Лион фейхтвангер. Жизнь в США

Я уже говорил, что капитан «Ченслера» - Хантли, прибавлю еще, что зовут его Джон-Сайлас. Это шотландец из Данди. Ему пятьдесят лет, и он пользуется репутацией опытного моряка, много раз плававшего по Атлантическому океану. Хантли - человек среднего роста, узкий в плечах, с небольшой головой, по привычке несколько склоненной влево. Не причисляя себя к первостатейным физиономистам, я думаю, что составил себе правильное представление о капитане, хотя я знаю его лишь несколько часов.

Возможно, что Сайлас Хантли хороший моряк и прекрасно знает свое дело, но вряд ли он человек физически сильный, твердый и решительный.

В самом деле, Хантли несколько тяжеловесен, плечи у него опущены. Он апатичен, о чем свидетельствуют неуверенный взгляд, нерешительные движения и медленная, вперевалку, походка. У капитана нет и не может быть ни стойкости, ни даже упрямства. Чтобы убедиться в этом, стоит взглянуть на его безжизненные глаза, вялый рот и бессильно опущенные руки. К тому же я подметил на лице у Сайласа Хантли какое-то странное выражение; не могу пока объяснить, в чем тут дело, хоть и наблюдаю за ним с тем вниманием, которого заслуживает капитан, тот, кого называют на корабле «первым после бога».

Однако, если я не ошибаюсь, на борту «Ченслера» есть человек, который в случае надобности может занять важное место между богом и Сайласом Хантли. Это помощник капитана, которого я еще недостаточно изучил. Вот почему не стану пока говорить о нем.

Экипаж «Ченслера» состоит из восемнадцати человек - капитан Хантли, его помощник, Роберт Кертис, лейтенант Уолтер, боцман и четырнадцать английских и шотландских матросов - количество более чем достаточное для трехмачтового судна водоизмещением в девятьсот тонн. Эти люди, очевидно, хорошо знают свое дело. Могу только сказать, что при выходе из Чарлстонской бухты они отлично справились со всеми маневрами под командой помощника капитана.

Чтобы покончить с перечислением лиц, находящихся на борту «Ченслера», следует назвать буфетчика Хоббарта, негра-повара Джинкстропа и также упомянуть о пассажирах.

Пассажиров, включая и меня, восемь человек. Я почти не знаю их, но однообразная жизнь на корабле, мелкие повседневные случайности, близкое соприкосновение на тесном пространстве, естественная потребность общения, любопытство, присущее каждому человеку, - все это в конце концов нас, вероятно, сблизит. До сих пор суматоха, неизбежная при посадке, хлопоты по устройству, необходимому для двадцати - двадцатипятидневного плавания, и всевозможные другие дела отдаляли нас друг от друга. Вчера и сегодня даже не все вышли к столу в кают-компании, - возможно, что некоторые пассажиры страдают морской болезнью. Словом, я не всех видел, но знаю, что среди нас есть две дамы, занимающие каюты в кормовой части судна.

Вот список пассажиров, взятый мной из судового журнала:

Мистер и миссис Кир, американцы из Буффало;

Мисс Херби, англичанка, компаньонка миссис Кир;

Господин Летурнер с сыном Андре, французы из Гавра;

Уильям Фолстен, инженер из Манчестера, и Джон Руби, торговец из Кардиффа, - оба англичане.

Дж.-Р.Казаллон из Лондона - автор этого дневника.

Письмо двадцать восьмое

Восточный облик Москвы. - Связь между архитектурой этого города и характером его обитателей. - Что отвечают русские, когда их упрекают в непостоянстве. - Шелковые фабрики. - Видимость свободы. - На чем она основывается. - Английский клуб. - Затерянность Москвы среди огромного континента. - Русское благочестие. - Беседа на эту тему с человеком острого ума. - О том, что Англия умеет извлекать выгоду из ханжества. - Об англиканской церкви. - О ее непоследовательности. - Честные богомольцы и государственные мужи. - Заблуждение либералов, отвергающих католицизм. - Политика Англии. - На что она опирается. - Безотказный способ побороть Англию. - Священная власть газет. - Более ли она нравственна, нежели власть духовенства? - Греко-русская церковь. - Ее безгласность. - Отсутствие проповедников. - Отсутствие публичного религиозного образования. - Многочисленные секты. - В них господствует кальвинизм. - Скверная политика. - Секта, поощряющая многоженство. - Купеческое сословие. - Праздник в монастыре на Девичьем поле. - Чудотворная икона Божьей матери. - Могилы цариц и царевен. - Кладбище. - Толпа простолюдинов. - Особенность пейзажей. - Деревья посреди города. - Пьянство - русский порок. - Что его извиняет. - Эмблема нации и ее правительства. - Площадь, где происходило празднество. - Местоположение монастыря. - Особенность этого праздника. - Облик народа. - Скрытая поэзия. - Пение донских казаков. - Мелодия, напоминающая «Испанские безумства». - Музыка северных народов. - Казаки. - Их характер. - Недостойные уловки, к которым прибегают офицеры. - Выторгованное мужество. - «Упряжка» - перевод польской басни.

Перед тем как приехать в Россию, я прочел, кажется, большую часть описаний Москвы, сделанных путешественниками, которые бывали здесь прежде; однако я не представлял себе, до какой степени удивителен вид этого города на холмах, внезапно, словно по волшебству, вырастающего из-под земли среди огромного гладкого пространства. Москва напоминает театральную декорацию. Место, где она выстроена, - едва ли не единственная возвышенность, какой может похвастать центр России… Конечно, это не Швейцария и не Италия, а просто пересеченная местность. Однако контраст этих неровностей почвы с бескрайними пространствами, среди которых глаз теряется, словно среди американской саванны или азиатских степей, производит потрясающее впечатление. Москва - город панорам. Со своими пышными ландшафтами и причудливыми постройками, которые могли бы послужить моделями для фантастических полотен Мартена, она воскрешает в уме те представления, которые неведомо как сложились у нас о Персеполисе, Багдаде, Вавилоне, Пальмире {189} - романтических столицах баснословных держав, чья история - поэзия, а архитектура - греза; одним словом, попав в Москву, вы забываете Европу. Вот чего я не знал, находясь во Франции.

Следственно, мои предшественники не выполнили своего долга. Особенно непростительно, на мой взгляд, упущение одного из них, проведшего в России немало времени. Ни одно описание не стоит полотен художника, чьи работы выразительны и верны действительности, - такого, как Орас Берне. Кто лучше его умеет ощутить и дать ощутить другим дух окружающего мира? Правда живописи коренится в облике предметов; Берне постигает ее как поэт, а воспроизводит как художник: поэтому всякий раз, когда я чувствую, что мне недостает слов, я впадаю в ярость и сожалею о том, что не могу сказать: «Взгляните на полотна Ораса Берне, и вы поймете, что такое Москва»; будь у меня такая возможность, я без труда достиг бы своей цели, теперь же я трачу очень много труда, но цели не достигаю.

Москва - царство пейзажей. Искусство мало помогло этому городу, прихоти же строителей и сила вещей сотворили здесь чудеса. Изумительные группы зданий, массивные громады построек поражают воображение. По правде говоря, наслаждение, которое доставляет вид, Москвы, - низшего сорта: этот город не является детищем гения, и знатоки не находят в нем ни одного памятника, достойного внимательного изучения; не отнесешь Москву и к числу тех величественных пустынь, где время в тишине разрушает то, что создала природа; Москва - город, покинутый населявшими его некогда великанами - племенем, стоящим посередине между Богом и человеком; Москва- творение циклопов. Ее нельзя сравнить с другими европейскими городами; в городе, где ни один великий художник не оставил отпечатков своей мысли, испытываешь удивление, и не более; меж тем удивление быстро истощается, и душе наскучивает его высказывать.

Впрочем, я извлекаю некоторый урок даже из того разочарования, каким сменяется здесь первое потрясение; дело в том, что облик всякого города теснейшим образом связан с характером его обитателей. Русские любят все, что блестит, они пленяются внешностью и сами пленяют ею же; вызвать зависть, чего бы это ни стоило, - вот предел их мечтаний! Англию снедает гордыня, Россию мучит тщеславие.

Здесь мне придется напомнить вам, что обобщения всегда выглядят несправедливыми. Однако постоянное возвращение к этой риторической предосторожности, должно быть, столь же скучно для вас, сколь утомительно для меня; поэтому я хочу раз и навсегда оговориться, что всякое правило знает исключения, и заверить, что я полон почтения к достоинствам и прелестям частных лиц, никоим образом не заслуживших моей критики. В конце концов, мы ведь не в палате депутатов, и я не докладчик, вносящий проект закона, нуждающегося в поправках.

Путешественники, побывавшие в России прежде меня, уже отмечали, что чем меньше знаешь русского, тем любезнее его находишь {190} ; им отвечали, что эти слова свидетельствуют против них и что охлаждение, на которое они жалуются, доказывает не что иное, как их собственную незначительность. «Мы приняли вас учтиво. - говорили русские, - потому что от природы гостеприимны; переменились же к вам лишь потому, что вначале были о вас более высокого мнения, чем вы заслуживаете». Такой ответ выслушал много лет назад один француз, человек небесталанный, но выказывавший в силу занимаемого им положения чрезмерную сдержанность; я не хочу называть здесь ни его имени, ни заглавия его книги, в которой, несмотря на всю ее осторожность и бесцветность, автору удалось приоткрыть истину, что и вызвало крайнее неудовольствие русских. Стоило ли смирять свой ум ради людей, которым невозможно угодить ни лестью, ни беспристрастностью? С таким же успехом можно пренебречь их интересами, что я, как видите, и делаю. Уверенный в том, что суждения мои в любом случае придутся русским не по нраву, я хочу, по крайней мере, высказать всю правду без изъятия.

Москва гордится своими фабриками; русский шелк соперничает с восточным и западным. Купеческий квартал, именуемый Китай-городом, так же как и Кузнецкий мост - улица, где расположены самые лучшие модные лавки, - принадлежат к числу московских достопримечательностей. Я упоминаю о них потому, что предвижу серьезные политические следствия, какие может иметь для Европы желание русского народа перестать зависеть от промышленности других стран.

Свобода, царящая в Москве, иллюзорна, однако невозможно отрицать, что жители этого города движутся, действуют и мыслят по собственной воле, не дожидаясь чужого приказа. В этом Москва разительно отличается от Петербурга.

Дело тут, на мой взгляд, в первую очередь в огромных размерах Москвы и разнообразии ее ландшафта. Неравенство (в любом значении этого слова) вкупе с простором - составные части свободы; напротив, абсолютное равенство - синоним тирании {191} , при которой меньшинство стонет под игом большинства; свобода и равенство несовместимы; не искажайте и не смягчайте смысла этих двух понятий, и вы поймете, что одно исключает другое.

Москва как бы похоронена в глубине России. Отсюда - печать самобытности, лежащая на ее постройках, отсюда - свободный вид, отличающий ее обитателей, отсюда, наконец, - нелюбовь царей к этому городу, сохраняющему независимость. Цари - древние тираны, чей деспотизм чуть умерен модой, превратившей их в императоров, более того, в людей светских, - избегают Москвы. Несмотря на все его недостатки, они предпочитают Петербург, ибо испытывают потребность постоянно сообщаться с европейским Западом. Та Россия, какую создал Петр Великий, не умеет ни жить, ни учиться, полагаясь на самое себя. В Москве русская знать не смогла бы уже через неделю узнавать все дрянные парижские анекдоты и быть постоянно в курсе всех европейских сплетен, касающихся светского общества и литературных однодневок. Подробности эти, как ни жалки они на наш вкус, более всего интересуют русский Двор, а следственно, и всю Россию.

Если бы снежные заносы и талые воды не препятствовали русским в течение шести - восьми месяцев ездить по железным дорогам, русское правительство обогнало бы все прочие нации в прокладке этих дорог, сокращающих расстояния, ибо оно больше, чем любое другое, страдает от невозможности быстро преодолеть огромные пространства. Но сколько ни строй железных дорог, сколько ни увеличивай скорость поездов, громадные размеры России были и будут величайшим препятствием для распространения идей, ибо твердая земля - не море, по которому можно разъезжать в любом направлении; вода, которая на первый взгляд кажется разлучницей, на самом деле сближает жителей разных континентов. Вот чудесное противоречие: пленник Господа, человек остается, однако, царем природы.

Конечно, будь Москва морским портом или хотя бы центром, откуда расходятся во все стороны железные колеи - электрические проводники человеческой мысли, призванные, кажется, удовлетворить некоторые из нетерпеливых желаний того века, в каком нам довелось жить, здесь невозможно было бы наблюдать такие картины, как та, что предстала мне вчера в Английском клубе: военные всех возрастов, щеголи, важные господа и легкомысленные юнцы, на несколько мгновений прервав беседу, осеняли себя крестом, прежде чем сесть за стол, причем дело происходило не дома, не в кругу семьи, но на людях, в обществе, состоящем из одних мужчин. Люди, воздерживающиеся от исполнения этого религиозного долга (их было немало), следили за действиями соседей без удивления; как видите, Париж недаром отделяют от Москвы добрых восемьсот лье.

Дворец, в котором обосновался клуб, показался мне просторным и красивым; он устроен и обставлен подобающим образом, и в нем можно найти почти все, что имеется в других клубах. Это меня не удивило, но вот благочестием русских я был искренне восхищен, о чем и сообщил особе, введшей меня в клуб {192} .

Мы беседовали наедине, удалившись в глубь сада; дело происходило после обеда. «Не стоит судить о нас по видимости», - отвечал мой собеседник, один из просвещеннейших подданных Российской империи, в чем вы скоро убедитесь. «Однако, - возразил я ему, - именно эта видимость и внушает мне уважение к вашей нации. У нас все боятся только ханжества, а ведь цинизм куда более губителен для общества». - «Да, но он менее отвратителен для великодушных сердец». - «Не спорю, - продолжал я, - но отчего выходит, что громче всех обличают святотатство именно безбожники, которые поднимают шум, стоит им только заподозрить, что в сердце человека чуть меньше благочестия, чем он выказывает в поступках и словах? Будь наши философы последовательны, они увидели бы в ханжестве одну из опор государственной машины. Верующие куда более покладисты, чем безбожники». - «Я не ждал от вас апологии ханжества». - «Я ненавижу его как отвратительнейший из пороков, но утверждаю, что ханжество, не причиняющее человеку вреда ни в чем, кроме его отношений с Господом, менее опасно для общества, чем наглое безбожие, и настаиваю на том, что именовать его осквернением святыни вправе лишь особы истинно благочестивые. Людям неверующим, государственным мужам, исповедующим философические убеждения, следовало бы относиться к ханжеству снисходительно и даже использовать его как мощное средство воздействия на политику, однако французы избирали этот путь очень редко, ибо галльское чистосердечие отказывается править людьми с помощью лжи; напротив, наши расчетливые соперники научились извлекать пользу из спасительной лжи куда лучше, чем мы. Разве Англия, страна, где царит дух сугубо практический, не получила щедрого вознаграждения за богословскую непоследовательность и религиозное лицемерие? Англиканская церковь, вне всякого сомнения, подверглась реформам в гораздо меньшей степени, нежели церковь католическая; после того как Тридентский собор удовлетворил законные требования князей и народов {193} , сделалось невозможным выдвигать в качестве предлога для разрушения церковного единства борьбу со злоупотреблениями, которые иные люди, присвоившие себе роковое право создавать секты, осуждают на словах и умножают на деле; меж тем Церковь, зиждущаяся на очевидных противоречиях и созданная благодаря незаконному присвоению чужих прав, по сей день помогает своей стране покорять мир, страна же платит ей лицемерным покровительством; способ этот может показаться отвратительным, но он безотказен. Поэтому я утверждаю, что непоследовательные и ханжеские деяния, чудовищные с точки зрения людей истинно религиозных, не должны оскорблять ни философов, ни государственных мужей». - «Не хотите же вы сказать, что среди прихожан англиканской церкви нет ни одного искренне верующего христианина?» - «Нет, я допускаю, что в этом случае, как и во всех прочих, правило знает исключения, однако я убежден, что большинство тамошних христиан действуют непоследовательно, что, впрочем, никак не мешает мне, французу, завидовать религиозной политике англичан; равным образом восхищаюсь я и благочестивым смирением русских. У французов всякий священник, пользующийся доверием народа, кажется угнетателем тем вольнодумцам, что вот уже сто тридцать лет управляют страной» {194} и либо открыто, посредством своего революционного фанатизма, либо тайно, посредством своего философического равнодушия, погружают ее в хаос.

Мой истинно просвещенный собеседник, казалось, глубоко задумался; после продолжительного молчания он сказал: «Мои взгляды не так далеки от ваших, как вы думаете; путешествуя по Европе, я никогда не мог постичь одного обстоятельства, представляющегося мне необъяснимым: я говорю о враждебности либералов - даже тех, кто именуют себя христианами, - католической религии. Неужели эти люди (а среди них есть такие, которые рассуждают весьма здраво и доводят свои рассуждения до логического конца) не видят, что, отрекаясь от римской религии, они лишают себя покровительницы, способной защитить их от деспотизма, свойственного правительству любой страны, какие бы убеждения оно ни исповедовало?» - «Вы совершенно правы, - отвечал я, - но миром правит привычка; в течение многих столетий самые светлые умы так громко бранили нетерпимость и алчность Рима, что никто у нас еще не успел изменить точку зрения и понять, что папа как духовный глава Церкви есть незыблемая опора религиозной свободы во всем христианском мире, а как светский владыка - досточтимый правитель, викарий Иисуса Христа, несущий свое двойственное бремя и отстаивающий свою независимость с превеликим трудом, ибо политика его, бессильная внутри страны, уже давно не страшна никому за ее пределами.

Как не разглядеть с первого же взгляда, что всякая нация, безоговорочно принимающая католическую веру, неизбежно становится противницей Англии, чья политическая мощь зиждется исключительно на ереси? Если Франция поднимает и защищает всею силою своих убеждений знамя Католической Церкви, она уже одним этим объявляет во всех концах света страшную войну Англии. Все это - истины, которые в наше время, кажется, не могут не быть очевидными для всех, между тем по сей день над ними еще не задумался никто, кроме нескольких особ - заинтересованных и потому не пользующихся доверием: ведь особенность нашей эпохи заключается в том, что французы воображают, будто человек, сколько-нибудь заинтересованный в том, чтобы говорить правду, непременно лжет: здравый смысл вызывал бы больше доверия, будь доподлинно известно, что он решительно бесполезен {195} … Таково смятение, царящее в умах после полувека, отданного революциям, и сотни с лишним лет, прошедших под знаком философского и литературного цинизма. Разве нет у меня оснований завидовать вашей вере?»

«Однако ваша религиозная политика призвана побудить всю нацию преклонить колени перед священниками».

«Преувеличенное благочестие, на мой взгляд, - не самая страшная из опасностей, грозящих нашему веку, однако будь даже благочестие истово верующих людей силой устрашающей, я не отступил бы по этой причине от своих убеждений; всякий человек, который желает добиться в этой жизни чего-нибудь положительного, неминуемо, если воспользоваться вашим выражением, преклоняет колени перед кем-либо».

«Согласен, однако я скорее стану льстить газетчикам, нежели священникам; свобода мысли таит в себе больше преимуществ, чем невыгод».

«Имей вы возможность наблюдать ту тиранию мысли, к какой приводит произвол людей, управляющих французской прессой, так близко, как наблюдал ее я, вы не произнесли бы этой красивой фразы: получи вы свободу мысли, вы очень скоро узнали бы, что газетчики правят миром так же пристрастно, но куда менее добродетельно, нежели священники. Забудьте на мгновение о политике и попытайтесь определить, чем руководствуются газетчики, создавая репутацию тем или иным лицам… Нравственность власти зависит от той школы, которую проходят люди, на эту власть притязающие. Не думаете же вы, что чувство собственного достоинства и независимости развито у газетчиков больше, нежели у священников? А ведь вопрос именно в этом, и сегодняшняя Франция призвана решить его, а равно и множество других вопросов, в духе времени; впрочем, какое бы мнение ни взяло верх, я знаю наверное, что Господь никогда не дозволяет человеческой логике безраздельно распоряжаться земным миром и что люди с непреклонной душой и фанатическими идеями недолго удерживают в руках незаконно похищенную ими власть… Однако оставим общие рассуждения и поговорим о состоянии религии в вашей стране; скажите мне, каковы те люди, что проповедуют и толкуют Евангелие в России?»

Вопрос мой, пусть даже обращенный к человеку высокого ума, в Петербурге прозвучал бы нескромно; в Москве же я дерзнул задать его, ибо здесь царит загадочная свобода, которой местные жители пользуются безотчетно, не умея ее определить и не зная ее причин; иным людям, пленившимся ею, случается дорого поплатиться за свою доверчивость, и все же свобода эта - не выдумка, а быль. Вот что ответил мне философически настроенный русский (слово «философический» я употребляю в самом лестном смысле). Вы уже знаете характер его убеждений: после многолетнего пребывания в Европе он возвратился в Россию, исповедуя воззрения либеральные, но весьма здравые. Вот вкратце его речь:

«В греческих церквах проповеди всегда были весьма кратки, у нас же политические и религиозные власти больше, чем где бы то ни было, противились богословским спорам; как только нашлись люди, пожелавшие обсуждать разногласия Рима и Византии, им предписали молчание. Предметы разногласий столь ничтожны, что споры могут продолжаться лишь благодаря невежеству сторон. Во многих учебных заведениях для девочек и мальчиков воспитатели, по примеру иезуитов, давали детям начатки религиозного образования, но власти терпят подобные уроки лишь в виде исключения, время от времени накладывая на них запрет; вот факт, могущий показаться вам невероятным, но тем не менее абсолютно достоверный: публичного религиозного воспитания в России не существует {196} . Отсюда - обилие сект, существование которых правительство тщательно скрывает.

Одна из них поощряет многоженство; другая идет еще дальше: она проповедует общность жен и мужей и претворяет свои теории в жизнь.

Нашим священникам запрещено писать что бы то ни было, даже летописи; крестьяне толкуют Библию, вырывая фразы из контекста, что приводит к образованию новых ересей, по преимуществу кальвинистских. Когда деревенский поп спохватывается, выясняется, что ересь уже заразила большую часть местных жителей и даже благодаря упорству невежд распространилась среди обитателей соседних деревень; если поп бьет тревогу, еретиков-крестьян немедленно ссылают в Сибирь, поэтому помещик, чтобы не лишиться крепостных и не разориться, самыми разными способами принуждает попа к молчанию; когда же, несмотря на все предосторожности, слухи о новой секте наконец доходят до высших властей, число еретиков становится так велико, что любые меры оказываются бесполезны: насилие может привести к огласке, но не способно искоренить зло; опровержение веры, исповедуемой сектантами, породит дискуссию, а это в глазах русского правительства - страшнейшее из зол; таким образом, единственным средством, к которому прибегают власти, остается молчание, скрывающее недуг, но не лечащее, а, напротив, усугубляющее его.

Именно религиозные распри погубят русскую империю; вы завидуете силе нашей веры оттого, что судите о нас понаслышке!!»

Таково мнение одного из самых проницательных и искренних людей, каких я видел в России…

Один вполне заслуживающий доверия иностранец, уже много лет живущий в Москве, рассказал мне нынче, что недавно ему случилось обедать у петербургского купца, тайного приверженца одной из новых сект, в обществе его трех жен: не любовниц, а именно законных супруг. Не думаю, чтобы государство признало детей, прижитых им от этих трех супруг, законными, но его совесть христианина может оставаться спокойной.

Узнай я об этом случае от местного жителя, я не стал бы рассказывать вам о нем, ибо среди русских есть такие, которые охотно морочат голову чересчур любопытным и легковерным путешественникам {197} и тем затрудняют им добросовестное исполнение долга важнейшего, но труднейшего - долга наблюдателя.

Купеческое сословие - самое могущественное, древнее и уважаемое сословие в Москве; богатые торговцы ведут жизнь, подобную той, какой наслаждаются азиатские негоцианты: это еще раз доказывает схожесть московских нравов с восточными обыкновениями, столь живописно изображенными в арабских сказках. Между Москвой и Багдадом столько общего, что, путешествуя по России, утрачиваешь желание видеть Персию: поездка туда не сулит ничего нового.

Я побывал на народном празднике около монастыря на Девичьем поле. Действующими лицами в этом представлении служили солдаты и мужики, зрителями - светские люди, также не оставившие без внимания эту забаву. Шатры и палатки, где продают спиртное, разбиты подле кладбища; поклонение мертвым служит народу поводом для веселья. Праздник был посвящен не вспомню какому святому, на мощи и образа которого простолюдины исправно молились между кружками кваса. В тот вечер они истребили сказочное количество этого национального напитка.

В монастыре на Девичьем поле восемь церквей; в одной из них хранится чудотворная икона Смоленской Божьей матери, которую некоторые русские считают всего лишь копией.

К концу дня я вошел в главный собор монастыря; он произвел на меня сильное впечатление: полумрак сообщал ему особенное величие. В обязанность монахинь входит украшение алтарей в приделах, и эту обязанность - впрочем, легчайшую из всех, какие предписывает их состояние, - они исполняют с большим тщанием, обязанностями же более трудными пренебрегают, ибо, как говорят особы весьма осведомленные, поведение московских монахинь не назовешь безупречным.

В соборе похоронены несколько цариц и царевен, в частности честолюбивая царевна Софья, сестра Петра Великого, и царица Евдокия, первая жена этого монарха. Эта несчастная женщина, впавшая в немилость, если я не ошибаюсь, в 1696 году, была вынуждена принять постриг в Суздале.

Католическая церковь питает такое великое почтение к неразрывным узам брака, что позволяет замужней женщине уходить в монастырь лишь в том случае, если супруг ее в то же самое время принимает постриг или становится священником. Таково правило, однако у нас, как и везде, законы нередко подчиняются людским интересам; тем не менее известно, что католическое духовенство и по сей день лучше всех в мире умеет охранять священную независимость религии от посягательств политики.

Императрица-монахиня скончалась в Москве, в Новодевичьем монастыре, в 1731 году {198} .

Внутренний двор собора частично занят весьма красивым кладбищем. Вообще русские монастыри больше походят на скопище небольших домов, на городской квартал в каменной ограде, чем на обитель веры. Многажды разрушавшиеся и перестраивавшиеся, они имеют весьма современный вид; в краю, где нет ничего долговечного, ни одно здание не может противостоять действию климата и злобе стихий. Все очень скоро приходит в негодность и переделывается наново: поэтому вся страна кажется поселением, основанным не далее как вчера {199} . Один Кремль, кажется, не боится зимних морозов и готов стоять невредимым столько, сколько просуществует империя, чьей эмблемой и оплотом он является.

Впрочем, хотя русские монастыри и не отличаются красотой архитектуры, воплощаемая ими идея неизбежно сообщает им величие. Выйдя за ограду Новодевичьего монастыря, я постарался отдалиться от толпы, чей шум начал мне докучать. Тьма уже окутала купола церквей, когда я принялся осматривать один из красивейших кварталов Москвы - города, где нет недостатка в живописных видах. Идя по улице, вы не замечаете ничего, кроме стоящих на ней домов, но ступайте на широкую площадь, поднимитесь на горку, даже совсем невысокую, откройте окно, выйдите на балкон или террасу - и вашим глазам предстанет новый, огромный город, раскинувшийся на холмах, между которыми пролегают пашни, пруды, даже леса; город-деревня, окруженный полями, зыблюшимися, словно море, которое, в свой черед, даже в непогоду издали всегда напоминает равнину.

Москва - город, созданный для мастеров жанра, архитекторам же, скульпторам и создателям исторических полотен здесь не на что смотреть и нечего делать. Группы зданий, затерянные среди огромных просторов, образуют множество прелестных и смелых передних планов для величественных пейзажей, которые сообщают древней столице России неповторимый облик, ибо в мире нет другого города, который, разрастаясь, сохранял бы всю живописность сельской местности. В Москве столько же проселочных дорог, сколько и улиц, столько же вспаханных полей, сколько и холмов, застроенных домами, столько же запустелых оврагов, сколько и шумных площадей. В двух шагах от центра города вы можете увидеть деревенские дома на берегу пруда и в окружении лесов: взору вашему предстают то величественные монастыри со множеством устремленных в небо соборов и колоколен, то дома на холмах, то колосящиеся поля, то почти совсем пересохшая из- за летнего времени река; переведите взгляд чуть подальше - и вы увидите острова городских построек, столь же необычных, сколь и разнообразных, увидите театры с античными перистилями, а рядом деревянные дворцы - единственные творения национального архитектурного гения, пригодные для житья, причем все это будет наполовину скрыто от вас зеленью; не забудьте также, что над поэтической декорацией, которую я только что описал, царит древний Кремль с его зубчатыми стенами и изумительными башнями, чьи верхушки напоминают заснеженные вершины вековых дубов. Этот славянский Парфенон правит Москвой и охраняет ее; он подобен венецианскому дожу, восседающему среди сената.

Палатки, где толпились участники гулянья на Девичьем поле, к вечеру пропитались нестерпимым зловонием; воздух отравляли запахи юфти, спиртных напитков, крепкого пива, кислой капусты, казацких сапог, мускуса и амбры, которыми благоухали несколько дворян, забредших сюда от нечего делать и, кажется, из аристократической гордыни решивших во что бы то ни стало проскучать здесь весь день; что до меня, я очень скоро начал задыхаться.

Для русских простолюдинов главное удовольствие - хмель, иначе говоря, забвение. Бедняги! чтобы стать счастливыми, им нужно впасть в забытье; впрочем, о добродушном нраве русских мужиков свидетельствует то, что, захмелев, эти люди, как бы грубы они ни были, смягчаются и, вместо того чтобы по примеру пьяниц всего мира лезть в драку и избивать друг друга до полусмерти, плачут и целуются: что за трогательная и забавная нация {200} !.. Как отрадно было бы сделать ее счастливой. Однако задача эта нелегкая - чтобы не сказать невыполнимая. Укажите мне способ удовлетворить смутные желания великана - юного, ленивого, невежественного, честолюбивого и связанного по рукам и ногам!.. Мне ни разу еще не случалось пожалеть здешний народ, не посочувствовав одновременно всемогущему человеку, этим народом управляющему.

Я отошел от питейных заведений и стал прохаживаться по площади: толпы гуляющих вздымали здесь тучи пыли. В Афинах лето длится долго, но дни там коротки, а воздух благодаря ветру, прилетающему с моря, не теплее, чем в Москве быстротечным северным летом. В России же в это время года стоит невыносимая жара: впрочем, скоро она прекратится, наступит ночь, а вслед за ней и зима, которая вынудит меня сократить пребывание в этой стране, как ни любопытно было бы пожить здесь подольше.

Замерзнуть в Москве невозможно, твердят в один голос все защитники русского климата; быть может, они и правы, однако русская зима - это восемь месяцев взаперти, меха, двойные стекла и предосторожности, каких требует свирепый мороз (а ртутный столбик опускается здесь до 15, а то и до 30 градусов ниже нуля), - тут есть над чем подумать, не так ли?

Монастырь на Девичьем поле стоит на высоком берегу Москвы-реки; ярмарочное поле, как говорят в Нормандии, а иными словами, - площадь, где происходит празднество, - это огромный пустырь, спускающийся, порой полого, а порой и круто, к реке, которая в этом году больше походит на песчаную дорогу то и дело меняющейся ширины, по середине которой струится тоненький ручеек. С одной стороны поля вздымаются ввысь башни монастыря, с другой - виднеются вдали здания старой Москвы; поля и луга вперемежку с окаймленными зеленью домами, серые доски хижин рядом с гипсом и известью роскошных дворцов, сосновые леса, окружающие столицу траурным поясом, медленно догорающий вдали закат - все здесь сообщает однообразному северному пейзажу величавую красоту. Здесь взору предстают картины печальные, но грандиозные. Здесь все проникнуто поэзией, написанной на незнакомом нам, таинственном языке: Попирая эту угнетенную землю, я вслушиваюсь, не понимая слов, в плач безвестного Иеремии; деспотизм не может не рождать пророков: будущее сулит райскую жизнь рабам и адские муки тиранам! По долетающим до моего слуха мелодиям горестных песен, по косым, хитрым, брошенным украдкой лицемерным взглядам я пытаюсь угадать мысль, дремлющую в духе этого народа, однако лишь время и молодость, которая, сколько бы на нее ни клеветали, больше располагает к учению, нежели зрелый возраст, позволили бы мне проникнуть во все тайны этой поэзии скорби.

Вместо того чтобы заниматься серьезными исследованиями, я - за неимением документов - забавляюсь, рассматриваю лица простолюдинов, их полувосточные, получухонские наряды; я радуюсь, что посетил этот праздник - невеселый, но так сильно отличающийся от всего виденного мною прежде.

Среди тех, кто гулял и выпивал на площади, было множество казаков. Собравшись в кружок, они молча слушали нескольких певцов, которые пронзительными голосами грустно выводили под негромкую, но весьма мелодичную музыку казачью народную песню. Пожалуй, она похожа на старинную песню «Испанские шалости», но звучит гораздо печальнее, нежнее и проникновеннее; кажется, будто слышишь доносящуюся из глубины ночного леса соловьиную трель. Слушатели иногда подтягивали хором последние слова куплетов.

Вот дословный прозаический перевод, сделанный для меня одним русским.

Юный казак

Они бьют тревогу,

Конь мой роет землю;

Я слышу его ржанье,

Не удерживай меня.

Юная дева

Пусть другие рвутся в бой,

Ты слишком юн и нежен;

Останься в нашей хижине,

Не езди за Дон.

Юный казак

Враг, враг, к оружию!..

Вызываю тебя на бой;

Нежный с тобой, надменный с врагом,

Я молод, но отважен;

Старый казак покраснеет от стыда и гнева,

Если уедет без меня.

Юная дева

Посмотри, как плачет твоя мать,

Как дрожат ее колени;

Твоя пика поразит ее и меня

Прежде, чем пронзит врага.

Юный казак

Бойцы, повествуя о битве,

Назовут меня трусом;

Если же я погибну, братья прославят мое имя,

И это утешит тебя.

Юная дева

Нет, мы ляжем в одну могилу;

Если ты умрешь, я умру вслед за тобой;

Ты уедешь один, но погибнем мы вместе.

Прощай, у меня больше нет сил плакать.

Слова этой песни звучат, на мой вкус, вполне современно, мелодия же придает им аромат старины и простоты, благодаря которому я мог бы без скуки слушать ее часы напролет.

С каждым куплетом она производит на слушателя все более глубокое впечатление: много лет назад в Париже танцевали русский танец под сходную музыку, однако в стране, где она родилась, музыка трогает душу куда сильнее.

В песнях северных народов больше грусти, чем страсти, однако они надолго врезаются в память, меж тем как более яркие впечатления от южных песен вскоре забываются. Грусть долговечнее страсти. После того как я прослушал казачью песню несколько раз, она показалась мне уже не столь монотонной и куда более яркой; с музыкой незамысловатой это случается часто: повторение лишь увеличивает ее выразительность. Уральские казаки поют совсем иначе; жаль, что мне не довелось их слышать.

Это племя достойно специального изучения, на которое, однако, у торопливого иностранца нет времени; казаки, по большей части семейные, - это воинский род, не столько регулярная армия, сколько укрощенная орда. Привязанные к своим вождям, как собака к своему хозяину, они исполняют приказания с большим пылом и меньшим раболепством, чем другие русские солдаты. В стране, где ничто не определено раз и навсегда, они почитают себя союзниками, но не рабами императора. Они проворны, привычны к кочевому образу жизни; кони их быстры и горячи, терпеливы и ловки, как и они сами, так же легко преодолевают усталость и лишения. Невозможно без восхищения думать об этих дикарях-разведчиках, которые благодаря своему географическому чутью находят дорогу в любой незнакомой местности, как в самой пустынной и бесплодной, так и в самой цивилизованной и населенной. Разве на войне само слово «казак» не вселяет ужас в душу врага? Генералы, умеющие с толком использовать эту легкую кавалерию, получают в свое распоряжение такое мощное средство атаки, какого нет у полководцев, возглавляющих самые дисциплинированные армии мира.

Говорят, у казаков от природы мягкий нрав; они более чувствительны, чем можно было бы ожидать от столь грубого народа, однако безграничность их невежества вызывает у меня сочувствие и к ним, и к их повелителям.

Когда я думаю о выгоде, какую извлекают здешние офицеры из доверчивости солдат, все во мне восстает против правительства, опускающегося до подобных уловок и не наказывающего тех своих подчиненных, что осмеливаются к ним прибегать.

Я знаю из надежного источника, что в 1814–1815 годах командиры, выводя свои отряды за пределы отечества, говорили казакам: «Убивайте как можно больше врагов, уничтожайте противника, ничего не опасаясь. Погибнув в бою, вы через три дня возвратитесь домой, к женам и детям; вы воскреснете во плоти и крови, душой и телом; чего вам бояться?» {201}

Люди, привыкшие почитать приказы офицеров за волю Бога Отца, понимали эти обещания буквально; вы знаете, как отважно они сражались: до тех пор, пока возможно было избежать опасности, они удирали, как последние мародеры, но, увидев, что гибель неминуема, встречали ее как настоящие солдаты.

Что до меня, я убежден: если бы мне пришлось прибегать к этим или подобным способам ради того, чтобы вести за собою несчастных простаков, я и неделю бы не согласился носить офицерские погоны; обманывать людей, пусть даже ради того, чтобы делать из них героев, кажется мне задачей, недостойной и их и меня; я готов пользоваться храбростью подчиненных мне бойцов, но при этом хочу иметь право восхищаться ими; пробуждать мужество солдат законными средствами - долг командира; толкать их на смерть, скрывая от несчастных их удел, - обман, лишающий подвиг благородства, а преданность - нравственного величия; армейское лицемерие ничем не лучше лицемерия религиозного. Если бы война извиняла любую неправду, как полагают иные люди, что извиняло бы войну?

Можно ли, однако, без ужаса и отвращения вообразить себе нравственное состояние нации, чья армия не далее чем двадцать пять лет назад управлялась подобным способом? Конечно, действие всякого обмана ограничено, однако государственной машине хватает одной выдумки на военную кампанию: у каждой войны своя ложь.

Закончу басней, сочиненной, кажется, нарочно к этому случаю. Мысль принадлежит поляку, епископу Вармийскому, жившему во времена Фридриха II и прославившемуся своим остроумием; французское подражание написано графом Эльзеаром де Сабраном {202} :

Упряжка

Искусный кучер правил экипажем;

Попарно четверню в него он впряг.

И, зная, как ее ускорить шаг,

Такую речь держал (мы перескажем):

«Беда, коль первые уйдут от вас вперед», -

Вторую поучал он пару.

«Беда, коль задняя вас пара обойдет

Или хотя б нагонит: больше жару!» -

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ Новгород. Добрый и древний город на берегу старого Волхова. Четверть века не бывал я здесь…Город прощался с нами тогда весь в дыму и заревах. Война ворвалась и на его улицы, начисто выжигая отовсюду следы моего детства. Потом он рождался заново. Лишь кое-где,

Из книги Рядом с Жюлем Верном автора Брандис Евгений Павлович

V. Двадцать восьмое необыкновенное путешествие «Найденыш с погибшей «Цинтии» (1885) в жюль-верновской серии – двадцать восьмой роман и один-единственный, где обозначен соавтор. Легко догадаться, что наибольшая доля участия в работе над книгой принадлежала Андре Лори, а

Из книги Россия в 1839 году. Том второй автора Кюстин Астольф

Письмо двадцать первое Прощанье с Петербургом. - Сходство между ночью и разлукой. - Плоды воображения. - Петербург в сумерках. - Контраст неба на востоке и на западе. - Ночная Нева. - Волшебный фонарь. - Картины природы. - Местность помогает мне понять мифологию

Из книги Россия в 1839 году. Том первый автора Кюстин Астольф

Письмо двадцать второе Дорога из Петербурга в Москву. - Быстрая езда. - Чем вымощен тракт. - Парапеты мостов. - Упавшая лошадь. - Слова моего фельдъегеря. - Портрет этого человека. - Побитый ямщик. - Императорский поезд. - Угнетение русских. - Чего стоит народам

Из книги Письма внуку. Книга первая: Сокровенное. автора

Письмо двадцать четвертое Первое впечатление от Москвы. - Город плывет над землей. - Главы православных церквей, их традиционное число. - Символический смысл этой архитектуры. - Описание крыш и башенок, металлические украшения церквей. - Петровский замок. - Его

Из книги Письма внуку. Книга вторая: Ночь в Емонтаеве. автора Гребенников Виктор Степанович

Письмо двадцать пятое Кремль при свете дня. - Его исконные хозяева. - Характер его архитектуры. - Символический смысл. - Размеры русских церквей. - Человеческая история как средство описывать места. - Влияние Ивана IV. - Высказывание Петра I. - Преступное

Из книги Забытая сказка автора Имшенецкая Маргарита Викторовна

ПИСЬМО ВОСЬМОЕ Вид Петербурга со стороны Невы. - Архитектура. - Противоречие между характером местности и стилем зданий, заимствованным у южной цивилизации. - Бессмысленное подражание памятникам Греции. - Природа в окрестностях Петербурга. - Препятствия, чинимые

Из книги автора

Письмо восьмое: ТВОЯ ПРАПРАБАБУШКА Имени и отчества ее, увы, я не знаю. Вообще все, что было связано "с дворянством", от меня тщательно скрывалось. Но слишком уж много было в нашем доме "вещдоков", чтобы скрыть от меня все полностью. Прежде всего горы театральных журналов, из

Из книги автора

Письмо двадцать восьмое: К ЗОЛОТУ Дорогой мой дружок, представь себе такую картину. Посреди жилой комнаты нашего дома сквозь густую завесу пыли виден агрегат, раза в полтора выше стола, с громко трясущимися деталями; сбоку агрегата - большое колесо, которое вращает отец.

Из книги автора

Письмо тридцать восьмое: ЛАГЕРНЫЙ ЗОВ I. Планировал написать тебе сегодня о давнем пути в Ташкент, но снова привиделось мне страшное кошмарное видение, приходящее ночами регулярно, раза два-три в месяц. Будто явились за мною некие в штатском, вынули бумагу, в коей написано,

Из книги автора

Письмо сорок восьмое: ВЫКОВЫРЕННЫЕ I. А потом в тихий, оглашаемый только привычными паровозными гудками, глухой посёлочек, хлынул с запада эшелонами превеликий поток людей. Это были семьи, согнанные с разрушенных и захваченных врагом городов европейской части страны, и

Из книги автора

Письмо пятьдесят восьмое: РЕПЕТИТОР I. Моя мать Ольга Викторовна, переживая злополучия и потрясения военных времён в этой далёкой неприютной холодной Сибири, более всего волновалась о судьбе меня, единственного её сына, каковой должен был загреметь на фронт, откуда

Из книги автора

Письмо шестьдесят восьмое: МЕЛЬНИЦЫ I. В тяжелейшие те военные годы каждая горсть зерна была на вес золота даже там, где зерно это возделывалось; после уборки пшеницы косилкой оставались на поле единичные колоски, подбирать которые выгоняли школьников или самих

Из книги автора

Письмо восьмое Николай Николаевич Графический объект8 Этим письмом я заканчиваю главу моей жизни до двадцати двух лет, и вся она принадлежит памяти Николая Николаевича, человека большой души, большой воли, неисчерпаемой доброты, выдающегося врача-хирурга. Пусть все эти

Из книги автора

Письмо двадцать восьмое Безответная тишина мертвых Графический объект28 Письмо Димы я все еще не прочитала. Дорогой и после я часто-часто открывала сумочку и гладила его, не вынимая, доводив себя до состояния столь знакомого. Ощущала любимые руки, чувствовала его

нем. Lion Feuchtwanger

немецкий писатель еврейского происхождения; один из наиболее читаемых в мире немецкоязычных авторов; работал в жанре исторического романа

Краткая биография

Немецкий писатель, один из самых читаемых в мире авторов, писавших на немецком языке, мастер исторического романа, лауреат национальной премии ГДР, драматург, театральный критик, журналист. Его отцом был состоятельный еврейский фабрикант, в семье которого Лион родился 7 июля 1884 г. Семья проживала в Мюнхене.

После учебы в гимназии в 1903 г. Фейхтвангер становится студентом филологического факультета Мюнхенского университета, где он изучал литературу и философию. Затем продолжил образование в Берлинском университете, где изучал еще и философию, древние языки, астрологию. Окончив в 1907 г. это учебное заведение, он в том же году после защиты диссертации становится доктором наук. В 1908 г. предпринимает попытку издания литературного журнала «Зеркало», однако материальные трудности вынуждают его отказаться от затеи.

На протяжении 1907-1914 гг. Фейхтвангер много времени проводил в путешествиях, долго жил во Франции и Италии. В это время он выступал как театральный критик и журналист. Когда началась Первая мировая война, его призвали на службу в немецкую армию, однако из-за неважного здоровья демобилизовали. Критичное отношение к этой войне выразилось в творчестве: Фейхтвангер предпринял переработку двух античных пьес, написал собственную пьесу «Военнопленные» и стихи на антивоенную тематику. В этот период благодаря ему публика познакомилась с начинающим Бертольдом Брехтом , литераторы на долгие годы остались добрыми друзьями.

В 20-ые гг. Лион Фейхтвангер начинает писать романы. Так, в 1920 г. увидел свет «Томан Вендт», в 1923 г. - «Безобразная герцогиня Маргарита Маульштадт», в 1925 г. - « Еврей Зюсс» и др. В мировую литературу Фейхтвангер вошел, в первую очередь, в качестве автора исторических романов, например, «Сыновья», «Лже-Нерон» (1937), «Братья Лаутензак», «Настанет день» (1942) и др.

Когда в Германии пришел к власти Гитлер, Фейхтвангер был за пределами родины и поддался на уговоры друзей пока туда не возвращаться. Книги писателя оказались в запретном списке, их постановили сжечь, а в августе 1933 г. Фейхтвангера лишили гражданства с конфискацией имущества. В том же году он переезжает во Францию, становится участником международного движения в защиту культуры, редактором (совместно с Брехтом) журнала «Ворд», который издавался в Москве на протяжении 1936-1939 гг.

Когда немецкие войска захватили Францию, писатель оказался в концентрационном лагере. Из местечка Ле Милль их перевели в другой лагерь, находящийся в Ниме, и Фейхтвангеру удалось оттуда сбежать. Ценой больших усилий собрав нужные документы, Фейхтвангер и его супруга эмигрировали в США, и с этой страной был связан заключительный период его биографии.

В ноябре 1943 г. они поселились на вилле в Калифорнии. По многим сочинениям Фейхтвангера были поставлены фильмы, что помогло ему не испытывать финансовых проблем и собрать богатейшую библиотеку. В период Второй мировой войны и после нее Лион Фейхтвангер написал ряд произведений, изобличающих идеологию фашизма, ставших украшением его творческого наследия. В 1953 г. стал обладателем Государственной премии ГДР в области искусства и литературы, получив ее как «защитник идей мира и прогресса». В 1958 г. 21 декабря, находясь в Лос-Анджелесе, Лион Фейхтвангер умер. Причиной смерти стал рак почек.

Биография из Википедии

Лио́н Фейхтва́нгер (нем. Lion Feuchtwanger /ˈfɔɪçtvaŋər/, 7 июля 1884, Мюнхен - 21 декабря 1958, Лос-Анджелес) - немецкий писатель еврейского происхождения. Один из наиболее читаемых в мире немецкоязычных авторов. Работал в жанре исторического романа.

Родился 7 июля 1884 г. в Мюнхене в семье фабриканта Зигмунда (Арона-Меера) Фейхтвангера (1854-1916), унаследовавшего маргариновое производство от своего отца Элькана Фейхтвангера (1823-1902), уроженца Фюрта, сына Зелигмана Фейхтвангера и Фейгеле (Фанни) Вассерман. Мать - Йоханна Боденхаймер (1864-1926). Родители поженились в 1883 году и Лион был старшим из девяти детей. В детстве проявил склонность к изучению языков: древнееврейскому и арамейскому. В 1894 г. изучает латынь в «Вильгельм-гимназиуме». Получил солидное образование в университете родного города Мюнхена (здесь он изучал литературу и философию), а затем Берлина, где изучал германскую филологию, философию, а также санскрит.

Занимался журналистикой и театром, рано проявил интерес к античности. Под влиянием семейных традиций заинтересовался еврейской историей, определившей тематику ряда его произведений. В 1903-1907 годах отвергает материальную помощь родителей и зарабатывает частными уроками; создает общество литераторов «Феб», куда приходят некоторые писатели. В этот период пишет свои первые литературные пробы пера. Вынужден голодать. Но упрямо ищет себя в литературе, увлечён Золя , Толстым и Тургеневым. На последнем курсе Берлинского университета защищает диссертацию по произведению «Бахарахский раввин» Г. Гейне . К Апрелю 1908 г. издает свой первый литературный журнал «Шпигель» о театре и музыке. На пятнадцатом номере издание прекращает работу, так как входит в состав более крупного еженедельника «Шаубюне». К ноябрю того же года является работником этого издания, пишет рецензии на театральные постановки, пробует себя в драматургии. В 1908 году начал издавать литературный журнал «Зеркало», который вынужден был вскоре закрыть из-за финансовых проблем. В 1912-1914 путешествовал.

Проходил во время Первой мировой войны службу в германской армии, был демобилизован по состоянию здоровья. В 1918 году Фейхтвангер открыл талант молодого Бертольта Брехта, с которым его связала многолетняя дружба.

В момент прихода Гитлера к власти Фейхтвангер находился за границей. Друзья убедили его повременить с возвращением в Германию.Фейхтвангер попал в число тех, чьи книги подлежали сожжению, а 25 августа 1933 года был лишён немецкого гражданства. Его имущество было конфисковано.

В 1940 году, во время оккупации Германией Франции, писатель был интернирован во французский концентрационный лагерь в местечке Ле Милль. Воспоминания о своей лагерной жизни, полной всяческих унижений, невзгод, были отображены им в книге «Чёрт во Франции». Лагерникам, среди которых было много противников гитлеровского режима, грозила опасность попасть в руки нацистов, и тогда было решено перевести интернированных в другой лагерь, в Ним. Бежав оттуда и получив с большим трудом необходимые документы, Фейхтвангер вместе с женой перебрался в США с помощью американского священника Уайтстила Шарпа и его жены Марты. С ноября 1943 года он жил на вилле Аврора в Калифорнии, где благодаря поступлениям от фильмов по его произведениям собрал библиотеку, состоящую из 20000 томов.

В годы Второй мировой войны Фейхтвангер создал лучшие свои произведения, в которых разоблачались нацизм и его идеология.

За выдающиеся заслуги как художника и защитника идей мира и прогресса Лион Фейхтвангер был отмечен Государственной премией ГДР в области искусства и литературы, присуждённой ему в 1953 году.

Писатель умер в 1958 году от рака желудка.

В настоящее время вилла Аврора, где писатель провел свои последние годы, является творческой резиденцией для немецких писателей, художников и композиторов.

Литературная деятельность

Главный вопрос творчества Фейхтвангера - о путях, перспективах и движущих силах социальных изменений, свидетелем которых он был. В разные периоды Фейхтвангер отвечал на него по-разному, но всегда раздумья над судьбами человечества составляли пафос его духовных и творческих исканий. Фейхтвангер завоевал известность, главным образом, как автор исторических романов. «Я никогда не собирался изображать историю ради неё самой», - говорил писатель. В своих произведениях он видел и изображал столкновения идей, борьбу сил регресса и прогресса, последствия которой оказывали глубочайшее влияние на социальные конфликты современного ему общества. Им создан новый тип интеллектуального исторического романа, где за описаниями отдаленной эпохи явственно проступает второй план - параллели с событиями современности.

Литературную деятельность Фейхтвангер начал с драматургии. Его ранним произведениям свойственны изысканная, болезненная утончённость формы и бедность жизненного содержания, восславление красоты и пренебрежение нравственными ценностями жизни, преклонение перед личностью и холодное отношение к рядовым людям. Впоследствии писатель не без иронии отзывался о своём раннем творчестве, рассматривая его лишь как не очень плодотворный этап собственного духовного развития.

Гораздо более важную роль в его дальнейшей творческой эволюции сыграла литературно-критическая деятельность. Он написал много статей и рецензий, посвящённых в основном театру и драматургии. В это же время его внимание приковал к себе реалистический роман, а такие немецкие писатели-реалисты, как братья Томас Манн и Генрих Манн , оказали сильное влияние на творчество Фейхтвангера.

В годы Первой мировой войны Фейхтвангер решительно не принял ни её целей, ни националистической идеологии. Он занял антивоенную позицию и выступил против империалистической бойни. Антивоенные настроения выражены в стихотворении «Песнь павших» и в пьесе «Мир» - вариации на тему комедии греческого сатирика Аристофана . В годы войны Фейхтвангер много писал. В основном это были оригинальные пьесы и переделки произведений классической драматургии - «Персов» Эсхила , «Васантасены» древнеиндийского поэта Шудраки, драмы Калидасы «Царь и танцовщица». Наряду с мотивами социальной критики в его творчестве появляются пессимистические и фаталистические настроения. Фейхтвангер пишет драматический роман «Томас Вендт» (1920), драмы «Еврей Зюсс» (1917), «Голландский купец» (1921), охотно пользуется формой сатирического обозрения для высмеивания буржуазных политиков. Такова его «Англосаксонская трилогия» (1927).

Пережитое в годы войны, в дни революции в Баварии и контрреволюции в Германии навсегда вычеркнуло из творчества Фейхтвангера эстетизм. В произведениях этого периода - пьесе «Военнопленные» и в романе «Тысяча девятьсот восемнадцатый год» - начинает господствовать социальная проблематика, ощущается приближение писателя к реализму.

Первый исторический роман Фейхтвангера - «Безобразная герцогиня». История Маргариты Тирольской, южногерманской герцогини XIV века, написана как роман о трагедии гуманистической личности в жестоком обществе. Конфликт осложнен индивидуальной трагедией героини - энергичной и одаренной, но внешне отталкивающей и потому несчастной в личной жизни «безобразной герцогини».

Роман «Еврей Зюсс» (1925) посвящён Германии XVIII века. История еврейского финансиста, сделавшегося первым министром у герцога Вюртембергского и проводившего жестокую, разорительную для народа политику, повернута Фейхтвангером так, чтобы «исторический пессимизм» получил моральное и философское оправдание. Роман принес автору мировую известность. Фейхтвангера за этот роман обвиняли как в еврейском национализме, так и в антисемитизме.

Фейхтвангер продолжил работу над еврейской темой в своей трилогии об иудейско-римском историке Иосифе Флавии; первая часть романа - «Иудейская война» - вышла в 1932, вторая - «Сыновья» - в 1935, заключительная часть - «Настанет день» - в 1945 г.

После прихода к власти в Германии Гитлера писатель эмигрирует во Францию, где в 1936 году выходит его новый роман «Der falsche Nero» («Лже-Нерон»), в котором под маской жестокого и лживого римского императора выведен образ современного фюрера.

Фейхтвангер написал ряд романов о современности. Эти вещи глубоко злободневны. Им свойственны публицистичность и памфлетность. В романе «Успех» представлена жизнь Баварии 1919-1923 гг. Послевоенный экономический, политический и моральный кризис. Подготовка и проведение «пивного путча». Фейхтвангер дал сатирический портрет «фюрера» Руперта Кутцнера. В романе - ведущая тема отвлечённой «справедливости», воплощённая в борьбе за освобождение Крюгера, заключённого в тюрьму из политических соображений - на основании лжесвидетельства. В романах «Семья Опперман» (в издании 1933 г., вышедшем в Амстердаме, произведение называлось «Семья Оппенгейм», как и в довоенных советских изданиях романа) и «Изгнание» развёрнута «современная история» Западной Европы - на фоне крушения буржуазной демократии в Германии и установления нацистской диктатуры.

«Москва. 1937»

Писатель-антинацист приобрёл известность в СССР и по приглашению советского правительства в 1937 году два месяца провёл в СССР, был принят Сталиным. Книга «Москва 1937», рассказывающая о жизни в Советском Союзе, Сталине и показательных судебных процессах в СССР (Фейхтвангер лично присутствовал на Втором Московском процессе), была издана в Москве массовым тиражом. Причём В. С. Молодцову пришлось по заданию Сталина обеспечить за одни сутки организацию печати книги.

Книга вызвала противоречивую реакцию в мире, подвергалась критике как наивная апологетика сталинского режима. В отличие от Андре Жида, чьи «Возвращение из СССР» и особенно «Поправки к моему „Возвращению из СССР“» вызвали сильнейшее недовольство в Союзе, Фейхтвангер возлагавшиеся на него надежды оправдал. В СССР, где и раньше издавались его произведения (каталог РНБ), было начато издание собрания его сочинений.

Последние годы творчества

В послевоенные годы, живя в США, писатель пришёл к пониманию того, что творцами истории являются народные массы. Эта мысль, ставшая для него итоговой, проходит через все его поздние произведения, углубляя их реализм и сообщая им оптимистичность, не свойственную его раннему творчеству.

Если в ранний период духовного развития для Фейхтвангера идея общественного прогресса представлялась по меньшей мере сомнительной, то истинным героем его поздних произведений стал «…тот незримый кормчий истории, который был открыт в восемнадцатом столетии, в девятнадцатом тщательно изучен, описан и превознесён, с тем чтобы в двадцатом быть тяжко клеветанным и отвергнутым: прогресс» .

Фейхтвангер решительно выступал против усиления международной реакции, против пропаганды холодной войны. Он пишет пьесу «Помрачение умов, или Дьявол в Бостоне», в которой разоблачает организаторов «охоты на ведьм» - процессов над жертвами комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. В последних своих романах, «Испанская баллада», и «Иеффай и его дочь», Фейхтвангер развивал идеи прогресса и гуманизма. В 1954 году Лиону Фейхтвангеру исполнилось семьдесят лет. И именно в это время он, как писал Томас Манн в своей статье «Друг Фейхтвангер», с раннего утра и далеко за полдень диктовал стенографистке, пожалуй, самое своё молодое произведение «Испанскую балладу», поэтическую повесть о любви испанского короля Альфонсо VIII к дочери севильского купца Ракели, прозванной в народе Фермоза - красавица.

В СССР после 1946 года (Каталог РНБ) книги Фейхтвангера не издавались, а он сам в советской прессе подвергался жесткой критике. С 1955 года возобновилось массовое изданий произведений Фейхтвангера (Каталог РНБ).

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929-1939.

Семья

Брат - Людвиг Фейхтвангер (Ludwig Feuchtwanger, 1885-1947), немецкий юрист и литератор.
- Племянник - Эдгар Фейхтвангер (Edgar Feuchtwanger, род. 1924), британский историк, мемуарист.
Брат - Мартин Фейхтвангер (Martin Feuchtwanger, 1886-1952), немецкий писатель, журналист и издатель.

Библиография

Романы

«Безобразная герцогиня Маргарита Маульташ» (нем. Die häßliche Herzogin, 1923)
«Еврей Зюсс» (нем. Jud Süß, 1925)
«Зал ожидания» (нем. Wartesaal, 1930 - 1939)
- «Успех» (нем. Erfolg, 1930)
- «Семья Опперман» (нем. Die Geschwister Oppermann, 1933)
- «Изгнание» (нем. Exil, 1939)
«Иосиф Флавий» (нем. Flavius Josephus, 1932 - 1945)
- «Иудейская война» (нем. Der jüdische Krieg, 1932)
- «Сыновья» (нем. Die Söhne, 1935)
- «Настанет день» (нем. Der Tag wird kommen, 1945)
«Лже-Нерон» (нем. Der falsche Nero, 1936)
«Братья Лаутензак» (нем. Die Brüder Lautensack, 1943)
«Симона» (нем. Simone, 1943)
«Лисы в винограднике» (нем. Die Füchse im Weinberg, 1946)
«Гойя, или Тяжкий путь познания» (нем. Goya oder der arge Weg der Erkenntnis, 1951)
«Мудрость чудака, или Смерть и преображение » (нем. Narrenweisheit oder Tod und Verklärung des Jean-Jacques Rousseau, 1952)
«Испанская баллада (Еврейка из Толедо)» (нем. Die Jüdin von Toledo, 1954)
«Иеффай и его дочь» (нем. Jefta und seine Tochter, 1957)

Прочее

Джулия Фарнезе (1915)
Царь и танцовщица (1917)
Персы, по Эсхилу (1917)
Мир, по Аристофану (1918)
Военнопленные (1919)
Томас Вендт др. название 1918 год(1920)
Американец, или Расколдованный город (1921)
Будет ли амнистирован Хилл? (1926)
Калькутта, 4 мая (1927)
Нефтяные острова (1927)
Москва 1937. Отчет о поездке для моих друзей. Перевод с немецкого «Художественная литература» 1937
Статьи журнала «Ворт» (1936-1939)
Вдова Капет (1956)
Чёрт во Франции (1941)
Помрачение умов, или Дьявол в Бостоне (1948)
Одиссей и свиньи, или О неудобстве цивилизации
Дом на Зелёной улице
Рассказ о физиологе докторе Б.
Верный Петер
Второе рождение господина Ханзике
Тётя Вруша
Кельнер Антонио

Издания на русском языке

Полное собрание сочинений. - М.: Гослитиздат, 1938-1939 (вышли только тома 1 и 8)
Еврей Зюсс. - Л.: Красная газета, 1929
Еврей Зюсс. Книги 1-2. - Рига, 1929
Безобразная герцогиня [Маргарита Маульташ]. - Л.: Художественная литература, 1935
Семья Оппенгейм. - М.: Гослитиздат, 1935
Успех. - Л.: Гослитиздат, 1935
Успех. Книги 1-2. - Л.: Гослитиздат, 1935
Два рассказа. - М.: Жургаз, 1936 (б-ка «Огонёк»)
Еврей Зюсс. - М.: Жургаз, 1936
Еврей Зюсс. - Л.: Художественная литература, 1936
Калькутта 4 мая. - М.: Жургаз, 1936
Семья Оппенгейм. - М.: Гослитиздат, 1936, 374 с.
Семья Оппенгейм. - М.: Гослитиздат, 1936, 416 с.
Иудейская война. Перевод В. Вальдман. - М.: Жургаз, 1937
Иудейская война. Пер. В. Станевич. - М.: Художественная литература, 1937
Лже-Нерон. Пер. И. Горкиной и Э. Розенталь. - М.: Жургаз, 1937
Лже-Нерон. Пер. В. Вальдман. - Л.: Гослитиздат, 1937
Москва. 1937. - М.: Гослитиздат, 1937, 120 с.
Москва. 1937. - М.: Художественная литература, 1937. - 96 с.
Новеллы. - Л.: Гослитиздат, 1937
Семья Оппенгейм. - Архангельск, 1937
Семья Оппенгейм. - Иркутск, 1937
Семья Оппенгейм. - Киров, 1937
Семья Оппенгейм. - Красноярск, 1937
Семья Оппенгейм. - Новосибирск, 1937
Семья Оппенгейм. - Хабаровск, 1937
Сыновья. - М.: Гослитиздат, 1937
Успех. - Л.: Гослитиздат, 1937
Васантасена. Пеп. - Л.: Гослитиздат, 1938
Еврей Зюсс. - Хабаровск, 1938
Новеллы. - Л.: Гослитиздат, 1938
Сыновья. - М.: Жургаз, 1938
Изгнание. - М.: Гослитиздат, 1939
Симона. - М.: ГИХЛ, 1946
Гойя или Тяжкий путь познания. - М.: Изд. иностранной литературы, 1955
Гойя или Тяжкий путь познания. - Киев, 1956
Мудрость чудака. - М.: Изд. иностранной литературы, 1956
Братья Лаутензак. - М.: Гослиздат, 1957 (Роман-газета)
Лже-Нерон. - Краснодар, 1957
Сны Симоны Машар. - М.: Искусство, 1957 (в соавторстве с Б. Брехтом)
Гойя или Тяжкий путь познания. - Таллин, 1958
Испанская баллада. - М.: Изд. иностранной литературы, 1958
Успех. - Л.: Гослитиздат, 1958
Собрание сочинений в шести томах - М.: Художественная литература, 1988-1990

Собрание сочинений в 12 томах + 1 дополнительный, М.: Художественная литература, 1963-1969

Фильмография

Гойя, или Тяжкий путь познания
Семья Оппенгейм
Братья Лаутензак