Россия в «Окаянных днях» И.А. Бунина. «Окаянные дни» Ивана Алексеевича Бунина

В своем дневнике, озаглавленном "Окаянные дни", Иван Алексеевич Бунин выразил свое резко отрицательное отношение к революции, свершившейся в России в октябре 1917 г. Это даже не дневник в строгом смысле слова, поскольку писатель восстанавливал записи по памяти, художественно их обрабатывая. Он воспринимал большевистский переворот как разрыв исторического времени. Сам Бунин ощущал себя последним, кто может чувствовать "это прошлое время наших отцов и дедов". Он хотел в "Окаянных днях" столкнуть осеннюю, увядающую красоту прежнего и трагическую бесформенность нынешнего времени.

Писатель видит, как "горестно и низко клонит голову Пушкин под облачным с просветами небом, точно опять говорит: "Боже, как грустна моя Россия!" И ни души крутом, только изредка солдаты и бляди". Этому малопривлекательному новому миру, как образец уходящей красоты, представлен новый мир: "Опять несет мокрым снегом. Гимназистки идут облепленные им - красота и радость... синие глаза из-под поднятой к лицу меховой муфты... Что ждет эту молодость?" Бунин боялся, что судьба красоты и молодости в советской России будет незавидной.

Разверзшаяся геенна революции для Бунина была не только поражением демократии и торжеством тирании, но и в первую очередь невосполнимой утратой строя и лада жизни, победой воинствующей бесформенности: "В том-то и дело, что всякий русский бунт (и особенно теперешний) прежде всего доказывает, до чего все старо на Руси и сколь она жаждет прежде всего бесфор-меннорти". К тому же "Окаянные дни" окрашены грустью предстоящего расставания с Родиной. Глядя на осиротевший Одесский порт, автор вспоминает свой отъезд отсюда в свадебное путешествие в Палестину и с горечью восклицает: "Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, - всю эту мощь, богатство, счастье..." Переживаемый писателем период истории эсхатологичен. За распадом российской дореволюционной жизни Бунин угадывает распад мировой гармонии.

Единственное утешение он видит в религии. И неслучайно "Окаянные дни" завершаются следующими словами: "Часто заходим в церковь, и всякий раз восторгом до слез охватывает пение, поклоны священнослужителей, каждение, все это благолепие, пристойность, мир всего того благого и милосердного, где с такой нежностью утешается, облегчается всякое земное страдание. И подумать только, что прежде люди той среды, к которой и я отчасти принадлежал, бывали в церкви только на похоронах!.. И в церкви была все время одна мысль, одна мечта: выйти на паперть покурить. А покойник?

Боже, до чего не было никакой связи между всей его прошлой жизнью и этими погребальными молитвами, этим венчиком на Костяном лимонном лбу!" Писатель ощущал свою ответственность "месте со значительной частью интеллигенции за то" что в стране произошла, как ему казалось, культурная катастрофа. Он корил себя и других за прошлое равнодушие к делам религии, полагая, что благодаря этому к моменту революции пуста была народная душа. Глубоко символичным представлялось Бунину, что русские интеллигенты бывали в церкви до революции только на похоронах. Вот и пришлось в результате хоронить Российскую империю со всей ее многовековой культурой! Автор "Окаянных: дней" очень Верно заметил; "Страшно сказать, но ; не будь народных бедствий (в дореволюционной России.

Б. С.), тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и писать? А без этого и жизнь не в жизнь была".

Слишком многим в РОССИИ протест против социальной несправедливости был лужен только ради самого протеста* только затем, чтобы не скучно было жить. Крайне скептически относился Бунин и к творчеству тех писателей, что в той или иной степени приняли революцию. В "Окаянных днях" он с излишней категоричностью утверждал: "Русская развращена за последние десятилетия необыкновенно. Улица, толпа начала играть очень большую роль.

Всё - то и литература особенно - выходит на улицу, связывается с нею и подпадает под ее влияние. И улица развращает, нервирует уже хотя бы по одному тому, что она страшно неумеренна в своих хвалах, если ей угождают. В русской литературе теперь только "гении". Изумительный урожай! Гений Брюсов, гений Горький, гений Игорь Северянин, Блок, Белый. Как тут быть спокойным, когда так легко и быстро можно выскочить в гении? И всякий норовит плечом пробиться вперед, ошеломить, обратить на себя внимание".

Писатель был убежден, что увлечение общественно-политической жизнью пагубно сказывается на эстетической стороне творчества. Революция, провозгласившая примат политических целей над общекультурными, по его мнению, способствовала дальнейшему разрушению Русской литературы. Начало же этого процесса Бунин связывал с декадентскими и модернистскими течениями конца XIX - начала XX века и считал далеко не случайным, что соответствующего направления оказались в революционном лагере. Писатель отнюдь не идеализировал прежнюю жизнь, пороки которой он запечатлел и в "Деревне", и в "Суходоле". Там же показал он прогрессирующее вырождение дворянства как класса.

Однако по сравнению с ужасами революции и гражданской войны дореволюционная Россия стала представляться Бунину едва ли не образцом стабильности и порядка. Себя же он чувствовал почти что библейским пророком, возвестившим еще в "Деревне" грядущие бедствия и дожившим до исполнения страшных пророчеств. И еще - очевидцем и небеспристрастным летописцем очередного, бессмысленного и беспощадного русского бунта, если говорить словами Пушкина. Он приводив рассказы беженцев из Симферополя, будто там "неописуемый ужас" и солдаты и рабочие "ходят прямо по колено в крови", а "какого-то старика-полковника живьем зажарили в паровозной топке".

Бунин осуждал жестокость революции и сетовал: "Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!" Однако он видел игру, балаган, напыщенную ложь не только у революционеров, но и у их противников. Писатель понимал, что последствия переворота уже необратимы, но смириться и принять их ни в коем случае не желал. Бунин приводит в "Окаянных днях" характерный диалог старика из "бывших" с рабочим: "У вас, конечно, ничего теперь не осталось, ни Бога, ни совести", - говорит старик. "Да, не осталось". - "Вы вон пятого мирных людей расстреливали".

- "Ишь ты! А как вы триста лет расстреливали?" Ужасы революции народом воспринимались как справедливое возмездие за трехсотлетнее угнетение в царствование дома Романовых. Бунин это видел.

И еще видел писатель, что большевики "ради погибели "проклятого прошлого" готовы на погибель хоть половины русского народа". Оттого таким мраком веет со страниц бунинского дневника.

Мы вспоминаем Бунина как автора «Антоновских яблок» и «Тёмных аллей», но есть в его творчестве и «Окаянные дни» - дневниковые записи 1918-1920 гг., в которых писатель размышлял о том, что произошло с Россией в годы революции и гражданской войны. Опубликованные в 1925 году, в нашей стране «Окаянные дни» были напечатаны только в 1980-х.

Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность - вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко!

«Революции не делаются в белых перчатках…» Что ж возмущаться, что контрреволюции делаются в ежовых рукавицах?

Шел и думал, вернее, чувствовал: если бы теперь и удалось вырваться куда-нибудь, в Италию например, во Францию, везде было бы противно, – опротивел человек! Жизнь заставила так остро почувствовать, так остро и внимательно разглядеть его, его душу, его мерзкое тело. Что наши прежние глаза, – как мало они видели, даже мои!

Разве многие не знали, что революция есть только кровавая игра в перемену местами, всегда кончающаяся только тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда в конце концов попадает из огня да в полымя?

Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом – Чудь, Меря. Но и в том и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, «шаткость», как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: «Из нас, как из древа, – и дубина, и икона», – в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев. Если бы я эту «икону», эту Русь не любил, не видал, из за чего же бы я так сходил с ума все эти годы, из за чего страдал так беспредельно, так люто?

Опять какая то манифестация, знамена, плакаты, музыка – и кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток:

– Вставай, подымайся, рабочай народ!

Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить, – и без всякого клейма все видно.

Во время французской революции тоже сразу была создана целая бездна новых административных учреждений, хлынул целый потоп декретов, циркуляров, число комиссаров – непременно почему то комиссаров – и вообще всяческих властей стало несметно, комитеты, союзы, партии росли, как грибы, и все «пожирали друг друга», образовался совсем новый, особый язык, «сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний вперемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании…» Все это повторяется потому прежде всего, что одна из самых отличительных черт революций – бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна.

Почему комиссар, почему трибунал, а не просто суд? Все потому, что только под защитой таких священно-революционных слов можно так смело шагать по колено в крови...

Страшно сказать, но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чём кричать и писать?

Люди спасаются только слабостью своих способностей, - слабостью воображения, внимания, мысли, иначе нельзя было бы жить. Толстой сказал про себя однажды:

Вся беда в том, что у меня воображение немного живее, чем у других…

Есть и у меня эта беда.

Мужики, разгромившие осенью семнадцатого года одну помещичью усадьбу под Ельцом, ощипали, оборвали для потехи перья с живых павлинов и пустили их, окровавленных, летать, метаться, тыкаться с пронзительными криками куда попало.

Но что за беда! Вот Павел Юшкевич уверяет, что «к революции нельзя подходить с уголовной меркой», что содрогаться от этих павлинов – «обывательщина». Даже Гегеля вспомнил: «Недаром говорил Гегель о разумности всего действительного: есть разум, есть смысл и в русской революции».

Да, да, «бьют и плакать не велят». Каково павлину, и не подозревавшему о существовании Гегеля? С какой меркой, кроме уголовной, могут «подходить к революции» те священники, помещики, офицеры, дети, старики, черепа которых дробит победоносный демос?

В сущности, всем нам давно пора повеситься, - так мы забиты, замордованы, лишены всех прав и законов, живем в таком подлом рабстве, среди непрестанных заушений, издевательств!

Давеча прочитал про этот расстрел двадцати шести как-то тупо.

Сейчас в каком-то столбняке. Да, двадцать шесть, и ведь не когда-нибудь, а вчера, у нас, возле меня. Как забыть, как это простить русскому народу? А все простится, все забудется. Впрочем, и я - только стараюсь ужасаться, а по-настоящему не могу, настоящей восприимчивости все-таки не хватает. В этом и весь адский секрет большевиков - убить восприимчивость. Люди живут мерой, отмерена им и восприимчивость, воображение, - перешагни же меру. Это - как цены на хлеб, на говядину. "Что? Три целковых фунт!" А назначь тысячу - и конец изумлению, крику, столбняк, бесчувственность. "Как? Семь повешенных?!" - "Нет, милый, не семь, а семьсот!" - И уж тут непременно столбняк - семерых-то висящих еще можно представить себе, а попробуй-ка семьсот, даже семьдесят!

Толстой говорил, что девять десятых дурных человеческих поступков объясняются исключительно глупостью.

– В моей молодости, – рассказывал он, – был у нас приятель, бедный человек, вдруг купивший однажды на последние гроши заводную металлическую канарейку. Мы голову сломали, ища объяснение этому нелепому поступку, пока не вспомнили, что приятель наш просто ужасно глуп.

Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: «За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки…»

Зачем жить, для чего? Зачем делать что-нибудь? В этом мире, в их мире, в мире поголовного хама и зверя, мне ничего не нужно.

Впрочем, почта русская кончилась уже давно, ещё летом 17 года: с тех самых пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился «министр почт и телеграфов». Тогда же появился впервые и «министр труда» - и тогда же вся Россия бросила работать. Да и сатана каиновой злобы, кровожадности и самого дикого самоуправства дохнул на Россию именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство и свобода.

– Вы домой? – говорю как-то писателю Осиповичу, прощаясь с ним на улице.

Он отвечает:

– Отнюдь!

Как я ему растолкую, что так по-русски не говорят? Не понимает, не чует:

– А как же надо сказать? По-вашему, отнюдь нет? Но какая разница?

Разницы он не понимает. Ему, конечно, простительно, он одессит. Простительно еще и потому, что в конце концов он скромно сознается в этом и обещает запомнить, что надо говорить «отнюдь нет».

«Российская история» Татищева:

«Брат на брата, сыневе против отцев, рабы на господ, друг другу ищут умертвить единого ради корыстолюбия, похоти и власти, ища брат брата достояния лишить, не ведуще, яко премудрый глаголет: ища чужого, о своем в оный день возрыдает…»

А сколько дурачков убеждено, что в российской истории произошел великий «сдвиг» к чему-то будто бы совершенно новому, доселе небывалому!

Вся беда (и страшная), что никто даже малейшего подлинного понятия о «российской истории» не имел.

Рассказывал, что большевики до сих пор изумлены, что им удалось захватить власть и что они все еще держатся:

– Луначарский после переворота недели две бегал с вытаращенными глазами: да нет, вы только подумайте, ведь мы только демонстрацию хотели произвести и вдруг такой неожиданный успех!

100 р бонус за первый заказ

Выберите тип работы Дипломная работа Курсовая работа Реферат Магистерская диссертация Отчёт по практике Статья Доклад Рецензия Контрольная работа Монография Решение задач Бизнес-план Ответы на вопросы Творческая работа Эссе Чертёж Сочинения Перевод Презентации Набор текста Другое Повышение уникальности текста Кандидатская диссертация Лабораторная работа Помощь on-line

Узнать цену

Бунин проклинал Октябрьскую революцию с лютой ненавистью. Позиция его как противника большевиков оформилась во время гражданской войны. До революции его нельзя была назвать писателем политического направления. Однако в условиях 1917 года стало очевидно, что он человек глубоко гражданственный, прогрессивно мыслящий. Революция для Бунина есть следствие необратимости исторического процесса, проявление жестоких инстинктов. Писатель понимал, что без кровопролития власть в стране не изменится.
По Бунину, с революции началась гибель России как великого государства, империи.
«Окаянные дни» состоят из двух частей: Москва, год 1918, и Одесса, год 1919. Бунин записывает факты, увиденные на улицах городов. В первой части уличных сцен больше, писатель проводит по Москве, передавая обрывки диалогов, газетных сообщений и даже слухов. Голос самого автора появляется во второй части, одесской, где Бунин размышляет о судьбе России, переживает что-то личное, думает о собственных снах и предается воспоминаниям. Бунин писал дневник для себя, и мыслей о его публикации у писателя сначала не было, однако обстоятельства вынудили его принять решение обратное решение.
Писатель не случайно выбирает дневниковую форму повествования – ему хотелось запечатлеть на бумаге момент жизни, который навсегда останется в памяти, снабдив его собственными размышлениями.
. Дневник – литературно-бытовой жанр, повествование в котором ведется от первого лица, а записи датируются, следуют одна за другой повседневно. Поэтому можно говорить об откровенности и искренности жанра, о том, что через дневниковые записи создатель передает свои чувства. На публичное восприятие дневник не рассчитан, что придает описанным в нем сведениям достоверности. Благодаря форме этого жанра разрыва между временем написания и временем, о котором пишут, не происходит. На протяжении всего повествования чувствуется боль автора за Россию, передается его тоска и понимание бессилия в том, чтобы что-либо изменить в творящемся хаосе разрушения вековых традиций и культуры России.За счет тех чувств ярости, бешенства, гнева, который испытывал писатель во время сотворения книги, она написана очень сильно и темпераментно. Дневник крайне субъективен, охватывает время с 1918 по 1919 годы, с вкраплениями дореволюционных и революционных дней. Автор размышляет о России, о состоянии народа в эти напряженные для его жизни годы. Поэтому «Окаянные дни» пронизаны чувствами подавленности, полны беспросветности и мрака. Бунин передает читателю ощущение национальной катастрофы. Он описывает то, что видит, что наводит на него печаль и отчаянье: «грабят, пьют, насилуют, пакостят в церквах» , пение неподобающих песен о священнослужителях, неутихающие расстрелы. Делал не скрывая, Луначарского называл «гадиной», Блока – «человеком глупым», Керенского – «выскочкой, делающегося все больше наглецом» , Ленина – «какое это животное!» . Про большевиков писатель говорил: «более наглых жуликов мир не видел». Но не названные имена здесь главное, а главное сам факт революционного сознания, мышления и поведения, которого писатель не принимал ни под каким углом. О революции он говорил, как о стихии: «чума, холера тоже стихии. Однако никто не прославляет их, никто не канонизирует, с ними борются...» Помимо таланта публициста, в «Окаянных днях» виден Бунин как художник слова – природа не оставляет его равнодушным. Он повествует не только о бурных и кровавых событиях, но и о сияющем по-весеннему небе, о розовых облаках, сугробах – о том, что вызывает в нем «тайный восторг какой-то», в чем чувствуется поэзия, что сильно восхищает. Пейзажные зарисовки занимают особое место в дневниковых записях И.А. Бунина. Они и в самом деле смягчают и даже очеловечивают страшнейшие события 1917 года. Набор художественных средств, к которым прибегает Бунин в своих описаниях, как впечатляет. Новую власть Бунин называл «кучкой авантюристов, считающих себя политиками» , против них направлено его критическое отношение к действительности. Много и безжалостно Бунин высказывается о вождях революции. В «Окаянных днях» много фактов уничтожения памятников царям, генералам. На это была направлена деятельность революционного правительства после 1917 года, а художественная и историческая ценность уничтожаемого ровным счетом ничего не значила. Например, в Киеве «приступлено к уничтожению памятника Александра Второго. Знакомое занятие, ведь еще с марта 1917 года начали сдирать орлы, гербы...». Также Бунин часто встречает залепленные грязью вывески. Но если приглядеться, становится очевидно, что на них замазаны слова, которые напоминают о прошлом, такие, как «императорский», «величайший».
Но самым невыносимым для Бунина было насилие над церковью, подавление религии. «Большевики стреляли в икону».Важнейший мотив книги Бунина – отстаивание общечеловеческих ценностей, которые попирались в «окаянные дни». Для него революция стала не только «падением России», но и «падением человека», она разлагает его духовно и нравственно. В стране произошел немыслимый исторический сдвиг, который срезал верхний тонкий культурный слой почвы и принес невиданное ранее…

В книге много раз упоминается кровавый красный цвет. Неожиданно среди всех описываемых Бунин выделяет фигуру военного «в великолепной серой шинели, туго перетянутого хорошим ремнем, в серой круглой военной шапке, как носил Александр Третий. Весь крупен, породист, блестящая коричневая борода лопатой, в руке в перчатке держит Евангелие. Совершенно чужой всем, последний могиканин». Он абсолютно противопоставлен толпе, потому что он - символ ушедшей России. Важнейшей деталью в его образе служит Евангелие, несущее в себе святость старой Руси. Таких образов в «Окаянных днях» немало. «На Тверской бледный старик-генерал в серебряных очках и в черной папахе что-то продает, стоит скромно, скромно, как нищий... Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!» . Бунину больно и горько видеть это унижение и описывать этот позор тех, кто некогда составлял славу и гордость страны. Негодование и скорбь выливаются на читателя со страниц дневника писателя.
Бунин негодует на народ. Но не потому, что презирает его. А как раз потому, что хорошо знаком с созидательными духовными потенциями народа, потому что понимает, что никакое «всемирное бюро по устроению человеческого счастья» не может разорить великую державу, если сам народ этого не позволит. Совершенно разбитый морально и ослабленный физически, народ надеется на кого угодно, только не на себя, когда дело касается наведения порядка, и Бунин отмечает эту черту русского характера.
Писатель винит в происходящем народ и интеллигенцию – именно она провоцировала народ на баррикады, а сама сказывалась неспособной организовать новую жизнь на протяжении многолетней истории
Вот какой вывод делает писатель: не из-за силы народа, а из-за его слабости произошла революция, и опасность, в первую очередь, представляет она для народа – происходит его духовное и нравственное разложение.
Бунин полагает, что ничего нового революция не принесла, а стала очередным бунтом, который доказал, «до чего все старо на Руси и сколь она жаждет прежде всего бесформенности». Придти к этому ему помогают примеры из истории, упоминаемые в «Окаянных днях». Немаловажное внимание писатель уделяет «царям и попам», знавшим и умевшим предугадать поведение народа. Мыслью о повторении исторического процесса и его устойчивых законах пронизана вся книга. С позиций современности Бунин действительно многое предрек в «Окаянных днях». Изнывая от безнадежности и тягости происходящего, Бунин стремился к тому, чтобы как-то помочь стране. Но осознал свою ненужность и чуждость в новом мире: «...в мире поголовного хама и зверья, мне ничего не нужно...» – так Бунин определяет свою общественную позицию. А также Иван Бунин верил в то, что его «Окаянные дни» будут иметь огромное значение для потомков. Главной заслугой писателя я считаю то, что справился со всей болью и мукой, которая одолевала его, и смог честно рассказать обо всем, что происходило в период этого ужасающего разлома.

Бунин хотел осмыслить события 1917–1920 годов в аспекте и мировой и, конечно, русской истории. А новая власть, новые хозяева, ее не знали и даже не хотели знать. Большевики желали разрушить все до основания и построить новое свободное государство. Эта идея ужасала Бунина, он считал ее утопичной, потому что устроители новой жизни не имели четкого представления, что такое «царство свободы». Мысли «Окаянных дне» обращены к людям будущего. Трезвое, реалистическое описание в «Окаянных днях» 1918–1919 годов приобретает трагически-пророческий смысл. Бунин предостерегает нас от ошибок современной ему действительности, от мифа о том, что история, сделав свой виток, возвращается к старому. Спасение Бунин видел в самих людях, в возвращении к Божьему образу и подобию. На жизнь писатель смотрел с позиций православного Христианства, поэтому в его дневнике часто встречается «высокая», библейская лексика, а также цитаты из Библии. Самым невыносимы для Бунина было насилие над церковью и уничтожение религии.. «Окаянные дни» – это исторический и литературный памятник, памятник жертвам гражданской войны. Утверждение в России нового политического строя заставило Ивана Бунина в 1918 году покинуть Москву, а в начале 1920 г. навсегда расстаться с Родиной. Со слезами покидал Бунин родину. Но, несмотря ни на что, Иван Бунин был одним из тех, кто не сдался, продолжал борьбу с ленинско-сталинским режимом до конца своих дней.

Бунин проклинал Октябрьскую революцию с лютой ненавистью. Позиция его как противника большевиков оформилась во время гражданской войны. Однако в деятельности писателя не было политической борьбы, ни в какие группировки он не входил, кроме того, большевизм отрицал не столько с идеологической стороны (писатель был независим от идеологий), сколько с моральной, эстетической, эмоциональной точки зрения.

Несмотря на это, Бунин отчаянно стремился к осмыслению событий 1917–1919 годов в контексте мировой истории. Писатель понимал, что стране необходимы перемены, накануне революции он рассуждал об обновлении жизни и верил в то, «что революция для нас спасение и что новый строй поведет к расцвету государства», признавал, что в распутинское время «жаждал революции». . Однако ход истории привел Бунина к выводу о том, что «философия эта ни к черту не годится ».

До революции его нельзя была назвать писателем политического направления. Однако в условиях 1917 года стало очевидно, что он человек глубоко гражданственный, прогрессивно мыслящий.
Революция для Бунина есть следствие необратимости исторического процесса, проявление жестоких инстинктов. Писатель понимал, что без кровопролития власть в стране не изменится. Однако он никак не мог предположить, что революция будет осуществляться именно так, как она осуществилась. «Я был не из тех, кто был ею застигнут врасплох, для кого ее размеры и зверства были неожиданностью, но все же действительность превзошла все мои ожидания: во что вскоре превратилась русская революция, не поймет никто, ее не видевший. Зрелище это было сплошным ужасом для всякого, кто не утратил образа и подобия Божия, и из России, после захвата власти Лениным, бежали сотни тысяч людей, имевших малейшую возможность бежать».

По Бунину, с революции началась гибель России как великого государства, империи. Именно тогда начали проявляться в обществе низменные и дикие инстинкты.
Дневниковые записи писателя за 1917 год обрываются 21 ноября: «12 часов ночи. Сижу один – слегка пьян. Вино возвращает мне смелость, мудрость, чувственность, ощущение запахов и прочее… Передо мною бутылка №24 удельного. Печать, государственный герб. Была Россия. Где она теперь? О, боже, боже…» . Такими словами И.А.Бунин встретил Октябрьскую революцию, которую назвал «окаянными днями».

«Окаянные дни» состоят из двух частей: Москва, год 1918, и Одесса, год 1919. Бунин записывает факты, увиденные на улицах городов. В первой части уличных сцен больше, писатель проводит по Москве, передавая обрывки диалогов, газетных сообщений и даже слухов. Голос самого автора появляется во второй части, одесской, где Бунин размышляет о судьбе России, переживает что-то личное, думает о собственных снах и предается воспоминаниям. Бунин писал дневник для себя, и мыслей о его публикации у писателя сначала не было, однако обстоятельства вынудили его принять решение обратное решение.

Писатель не случайно выбирает дневниковую форму повествования – ему хотелось запечатлеть на бумаге момент жизни, который навсегда останется в памяти, снабдив его собственными размышлениями. Бунин еще в 1916 году писал: «Дневник – одна из самых прекрасных литературных форм. Думаю, что в недалеком будущем эта форма вытеснит все прочие» .

Дневник – литературно-бытовой жанр, повествование в котором ведется от первого лица, а записи датируются, следуют одна за другой повседневно. Поэтому можно говорить об откровенности и искренности жанра, о том, что через дневниковые записи создатель передает свои чувства. На публичное восприятие дневник не рассчитан, что придает описанным в нем сведениям достоверности. Благодаря форме этого жанра разрыва между временем написания и временем, о котором пишут, не происходит.

Дневник Бунина появился в 1953 году в томе берлинского собрания сочинений Бунина под названием «Окаянные дни». Бунин пишет о том, что вынудило его покинуть страну. "Окаянные дни" писались в 1917-1919 годы, а потому отразили впечатления от ужасающего факта русской истории, который нередко именуют величайшей катастрофой.

На протяжении всего повествования чувствуется боль автора за Россию, передается его тоска и понимание бессилия в том, чтобы что-либо изменить в творящемся хаосе разрушения вековых традиций и культуры России.
За счет тех чувств ярости, бешенства, гнева, который испытывал писатель во время сотворения книги, она написана очень сильно и темпераментно. Дневник крайне субъективен, охватывает время с 1918 по 1919 годы, с вкраплениями дореволюционных и революционных дней.
Хочется прокомментировать название книги – «Окаянные дни». «Окаянный» – проклятый, нечестивый, преданный общему поруганию, преступный. Более того, слово «окаянный» созвучно с Каином – именем библейского персонажа, который прослыл братоубийцей, первым из людей, проливших родную кровь на Земле, зародившим ненависть от человека к человеку. По словарю В. Даля «окаянствовать» означает жить в грехе, недостойно. Есть еще одно значение слова «окаянный» – ненастоящий, несчастный, жалкий, духовно разложившийся. И действительно, в книге Бунина кроме гнева на большевизм и революцию присутствует жалость, боль за Россию, за народ, за культуру, за гибель прошлого, за ужас настоящего. Бунин пишет свой дневник, чтобы «указать на страшную болезнь, поразившую общество; распадение душ, совести, веры, языка, утверждение принципа "все позволено" во всей массе народа, что равносильно самоуничтожению» . Этим произведением он пытается спасти страну.

Автор размышляет о России, о состоянии народа в эти напряженные для его жизни годы. Поэтому «Окаянные дни» пронизаны чувствами подавленности, полны беспросветности и мрака. Бунин передает читателю ощущение национальной катастрофы. Из второй части дневника, Одесса, год 1919: «День и ночь живем в оргии смерти. И все во имя «светлого будущего», которое будто бы должно родиться именно из этого дьявольского мрака» .
Он описывает то, что видит, что наводит на него печаль и отчаянье: «грабят, пьют, насилуют, пакостят в церквах» , пение неподобающих песен о священнослужителях, неутихающие расстрелы.

Улица на страницах бунинского дневника видна до мельчайших деталей: вот митингуют, спорят, теряя голос, жалуются и угрожают. Причем это делают все – и рабочие, и солдаты, и барыни, и офицеры, и крестьяне, и господа, и обыватели. Абсолютно все, как москвичи, так и прибывшие в столицу.

Бунин ненавидел. И делал это не скрывая, Луначарского называл «гадиной», Блока – «человеком глупым», Керенского – «выскочкой, делающегося все больше наглецом» , Ленина – «какое это животное!» . Про большевиков писатель говорил: «более наглых жуликов мир не видел». Но не названные имена здесь главное, а главное сам факт революционного сознания, мышления и поведения, которого писатель не принимал ни под каким углом. О революции он говорил, как о стихии: «чума, холера тоже стихии. Однако никто не прославляет их, никто не канонизирует, с ними борются...»

«Купил книгу о большевиках, – рассказывает Бунин. – Страшная галерея каторжников!» Для него абсолютно каждый революционер - бандит, преступник. Нельзя с уверенностью констатировать факт преступности отдельных вершителей революции, но тенденция участие в русской революции уголовных элементов Буниным показана точно.
Из дневника писателя видно, что он реагирует на всю жизнь в целом. В книге много воспоминаний, нейтральных описаний и природных пейзажей. Возможно, они рисуются для того, чтобы незначительные, но порой трогательные подробности оттеняли ужас царящих событий.

Помимо таланта публициста, в «Окаянных днях» виден Бунин как художник слова – природа не оставляет его равнодушным. Он повествует не только о бурных и кровавых событиях, но и о сияющем по-весеннему небе, о розовых облаках, сугробах – о том, что вызывает в нем «тайный восторг какой-то», в чем чувствуется поэзия, что сильно восхищает. Пейзажные зарисовки занимают особое место в дневниковых записях И.А. Бунина. Они и в самом деле смягчают и даже очеловечивают страшнейшие события 1917 года. Набор художественных средств, к которым прибегает Бунин в своих описаниях, как впечатляет. Его пейзажи наделены необычной цветовой гаммой: «бледно-молочной ночью», «розовые огни», «могильно-темна», «золотые маковки церквей», «сизая даль». Разнообразны эпитеты – «весна окаянная», «дикая музыка», метафоры – «голова горит», «деревцо побледнело», «Москва обесчещенная». Бунин называет Россию «старым домом», солдат – «грабителями». Вожди революции получают определения «жуликов», «мерзавцев» и «словоблудцев».
Новую власть Бунин называл «кучкой авантюристов, считающих себя политиками» , против них направлено его критическое отношение к действительности. Много и безжалостно Бунин высказывается о вождях революции. Описание начальника, с которым писателю приходилось общаться: комиссар дома, высокий чин получил только потому, что был самым молодым и неимущим из квартирантов. Но и теперь, самый скромный и робкий из соседей, он дрожит при одном лишь упоминании революционного трибунала.

А про профессора Щепкина говорится, что он - «комиссаром народного просвещения», и первое, что бросается в глаза при встрече с ним, «грязный бумажный воротничок,..., и толстый старый галстук, выкрашенный в красный цвет масляной краской». Работу свою во главе народного просвещения Щепкин видит в составлении списков неугодных ему преподавателей для ЧК. «Успех» в его деятельности состоит в том, что до увольнения он успел закрыть университетскую церковь. Малограмотный коммивояжер Шпан, предлагавший Бунину свои услуги в качестве импресарио для поездки в Николаев, Харьков и Херсон, назван «комиссаром по театральному делу». Л.И. Гальберштадт, сотрудник «Русских ведомостей» и «Русской мысли», теперь работает в «Голосе красноармейца». Революционному начальству как будто хочется быть похожим на буржуазию. На их лицах довольно лживые выражения лица, отсутствуют простота и обыденность. Невероятно, но вместо нормальной, просто разрушенной жизни, идет «сумасшедшая по своей бестолковости и горячке имитация какого-то будто бы нового строя, нового чина и даже парада жизни».

Бунин не может простить новую власть. Она формируется на обещаниях справдлевости, но в то же время стоящие за ней – недалекие, невежественные, преступные, грубые люди. А вот как Советская власть помогает безработному простому человеку, который просится на работу, не умереть с голоду: «Мест… нет, а вот тебе два ордера на право обыска, можешь поживиться» . Вот она какая, новая справедливость! Подобные расхождения между словами и делами сильно возмущали Бунина.

Выходит, что нравственная грязь горожан вполне сочетается с уличным убожеством: «на тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой навозный лед, горбы и ухабы» .

Для Бунина в этой революции нет ничего примечательного, величайшего и уж тем более чудесного и победоносного. Всю суть ее он видит в в призывах «проломить голову фабриканту, вывернуть его карманы и стать стервой еще худшей, чем этот фабрикант» .

Бунин называет тех, кто пришел к власти, «вчерашними изгоями, которые искренне ненавидели прошлое, и свое личное, и всей России. И в то же время любыми средствами, чаще всего кровавыми, отстаивали свое новое положение: возможность распоряжаться не только своим имуществом, но и чужими жизнями; сидеть в личных кабинетах; пользоваться безотказной любовью секретарш и актрис; распределять блага среди родных и знакомых; устраивать на теплые местечки детишек и родственников. Но чтобы легче насаждать новое, следовало как можно быстрее уничтожить память о прошлом».

В «Окаянных днях» много фактов уничтожения памятников царям, генералам. На это была направлена деятельность революционного правительства после 1917 года, а художественная и историческая ценность уничтожаемого ровным счетом ничего не значила. Например, в Киеве «приступлено к уничтожению памятника Александра Второго. Знакомое занятие, ведь еще с марта 1917 года начали сдирать орлы, гербы...». Также Бунин часто встречает залепленные грязью вывески. Но если приглядеться, становится очевидно, что на них замазаны слова, которые напоминают о прошлом, такие, как «императорский», «величайший». После разрушения символов царской России революционное правительство перейдет к физическому уничтожению людей-представителей старой России. Выступления революционных вожаков с предложением «употреблять буржуев вместо лошадей для перевозки тяжестей» встречаются бурными аплодисментами. На похоронах погибшего революционера звучит клич: «За смерть одного революционера – тысячу смертей буржуев!»

Бунин отвергал насилие, призывал бороться «за вечные, божественные основы человеческого существования». Он также говорил: «…все преграды, все заставы божеские и человеческие пали» . Насильственные попытки по перестройке человеческого общество писатель отвергал, оценивая события октября 1917 года как «кровавое безумие» и «повальное сумасшествие». Таков один из важнейших мотивов его книги. Кажется, будто Бунин предчувствовал, чем в дальнейшем для России обернется потеря традиционного смысла жизни и ужасающее нравственное состояние общества.

Бунин не может простить убийства, ведь оно не оправдано никакими нравственными категориями, и не важно, кто совершает его – конкретное лицо или партия.
Революция обесценивает жизнь человека, превращая ее в игрушку в руках революционеров. На улицах появились самодуры, поражающие быстротой распространения слухов и жестокостью с которой они это делали: «...Захвачены с поличным два вора. Их немедленно «судили» и приговорили к смертной казни. Сначала убили одного: разбили голову безменом, пропороли вилами бок и мертвого, раздев догола, выбросили на проезжую часть. Потом принялись за другого…». «Матрос убил сестру милосердия – “со скуки”» . «Какого-то старика полковника живьем зажарили в паровозной топке» . «Большевики в Ростове… расстреляли 600 сестер милосердия» . Всю эту кровь видит Бунин, он просто не может не реагировать на такие события: «Потрясло. Ужас, боль, бессильная ярость» .Да и что можно сделать с теми, кто говорит: «Стрелять будем, если вы пойдете против нас».

Писатель не скрывает своего страха: «Москва так мерзка, что страшно смотреть» , «Арбат по ночам страшен» . Но не это самое ужасное. Известный факт, что жестких от природы людей как таковых не так уж и много. Вот что хуже в людях – так это безразличие к окружающим, к тому, что происходит. Бунин неоднократно сам чувствует это: «Меня в конце марта 17 года чуть не убил солдат… Мерзавец солдат прекрасно понял, что он может сделать со мной все, что угодно, совершенно безнаказанно, – толпа, окружавшая нас… оказалась на его стороне» .

Но самым невыносимым для Бунина было насилие над церковью, подавление религии. «Большевики стреляли в икону» . «Русский народ взывает к Богу только в горе великом. Сейчас счастлив – где эта религиозность!»
В «Окаянных днях» много цитат из газет «Известия» и «Голос Красноармейца». Это цитаты из статей, в которых новая власть разоблачает саму себя. Например, «Вперед, родные, не считайте трупы!» . У Бунина были знакомые среди тех, на кого шла охота, как литераторы (А.А. Кипен), так и простые люди, например, Моисей Гутман, «очень милый человек» , которого убили. На улице в то время могли убить ни за что и старика, и медсестру, и ребенка. В том, что происходит в стране, Бунин винит большевиков за ту ненависть, которую разожгли они в народе, за разврат и ломку старого уклада.

Важнейший мотив книги Бунина – отстаивание общечеловеческих ценностей, которые попирались в «окаянные дни». Для него революция стала не только «падением России», но и «падением человека», она разлагает его духовно и нравственно. В стране произошел немыслимый исторический сдвиг, который срезал верхний тонкий культурный слой почвы и принес невиданное ранее… Писатель бродит по неузнаваемым улицам, вглядывается в лица новых хозяев, чтобы получше их запомнить. Народ для Бунина - «это всегда – глаза, рты, звуки голосов,... речь на митинге – все естество произносящего ее» . Читатель представляет лица, характеры и мысли. И они предстают перед ним: «Говорит, кричит, заикаясь, со слюной во рту, глаза сквозь криво висящее пенсне кажутся особенно яростными. (...) И меня уверяют, что эта гадюка одержима будто бы "пламенной беззаветной любовью к человеку", "жаждой красоты, добра и справедливости!» .
Немаловажно суждение Бунина о том, что люди в разных городах кажутся ему одинаковыми, со злыми, пугающими лицами. А сами города приобретают безликость… В книге много раз упоминается кровавый красный цвет. Петербург 1917 года: «Невский был затоплен серой толпой, солдатней в шинелях внакидку, неработающими рабочими, гуляющей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями, и всем, что просишь. А на тротуарах сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой навозный лед, горбы и ухабы». Москва 1918 года – грязная, жалкая, потерявшая всякую честь, расстрелянная…и уже покорная. В Одессе Бунина удивляет набор лиц – ему кажется, что он и не уезжал из Москвы. «Какая, прежде всего грязь! Сколько старых, донельзя запакощенных солдатских шинелей, сколько порыжевших обмоток на ногах и сальных картузов, которыми точно улицу подметали, на вшивых головах! А в красноармейцах главное – распущенность. В зубах папироска, глаза мутные, наглые, картуз на затылок, на лоб падает "шевелюр». Поведение людей Бунин объясняет помешательством, наваждением.

Неожиданно среди всех описываемых Бунин выделяет фигуру военного «в великолепной серой шинели, туго перетянутого хорошим ремнем, в серой круглой военной шапке, как носил Александр Третий. Весь крупен, породист, блестящая коричневая борода лопатой, в руке в перчатке держит Евангелие. Совершенно чужой всем, последний могиканин». Он абсолютно противопоставлен толпе, потому что он - символ ушедшей России. Важнейшей деталью в его образе служит Евангелие, несущее в себе святость старой Руси. Таких образов в «Окаянных днях» немало. «На Тверской бледный старик-генерал в серебряных очках и в черной папахе что-то продает, стоит скромно, скромно, как нищий... Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!» . Бунину больно и горько видеть это унижение и описывать этот позор тех, кто некогда составлял славу и гордость страны. Негодование и скорбь выливаются на читателя со страниц дневника писателя.

Возвращаясь к теме лиц, нельзя не отметить восприятие Буниным лиц большевиков, красноармейцев: «Римляне ставили на лица своих каторжников клейма. На эти лица ничего не надо ставить, – и без всякого клейма видно» . Как уже говорилось, любой революционер для Бунина – бандит.

По отношению к народу Бунин в «Окаянных днях» суров и резок. «Нет никого материальней нашего народа. Все сады срубят. Даже едя и пья, не преследуют вкуса – лишь бы нажраться… А как, в сущности, не терпят власти, принуждения! Попробуй-ка введи обязательное обучение! С револьвером у виска надо ими править… Злой народ! Участвовать в общественной жизни, в управлении государством – не могут, не хотят за всю историю» – отмечает он осенью 1917-го. «Злой» не потому, что русский; «злой» – значит таково его состояние в данный момент. Бунин негодует на народ. Но не потому, что презирает его. А как раз потому, что хорошо знаком с созидательными духовными потенциями народа, потому что понимает, что никакое «всемирное бюро по устроению человеческого счастья» не может разорить великую державу, если сам народ этого не позволит. «Народ болеет. Не от природы болен, а именно сейчас болеет... Все это всегда бывало, и народный организм все это преодолел бы в другое время. А вот преодолеет ли теперь?»
За основу русского народа Бунин берет мужика, в котором еще остался разум и стыд, способность к возмущению. Мужик осознает, что «теперь народ, как скотина без пастуха, все перегадит и самого себя погубит». Совершенно разбитый морально и ослабленный физически, народ надеется на кого угодно, только не на себя, когда дело касается наведения порядка, и Бунин отмечает эту черту русского характера.

Писатель винит в происходящем народ и интеллигенцию – именно она провоцировала народ на баррикады, а сама сказывалась неспособной организовать новую жизнь на протяжении многолетней истории. Самое ужасное в этом то, что за общим понятием «народ» интеллигенты не видели отдельного человека. 20 апреля 1918 года: «Страшно сказать, но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем писать и кричать? А без этого и жизнь не в жизнь» . А в 1918 году Бунин говорит: «Не народ начал революцию, а вы. Народу было совершенно наплевать на все, чего мы хотели, чем были недовольны. Не врите на народ – ему ваши ответственные министерства, замены Щегловитых Малянтовичами и отмены всяческих цензур были нужны, как летошний снег, и он это доказал твердо и жестоко, сбросивши к черту временное правительство, и Учредительное собрание и “все, за что погибали поколения лучших российских людей”, как вы выражаетесь...» Интеллигенция могла бы подписаться под словами А. И. Герцена: «Я ничего не сделал, ибо всегда хотел сделать больше обыкновенного» .
С приходом Советской власти рушится все, что создавалось веками – отмечает Бунин в «Окаянных днях»: «почта русская кончилась летом 17 года, с тех пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился министр почт и телеграфов. Тогда же появился министр труда – и тогда же Россия бросила работать» . На все территории России обрывается жизнь, полноценная, совсем недавно хорошо налаженная. И воцаряется «беспричинная праздность, противоестественная свобода от всего, чем живо человеческое общество» . Жизнь народа начинает замирать: никто не выращивает хлеб, дома не строятся, нормальная и привычная, она сменяется «сумасшедшей по своей бестолковости и горячке имитации какого-то будто бы нового строя». По стране «пошли совещания, заседания, митинги, полились декреты, залился трезвоном «прямой провод», и все устремились командовать. Улицы заполнились неработающими рабочими, гуляющей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями...». Народ стал подобен «скотине без пастуха, все перегадит и себя погубит».

Отношение к труду у народа меняется, это видно уже из поведения людей, отмечает Бунин: «Как злобно, неохотно отворял нам дверь швейцар!» Слуга брата Бунина Юлия, Андрей, прослуживший у него около 20 лет, «служит еще аккуратно, но, видно, уже через силу, не может глядеть на нас, уклоняется от разговоров с нами, весь внутренно дрожит от злобы, когда же не выдерживает молчанья, отрывисто несет какую-то загадочную чепуху». И.Бунин приходит к выводу, что народ не был готов к роли созидателя новой жизни. Причина - в истоках русского национального характера.

Как и Д.С. Лихачев, Бунин смотрит на русский национальный характер с точки зрения европейско-азиатской двойственности русского человека. В «Окаянных днях» писатель так определят эту двойственность: «Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом – Чудь, Меря. Но и в том и другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, «шаткость», как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: «из нас, как из древа, – и дубина, и икона», – в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев...» .

Вот какой вывод делает писатель: не из-за силы народа, а из-за его слабости произошла революция, и опасность, в первую очередь, представляет она для народа – происходит его духовное и нравственное разложение.
Бунин полагает, что ничего нового революция не принесла, а стала очередным бунтом, который доказал, «до чего все старо на Руси и сколь она жаждет прежде всего бесформенности». Придти к этому ему помогают примеры из истории, упоминаемые в «Окаянных днях».

Немаловажное внимание писатель уделяет «царям и попам», знавшим и умевшим предугадать поведение народа.
Невыразимый ужас охватил бы их при виде того ужасного кровавого балагана, в который превращена Россия. «Цари» и «попы» могли предчувствовать, зная и помня летописи русской земли, зная переменчивое сердце и шаткий разум своего народа, его слезливость и «свирепство», его необозримые степи, непроходимые леса, непролазные болота, его исторические судьбы,... – знали, словом, все то, от напасти чего, все-таки, спасали его «попы» и «цари»... – все то, что заставило Грозного воскликнуть: «Аз есмь зверь, но над зверьми и царствую!» – все то, что еще слишком мало изменилось до наших дней». Несмотря ни на что именно «цари» и «попы», как заботились о процветании государства и благе народа. Бунин обращается к самому началу российской истории, которая так передается летописцем: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет..., придите володейте нами, в нас все зыбкость,...мы и жадны – и нерадивы, способны и на прекрасное, на высокое – и на самое подлое, низменное, обладаем и дьявольской недоверчивостью – и можем быть опутаны нелепейшей, грубейшей ложью, заведены в какую угодно трясину с невероятной легкостью...» И дальше Бунин прослеживает на протяжении многовековой истории России цепь «великих российских революций»; «удельные вековые смуты», «кровавый хам Разин», «шатание умов и сердец из стороны в сторону, саморазорение, самоистребление, разбой, пожарища, разливанное море разбитых кабаков,...а на утро – тяжелое похмелье и приступы лютой чувствительности, слезы покаяния перед святынями, вчера поруганными, «поклоны» перед Красным Крыльцом отрубленными головами лже-царей и лже-атаманов, – помни, помни это, «самая революционная часть человечества, засевшая в Кремле». Бунин не сомневается в том, что народ воспрянет и гнев его обратится против новых хозяев.

Мыслью о повторении исторического процесса и его устойчивых законах пронизана вся книга. С позиций современности Бунин действительно многое предрек в «Окаянных днях». Революцию он воспринимал как нечто апокалиптическое, дьявольское.

Настоящее и будущее России сильно тревожило Бунина, который ни под каким углом не принимал революции. Ее жестокие картины невежества и хамства вызывали в не отвращение и лютую ненависть по отношению к тем, кто стоял у истоков революционных действий. Изнывая от безнадежности и тягости происходящего, Бунин стремился к тому, чтобы как-то помочь стране. Но осознал свою ненужность и чуждость в новом мире: «...в мире поголовного хама и зверья, мне ничего не нужно...» – так Бунин определяет свою общественную позицию.
Рассуждая о будущем России, о том, что ее ждет, Бунин говорит: «Республика, монархия? Вероятнее всего сначала будет какая-нибудь военная диктатура – дня и часа которой, конечно, не угадаешь – потом что-нибудь вроде «совета десяти» (из железных дельцов, бывших «спецов»)... Впоследствии не исключена и монархия... Говорить, что к «прошлому возврата нет» могут только люди или хитрющие, или глупые, или не знающие истории России».

Откликнуться на происходящие события – гражданский долг художника, он обязан говорить любую правду. И Бунин рассказывает об Октябрьской революции, которую он назвал «окаянными днями», направлеяя на это все свои литературные силы. «А это уже дело людей – слушать или пройти мимо. (...) Каждый из нас отвечает лишь за свою душу и за свои поступки». Ни в ком Бунин не видит искренности в новом мире: политики лгут, приближенные к церкви покидают ее, народ в смятенье и представляет собой одно большое кровавое пятно сломанных человеческих судеб. Но Бунин знал, чувствовал, что вера в правду сохраняется. И сохранилась она в тех, кто в это трудное время эмигрировал из России.

А также Иван Бунин верил в то, что его «Окаянные дни» будут иметь огромное значение для потомков. Он писал: «… Настоящей беспристрастности все равно никогда не будет. А главное: наша «пристрастность» будет ведь очень и очень дорога для будущего историка. Разве важны «страсть» только «революционного народа»? А мы-то что ж, не люди, что ли?»

Главной заслугой писателя я считаю то, что справился со всей болью и мукой, которая одолевала его, и смог честно рассказать обо всем, что происходило в период этого ужасающего разлома. Бунину было нестерпимо больно свидетельствовать о падении России. Самое страшное в разломе было рушение традиционного, ставшего патриархальным, многовековое, прожитое, и замена его на новое – никак его не достойное. Случилась по истине великая катастрофа. В «Окаянных днях» - скорбь, тоска про прошлому, по той Руси, которую Бунин помнил, знал и любил с детства: «Если бы я эту «икону», эту Русь не любил, не видал, из-за чего же я так сходил с ума все эти годы, из-за чего страдал так беспрерывно, так люто?»
Бунин хотел осмыслить события 1917–1920 годов в аспекте и мировой и, конечно, русской истории. А новая власть, новые хозяева, ее не знали и даже не хотели знать.
Писатель возмущался жестокостью, лживостью, преступностью, низменностью установившегося режима и тех, кто сотворил его с использованием террора, насилия, грабежей, а главное – разрушения национального богатства России, ее души. По сути, абсолютное расхищение многовековых ценностей, была ограблена страна, а это говорит о том, что вершители революции ограбили и самих себя!

Большевики желали разрушить все до основания и построить новое свободное государство. Эта идея ужасала Бунина, он считал ее утопичной, потому что устроители новой жизни не имели четкого представления, что такое «царство свободы». Так что еще в 1918 году Иван Бунин четко осознавал, что ничего хорошего большевики не принесут, что все лучшее обречено в России на гибель, что произойдет гибель самой России, а это уже окончательное и бесповоротное событие.

Мысли «Окаянных дне» обращены к людям будущего. Трезвое, реалистическое описание в «Окаянных днях» 1918–1919 годов приобретает трагически-пророческий смысл. Бунин предостерегает нас от ошибок современной ему действительности, от мифа о том, что история, сделав свой виток, возвращается к старому. Ценно то, что И. Бунин с его чувственным восприятием мира и необыкновенным уменьем передавать увиденное, запечатлел образ России тех дней. Он сделал новый шаг в познании народа, русского национального характера на разломе времен.
«Когда совсем падешь духом от полной безнадежности, ловишь себя на сокровенной мечте, что все-таки настанет же когда-нибудь день отмщения и общего, всечеловеческого проклятия теперешним дням». Старая Россия погибла? Родится ли новая? Он свято верил в это, как в силу молитвы, но он твердо знал, что эти дни придут не скоро и не просто.

Спасение Бунин видел в самих людях, в возвращении к Божьему образу и подобию. На жизнь писатель смотрел с позиций православного Христианства, поэтому в его дневнике часто встречается «высокая», библейская лексика, а также цитаты из Библии. Самым невыносимы для Бунина было насилие над церковью и уничтожение религии. Отступничество от веры – великий грех для человека, тем более русского: «Срам и позор тебе; хочешь оставить благословение Отца своего, гробы родительские, святое отечество, правую веру в Господа нашего Иисуса Христа!» Бунин вспоминает пророчество русского историка Ключевского, из которого следует, что конец русскому государству наступит тогда, когда разрушатся нравственные основы. Пророчество сбылось. И Бунин говорит об этом. Идет обстрел Кремля, ползут слухи о том, что его взорвут. А за его стенами – Россия, славная страна и непоколебимой верой, с храмами и соборами.

Бунин говорит о спасении души самого народа, о нравственном и духовном возрождении через возвращение к религии. Все в руках самого человека, от него немного требуется – «изменить свою жизнь, очистить душу от скверны и не принимать участия в дурных делах». Свою надежду на спасение Родины связывает с теми, кто, «испив до дна весь ужас и всю горечь крестных путей,...перед лицом неслыханного разврата родной земли, встали и пошли жизнью и кровью своей спасать ее, и повели за собой лучших ее сыновей, лучший цвет русской молодости, дабы звезда, впервые блеснувшая над темнотой и скорбью Ледяного похода, разгоралась все ярче и ярче – светом незнакомым путеводным и искупляющим несчастную, грешную Русь!»

«Окаянные дни» - книга желчная, темпераментная, с яростными и мстительным интонациями не имеет себе равных среди ожесточенной «белой» публицистики. Даже гневаясь Бунин остается художником великой страны, и всю боль и муку о ней он унесет с собой в изгнанье.
21 ноября 1917 года: «Была Россия! Где она теперь».Этот мотив проходит сквозь всю книгу. Одесса, 1919 год: «Наши дети, внуки не будут в состоянии представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, – всю эту мощь, сложность, богатство, счастье...»...

«Окаянные дни» – это исторический и литературный памятник, памятник жертвам гражданской войны.
Утверждение в России нового политического строя заставило Ивана Бунина в 1918 году покинуть Москву, а в начале 1920 г. навсегда расстаться с Родиной. Со слезами покидал Бунин родину, «плакал такими страшными и обильными слезами, которых даже представить себе не мог... плакал слезами лютого горя и какого-то болезненного восторга, оставив за собой и Россию и всю свою прежнюю жизнь, перешагнув новую русскую границу, вырвавшись из этого разливанного моря страшных, несчастных, потерявших всякий образ человеческий, буйно, с какой-то надрывной страстью орущих дикарей, которыми были затоплены все станции, где все платформы и пути от Москвы до самой Орши были буквально залиты рвотой и испражнениями...» Но, несмотря ни на что, Иван Бунин был одним из тех, кто не сдался, продолжал борьбу с ленинско-сталинским режимом до конца своих дней.

Окаянные дни в жизни И.А. Бунина

Государственный комитет РФ по высшему образованию

Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова

Абакан, 1995

В настоящей работе анализируется очерк И. А. Бунина "Окаянные дни" с учетом требований программ по литературе средней школы и филологических факультетов вузов. Ее цель - помочь изучающим филологию разобраться в сложностях литературного процесса 1918-1920-х гг., проследить судьбу русского интеллигента в революции, вникнуть в суть проблем, поднимаемых публицистикой начала века.

"Несвоевременные мысли" М. Горького и "Окаянные дни" И. Бунина относятся к числу тех художественных и философско-публицистических произведений, в которых по живым следам исторических событий запечатлен "русский строй души" времен революции и гражданской войны 1917-1921 г. г., о котором говорил А. Блок: "Он спутан и темен иногда, но за этой тьмой и путаницей... вам откроются новые способы смотреть на человеческую жизнь..." Поэт призывал "перестать прозевывать открывающий новые дали" русский строй души. Литература 1917-1920 годов живо откликалась на все события, происходящие в России, вспомним хотя бы некоторые имена в связи с этим. В. Короленко, А. Блок, С. Есенин, В. Маяковский, Е. Замятин, А. Платонов, И. Бунин...

Но "прозевывание" - таки состоялось, оно началось после революции, когда под запретом оказались произведения, объявленные антисоветскими. Их не разрешалось печатать потому, что произведения указывали на негативные стороны революции, предупреждали об их опасности для будущего России. Из литературы и общественной жизни были вычеркнуты роман "Мы" Е. Замятина, сборник "Из глубины", письма В. Короленко к А. Луначарскому, "Несвоевременные мысли" М. Горького. И можно только предполагать, каково было бы их воздействие на общественное и индивидуальное сознание людей. Возможно, знание этих произведений в свое время приостановило бы массовое одурманивание людей идеей строительства коммунизма.

Постижению состояния души русского интеллигента в революционную эпоху мешает еще и то, что литература тех лет мало кем читается и исследуется, плохо изучена.

В результате идеологического промывания мозгов мы лишались возможности знать свою литературу, а значит и себя, особенности своего национального характера, своеобразия психологии своего народа. За такое равнодушие к происходящему в революционные годы, за социальную, духовную, эстетическую слепоту наш народ заплатил дорогой ценой: уничтожением лучших людей, пробуждением низменных инстинктов, крушением высоких идеалов.

Видимо, надо было разобраться в так называемой "новой эре", эре отказа от общечеловеческих ценностей в пользу классовой борьбы; разобраться в "рождении нового человека". Это, вероятно, было под силу таким личностям, которые оказались способны сопротивляться идеологическому нажиму. Жизненный опыт убеждает нас, что человек может строить прогнозы, делать серьезные предсказания, если он умеет глубоко проникнуть в предшествующую историю страны, найти в ней вектор развития, тогда он может судить о будущем.

Пожалуй, таким миросозерцанием обладал И. А. Бунин. Вся его жизнь и деятельность выражены в словах, которые мы берем для эпиграфа работы.

РОССИЯ! КТО СМЕЕТ УЧИТЬ МЕНЯ ЛЮБВИ К НЕЙ?

В последний год своей жизни, в одну из бессонных январских ночей И. А. Бунин написал в тетрадке: "Замечательно! Все о прошлом, о прошлом думаешь и чаще всего все об одном и том же в прошлом: об утерянном, пропущенном, счастливом, неоценимом, о непоправимых поступках своих, глупых и даже безумных, об оскорблениях, испытанных по причине своих слабостей, своей бесхарактерности, недальновидности и неотмщенности за эти оскорбления, о том, что слишком многое прощал, не был злопамятен, да и до сих пор таков. А ведь вот-вот все, все поглотит могила!". (1)

Эта краткая исповедь приоткрывает тайну характера И. А. Бунина, подтверждает сложность противоречивой его натуры, ярко обнаружившейся в "Окаянных днях". Окаянными назвал Бунин дни революции и гражданской войны.

КАКОВ ОСНОВНОЙ МОТИВ КНИГИ?

Автор размышлял о России, русском народе в напряженнейшие годы его жизни, поэтому преобладающей становится интонация подавленности, униженности происходящим. Бунин передает читателю ощущение национальной катастрофы, не соглашается с официальной характеристикой вождя, исторических деятелей, писателей.

КАК МОГЛА ТАКАЯ КНИГА, РАЗОБЛАЧАЮЩАЯ ТОРЖЕСТВО ОКТЯБРЯ. ПОЯВИТЬСЯ В СТРАНЕ РАЗВИТОГО СОЦИАЛИЗМА?

Официальному советскому литературоведению "Окаянные дни" были известны, и исследователи творчества И. А. Бунина должны были как-то увязывать признания автора с социалистической действительностью. Самое "простое" решение приняло "Литературное обозрение", сократив "нестерпимо грубые выпады в адрес Ленина", - и не надо ничего комментировать. Более смелые критики пытались обойти вниманием "Окаянные дни", не заметив или не придав им должного значения. К примеру, А. Нинов утверждал, что "Окаянные дни" с художественной стороны не имеют никакой ценности: "Нет здесь ни России, ни ее народа в дни революции. Есть лишь одержимый ненавистью человек. Эта книга правдива лишь в одном отношении - как откровенный документ внутреннего разрыва Бунина со старой либерально-демократической традицией". (2)

О. Михайлов сравнивал Бунина с юродивым; который, "шевеля вершами, под звон дурацкого колокольчика исступленно кричит хулы... проклинает революцию" (3).

Но была и подборка материала к 120-летию со дня рождения "Неизвестный Бунин" в литературно-художественном и общественно-политическом журнале Слово", в которой утверждались "пророческие мысли незабвенного Бунина, не дрогнувшего произнести высокую правду об Октябрьской революции и ее вождях", и было мнение М. Алданова, считавшего, что в "Окаянных днях" есть страницы лучшие из всего написанного писателем.

Такое разноликое отражение "Окаянных дней" в современной нашей литературной критике заставляет внимательнее отнестись к книге, составить свое мнение о писателе, преодолевшем в своей судьбе грань революции и гражданской войны.

Почему эти дни стали для И. А. Бунина окаянными? Как он воспринял революцию? Почему его судьба не стала похожей на судьбу, скажем, Есенина или Маяковского?

Попытаемся ответить на эти вопросы и другие с ними связанные, открыв для анализа полный текст бунинской книги - Собрание сочинений И. А. Бунина, т. X, Окаянные дни, "Петрополис", Берлин, 1935г. (репринтное издание).

"Окаянные дни" написаны одной из "самых прекрасных литературных форм" - дневниковой. Именно в личных записях автор предельно искренен, лаконичен, правдив. Все, что происходило вокруг него в первые дни 1918 и до июня 1919 г. нашло отражение на страницах книги.

КАКОВО ОТНОШЕНИЕ И. А. БУНИНА К РЕВОЛЮЦИИ?

В целом "революционные времена не милостивы: тут бьют и плакать не велят". Писатель размышлял о сути революции, сопоставляя эти события в разных странах в различное время и пришел к выводу о том, что они "все одинаковы, все эти революции!" Одинаковы в своем стремлении создать бездну новых административных учреждений, открыть водопад декретов, циркуляров, увеличить число комиссаров - "непременно почему-то комиссаров", - учредить многочисленные комитеты, союзы, партии.

Бунину грустно замечать, что революции создают даже новый язык, "сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний в перемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании". (4)

Пожалуй Бунин применил самое точное определение сути революций: "одна из самых отличительных черт революции - бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана". (5)

Для человека, далекого от политики, становятся необъяснимыми многие обычные еще вчера явления жизни, он озлобляется, замыкается в своем мирке, культивирует в себе явные пороки. Все это Бунин выразил одним предложением: "В человеке просыпается обезьяна".

Как видим, человек в дни революции действительно входит в новый мир, но по Бунину - это не "светлое завтра", а палеолит.

От 9 июня Бунин записывает высказывание Наполеона о революции: ..."честолюбие породило и погубит революцию. Прекрасным предлогом дурачить толпу остается свобода. Революция одурачила Россию. Не случайно в 1924 г. Бунин подробно остановился на сути революции и пытался доказать, что в силу революционных преобразований произошло великое падение России, а вместе с тем и вообще падение человека". (4)

По мнению Бунина, не было необходимости преобразовывать жизнь, "ибо, несмотря на все недостатки, Россия цвела, росла, со сказочной быстротой развивалась и видоизменялась во всех отношениях... Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный огромным и во всех смыслах могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культурою. Что же с ним сделали?"

С болью и горечью Бунин констатирует, что свержение старого режима было осуществлено "ужасающе", над страной поднято интернациональное знамя "то есть претендующее быть знаменем всех наций и дать миру взамен синайских скрижалей и Нагорной проповеди, взамен древних божеских уставов, нечто новое и дьявольское. Основы разрушены, врата закрыты и лампады погашены. Но без этих лампад не бывать русской земле - и нельзя преступно служить ее тьме". (5)

Бунин не отрицает того факта, что идеологом социалистической революции был В. И. Ленин.

КАКУЮ ОЦЕНКУ ДАЕТ И. А. БУНИН ПРОЛЕТАРСКОМУ ВОЖДЮ В "ОКАЯННЫХ ДНЯХ"?

2 марта 1918 года он делает короткую запись: "Съезд Советов. Речь Ленина. О, какое это животное!" [с. 33] И как бы сверяя свои впечатления от знакомства с этим человеком, делает еще две записи. От 13 марта: зафиксировал в дневнике слова Тихонова, "человека очень близкого им": " Ленин и Троцкий решили держать Россию в накалении и не прекращать террора и гражданской войны до момента выступления на сцену европейского пролетариата. Они фанатики, верят в мировой пожар... им везде снятся заговоры... трепещут и за свою власть и за свою жизнь..."[с. 39] Неоднократно зафиксирована в дневнике мысль о том, что большевики "не ожидали своей победы в октябре". [с. 38, 39].

Вторая запись, ночь на 24 апреля: "Еще одно торжество случилось тогда в Петербурге - приезд Ленина. "Добро пожаловать!", - сказал ему Горький в своей газете. И он пожаловал в качестве еще одного притязателя на наследство. Богатейшая Россия умерла в октябре 1917, и тотчас объявились толпы "шальных от забот, распоряжений" наследников покойницы, Бунин причисляет

к ним и Ленина. "Притязания его были весьма серьезны и откровенны. Однако встретили его на вокзале почетным караулом и музыкой и позволили затесаться в один из лучших петербургских домов, ничуть, конечно, ему не принадлежащий". [с. 83]

Ирония и откровенная неприязнь к Ленину передается через подбор эмоционально окрашенных глаголов - "пожаловал", "позволили затесаться". Через пять лет эмоции уступят место продуманным и выстраданным выводам: "Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек..."(б)

Сравнивая вождей французской революции с российской, Бунин замечает: "Сен-Жюст, Робеспьер, Кутон... Ленин, Троцкий, Дзержинский... Кто подлее, кровожаднее, гаже? Конечно, все-таки московские. Но и парижские были не плохи". [с. 125] Бунин считает безумием называть Ленина благодетелем человечества, он полемизирует с теми, кто настаивает на гениальности теории вождя пролетариата, не прощая его даже мертвого: "На своем кровавом престоле он уже стоял на четвереньках; когда английские фотографы снимали его, он поминутно высовывал язык: ничего не значит, спорят! Сам Семашко брякнул сдуру во всеуслышанье, что в черепе этого нового Навуходоносора нашли зеленую жижу вместо мозга; на смертном столе, в своем красном гробу, он лежал с ужаснейшей гримасой на серо-желтом лице: ничего не значит, спорят! А соратники его, так те прямо так и пишут: "Умер новый бог, создатель Нового Мира!"(7)

Бунин не может простить Ленину, "бешеному и хитрому маньяку", ни красного гроба, ни известия "о том, что Град Святого Петра переименовывается в Ленинград, то охватывает поистине библейский страх не только за Россию, но и за Европу". Для Бунина Петербург был особенным городом, связующим его представления о современной России с ее историческим прошлым. Еще недавно город был понятным, привычным, а уже потому родным. Революция внесла в него свои коррективы, и Бунин не приемлет "ленинских градов, ленинских заповедей" не может ради России претерпеть большевика: "Можно было претерпеть ставку Батыя, но Ленинград нельзя претерпеть". С голосом Ленина в России стал слышен "голос хама, хищника и комсомольца да глухие вздохи". (7)

Ленина Бунин называет "планетарным злодеем", который осененный знаменем с издевательским призывом к свободе, братству и равенству, высоко сидел на шее русского дикаря и весь мир призывал в грязь топтать совесть, стыд, любовь, милосердие, в прах дробить скрижали Моисея и Христа, ставить памятники Иуде и Каину, учить "Семь заповедей Ленина"(8).

Наверное, долго еще не найдется защитников Ленина, охотников поднять медицинское заключение экспертов, чтобы объяснить "зеленую жижу" в черепе Ленина или его "ужаснейшую гримасу на серо-зеленом лице". Но нам, учителям, не будет прощения, если мы оставим эти фразы Бунина без комментариев. Все-таки за словом "Ленин" жил конкретный человек В. И. Ульянов, было в его судьбе, вероятно, и хорошее, и плохое, как и у всех людей. Обойдемся с памятью о человеке по-христиански, простим мертвому, объясним накал эмоциональности Бунина особенностями полемики, его субъективным восприятием происходящего в России: для себя отметим, что любой человек имеет право на любовь и ненависть и формы проявления этих чувств остаются на совести каждого. Отринув Ленина, отвергнув революцию, И. А. Бунин внимательно вглядывается в жизнь города. В " его дневнике представлены Москва, Петербург, Одесса Городские мотивы определяют весь настрой "Окаянных дней". Люди, лица, поступки передают революционный накал времени и нервозность восприятия Буниным всего происходящего.

КАКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ В ЖИЗНЬ ГОРОДА ВНОСИТ РЕВОЛЮЦИЯ ПО МНЕНИЮ БУНИНА?

Город представляют с 1917 года "белые", "красные", "уличные лица" в их сложных взаимоотношениях. Бунин отмечает самое различное отношение горожан к революции. Слуга Андрей двадцать лет "был неизменно мил, прост, разумен, вежлив, сердечен... Теперь точно с ума спятил. Служит еще аккуратно, но, видно, уже через силу, не может глядеть на нас, весь внутренне дрожит от злобы..."(10). Черный, с сальными волосами, полотер сокрушается о том, что "царя ссадили, а теперь этих большевиков не сопрешь. Народ ослаб. Их и всего-то сто тысяч наберется, а нас сколько миллионов и ничего не можем"[с. 26].

Бунин пытается ответить на вопрос, что же такое случилось? "Пришло человек 600 каких-то кривоногих мальчишек во главе с кучкой каторжников и жуликов, кои взяли в полон миллионный, богатейший город. Все помертвели от страха..." [с. 48].

Страх сковал многих людей, потому что к управлению страной пришли вчерашние кухарки, внешний вид которых наводит тоску по вчерашним прекрасным лицам, столь дорогим Бунину. Вот выступает известный оратор, и Бунин с отвращением разглядывает его слушателей: "Весь день праздно стоящий с подсолнухами в кулаке, весь день механически жрущий эти подсолнухи дезертир. Шинель внакидку, картуз на затылок. Широкий, коротконогий. Спокойно-нахален, жрет и от времени до времени задает вопросы и не единому ответу не верит, во всем подозревает брехню. И физически больно от отвращения к нему, к его толстым ляжкам в толстом зимнем хаки, к телячьим ресницам, к молоку от нажеванных подсолнухов на молодых, животно-первобытных губах"[с. 57].

Малосимпатичный Бунину новый хозяин страны не требователен к еде, хотя и кричит от коликов в животе после "ужасного горохового хлеба", а если ест колбасу, то "отрывает куски прямо зубами", он требует запретить буржуям ходить в театры, потому что "мы вот не ходим"(9).

"На манифестациях знамена, плакаты, музыка - и кто в лес, кто по дрова в сотни глоток: "Вставай, подымайся, рабочий народ!" Голоса утробные, первобытные, лица все как на подбор преступные, иные прямо сахалинские" [с. 28].

Бунин считает, что "как только город становится "красным", тотчас резко меняется толпа, наполняющая улицы". На лицах нет обыденности, простоты. Все они, почти сплошь, отталкивающие, пугающие злой тупостью, каким-то угрюмо-холуйским вызовом всем и всему" [с. 73].

Революционных матросов из Петербурга "наследников колоссального наследства" он видит осатаневшими от пьянства, от кокаина, от своеволия. "Я как-то физически чувствую людей", записал про себя Л. Н. Толстой. Бунин о себе говорил то же самое: "Этого не понимали в Толстом, не понимают и во мне, оттого и удивляются порой моей страстности "пристрастности". Для большинства даже и до сих пор "народ", "пролетариат" - только слова, а для меня это всегда глаза, рты, звуки голосов, для меня речь на митинге - все естество, произносящее ее" [с. 52]. Для Бунина лица красноармейцев, большевиков, сочувствующих им, совершенно разбойничьи: "Римляне ставили на лица своих каторжников клейма. На эти лица ничего не надо ставить, - и без всякого клейма видно" [с. 28]. Для Бунина любой революционер есть бандит. В. целом он совершенно точно выхватил действительную проблему русской революции - участие в ней уголовной стихии: "Напустили из тюрем преступников, вот они нами и управляют, а их надо не выпускать, а давно надо было из поганого ружья расстрелять" [с. 26].

Бесовский красный цвет раздражает Бунина, от первомайских праздничных зрелищ у него "буквально всю душу переворачивает" [с. 51], красные флаги, обвисшие от дождя, "особенно паскудны". Каждое напоминание о прошлой жизни дает ощущение легкости, молодости: "А в соборе венчали, пел женский хор. Вошел и, как всегда за последнее время, эта церковная красота, этот остров "старого" мира в море грязи, подлости и низости "нового" тронули необыкновенно. Какое вечернее небо в окнах! В алтаре, в глубине, окна уже лилово синели. Милые девичьи личики у певших в хоре, на головах белые покрывала с золотым крестиком на лбу, в руках ноты и золотые огоньки маленьких восковых свечей - все было так прелестно, что слушая и глядя, очень плакал. И наряду с этим - какая тоска, какая боль!" [с. 68]. Красота осталась для Бунина в прежней жизни, все рушится, плана созидания никто не видит. Страшное ощущение потери родины чувствуется во фразе, записанной 12 апреля 1919 года: "Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, - всю эту мощь, сложность, богатство, счастье" [с. 44].

Объявившиеся новые хозяева грубы, жуликоваты, недалеки, невежественны. Они выживут в революционной сумятице, благодаря своей неразборчивости в выборе жизненного идеала. Советская власть не дает пропасть от голода безработному человеку из народа: "Мест, говорят, нету, а вот тебе два ордера на право обыска, можешь отлично поживиться" [с. 30]. Бунину тяжко в такой обстановке, он понимает людей вчера еще приобщенных к культуре, сегодня заболевших от хамства и невежества, но пытающихся как-то держаться с достоинством: "В вагон трамвая вошел молодой офицер и, покраснев, сказал, что он "не может, к сожалению", заплатить за билет(9). В коллегии при "Агитпросвете" служит много знакомых Бунина, коллегия призвана облагородить искусство, а пока "берет пайки хлебом с плесенью, тухлыми селедками, гнилыми картошками"[с. 135]. По всему выходит, что большевики укрепились, а прочие ослабли, "взгляните, как прежний господин или дама теперь по улице идет: одет в чем попало, воротничок смялся, щеки не бритые, а дама без чулок, на босу ногу, ведро с водой через весь город тащит, - все, мол, наплевать" [с. 164]. Автор с горечью констатирует: "Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!". Невыносимо тяжело видеть бледного старика генерала в серебряных очках и в черной папахе, он пытается что-то продать и "стоит робко, скромно, как нищий". Как пережить слепо разоряющую новую власть: "Всю жизнь работал, кое-как удалось купить клочок земли, залезши в долги на истинно кровные гроши построить домик - и вот оказывается, что домик "народный", что там будут жить вместе с твоей семьей, со всей твоей жизнью какие-то "трудящиеся" [с. 54].

С глухой тоской Бунин делает приписку: "Повеситься можно от ярости!".

А. Блок, В. Маяковский, С. Есенин пытаются как-то уловить в мрачных революционных буднях ростки новой жизни. У И. Бунина же "Россия сошла с ума" в октябре девятьсот семнадцатого, потому что пережила тысячи зверских и бессмысленных народных самосудов, "величайшее в мире попрание и бесчестие всех основ человеческого существования, начавшегося с убийства Духонина и "похабного мира" в Бресте". "Немым укором вчерашней России возвышается над "красными наследниками" великан военный в великолепной серой шинели, туго перетянутой хорошим ремнем, в серой круглой военной шапке, как носил Александр Третий. Весь крупен, породист, блестящая коричневая борода лопатой, в руке в перчатке держит Евангелие. Совершенно чужой всем, последний из могикан"[с. 23]. Рядом с ним пигмеем выглядит типичный по Бунину красный офицер: "мальчишка лет двадцати, лицо все голое, бритое, щеки впалые, зрачки темные и расширенные; не губы, а какой-то мерзкий сфинктер, почти сплошь золотые зубы; на цыплячьем теле - гимнастерка с офицерскими походными ремнями через плечи, на тонких, как у скелета, ногах - развратнейшие пузыри-галифе и щегольские, тысячные сапоги, на кострице - смехотворно-громадный браунинг" [с. 153]

Так в "Окаянных днях" намечается еще одна проблема - ВОСПРИЯТИЕ "БЕЛЫМ" БУНИНЫМ "КРАСНЫХ": "Нельзя хулом хаять народ". А "белых", конечно, можно. Народу, революции все прощается, - "все это только эксцессы. А у "белых", у которых все отнято, поругано, изнасиловано, убито - родина, родные колыбели и могилы, матери, отцы, сестры, - "эксцессов, конечно, быть не должно" [с. 73]. "Советы" сравниваются с Кутузовым - "более наглых жуликов мир не видел" [с. 14].

ПОЧЕМУ БУНИН ВСТАЕТ НА ЗАЩИТУ "БЕЛЫХ"? ОТТОГО, ЧТО САМ ИЗ ИХ СРЕДЫ?

Автор "Окаянных дней" замечает, как с приходом Советской власти рушится создаваемое веками: "почта русская кончилась летом 17 года, с тех пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился министр почт и телеграфов. Тогда же появился министр труда - и тогда же Россия бросила работать"[с. 44]. "Поголовно у всех лютое отвращение к труду" [с. 36]. Сама Россия стала рассыпаться на глазах Бунина "именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство, свобода"[с. 44]. Поэтому Бунин требует единого нравственного суда над "нашими" и "не нашими", что является преступлением для одной стороны, то преступно и для другой. В условиях расколотого общественного сознания "белый" Бунин защищает общечеловеческие нравственные идеалы: "Нападите врасплох на любой старый дом, где десятки лет жила многочисленная семья, перебейте или возьмите в полон хозяев, домоправителей, слуг, захватите семейные архивы, начните их разбор и вообще розыски о жизни этой семьи, - сколько откроется темного, греховного, неправедного, какую ужасную картину можно нарисовать и особенно при известном пристрастии, при желании опозорить во что бы то ни стало, всякое лыко поставить в строку! Так совершенно врасплох был захвачен и российский старый дом" [с. 137].

Крик: мы тоже люди! - проходит через всю книгу. Ненависть к "красным" у Бунина не знает границ, он свирепо жаждет их погибели от Гурко, Колчака, немцев и живет надеждой, что, "ночью непременно что-нибудь случится, и так неистово, так крепко молишься, так напряженно, до боли во всем теле, что кажется, не может не помочь Бог, чудо, силы небесные... кто-то, может быть, напал на город - и конец, крах этой проклятой жизни!"[с. 59]. Чуда не происходит, наутро все те же "уличные лица" и "опять тупость, безнадежность", "в их мире, в мире поголовного хама и зверя мне ничего не нужно", - констатирует Бунин. В обезумевшей от революций России писатель повсюду слышит: "народ, давший Пушкина, Толстого...", ему обидно: "А белые не народ? А декабристы, а знаменитый московский университет, первые народовольцы, Государственная Дума? А редакторы знаменитых журналов? А весь цвет русской литературы? А ее герои? Ни одна страна в мире не дала такого дворянства" [с. 74]. Бунин не согласен с формулой "разложения белых". Какая чудовищная дерзость говорить это после того небывалого в мире "разложения", которое явил "красный" народ". [с. 74].

У Бунина много оснований ненавидеть "красных", сопоставляя их с белыми. В записи от 24 апреля читаем: "Самый молодой из квартирантов, человек скромный и робкий, принял комиссарский сан из страху, стал дрожать при словах "революционный трибунал". Ему пришлось выполнять приказ по уплотнению квартиры пролетариатом: "Все комнаты всего города измеряют, проклятые обезьяны" [с. 94]. Очередное издевательство, при котором Бунин "не проронил ни слова, молча лежал на диване", отозвалось ощутимой болью возле левого соска". Сердечная боль, разумеется, не только от того, что вчерашний тихий сосед сегодня отбирает жилье, а от того, что происходит вопиющая несправедливость: "Под защитой таких священно-революционных слов ("революционный трибунал", - В. Л.) можно так смело шагать по колено в крови, что благодаря им даже наиболее разумные и пристойные революционеры, приходящие в негодование от обычного грабежа, воровства, убийства, отлично понимающие, что надо вязать, тащить в полицию босяка, который схватил за горло прохожего В ОБЫЧНОЕ ВРЕМЯ, от восторга захлебываются перед этим босяком, если он делает то же самое ВО ВРЕМЯ, НАЗЫВАЕМОЕ РЕВОЛЮЦИОННЫМ, всегда ведь имеет босяк полнейшее право сказать, что он осуществляет "гнев низов, жертв социальной справедливости"[с. 95].

"Жертвы вывозили мебель, ковры, картины, цветы, отнимали у "белых" нажитое, творили ужасающие зверства. Бунин постоянно чувствовал необходимость сдерживать себя, "чтобы с бешенством не кинуться на орущую толпу" [с. 32].

Нравственная грязь горожан сочетается с уличным убожеством: "на тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой навозный лед, горбы и ухабы". Человеческое тепло ощущалось в городской суете даже через извозчиков: можно было поговорить с возницей, полюбоваться ухоженной и украшенной лошадью. Пришедшие большевики лишены сердечности, душевности, им более подходит управлять холодными машинами, поэтому город Бунина грохочет переполненными грузовиками, пестрит красными флажками на правительственных мчащихся машинах. Революция въехала в город на грузовике: "Грузовик - каким страшным символом остался он для нас!.. C самого первого дня своего связалась революция с этим ревущим и смердящим животным..." [с. 56]. Грубость современной культуры Бунин так же воспринимал через грузовик.

Город не уставал поражать писателя жестокостью буден, своей ЧЕРНОЙ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬЮ: знаменитая артистка умирала в почерневшей от грязи рубашке, страшная, как скелет, вшивая, окруженная докторами с горящими лучинами в руках; сосед-старичок, крадучись, выгребая пальцем из баночки, сожрал мазь для втирания; другого соседа вынули из петли, в окаменевшей руке была зажата записка: "Царствию Ленина не будет конца"; семье известного ученого дали угол в прихожей за шкафами в их бывшем доме, "давно захваченном и населенном мужиками и бабами. На полу грязь, стены ободраны, измазаны клопиной кровью" (9).

Наука, искусство, техника, всякая маломальская человеческая трудовая, что-либо творящая жизнь - все погибло: "Сожрали тощие коровы фараоновых тучных и не только не потучнели, а сами околевают. Теперь в деревне матери так пугают детей: "Цыц! а то виддам в Одессу в коммунию!" [с. 153].

КАК ПРИНЯЛА РЕВОЛЮЦИЮ ДЕРЕВНЯ?

Бунин считает, что революционный пожар, охвативший город, мог не тронуть деревню: "Ведь в деревне был еще некоторый разум, стыд" [с. 84]. Мужики с пристрастием воспринимали солдат, бегущих с фронта: "Что ж мало навоевал?" - закричал за ним мужик, - Ты что ж, казенную шапку, казенные портки надел дома сидеть? Рад, что начальства теперь у вас нет, подлец! Зачем тебя отец с матерью кормили?" Этот вопрос не раз вставал со всей своей философской остротой перед самим автором.

Всей семье Буниных пришлось страдать при новой власти: Евгений Алексеевич губил свой талант художника-портретиста в мужицкой избе с провалившейся крышей, где за пуд гнилой муки писал портреты вчерашних холопов в сюртуке и цилиндре, которые достались им при грабеже господ. "За портреты Васек Жоховых Евгений Алексеевич поплатился жизнью: пошел однажды за чем-то, верно, за гнилой мукой какого-нибудь другого Вальки, упал по дороге и отдал душу Богу". Юлий Алексеевич умер в Москве: нищий, изголодавшийся, едва живой телесно и душевно от "цвета и запаха нового шквала", помещен был в какую-то богадельню "для престарелых интеллигентных тружеников". Мария Алексеевна "умерла при большевиках в Ростове-на-Дону" (10).

Родное Никольское разрушилось в кратчайшие сроки. Бывший садовник, "сорокалетний рыжий мужик, умный, добрый, опрятный" за три года "превратился в дряхлого старика с бледной от седины бородой, с желтым и опухшим от голода лицом", просил пристроить его куда-нибудь, не понимая, что Бунин теперь не барин. В дневнике от первого марта запись: "Мужики возвращают помещикам награбленное" [с. 31]. Бунин сам получил в 1920 году письмо деревенского учителя, который от имени мужиков предлагал "поселиться на родном пепелище, сняв у них в арендное содержание бывшую усадьбу и живя в добрососедских отношениях... теперь вас никто пальцем не тронет", добавлял он. Бунин с замиранием сердца ехал в родное "пепелище": "Было очень странно видеть все прежнее, свое, собственное, чьим-то чужим... странно взглянуть на все эти столь грубо одичавшие за время пятилетнего мужицкого владычества... снова войти в тот дом, где родился, вырос, провел почти всю жизнь, и где теперь оказалось целых три новых семейства: бабы, мужики, дети, голые потемневшие стены, первобытная пустота комнат, на полу натоптанная грязь, корыта, кадушки, люльки, постели из соломы и рваных пегих попон... Стекла окон... точно покрыты черными кружевами - так засидели их мухи" (И).

Деревенские мужики отнеслись к приезду бывшего хозяина участливо, а бабы "заявили без всякого стеснения: "из дому не выйдем!" И Бунин тотчас понял, "что и впрямь как-то нагло и глупо влез я в этот дом, в эту чужую жизнь. Провел в своем бывшем имении двое суток и уехал, зная, что уезжаю теперь уже навеки" [с. 12]. Сейчас усадьба исчезла с лица земли; нет ни дома, ни сада, ни одной липы главной аллеи, ни столетних берез, ни любимого Буниным клена...

За разрушенное и поруганное Бунин предъявляет счет не только революционерам, но и народу. В записях о народе он резок, несентиментален, как нет сентиментальности в его дореволюционных повестях "Суходол" и "Деревня".

КАКИМ ЖЕ ВИДИТ БУНИН НАРОД, ПРЕОБРАЖЕННЫЙ РЕВОЛЮЦИЕЙ, В ЦЕЛОМ?

"Злой народ!" - отмечает он осенью 1917-го. Заметим, что зол и сам писатель. "Во век не забуду, в могиле буду переворачиваться!" Так он реагирует на матросскую бескозырку, широкие клеши и игру желваков на скулах. Быть такими интеллигенты бунинского типа не могут, "а раз не можем, конец нам! Всем нам давно пора повеситься, - так мы забиты, за мордованы, лишены всех прав и законов, живем в таком подлом рабстве, среди непрестанных издевательств. Вот какова моя кровожадность и в этом все дело" [с. 69].

Однако было бы несправедливым сказать только о ненависти к народу. Он сам признавался: "Если бы я эту Русь не любил, не видал, из-за чего же я бы так сходил с ума все эти годы, из-за чего бы страдал так беспрерывно и так люто?" [с. 62].

Суть трагедии России в том, что брат встал против брата, сын против отца.

В ЧЕМ ВИДИТ БУНИН ИСТОКИ НАРОДНЫХ РАЗНОГЛАСИЙ?

В пренебрежении к УРОКАМ ИСТОРИИ. К своим рассказам о народе Бунин взял эпиграфом слова И. Аксакова "Не прошла еще древняя Русь!" Исходил он из посылки профессора и историка Ключевского о чрезвычайной "повторяемости" русской истории. Исследуя в дневниках закономерность повторяемости истории, Бунин у Татищева находит такие строки: "Брат на брата, сыневе против отцов, рабы на господ, друг друга ищут умертвить едино ради корыстолюбия, похоти и власти, ища брат брата достояния лишить, не ведуще, яко премудрый глаголет: ища чужого, о своем в оный день возрыдает..." Уроки уже были, но беда в том, что никто не захотел изучить "Российскую историю" Татищева и сегодня "сколько дурачков убеждено, что в российской истории произошел великий сдвиг к чему-то совершенно новому, доселе небывалому" [с. 57].

Народ, по мнению Бунина, исполать представлял собой два типа: "В одном преобладает Русь, в другом Чудь. Народ сказал сам про себя: "из нас, как из дерева - и дубина, и икона, в зависимости от обстоятельств, от того, кто это дерево обрабатывает: Сергей Родонежский или Емелька Пугачев" [с. 62]

К великому сожалению Бунина на эти уроки истории никто внимания не обратил. А, между тем, Н. И. Костомаров писал о Стеньке Разине: "Народ шел за Стенкой, многого не понимая толком. Дозволен был полный грабеж. Стенька и его воинство были пьяны от вина и крови. Возненавидели законы, общество, религию, все, что стесняло личные побуждения..., дышали местью и завистью... составились из беглых воров, лентяев. Всей этой сволочи и черни Стенька обещал полную волю, а на деле забрал в полное рабство, малейшее непослушание наказывалось смертью..." [с. 115].

Предупреждал в "Истории России с древнейших времен" академик С. М. Соловьев, описывая "смутное время": "Среди духовной тьмы молодого, неуравновешенного народа, как всюду недовольного, особенно легко возникали смуты, колебания, шаткость. И вот они опять возникли. Дух неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь... У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло. Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменем самозванцев, лжецарей..., преступников, честолюбцев" [с. 115].

Не присмотрелся народ и к "освободительному движению", которое, по мнению Бунина, "творилось с легкомыслием изумительным, с непременным, обязательным оптимизмом. И все "надевали лавровые венки на вшивые головы", по выражению Достоевского" [с. 113].

Бунин соглашается с А. И. Герценым, заявлявшим, что "беда наша в расторжении жизни практической и теоретической: "Разве многие не знали, что революция только есть кровавая игра, всегда кончающаяся только тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда в конце концов попадет из огня да в полымя" [с. 113]. По мнению Бунина, умные и хитрые главари придумали в новое время заманчивую ловушку для народа, сделав над ней маскировочную вывеску: "Свобода, братство, равенство, социализм, коммунизм". А неопытная молодежь "простодушно" откликнулась на "Святой девиз вперед" и создала революционный хаос 1917 года. Бунин не сомневался в начитанности и образованности вождя пролетариата, поэтому подытоживая анализ уроков истории, он пишет: "Не верится, чтобы Ленины не знали и не учитывали всего этого!" [с. 115].

Бунинский анализ истории России позволяет ему объявить, что из Чуди, из этих самых русичей, издревле славных своей АНТИСОЦИАЛЬНОСТЬЮ, давших столько "удалых разбойников", столько бродяг..., босяков, как раз из них и вербовали мы красу, гордость и надежду русской СОЦИАЛЬНОЙ революции", (подчеркнуто автором В. Л.) [с. 165].

В прошлом России Бунин увидел и беспрерывную крамолу, и ненасытное честолюбие, и лютую жажду власти, и обманные целования креста, и бегство в Литву и Крым "для подъема поганых на свой же собственный отчий дом", но послереволюционное существование не сравнить с прошедшим: "Всякий русский бунт (и особенно теперешний) прежде всего доказывает, до чего все старо на Руси и сколь она жаждет прежде всего БЕСФОРМЕННОСТИ. Был и святой человек, был и строитель... но в какой долгой и непрестанной борьбе были они с разрушителем, со всякой крамолой, сварой, "кровавой неурядицей и нелепицей!" [с. 165]. Бунин делает вывод: "Русь - классическая страна буяна". Он даже приводит данные современной ему уголовной антропологиии о случайных и прирожденных преступниках, относя к последним (бледные лица, большие скулы, глубоко сидящие глаза) Степана Разина и Ленина: "В мирное время они сидят по тюрьмам, по желтым домам. Но вот наступает время, когда "державный народ" восторжествовал. Двери тюрем и желтых домов раскрываются, архивы сыскных отделений жгутся - начинается вакханалия. Русская вакханалия превзошла все до нее бывшие..." [с. 160]. Пророчески Бунин предсказал "новую долголетнюю борьбу" с "прирожденными преступниками" - большевиками: "Купил книгу о большевиках. Страшная галлерея каторжников 1" [с. 42].

Бунин предполагает, что даже открыл секрет безумия народа в революции. Безумия, которого потомки не должны простить, "а все простится, все забудется", потому что людям не хватает "настоящей восприимчивости": "В этом и весь адский секрет большевиков - убить восприимчивость. Люди живут мерой, отмерена им и восприимчивость, воображение, - перешагни - же меру. Это как цены на хлеб, на говядину. "Что? Три целковых фунт!?" А назначь тысячу - и конец изумлению, крику. Столбняк, бесчувственность" [с. 67]. А дальше Бунин рассуждает по аналогии: семь повешенных? Нет, семьсот. " И уж непременно столбняк - семерых-то висящих еще можно представить себе, а попробуй-ка семьсот..." [с. 67].

В силу народной оторопи на всем пространстве России вдруг оборвалась громадная, веками налаженная жизнь и воцарились "беспричинная праздность, противоестественная свобода от всего, чем живо человеческое общество" [с. 78]. Народ перестал растить. хлеб и строить дома, вместо нормальной человеческой жизни началась "сумасшедшая по своей бестолковости и горячке имитация какого-то будто бы нового строя": пошли совещания, заседания, митинги, полились декреты, залился трезвоном "прямой провод", и все устремились командовать. Улицы заполнились "неработающими рабочими, гуляющей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями..."[с. 79]. Народ стал подобен "скотине без пастуха, все перегадит и себя погубит".

"Была Россия! Где она теперь...", - это сквозной мотив книги "Окаянные дни". На вопрос "кто виноват?" Бунин отвечает: "Народ". И при этом большую вину за происходящее возлагает на интеллегенцию. Бунин совершенно исторически точно определил, что интеллигенция во все времена провоцировала народ на баррикады, а сама оказывалась неспособной организовать новую жизнь. Уже в 1918 году он заявлял: "Не народ начал революцию, а вы. Народу было совершенно наплевать на все, чего мы хотели, чем были недовольны. Не врите на народ - ему ваши ответственные министерства, замены Щегловитых Малянтовичами и отмены всяческих цензур были нужны, как летошний снег, и он это доказал твердо и жестоко, сбросивши к черту временное правительство, и Учредительное собрание и "все, за что погибали поколения лучших российских людей", как вы выражаетесь...".

КАКОВА ОЦЕНКА БУНИНА РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ В РЕВОЛЮЦИИ?

Бунин сочувствует интеллигенции и упрекает ее в политической близорукости: "Что наши прежние глаза! Как они мало видели!" [с. 108]. 17 и 18 годы писатель считает пограничными для интеллигенции: "Миллионы людей прошли через это растление и унижение за эти годы. И все наше время станет легендой" [с. 127].

Бунин упрекает прежде всего интеллигенцию в том, что она за "человечеством" и "народом" не видела отдельного человека. Даже помощь голодающим происходила "театрально", "литературно", только ради того, чтобы "лишний раз лягнуть правительство". "Страшно сказать, - записывает 20 апреля 1918 года Бунин, - но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем писать и кричать? А без этого и жизнь не в жизнь" [с. 63]. Театральное отношение к жизни не позволило интеллигенции, по выводам Бунина, быть внимательнее к солдатам во время войны. С "солдатиками" обходились, как с объектом забавы: сюсюкали с ними в лазаретах, ублажали их булками, конфетами, даже балетными танцами. Играли в "благодарных", и солдатики прикидывались кроткими, страдающими покорно, поддакивали сестрицам, барыням, репортерам. Взаимное заигрывание уничтожило веру в правду, все перестали чувствовать, действовать, стали равнодушными. " Откуда это равнодушие?" - задает себе вопрос Бунин. И отвечает: "... от присущей нам беспечности, легкомысленности, непривычки и нежелания быть серьезными в самые серьезные моменты. Подумать только, до чего беспечно, спустя рукава, даже празднично отнеслась вся Россия к началу революции" [с. 63].

Интеллигенция, наравне с мужиком жила, задрав лапти, с полной беспечностью, "благо потребности были дикарски ограничены": "Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности, страшные, а отсюда и идеализм наш, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать" [с. 64].

ОТКУДА У ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ СТОЛЬ ЛЕГКОВЕСНОЕ ОТНОШЕНИЕ К ЖИЗНИ?

Бунин считает повинным в этом систему воспитания и образования: "Литературный подход к жизни просто отравил нас Что, например, сделали мы с той громадной и разнообразнейшей жизнью, которой жила Россия последнее столетие? Разбили, разделили ее на десятилетия - двадцатые, тридцатые, сороковые, шестидесятые, каждое десятилетие определили его литературным героем: Чацкий, Онегин, Печорин, Базаров..." [с. 92]. Бунин добавляет к ним своего Николку из "Деревни" и подчеркивает, что общее между ними то, что все они томятся и ждут "настоящей работы". Это род русской нервной болезни, это томление, эта скука, эта разбалованность - вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает" [с. 64].

"Литературное" воспитание несерьезно, как несерьезны и идеалы: "Это ли не курам на смех, особенно ежели вспомнить, что героям этим (Чацкому, Онегину, Печорину, Базарову) было одному "осьмнадцать" лет, другому девятнадцать, третьему, самому старшему, двадцать!" [с. 92].

Эти современные юнцы подхватывали, как знамя, "Рабочую Марсельезу", "Варшавянку", "Интернационал", "все злобное, коварное донельзя, лживо до тошноты, плоско и убого до невероятия", комментирует Бунин. Целые поколения мальчиков и девочек, долбивших Иванюкова и Маркса, придумали себе занятие - "строить" будущее. Они возились с тайными типографиями, собирали копеечки на "красный крест", зачитывались художественными текстами Маяковского, Блока, Волошина и "бесстыдно притворялись, что они умирают от любви к Пахомам и Сидорам и поминутно разжигали в себе ненависть к помещику, к фабриканту, к обывателям, ко всем этим "кровопийцам, паукам, угнетателям, деспотам, сатрапам, мещанам, рыцарям тьмы и насилия!" [с. 99].

Интеллигенция могла бы подписаться под словами А. И. Герцена: "Я ничего не сделал, ибо всегда хотел сделать больше обыкновенного"[с. 64].

Но Бунин признает и значимость интеллигенции: "Нами человечество протрезвляется... Нашим разочарованием, нашим страданием мы избавляем от скорбей следующего поколения"[с. 65], только процесс этот очень и очень продолжителен, "отрезвление еще далеко..."

В рождение новой интеллигенции, в воспитание рабочего, "цвета нации" Бунин не верит и не хочет иметь дела с "кузницей кадров": "Надо еще доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть не каждый час кому-нибудь проламывают голову, и просвещать насчет "последних достижений в инструментовке стиха какую-нибудь ХРЯПУ (подчеркнуто мною, -В. Л.) с мокрыми от пота руками. Да порази ее проказа до семьдесят седьмого колена, если она даже "антересуется" стихами! Это-ли не крайний ужас, что я должен доказывать, например, что лучше тысячу раз околеть с голоду, чем обучать эту хряпу ямбам и хореям..."Бунин объясняет свою неприязнь к новой писательской элите тем, что видит ее назначение в воспевании грабежа, разбоя и насилия.

Мы подошли еще к одной важной проблеме, поднятой Буниным в "Окаянных днях", место писателя в литературе 20-х годов.

КАК БУНИН ОЦЕНИВАЕТ ЛИТЕРАТОРОВ-СОВРЕМЕННИКОВ?

В период революционных преобразований писатель замечает ломку прежних литературных канонов, метаморфозу в самих писательских дарованиях: "В русской литературе теперь только "гении". Изумительный урожай! Гений Брасов, гений Горький, гений Игорь Северянин, Блок, Белый... так легко и быстро можно выскочить в гении... и всякий норовит плечом пробиться вперед, ошеломить, обратить на себя внимание" [с. 76].

Бунин вспоминает высказывание А. К. Толстого: "Когда я вспомню о красоте нашей истории до проклятых монголов, мне хочется броситься на землю и кататься от отчаяния" и с горечью замечает: "В русской литературе еще вчера были Пушкины, Толстые, а теперь почти одни "проклятые монголы" [с. 77].

Писатели старшего поколения не принимали "глубин мысли" Горького и Андреева. Толстой считал, что они грешат полной бессмыслицей, ("что у них в головах, у всех этих Брюсовых, Белых"). "Теперь успех в литературе достигается только глупостью и наглостью" [с. 90]. Российский интеллигент А. П. Чехов признавался Бунину, что после двух страниц чтения Андреева чувствовал необходимость два часа гулять на свежем воздухе.

Бунин сокрушается о том, что о литературе судят люди несведущие, отзывы мастеров слова "в грош не ставят", и в какой раз писатель мечтает о дне мщения и общего, всечеловеческого проклятия теперешним дням: "Во что можно верить теперь, когда раскрылась такая несказанно страшная правда о человеке?" [с. 91]

Знаменитейшая традиция русской литературы чувства добрые лирой пробуждать попрана, поэзия стала служить низменным чувствам: "Новая литературная низость, ниже которой, кажется, падать уже некуда, открылась в кабаке "Музыкальная табакерка" - сидят спекулянты, шулеры, публичные девки, лопают пирожки по сту целковых штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и т. д.) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные" [с. 32].

Современная Бунину литература поражает его своей лживостью, претенциозностью, "изнуряет" наблюдательностью" и такой чрезмерной "народностью" языка и всей вообще манеры рассказывать, что хочется плюнуть" [с. 33]. Но этого никто не хочет замечать, напротив, все восхищаются.

Прославить "окаянные дни" поможет литература, предполагает Бунин и прежде всего "то вреднейшее на земле племя, что называется поэтами, в котором на одного истинного святого всегда приходится десять тысяч пустосвятов, выродков и шарлатанов" [с. 91].

К ним Бунин причисляет ненавистного ему певца революции В. Маяковского, которого не раз величает Идиотом Полифемовичем (одноглазый Полифем намеревался сожрать забредшего к нему Одиссея - В. Л.). Маяковский чувствует себя в новых условиях комфортно, обладая "хамской независимостью, стоеросовой прямотой суждений", в одежде "плохо бритых личностей, живущих в скверных номерах" (4). "Маяковский утробой почуял, во что вообще превратится вскоре русский пир тех дней, недаром Маяковский назвался футуристом, то есть человеком будущего: полифемское будущее России принадлежало им, Маяковским" [с. 83].

Бунин считает, что революция сломала восторженного Горького. "Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой". Как любил рычать это Горький! А и сон-то весь только в том, чтобы проломить голову фабриканту, вывернуть его карманы и стать стервой еще худшей, чем этот фабрикант" [с. 50].

Брюсов в революции "все левеет, почти уже форменный большевик: в 1904 году превозносил самодержавие, в 1905 году написал "Кинжал", с начала войны с немцами стал ура-патриотом, неудивительно, что теперь он большевик".

Писатель возмущается прочитанной фразой: "Блок слышит Россию и революцию, как ветер". Отовсюду шквалом идут сообщения об еврейских погромах, убийствах, грабеже, и "это называется по Блокам "народ объят музыкой революции -слушайте, слушайте музыку революции" [с. 127]. Вместо того, чтобы осудить происходящее, считает Бунин, "люди мудрят и философствуют о Блоке: впрямь его ярыги, убившие уличную девку, суть апостолы..." [с. 91]. "О, словоблуды, - замечает он по -этому поводу в другой записи, - Реки крови, море слез, а им все нипочем" [с. 49].

Заправляет новой литературой и культурой "гадина Луначарский, под руководством которого даже праздник превращается в "балаганщину" с размалеванными колесницами в бумажных цветах, лентах и флагах". Революция привнесла в литературу и культуру бессмыслицу и безвкусицу.

ЧТО ВЫДЕЛЯЕТ БУНИН В ПРЕССЕ?

Горьковская "Новая Жизнь": "С сегодняшнего дня даже для самого наивного простеца становится ясно, что... о самой элементарной честности применительно к политике народных комиссаров говорить не приходится. Перед нами компания авантюристов, которые ради собственных интересов бесчинствуют на вакантном троне Романовых" [с. 7].

"Власть Народа", передовая: "Настал грозный час - гибнет Россия..." [с. 8].

Рядом с этими, выдержками из газет, встречается раздумье над словами из Библии: "Между народом моим находятся нечестивые,... ставят ловушки и уловляют людей. И народ мой любит это. Слушай, земля: вот я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их..." Изумительно..." [с. 12].

В "Известиях" Советы сравниваются с Кутузовым.

Из редакции "Русских Ведомостей": "Троцкий- немецкий шпион" [с. 29].

Колчак признан Антантой Верховным Правителем России.

В "Известиях" похабная статья "Ты скажи нам, гадина, сколько тебе дадено?" [с. 142].

"Коммунист" пишет "о неслыханном, паническом бегстве красной армии от Деникина [с. 168].

Каждый день развертывая газету "прыгающими руками", Бунин чувствовал, что "просто погибает от этой жизни и физически и душевно" [с. 162]. Газеты выталкивали его в Европу: "Уезжать необходимо, не могу переносить этой жизни - физически" [с. 36].

Возникли было надежды на то, что большевиков уничтожат немцы, Деникин, Колчак, но они растаяли, и тогда появилось страстное желание уехать на чужбину. В России даже родная речь стала чужой, "образовался совсем новый язык, сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний вперемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании" [с. 45], "совершенно нестерпим большевистский жаргон" [с. 71].

"Сколько стихотворцев и прозаиков делают тошнотворным русский язык, беря драгоценные народные сказания, сказки, "словеса золотые" и бесстыдно выдавая их за свои, оскверняя их пересказом на свой лад и своими прибавками, роясь в областных словарях и составляя по ним какую-то похабнейшую в своем архируссизме смесь, на которой никто и никогда на Руси не говорил и которую даже читать невозможно!" [с. 123].

Со слезами покидал Бунин родину, "плакал такими страшными и обильными слезами, которых даже представить себе не мог... плакал слезами лютого горя и какого-то болезненного восторга, оставив за собой и Россию и всю свою прежнюю жизнь, перешагнув новую русскую границу, вырвавшись из этого разливанного моря страшных, несчастных, потерявших всякий образ человеческий, буйно, с какой-то надрывной страстью орущих дикарей, которыми были затоплены все станции, где все платформы и пути от Москвы до самой Орши были буквально залиты рвотой и испражнениями..." [с. 169].

Бунин был убежденным антикоммунистом до конца своих дней, это факт, а не упрек или обвинение. "Окаянные дни" передают тот накал ненависти, которой горела Россия в дни революции. Это книга проклятий, расплаты и мщения и по темпераменту, желчи и ярости превосходит многое из написанного "белой публицистикой", потому что даже в исступлении своем Бунин остается великолепным художником. Он сумел передать в дневнике свою боль, свою муку изгнания. Беспредельная внутренняя честность, чувство собственного достоинства, неспособность пойти на компромисс со своей совестью - все это, способствовало правдивости изображения действительности: белый террор по силе и жестокости равен красному.

Как это ни покажется странным, Бунин был глубоко государственным человеком. Он страстно желал видеть Россию сильной, красивой, независимой, а картина жизни колола ему глаза, убеждала в гибели страны.

Бунин не смог приспособиться к новой России, для него это было равносильным отказаться от самого себя. Отсюда прямота суждений в "Окаянных днях", которая проявилась и в последующих годах его жизни ("Фадеев, пожалуй, не меньший мерзавец, чем Жданов", 1946 г.; "у фашистов полное отсутствие таких "старомодных понятий", как честь, совесть, закон и этика, 1940 г.; Гитлер врет, что установит новую Европу на тысячи лет", 1941 г.; "Японцы, как и полагается быть негодяям, напали без предупреждений", 1941 г.; "Только сумасшедший кретин может думать, что он будет царствовать над Россией", 1942г.

Последняя дневниковая запись датируется 2 маем 1953 года: "Это все-таки поразительно до столбняка! Через некоторое очень малое время, меня не будет - и дела и судьбы всего, всего будут мне неизвестны".

В "Окаянных днях" Бунин раскрывает нам страницу истории России, ликвидирует белые пятна части литературы и духовности существа.

Список литературы

В. Лавров. Высоко нес я стяг любви. Москва, - 1986, - N6, с. 104

А. Василевский. Разорение. Новый мир, - N2, с. 264.

О. Михайлов. "Окаянные дни" Бунина Москва, - 1989, с. 187.

И. Бунин. Миссия русской эмиграции Слово, - 1990, - N10, с. 67.

И. Бунин. Там же, стр. 68.

И. Бунин. Там же, стр. 68.

И. Бунин. Там же, стр. 68.

И. Бунин. Там же, стр. 69.

И. Бунин. Гегель, фрак, мешель. Слово, - 1990, - N10, с. 65.

И. Бунин. Там же, стр. 66.

И. Бунин. Под серпом и молотом. Слово, - 1990, - N10, с. 62.

И. Бунин. Там же, с. 62.