Урок по литературе «Александр Грин. Анализ проблематики рассказа «Зеленая лампа. Анализ произведения А.C. Грина «На досуге» (Грин А. С.)
ВВЕДЕНИЕ
I РОМАНЫ И ПОВЕСТИ
АЛЫЕ ПАРУСА
БЕГУЩАЯ ПО ВОЛНАМ
БЛИСТАЮЩИЙ МИР
ЗОЛОТАЯ ЦЕПЬ
II РАССКАЗЫ
III ТВОРЧЕСКИЙ МЕТОД А.ГРИНА
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Авантюрные по своим сюжетам, книги Грина духовно богаты и возвышенны, они заряжены мечтой обо всем высоком и прекрасном и учат читателей мужеству и радости жизни. И в этом Грин глубоко традиционен, несмотря на все своеобразие его героев и прихотливость сюжетов. Иногда кажется даже, что он намеренно густо подчеркивает эту моралистическую традиционность своих произведений, их родственность старым книгам, притчам. Так, два своих рассказа, "Позорный столб" и "Сто верст по реке", писатель, конечно же, не случайно, а вполне намеренно заключает одним и тем же торжественным аккордом старинных повестей о вечной любви: "Они жили долго и умерли в один день..."
В этом красочном смешении традиционного и новаторского, в этом причудливом сочетании книжного элемента и могучей, единственной в своем роде художественной выдумки, вероятно, и состоит одна из оригинальнейших черт гриновского дарования. Отталкиваясь от книг, прочитанных им в юности, от великого множества жизненных наблюдений, Грин создавал свой мир, свою страну воображения, какой, понятно, нет на географических картах, но какая, несомненно, есть, какая, несомненно, существует - писатель в это твердо верил - на картах юношеского воображения, в том особом мире, где мечта и действительность существуют рядом.
Писатель создавал свою страну воображения, как кто-то счастливо сказал, свою "Гринландию", создавал ее по законам искусства, он определил ее географические начертания, дал ей сияющие моря, по крутым волнам пустил белоснежные корабли с алыми парусами, тугими от настигающего норд-веста, обо значил берега, поставил гавани и наполнил их людским кипением, кипением страстей, встреч, событий...
Но так ли уж далеки его романтические вымыслы от реальности, от жизни? Герои рассказа Грина "Акварель" - безработный пароходный кочегар Классон и его жена прачка Бетси - нечаянно попадают в картинную галерею, где обнаруживают этюд, на котором, к их глубокому изумлению, они узнают свой дом, свое неказистое жилище. Дорожка, крыльцо, кирпичная стена, поросшая плющом, окна, ветки клена и дуба, между которыми Бетси протягивала веревки, - все было на картине то же самое... Художник лишь бросил на листву, на дорожку полосы света, подцветил крыльцо, окна, кирпичную стену красками раннего утра, и кочегар и прачка увидели свой дом новыми, просветленными глазами: "Они оглядывались с гордым видом, страшно жалея, что никогда не решатся заявить о принадлежности этого жилья им. "Снимаем второй год", - мелькнуло у них. Классон выпрямился. Бетси запахнула на истощенной груди платок..." Картина неведомого художника расправила их скомканные жизнью души, "выпрямила" их.
Гриновская "Акварель" вызывает в памяти знаменитый очерк Глеба Успенского "Выпрямила", в котором статуя Венеры Милосской, однажды увиденная сельским учителем Тяпушкиным, озаряет его темную и бедную жизнь, дает ему "счастье ощущать себя человеком". Это ощущение счастья от соприкосновения с искусством, с хорошей книгой испытывают многие герои произведений Грина. Вспомним, что для мальчика Грэя из "Алых парусов" картина, изображающая бушующее море, была "тем нужным словом в беседе души с жизнью, без которого трудно понять себя". А небольшая акварель - безлюдная дорога среди холмов, - названная "Дорогой никуда", поражает Тиррея Давенанта. Юноша, полный радужных надежд, противится впечатлению, хотя зловещая акварель и "притягивает, как колодец"... Как искра из темного камня, высекается мысль: найти дорогу, которая вела бы не никуда, а "сюда", к счастью, что в ту минуту пригрезилось Тиррею.
И, может быть, точнее сказать так: Грин верил, что у каждого настоящего человека теплится в груди романтический огонек. И дело только в том, чтобы его раздуть. Когда гриновский рыбак ловит рыбу, он мечтает о том, что поймает большую рыбу, такую большую, "какую никто не ловил". Угольщик, наваливающий корзину, вдруг видит, что его корзина зацвела, из обожженных им сучьев "поползли почки и брызнули листьями"... Девушка из рыбацкого поселка, наслушавшись сказок, грезит о необыкновенном моряке, который приплывет за нею на корабле с алыми парусами. И так сильна, так страстна ее мечта, что все сбывается. И необыкновенный моряк и алые паруса.
Странен и непривычен был Грин в обычном кругу писателей-реалистов, бытовиков, как их тогда называли. Чужим он был среди символистов, акмеистов, футуристов... "Трагедия плоскогорья Суан" Грина, вещь, которую я оставил в редакции условно, предупредив, что она может пойти, а может и не пойти, вещь красивая, но слишком экзотическая..." Это строки из письма Валерия Брюсова, редактировавшего в 1910-1914 годах литературный отдел журнала "Русская мысль". Они очень показательны, эти строки, звучащие, как приговор. Если даже Брюсову, большому поэту, чуткому и отзывчивому на литературную новизну, гриновская вещь показалась хотя и красивой, но слишком экзотической, которая может пойти, а может и не пойти, то каково же было отношение к произведениям странного писателя в других российских журналах?
Между тем для Грина его повесть "Трагедия плоскогорья Суан" (1911) была вещью обычной: он так писал. Вторгая необычное, "экзотическое", в обыденное, примелькавшееся в буднях окружающей его жизни, писатель стремился резче обозначить великолепие ее чудес или чудовищность ее уродства. Это было его художественной манерой, его творческим почерком.
Моральный урод Блюм, главный персонаж повести, мечтающий о временах, "когда мать не осмелится погладить своих детей, а желающий улыбнуться предварительно напишет завещание", не являлся особенной литературной новинкой. Человеконенавистники, доморощенные ницшеанцы в ту пору, "в ночь после битвы" 1905 года, сделались модными фигурами. "Революционеру по случаю", Блюму родственны по своей внутренней сущности и террорист Алексей из "Тьмы" Леонида Андреева, возжелавший, "чтобы все огни погасли", и пресловутый циник Санин из одноименного романа М. Арцыбашева, и мракобес и садист Триродов, коего Федор Сологуб в своих "Навьих чарах" выдавал за социал-демократа.
Сюжеты Грина определялись временем. При всей экзотичности и причудливости узоров художественной ткани произведений писателя во многих из них явственно ощущается дух современности, воздух дня, в который они писались. Черты времени иной раз так приметно, так подчеркнуто выписываются Грином, что у него, признанного фантаста и романтика, они кажутся даже неожиданными. В начале рассказа "Возвращенный ад" (1915) есть, например, такой эпизод: к известному журналисту Галиену Марку, одиноко сидящему на палубе парохода, подходит с явно враждебными намерениями некий партийный лидер, "человек с тройным подбородком, черными, начесанными на низкий лоб волосами, одетый мешковато и грубо, но с претензией на щегольство, выраженное огромным пунцовым галстуком...". После такой портретной характеристики уже догадываешься, какую примерно партию представляет сей лидер. Но Грин считал нужным сказать об этой партии поточнее (рассказ ведется в форме записок Галиена Марка).
"Я видел, что этот человек хочет ссоры, - читаем мы, - и знал - почему. В последнем номере "Метеора" была напечатана моя статья, изобличающая деятельность партии Осеннего Месяца".
Литературное наследие Грина гораздо шире, многообразнее, чем это можно предположить, зная писателя лишь по его романтическим новеллам, повестям и романам. Не только в юности, но и в пору широкой известности Грин наряду с прозой писал лирические стихи, стихотворные фельетоны и даже басни. Наряду с произведениями романтическими он печатал в газетах и журналах очерки и рассказы бытового склада. Последней книгой, над которой писатель работал, была его "Автобиографическая повесть", где он изображает свою жизнь строго реалистически, во всех ее жанровых красках, со всеми ее суровыми подробностями.
Он и начинал свой литературный путь как "бытовик", как автор рассказов, темы и сюжеты которых он брал непосредственно из окружающей его действительности. Его переполняли жизненные впечатления, вдосталь накопленные в годы странствий по белу свету. Они настоятельно требовали выхода и ложились на бумагу, кажется, в их первоначальном облике, нимало не преображенные фантазией; как случилось, так и писалось. В "Автобиографической повести", на тех ее страницах, где Грин описывает дни, проведенные им на уральском чугунолитейном заводе, читатель найдет те же картины неприглядных нравов рабочей казармы, что и в рассказе "Кирпич и музыка", совпадают даже некоторые ситуации и подробности. А в напарнике юноши Гриневского, угрюмом и злом "дюжем мужике", вместе с которым он с утра до поздней ночи ("75 копеек поденно") просеивал уголь в решетах, можно без труда узнать прототип кудластого и злого, черного от копоти Евстигнея.
Рассказ о Евстигнее входил в первую книгу писателя "Шапка-невидимка" (1908). В ней напечатаны десять рассказов, и почти о каждом из них мы вправе предположить, что он в той или иной степени списан с натуры. На своем непосредственном опыте познал Грин безрадостное житье-бытье рабочей казармы, сидел в тюрьмах, по месяцам не получая весточки с воли ("На досуге"), ему были знакомы перипетии "таинственной романтической жизни" подполья, как это изображено в рассказах "Марат", "Подземное", "В Италию", "Карантин"... Такого произведения, которое бы называлось "Шапкой-невидимкой", в сборнике нет. Но заглавие это выбрано, разумеется, не случайно. В большей части рассказов изображены "нелегалы", живущие, на взгляд автора, как бы под шапкой-невидимкой. Отсюда название сборника. Сказочное заглавие на обложке книжки, где жизнь показана совсем не в сказочных поворотах... Это очень показательный для раннего Грина штрих.
Конечно же, впечатления бытия ложились у Грина на бумагу не натуралистически, конечно же, они преображались его художественной фантазией. Уже в первых его сугубо "прозаических", бытовых вещах прорастают зерна романтики, появляются люди с огоньком мечты. В том же кудластом, ожесточившемся Евстигнее разглядел писатель этот романтический огонек. Его зажигает в душе галаха музыка. Образ романтического героя рассказа "Марат", открывающего "Шапку-невидимку", был, несомненно, подсказан писателю обстоятельствами известного "каляевского дела". Слова Ивана Каляева, объяснявшего судьям, почему он в первый раз не бросил бомбу в карету московского губернатора (там сидели женщина и дети), почти дословно повторяет герой гриновского рассказа. Произведений, написанных в романтико-реалистическом ключе, в которых действие происходит в российских столицах или в каком-нибудь окуровском уезде, у Грина немало, не на один том. И, пойди Грин по этому, уже изведанному пути, из него, безусловно, выработался бы отличный бытописатель. Только тогда Грин не был бы Грином, писателем оригинальнейшего склада, каким мы знаем его теперь.
Ходовая формула "Писатель N занимает особое место в литературе" изобретена в незапамятные времена. Но она могла бы быть вновь открыта во времена гриновские. И это был бы как раз тот случай, когда стандартная фраза, серый штамп наливаются жизненными соками, находят свой первозданный облик, обретают свой истинный смысл. Потому что Александр Грин занимает в русской литературе подлинно свое, особое место. Нельзя вспомнить сколько-нибудь схожего с ним писателя (ни русского, ни зарубежного). Впрочем, дореволюционные критики, а позже и рапповские упорно сравнивали Грина с Эдгаром По, американским романтиком XIX века, автором популярной в пору гриновской юности поэмы "Ворон", каждая строфа которой заканчивается безысходным "Nevermore!" ("Никогда!").
БИБЛИОГРАФИЯ
1. Грин А. Собр. соч. в 6-ти томах, М., 1980
2. Алиев Э. Проблема героя в послеоктябрьском творчестве
3. Амлинский В. В тени парусов. К 100-летию со дня рождения А.Грина. "Новый мир", 1980. № 10
4. Арнольди Э. Беллетрист Грин. "Звезда", 1963. № 2
5. Адмони.В «Поэтика и действительность», Л., 1976
6. Бахметьева В. "Алые паруса" выходят в плавание (о кинофильме по одноименной повести А.Грина). «Литература и жизнь», 1960, 25 сентября
7. Бахтин М. Творчество Франсуа Рабе и народная культура средневековья и Ренессанса». М., 1965
8. Березовская Л. А.Грин: «Битвы с черновиками». "Литературная
учеба", 1982. №5
9. Берн. Э «Игры в которые играют люди», М., 1988
10. Бижева З.Х «Адыгская языковая картина мира», Нальчик 2000
11. Борисов Л. Александр Грин: - В кн. Борисов Л. За круглым столом прошлого. Л. 1971
12. Бочковская Т. Герои Гринландии. 100 лет со дня роадения А.Грина. "Наука и религия". c.980, № 9
13. Бюллетени литературы и жизни, 1916, № 21
14. Ваддаев В. Проповедник космополитизма: нечистый смысл
"чистого" искусства А.Грина. "Новый мир", 1950, №1
15. Ванслав В. Эстетика романтизма. М, 1966
16. ВержбицкиЙ Н. Светлая душа. "Наш современник". 1964, № 8
18. Воронова 0. Поэзия мечты и нравственных поисков. "Нева, 1980. № 8
19. Воспоминания об Александре Грине. Л., 1972
20. Гладышева А. Алые гриновские паруса. "Русский язык в школе", 1980.
21. Горький М. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 24, М., 1953
22. Горшков Д. Тайна соседства слов (заметки о языке повести
23. А.С.Грина "Алые паруса"). «Русская речь», 1960, №4
24. Грин А. Пролив бурь. "Современный мир", 1913, № 6
26. Гулев Н. О спорном в теории романтизма. "Русская литература", 1966. №1
27. Губко Н. Я никогда не изменял искусству. - В кн.: А.Грин "Бегущая по волнам". Рассказы. Л. 1980
28. Данина В. Воспоминания об А.Грине. Л., 1972 (рец. на книгу), "Звезда". 1973, №9
29. Дмитревский В. В чем волшебство А.Грина? - В кн.: А.Грин. Золотая цепь. Дорога никуда. Пенза, 1958
30. Дунаевская И.К «Туда где тихо и ослепительно», «Наука и религия» 1993/8,
31. «Этико-эстетическая концепция человека и природы в творчестве А.Грина», Рига 1988
32. Егорова Л. О романтическом течении в советской прозе.
Севастополь, 1966
33. Загвоздкина Т. Своеобразие фантастического в романах
34. А.Грина. "Проблемы реализма", вып. 1У, Вологда, 1977
35. Зелинский К. Грин. "Красная новь", 1934, № 4
36. Кандинский В.В «О духовном в искусстве», «Слово о науке и культуре», Обнинск, 2000
37. Ковский В. Возвращение к А.Грину (о литературной судьбе писателя). "Вопросы литературы", 1981, № 10
38. Его же: Воспитание романтикой. "Литература в школе", 1966, №1
39. Его же: А.Грин. Преображение действительности. Фрунзе, 1966
40. Его же: Романтический мир А.Грина. М., 1969
41. Его же: Творчество А.Грина (концепция человека и действительности). - Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. И., 1967
42. Киркин И. Александр Грин. Библиографический указатель произведений А.С.Грина и литературы о нем 1906-1977 гг. М.. 1980
43. Его же: А.С.Грин в печати и литература о нем (1906-1970 гг.) Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата педагогических наук. Л. 1972
44. К истории русского романтизма. М., 1973
45. Кобзев Н. Некоторые особенности творческого метода Грина. "Вопросы русской литературы", вып. 3, 1969
46. Кобзев Н. Роман Александра Грина (проблематика, герой, стиль) Кишинев, 1983
47. Кудрин В. «Миры А.Грина», «Наука и религия» 1993/3
49. Липелис Л. Мир героев А.Грина. "Вопросы литературы", 1973, №2
50. Лебедяева Я. Он поэтичен, он мужественен. "Литература в школе". 1960, № 4
51. Лесневский Б. Поэзия и проза Александра Грина (о книге В.Харчева "Поэзия и проза Александра Грина"). "Комсомольская правда", 1976, 17 апреля
52. Манн Ю. Поэтика Гоголя. М., 1978
53. Матвеева И. О книге Л.Михайловой "А.Грин. жизнь, личность, творчество". М., 1980, "Литературная газета", 1981, № 52. 23 декабря
54. «Метафора в языке и тексте», М., 1988
55. Милашевский В. А.Грин. В кн.: Милашевский В. Вчера, позавчера. М., 1972
56. Миллер В. Русская масленица и западноевропейский карнавал.
57. Михайлова Л. Психология необычного. Заметки о творчестве
58. Ее же: А.Грин. Жизнь, личность, творчество. М., 1972
59. Ее же: А.Грин, Жизнь, личность, творчество. М., 1980
60. Ожегов С. Словарь русского языка. М., 1978
61. Панова В. Об А.Грине. Л., 1972
62. Паустовский К. Собр. соч. в 6-ти томах, т. 5, М., 1958
63. Проблемы традиций и новаторства в художественной литературе. Сб. научных трудов. Горький, 1978
64. «Проблемы романтизма», М., 1961
65. Прохоров Е. Александр Грин. М, 1970
66. Ревякина А. Некоторые проблемы романтизма XX века и вопросы искусства в послеоктябрьском творчестве А.Грина. - Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. М., 1970
67. Ее же: 0 творческих принципах А.Грина. Ученые записки МГПИ, 1971, № 456
68. Рецензия без подписи: А.С.Грин. Рассказы. "Русское богатство". 1910. №3
70. Его же: Страницы жизни. М., 1974
71. Русские писатели прозаики, т. I, Л, 1959
72. Саидова М. Поэтика А.С.Грина (на материале романтических новелл). Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Душанбе, 1976
73. Сайкин 0, Вдохновленный мечтой. К 100-летию Грина. "Москва", 1980, № 8
74. Самойлова В. Творчество А.Грина и проблемы романтизма в советской литературе. - Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. М., 1968
75. Словарь иностранных слов, 7-е изд., М., 1979
76. Слонимский М. Александр Грин реальный и фантастический. -В кн.: "Книга воспоминаний". M.-Л, 1966
77. Топоров В.М «Миф. Ритуал. Символ. Образ», М., 1995
78. Сукиасова И. Новое об Александре Грине. "Литературная Грузия". 1968, №12.
79. Уилрайт.Ф «Метафора и реальность», М., 1990
80. Хайлов А. В стране Грина. "Дон", 1963, № 12
81. Федоров.Ф.Ф «Романтический художественный мир»
82. Фромм.Э «Душа человека», М., 1992
83. Харчев В. Поэзия и проза Александра Грина. Горький, 1978
84. Его же: 0 стиле "Алых парусов". "Русская литература", 1972.
85. Храпченко М. Творческая индивидуальность писателя и развитие литературы. М., 1970
86. Хрулев В. Философско-эстетические и художественные принципы романтизма Грина. "Филологические науки", 1971, №1
87. Философский словарь под ред. Фролова И. М. 1980
88. Шогенцукова.Н.А «Опыт онтологической поэтики» М, 1995. Стр.26
89. Щеглов М. Корабли А.Грина. "Новый мир", 1956, № 10
"На досуге"
Начальник еще не приходил в контору. Это было на руку писарю и старшему надзирателю. Человек не рожден для труда. Труд, даже для пользы государственной - проклятие, и больше ничего. Иначе бог не пожелал бы Адаму, в виде прощального напутствия, "есть хлеб в поте лица своего".
Мысль эта кстати напомнила разомлевшему писарю, что стоит невыносимая жара и что его красное, телячье лицо с оттопыренными ушами обливается потом. Задумчиво вытащил он платок и меланхолично утерся. Право, не стоит ради тридцатирублевого жалованья приходить так рано. Годы его - молодые, кипучие... Сидеть и переписывать цифры, да возиться с арестантскими билетами - такое скучное занятие. То ли дело - вечер. На бульваре вспыхивают разноцветные огни. Аппетитно звякают тарелки в буфете и гуляют барышни. Разные барышни. В платочках и шляпах, толстые, тонкие, низенькие, высокие, на выбор. Писарь идет, крутит ус, дергает задом и поигрывает тросточкой.
Пардон, мадмуазель! Молоденькие, а в одиночестве... И не скучно-с?..
Хи, хи! Что это, право, за наказание!.. Такие кавалеры, а пристаете!..
А вы, барышня, не чопуритесь!.. Так приятно в вечер майский с вами под руку гулять!.. И так приятно чай китайский с милой сердцу распивать-с!..
Легкие писарские мысли нарушены зевотой надзирателя, старой тюремной крысы, с седыми торчащими усами и красными, слезящимися глазками. Он зевает так, как будто хочет проглотить всех мух, летающих в комнате. Наконец, беззубый рот его закрывается и он бормочет:
А уголь-то не везут... Выходит, что к подрядчику идти надо...
С подрядчиком у него кой-какие сделки, на почве безгрешных доходов.
Вот еще дрова - тоже статья доходная. На арестантской крупе да картошке не разжиреешь. Нет, нет - да и "волынка", бунт. Не хотят, бестии, "экономную"
пищу есть. Так что с перерывами - подкормишь, да и опять в карман.
Беспокойно. То ли дело - дрова, керосин, уголь... Святое, можно сказать, занятие...
Часы бьют десять. Жар усиливается. В решетчатых окнах недвижно стынут тополи, залитые жарким блеском. Кругом - шкафы, книги с ярлыками, старые кандалы в углу. Муха беспомощно барахтается в чернилах. Тишина.
Сонно цепенеет писарь, развалившись на стуле, и разевает рот, изнемогая от жары. Надзиратель стоит, расставив ноги, шевелит усами и мысленно усчитывает лампадное масло. Тишина, скука; оба зевают, крестят рты, говорят: "фу, черт!" - и зевают снова.
На крыльце - быстрые, мерные шаги; тень, мелькнувшая за окном.
Медленно открывается дверь, визжа блоком. Тщедушная фигура рассыльного с черным портфелем и разносной книгой водворяется в канцелярию и обнажает вспотевшую голову.
От товарища прокурора... Письма политическим...
Тишина нарушена. Радостное оживление оскаливает белые, лошадиные зубы писаря. Перо бойко и игриво расчеркивается в книге, и снова хлопает визжащая дверь. На столе - небольшая кучка писем, открыток, измазанных штемпелями. Писарь роется в них, подносит к глазам, шевелит губами и откладывает в сторону.
Вот-с! - торжествующе восклицает он, небрежно, как бы случайно подымая двумя пальцами большой, синий конверт. - Вот-с, вы, Иван Палыч, говорили, что отец Абрамсону не напишет! Я уж его почерк сразу узнал!..
Что-то невдомек мне, - лениво зевает надзиратель, шевеля усами: -
что он писал у в прошедший раз?..
Что писал! - громко продолжает писарь, вытаскивая письмо. - А то писал, что ты, так сказать - более мне не сын. Я, говорит, идеи твои считаю одной фантазией... И потому, говорит, более от меня писем не жди...
Что ж, - меланхолично резонирует "старший", подсаживаясь к столу. -
Когда этакое супротивление со стороны своего дитя... Забыв бога, к примеру, царя...
Иван Павлыч! - радостно взвизгивает писарь, хватая надзирателя за рукав. - От невесты Козловскому письмо!.. Ну, интересно же пишут, господи боже мой!..
Значит - на прогулку сегодня не пойдет, - щурится Иван Павлыч. - Он этак всегда. Я в глазок* сматривал. Долго письма читает...
* Глазок - круглое отверстие в дверях камеры.
Писарь торопливо, с жадным любопытством в глазах, пробегает открытку, мелко исписанную нервным, женским почерком. На открытке - заграничный вид, лесистые горы, мостики, водопад.
В глазок сматривал, - продолжает Иван Павлыч и щурится, ехидно усмехаясь, отчего вваливается его беззубый, черный рот и прыгает жиденькая, козлиная бородка. - Когда плачет, когда смеется. Потом прячет, чтобы, тово, при обыске не отобрали... Свернет это мелконько в трубочку - да и в сапог... Смехи!.. Потом, значит, зачнет ходить и все мечтает... А я тут ключами - трах!.. - "На прогулку!" - "Я, говорит, сегодня не пойду"... -
"Как, говорю, не пойдете? По инструкции, говорю, вы обязаны положенное отгулять!" - Раскричится, дрожит... Сме-ехи!..
- "Ми-лый... м... мой. Пе... тя..." - торжественно читает писарь, стараясь придать голосу натуральное, смешливое выражение. -
Про-сти-что-дол-го-не-пи-са-ла-те-бе. Ма-ма-бы-ла-боль-на-и...
Писарь кашляет и подмигивает надзирателю.
Мама-то с усами была! Знаем мы! - говорит он, и оба хохочут. Чтение продолжается.
Бу-ду-те-бя-жда-ать... те-бя-сош-лют-в-Сибирь...
Там-уви-дим-ся... При-е-хать-же-мне, сам знаешь, - нель-зя...
Худой, как таракан... Я карточку ейную видел в Козловского камере...
Красивая!.. Разве без мужика баба обойдется? Врет! Просто туману в глаза пущает, чтобы не тревожил письмами...
Само собой! - кивает писарь. - Я вот тоже думаю: у них это там -
идеи, фантазии всякие... А о кроватке-то, поди - нет, нет - да и вспомнят!..
Что барская кость, - говорит внушительно Иван Павлыч, - что мещанская кость, - что крестьянская кость. Все едино. Одного, значит, положения природа требует...
Жди его! - негодующе восклицает писарь. - Да он до Сибири на что годен будет! Измочалится совсем! Будет не мужчина, а... тьфу! Ей тоже хочется, небось, ха, ха, ха!..
Хе-хе-хе!.. Любовь, значит, такое дело... Бе-е-ды!..
Вот! - писарь подымает палец. - Написано: "здесь мно-го-инте-рес-ных-людей"... Видите? Так оно и выходит: ты здесь, милочек мой, посиди, а я там хвостом подмахну!.. Ха-ха!..
Хе-хе-хе!..
Какая панорама! - говорит писарь, рассматривая швейцарский вид. -
Разные виды!..
Тьфу!.. - Надзиратель вскакивает и вдруг с ожесточением плюет. - Чем люди занимаются! Романы разводят!.. Амуры разные, сволочь жидовская, подпускают... А ты за них отвечай, тревожься... Па-а-литика!..
Он пренебрежительно щурит глаза и взволнованно шевелит усами. Потом снова садится и говорит:
А только этот Козловский не стоит, чтобы ему письма давать...
Супротивнее всех... Позавчера: "Кончайте прогулку", - говорю, время уж загонять было. - "Еще, говорит, полчаса и не прошло!" - Крик, шум поднял...
Начальник выбежал... А что, - меняет тон Иван Павлыч и сладко, ехидно улыбается, - ждет письма-то?
Писарь подымает брови.
Не ждет, а сохнет! - веско говорит он. - Каждый день шляется в контору - нет ли чего, не послали ли на просмотр к прокурору...
Так вы уж, будьте добры, не давайте ему, а? Потому что не заслужил, ей-богу!.. Ведь я что... разве по злобе? А только что нет в человеке никакого уважения...
Писарь с минуту думает, зажав нос двумя пальцами и крепко зажмурившись.
Чего ж? - роняет он, наконец, небрежно, но решительно. - Мо-ожно...
Картинку себе возьму...
В камере палит зной. В решетчатом переплете ослепительно сверкает голубое, бесстыжее небо.
Человек ходит по камере и, подолгу останавливаясь у окна, с тоской глядит на далекие, фиолетовые горы, на голубую, морскую зыбь, где растопленный, золотистый воздух баюкает огромные, молочные облака.
Губы его шепчут:
Катя, милая, где ты, где? Пиши мне, пиши же, пиши!..
См. также Грин Александр - Проза (рассказы, поэмы, романы...) :
Наивный Туссалетто
Герцог Сириан, изувеченный страстью к ослепительной Ризалетте Бассо, к...
Наказание
I Вертлюга отправился на чердак с подручным закреплять болты. Оба сел...
Несмотря на жанровое разнообразие творчества Грина, настоящую и заслуженную славу принесли ему романы. Первый роман "Человек внутри" вышел в 1929 году. Это книга молодого писателя. В ней нет той сдержанности и одновременно тонкости, прозрачности стиля, которые составляют одно из непреходящих достоинств любого зрелого произведения Грина. Но уже в самом первом романе он задаётся теми вопросами, которые предстанут перед нами гранями в его дальнейшем творчестве. Уже в самом первом историческом романе, действие которого происходит в начале XX века, звучат мотивы, остающиеся излюбленными и в зрелых, завоевавших славу книгах: мотив предательства, иногда невольного, и преступления и наказания, физического поражения и морального очищения и победы.
Для творчества Грина характерны следующие особенности:
Разнообразие географии в его произведениях: его герои по преимуществу англичане, реже всего жили на Родине. Судьба забрасывала их в Швецию, во Вьетнам, на Кубу. Литературоведами высказывалось мнение, что, в каком бы месте земного шара ни происходило действие книг, оно всё равно происходит в "Гринландии" - стране, рождённой воображением и талантом писателя. Однако "Гринлэнд" - отнюдь не вымышленная страна. Романы - "путеводители" по ней изобилуют точными приметами реального времени и места, что придаёт особый, не только этнографический, но главное социально - политический колорит конфликтам, которые исследуются писателем. Грин намеренно выбирает местом действия своих романов "горячие" точки планеты - борющийся с французскими колонизаторами Вьетнам ("Тихий американец"), Кубу, где правил жестокий режим Баллисты ("Наш человек в Тайване"). Выбор географической местности обусловлен особенностями организации писателем сюжета. Грин отличается тем, что во многих своих произведениях он создаёт критические ситуации, помогающие раскрыть всю сложность человеческих характеров. Персонажи романов Грина попадают в экстремальные условия, способствующие раскрытию их нравственной сущности, заставляющие делать выбор между порядочностью и предательством, за верность своим принципам им приходится расплачиваться свободой, а то и жизнью.
Грина всегда волновали моральные категории. Его занимала природа и сущность добра (для Грина это, прежде всего человечность, сострадание) и зла (догмы, чёрствости, лицемерия).
Говоря о проблеме следования догме, следует отметить, что Грин - католик охотно прощает своим героям и отсутствие веры, и сознательный атеизм. Пожалуй, единственное, что для него неприемлемо ни при каких условиях, - слепое следование абстрактной догме.
С начала своей литературной деятельности Грин выступал в двух разнородных жанрах - "развлекательного" романа с детективным уклоном и романа "серьёзного", исследующего глубины человеческой психологии и окрашенного философскими раздумьями о природе человека.
Однако истинная суть Грина, делающая его подлинным классиком английской литературы ХХ века, продолжателем традиций Ф.М. Форда, Г.К. Честертона и Дж. Конрада, которых он почитал своими учителями и которым посвятил лучшие из написанных им эссе, сказалась в иных его произведениях, лишенных суетности, “сиюминутности”, обращенных к внутреннему миру человека, к Вечности: романах “Сила и слава”, “Монсеньор Кихот” и особенно обостренно - в последнем романе “Капитан и враг”.
Классик английской литературы свои романы делил на «развлекательные истории», основанные на детективной интриге, и «серьезные романы» с мощным социальным подтекстом, хотя граница между ними зачастую условна, так как несерьезных произведений Грэм Грин писать не умел. Однако художественные решения, обычно предполагающие присутствие парадокса, который может приобретать и трагический характер, по существу, совпадают в книгах, относимых автором к разным категориям.
Идентична и основная проблематика прозы Грина, которая независимо от особенностей жанра (комический роман нравов, как «Путешествия с тетушкой», 1969, притча с элементами травести и классического сюжета, как «Монсеньор Кихот», 1982, и др.) остается повествованием с резко выделенной моральной проблематикой, определяющейся поисками смысла и оправдания жизни в век этической апатии и прогрессирующей дегуманизации.
Такое разделение на серьезные и развлекательные романы произошло после выхода "Экспресса в Стамбул" в 1932 году. В это время Грин работал обозревателем в "Зрителе" и в журнале "День и ночь". Одна из его статей повлекла судебное преследование со стороны кинокомпании "20-й Век. Фокс", и Грин был приговорен к крупному денежному штрафу (не забывший обиды, Грин нанесет позже удар по США романом "Тихий американец, но и те не остались в долгу, объявив его "самым антиамериканским писателем").
Действие романов Грэма Грина нередко происходит в краях, далеких от его родины. Это объясняется не просто тем, что писатель много путешествовал, или его любовью к экзотике. Грина притягивают те районы земли, где героев легче всего поставить в экстремальную ситуацию, где особенно бросаются в глаза язвы нашего столетия: произвол и цинизм политиков, бесправие, нищета, невежество. Когда же он обращается к Европе, то обычно выбирает напряженные, кризисные моменты ее истории ("Ведомство страха", "Десятый" и др.). При этом он далек от мысли, что драматизм жизни обусловлен исключительно внешними, политическими и общественными, факторами. С какой бы страной он ни связывал судьбу своих героев - с Англией или Францией, Мексикой или Вьетнамом, - на первом месте у него стоят вечные вопросы о добре и зле, долге и компромиссе, мужестве и избрании жизненного пути. Он всегда готов срывать маски с фальшивых авторитетов и умеет находить героизм там, где его меньше всего ожидаешь найти.
Писатель ставит своих персонажей в экстремальные обстоятельства, способствующие раскрытию их нравственной сущности, заставляющие делать выбор между верностью и предательством. Грина волновало, как те или иные моральные категории и принципы реально преломляются и воплощаются в конкретных взаимоотношениях между людьми. Его занимала сущность и природа добра (для Грина это прежде всего человечность, сострадание) и зла (догмы, черствости, лицемерия). Одним из ключевых для писателя был вопрос о праве личности активно вмешиваться в судьбу других людей даже из самых лучших и благородных побуждений.
Проблемы морали всегда были для Грина важнейшими, всегда стояли в центре его творчества. Они остаются определяющими и в его последних книгах. Однако здесь автор стал лицом к лицу с моралью социальной: что вправе и что не вправе делать отдельный человек, ответственный не только перед собой и своей совестью (или богом, который в романах Грина то же, что совесть), но перед людьми вообще, перед целым народом. Эти проблемы должны были толкнуть Грина, писателя, живущего в бурную эпоху исторических перемен, на решение проблем социальных и политических.
Сама фигура писателя далеко неоднозначна. При более углубленном знакомстве с предложенными биографами (Давид Лодж) материалами от привычного нам образа - респектабельного, бесстрастно-ироничного английского джентльмена, сосредоточенного на литературе и путешествиях, примерного католика, аристократа, для которого короткий эпизод сотрудничества с разведкой был чем-то вроде дани некой специфически английской (Моэм, Даррелл и др.) писательской традиции, и, разумеется, материалом для романов, - не осталось ничего.
Грин на удивление непоследователен, страстен, можно сказать, несдержан. Не в силах справиться с самим собой, Грин пытается удержать равновесие с помощью теологических парадоксов: "Никто так не понимает христианства, как грешник. Разве что святой" (это высказывание Шарля Пеги Грин поставил эпиграфом к роману "Суть дела").
Ну а работа в разведке отнюдь не была кратковременна, как принято считать (1941 - 1944), - деликатные поручения Грин, похоже, выполнял еще очень долго. И в работе этой не был он лоялен не только к странам, где представлял интересы английской разведки, но и к собственному ведомству - очень странной выглядит, например, ситуация его взаимоотношений с Филби, бывшим его другом. Вероятнее всего, Грин был осведомлен о работе Филби на СССР и, что называется, умыл руки, отойдя в сторону.
Кроме того, биографы обнаружили еще массу странных и двусмысленных эпизодов из биографии Грина что несколько пошатнуло уже канонизированный образ одного из патриархов европейской литературы ХХ века.
Пессимизм, характерный для большинства книг Грина, вытекал из убеждения автора, что зло, существующее в мире, неисправимо, а одиночество, на которое обречен человек, -- непреодолимое следствие установленного порядка. В то же время во всех книгах неизменно стоял мучительный вопрос об ответственности за судьбу человека. Именно этот вопрос отличает Грина от певцов отчаяния, которых так много в литературе буржуазного Запада. Этот вопрос приводит его к социальной проблематике, с одной стороны, и к противоречиям -- с другой.
Имеет ли право человек стоять в стороне от страданий других людей, не должен ли он активно вмешаться в их жизнь, бороться с их горем и болью? И может ли он, даже прийдя к убеждению о невозможности что-либо изменить и исправить, отстраниться и отойти в сторону и равнодушно взирать на окружающие его зло и страдания?
Эти вопросы назревали в книгах Грина постепенно. Особенно напряженно они прозвучали в романе «Суть дела». В «Тихом американце» и «Комедиантах» они потеряли свою абстрактность и поставлены в связи с изображением острого социально-политического конфликта. В своих последних книгах Грин опять отошел к абстрактному гуманизму.
Политическая позиция Грина была и осталась противоречивой. Неверие в возможность что-либо реально изменить и исправить в жизни людей мешало Грину найти путь к тем, кто боролся за осуществление своих идеалов на земле, за лучшую участь для человека, а когда он находил эти пути, то начинал сомневаться и пугаться «крайностей».
Одним из ключевых вопросов для писателя был вопрос о праве личности быть активной. Проблема выбора между активной и пассивной жизненной позицией - ключевая для большинства романов писателя, но её конкретное решение существенно менялось на протяжении долгого творческого пути. В ранних книгах он склоняется к осуждению активных действий, считая их бессмысленными, а иногда губительными. В более поздних произведениях его точка зрения радикально меняется.
Для его произведений бал характерен постоянный мотив одиночества и отчаяния, а также мотив преследования и предопределения. Его герои одержимы мыслью о преследующей их силе (которая никогда не бывает мистической), но перед нею человек всегда беззащитен. Герои, в конце концов, либо кончают жизнь самоубийством, либо, так или иначе, становятся жертвами преследующей силы.
Одним из излюбленных гриновских средств раскрытия жизненных явлений и людских судеб является парадокс. Уже в романах 30-х годов это средство органически связано, более того, прямо вытекает из парадоксальности жизневосприятия самого писателя: его огромной жалости к человеку, усиленной собственной философской концепцией («возлюби человека подобно богу, зная о нём худшее»), пониманием глубин падения человека, пониманием величайших противоречий, которые могут уживаться в его сознании. На этой основе возникают сначала образы Пинки и Феррешта, а потом Пайла, погубившего тысячи людей и побелевшего при виде крови на своём сапоге.
Грин - писатель большого мира, который чувствовал политическую ситуацию во многих случаях лучше, чем профессиональные политики. Его роман “Комедианты” предсказал крах диктатуры Дювалье, а роман “Тихий американец” - крах американской политики во Вьетнаме. Политический фон просматривается даже в книгах с откровенно детективным сюжетом (“Наемный убийца”).
И когда мы берем в руки сборник рассказов с эпатирующим названием “Можете вы одолжить нам своего мужа? (и другие комедии сексуальной жизни)”, первое ощущение - а не однофамилец ли это знаменитого писателя? Однако уже начальные строки текста убеждают: нет, это все тот же Грэм Грин, лишний раз подтвердивший простую истину - для настоящей литературы нет низких тем. Драматическая история молодой девушки, вышедшей замуж за юношу, как это принято теперь говорить, другой сексуальной ориентации, которого совращают во время их медового месяца два хищных субъекта, может быть написана с не меньшим мастерством и с не меньшей страстью (первый рассказ, давший название всему сборнику), чем история американской военной экспансии в Юго-Восточной Азии и вытеснения оттуда французских колонизаторов.
Конечно, ничего удивительного в этом нет. Симпатии Грэма Грина - писателя большого мира - всегда на стороне маленького человека с его “малыми” проблемами. Хороший тому пример - роман “Наш человек в Гаване”, герой которого - продавец пылесосов, а предметом насмешки является британская Интеллидженс Сервис, столь хорошо знакомая автору.
И все-таки эти двенадцать рассказов несколько выделяются из творчества Грэма Грина. Они представляют собою своего рода единый роман, в котором сконцентрированы наблюдения автора за самыми скрытыми сторонами человеческой жизни. Рассказы пронизаны юмором, иронией и грустью.
К сожалению, наш читатель до сих пор не знаком со всеми рассказами сборника, изданного в Лондоне издательской фирмой “Бодли Хед” в 1967 г.. За более чем тридцатилетний период жизни сборника на русский язык с большим разбросом во времени были переведены шесть рассказов: “Невидимые японцы” и “Корень зла” (1967 г.), “Мертвая хватка” (1963 и 1986 гг.), “Двое” и “Дешевый сезон” (1991 г.), “Доктор Кромби” (1998 г.). Остальные шесть рассказов (в том числе и первый, давший название сборнику) так и не увидели свет. Вероятно, тогдашним цензорам содержание их казалось шокирующим. Ханжеский взгляд на “моральные устои” вынуждал забыть о литературном мастерстве автора, который мог затронуть любую тему и сделать это с блеском. Надеемся, что времена изменились, и это подтверждается дважды прошедшим по Центральному телевидению показом английской экранизации первого рассказа сборника с Дирком Боггардом в главной роли (он знаком зрителям по картине “Ночной портье”).
В Лондоне в 1920 году, зимой, на углу Пикадилли и одного переулка, остановились двое хорошо одетых людей среднего возраста. Они только что покинули дорогой ресторан. Там они ужинали, пили вино и шутили с артистками из Дрюриленского театра.
Теперь внимание их было привлечено лежащим без движения, плохо одетым человеком лет двадцати пяти, около которого начала собираться толпа.
Стильтон! - брезгливо сказал толстый джентльмен высокому своему приятелю, видя, что тот нагнулся и всматривается в лежащего. - Честное слово, не стоит так много заниматься этой падалью. Он пьян или умер.
Я голоден... и я жив, - пробормотал несчастный, приподнимаясь, чтобы взглянуть на Стильтона, который о чем-то задумался. - Это был обморок.
Реймер! - сказал Стильтон. - Вот случай проделать шутку. У меня явился интересный замысел. Мне надоели обычные развлечения, а хорошо шутить можно только одним способом: делать из людей игрушки.
Эти слова были сказаны тихо, так что лежавший, а теперь прислонившийся к ограде человек их не слышал.
Реймер, которому было все равно, презрительно пожал плечами, простился со Стильтоном и уехал коротать ночь в свой клуб, а Стильтон, при одобрении толпы и при помощи полисмена, усадил беспризорного человека в кэб.
Экипаж направился к одному из трактиров Гайстрита. Беднягу звали Джон Ив. Он приехал в Лондон из Ирландии искать службу или работу. Ив был сирота, воспитанный в семье лесничего. Кроме начальной школы, он не получил никакого образования. Когда Иву было 15 лет, его воспитатель умер, взрослые дети лесничего уехали - кто в Америку, кто в Южный Уэльс, кто в Европу, и Ив некоторое время работал у одного фермера. Затем ему пришлось испытать труд углекопа, матроса, слуги в трактире, а 22 лет он заболел воспалением легких и, выйдя из больницы, решил попытать счастья в Лондоне. Но конкуренция и безработица скоро показали ему, что найти работу не так легко. Он ночевал в парках, на пристанях, изголодался, отощал и был, как мы видели, поднят Стильтоном, владельцем торговых складов в Сити.
Стильтон в 40 лет изведал все, что может за деньги изведать холостой человек, не знающий забот о ночлеге и пище. Он владел состоянием в 20 миллионов фунтов. То, что он придумал проделать с Ивом, было совершенной чепухой, но Стильтон очень гордился своей выдумкой, так как имел слабость считать себя человеком большого воображения и хитрой фантазии.
Когда Ив выпил вина, хорошо поел и рассказал Стильтону свою историю, Стильтон заявил:
Я хочу сделать вам предложение, от которого у вас сразу блеснут глаза. Слушайте: я выдаю вам десять фунтов с условием, что вы завтра же наймете комнату на одной из центральных улиц, во втором этаже, с окном на улицу. Каждый вечер, точно от пяти до двенадцати ночи, на подоконнике одного окна, всегда одного и того же, должна стоять зажженная лампа, прикрытая зеленым абажуром. Пока лампа горит назначенный ей срок, вы от пяти до двенадцати не будете выходить из дому, не будете никого принимать и ни с кем не будете говорить. Одним словом, работа нетрудная, и, если вы согласны так поступить, - я буду ежемесячно присылать вам десять фунтов. Моего имени я вам не скажу.
Если вы не шутите, - отвечал Ив, страшно изумленный предложением, - то я согласен забыть даже собственное имя. Но скажите, пожалуйста, - как долго будет длиться такое мое благоденствие?
Это неизвестно. Может быть, год, может быть, - всю жизнь.
Еще лучше. Но - смею спросить - для чего понадобилась вам эта зеленая иллюминация?
Тайна! - ответил Стильтон. - Великая тайна! Лампа будет служить сигналом для людей и дел, о которых вы никогда не узнаете ничего.
Понимаю. То есть ничего не понимаю. Хорошо; гоните монету и знайте, что завтра же по сообщенному мною адресу Джон Ив будет освещать окно лампой!
Так состоялась странная сделка, после которой бродяга и миллионер расстались, вполне довольные друг другом.
Прощаясь, Стильтон сказал:
Напишите до востребования так: "3-33-6". Еще имейте в виду, что неизвестно когда, может быть, через месяц, может быть, - через год, - словом, совершенно неожиданно, внезапно вас посетят люди, которые сделают вас состоятельным человеком. Почему это и как - я объяснить не имею права. Но это случится...
Черт возьми! - пробормотал Ив, глядя вслед кэбу, увозившему Стильтона, и задумчиво вертя десятифунтовым билет. - Или этот человек сошел с ума, или я счастливчик особенный. Наобещать такую кучу благодати, только за то, что я сожгу в день пол-литра керосина.
Вечером следующего дня одно окно второго этажа мрачного дома № 52 по Ривер-стрит сияло мягким зеленым светом. Лампа была придвинута к самой раме.
Двое прохожих некоторое время смотрели на зеленое окно с противоположного дому тротуара; потом Стильтон сказал:
Так вот, милейший Реймер, когда вам будет скучно, приходите сюда и улыбнитесь. Там, за окном, сидит дурак. Дурак, купленный дешево, в рассрочку, надолго. Он сопьется от скуки или сойдет с ума... Но будет ждать, сам не зная чего. Да вот и он!
Действительно, темная фигура, прислонясь лбом к стеклу, глядела в полутьму улицы, как бы спрашивая: "Кто там? Чего мне ждать? Кто придет?"
Однако вы тоже дурак, милейший, - сказал Реймер, беря приятеля под руку и увлекая его к автомобилю. - Что веселого в этой шутке?
Игрушка... игрушка из живого человека, - сказал Стильтон, - самое сладкое кушанье!
Анализ рассказа А.Грина "На досуге", написанного в 1907г. Сам автор был осужден за членство в эсеровской организации и пропагандистскую работу, дважды был в ссылке. Действие происходит в конторе тюрьмы, показано бесправное и зависимое положение осужденных, судьбы которых вершатся мелкими тюремными чиновниками, коротающими свое время и "на досуге" читающими чужие письма.
Скачать:
Предварительный просмотр:
Чуйко Александра Николаевна
Преподаватель отдельной дисциплины (русский язык и литература) ФГКОУ «Московский Кадетский Корпус «Пансион воспитанниц МО РФ»
Г. Москвы.
Анализ рассказа Александра Грина «На досуге»
Прочитав название рассказа «На досуге», настраиваешься на легкое и приятное чтение, никак не предполагая того, что нам преподносит автор.
Александр Грин написал рассказ в 1907 году. В ноябре 1903 за членство в подпольной эсеровской организации и пропагандистскую работу Грин был первый раз арестован, дважды в 1907 и 1910 его ссылали. В программе эсеров его привлекали отсутствие жесткой партийной дисциплины, обещание всеобщего счастья после революции. В рассказе «На досуге», вероятно, отражен эпизод из жизни самого автора, его сокамерников или товарищей по несчастью.
Действие происходит в замкнутом пространстве, в конторе тюрьмы. Действующих лиц вначале два: писарь и старший надзиратель. Обстановка удручающая. Красной нитью через рассказ проходит лейтмотив страшной, невыносимой жары, зноя, когда, кажется, плавится воздух, мутится рассудок. Начинаешь даже проникаться сочувствием к молодому человеку, вынужденному за 30-рублевое жалованье прозябать в таком месте.
Но автор не дает нам этого сделать. В самом начале повествования рассуждение о труде, ярко характеризующее писаря: человек не рожден для труда, труд для пользы государства – проклятие, иначе Бог бы не пожелал Адаму «есть хлеб в поте лица своего». Далее следует портрет молодого человека: красное телячье лицо с оттопыренными ушами (автор неслучайно перемежает эпитеты сравнением с животным – безобидным, но глупым). А еще его мысли о барышнях на бульваре вечером: пошлые разговоры, скудная речь (очень важная деталь авторской характеристики), пересыпанная «смешками-с» «хи-хи» да «хе-хе». В несколько приемов Грин нам представляет пустейшее существо уже нам неприятное.
Вот появляется старший надзиратель, наделенный автором следующим портретом: старая тюремная крыса (очень обидное говорящее животное сравнение), с седыми торчащими усами и красными, слезящимися глазками, зевает, будто хочет проглотить всех мух в комнате. В довершение всего надзиратель – вор, он зарабатывает на дровах, керосине, угле, а вот на продуктах не очень: не хотят бестии-заключенные есть «экономную» пищу.
Появившийся посыльный приносит письма заключенным политическим, разворачивается следующее действо, благодаря которому и назван рассказ. Итак, на досуге писарь и старший надзиратель читают чужие письма и вершат чужие судьбы. Этим они развевают свою скуку, спасаются, в том числе, от изнывающей жары.
Четко определен хронотоп: пространство – тюрьма, признаки времени – политические заключенные, не грабители, не убийцы, а, можно сказать, передовая часть общества, пострадавшие за идею, двигатели прогресса, элита. Возможно, их письма должны досматриваться, но мы становимся свидетелями неприятных сцен – письма не просто прочитываются на предмет чего-нибудь недозволительного, их обсуждают, над ними насмехаются. Автор, говоря о чтении писем, употребляет много эпитетов, помогающих нарисовать читающих: писарь радостно взвизгивает, с жадным любопытством хватает письмо, надзиратель щурится, ехидно усмехаясь вваливающимся беззубым ртом, прыгает жиденькая, козлиная бородка (еще одно звериное сравнение!)
Пространство будто раздвигается, появляются новые герои: те, кому пишут, и те, кто пишет. Первая пара несчастных – Абрамсон и его отец. Вторая – Козловский и его невеста Катя.
В сцене чтения писем автор использует прием антитезы, противопоставляются герои-читатели и герои, участники переписки. Каждая деталь писем, сопровождаемая комментариями и смешками писаря и надзирателя, еще ярче вырисовывает их отрицательные образы, и, наоборот, создает некоторый ореол вокруг незнакомых нам, но уже симпатичных образов по ту сторону письма и их адресантов. Мы начинаем любить людей, не зная их, уже им сочувствуем.
Судьба долгожданного письма зависит от желания и отношения читающих, а об отношении не трудно догадаться. Итак, Абрамсон недостоин письма, даже отец так писал в предыдущем (значит, мы не ошиблись, письма «досматривают» всегда), что больше не напишет. Но сердце родителя смягчилось, ведь кто полюбит твое дитя, простит ему, если не он сам.
За Козловским надзиратель любит наблюдать в глазок, когда тот получает письмо. Истинное наслаждение получает наблюдатель, видя чужие переживания: плачет, смеется, прячет в сапог, «а я ключами – трах: на прогулку!» Письмо исписано нервным женским почерком, так передается переживание закадровой героини. Невеста пишет о любви, о том, что болеет мать, поэтому навестить его не может, но в Сибири «увидимся». Недалеким людям таких жертв и отношений не понять, поэтому они все опошляют, а мы можем посочувствовать и Козловскому с Катей, и горе-читателям, вершителям судеб.
Писатель поднимает проблему личной трагедии человека, попавшего в тюрьму, оторванного от внешнего мира, потерявшего свободу. Его держит только любовь и вера, но и их он может утратить, ведь его судьба в руках низких людей, решивших, что Козловский не стоит письма, потому что слишком строптив и самолюбив. Надзиратель: «Я... разве по злобе? ...Нет в человеке никакого уважения...» И писарь: «Картинку себе возьму...»
Заканчивается рассказ сценой в камере. Мы видим страдающего Козловского. Автор еще больше раздвигает пространство: в камере палит зной, а в решетчатом окне бесстыжее голубое небо. Опять антитеза: ужас – красота, тюрьма – свобода. Человек лишен всего, живет надеждой, губы шепчут: «Катя, милая, где ты? Пиши мне, пиши!..»
Так заканчивается рассказ. Что это: кричащая безысходность или вера вопреки всему?
Хочется ответить герою: жди, милый, и верь!