, на мой взгляд, таким же. Для меня как раз это большая беда. А может быть, пусть он будет лучше такой, чтобы не в худшую сторону измениться. Было бы интереснее, если бы он начал открываться в каких-то других выражениях.

Всё, что изменяется, изменятся лишь по смыслу. Если он в прошлом говорил "люблю", сейчас говорит "не люблю". Это абсолютно одинаково, бессмысленно. Всё это привязано к какому-то времени, к себе, к чему-то. Это глупая поэзия, не интересная.

Интереснее, когда делают вещи, находящиеся над временем, под ним или изнутри. Это и есть живая поэзия, которая безвременна. Она более оторвана и, соответственно, более сумасшедшая. В то же время более жизненная и правдивая.

Я слышал, что делает группа "Пилот". Одна песня, которую я слышал, на Кинчева похожа, другая - на Цоя. Сыгранно всё уверенно, убедительно. А на мой взгляд, это тупость. Для меня уж лучше живой Кинчев. Лучше так, чем "под "Алису". Это уж совсем примитив.

- "Когда, в какой момент истории родился "АукцЫон"? Кто сказал "а"?

На мой взгляд, это был конец 1985 года, когда стали играть по тем временам необычно. А кто сказал "а", точно не помню. На тот момент у нас уже была вполне сложившаяся группа. И был барабанщик Игорь, единственный, который умел более-менее играть, и Гаркуша был.

- Ваши пожелания всем любителям творчества "АукцЫона"?

Стараться слушать не только "АукцЫон" - столько всего происходит! Держать хвост по ветру, морковку вверх. В жизни много есть хорошего. Как и гадостей полно. Побольше улыбаться. Есть побольше, а то ледник какой-то на нас полезет или ещё что-нибудь. Или другие проблемы начнутся…

Леонид Федоров:​​​​
«Надо запретить безвкусицу»

Лидер группы «АукцЫон» о том, почему мы живем в гениальное время, что считать искусством и куда делся пафос

W→O→S Вы сейчас будете давать сольный концерт. Чем это отличается от аукцыоновских выступлений?

Насчет публики не знаю - я со сцены привык никого не видеть. А для себя разница есть, конечно. Одному спокойнее, меньше суеты. Когда на сцене народу много, всегда пытаешься услышать кого-то, кроме себя.

W→O→S Но публику сложно не услышать.

Я ж не знаю, кто чего ждет, и потом, мне не очень это интересно. Такого прям Артист Артистовича у меня внутри нет. Пускай они «Птицу» с «Дорогой» ждут, а я, может, лучше на десять минут Хлебникова затяну, че. Мне хочется, чтобы мне самому было хорошо. Чтобы стыдно потом не было.

W→O→S А что, бывало стыдно?

Бывало, еще как! Стыдно бывает как раз, когда пытаешься понравиться. Так что лучше подумать о себе, понять, что тебе надо.

W→O→S Именно поэтому вы не вписываетесь ни в один из привычных форматов...

Терпеть не могу слово «формат». Нет никаких форматов, есть лишь то, что ты сам для себя выбираешь. Раньше в Москве была радиостанция SNC, по которой, допустим, крутили 20-минутные композиции группы Can - очень легко, чего там? В Америке сейчас масса маленьких университетских радиостанций - в Беркли, например, в Сан-Франциско. Они фигачат такие треки, что даже я не знаю, как это назвать. Все зависит от желания, а если у людей желание только фуфло гонять... Я не против, но кроме этого-то ничего нет. Вот мне Гаркуша говорил, что в Питере сейчас около пятисот групп. Пятисот! Я не говорю, что все они гениальные, но уверен, что среди этих пятисот наберется с десяток хороших. Где они? Чьему формату они соответствуют? Например, мой друг Владимир Иванович Мартынов считает, что, если композиция длится меньше десяти минут, о ней даже говорить смешно. А нас приучают слушать трехминутные треки, еще и криво порезанные и сделанные топорно, с клише столетней давности. И это не только наша беда - это всеобщая история.

W→O→S Хорошо, а из этих пятисот групп вы сами что-нибудь слышали?

К сожалению, не так много, и еще меньше мне понравилось. Вот, например, в Москве есть отличная группа «Синкопированная тишина», странная такая. А вообще я больше по западным группам. Наших я и раньше немного слушал, потому что все-таки больше музыку люблю, а тот же русский рок мало отношения к музыке имел. Да и поэзии я в нем никакой не вижу, если честно. Ну кроме там Янки, и Башлачева. А все остальное ближе к бардовской теме. Сейчас, наверное, есть что-то интересное, но специально я ничего не ищу. Я обычный потребитель, и вообще меня сейчас в музыке больше раннее барокко волнует.

Нет никаких форматов, есть лишь то, что ты сам для себя выбираешь.

Я не люблю всю эту музейную фигню - мне всегда нравилось как-то вышибаться из своего времени.

1. «Странные игры»
Команда из ленинградского Политеха сильно отличалась от рок-клубовских адептов новой волны - разухабистый ска и ритм-н-регги были нетипичны для местных болот. Участники «Странных игр» основали еще три команды: «АВИА», «Игры» и в конце 90-х - электронных «Deadушек».

Тогда

Сейчас

2. «Ночной проспект»
Один из новаторских электронно-индустриальных проектов на территории СССР. Группа пережила распад и смерть ее сооснователя, но продолжает записывать пластинки и выступать.

Тогда

Сейчас

W→O→S А в поэзии вас что сейчас волнует? Русский авангард?

Слово «авангард» тоже какое-то… Хотя вот Хлебникову оно очень подходит. Он толкает вперед даже сейчас. Просто потому, что никого равного по силе не было. И никакие Нобелевские премии, которые продолжают вручать зачем-то, ничего не решают. Хармс говорил, что есть писатели, которых назовут великими и будут защищать по ним диссертации, а есть те, кто толкает литературу. Я в Хлебникове, во Введенском чувствую какую-то сильную энергию, которая дает мне возможность развиваться. Что-то внутри у меня появляется хорошее. Злое, что важно, появляется тоже.

W→O→S А что есть во Введенском и Хлебникове, чего нет у других?

Введенский и Хлебников - это два человека, которые умудрились отодвинуть свою личность в сторону. При всей эмоциональности в их стихах могучий холод. Вот Ахматову можно читать только определенным образом, и не всякий это умеет. А Хлебникова могут читать все, и хуже он от этого не становится. Потому что здесь слова не глупы: в них нет всего того, из чего построены человеческие отношения. Наверняка во всех ахматовских «Ох, он меня разлюбил» и «Ах, я обронила перчатку» тоже что-то есть, но я этого не чувствую, потому что для меня смешно все это.

3. «Звуки Му»
Проект эксцентричного переводчика со скандинавских языков Петра Мамонова получил известность благодаря потусторонней харизме лидера и способности собрать всех деятелей андеграундной сцены того времени в одной комнате. Мамонов давно перессорился со своими музыкантами и ударился в театр и православие.

Тогда

Сейчас

4. «Джунгли»
Наименее почитаемая теперь группа Ленинградского рок-клуба. Благодаря вечному поиску в диапазоне от постпанка до Роберта Фриппа и техничной зауми в духе King Crimson команда в первых рядах выехала на гастроли за рубеж. После сотрудничества с «Аквариумом» и Курехиным и пертурбаций в составе распалась в 1990 году.

Тогда

Сейчас:

не функционирует

5. «Николай Коперник»
Команда постмодерниста Юрия Орлова существовала в относительной изоляции от процессов русского рока и записала множество психоделических опусов. Например, музыка с магнитоальбома «Родина» 1986 года положена на стихи из сборника, подготовленного к 60-летию СССР. Распавшись в 1993 году, в 2005-м группа возобновила деятельность в новом составе.

Я повелел быть крылом ворону
И небу сухо заметил: «Будь добро, умри!»
И когда мне позже приспичилось,
Я, чтобы больше и дальше хохотать,
Весь род людей сломал, как коробку спичек,
И начал стихи читать.
Был шар земной
Прекрасно схвачен лапой сумасшедшего.
- За мной!​
Бояться нечего!

Сейчас:

Тогда

«Война в мышеловке», Велимир Хлебников

6. «Коллежский асессор»
Киевская группа появилась на волне психоделик-ренессанса конца 80-х и выдавала то, что можно назвать специфическим советским саундом. Формально команда не прекращала свою деятельность: последние записи датированы началом 2000-х.

W→O→S Смешно или скучно?

И то и другое. Если бы там было «Ах, мне отрубили голову», было бы хоть страшно. А большая часть поэзии - это про перчатки ронять. А когда время головы рубить, появляются Введенский или Хармс. На мой взгляд, эмоции должны быть максимально напряженными или их не должно быть вообще.

W→O→S Но для многих «Ах, я обронила перчатку» так и остается самой напряженной эмоцией.

Мы живем в гениальное время с совершенно другим информационным фоном. После того как я, допустим, в интернете увидел, как солдаты головой в футбол играют, попробуй скажи мне про оброненную перчатку. Почему я должен читать эти стихи? Че вы мне тут лепите горбатого - я каждый день могу увидеть такое, что не снилось даже нашим отцам! А у тех ребят была своя жизнь - да мне плевать на нее! Я не люблю всю эту музейную фигню - мне всегда нравилось как-то вышибаться из своего времени.

W→O→S Ну музейная фигня всегда существовала для среднего читателя и зрителя.

Мы с Лидочкой (женой. - W→O→S) ходили как-то в Русский музей на выставку. И там была чумовая картина Филонова, помните, где сидит он, она, младенец, а на переднем плане петух такой шикарный. И мы уперлись так восхищенно, а рядом один другому говорит: «Ну че это такое, вот лучше посмотри» - и указывает на копию с манерных итальянских картинок, где долина, а по ней Иисус идет. А выставка называлась что-то типа «Христианство в русской живописи». Ну понятно, христианство - значит Иисус, живопись - значит природа. Черт подери, рядом стоит шедевр, который вообще ни на что не похож, на него часами можно смотреть! Но людям лень глаза открывать, и они искусством считают открытку. И таких очень много. Вот стоит стол, но, если он будет без скатерти, для них это уже плохой стол.

Тогда

Сейчас:

современных видеозаписей в открытом доступе нет.

«Крестьянская семья»
Павел Филонов
1914

W→O→S Вы восхищаетесь глобальностью Введенского, а при этом не раз говорили, что сейчас надо избегать любого пафоса.

А пафоса больше и нет. Весь XX век сама возможность пафоса методично уничтожалась. Дело не только в диктатурах и мировых войнах. Вот, допустим, никогда не было ничего пафоснее смерти, да? А сейчас ощущение сакральности смерти потеряно - нет ничего более обыденного, чем убийство: зашел в парадную, пырнул ножом, взял мобильник и убежал. Пафос героический тоже невозможен, потому что впервые за многие века в войнах погибают в первую очередь не те, кто воюет, а гражданское население.

W→O→S А если говорить о музыке?

Прямой пафос в чистом виде уже нельзя выдать. Мы уже знаем что-то страшнее. Это хорошо понял этот, как его, который «Меланхолию» снял... Триер. Он же пафос этот перегоняет в дикий-дикий гротеск. «Меланхолия» вообще одна из самых убедительных вещей, которые я видел. А если о каком-нибудь «Кольце Нибелунгов» говорить по нашим меркам, то с точки зрения драматургии это же вообще никак. Скучно и пошло, по-моему.

W→O→S А если говорить о вашей музыке?

Боязнь погрузиться в пафос на самом деле приводит к тому, что ты везде стараешься его сбить, везде начинаешь иронизировать. Музыка «АукцЫона» предполагает и пафос, и рефлексию над ним. И поэтому она всегда для меня остается незаконченной. Как с альбомом «Девушки поют», который все-таки хотелось сделать более прямым.

W→O→S И несмотря на ощущение незаконченности, долго что-то выпиливать вы так и не научились.

Ну уж нет, вымученные истории сразу себя выдают, и за них потом жуть как обидно. Поэтому в какой-то момент я решил, что буду делать все спонтанно. И потом, я же записываю альбом и никогда его больше не переслушиваю. Потому что музыка существует сейчас и больше никогда. Ну а раз запись такая вышла, что делать, такая и будет. Здесь опять же нет никакого пафоса: мы не делаем незыблемую Вещь. Я, честно говоря, такого пути боюсь: вот у меня что-то родилось, потом я это сделал, и теперь есть такой граненый, блин, графин. Тогда возникает вопрос: «А что дальше? Все?» Это и называется творческим тупиком.

W→O→S А вам нравится, как ваша музыка в кино звучит? У Балабанова, например?

Нет. У Балабанова мне в последнем фильме только понравилось, как он поставил «Голову-ногу», но это единственный пример. А в остальном, я считаю, могла бы быть любая другая. Кино - вещь субъективная. Особенно в случае с Балабановым. Вот он так видел, так слышал, ну и ради бога.

W→O→S А не жалеете, что не смогли сняться у него?

Я счастлив, что не смог, если честно. Я же никогда не стремился в кино сниматься. Это вот Гаркуша любит.

W→O→S Вы редко даете интервью, поэтому, видимо, вас принято спрашивать об актуальных общественно-политических событиях. Не хочется сейчас подробно разбирать борьбу с американцами, геями и матом. Просто интересно: у вас правда есть какая-то гражданская позиция по всем этим вопросам?

Все это глупости какие-то. На мой взгляд, эти вещи обсуждают только для того, чтобы сбить с толку людей, отодвинуть от каких-то других вещей. Свободы, например, элементарной. Никто даже не вспоминает, что у нас существует такое явление, как прописка. Еще Ельцин говорил, что его надо отменить, что это ни в какие ворота не лезет. Или вот то, о чем Эдичка Лимонов написал: пока все эту чушь мусолят, провели закон, по которому человек, состоявший в любой так называемой экстремистской организации, не имеет права участвовать в политической жизни. Такого не было в Европе со времен Гитлера. Ну то есть реально здесь мы первые после наци. Их волнует, а меня волнует безвкусица. Надо ее запретить. Вот Саакашвили, например, в свое время запретил во всех кабаках играть блатняк - это, я считаю, закон офигенный.

* Спасибо клубу «Мастерская» за помощь в проведении интервью.

В конце этой недели Леонид Федоров и «АукцЫон» представят альбом «На солнце» в солнечной стране Израиле. Чары слов и магия ритмов рока – об этом интервью в преддверии гастролей, а также о меланхолии и веселье, музыке, идеях и свободе. Честно и откровенно о восьми новых песнях и обо всем остальном от «заведующего всем» солнцепоклонника Леонида Федорова. Людям, которые действительно любят искусство, стоит искать его здесь и сейчас, а не в прошлом. Здесь и сейчас в буквальном смысле слова – 8 и 10 сентября в Иудейской пустыне и в Тель-Авиве.

– Леонид, в последнее время вы часто бываете в Израиле – с сольными концертами, с “АукцЫоном”, с другими проектами. Вы, пожалуй, наиболее часто выступающий здесь не израильский музыкант. Вам почему-то нравится здесь играть? Вам вообще важно, где вы играете?

– А мы сейчас разве в Израиле? На самом деле, мне все равно, где и для кого играть. Мне просто очень нравится Тель-Авив. Да и жена моя здесь всегда становится какой-то более румяной!

– Обычно у вас концерты проходят только в Тель-Авиве, а в этот ваш приезд один из концертов будет в Иудейской пустыне, рядом с горой Иродион. Вы вообще в курсе, где это, и почему концерт проходит именно там?

– Повторюсь, мне все равно, где играть, я играю там, куда зовут. Главное, чтобы сам концерт был хороший. Но я, конечно, знаю, что будет концерт в пустыне. Мне говорили, что это прекрасное место. Побывать в Иродионе – интересно, я там не был никогда.

– Вы и в прежних своих интервью многолетней давности также упоминали, что вам все равно, что за публика, сколько ее, и есть ли она вообще в зале. Это как-то изменилось с годами? Вы стали замечать людей в зале или вам по-прежнему все равно?

– Для меня это не имеет никакого значения, главное – это, то, что происходит на сцене. Единственное, что изменилось с годами – это отношению к количеству людей в зале. И если раньше мне казалось, что чем меньше зал – тем мне удобнее, то сейчас и это все равно. Я не то чтобы привык, а просто научился играть и в больших залах. Хотя, бывает по-всякому.

– Вы приезжаете с новой работой группы “АукцЫон”, альбомы которого выходят достаточно редко. Это само собой так получается или в какой-то момент вам хочется записать что-то именно с “АукцЫоном”?

– В принципе, с “АукцЫоном” я бы с удовольствием записывался хоть каждый месяц, но не хочется повторяться. Все обычно начинается с какой-то одной песни, и ты понимаешь, что вот она, та самая, из которой можно сделать что-то новое и интересное.

– А для вас лично новый альбом отличается кардинальным образом от предыдущих?

– Во-первых, мы впервые записывались полностью всей группой вживую. Кроме того, сейчас с нами начал играть трубач Юра Парфенов, и он как-то умудрился вдруг полностью изменить звучание духовой секции. В результате вся группа стала играть и звучать по-другому. Даже Волков, который тоже давно играет в “АукцЫоне”, с появлением Парфенова, тоже начал играть по-новому – на альбоме почти нет контрабаса, в основном Волков играл на клавишных инструментах. И еще это первая наша запись, где нет практически никакой студийной обработки материала. Все что записали живьем в студии – ровно то и звучит на пластинке. Более того, мы на сведении не использовали никаких эффектов и приборов – настолько кайфово было все записано! Основная масса вещей – записаны практически без дублей и наложений, при том что структура большинства композиций не была выстроена заранее.

– А все песни делались в студии или были репетиции?
– На самом деле, я буквально в течение нескольких лет пытался найти какие-то новые музыкальные линии, ходы, рифы, но потом все случилось спонтанно, и практически без репетиций. И, например, первая песня на альбоме была придумана уже прямо в студии во время записи. С другой стороны, песне “На солнце” уже несколько лет.
– Музыка “На Солнце” написана на стихи вашего клавишника Дмитрия Озерского, но ранее на ваших альбомах звучал и Хлебников, и Введенский, и даже “Слово о полку Игореве”. Как вообще вы выбираете тексты для своей музыки ?

– Все происходило достаточно случайно. Хлебников меня заинтересовал с подачи Хвоста (Алексея Хвостенко, – прим. авт.), это его идея, а потом я уже и сам втянулся. Введенским я заинтересовался тоже с подачи нашего приятеля, московского писателя Сергея Соловьева, который в свое время предложил мне сделать песню на стихи Введенского, чтобы включить ее в литературный альманах. Так песня “Сын” вышла под названием “Введенский” как приложение к книге “Фигуры Речи”. Ну а потом уже пошло-поехало… Мой друг художник Артур Молев познакомил меня с работами Дмитрия Авалиани. А идею “Слова о полку Игореве” подсказал мне Анри Волохонский, он в свое время мне показал кусочек того, что он сделал со “Словом”, и я это подхватил. На самом деле, Анри больше всего на меня повлиял в этом плане.

– Для вас ведь текст – это, прежде всего, музыка стихотворения, так?

– Да, наверное. Когда я пою, то я почти не анализирую то, что я пою, главное то, как это звучит. И только потом уже я задумываюсь, а что же я, собственно, такое спел (смеется).

– Расскажите о визуальном имидже и об аппликации, которую вы придумали для продвижения нового альбома. Говорят, ваши концерты-презентации альбома в Питере и в Москве сопровождал видеоряд, который произвел на зрителей колоссальное впечатление.

– Это все придумали и сделали наши друзья. Видеоряд делали люди из Екатеринбурга, Стас Словиковский и еще с ним ребята. Мы знакомы с ними очень давно, а впервые работали с ними еще когда делали презентацию альбома “Девушки поют”. Я, к сожалению, сам не видел ничего (смеется), все происходило за моей спиной. Но многие наши друзья до сих пор помнят этот видеоряд – и все в восторге. А идея аппликации – это тоже наши приятели из Санкт-Петербурга, работающие в крупном пиар-агентстве Great. Помимо аппликации, которая включает наш альбом при наведении камеры смартфона или планшета на любой источник света, они придумали очень много кайфовых вещей. Там целая бригада молодых креативных людей работает. У них была одна, я считаю, гениальная идея для Питера. Ведь само название “На Солнце” – очень иронично для города, где только 40 солнечных дней в году. Так вот, у нас уже пару лет как появились платные прокатные велосипеды. Они хотели на одной из велосипедных парковок поставить будку, в которой бы стояли бесплатные зонтики (потому что дождь в городе идет практически все время), и когда такой зонтик открываешь – то снизу там появляется обложка нашего альбома “На Солнце”. У них вообще было множество идей, мне все понравилось. А сделанное ими приложение для смартфона оказалось самым простым и самым дешевым.

– А как возникла идея ограниченного тиража диска с невидимыми красками, проступающими только на солнце?

– Тоже они. Мне вообще понравилось, что все их идеи шли именно от названия “На Солнце”. Да и само название, кстати говоря, родилось очень странно. У нас было несколько вариантов, в том числе “Луна упала”, которое очень нравилось Волкову, на что группа “АукцЫон”, собравшись, ему заявила: “Вова, ты знаешь, в нашем возрасте с такими названиями не шутят!” (смеется). Название “На Солнце” особенно никому не нравилось, но впоследствии оказалось, что оно дало возможность придумать много очень красивых вещей. Еще одна вещь, которую они придумали – надписи на домах, появляющиеся только когда на них попадает луч солнца (в Питере много старых нежилых домов, на стенах которых можно рисовать). Не знаю, воплотили ли они это…

– У вас помимо “АукцЫона” есть и сольное творчество, сотрудничество с Волковым, с Игорем Крутоголовым и многими другими. А в последнее время появляется также все больше кино или спектаклей с вашей музыкой. Вы как-то это отбираете это, специально пишете для кого-то музыку или люди берут уже готовое?
– В основном, конечно, берут готовое, но бывают и заказы. Как правило, получается очень смешно – заказывают музыку, мы ее делаем, а потом все, что мы делаем, вроде бы нравится, но в итоге по каким-то причинам это не подходит, и они берут уже старые записи. Проходит год, следующие люди заказывают музыку, мы ее делаем, а они берут предыдущую, и так это и продолжается, бесконечный цикл. Всем хочется “Зимы не будет”, “Летел и таял” и т.д. “Зимы не будет” по-моему аж в пяти или шести фильмах появляется!
– То есть не существует фильма или спектакля, для которых бы вы специально написали музыку?
– Ну почему же, фильмы как раз такие есть, только музыку, которую я для них писал, туда в итоге не вошла. И потом, если честно, мне не очень нравится писать для кино, потому что никак это новое российское кино не вдохновляет. А вот Волкову нравится. А я после второго просмотра говорю ему “Знаешь что, Вова, смотри это сам, а я больше это смотреть не могу!” Иногда кажется, что у львиной доли кинорежиссеров – у них какой-то свой собственный слух, и это с тем, что мне слышится – вообще никак не совпадает. Вот, например, наш с Волковым альбом “Гроза” – это тоже музыка к спектаклю была. Картина маслом: приходит совсем молодой парень, симпатичный, и говорит, что собирается ставить “Грозу”, но хочет, чтобы музыку писали только мы. Спрашивает – вы писали музыку для театра? Я посмеялся и рассказал всю эту историю, что пишу, музыка не подходит, берут старую. Мы написали, и вышло настолько буквально, как я ему рассказывал, что это очень смешно было. Он потом писал мне, извинялся за ситуацию.

– А каким образом возникали все ваши коллаборации: с Волковым, с Гринденко, с Мартыновым, Рибо, Медески, Крутоголовым? Вы кого-то искали, или же это все воля случая?
– Мне просто в какой-то момент стало не хватать “АукцЫона”, захотелось чего-то еще. Мне ведь нравится и многое другое в плане музыки, и в какой-то момент показалось, что какие-то определенные штуки, которые хотелось, я не могу делать с этой группой. Мне по-прежнему интересно и с “АукцЫоном”, потому что группа тоже постоянно меняется, но мне интересно попробовать себя и в других жанрах. Ну и, конечно же, случайность встречи с теми или иными людьми, тоже сыграли свою роль, никого специально я не искал.
– Вернемся к вашим поездкам в Израиль. Почему вы так часто здесь бываете? Вы уже сказали, что любите бывать в Тель-Авиве. С другой стороны, я знаю, что вы часто бываете и в Иерусалиме, вы ведь верующий человек, православный. Скажите, что для вас вообще Израиль?

– За последние как минимум десять лет очень много произошло в моей жизни событий, так или иначе связанных с этой страной. Мы и отдыхали здесь, и лечились, и работали, и вообще бывали столько раз, что я, наверное, уже просто привык, а может даже и полюбил. Мне здесь очень спокойно и никогда не надоедает. Хотя, казалось бы, непонятно, почему не надоедает, я ведь уже здесь практически все знаю, в Тель-Авиве – уж точно. В какой-то момент я проникся глубоким уважением к еврейскому народу со всей его историей. Да и вообще считаю, что Израиль – это форпост нашей иудео-христианской цивилизации. Ну и при своей разношерстности и разномастности, это все равно какой-то один очень сплоченный народ. Вроде бы, люди все здесь расслаблены и свободны, а с другой стороны – воюют постоянно, притом именно за эту свободу и за этот покой воюют. А в других странах люди, которые, казалось бы, должны наслаждаться свободой и покоем – они несвободные, неспокойные, хотя и не воюют вовсе, а все равно все время собачатся между собой.

Состав группы:
Леонид Федоров: вокал, электрогитара, акустическая гитара
Олег Гаркуша: шоумен, перкуссия, вокал
Виктор Бондарик: бас-гитара
Дмитрий Озерский: клавишные, перкуссия, труба
Николай Рубанов: саксофоны, бас-кларнет, жалейка
Борис Шавейников: ударные, перкуссия
Михаил Коловский: туба, тромбон
Юрий Парфенов: труба
Михаил Раппопорт: звукорежиссер

8 сентября – Сде-Бар, Иудейская пустыня, начало в 20:00 – билеты (проезд от Иерусалима от Центральной автобусной станции в сторону Текоа на автобусах маршрутов 265 и 266 – около 35 минут).

10 сентября – клуб «Барби», Тель-Авив, начало в 21:00 – билеты

Заказ билетов также в кассе «Браво ».

Страница мероприятия в фэйсбуке –

Инна Денисова

ИННА ДЕНИСОВА поговорила с музыкантом и композитором о поэзии, Pussy Riot, гениальных песнях и конце России

Я вчера специально, готовясь к интервью, посмотрела фильм Балабанова «Я тоже хочу». В нем апокалипсис наступает под песню «Голованога».

- (Смеется.) Это всего лишь песня. Ее можно по-всякому повернуть… (Задумывается.) Песню придумал давно - и Бог с ней. Музыка - одна из красок: был бы фильм про будни милиции - она бы по-другому звучала. А тут - ну да, усугубил все этой песней немного.

- Балабанов - он же о конце света снимал?

А при чем здесь свет? О конце света Триер снимает: там все глобально, образы собирательные. Я бы сказал, что Балабанов снимал о конце нашей страны. Конкретное место указано, персонажи конкретные.

Мое ощущение - что страна разваливается. Она, конечно, давно разваливается, лет сто уже. Я когда-то прочитал интересную статью: генерал Генштаба, военный историк, вывел формулу жизни государства - когда наступает пик, спад и развал. В России, согласно этой формуле, к 2020 году наступит полный развал. Учитывал все аспекты, в том числе и культурные. Пик развития русской культуры пришелся на конец XIX века. «Преступление и наказание», «Война и мир»: литература вышла за рамки национальной, стала общемировой. Признак упадка - сужение тем, например, до рамок семьи: «Брат», «Брат-2». Последние связи рвутся. Все стало мелким. Все подвергается иронии. Если говорить об апокалипсисе - ну да, наверное, так он и выглядит.

Была иллюзия в 1991 году, что все будет хорошо. Я тогда спросил у Анри Волохонского: «Анри, что происходит?» Он ответил: «Кончилась глобальная ложь». А выяснилось, что он был неправ и ничего не кончилось.

- Но ведь в ноябре этого года люди снова вышли на улицы, чтобы сказать «нет» глобальной лжи?

А результат? Сегодняшние «революционеры» ужасно похожи на бездарных ребят из комсомольских отрядов. Выглядят так же. Риторика та же. Перестали говорить человечьим языком и выдают тексты, которые я слышал от комсомольских вождей в молодости. Зачем мне все это нужно?

- Ну надо же что-то делать.

Я не знаю, я же политикой не занимаюсь. Просто считаю, что сейчас на митинги ходить бессмысленно.

Кто может - тот уедет отсюда. Из страны, где люди не знают, откуда они родом. Недавно был соцопрос - «сколько поколений своих предков вы знаете». Выяснилось, что даже прадедов знает меньше трех процентов населения! Мне, например, отец рассказал правду о смерти деда за три года до смерти, в 93-м году. Я думал, что дед погиб в Финскую. Оказалось, ни фига не в Финскую и не погиб. Дед был очень хорошим летчиком, а в войну его повесили по доносу. И отец всю жизнь боялся: мы же ездить за границу стали, анкеты заполняли с графой «репрессированные родственники». Я ставил «не имею», и никто не проверял. Так что не думаю, что сейчас, например, живется хуже, чем в конце 70-х. Для меня, во всяком случае, точно. Начало 80-х - мрачняк был. В общем, на мой взгляд, мы катились и катимся. Похоже - к концу.

- Про Pussy Riot хотела спросить. Как думаете, они вам коллеги? Все-таки панк-группа.

Ну не знаю… Не вижу там, если честно, ничего музыкального. Были бы еще песни хорошие - но по сравнению с ними Летов - Моцарт. (Думает.) Мы тоже, конечно, чудили в свое время. Но у них получилось действие без логики, а главное - без результата.

- А какой пример результативной панк-акции?

Ну вот, смотрите: Sex Pistols запретили петь песню «God Save the Queen» . Что делают люди? Снимают корабль и плывут по реке мимо Букингемского дворца, ее распевая. Потому что законы действуют только на земле, а на воде - уже нет. Ничего не нарушили. И вот это был прекрасный ход и настоящий панк-рок: просто, элегантно, весело и круто. А здесь-то чего? Как я отношусь к панк-молебну? С презрением. Уже только потому, что ни одна из важных задач - устроить гениальный панк-перформанс или действенный политический акт - решена не была.

Сегодняшние «революционеры» ужасно похожи на бездарных ребят из комсомольских отрядов.

Офигенно получилось. И я никак понять не могу, ради чего они это делали. Если ради себя и своей славы - то пошли они на фиг. Если ради людей - то людям сделали хуже. Верующие перессорились с неверующими. Путину - лишние сто тысяч: а чего это тут какие-то козявки нашу церковь трогают. Поскольку для большинства людей их действия - нелогичные и неоправданные. А действия Путина - логичные и оправданные. Какой смысл этой акции? Абсолютно пропутинский.

- А вам, как человеку верующему, было неприятно?

Меня лично этот танец никак не задел: мне искренне кажется, что Бог от чьих-то танцев не расстроится, и я не расстраиваюсь. И обличения патриарха для меня ничто. То есть даже если все мои либеральные друзья хором бросятся убеждать меня, что РПЦ плохая, - все равно не подействует. Потому что я знаю, что вера - это хорошо. Были люди и поумнее меня, которые находили в этом источник чистого счастья. Паскаль, например. А патриарх - ну что же… Если он лжет, так пусть лжет. Целует он ручки Путину? Да пусть целует: а мне-то что? У меня своих недостатков мало? Для начала неплохо собрать крупицы себя самого, чтобы потом обидно не было, что жизнь прожита бессмысленно.

А вы как относитесь к тому, что от деятелей культуры теперь требуют политической окраски? Шевчук - хороший, наш. Лагутенко - плохой, майку не надел. Земфира - плохая, ей политика неинтересна.

Ну Юра - такой. Он всегда такой был. Лагутенко - не Шевчук, другой человек. Осуждать человека за то, что он другой? Вот я и говорю - за 70 лет ничего не изменилось. Я всего этого насмотрелся в комсомоле: или ты с нами, или предатель и против нас. Пришел без пионерского галстука - предатель Родины. Даже риторика та же, обличительная.

- А вот еще песня «Свобода» Шевчука стала символом времени?

Я считаю так: у моих любимых «Битлз» было две плохие песни. Одна была у Маккартни - «Отдайте Ирландию ирландцам», а другая у Леннона - «Give Peace a Chance» , тоже, на мой взгляд, так себе песенка.

- Вы считаете, что артисту и музыканту не нужно в политику?

Каждый выбирает сам. Я не люблю рамок. Вообще. Более того - мне не нравится повторять ситуацию. Даже хорошую, которая когда-то привела к чему-то, к созданию каких-то вещей. Считаю, что дважды не войдешь в одну реку. Любое ограничение приводит меня в уныние. Поэтому, например, я не занимаюсь киномузыкой. Ощущение внутренней свободы - мне это очень важно.

- А как оно сочетается с ощущением внешней несвободы?

А не было свободы. Был момент в 91-м году - когда начался путч и быстро кончился - хорошо помню это странное ощущение. Внешняя свобода - иллюзия. Если у тебя есть что-то внутри, оно с тобой и будет. Нет - так и не будет вовсе. Любое массовое выступление меня всегда пугало. Как говорит Волков (Владимир Волков, контрабасист и давний партнер Федорова. - Ред. ), одно из имен дьявола - легион. Я - индивидуалист по сути. Толпа ограничивает свободу. Как только ты встаешь плечом к плечу с людьми, где «ты» в этот момент - непонятно.

Сто лет назад двенадцатый год был прекрасен: «Бубновый валет» устраивал диспуты о кубизме, начинали Маяковский и Крученых, появился манифест футуристов «Пощечина общественному вкусу». Можно как-то сопоставить времена?

Все перечисленное легче сопоставляется с 90-ми. С сегодняшним днем - не думаю. Вот эта участница Pussy Riot пишет: «Мы - продолжатели дела ОБЭРИУ». (Смеется.) Я увидел и подумал - о Господи! Это мне (и он-то как раз в восторге) Борис Викторов, пасынок Введенского, - мы с ним подружились недавно, очень классный дядька - эсэмэску прислал. «Смотри, вроде, как круто». Я не спорю - считает, и ради бога. Но есть нюансы. Введенский был очень верующим человеком. Очень правдивым. Викторов рассказывал, как Введенский однажды встретил на Невском Маршака. «Встретил - и сказал ему все, что о нем думаю. - И что же вы ему сказали, Александр Иванович? - Сказал, что он - подлец. - А Маршак что? - А что Маршак? Он и так об этом знает». В трамвае он мог дать пощечину человеку, выругавшемуся матом: не выносил мата в принципе, такое было отношение к языку. Поэтому когда она равняет себя с Введенским, то должна понимать, какого человек был уровня. Глубоко верующий человек, не совершивший ни одного сомнительного поступка. В одном из первых манифестов ОБЭРИУ значилось «ни слова против Бога», что в корне отличало их от футуристов. Они четко понимали границы дозволенного.

- А у вас Введенский - самый любимый поэт?

Ну что значит любимый - самый важный, наверное. Я вообще к поэзии относился довольно странно, спокойно, а тут вдруг совпало. Введенский оказался очень понятен. Я даже [композитору Владимиру] Мартынову сказал: «У меня такое ощущение, будто он для меня писал». Могу спеть любой его текст, все понимаю, не нужно перекладывать. Хармса вот не спою: он много личного вкладывает в свои тексты. Друскин (Яков Семенович Друскин - российский философ, благодаря которому были изданы многие произведения «чинарей» и обэриутов. - Ред. ), любивший музыку, сравнивал Введенского с Шёнбергом, а Хармса - с Веберном. И говорил о холоде и отстраненности Введенского и вовлеченности Хармса. Введенский - отстраненный, и это мне дико нравится, поскольку краски музыки придают словам любое настроение. Я использую его текст как музыкальный инструмент, не пытаюсь текстом внести дополнительное окрашивание. Эмоция здесь - скрытая, внутри. Поэтому эмоцию ты можешь доделать сам. Или не делать - не важно.

Самый выдающийся театр, который я видел в жизни, - группа Led Zeppelin: люди просто играют и поют.

- Альбом «Весна» вы сделали в порыве любви к Введенскому?

Ну да, даже сам не знаю, как это у меня вышло. Вовка [Волков] не приехал, был занят, мне хотелось все сделать быстрее, музыки почему-то не хотелось, и в тот момент я понял, что можно обойтись и без музыки. Совсем. Сделать акцент на тексте, который будет сам себе театром.

По сути получилось чтение стихов. Лучших текстов Введенского.

- А к современным поэтам как относитесь?

К сожалению, мало что знаю - как-то пока ничего не цепляло.

- Вот имена с афиши «Политеатра»: Линор Горалик, Вера Павлова…

-(перебивая) Женская поэзия меня вообще не интересует. Никогда не интересовала. Ни Ахматова, ни Цветаева. Там все человеческое, эмоциональное. С точки зрения каких-то вещей - даже глупое, на мой взгляд. Мандельштам для меня слишком серьезен. Мне кажется, есть два полюса: или ты серьезен, как Хлебников (но тогда ты и должен быть как Хлебников, у которого за каждым словом - вселенная), - или несерьезен совсем. «Мы живем, под собою не чуя страны» - вещь, очень привязанная к историческому контексту, сиюминутная. А у Введенского все глобально. Там нет ни счастья, ни горя. Можно воспринимать это как жуткий мрак, но, на мой взгляд, это просто констатация факта существования. Мартынов, например, считает, что на Введенском русская литература закончилась. После Введенского заниматься литературой стало бессмысленно. Даже Бродский: его тексты, минуя личность, мне совсем не близки. Когда он читает, получается замечательная театральная постановка. Виртуозная техника за минусом важных вещей, которые не затрагиваются вовсе. А у Введенского эти вещи есть всегда. Есть обращение внутрь. Он всегда разговаривает с тобой, как Бог с ребенком. Не пытается тебя запутать, наоборот, пытается твой мозг освободить. Сейчас снова все идет к усложнению. Тот же Пригов, например, дает конкретную ситуацию, привязанную к чему-то, - и для меня сразу уменьшается. Мощь бытия уходит из языка, я ее не вижу - а вижу в лучшем случае удачные словосочетания. Я вообще-то не знаток, не ценитель и не любитель поэзии - но разницу чувствую. Если бы я сам был поэтом, я бы воспринимал тексты на другом уровне. А так мне текст нужен, как инструмент, чтобы его петь. Самая гениальная песня, на мой взгляд, должна быть лишена поэзии напрочь. Как русские народные песни. Где нет поэзии, а есть констатация жизненной правды.

- А из нашего времени кто останется?

В конце 90-х все самое интересное было… Из поэтов - наверное, Хвост. В 2000-х видел три спектакля Анатолия Васильева, на мой взгляд, выдающихся совершенно - а сегодняшняя новая драма мне никак. Театр «Дерево» - стал одним из лучших театров Германии, в России не выжил бы абсолютно. А вообще самый выдающийся театр, который я видел в жизни, - группа Led Zeppelin : люди просто играют и поют.

Мартынов, конечно! Я с ним познакомился в 2000-м. И книжки у него замечательные, и музыка. Наверное, вот он останется. Терри Гиллиам. Ларс фон Триер.

- И вот еще вы.

Мы? Мы собрались и играли как умели - нам просто было весело. Я как-то серьезно не отношусь к собственной деятельности. А почему вообще должно что-то остаться? От нашего с вами времени, может, и ничего не останется. Хлебников - это была вершина эволюции. А мы чего? Мы, родства не помнящие? Хвост вот, например, еще Ахматову знал, с Бродским одна компания. А мы вообще кто? Мы - на конце времен. Все равно на обочине. В конце 80-х еще было какое-то ощущение, что мы кому-то нужны, - когда мы с помпой попали во Францию, где всем были интересны Россия и Горбачев, и казалось, что мы что-то значим, что мы самородки, - а сейчас - ну о чем говорить? Pussy Riot вот премию получили. Тот круг, к которому они принадлежат, для меня сомнительный. Хотя, может, я чего не понимаю? То, что я хочу видеть сегодня, - вещи, лишенные пафоса. Поскольку любой пафос, нацеленный на нечто «всеобщее», - лжив. Время такое лживое. А вот любой тончайший всплеск индивидуальности может быть потрясающим.

Вроде и надо о чем-то пожалеть, но как-то не жалеется. Гадости, понятно, делают все, но я никогда не делал их намеренно.

Мне нравится заниматься музыкой. Но делать из этого труд, рутину, профессию, мне кажется, довольно глупо.

Публика в моем понимании не участвует в творческом процессе. Отношения на сцене, музицирование — для меня в этом есть соль. А вот это: «Привет, друзья, привет, Москва» — я этого не понимаю.

Мне жалко тратить время на изучение языков.

В конце 1980-х — начале 1990-х здесь самая жуть была — эта талонная система, запрещали играть… При этом мы как-то легко ко всему относились, с удовольствием занимались своим делом, не имея на это права. Но у меня нет никакой ностальгии абсолютно. Все было настолько мерзко вокруг, настолько лживо.

Мне главное, чтобы концерт состоялся внутри. Если этого не происходит, то какой бы он ни был хороший, для меня он плохой. И наоборот, он может быть неудачный внешне, но если внутри все совпало, то нормально.

Введенский — он органично мой. Я когда делал пластинки на его стихи, понял, что легко могу спеть весь двухтомник.

Последнее время вообще ничего не читаю, кроме биографий или книг об искусстве, о религии, дневников людей, которые мне интересны. Романы, большинство стихов — не могу себя заставить просто. Мне кажется, все это бессмысленно, дико.

Какие-то мелкие задачи ставит у нас искусство.

В России так и не появилась музыкальная индустрия, на что все рассчитывали, раз уж у нас капитализм. Гаркуша мне недавно сказал, что в Питере пятьсот рок-групп. Во времена рок-клуба мы были, по‑моему, пятьдесят четвертыми. Ну, может, было сто групп на весь город. А сейчас — пятьсот! Где это все? Где-то же они играют. Вот это мне непонятно.

Интернет — это инструмент, который ты можешь использовать как угодно. Самое трагическое событие, какое могло произойти в стране, произошло — это Беслан. По моральным понятиям он сравним с войной. И об этом говорили, ну, год. А потом ничего. Что толку в этом вашем потоке информации? Это все болтовня. Просто сейчас она стала более обширной — не вдесятером мы разговариваем на кухне, а нас 500 человек. Обсуждаем какую-то херню: Медведев, Путин. Фигня полная! Никакого отношения к реальной жизни это не имеет. Вот Беслан имеет — к нашей сегодняшней жизни.

Ну пришли на твой концерт 10 тысяч человек. И ты их поразил. А дальше-то что?

Глобальная задача не требует больших физических сил — она требует другого внимания. От мелочи ты можешь отмахнуться, а глобальная задача будет тебя держать.

Когда берешь любую поэму Хлебникова и начинаешь в нее въезжать, понимаешь, что он решал глобальные задачи. Понятные или непонятные, интересные тебе или нет, они изначально такие громадные, что у нас даже поставить рядом некого.

Помню, на одном из концертов Курехина, в «Октябрьском», над сценой на цепях качалась лодка, в которой сидела Алла Пугачева и вязала. И ни звука не издавала.

Курехин говорил, что музыка — вещь сиюминутная. Абсолютно с ним согласен. Это сродни тому, о чем писал Джойс. Он был уверен, что все величие, весь кайф писателя надо искать в записных книжках — именно в них вдохновение, которое его только что посетило. Все, что удачнее или неудачнее, выплескивается затем в готовое произведение, уже не то.

Был момент, когда меня учили нотам, но я честно все забыл и не хочу даже влезать в это.

Прямая речь ушла, не только из литературы, а из жизни вообще. Я бы посмотрел в глаза тому поэту, который сейчас напишет «Я вас любил, любовь еще быть может…». Мы разучились говорить: «Я вас люблю».

Западная история про оскудение, вымораживание религии — не религии даже, а именно бога — все это мне совершенно не нравится. Ведь ничего взамен-то нет — только безрадостная и тупая унылость. И я не понимаю, чем она, собственно, хороша.

Мы живем в абсурде. Мы просто этого не понимаем, но это так.